Аннотация: Шестнадцатая глава романа "Гордость и магия", в которой обсуждаются экзорцистские нюансы.
Что касается экзорцизма, то мастеров этого профиля в ордене не было, но зато от предшественников осталась солидная материальная база, с которой даже отец-инквизитор ― уж на что он скромно оценивал свои силы ― взялся бы изгонять демонов, не опасаясь за исход предприятия, потому что отец-инквизитор хоть и не верил в себя, но пламенно верил в Творца, а большего от экзорциста и не требовалось. Хотя, конечно, была некоторая доля истины и в распространенном мнении, что вера верой, а безукоризненно начерченная пентаграмма существенно повышает шансы остаться в живых, потому как случалось, что веры хватало на то, чтобы изгнать демона из тела, но потом все шло наперекосяк ― то ли страх брал верх над верой, то ли кишка оказывалась тонка, то ли еще что, но экзорцист начинал заикаться или лишался дара речи, когда надо было продолжать бубнить молитвы, не отвлекаясь на происходящее вокруг. И вот тут пентаграмма и прочие причиндалы помогали выиграть время и спасти по крайней мере себя, потому что вырвавшийся на свободу демон, если его не сдерживали молитвами и верой, убивал всех, до кого мог дотянуться, то есть в первую очередь растерзывал тело, из которого его изгнали, а потом бросался на экзорциста. И если на пути демона не было защитного барьера пентаграммы (или пентаграмма была выполнена небрежно и не держала хороший удар), то от экзорциста оставались рожки да ножки. Что касается официальной церкви, то ее такой исход дела, как правило, устраивал, потому что изгнанный демон все равно не мог удержаться в подлунном мире и либо, нажравшись от пуза, подыхал на месте, расплываясь огнем и серой, либо проваливался в те инфернальные просторы, откуда явился. Опять-таки погибал и одержимый демоном, что избавляло церковь от необходимости держать ее или его под наблюдением, потому что авторы трудов по демонологии не без оснований считали, что и демонам проще шагать по протоптанным дорожкам, то есть ежели в кого демон уже однажды вселялся, то может и еще раз вселиться. Не говоря уже о том, что в истово верующего человека демон не мог вселиться при всем желании, потому что это противоречило четвертой аксиоме демонологии (каковая была наукой больше аксиоматической, чем экспериментальной), так что считалось научно обоснованным, что одержимые были сами виноваты в своих бедах. Поэтому их зачастую сразу отправляли на костер, но в тех случаях, когда это было чревато политическими или еще какими осложнениями, звали экзорциста. Если у него получалось, то бывшего одержимого запирали в монастыре, а если ну совсем не получалось (то есть демон вырывался и события развивались по наихудшему сценарию), то особо не скорбели, считая, что как одержимый, так и экзорцист были недостаточно тверды в вере. Понятное дело, ордена, к которым, как правило, и обращались за экзорцистами, на это смотрели со своей колокольни, то есть даже не то что без особого восторга, а прямо-таки совсем отрицательно, что выдавало их мелкособственническую сущность, не способную ради церкви пожертвовать даже неумехой-экзорцистом. На этой почве одно время даже были трения между его всесвятейшеством и магистрами (которые вовсе не считали себя мелкими собственниками, а видели в себе, напротив, цвет рыцарского духовенства), кончившиеся тем, что его всесвятейшество умер от какой-то загадочной лихорадки. Его преемник смотрел на вещи шире и считал ниже своего достоинства собачиться с магистрами по таким пустякам. С тех пор официальная позиция церкви, в которой делался упор на веру, не изменилась, но если, скажем, к престолу его всесвятейшества приглашали экзорциста, то ему уже не говорили под руку, что и как надо делать, и не отговаривали рисовать пентаграмму, поучая его, что, мол, если есть в нем веры хоть с горчичное зерно, то он победит зло одной силой духа, а пентаграммы, амулеты и прочая мишура суть удел язычников и дикарей-шаманов.