Аннотация: Королева и гуль - ну что между ними может быть общего?
Фэндом: Р. И. Говард и последователи
Рейтинг: NC-17
Disclaimer: Хайбория - Говардовская. Отныне и навсегда. Просто мэтр кое-что упустил из виду, а мы по мере сил восполняем утраченное.
Комментарии: основой послужил сериал О. Б. Локнита "Час дракона - 2".
Примечания: еще одна история про Рейе да Кадену - оставшийся за кадром повествования переломный миг, связавший человеческую правительницу и вампирического шпиона.
Посвящается Глумову. С любовью. Ибо с 2005 года его шумно, бурно и обильно тошнит почему-то именно от этого рассказа. ;-)
Время действия: май 1294 года, "Битва Драконов".
Место действия: Бельверус, Немедия.
Когда-то здесь была гостиная - уютная, с пылающим в зимние вечера камином. Перекрестья тяжелых балок над головой свидетельствовали о надежности и добротности здания, а узкие окна напоминали о временах, когда замок короны вполне мог оказаться в положении осаждаемой крепости. Потом это, более старинное крыло, пришло в постепенный упадок - в соответствии с нынешними веяниями, маленькие комнаты стали считаться неудобными и слишком душными, а украшавшая их тяжеловесная дубовая мебель - громоздкой и оскорбляющей взгляд.
Целая анфилада комнат в Полуночном крыле превратилась в хранилище отслуживших свое вещей: просевших кресел с расшатанными ножками, выцветших и порванных гобеленов, старинного оружия, более не подходившего ни для использования в бою, ни для украшения стен. Сюда мало кто заглядывал, разве что слуги с кряхтением и руганью притаскивали очередной вышедший из моды шифоньер, украшенный потускневшей резьбой и множеством некогда позолоченных завитушек, и оставляли дожидаться неведомо чего.
Пыль тут не вытирали уже несколько лет. Она окутывала стены и вещи мягким пушистым серым слоем, таким тяжелым и слежавшимся, что он даже не взлетал при случайном дуновении ветра. В заброшенных комнатах в изобилии плодились поколения семейств пауков и мышей - как обычных, так и летучих. Обитатели бельверусского замка утверждали, якобы здесь водятся привидения - призраки былых королей и их приближенных, какие-то неясные тени, иногда мелькающие в темных углах, вздыхающие и шепчущие в каминных трубах...
Легкая тень, скользившая по давно никем не посещаемому коридору, тоже вполне могла сойти за призрака, так быстро и бесшумно она перемещалась. Тень заглядывала в одну комнату за другой, словно искала нечто утраченное, не находила и продолжала движение. Наконец она остановилась на пороге былой гостиной, кинула взгляд туда-сюда, пожала плечами, словно смиряясь с тем, что другого выбора нет, и вошла, осторожно ступая по поскрипывающему полу. Обойдя комнату, тень извлекла из складок одежды некую раскачивающуюся на цепочке вещь, поставила на край стола и негромко защелкала кресалом. Вспыхнувший огонек прыгнул внутрь медного фонарика с тускло-желтыми стеклами, тень захлопнула за ним стеклянную дверцу и подвесила лампу на крюк подле двери, с таким расчетом, чтобы часть света проливалась в коридор.
Теперь, когда в гостиной появилось какое-никакое освещение, стало возможно разглядеть и полуночное привидение - именно полуночное, ибо совсем недавно с Колокольной башни долетели тягучие удары, отмечающие конец старого дня и наступление нового. Призрак оказался созданием из плоти и крови, и вдобавок мужского пола - невысоким человеком лет тридцати, изящного и гибкого сложения. Что-то в его облике и манерах поневоле наводило на мысль о пребывающем в ножнах острейшем клинке или об обманчиво спокойном хищном животном. У ставшего реальностью призрака были темные, слегка вьющиеся волосы, свободно падавшие на плечи, и странное лицо - выточенное из светлого камня рукой старательного мастера, придавшего своему творению все черты совершенства и взявшего за образец лики древних статуй, иногда находимых в землях Полуночи. Лицо могло бы остаться неестественной, мертвенно прекрасной и холодной маской, если б не глаза - пара мерцающих темных провалов, на дне которых плясали лукавые золотые искорки. Эти искорки не пропадали никогда, меняясь в числе и яркости в зависимости от настроения молодого человека.
Сейчас он, похоже, испытывал нешуточное беспокойство, и, хотя изо всех сил старался держать себя в руках, его как цепью тянуло к двери в коридор. Уступая внутреннему позыву, он подходил к двери, прислушивался, склоняя голову набок, и досадливо раздувал тонкие ноздри - тот, чьего появления он ожидал, запаздывал либо же не сумел придти. Миновал колокол, отмеченный перезвоном курантов, свеча в фонаре выгорела на четверть - а из коридора по-прежнему не долетало ни звука. Однако темноволосый человек, похоже, решил ожидать до последнего: он нашел в себе силы отойти от двери и уселся на краю пыльного стола, в нарушение всяких приличий уложив узкий подбородок на согнутую в колене ногу.
Еле различимый шелест и топоток раздались ближе к середине второго ночного колокола, заставив окаменевшую в неподвижности фигуру не спрыгнуть, но гибко перелиться на пол. Быстрые шаги приближались, с отвагой отчаяния преодолевая пустой темный коридор, поравнялись с дверью, отмеченной пятном света, затихли... С полдюжины ударов сердца гость стоял за порогом, молодой человек замер в настороженной позе посреди комнаты - и не один, ни другой не отваживались сделать решающий шаг. Наконец дверная створка робко приоткрылась, и из полумрака коридора в гостиную скользнул некто, с ног до головы закутанный в просторный темный плащ. Видневшаяся из-под полы тонкая рука в перчатке крепко сжимала изогнутую ручку бронзового светильника.
С узких, иронично сложенных губ молодого человека сорвался еле различимый невольный возглас - то ли восхищения, то ли удивления. Он сделал шаг навстречу гостю, почтительно склоняя голову - в явном испуге тот шарахнулся назад, ткнувшись спиной в закрытую дверь. От толчка широкий шелковый капюшон свалился, открывая головку женщины: прелестное лицо несомненной уроженки Полуденного Побережья, прожившей на свете лет тридцать, но выглядевшей куда моложе. Черные густые волосы с вплетенной нитью жемчуга, черные влажные глаза в длинных, чуть загибающихся ресницах, точеный носик и яркие полные губки, сейчас поджатые в твердом намерении скрыть испуг - помимо того, что ночная гостья была ослепительно красива, в ней чувствовалась впитавшаяся в кровь привычка повелевать. Свидания далеко за полночь явно не входили в число обычных занятий незнакомки, и она несколько растерялась, не зная, как себя вести.
- Госпожа моя... - приглушенный голос молодого человека, мягкий и вкрадчивый, прозвучал так неожиданно, что женщина вздрогнула и пламя лампы в ее руке качнулось. - Госпожа Чабела... Вам не стоит меня бояться - и вы это отлично знаете.
- Я не боюсь, Рейе, - женщина несколько раз глубоко втянула воздух, успокаиваясь. - Вернее, если я чего и боюсь, так не тебя, а самой себя и завтрашнего дня. Зря я это все затеяла! - с неожиданной злостью произнесла она. - И зря втянула тебя и всех остальных в мои дела.
- Если мне не изменяет память, ни во что вы нас не втягивали. Мы сами согласились оказать возможную помощь, - спокойно уточнил молодой человек, носивший диковинное для человеческого слуха имя Рейе (полностью оно звучало как Рейенир эль'Драго Морадо да Кадена, но немногим друзьям он разрешал называть себя покороче). Он приблизился к своей собеседнице - на сей раз она не отшатнулась, - мягко извлек нагревшуюся лампу из ее ладони, и привычным движением подхватил соскальзывающий с ее плеч широкий плащ. Женщина шагнула в пыльную гостиную, также, как прежде ее спутник, удивленно озираясь по сторонам - стройная красавица с прекрасной фигурой, особенно притягательной для ценителей пышных форм, затянутая в скромное темно-лиловое платье со скудной золотой вышивкой, ей совершенно неподходящее и явно позаимствованное для этой ночи из чьего-то гардероба. Собственно, одеяние принадлежало Аните Вальдано, младшей камеристке зингарской королевы, девице благоразумной и умеющей держать язык за зубами, а кроме того, весьма схожей по росту и объемам с Ее величеством - и только поэтому Чабела рискнула обратиться к своей камеристке с диковинной просьбой: одолжить на вечер одно из своих платьев. Анита поклонилась, вышла и вернулась с ворохом фиолетовой ткани. Наряд перешел из рук в руки, и более между госпожой и фрейлиной не было произнесено ни единого слова.
"Милостивая Иштар, что же я делаю, что я делаю?" - эти слова королева Моря и Суши твердила, как охранное заклятие, и никак не могла подыскать достойного ответа. Пробираясь затемненными коридорами, обычно используемыми замковой прислугой, и прячась за колоннами от обходящих дворец гвардейских караулов, Чабела Альмендро пыталась убедить себя не совершать глупостей. Полбеды, если на нее кто-то случайно наткнется - у него хватит ума промолчать об увиденном. А вот если она была недостойно осторожна и ее исчезновение из собственных покоев не укрылось от чьих-нибудь не в меру пристальных глаз... Дела в последнее время без того идут из рук вон плохо. Нацеленный против Тараска Кофийца Совет Семи рассыпался после сражения под Демсвартом, мятежники Рокода разбиты, их предводительница схвачена и завтра будет казнена, у нее, Чабелы, почти не осталось союзников в борьбе против Тараска - только оборотни из Пограничья, магик Тотлант да непризнанная офирская королева Клелия диа Лаурин... Чабеле нечасто приходилось испытывать горечь поражения, но теперь, похоже, придется испить позорную чашу до дна. Зачем только она согласилась отпустить Золотого Леопарда? Пуантенец и его сюзерен, Аквилонский Лев, сейчас уже наверняка добрались до Тарантии, а она лишена двоих преданных друзей, способных защитить ее и вытащить из сложной ситуации. Ее нынешние позиции в Бельверусе так слабы, так неустойчивы - и она собственными руками расшатывает их еще больше. Мать-хранительница, зачем ты только создала женщин такими влюбчивыми созданиями? Любовь оглупляет, Чабела всегда это знала... и ничего не могла с собой поделать.
...Черные глаза с золотыми искрами, сверкающими в радужке.
...Глаза Рейе из Рабиров.
Она пропадет из-за этих глаз - если уже не пропала. Если Тараск приставил к ней соглядатаев, ее репутация, и без того изрядно заляпанная множеством допущенных промахов, украсится здоровенным несмываемым пятном. Смешки за спиной, расползающиеся сплетни, неизбежные поединки между ее свитскими и немедийцами... Рассуждая здраво, что ей стоит обождать до отъезда из Бельверуса? Она всегда умудрялась держать сонм своих воздыхателей на расстоянии, делая исключение лишь для тех, общение с коими не грозило неприятными последствиями ни ей, ни им. Что до ее законного супруга, тот вообще не осмелится заикнуться, зная: их брак - уступка необходимости. Королева должна хотя бы формально выйти замуж, ибо Трону Золотой Башни нужен наследник или наследница. Королева не обязана любить своего супруга, но ей вменяется в обязанность иногда делить с ним ложе. Чабела могла точно перечислить дни и луны, когда она, скрепя сердце, ложилась в эту жуткую торжественную постель Парадной Опочивальни и молча ожидала, пока Оливерро закончит трудиться. Редкие случаи, когда он мог отыграться за всю нелепость своего положения. Он-то был от нее без ума, но Чабела мирилась с собственным мужем, как с наименьшим из возможных зол - тихий, покладистый, в чем-то даже сообразительный и умный. Оливерро не пытался взять над ней верх, кроме этих редких совместных ночей. Как назло, ей никак не удавалось зачать - стало быть, встречи в Парадной Опочивальне обречены на продолжение. Ее собственная постель в Ореховой зале, вопреки слухам, оставалась пустой и холодной - королева не опускалась до измен навязанному супругу.
Не опускалась до того дня, когда ей представили эту рабирийскую парочку, Рейенира и Меланталь.
Тогда она еще не поняла, что пропала, искренне обрадовавшись невероятной возможности поближе раззнакомиться с загадочными обитателями Холмов над Хоротом. Нерешительно загадывала - вдруг в будущем ей удастся убедить их отказаться от замкнутости в собственных пределах и перейти под сень зингарского стяга? Как она, считающаяся умнейшей женщиной и коварнейшим политиком нынешних времен, упустила из виду столь простую вещь? Не Рабиры ей нужны, а Рейе, Рейенир Морадо да Кадена, с его бездонными глазами и насмешливым бархатным голосом! Мало того, что она почти с первого взгляда влюбилась в Рейе - с влечением души еще можно справиться. Но она хотела его, хотела страстно и безоглядно, как лет десять назад, будучи романтичной и неискушенной девчонкой-принцессой, желала одного из капитанов каперского флота Зингары, эту ходячую легенду, Конана с "Вестрела". Что ж, юная принцесса добилась своего - хотя впоследствии варвар разбил ей сердце, даже не заметив того, по-прежнему самоуверенно считая Чабелу своей соратницей и подругой.
И теперь она готова повторить ту же ошибку, бросившись на шею полузнакомому мужчине! Вдобавок даже не человеку, рабирийцу - вампиру, кровопийце, отпрыску проклятого в незапамятные времена племени! Сама назначила ему послеполуночную встречу в отдаленном крыле замка, собственноручно написала эту треклятую записку, и, вопреки всем доводам здравого смысла, отправилась на свидание! Отправилась с трепещущим от волнения, как в юности, сердцем - и неодолимым желанием прямо сегодня, сейчас, отдаться этому загадочному существу. Будь, что будет. Если она совершит глупость - она за нее и заплатит.
Нахлынувшие так некстати мысли заставили Чабелу скомкать начатую было куртуазную фразу с благодарностями за помощь в осуществлении предстоящего завтра замысла. Неожиданно она обнаружила, что растеряла все слова и теперь стоит, беспомощно и растерянно глядя на Рейе. "Люди не могут быть такими красивыми", - вот единственное, что почему-то пришло ей на ум, и, сама того не замечая, королева Зингарская произнесла это вслух.
- Я не человек, - мягко, словно извиняясь за свое происхождение, откликнулся Рейе.
- Знаю, - Чабела отвела взгляд, наткнувшись на запыленную бронзовую вазу вычурной формы, украшавшую каминную полку. Когда-то в вазу поставили букет роз, да так о нем и забыли. Бархатные лепестки цветов увяли, скрутились в хрупкие темные комочки, осыпались горсткой праха - но упрямо стоявшие тонкие стебли со скелетиками бывших листьев напоминали о нестойких с виду вещах, способных выстоять против беспощадного потока времени. Время смоет все, но истлевшие розы уцелеют. Как и витающий над ними запах смерти, смешанный с ароматом цветущих роз - всех, что некогда цвели, цветут и будут цвести под этим небом.
Почему-то вид цветов, умерших в своей изящной бронзовой гробнице, внезапно вернул Чабеле утраченную было смелость и уверенность в себе.
- Я знаю, что ты не человек, - повторила она. Рейе молчал, пристально глядя на женщину и не двигаясь с места. Две лампы на пыльном столе негромко потрескивали в полнейшей тишине дремлющей каменной громады. - И не буду скрывать, это меня страшит. Но еще больше меня пугает мысль о том, что ты в любой миг можешь исчезнуть, а я не успею сказать тебе всего, что собиралась. Я приготовила длинную речь, спорила сама с собой всю дорогу сюда, и в конце концов у меня остались всего два слова...
- Te quiero, - да Кадена не перебил, но словно подхватил недоговоренную фразу или рассуждал про себя. - Два слова, два смысла. Любить - желать. То или другое. Или и то, и другое. Te quiero, Bella. Я люблю тебя, Чабела, прекрасная смертная королева. Я хочу тебя, Белль, женщина, которая не боится признаваться чужаку в своих страхах.
- Te quiero, Рейе, - еле слышным шепотом отозвалась Чабела, мысленно поблагодарив рабирийца за то, что несколькими простыми фразами он избавил ее от необходимости долгого и мучительного объяснения. - Ты прав: и то, и другое. Я люблю и я хочу.
Наверное, она моргнула, и этого краткого мига слепоты Рейе хватило, чтобы неуловимо стремительным движением оказаться рядом с изумленно вскинувшей ресницы женщиной. Чабела и представить не могла, насколько быстро в случае необходимости способно двигаться Дитя Ночи, осознав себя уже в его объятиях. Ее полуоткрытые для испуганного восклицания губы так и не сумели ничего произнести, слившись в долгом, жадном поцелуе с губами Рейе. Правила гривуазности предписывали благородной даме для пущего разжигания страсти в избраннике сперва малость поупрямиться, даже попытаться высвободиться, и уж ни в коем случае не размыкать губ хотя бы в первые мгновения лобзания, но Чабела махнула на все эти дурацкие традиции рукой. Ей хотелось прижаться к рабирийцу, ощутить сквозь разъединяющие их слоя шелка и сукна быстрые удары его сердца, почувствовать под руками гибкое тело, напряженное и дразнящее своей пока недоступной близостью.
Затянувшийся поцелуй становился все откровеннее и требовательнее, языки мужчины и женщины встретились, заметались в соприкосновениях, и Чабела наяву ощутила то, что ранее видела только мельком. Они существовали на самом деле, четыре острых и гладких клыка, расположенных на месте привычных человеческих резцов. Когда она случайно дотронулась до них языком, Рейе слегка вздрогнул, но не отстранился. Зингарка представила, как эти клыки, похожие на клыки небольшого хищного животного, вонзаются в мягкую плоть жертвы, из-под них тонкой струйкой брызгает густо-алая кровь - но картина не вызвала в ней должного отвращения. Рейе таков, каков есть. Не его вина, что жизнь уроженцев Рабиров зависит от чужой крови. Сейчас она оправдала бы какую угодно привычку гулей - даже обычай убивать и поедать человеческих младенцев - лишь бы да Кадена не размыкал кольца сведенных вокруг нее рук...
Им все-таки пришлось оторваться друг от друга, переводя дыхание. Чабела тихонько засмеялась - сама не понимая, отчего. Может, из-за внезапно появившегося чувства облегчения: теперь, когда слова сказаны и пути назад нет, она успокоилась, отбросив все тревоги. Даже королева Золотой Башни имеет право стать на время обыкновенной влюбленной женщиной, мечтающей душой и телом соединиться со своим другом. Рейе неторопливо, продлевая обоюдное удовольствие, целовал ее шею, порой слегка прикусывая нежную кожу, его ладони гладили выгнувшуюся спину Чабелы, кружили по талии, отыскивая шнуры, соединяющие воедино корсаж и юбку. Найдя кончик витого шнурка, да Кадена мягко потянул за него, извлекая из петель. Зашуршав, нижние и верхняя юбки соскользнули на пол.
Носком туфельки Чабела отпихнула горку ткани в сторону, предвкушая те томительные мгновения, когда она будет раздевать своего диковинного любовника - ей хотелось сделать это самой. Теперь на ней оставался только фиолетовый лиф с неглубоким вырезом да прикрепленные к нему кружевными тесемками шелковые чулки бледно-кремового цвета - последняя деталь туалета вошла в моду совсем недавно, и Чабеле было весьма любопытно, какое впечатление ее наряд произведет на рабирийца. Когда Рейе коснулся пальцами ее бедра и наткнулся вместо обнаженной кожи на тонкий скользкий шелк, он со вполне понятным недоумением наклонил голову - посмотреть, в чем загадка.
Вместо ответа да Кадена чуть отвел в сторону руки женщины, обнимавшие его за плечи, и грациозным движением опустился на колени. Слегка удивленная королева Моря и Суши запустила пальцы в густую шевелюру рабирийца, ожидая, что последует дальше. Рейе же не спешил, поглаживая затянутые в шелковую паутину пышные ягодицы стоявшей перед ним женщины, изучая окутывающие ее тело покровы и вызывая у Чабелы странные ощущения - вяжущую сухость во рту и зарождающийся пульсирующий жгучий комок внизу живота. Он собирался что-то с ней сделать, но что?
Пальцы рабирийца наткнулись на шелковую ленту, связывающую положенную внахлест переднюю часть корсажа с задней, и аккуратно распустили ее. Чабела невольно попыталась сдвинуть ноги, когда Рейе загнул оба треугольных отреза ткани вверх, обнажив ее бедра и укромную ложбину между ними, но вовремя подставленная мужская ладонь воспрепятствовала намерению женщины. Зингарка почувствовала удушливую стыдливую теплоту, заливающую ее скулы и маленькие аккуратные ушки: полностью одетый мужчина пристально разглядывал ее - не прикасаясь, но обжигая взглядом. Крылось в этой сцене нечто от рынка живого товара, где покупатели столь же тщательно изучали потаенные прелести и особенности сложения выставленных рабынь, и Чабела никак не могла понять - нравится ей быть покорным предметом столь внимательного рассмотрения или нет.
Все поступки Рейе шли вразрез с привычным ей порядком любовной игры: поцелуи, торопливое избавление женщины и мужчины от одежд, перемещение в постель, порой - краткая игра пальцами у входа в женское лоно, за которой следует собственно соитие в одной из трех известных поз. Может, в Рабирах приняты какие-то иные традиции любовных схваток?
Стоявший на коленях и обнимавший Чабелу за бедра Рейенир с нарочитой медлительностью подался вперед, коснувшись влажным кончиком языка того места на лобке женщины, где нежные складки плоти расходились створками драгоценной раковины. Чабела вздрогнула, будто рабириец ударил ее, вырвавшись из его рук, пятясь и закрывая ладонями лоно. Ее внезапно затопил гнев, смешанный с отвращением к себе - ибо в миг краткой ласки Зингарку от головы до пят пронзила сверкающая холодная молния немого, мучительного восторга.
- Что случилось? - Рейе глядел на нее снизу вверх с выражением искреннего недоумения на своем прекрасном до совершенства лике. - Я сделал тебе больно, Белль? Или тебе неприятно?
- Я... я... - от злости и растерянности она не сразу сумела подобрать слова, пока наружу наконец не вырвалось: - Зачем ты это сделал? Это... это грязно и непристойно! Я так хотела быть с тобой, а ты - ты делаешь из меня какую-то шлюху!
- Я не понимаю, - с мягкой настойчивостью повторил рабириец, не делая попыток вновь привлечь разозлившуюся и обескураженную женщину к себе. - Ты так восхитительна, Белль, ты создана для любви - о какой грязи ты говоришь? Почему ты сравниваешь себя со шлюхой - я ведь не покупаю твое тело, я люблю тебя, твою душу. Когда ты вошла, я понял, как ты страшишься завтрашнего дня, а мне известен только один достаточно надежный способ прогнать страх - любить друг друга, как будто завтра никогда не наступит. Неужели тебе больше нравится, когда на тебя набрасываются, быстро насыщаются и выкидывают, будто использованную вещь? Ты сокровище, Белль, драгоценность, которой любуются издали. Я хотел пройти с тобой длинной дорогой любви, но если ты не желаешь или боишься - решение за тобой. Только имей в виду: я глохну на оба уха, когда люди заводят речь о пристойном и непристойном в любви. Я прожил на свете больше сотни лет, но ваши безумные представления до сих пор не укладываются у меня в голове. У нас полагают так: все, что происходит между любовниками - прекрасно и касается только их двоих. Вы же сами себе отказываете в единственном удовольствии, украшающем вашу краткую жизнь. Это непристойно, другое неприлично, поступать так - непозволительно... Почему, Белль? Дай вам волю, вы поставите в каждой спальне по надзирателю с длиннейшим списком - что можно, а чего нельзя!
- Я не это хотела сказать! - усилием воли Чабела взяла себя в руки, понимая: еще одно неосторожное слово - и тончайшая ниточка взаимной привязанности навсегда порвется. - Я... ну как бы тебе объяснить... Я не ожидала ничего подобного. Меня так еще не любили, и я... я испугалась. А то, что ты говоришь... Ты действительно так думаешь?.. Может, тебе даже все равно, с кем ложиться - с мужчиной или женщиной?! - последнее казалось ей верхом распущенности, и она всей душой хотела, чтобы Рейе ответил: "Конечно, не все равно". Однако да Кадена явно взял себе за правило не лгать ей и не увиливать от прямых ответов:
- Вообще-то женщины мне нравятся больше. Но порой я встречал и мужчин, достойных того, чтобы любить их. Насколько я помню, вашими людскими правилами это тоже строжайше запрещено, да?
- Я уже ничего не понимаю, - Зингарка невольно представила изящного, утонченного да Кадену в объятиях кого-нибудь вроде медведеподобного гиганта Альбиорикса из Бритунии, и затрясла головой, прогоняя наваждение. - Когда ты так уверенно рассуждаешь, что в любви все дозволено, я невольно начинаю верить тебе. Но, боюсь, как только я выйду из этой комнаты, все мои предубеждения вновь тысячью зубов вцепятся в меня...
- Тогда ты снова позовешь меня, мы накрепко запрем дверь и оставим твои страхи бессильно клацать челюстями за порогом, - с легким смешком в голосе предложил рабириец. Собравшись с духом, Чабела посмотрела на него: лукавые золотые искры сияли призывно и маняще, обещая все блаженство мира - если только она решится перешагнуть через многочисленные наставления и запреты, касающиеся надлежащего поведения благовоспитанной женщины из хорошей семьи. Она облизнула внезапно пересохшие губы, и быстро, торопливо кивнула, боясь, что внезапная решимость исчезнет:
- Извини, что я наговорила глупостей. Я... я согласна. Научи меня своей дороге любви. Я пойду за тобой - может, поначалу не очень уверенно, но я буду стараться.
- Хорошо, - он размашисто кивнул, словно бы подтверждая заключение некоего соглашения, бросил короткий взгляд через плечо и посоветовал: - Встань около стола, так тебе будет удобнее. Лицом ко мне, да, - он на миг опустил веки, пробормотав: - Если бы ты знала, какой красивой ты иногда становишься, Белль... Хочешь увидеть себя - такой, как вижу я?
- Хочу, но как? - удивилась Зингарка.
- Закрой глаза. Постарайся ни о чем не думать. Ничего не бойся - меньше всего я хочу причинить тебе боль или неудобство. Ты умеешь плавать? - женщина кивнула. - Представь, что ты лежишь в теплой воде, она сама поддерживает тебя... и уносит прочь от берега.
Под веками послушно зажмурившейся Чабелы расплывчатые радужные круги вдруг сменились отчетливым и ясным изображением, как если бы она заглянула в зеркало или стояла перед искусно выполненной картиной. Конечно, это она сама, Чабела Альмендро, облаченная в лиловый шелковый корсаж со стоячим кружевным воротником. Крючки у горла расстегнуты, открывая шею и бархатистые выступы ключиц. Под лиловой тканью быстро и неровно вздымается пока еще стянутая безжалостно зашнурованным корсетом грудь, отчего она порой задыхается. Ее бедра, ягодицы и затемненная треугольником темных волос долина обнажены, однако ноги по-прежнему окутаны паутинкой приспущенных чулок, держащихся на двух или трех тесемках. Женщина стоит в позе, которую еще сегодня днем сама бы посчитала "донельзя развратной" - освещенная с двух сторон мерцающими лампами, выгнувшись и опираясь отведенными назад руками на край пыльной столешницы. Слегка подрагивающие ноги, стройные, хотя и несколько полноватые, разведены в стороны, словно приглашая стоящего перед ней на коленях темноволосого мужчину не сдерживать своих устремлений и делать с ней, что ему вздумается. Второе действующее лицо живой картины видно только со спины - он расстегивает собственный камзол, зеленый с черными прошивками и золотой тесьмой, небрежно отбрасывает его в сторону, оставаясь в белой рубахе с просторными рукавами и широким отложным воротом. Мужчина бережно обнимает полураздетую подругу за великолепно очерченные бедра, склоняет голову, прижимаясь лицом к ее лону. Не удержавшись, Чабела снова вздрагивает, прикусывая нижнюю губку, но теперь не вырывается и не кричит.
Уж через несколько мгновений королева Зингарская выругала себя последними словами (которые приличным женщинам вообще-то неизвестны) за неосмотрительность, едва не лишившую ее несказанного удовольствия. Иштар Всеблагая, она не только подумать - даже представить не могла, насколько приятно, когда трепетный и горячий язык мужчины ласкает сокровенную женскую плоть! Ей хотелось одновременно рыдать и смеяться, лишиться всех чувств, кроме одного - осязания, чтобы до конца впитать малейшие оттенки это странного, отдающего порочностью и в то же время совершенно невинного слияния. Рейе слегка помог себе пальцами, раздвинув трепещущие, ставшие влажными лепестки, погрузился чуть глубже, загибая кончик языка вверх и нежно дотрагиваясь им до крохотной, отзывчивой жемчужины. Каждое новое прикосновение рассылало по телу женщины истомную, сладостную судорогу, заставлявшую ее беззвучно всхлипывать от неведомого прежде наслаждения, раз за разом, как молитву, повторяя имя любовника: "Рейе, Рейе, ах, Рейе..." Потаенная жемчужина росла в своем влажном, теплом укрытии, превращаясь в готовый вот-вот распуститься чудесный бутон. Рабириец удерживал Чабелу на самом краю темной пропасти безостановочно кружащегося водоворота страсти, не позволяя ей раньше времени соскользнуть в хмельную глубину, но ведя за собой по тонкому, осыпающемуся срезу между беспамятством и блаженством.
Остатками разума Зингарка внезапно поняла - так ясно и отчетливо, словно увидела надпись, вырубленную в несокрушимой толще базальта - вот теперь она пропала окончательно. У нее не хватит сил расстаться с да Каденой. Она предложит ему все, что он захочет, будет умолять, встанет на колени, если понадобится, лишь бы каждую грядущую ночь вновь и вновь становиться его покорной наложницей. Будь он проклят, этот неведомо откуда взявшийся гуль! Будь он проклят и благословен - Рейенир да Кадена с его глазами, мерцающими отблеском неведомых звезд, руками, способными распахнуть перед женщиной обитель богов, и губами, такими нежными и сладостными, что ее сердце порой пропускает удары и замирает от восторга. Она пустит в ход все средства, чтобы он оставался рядом - всегда, день за днем, ночь за ночью. Никто в целом мире не сумеет любить ее так, как это делает он, и наплевать, в какую грязь она втопчет свою репутацию королевы. Иштар свидетельница, сейчас она готова развестись с Оливерро - или прикончить, если тот вздумает упираться, - предложить Рейе жениться на ней и дать ему законное право делить с ней не только постель, но и власть! Одно его слово - и она сделает так... или бросит все и убежит с ним. Да, убежит из Золотой Башни, убежит все равно куда - в край, где они смогут невозбранно любить друг друга...
В эту ночь хваленое здравомыслие Чабелы оказалось заточенным за железной дверью, уступив место выпущенной на свободу чувственности. Она и не догадывалась, что способна биться в судорогах, вызванных всего лишь прикосновениями пальцев и языка рабирийца, упрашивая его прекратить сладкую муку и, наконец, овладеть ею - как ему будет угодно, только побыстрее, пока она не сошла с ума и не начала завывать, подобно изыскивающей самца пантере в течке. На миг Зингарка почувствовала себя опустошенной - когда Рейе все же уступил ее мольбам, разлучив свои губы с ее лоном и поднявшись на ноги. Изогнувшиеся пальцы Чабелы кошачьими когтями вцепились в плотную льняную ткань его рубахи, не снимая, но раздирая полотно. Общими усилиями они распустили шнуровку на ее корсаже, и женщина сама содрала ненавистное сооружение из шелка и атласа, подобно крепостной стене отделявшее ее от любимого.
Рабириец чуть приподнял ее, уложив навзничь на запыленной дубовой столешнице, некогда блестевшей натертым воском и отражавшей огоньки свечей. Чабела обвила узкие крепкие бедра Рейе ногами, нетерпеливо подавшись навстречу и ощутив ягодицами прикосновение восставшего во всей красе достоинства. Он проник в жаркое, распахнутое лоно женщины без особого труда, словно у них обоих имелось за плечами немало постельных битв и каждый давно изучил привычки и пристрастия другого. Зингарка хотела закрыть глаза, но веки почему-то не слушались, и она смотрела прямо в склонившееся над ней бледное лицо в обрамлении черных прядей, с широко распахнутыми, как и у нее, глазами, отмечая перемены в их выражении и то, как на точеном, совершенном лике сменяются вполне человеческие эмоции - нежность, удовольствие от ее ответной страсти, восхищение женщиной, с которой он соединился в единое существо...
Ладони Рейе, теплые и мягкие, легко скользили по телу королевы Моря и Суши - от пышных ягодиц к сокращающимся в любовных усилиях бедрам, поднимаясь выше, стискивая упругие бока, накрывая и лаская груди с напряженными сосками, дотрагиваясь до лица и снова кружа по ее плоти. Ладони дразнили и возбуждали, и, хотя Чабела была уверена, что достигла отведенной ей природой границы возбуждения, Рейе убедительно доказывал: она может совершить еще один крохотный шажок по краю бездны.
В клокочущие темные волны они вошли вместе, крепко держась за руки - и потерялись, растворившись друг в друге. Потом Чабела, как не старалась, так и не смогла восстановить подробности этих нескольких мгновений - их насчитывалось от силы с десяток ударов сердца, но они растянулись в восхитительную, упоительную бесконечность. Рейенир не смог ей помочь, с удивлением признавшись, что тоже почти ничего не помнит - только накатившую волну, зеленую с белой пенной шапкой, неумолимо потащившую его за собой.
Поцелуи перешли в самые настоящие укусы - болезненные, едва ли не до крови, и утром зингарская королева терпеливо смачивала распухшие губы водой с кусочками льда, с ужасом думая, какими глазами посмотрят на ней сперва фрейлины, а затем и соседи по торжественной ложе над площадью Бельверуса. Чабела была уверена, что не кричала - визжала в голос, как девчонка, впервые познавшая сладость мужской любви. На ее округлых плечах остались следы несдержанности да Кадены - темные пятна от губ, так крепко льнувших к тонкой коже, что получались синяки, и четыре алых точки на предплечье, где одержимый своей страстью и забывшийся Рейе погрузил в ее руку свои клыки.
К счастью, гуль опомнился прежде, чем сумел нанести подруге сколь-нибудь серьезную рану - а она тогда ровным счетом ничего не почувствовала. Зато у Чабелы несколько дней болела поясница, с такой силой и настойчивостью Рейе вламывался между ее распахнутых настежь ног, не думая о том, что твердый край столешницы всякий раз ударяет по хребту распростертой и беспомощной перед подобным натиском женщины. Словно в отместку, она оставила избраннику памятку в виде десятка неглубоких, но болезненных и заплывших кровью царапин на спине и лопатках, где прогулялись ее отточенные ноготки. Потом... кажется, потом было еще что-то, но клокочущий шторм постепенно утихал, выбросив их на берег - мокрых, обессиленных, сжимающих друг друга в объятиях и шепчущих какие-то бессмысленные слова. Зингарка неожиданно расплакалась - беззвучными тягучими слезами - и Рейе собирал ее слезы прикосновениями влажных, вздрагивающих губ.
И вдруг рабириец исчез. Мгновение назад Чабела, с трудом вставшая на ноги и пошатывавшаяся, ощущала поддержку его рук, исходящее от него сухое тепло и гладкость прикасающейся к ней кожи, а теперь он пропал. Зингарка едва не упала, с трудом удерживаясь на подгибающихся ногах и до судорог в пальцах вцепившись в край стола. Она стояла, поневоле сжавшись и недоуменно поворачивая голову - обнаженная испуганная женщина посреди запыленной комнаты со сломанной мебелью, разбросанной по полу одеждой и двумя почти прогоревшими лампами. Мужчина, только что бывший с ней, любивший ее - не был ли он призраком ее воображения? Померещилось ей или нет, что створка полуоткрытой двери чуть качнулась?
Она даже не сумела закричать, только издала горлом низкий стонущий звук, когда дверь и в самом деле качнулась, пропуская кого-то внутрь. Ей понадобилось еще несколько ударов сердца, чтобы узнать Рейенира и осознать: гуль в чем мать родила выскочил в коридор, пробыл там около двух дюжин ударов сердца и вернулся обратно. Проскользнув мимо обескураженной подруги и небрежно махнув ей рукой, Рейе кинулся к своим вещам, поднял камзол, обшарил его, вытащив из внутреннего кармана лоскут светлой ткани и принялся торопливо, старательно вытирать рот и подбородок. Чабела поморгала, приходя в себя, оторвалась от стола и приблизилась к рабирийцу, оставляя в пыли узкие следы ступней.
- Ты ничего не хочешь объяснить? - несмотря на ситуацию, Зингарка поневоле залюбовалась сложением да Кадены - невысокого роста, почти одинакового с нею, удивительно стройный, с горделиво посаженной головой и мягким разворотом плеч, больше уместном в женщине, нежели в мужчине, он напоминал ей животное из породы кошачьих - то ли рысь, то ли оцити, крупного дикого кота из джунглей Черных Королевств.
- Извини, - скомканный лоскут улетел в темную пасть бывшего камина, Рейе шагнул к ней и крепко обнял, привлекая к себе. - Извини, извини, извини, Белль. Я не мог заговорить с тобой раньше, иначе он бы улизнул. Пришлось срываться и гнаться за ним.
- За кем? - сердце Чабелы заледеневшим комком ухнуло вниз, застряв в точности под задрожавшими коленями. - Т-та-ам... та-ам... - она начала заикаться, - там был соглядатай?
- Всего один, к нашему с тобой великому счастью, - рабириец провел ладонью по взволнованному лицу женщины. - Успокойся, Белль. Он действительно был один. Видимо, шел за тобой, когда ты ушла из своих покоев, но потерял в этих пыльных лабиринтах. Он наткнулся на наше убежище по чистейшей случайности... и получил редкую возможность поглядеть на пикантную сцену в твоем и моем исполнении. Когда мы закончили, он собирался тишком испариться, здраво полагая, что у меня после всего не хватит сил за ним гнаться. Бедолага немного просчитался, - узкие губы сложились в быструю и хищную улыбку, - если бы я не был так поглощен тобой, Белль, я заметил бы его раньше и просто-напросто внушил бы ему, что комната пуста и темна. Он прошел бы мимо и доложил своему хозяину, что провалил задание - упустил тебя.
- А к-кх... кх-кто его хозяин? - с усилием выговорила Зингарка.
- Кто-то, служащий Тараску, полагаю, - беспечно пожал плечами Рейе. - Какая разница? В общем, либо любовь, либо чародейство, а я тот миг мог думать только о любви. Поэтому мне пришлось убить эту крысу о двух ногах.
- Ох, - Чабела наконец-то сообразила, следы чего так поспешно вытирал со своего лица гуль. Потом ей представился удирающий шпион и беззвучно скользящая за ним грациозная нагая тень с золотым отблеском в глазах. Даже если человек и пытался обороняться, Дитя Ночи с легкостью одолело его и... и преспокойно подкрепило растраченные в любовной схватке силы. - А к-кх... куда ты дел труп?
- Бросил в первую попавшуюся комнату и накрыл каким-то ковром, - не замедлил с ответом да Кадена. - Завтра утром перепрячу получше. Может, стащу вниз и устрою там, где его найдут... в весьма двусмысленном положении. Не бойся, Белль. О твоей тайне никто не узнает - пока ты сама не захочешь ее огласить.
- С какой бы стати мне рассказывать всем и каждому, какой у меня изумительный и диковинный любовник? - обдумав грозящую опасность, Чабела решила, что Рейе прав и ей не стоит беспокоиться о мертвом соглядатае. Мало того, при мысли о том, что обнимающий ее человек только что расправился с другим смертным созданием и отхлебнул крови своей жертвы, между ее бедер возник жаркий трепыхающийся комок - а ведь она только-только закончила заниматься любовью и в ее лоне еще хлюпали остатки смешавшихся телесных соков!
- Конечно, тебе совсем необязательно растолковывать своим подданным, что я делаю в твой свите, - в глазах да Кадены опять появилось непонятное выражение, то ли смех, то ли издевка, - однако люди не слепы и рано или поздно поймут, что к чему. Я ведь правильно уловил твои мысли - ты хочешь, чтобы я поехал с тобой в Кордаву?
- Ты что, умеешь читать мысли? - опешила Зингарка, поднимая брови.
- Не совсем правильно сказано, - рабириец повернулся к ней, прижавшись грудью к пышным всхолмиям Чабелы и блаженно вздохнув. - Мысли просто встреченных мною людей я читать не умею. Но, когда я становлюсь с кем-нибудь единым целым - как только что с тобой - я могу понять, о чем он или она думают, чем встревожены, чего хотят, о чем грезят... Так я угадал - насчет Кордавы?
- Угадал, - с легким смущением признала женщина, вспомнив некоторые из своих замыслов. - И ты... ты согласен?
- Почему бы и нет? - Рейе, похоже, относился к подобным вопросам с поразительной легкостью и беспечностью. - Главное, чтобы меня не прикончил кто-нибудь из блюстителей твоей чести и нравственности, а со всем остальным я справлюсь. Ты наверняка не поверишь, Белль, но я способен на кое-что помимо того, чтобы доставлять тебе удовольствие в постели.
- Почему же, верю, - возразила Чабела, чья правая рука, как завороженная, соскользнула с плеча рабирийца и устремилась вниз. Она ощутила под пальцами плоский, подтянутый живот с упругими мышцами, опустилась еще ниже - и дотронулась до мужского достоинства да Кадены, слегка поникшего после недавней схватки. Ладонь Чабелы обняла увядший дрот, поглаживая, лаская и обрадованно чувствуя, как он поднимается под ее прикосновениями. Рейе тихонько хмыкнул и накрыл старательно трудившуюся тонкую кисть женщины своей, подсказывая, где приложенные усилия доставят ему больше удовольствия. - Но согласись, это занятие, я имею в виду постельные утехи, получаются у тебя лучше всего... Тебе приятно?
- Очень, - гуль поцеловал Чабелу в плечо и лукаво осведомился: - Белль, как насчет правил пристойности? Вряд ли благородная дама должна так поступать, разве что под угрозой смерти...
- А мне наплевать, - отчетливо выговорила королева Зингарская, запуская ладонь между ног Рейе и нежно стискивая напрягшуюся плоть. - Ты же сам меня учил - между теми, кто любит, нет и не может быть ничего непристойного. Послушай, у нас вряд ли получится держать наши отношения в полнейшей тайне. Люди начнут говорить о тебе и мне... В Золотой Башне трудно укрыться от посторонних глаз, а ты же не можешь убивать всех случайных свидетелей... Тебе будут давать всякие прозвища, вроде ночного короля... или ручной собачки... Мои дамы начнут строить тебе глазки и намекать, что двери в их опочивальни плохо закрываются...
- Прозвища моя гордость переживет, - отпустив руку Чабелы, вполне освоившейся с искусством ублажать своего друга движениями пальцев, Рейенир чуть отстранился и взял в ладони ее груди, улегшиеся в них, словно редкостные тяжелые плоды. - Что же до твоих дам... Среди них есть хорошенькие?
- Всех моложе пятнадцати разошлю по домам с повелением не высовываться, а взамен призову старых кляч, что прислуживали еще моему папеньке, - пригрозила Зингарка, запрокидывая голову и невольно постанывая. - Да, и привлекательных молодых людей тоже прогоню, раз ты такой неугомонный...
- Тогда мне придется смириться и довольствоваться одной тобой, - рабириец наклонил голову, губами и языком теребя возбужденные и вставшие торчком соски подруги. Ладонь Чабелы невольно сжалась сильнее, Рейе негромко охнул и попросил: - Сделай так еще разок, Белль... Если тебя не затруднит, конечно...
- Ничуть, - кулачок женщины задвигался быстрее и настойчивее, подражая движению мускулов влагалища, куда вскоре предстояло погрузиться полностью вернувшемуся к жизни дроту. Дыхание да Кадены стало прерывистым и обжигающим, его тело вздрагивало, напрягаясь, и тут же вновь расслаблялось. Наконец он отвел руки от груди Чабелы и осторожно разжал ее кисть, крепко сомкнутую вокруг его достоинства.
- Quiero? - Зингарка привстала на цыпочки, выдохнув свой вопрос в ухо Рейе, сопроводив его вкрадчивыми прикосновением влажного языка. В ответ последовал короткий кивок, но рабириец почему-то не прижался к ней, как ожидала Чабела, а напротив, отошел к узкому окну и с силой рванул на себя старинную свинцовую раму. Ему пришлось дернуть еще несколько раз, прежде чем окно поддалось, впустив в застоявшийся воздух комнаты струю свежего, весеннего ветра. Зингарка тоже подошла к окну и встала рядом, с наслаждением втянув прилетевшие с Немедийских отрогов ароматы распускающейся листвы и ощутив на своей разгоряченной коже ласковое охлаждающее дуновение. Рейе выглянул наружу - где-то под ними горели редкие цветные огоньки в дворцовых окнах да передвигались по стенам искрящие факелы, отмечавшие передвижения дозорных.
- И никто не догадывается, что мы здесь, - хрипловато сказал он, повернувшись к женщине. - Белль, пожалуйста... распусти волосы.
- Распустить? - удивилась Чабела. - Зачем? Ладно, если тебе этого хочется...
Ее черные, от природы завивающиеся в крупные кольца локоны были сегодня вечером уложены в незамысловатую прическу, укрепленную несколькими шпильками и украшенную ниткой жемчуга. Вытащив шпильки, Зингарка тряхнула головой - пряди рассыпались по плечам и спине, упали на грудь, окутав женщину густым и пышным, хотя и не очень длинным шелковистым покрывалом. Рейе поднял руку, взял несколько темных прядей в ладонь, поднес к лицу, вдыхая запах.
- Жасмин, - безошибочно назвал он благовоние, любимое Чабелой. Та кивнула, немного озадаченная, но готовая продолжать игру. - Теперь повернись, Белль.
Она выполнила и эту просьбу рабирийца, встав лицом к распахнутому окну, склонившись вперед и опираясь руками на узкий каменный подоконник. Подступившись к женщине сзади, Рейе обнял ее, гибко прильнув возбужденным в предвкушении грядущей близости телом. Зингарка соблазнительно изогнулась, мягко прижимаясь ягодицами к бедрам да Кадены и пропуская его сильную ногу между своих разведенных бедер. Гуль чуть нажал ей подбородком на плечо, чтобы женщина опустилась верхом на подставленное колено.
Дальнейшее Чабела угадала без подсказок - ее лобок и начавшее истекать горячими соками лоно терлись о ногу Рейе, его руки ласкали ее груди, а лицо зарылось в распущенные и шевелившиеся от порывов ветра локоны. Спустя какое-то время он убрал ногу, ловко запустив в лоно Чабелы пальцы и возбуждая ее, пока женщина не начала стонать сквозь зубы. На сей раз рабириец не спешил обладать подругой, погружая напряженный дрот до половины и извлекая его наружу, гладя напряженные бедра и ягодицы, целуя трепетавшую Зингарку между лопаток, и вновь проникая в сладостную тесноту. Во рту у Чабелы пересохло, она глотала свежий ветер, как самое сладкое из вин, порой вскрикивая от неожиданно резких толчков Рейе и всей кожей ощущая его близость. Постепенно их согласованные движения стали размашистей и резче, руки мужчины, стискивавшие роскошные бедра Зингарки, побуждали ее к ответной страсти, пока они одновременно не достигли финала - яркого, как вспышка костра в ночи, и головокружительного, как падение в пропасть.
Их связь, начавшаяся весенней ночью 1294 года в заброшенном крыле Бельверусского замка, продлилась куда дольше, чем они могли тогда ожидать - до знойного и несчастливого лета 1313 года, когда оборвалась нить жизни Рейенира Морадо да Кадены, гранда Золотой Башни, некоронованного короля Зингары и невенчанного супруга Чабелы Альмендро. В эти пятнадцать лет вместилось все - происки завистников, ссоры и жаркие примирения, интриги во имя страны и долгие ночи, наполненные шелестом моря, страстью и любовью. Не было только детей... Вернее, так ошибочно полагал Рейе, до конца жизни не узнавший одну из тайн своей подруги и не заподозривший, что лежало в основе просьбы Чабелы, на все лето и осень 1297 года отправившей его для переговоров в далекий Асгалун.
Когда в Кордаву пришла весть о его кончине, королева-мать и королева-вдова спросила только об одном - где погребено тело ее верного рыцаря? Словно в насмешку, судьба отказала ей в последнем утешении, возможности хоть иногда навещать могилу любимого. Прах Рейе сгорел в погребальном костре и опустился на дно озера, слившись в посмертии с лесами и водами дорогих его сердцу Рабирийских холмов. Чабеле пришлось довольствоваться малым: воздвигнуть в одном из внутренних дворов Золотой Башни мраморный кенотаф да Кадены.
Повеление королевы через полгода было выполнено, и теперь она часто проводила здесь дни и ночи, замкнувшись в себе, удалившись от дел и скрыв лицо за белой вуалью - знаком своей скорби. Ее законный наследник подрастал, учась править доставшейся ему страной, шли годы, менялись короли и королевы... Белая Дама Кордавы почти не покидала внутреннего двора замка, постепенно утрачивая былой интерес к жизни.
Там ее и нашли - в один из дней третьей весенней луны 1335 года, полулежащей у подножия саркофага. Очевидцы шепотом пересказывали, что никогда не видели у старой королевы такого спокойного и умиротворенного лица. Она казалась помолодевшей на добрую полусотню лет, несмотря на поседевшие локоны, и сидела, прижимаясь щекой к мраморной руке статуи, украшавшей кенотаф.
Статуя эта, надо признать, вызывала при дворе некоторое недоумение. Установив пустую могилу, Зингарка спустя год пожелала водрузить над ней весьма своеобразное изваяние. Камнерезные мастерские в Зингаре и Аргосе взяться за подобный заказ не решились, и Чабела обратилась со своей просьбой в Рабиры. Там ей помогли, обратив кусок белого мрамора в то, что она хотела видеть: скульптурное изображение молодого человека, обнаженного, с прекрасной фигурой и загадочным выражением точеного лица, полускрытого рассыпавшимися волосами. Судя по позе, молодой человек упал ничком, сраженный смертельной раной, и последним усилием чуть повернулся набок - свидетельством того, что он погиб в бою, служил зажатый в ладони длинный кинжал. Вторая рука, протянутая к кому-то невидимому, бессильно упала, свесившись с края постамента. Однако глаза умирающего были еще открыты, взирая уже не на угасающий мир вокруг него, а на нечто иное, незримое для других. Говорили, королева ночами разговаривала со статуей и плакала, хотя обычно из ее очей, некогда влажно-черных и огненных, ставших с возрастом свинцово-серыми, не выкатывалось ни одной слезинки.
После кончины Чабелы скандалезный монумент стал причиной изрядных споров. По требованию королевы Альмерии его хотели убрать с глаз долой, чему воспротивились посланники Рабиров, пожелавшие увезти памятник в Холмы. Внезапно подала голос Аквилония в лице короля Коннахара, чей легендарный отец тоже некогда был дружен с покойным да Каденой. Коннахар и его супруга изъявляли готовность забрать кенотаф в Тарантию и содержать символическое последнее прибежище друга Конана Аквилонского с почестями, достойными настоящей могилы. Золотая Башня, поколебавшись, согласилась, Рабиры не возражали - и памятник отправился в долгое путешествие, закончившееся в Тарантийском замке.
Он стоит там до сих пор. Раньше на постаменте имелась бронзовая дощечка с перечислением имен и титулов да Кадены, но, заполучив статую, Чабела приказала ее убрать, заменив вырезанными в камне словами: "Оставившему меня до срока". История зингарской королевы и ее возлюбленного была положена в основу нескольких романов и театральной трагедии, и в несколько измененном виде сохраняется как народное предание. История же памятника отчасти забылась, и теперь он известен просто как "Умирающий воин". Молодые обитатели Тарантийского дворца и столицы полагают, что приношение к основанию кенотафа способствует в скором покорении сердца избранника или избранницы, и потому он всегда украшен цветами.
Чаще всего в качестве дара приносят розы - желтые и белые.