Аннотация: Главное не ошибиться в пути, пока несут ноги надо идти.
<Костер почти затух, только мелкий сизый дымок поднимался вверх, да потрескивали последние тонкие веточки. В центре умирающего костра по черным углям ползали огненные черви, то углубляясь, то вновь выныривая на поверхность - это огонь доедал остатки дерева, жадно проглатывая и иссушившая последнюю его жизнь. У костра сидели двое мальчишек, старший и младший. Старший неспешно перебирал струны лютни, младший кутался в потрепанный плащ. Солтор уже почти подкатился к дню двух солнц, после которого начнется Ветрок со своими проливными дождями, а потом и снегом. Ночи уже стали прохладными, а вода в великом окоене даже у берегов не позволяла долго купаться.
- У меня сегодня праздник, - вдруг сказал старший, и усмехнулся чему-то.
- Правда? - любопытство осветило лицо младшего, зеленые глаза устремились на собеседника. - А какой?
- Рождение менестреля, - отозвался Дил и весело подмигнул. Его пальцы побежали по струнам, заставляя лютню петь протяжно, с легкой грустью.
- Тоже мне праздник, - фыркнул Эйд и натянул плащ до самых ушей.
- А еще я полный солнцеоборот гонюсь за одним человеком, - словно и не услышал его менестрель.
- За каким?
- Его зовут Сохт, он из народа моего отца. Из охнардов. Он помог мне откупиться от гона Йодверда и оставил вот эти сапоги.
Младший уставился на сапоги. Не сказать, что они были какие-то особенные. Мягкие кожаные сапоги, изрядно поношенные к тому же, а еще явно большие своему новому хозяину. Примечательно в них было только одно. Небольшое клеймо сбоку на голенище, похоже на сложную снежинку.
- Что это, - спросил мальчишка, тыкая пальцем в клеймо.
- Это символ внушения ужаса, - снисходительно усмехнулся менестрель.
- Я знаю, видел такие на щитах у наших воинов, - гордо сказал Эйд, - но зачем он на сапогах? - мальчишка задумчиво почесал свой рыжий лохматый затылок.
- Не знаю, - пожал плечами Дил, - один человек крикнул мне вслед 'ужас идет по земле Шиндорина' и кинул в меня шмат грязи. Но знаешь что?
- Что?
- Я все равно не расстанусь с этими сапогами, даже если в меня будет все время лететь грязь.
- Почему? - удивленно спросил младший, наклонив голову чуть на бок, как делают собаки.
- Потому, что они принадлежат человеку, который подарил мне свободу, и я должен вернуть их ему.
- Тогда носи их в мешке, - посоветовал мальчишка.
- Не могу, - опустил голову Дил, - у меня нет других...
- Я бы смог! - гордо заявил Эйд. - Я крепкий как мой отец.
Менестрель только усмехнулся ему в ответ. Как объяснить тому, кто не знал больших бед, что иногда твои ноги - это единственное, что может спасти твою жизнь, а потому их надо беречь.
- Ладно, ложись спать, завтра я отдам тебя твоему отцу и пойду дальше своим путем, - ворчливо произнес Дил, поправляя постилку из веток и больших листьев лапника.
Эйд решил не спорить. Он улегся на немного жесткую постель, с головой накрылся старым плащом менестреля, повозился еще немного и крепко уснул. А Дил раскидал остатки костра, поплотнее укутал младшего и пошел пройтись. Сон не хотел идти к мальчишке. Воспоминания мягкими лапками оглаживали менестреля, стучались в сердце, мурлыкали на ухо. Мальчишка еще раз оглянулся на их стоянку и направился к небольшому обрыву над рекой. Он улегся, свесив одну ногу, и запрокинул руки за голову. На небе с редкими темными облаками светил тонкий серпик луны. Холодный ветерок скользил по одежде, забираясь через прорехи и холодя тело. Менестрель вспомнил тот день, когда он сидел в конюшне и 'не плакал'. Как к нему подошел этот странный человек, Сохт. От него пахло силой, именно пахло. Это особый запах, он не ударяет в нос как смрад от грязного тела, это не запах крови или пота, его сложно, почти невозможно описать, зато очень просто учуять. Если к тебе подходит человек, от которого пахнет силой, ты обязательно обернешься к нему лицом, потому что показывать ему спину страшно, в его присутствии хочется встать, ему невозможно лгать и с ним не хочется спорить. Запах силы имеет свойства, он заставляет слушать собеседника, он вынуждает бояться и уважать. Слабого волей он пригибает к земле, сильного наоборот заставляет расправить плечи в немом вызове. Человек, обладающий этим особым запахом, не может быть ни мелочным, ни трусливым. Видимо потому Дил пошел за Сохтом, когда тот позвал его, пошел беспрекословно, как следовал бы за собственным отцом. Странно, но в ту ночь мальчишка все же уснул, проснулся он уже на рассвете, когда первые лучи солнца окрасили небосвод. Голова была как хмельная, а у погасшего очага лежали ровным рядком шесть полновесных золотых драхм, его лютня и сапоги. Дил одел сапоги, подвязал их веревками из своего пояса, и спустился в зал.
Даже сейчас менестрель чуть слышно рассмеялся на свои воспоминания. Он бы отдал весь свой небогатый заработок за целый солнцеоборот, лишь бы вновь увидеть удивленное, припухшее и помятое лицо гона Йодверда, когда он получил свои пять полновесных золотых драхм, взамен на свободу юного менестреля. Как же округлились глаза бедного гона, когда он попробовал на зуб драхмы и понял, что они самые что ни на есть настоящие. Нижняя челюсть с топорщащейся бородой отвисла, обнажая кривые зубы. Йодверд некоторое время тупо мычал и тряс головой, стараясь отогнать наваждение и пытаясь осознать, что мальчишка-оборванец, укравший у него на заставе травяную лепешку, откупается от него настоящими деньгами. Но как бы то ни было, он обязан был отпустить своего маленького раба, так требовал закон.
Дил глубоко вдохнул, втягивая прохладный ночной воздух. Перед его внутренним взором открылась картина, которую он никогда не забудет. Широкая равнина, покрытая зеленью трав, уже кое-где подернутая желтой проседью и широкий извивающийся путь, уводящий взгляд вперед и вдаль, к самому горизонтному лесу. Отец говорил Дилу, когда был жив: 'Если ты собираешься совершить что-то важное, то впереди у тебя будет путь, а позади дорога. Не бойся, мой сын, пути, он не страшен, он будет проверять твою силу, волю, веру, твою решимость и всегда помни о дороге, она поможет совершать меньше ошибок'. И Дил не боялся пути, он заложил за спину свою лютню, подправил большие сапоги незнакомца, подкинул на ладони последний полновесным драхм и сделал шаг, а за ним другой, третий, четвертый... Он точно знал, что хочет. Ему не было страшно, потому что у него была цель. Он должен догнать урга Сохта, догнать и расспросить о своем отце, расспросить о своем народе, а возможно и пойти с этим человеком, от которого так сильно пахло силой.
Дил поежился, ночь выветривала из его одежды последнее тепло. Но мальчик не сдвинулся с места, он все также продолжал лежать на травяной подстилке на краю обрыва и вспоминать этот долгий год. Удивительно, но как бы он не спешил, Сохт все время оказывался на несколько шагов впереди. За время своих странствий юный менестрель научился слагать собственные песни, зарабатывая тем самым себе на пропитание, проходить пешком огромные расстояния, даже когда ноги от усталости мелко подрагивают и гудят, научился не бояться грязной работы, распознавать по картам путь, понимать разные наречия всеобщего языка, даже немного изучил язык викрогов, по чьей земле путешествовал.
Странный и азартный этот народ поражал порой своей бесшабашностью. Хотя менестрелю везло, викроги любили музыку, они могли часами слушать, как пел мальчишка, и каждый после окончания всех песен подходил и хлопал певца по плечу, в знак одобрения. Нередко эти хлопки были совсем не слабые и даже проявлялись на следующий день синяками, но Дил все равно был доволен, он наконец-то почувствовал СВОЮ силу. Голос его окреп, сал громче, песня лилась плавно. Ему платили все больше, хоть это и не покрывало всех расходов пути, но теперь менестрель мог позволить себе пользоваться караванами, проезжая часть пути.
Везде, где бы ни появлялся Дил, тенью следуя за Сохтом, он слышал о деяниях рук этого человека, убеждаясь, что выбрал верную цель. Люди говорили о страннике северянине мало, но даже то, что они говорили было достаточно, чтобы осознать насколько хорошим воином и мудрым человеком был это ург.
В одном поселении Дилу рассказали жители, что соседи стали нападать на них и воровать молодых женщин, а так как тяжкая болезнь покосила их собственных мужчин, то защитить их было некому. Но пришел седовласый охнард и пообещал привести женщин обратно. Он ушел на несколько дней, и жители стали думать, что чужеземец погиб в неравном бою, но охнард вернулся и не один. Он пришел в поселение с женщинами и мужчинами, с ними шли и пары и свободные мужи, способные стать хорошими отцами. Оказалось, что та же беда случилась и в соседнем поселении, только там болезнь покосила женщин. Охнардец же предложил объединить поселения на время, а когда семей станет достаточно, каждая пара сможет решить сама, где хочет жить. Это было мудрое решение. Ургу Сохту пришлось победить самого сильного мужчину ворующего поселения в честном бою, чтобы его выслушали, но он не отступился. Юный менестрель слушал рассказы и кивал, ибо каждое слово укрепляло его уверенность в правильности цели.
За время пути он не раз и не два терял след седовласого, отчаянье готово было завладеть его сердцем, но помогали ему сапоги. Это то, что Дил не сказал младшему мальчишке Эйду, чье имя в переводе звучит как клятва. Сапоги словно чувствовали следы своего прежнего хозяина безошибочно, не хуже собак ищеек, находя верный путь. Дил осознал это впервые еще тогда, в самом начале пути, когда он потерял след седовласого около самой северной границы южного торгового пути. Этот путь пролегает с севера на юг, потому и называется южным, другой путь полегает с другой стороны земель викрогов и называется северным, потому что по нему везут товары с юга на север. Так вот на самой северной оконечности южного торгового пути, Дил задержался на заставе целых семь дней, ибо съел отравленное мясо и лежал с жаром и в бреду, а когда смог пересилить болезнь, благодаря желанию выздороветь и травам Саласы местной знахарки викрогов, то понял, что потерял след охнарда.
Расстроенный мальчик-менестрель побрел куда глаза глядят, он сошел с основного торгового пути и брел по каким-то равнинам и лесам несколько дней, ел только ягоды и пресную лепешку, которую дала знахарка в дорогу. Дил не видел перед собой пути, мудрено ли потерять одного единственного человека в огромном мире? Ноги принесли мальчика в небольшое поселение, он добрался до таверны, чтобы сыграть там и спеть, тем заработать на еду. Дил спел песню и его щедро наградили, а трактирщик неожиданно спросил:
- Скажи менестрель не ты ли Дил сын Лласара?
- Я, - ответил пораженный мальчишка, - откуда вы меня знаете.
- Два дня назад тут был один человек из охнардов. Он сказал, что ко мне придет менестрель по имени Дил сын Лласара, и чтобы я передал ему, что ург Сохт направляется в дальние рубежи по южному тракту, и если он хочет следовать за ним, то пусть поторопиться, ибо ждать он не может.
Дил только и смог выдавить из себя слова благодарности, настолько он был ошарашен известием. Так значит незнакомец знал, что менестрель пойдет за ним, значит он этого ждал. Так почему не остановится и не дождется Дила? А может быть он хочет проверить решительность его, выносливость? Тогда сын Лласара докажет, что он достоин идти бок о бок с Сохтом. С такими мыслями мальчишка покинул таверну в полной уверенности, что еще пара дней, и он достигнет цели. Но увы, прошел уже полный солнцеоборот, а мальчик ни на шаг не приблизился к странному воину и страннику, но это лишь подстегивало его идти вперед. Как только он терял след, то просто брел вперед, и след отыскивался сам. Совсем скоро Дил понял, что пока сапоги урга на нем, он не потеряет пути.
Дил открыл глаза, месяц все также светил на небосводе. Нужно было возвращаться, проверить мальчишку и поспать, завтра он приведет порученного ему Эйда к отцу, получит свое вознаграждение и поспешит дальше, на юг, куда ведет след седовласого...
* * *
Утро окрасило небо в розовые тона. Из-за горизонта поднималось солнце. Начался новый день, и двое мальчишек, перекусив остатками ужина, двинулись в путь. Они шли молча. Нога в ногу, шаг в шаг, пригибая влажные от росы травы своими сапогами. Эйд старался поспеть за старшим, он был меньше Дила на целую голову и младше на добрых пять солнцеоборотов. В своем народе он уже не считался ребенком, викроги по достижении мальчиком восьми солнцеоборотов проводят обряд посвящения в пороков (подростков). Он очень прост: отец и мать отправляют мальчика с пергаментом в соседнее поселение к главе. Глава поселения принимает ребенка с сопроводительным пергаментом и определяет его учеником к воинам-защитникам на заставу. Мальчик живет с воинами, учится их ремеслу, подчиняется правилам, привыкает к тяжелой работе. Никто не будет его жалеть, потому что никто не знает его. Обучение становится тяжелым испытанием для ребенка, если он мужественно справляется со всеми тяготами, то глава ставит в пергаменте особый знак, означающий, что мальчик стал пороком и теперь может с честью возвращаться домой. Глава находит сопровождающего и отправляет посвященного пешком к родителям, а те обязаны заплатить приведшему принятую повсеместно цену в два полновесных серебряных драхма. Если же ребенок не смог пройти посвящения, то его отправляют с обозом к родителям без пергамента, а через один солнцеоборот он вновь попробует заслужить звание порока, но уже в другом поселении.
Эйд шел очень довольный, сегодня он вернется в дом отца и с гордостью отдаст родителям свой скрепленный знаком пергамент. Никто больше не скажет ему, что он ребенок, он сможет носить родовой нож и ходить на заставу со взрослыми воинами. А еще начнется самое увлекательное, отец будет учить его военному делу, а мать сошьет и покрасит для него пояс. И все будут видеть, что он теперь порок, все, даже соседский мальчишка Кнут, с которым Эйд поспорил на золотой драхм. И этому самому Кнуту придется отдать Эйду его выигрыш, потому что слово дороже денег. От таких мыслей на лице рыжего маленького викрога заиграла задорная и хитрая улыбка. Он уже представлял, как выйдет за ворота дома отца в своем новом поясе, и Кнут будет смотреть на него с завистью, закусив губу. А потом он молча, властно протянет свою руку, и ребенок Кнут отдаст ему причитающееся, а он... он снисходительно хмыкнет и приподнимет голову Кнута за подбородок, чтобы заглянуть в его глаза. Он увидит в них зависть, вызов и стыд, потому что Кнуту уже исполнилось десять солнцеоборотов, а он все еще ребенок. А вот он, Эйд, уже порок, а значит оказался сильнее и выносливее заносчивого Кнута, который все время смеялся и дразнил его. Но он не будет дразнить ребенка, потому что старшие не должны обижать младших, так говорил отец.
Дил хоть и шел, уверенными шагами меряя влажную землю, но чувствовал себя вовсе не так бодро. Он совсем немного поспал и проснулся в неурочный час, когда Талуна, богиня снов еще не свернула свое цветное сияние. Ноги словно налились свинцом, не желая идти вперед, но идти было надо. Лес вскоре сменился на широкое поле, покрытое пахучими травами. Мир просыпался, сонно жужжали и стрекотали насекомые, птицы сновали, выискивая пищу, совсем рядом квакала земляная жаба. Здесь поселения всегда строились около небольших и больших рек. Людям нужна вода. Вода - это жизнь. Рядом с поселение Эйда текла широкая река с названием, переводимым на всеобщий как рокот. Эта река брала начало в горах, там течение ее было быстрое, а звук несущейся воды оглушающим, видимо потому она и получила такое название. Ребята ускорили шаг, младшему пришлось почти бежать, чтобы поспеть за Дилом. Совсем скоро, они увидели частокол, ограждающий территорию поселения.
- Ну вот и все, скоро я пойду своим путем, а ты останешься, чтобы стать настоящим мужчиной, - зачем-то сказал менестрель. Он немного завидовал Эйду, потому что у него была семья. У Дила ее не было. Мать умерла при родах, а отец погиб во льдах, его так и не нашли. Он все время что-то искал, что-то важное, но утраченное. Дил мотнул головой, чтобы отогнать мысли.
- Дааа, - с некоторым западением произнес Эйд. Он смотрел на приближающийся с каждым шагом частокол и улыбался. Мальчишка даже и не представлял как соскучился по дому.
Когда ребята уже почти подошли к воротам, они неожиданно распахнулись. У Дила сжалось сердце, он придержал младшего за плечо, но тот вырвался и бросился вперед. Из ворот выходила похоронная процессия, четверо мужчин несли плот, сооруженный из сухих ветвей. На плоту лежал отец Эйда в красной как огонь одежде. Новоиспеченный порок сразу его узнал. За плотом шла мать Эйда, она молча плакала. У женщин викрогов не принято громко плакать по ушедшим, зачем смущать мать природу своими стенаниями, ведь она забирает то, что по праву ее. Эйд подбежал к несущим плот и встал на их пути, мужчины остановились.
- Отец, - прошептал мальчишка, по его щекам потекли слезы. Он не мог, не хотел поверить, что отца больше нет. Что все надежды, мечтания, ожидания рухнули в мгновение. Что вместо праздника по поводу его взросления, он пойдет провожать отца в последний путь по реке к водам бескрайнего окоена... Эйд не мог поверить, не хотел поверить в то, что видели его собственные глаза и слышали его собственные уши.
- Не печалься, - сказал рыжий бородач, стоявший ближе всего к пороку, - твой отец погиб как герой и история о нем будет сохранена в книге памяти.
Подбородок Эйда задрожал, но мальчик справился с собой. Он сделал глубокий вдох, чтобы остановить текущие слезы, отдал бородачу пергамент и застыл, словно изваяние. Мужчина некоторое время молча изучал поданное, а потом сказал матери Эйда.
- Эйтира, готовь сыну пояс, он стал пороком, - потом помолчал немного и добавил, - и главой в семье. Таков был обычай, после смерти отца главой становился старший сын, а Эйд как раз и был первенцем.
Женщина дрожащими руками взяла, но ослабшие руки не удержали его, и скрученный лист полетел в дорожную грязь. Эйтира молча смотрела, как пергамент набирает влагу, а потом упала на колени и тихо, но протяжно завыла, как раненый зверь.
Никогда еще Дил не сочувствовал так сильно чужому горю, никогда до этого не отдавалось оно так в его сердце, словно было его собственным. Наверное, потому, что раньше у него у самого было его немало. Менестрель подошел к женщине, помог ей подняться на ноги, подал промокший пергамент. В груди у мальчишки сжимался болезненный комок. Он вспомнил, как поблек мир, когда пришло известие о пропаже его отца, как он до боли сжимал рукоять отцовского ножа, принимая его из рук его лучшего друга. Как он впал в забытье на несколько дней, а когда пришел в себя, ушел из поселения навсегда. Эйду повезло больше, у него осталась жива мать, а этот рыжебородый, что нес плот, теперь заменит ему отца. Он будет учить порока воинскому делу, брать с собой на заставу и помогать их семье. Эйтира слабо кивнула менестрелю, позволила взять себя под локоть. Она очень любила мужа. Эйд пошел впереди процессии, как и подобает главе семьи. Мальчишка шел молча, лишь изредка вытирая выступающие слезы.
Дил смотрел на своего недавнего попутчика и видел, как из мальчишки в одночасье вырастает мужчина. Виктории очень сильный духом народ. У них есть чему учиться и менестрель учился. Учился даже у этого маленького по сути еще мальчишки, на плечи которого свалилась казалось бы непосильная ноша горя, но который не отступился и несет ее с достоинством настоящего взрослого воина. Дил взял лютню в руки и его голос полился над идущими в молчании людьми. Никто не остановил менестреля, только идущий впереди Эйду едва заметно вздрогнул при звуках музыки. А песня струилась, обволакивая людей как туман. Викроги провожают своих мертвых в молчании, они отдают их великому окоену, из которого по поверьям родилась жизнь в Шиндорине. Дил впервые пел, ощущая как каждое слово сжигает его изнутри, но он продолжал, потому что идти в молчании было еще больнее.
Кто даст ответ, если боги молчат
Жизнь перечёркнута гардой меча
Доброй дороги тем, кто ушёл в туман
Белая роза ранит ладонь
Наш путь лежит через яркий огонь
В священном огне сгорает людская чума...
Плачь, плачь лютня в моих руках
О тех, кто ушёл в туман, без права вернуться
Да будет их дорога светла и легка
Пусть жизнь через тысячу лет им позволит проснуться...
Высшая цель или чья-то игра
Смерть вместе с нами сидит у костра
Чудится крови вкус в ритуальном вине...
Ночь обрывает отчаянья крик
Кто-то пройдёт ещё тысячу лиг
А кто-то обнимет землю в смертельном сне
Плачь, плачь лютня в моих руках
О тех, кто останется жить в этой страшной битве
Сила любви сильнее, чем смерти страх
А верный лук надёжней любой молитвы...
В мёртвых зрачках отразится луна
Друг не очнётся от вечного сна
Ненависть стынет в душах нетающим льдом
Кровью оплачено право на жизнь
Кровь между пальцев водою бежит
Но нам не вернуться назад в разрушенный дом
Плачь, плачь лютня в моих руках
О тех, кто примет из мёртвых рук наше знамя
О детях войны, в чьих глазах застыли века
О тех, кто в людские сказанья шагнет вслед за нами.
Плачь, плачь лютня в моих руках
автор Тэм Гринхилд
Процессия добралась до реки и остановилась в десяти шагах от берега. Мужчины отошли от плота, положив его на землю, Эйд же наоборот подошел. Он опустился на колено и вложил в руку мертвого отца монету.
- Пусть великий окоен будет к тебе милостив, - сказал мальчишка, потом поднялся и отошел. Мужчины вновь подняли плот и опустили его, только войдя по колено в воду. Дил впервые видел, как хоронят викроги. Он хотел как-то утешить Эйда, поддержать его, положить ему руку на плечо, как это было принято у охнардов, но не решился. Не стоит нарушать чужих традиций. Эйд некоторое время смотрел на мать вопросительно, Эйдира кивнула сыну и протянула ему деньги, два полновесных серебряных драхма. Мальчик принял деньги и передал их Дилу:
- Я благодарю тебя за услугу, - сказал он, голос мальчишки едва слышно подрагивал, хотя слезы больше и не лились из его глаз.
- Не надо, - отозвался менестрель, - я не могу взять их...у тебя.
- Ты должен! Теперь я глава семьи, а мы люди слова и никогда не нарушаем обещаний, - с достоинством ответил маленький викрог, - теперь тебе лучше идти своим путем, прямо сейчас... - произнося эти слова мальчишка сверкал глазами на своего провожатого, он едва справился с собой.
Дил почувствовал, что Эйд готов вцепиться ему в горло, как зверь. Боль и отчаянье, которые владели сейчас им, заставляли его ненавидеть Дила. Нет, конечно, менестрель не был повинен в произошедшем, но это собственно было и не важно. Эйду хотелось кого-то обвинить в смерти отца, и он выбрал чужака. Если бы они шли быстрее, если бы не задерживались у воды, если бы не ночевали, то возможно маленький викрог успел бы и...
Как часто человек заблуждается в своих силах, кажется, что если успеть и быть рядом, то беды не случиться. Что в твоих силах будет предотвратить, защитить, остановить, ну хотя бы отсрочить. Приходит сожаление об упущенном времени и злость, которая требует выхода. Взрослые зляться на себя и обстоятельства, дети не умеют злиться на судьбу, недруг должен быть осязаем. Эйд был еще ребенком, каким бы именем и званием его не назвали.
- Уходи, менестрель Дил, - еще раз угрожающе произнес Эйд, - уходи!
В глазах мальчишки вновь набрались слезы, и он отвернулся от старшего мальчишки, чтобы скрыть их и показать, что больше не хочет с ним говорить.
- Пойдем, менестрель, - тихо произнес рыжебородый воин, что теперь заменит отца Эйду, - пойдем, я провожу тебя.
Дил молча кивнул, он с тоской взглянул в спину уходящему к плоту пороку и пошел за рыжебородым. Когда они отошли на достаточное расстояние, чтобы никто не мог их услышать, воин обратился к менестрелю.
- Не держи на него зла, чужестранец. Эйд еще слишком молод, чтобы понять, что невозможно переиграть судьбу. Его отец погиб в бою - это достойная смерть. Сейчас мертвый отправится к великому окоену, а там сольется с ним и великой богиней, а Эйд больше не будет ребенком. Не держи на него зла... - рыжебородый смотрел в глаза Дилу с надеждой. Среди викрогов ходит поверье, что все охнарды могут проклинать. И сейчас этот могучий воин боялся, что Дил проклянет Эйда за его несдержанность и тогда никто не поможет юному пороку, он отправится вслед за отцом к великому окоену.
- Можешь быть покоен, ург, - ответил Дил, - я не держу зла ни на кого из вас.
- Благодарю тебя, - отозвался воин, с его лица сошло тревожное выражение, осталась только печаль.
Они молча постояли, не зная о чем еще говорить. А потом Дил решительно повернулся и пошел прочь вдоль берегового изгиба реки. Викрог смотрел ему вслед, и когда менестрель скрылся за небольшим холмом, двинулся в обратный путь. Дил шел вперед, еле передвигая ногами, страшная усталость навалилась на него, словно камнями давила к земле. Ему нужен был хороший отдых. Мальчишка сел на берегу, бездумно глядя на текущую воду. И тут увидел, что по реке плывет полыхающий тот самый плот. 'Великий окаен получит только пепел, а возможно и он не доберется до него, развеянный ветрами', - почему-то подумалось менестрелю. Он и сам не заметил, как поднялся и пошел за плотом, не отрывая взгляда. Так он добрался до большого города почти на самой оконечности южного торгового пути. Несколько горящих стрел воткнулись в плывущий плот и один масляный снаряд, от чего тот вспыхнул с новой силой, следуя дальше по реке. Дилу же заступили путь двое стражей границ города.
- Куда направляешься и кто таков? - требовательно глядя на мальчишку, спросили они.
- Я менестрель, хочу отдохнуть в таверне, а потом идти дальше к южной оконечности ваших земель, - отозвался Дил.
- Назови свое имя, чужеземец.
- Дил.
- Ты знаешь, Дил, что все чужеземцы должны платить один серебряный драхм за вход в город?
- Да знаю, гон, - ответил мальчишка и протянул деньги.
Один из стражей взял монету, повертел ее в руках, проверил целость и положил в небольшой кожаный мешочек у себя на боку.
- Проходи, менестрель Дил, и помни, в городе запрещено воровать, убивать и открыто носить оружие всем чужестранцам, если ты нарушишь хоть одно из этих правил, то будешь наказан.
- Я запомню, - отозвался Дил, и вступил под свод арочных ворот города.