Аннотация: Двадцатая глава романа "Гордость и магия", в которой отец-инквизитор предается размышлениям.
Что касается общего смысла сказанного, то тут открывались запутанные перспективы в стиле новомодных дворцовых парков, когда прямых аллей нет и в помине, но зато много всяких загогулинок из кустиков и песчаных дорожек. Пыточных дел мастер, кстати, как-то рассказал отцу-инквизитору, что читал в одной заморской книге, будто мудрец, едва взглянув на парк, может рассказать подноготную хозяев дома. Отец-инквизитор тогда предпочел не пускать это непрошенное откровение на порог сознания, потому что, следуя этой логике, дворец его величества был гнездом интриг ― парк, по крайней мере, был сущим лабиринтом. Он даже думал было поговорить с пыточных дел мастером, чтобы тот был поосторожнее в выборе литературы, но, подумав, решил, что подобные трактаты оттачивают профессиональное мастерство дознавателей, поэтому с пыточных дел мастером он все-таки поговорил, но лишь о том, что надо бы быть поосторожнее в выборе собеседников, потому что не всякий поймет, что он читает подобные вещи по долгу службы.
Пыточных дел мастер согласно покивал, но близко к сердцу принимать не стал, потому что совершенно не мог себе представить, что кто-то может заподозрить его в недостатке верноподданнических чувств ― это его-то, посвятившего всю свою жизнь изучению искусства на благо веры, короля и отечества; это его-то, долгие десятилетия стоявшего на страже покоя и процветания; это его-то, вставшего грудью на пути приспешников тьмы, то и дело просачивавшихся в подлунный мир; это его-то, воспитавшего многочисленных учеников, впитавших его знания, идеи и убеждения. В общем, на свой лад он был человеком простодушным, полагавшим, что раз его жизнь, полная стремления к совершенству в себе и в мире, находится на виду у всех, раз он, можно сказать, принес себя в жертву на алтарь служения Творцу и монарху, то ни у кого не может возникнуть и мысли обвинить его в крамоле. Не говоря уже о том, что он ни разу не был во дворце и не знал, какой там парк.
Что же касается запутанных перспектив, а, точнее, туманных следствий, вытекавших из заявления будущего обвиняемого, то отец-инквизитор не сомневался, что старший "свиты" подтвердит все, что прикажет ему магистр. Любой крестьянин из окрестных деревень, дарованных ордену в стародавние времена, естественно, тоже подтвердит все, что прикажет магистр. Так что в конечном итоге дело сводилось к тому, чего же на самом деле хочет магистр. Похоже, будущий обвиняемый уверен, что магистр на его стороне. Правда, нельзя сказать, что гость умен: будь у него голова на плечах, маг, конечно же, не стал бы говорить отцу-инквизитору и половины того, что уже успел ляпнуть, не подумав.
Кроме того, отец-инквизитор, презиравший интриги и двойную игру (и, как следствие, не слишком в них искушенный) свято верил в такую вот логику (и эта вера с головой выдавала в нем человека рациональной порядочности, то есть человека, убежденного в том, что люди живут по законам, потому что они разумны ― в смысле, и люди, и законы): если бы магистр на самом деле был на стороне будущего обвиняемого, то он бы не обратился к инквизиции, потому что зачем же отрывать людей от дел и от служения Творцу ради каких-то пустяков? А если бы, скажем, целью всего этого более чем странного действа было посадить отца-инквизитора в лужу, доказав его неспособность вести по-настоящему серьезные дела, то, с точки зрения отца-инквизитора (до некоторой степени наивного в том, что касалось политики и подковерной борьбы), не нужно было бы всех этих бестолковых фигур (словно в новомодных танцах) и осторожных маневров (словно сближаешься с противником безлунной ночью), чтобы скинуть с поста скромного слугу церкви. Если бы магистр просто вызвал его и сказал откровенно, что старый кот мол, совсем перестал ловить мышей, то отец-инквизитор не стал бы закатывать скандал и обвинять каких-нибудь одному ему ведомых тайных завистников в низких происках и беспочвенных наветах, а принял бы этот удар судьбы со смирением, которое он воспитал и укрепил в себе за долгие годы, проведенные в ордене.