"Множество жестоких и кровавых палачей оставили свой след в Советской России. История сохранила имена многих из них. В работе Виктора Выгодского "Преступления без наказания" (В.С. Выгодский, "Преступления без наказания", https://www.proza.ru/2012/09/18/757 - Дж.Р.) приведены фамилии около 10 тыс. палачей и их пособников.
<...>
Из великого множества ставших известными палачей всех категорий и рангов сложно выделить самых "достойных" и "заслуженных", то есть самых кровавых, ведь расстрелами занимались практически все сотрудники ЧК. Из числа рядовых исполнителей в качестве эталонного можно назвать Степана Афанасьевича Саенко (1886 -1973 гг.).
Бывший каторжник Саенко в 1919 г. занимал пост командира комендантского взвода Харьковской чека, затем коменданта ЧК и концентрационного лагеря при ЧК". (В.Д. Игнатов, "Палачи и казни в истории России и СССР", Москва, Вече, 2014)
""Сегодня расстрелял восемьдесят пять человек. Как жить приятно и легко!.." Такими внутренними эмоциями своими делился с очередной партией обреченных жертв знаменитый садист Саенко. По ремеслу столяр, потом последовательно городовой, военный дезертир, милиционер и, наконец, почётный палач советского застенка". (А.И. Деникин, "Очерки русской смуты", Том 5, Париж, 1921)
"По свидетельству сидевшего в то время в харьковской тюрьме известного левого эсера В.Карелина, "страшные легенды, ходившие про Саенко, не расходились с действительностью... Человек с мутным взглядом воспалённых глаз, он, очевидно, всё время был под действием кокаина и морфия. Это ещё больше обостряло в нём черты садизма". Один из свидетелей злодеяний, творимых Саенко, рассказывал: "Он (Саенко) приказал Пшеничному, Овчаренко и Белоусову выйти во двор, там раздел их донага и начал с его товарищем Клочковским рубить и колоть их кинжалами, нанося удары в нижнюю часть тела и постепенно поднимаясь всё выше и выше. Окончив казнь, Саенко возвратился в камеру весь окровавленный со словами: "Видите эту кровь? То же получит каждый, кто пойдёт против меня и рабоче-крестьянской партии". Затем палач потащил во двор избитого утром Сычёва, чтобы тот посмотрел на ещё живого Пшеничного, выстрелом из револьвера добил последнего, а Сычёва, ударив несколько раз ножнами шашки, втолкнул обратно в камеру".
На месте казни "у края вырытой могилы, - как вспоминал другой свидетель саенковских расправ, - люди в одном белье или совсем нагие были поставлены на колени. По очереди к казнимым подходил Саенко и его помощники и методично производили выстрел в затылок, черепа дробились на куски, кровь и мозг размётывались вокруг, а тело падало бесшумно на ещё тёплые тела убиенных. Казни длились более трёх часов".
В сборнике "Смена вех" можно также найти упоминание о Саенко. По свидетельству тех, кто жил тогда в Харькове, малолетний сын Саенко нередко просил отца: "Папа, дай мне пострелять в буржуев". И отец охотно давал". (Я. Рабинер, "Портрет двоих в большевистском интерьере", https://proza.ru/2008/09/10/440)
"Атарбеков на юге. Кедров на севере. В садизме с ними соперничал действовавший на Украине щупленький человечек с подергивающимся лицом маньяка и блестящими белками бегающх глаз, знаменитый чекист, малограмотный столяр Саенко.
Наиболее жуткие страницы в книгу былей украинского террора вписал именно он.
В харьковской тюрьме одно имя "Саенко" наводило на заключенных мертвенный ужас. "Саенко в тюрьме", и этого достаточно, чтобы в предсмертном страхе замерли заключенные. Трудно дать хотя бы приблизительную картину зверств этого щупленького человечка с подергивающимся лицом.
В 1919 году террор отдал в его руки тысячи людей, повинных только в своем происхождении, социальном положении, культурности, уме и некоммунистических убеждениях. Тех, кого облюбовывал Саенко для казни, он убивал шашкой или расстреливал из нагана на глазах заключенных.
Один из заключенных рассказывает, как Саенко входил в тюрьму, как осматривал их, обычно обещая "подбрить", как уводил из камер на "допросы" и с этих "допросов" возвращались уже не люди, а израненные тени. "Допросов" Саенки многие не выдерживали. Излюбленный им метод "допросов" был таков, что ему бы, вероятно, позавидовали пламенные мечты садистов Кюртена, Гроссмана, Хармана в свое время потрясших своими процессами мировое общественное мнение.
Саенко на "допросах" вонзал шашку на сантиметр в тело полуголого допрашиваемого и начинал вращать ее в ране, при чем "допросы" были публичными в присутствии начальника Особого Отдела Якимовича и следователя Любарского. Увы, это не средневековые легенды, не воспаленные "художественные" вымыслы Сада и Гюисманса, это террор Дзержинского, это его система, разбуженным в народе дьяволом охранить диктатуру коммунистической партии. Недаром же, после шашечных расправ во дворе тюрьмы, окровавленный Саенко входил в камеры, обращаясь к заключенным с "классовым" обоснованием своего террора: "Видите эту кровь? То же получит каждый, кто пойдет против меня в рабоче-крестьянской власти!"
По занятии Харькова белыми, во дворе харьковской тюрьмы, в бывшей кухне, обращенной Саенко в застенок, кроме прочих орудий "допроса", были найдены пудовые гири. Пол кухни был покрыт соломой, густо пропитанной кровью, стены испещрены пулевыми выбоинами, окруженными брызгами крови, частицами мозга, обрывками черепной кожи с волосами. Вскрытие вырытых 107 трупов обнаружило переломы ребер, перебитые голени, отрубленные головы, прижигания раскаленным железом. У одного из трупов голова оказалась сплющенной в плоский круг, что, вероятно, было произведено пудовыми гирями, а некоторые вырытые трупы были в таком виде, что харьковские врачи не могли понять, что с ними делал Саенко". (Р.Б. Гуль, "Дзержинский (начало террора)", Нью-Йорк, издательство Мост, 1974)
"Судьба к Саенко была более благосклонной, чем к другим палачам. С 1924 г. и до пенсии он возглавлял ряд предприятий в Харькове, а будучи на пенсии, часто рассказывал пионерам и комсомольцам в школах о героической борьбе большевиков за счастье трудового народа. Такие же палачи, как Саенко, были в многочисленных Киевских, Одесских и других ЧК". (В.Д. Игнатов, "Палачи и казни в истории России и СССР", Москва, Вече, 2014)
"Саенок вовсе не так мало в любом обществе. Дзержинский при коммунистической диктатуре имел их в изобилии. Не совсем схож, но не менее звероподобен Шульман, комендант грузинской чека, слывший в Тифлисе под прозвищем "коменданта смерти". О нем рассказал бывший чекист Думбадзе.
Низкорослый, полный, с толстыми короткими ногами и особенно толстыми икрами, на которые сапоги налезали с трудом, с красным одутловатым лицом, опущенными книзу рыжими усами и такими же рыжими свисающими бровями, "комендант смерти" Шульман обладал голубыми глазами. У себя в комендатуре, в спокойном состоянии, его глаза поражали всякого своей безжизненностью. Но во время казней эти глаза становились ужасны тем, что в них не было ничего человеческого, это были глаза бешеного зверя, для которого не было никаких преград, ни моральных, ни физических.
Шульман был страшен не только заключенным, но даже и чиновникам террора. Перед казнями чтоб создать в себе необходимое кровожадное настроение, он наркотизировал себя всеми возможными способами. И, дойдя до полного умопомрачения, убивал обреченных.
Вот одно из описаний расправы Шульмана, на чекистском жаргоне называемой "шлепалкой":
"В глухую ночь в каменных коридорах подвальной тюрьмы, бряцая оружием, появился комендант чека Шульман с нарядом красноармейцев. Они стали выводить из камер обреченных. Жалкие, полуодетые, несчастные автоматически исполняли распоряжения палачей. Точно взвинчивая себя, Шульман обращался с осужденными подчеркнуто грубо. Вывели 118 человек, подлежащих казни. Всех повели во внутренний двор ЧК, где их ждало несколько грузовиков. Палачи привычно и быстро снимали с жертв остатки одежды, связывали им руки и вбрасывали в грузовики. Грузовики тронулись... На месте казни, оцепленном чекистами, были заранее заготовлены ямы. Приговоренных выстроили шеренгами. Шульман и его помощник с наганом в руках пошли вдоль шеренги, стреляя в лоб приговоренным, время от времени останавливаясь, чтобы зарядить револьвер. Не все покорно подставляли головы. Многие бились, пытались отступить, плакали, кричали, просили пощады. Иногда пуля Шульмана только ранила их, раненых сейчас же добивали чекисты выстрелами и штыками, а тем временем убитых сбрасывали в яму. Вся эта сцена человеческой бойни продолжалась не менее трех часов". (Р.Б. Гуль, "Дзержинский (начало террора)", Нью-Йорк, издательство Мост, 1974)
"Колоритной личностью был и штатный палач Одесской ГубЧК В.И. Яковлев. За заслуги на палаческом поприще он был назначен председателем Одесской губернской ЧК, но проработал на этой должности всего месяц - с конца июля по конец августа 1920 г. Однако и за такой короткий срок он вошел в историю Одессы тем, что расстрелял собственного отца, посчитав его "контрреволюционером". Его мать, узнав об этом, повесилась". (В.Д. Игнатов, "Палачи и казни в истории России и СССР", Москва, Вече, 2014)
"Густой кровавый след остался и за свояком Сталина (мужем сестры Надежды Аллилуевой - второй жены Сталина) поляком Станиславом Францевичем Реденсом (1892-1940 гг.). В ВЧК он работал с 1918 г. - следователем, секретарем Президиума ВЧК, и секретарем Дзержинского. В 1919-1924 гг. на руководящей работе в Одесской ГубЧК. После Одессы густой кровавый след за "свояком" остался в Киеве, Харькове, Крыму, Закавказье, Белоруссии, Москве и Московской области и Казахстане, где он занимал руководящие должности в органах ЧК-ОГПУ-НКВД. С июня 1924 до 1926 г. он снова работал помощником председателя и секретарем Президиума ВСНХ СССР у Дзержинского. Реденс был одним из организаторов раскулачивания на Украине, массового террора в Москве и Подмосковье, репрессий в РККА в 1937-1938 гг. Возглавлял Московскую областную "тройку" НКВД и репрессии в Казахстане. Его карьеру прервал "свояк" Сталин. В ноябре 1938 г. Реденс был арестован, 21 января 1940 г. Военной коллегией Верховного суда СССР приговорен к расстрелу и в тот же день расстрелян". (В.Д. Игнатов, "Палачи и казни в истории России и СССР", Москва, Вече, 2014)
"Первыми неизменными помощниками Дзержинского в ВЧК были два знаменитых латыша, члены коллегии ВЧК Петерс и Лацис.
Человек с гривой черных волос, вдавленным проваленным носом, с челюстью бульдога, большим узкогубым ртом и щелями мутных глаз, Яков Петерc - правая рука Дзержинского. Кто он, этот кровавый, жадный до денег и власти человек? Зловонный цветок большевицкого подполья, этот чекистский Спарафучиле, - человек без биографии, латыш-проходимец, несвязанный ни с Россией, ни с русским народом.
Когда в 1917 году увешанный маузерами, в чекистской форме, кожаной куртке, Петерc появился в Петербургском Совете рабочих депутатов, где были еще социалисты, последние встретили его бешеными криками: "Охранник!" Но Петерс не смутился: "Я горжусь быть охранником трудящихся", отвечал он с наглостью. А всего через два года, после многих кровавых бань, данных Петерcом русскому пролетариату, этот проходимец, прибыв в Тамбовскую губернию усмирять крестьян, взволнованных коммунистическими поборами, отдал краткий приказ: "Провести к семьям восставших беспощадный красный террор, арестовывать в семьях всех с 18-летнего возраста, не считаясь с полом, и если будут продолжаться волнения, - расстреливать их, как заложников, а села обложить чрезвычайными контрибуциями, за не исполнение которых конфисковывать земли и все имущество".
Вот он - "охранник трудящихся". Октябрьская революция сделала этого проходимца одной из всесильных фигур тайной коммунистической полиции. Как всякий вельможа и сановник, Петерc страдает, конечно, зудом к некоторой позе. Поэтому не только у Троцкого, но и у Петерса есть свои "исторические" фразы. Петерc сказал: "Каждому революционеру ясно, что революция в шелковых перчатках не делается". Петерc угрожал: "Всякая попытка контр-революции поднять голову встретит такую расправу, перед которой побледнеет все, что понимается под красным террором".
Эта правая рука Дзержинского, Петерс, палач десятка городов России, вписал самые кровавые страницы в летопись коммунистического террора. Он залил кровью Дон, Петербург, Киев, он обезлюдил расстрелами Кронштадт, он легендарно зверствовал в Тамбове". (Р.Б. Гуль, "Дзержинский (начало террора)", Нью-Йорк, издательство Мост, 1974)
"После гибели царской семьи Горький умолял Ленина (тот будто бы соглашался) покончить с расстрелами. Несмотря на решение Ленина, Петерс приказал ЧК расстрелять великих князей, заключенных в Петрограде, включая безобидного Николая Михайловича, известного историка. Великих князей избили - некоторых пришлось вынести на расстрел на носилках, - раздели догола и расстреляли. Петерса никто ни в чем не упрекал". (Дональд Рейфилд, "Сталин и его подручные", М., Новое литературное обозрение, 2008)
Вторым членом коллегии ВЧК, левой рукой Дзержинского, был Мартин Судрабс, латыш, прогремевший по России под псевдонимом Лацис. Этот люмпен-пролетарий, высший чиновник террора, как и Петерс, вышел из-под половиц большевицкого подполья, где ходил под кличкой "Дядя". В своей кровожадности он соперничает с Петерсом, причем этот малограмотный урод страдает страстью не только к позе, но и к письменности.
При своем вступлении в ВЧК в 1917 году Лацис, одновременно ставший "товарищем министра внутренних дел", о своих государственных задачах заявил так: "Всё перевернуть вверх ногами!" И философию своего террора этот убийца формулировал с готтентотской простотой: "ВЧК - самая грязная работа революции. Это - игра головами. При правильной работе полетят головы контр-революционеров, но при неверном подходе к делу мы можем проиграть свои головы... Установившиеся обычаи войны, выраженные в разных конвенциях, по которым пленные не расстреливаются и прочее, все это только смешно: вырезать всех раненых в боях против тебя - вот закон гражданской войны".
И следуя этому закону, Лацис залил кровью Великороссию и Украину. "ЧК - это не следственная комиссия, не суд и не трибунал. Это боевой орган, действующий по внутреннему фронту. Он не судит врага, а разит. Не милует, а испепеляет всякого... Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал словом и делом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, - к какому классу он принадлежит, какого образования, воспитания, происхождения или профессии. Эти вопросы должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора". А при обсуждении в Москве вопроса о прерогативах ЧК эти террористические положения Лациса один из чекистов, Мизикин, еще более упростил: "К чему даже эти вопросы о происхождении, образовании. Я пройду к нему на кухню и загляну в горшок, если есть мясо - враг народа, к стeнке!" (Р.Б. Гуль, "Дзержинский (начало террора)", Нью-Йорк, издательство Мост, 1974)
Лацис писал в газете "Красный меч": "Для нас нет, и не может быть старых устоев морали и "гуманности", выдуманных буржуазией для угнетения и эксплуатации "низших классов". Наша мораль новая, наша гуманность абсолютная, ибо она покоится на светлом идеале уничтожения всякого гнета и насилия. Нам все разрешено, ибо мы первые в мире подняли меч не во имя закрепощения и угнетения кого-либо, а во имя раскрепощения от гнета и рабства всех. ...Жертвы, которых мы требуем, жертвы спасительные, жертвы, устилающие путь к Светлому Царству Труда, Свободы и Правды. Кровь? Пусть кровь, если только ею можно выкрасить в алый цвет серо-бело-черный штандарт старого разбойного мира. Ибо только полная бесповоротная смерть этого мира избавит нас от возрождения старых шакалов, тех шакалов, с которыми мы кончаем, кончаем, миндальничаем, и никак не можем кончить раз и навсегда..." (Ю.Г. Фельштинский, редактор-составитель, "ВЧК/ГПУ: документы и материалы", https://readli.net/vchk-gpu-dokumentyi-i-materialyi/).
"К словам Лациса можно добавить лишь то, что только за один 1918 г. ВЧК уничтожила в России в 3,3-4,9 раза больше людей, чем "кровавый царизм" за 90 лет (10 000-15 000 против 3015 человек). Лацис расстрелян коллегами по указанию вождя 20 марта 1938 г. и, как водится, реабилитирован.
"Третьим членом коллегии ВЧК при Дзержинском был латыш Александр Эйдук, о палаческой деятельности которого даже коммунисты отзываются с отвращением. Ненормально развитой широкий лоб, белесые глаза, бледное лицо, перебитая рука, весь вид Эйдука вполне отвечал его страшной репутации". (Р.Б. Гуль, "Дзержинский (начало террора)", Нью-Йорк, издательство Мост, 1974)
Вот что писал о нём в своих воспоминаниях один из первых советских невозвращенцев Георгий Александрович Соломон, которого Дзержинский заставил принять чекистского вурдалака в сотрудники:
"Эйдук! Это имя вселяло ужас, и сам он хвастал этим. Член коллегии ВЧК Эйдук отличался, подобно знаменитому Лацису (тоже латыш, как и Эйдук), чисто садистической кровожадностью и ничем не сдерживаемой свирепостью. <...> Об ужасных подвигах Эйдука даже привычные люди говорили с нескрываемым отвращением.
<...>
Как-то он засиделся у меня до 11-12 часов вечера. Было что-то очень спешное. Мы сидели у моего письменного стола. Вдруг с Лубянки донеслось (ветер был оттуда): "Заводи машину!" И вслед за этим загудел мотор грузовика. Эйдук застыл на полуслове. Глаза его зажмурились, как бы в сладкой истоме, и каким-то нежным и томным голосом он удовлетворённо произнёс, взглянув на меня:
- А, наши работают.
Тогда я ещё не знал, что означают звуки гудящего мотора.
- Кто работает? Что такое? - спросил я.
- Наши, на Лубянке, - ответил он, сделав указательным пальцем правой руки движение, как бы поднимая и опуская курок револьвера. - Разве вы не знали этого? - с удивлением спросил он. Ведь это каждый вечер в это время "выводят в расход" кого следует.
Холодный ужас прокатился мне за спину. Стало понятно и так жутко от этого понимания. Представились картины того, что творилось и творится в советских застенках, о чём я говорил выше. Здесь рядом, чуть-чуть не в моей комнате.
- Какой ужас! - не удержался я.
- Нет, хорошо, - томно, с наслаждением в голосе, точно маньяк в сексуальном экстазе, произнёс Эйдук, - это полирует кровь.
А мне казалось, что на меня надвигается какое-то страшное косматое чуовище, чудовище, дышащее на меня ледяным дыханием смерти.
Оно гудело за окном моей комнаты, где я жил, работал и спал.
Гудела смерть". (Г.А. Соломон, "Среди красных вождей", М., Центрполиграф, 2015)
Палач Эйдук был к тому же и "поэтом". Вот его вклад в изящную словесность:
Сам чекистский душегуб тоже не избежал расстрельной стенки. Осуждён Военной коллегией Верховного суда СССР 28 августа 1938 г. к высшей мере наказания; расстрелян в тот же день.
Внимание: "Решением ВКВС СССР от 14 мая 1956 г. реабилитирован"! ( "Эйдук, Александр Владимирович", статья из Википедии)
Невероятной жестокостью отличался российский революционер, старый большевик, ответственный сотрудник органов ВЧК, Михаил Сергеевич Кедров.
"От Петерса, Лациса, Эйдука, этих трех примитивных латышей, начальник Особого Отдела ВЧК доктор М. С. Кедров отличался не по своему зверству, а по интеллигентности и утонченности. Высокий брюнет с матовым цветом кожи, тонкими чертами умного лица, с больным взглядом отсутствующих глаз, Этот медик, юрист, музыкант, ставший начальником Особого Отдела ВЧК, на своем посту проявил совершенно чудовищную изощренность садизма.
Сын известного московского нотариуса, человек богатый, Михаил Кедров окончил ярославский Демидовский лицей, а позднее в Бернском и Лозаннском университетах изучал медицину. В Ярославле он появлялся в великолепно сшитом мундире, при шпаге, - красивый студент-белоподкладочник. Впрочем, главным занятием студента Кедрова была музыка, он готовился стать пианистом-виртуозом. Но вдруг вместо Бетховена студент неожиданно увлекся большевизмом. Мундир сменился блузой под пролетария, Бетховена и Баха заменил Маркс. И все бы было ничего, если б Кедров уже рано не начал обнаруживать признаков душевного заболевания.
Над ним тяготела наследственность: старший брат, скрипач, умер психически-больным в костромской психиатрической больнице. Странности Кедрова первоначально обнаруживались в охватившей его патологической жадности. Эта жадность доходила до того, что богатый человек Кедров лишал своих детей пищи. Он так точно распределял "количество калорий" между ними, что дети кричали и плакали, а жена умоляла друзей повлиять на мужа, чтобы он прекратил эти "научные опыты".
К моменту октябрьской революции Кедров был, вероятно, уже совсем психически-больным человеком. Тем не менее, или может быть именно поэтому, он стал одним из высших чиновников террора в ведомстве Дзержинского. Здесь М. Кедрову принадлежит введение пресловутых "семи категорий", на которые делились все арестованные: седьмая категория означала немедленный расстрел, шестая - смертники второй очереди, пятая - третьей. Так же аккуратно, как он делил "порции" меж детьми, Кедров делил теперь арестованных перед расстрелом". (Р.Б. Гуль, "Дзержинский (начало террора)", Нью-Йорк, издательство Мост, 1974)
"В мае 1918 г. Кедров возглавил специальную правительственную комиссию - т.н. "Советскую Ревизию". В задачи последней входило "производство ревизии всего военного хозяйства, местных советских учреждений", районом действия комиссии являлись Ярославская, Вологодская, Архангельская, Иваново-Вознесенская и Костромская губернии. Помимо Михаила Сергеевича, в состав комиссии вошли другие бывшие сотрудники "Демоба" (около 40 человек). Безопасность "Ревизии" обеспечивала команда латышских стрелков.
<...>
В июне 1918 г. начальник "Советской Ревизии" сделался командующим Северным фронтом. На этом посту уполномоченный Совнаркома развернул "энергичную работу" по укреплению местных партийных рядов, принимая "решительные меры к контрреволюционерам и саботажникам". На практике это означало физическое уничтожение всех потенциальных, действительных и мнимых противников власти большевиков, массовые бессудные казни.
Как следствие, уже летом 1918 г., до официального объявления "красного террора", в Архангельске воцарилась настоящая мясорубка. По свидетельству находившегося в то время на Севере знаменитого социолога Питирима Сорокина, "большевистский комиссар Кедров казнил людей сотнями и даже тысячами. Свои жертвы коммунисты расстреливали, топили или забивали до смерти. Чувствуя, как шатается почва под ногами, они пытались укрепить свои позиции безудержным террором".
<...>
Когда в Архангельске высадился английский десант, Михаил Сергеевич находился в Москве. Не учитывая сложной обстановки, он уехал в столицу с отчетом о проделанной работе, за что был строго отчитан Лениным.
"...Вред вашего отъезда, - негодовал Владимир Ильич, - доказан отсутствием руководителя в начале движения англичан на Двине. Теперь Вы должны наверстать упущенное". Подстегнутый таким образом, по возвращении на Север, Кедров, что называется, превзошел самого себя: в Вологде, которую уполномоченный Совнаркома избрал своей резиденцией, начались массовые аресты, поквартальные обыски и облавы. По далеко неполным данным, за "участие в подготовке и контрреволюционной деятельности" в городе было арестовано свыше 2000 человек. Многие из них впоследствии были расстреляны.
"Суд и расправу" Кедров вершил, не выходя из собственного вагона - здесь заподозренных в "нелояльности" допрашивали и пытали. Затем обреченных выводили наружу и убивали.
<...>
В сентябре 1918 г. <...> по указанию Ленина Кедров был направлен в распоряжение председателя ВЧК Феликса Дзержинского. <...> Вначале Кедров возглавил Военный отдел ВЧК, созданный "для усиления борьбы с контрреволюционными элементами" в рядах Красной армии; а с января 1919 года - Особый отдел ВЧК. Характеризуя деятельность Михаила Сергеевича на этом посту, советские историографы не скупились на похвалы, изображая "верного большевика-ленинца" непревзойденным гением оперативной работы, сочетавшим в себе "высокую принципиальность и непримиримость к врагам" с "большой человечностью и любовью к людям".
<...>
Во время работы в Особом отделе маниакальная жестокость и палачество Кедрова достигли своего апогея.
"Ненормальность Кедрова, - вспоминала по поводу своей первой встречи с этим "замечательным человеком" супруга историка С.П.Мельгунова Прасковья, - проявлялась во всех мелочах. Даже внешний его вид приобрел оттенок тяжелого недуга! Тусклые, лишенные всякого блеска глаза мертвенно глядели на посетителя. Что-то зловещее было в этом окаменелом лице".
20 февраля 1919 г. Кедров вместе Дзержинским подписал приказ, предоставивший армейским особым отделам в отношении "непосредственной расправы по пресечению преступлений" права и функции губернских ЧК; а 9 марта 1919 г. по поручению Президиума ВЧК выступил одним из разработчиков проекта создания системы концентрационных лагерей в масштабе страны.
<...>
География мест, которые Кедров в качестве председателя Особого отдела ВЧК посетил за годы Гражданской войны, довольно обширна. Москва, Петроград, Великий Устюг, Вологда, Тамбов, Курск, Воронеж, Смоленск, Могилев, Орша, Гомель, Заволжье, Прикаспий, Западная Сибирь, Архангельск.
И всюду, где появлялся поезд высокопоставленного чекиста, начинались массовые аресты и казни. Среди погибших было немало детей - мальчиков и девочек 8−14 лет.
По свидетельству современника, из прифронтовой полосы в Москву доставляли "детишек разных возрастов и те рассказывали о расстрелах на фронте целыми пачками детей, идущих в гимназию или из гимназии под предлогом борьбы с шпионажем". (Д. Соколов, "Каратель с врачебным дипломом", https://rusk.ru/st.php?idar=50148)
"Вершиной кровавого безумия Кедрова стала масштабная бойня на Севере России, учиненная им в начале 1920 г. Из-за природных условий - замерзшего моря и отсутствия дорог - белое командование не сумело наладить эвакуацию, в результате покинуть страну сумели лишь 2500 человек. Остальные - более 20 000, угодили в плен. Многим из этих людей предстояло в самое ближайшее время погибнуть.
Первые массовые расправы над пленными произошли сразу же после капитуляции последних частей Белой армии. Так, из полуторатысячного отряда офицеров, пытавшихся пешим порядком уйти из Архангельска в Мурманск, более 800 были расстреляны почти сразу. Случилось это 28 февраля 1920 г.
Других военнопленных поместили в созданный в Архангельске концентрационный лагерь, где стали истреблять постепенно и планомерно. Одновременно город и прилегающие окрестности захлестнули обыски и аресты среди гражданского населения. На уничтожение обрекались не только лица непролетарского происхождения - сестры милосердия, священники, предприниматели, инженеры, врачи, но и крестьяне, симпатии которых на Севере в годы Гражданской войны, были в основном, на стороне белых.
<...>
Именно тогда Кедров выступил в роли организатора первых советских концентрационных лагерей в Архангельской губернии. В автобиографии, находящейся в его личном деле, начальник Особого отдела писал о себе: "1919 год. С января Председатель Особого отдела ВЧК, образовавшегося из слияния военного отдела ВЧК и военного контроля РВСР (члены Коллегии: Павлуновский и Эйдук). Член ВЦИК. По совместительству: член коллегии НКВД, заведующий лагерями принудит. работ Республики... 1920 год. С мая месяца полномочный представитель ВЧК по Архангельской (освобожд. от белых), Вологодской и Северо-Двинской губерн. Член коллегии НКВД (организатор Холмогорского, Пертоминского, Соловецкого лагерей)".
Созданные Кедровым концентрационные лагеря не были предназначены для временного содержания арестованных или отбытия наказания. По сути своей, они являлись лагерями уничтожения, на целые десятилетия предвосхитившими своим появлением нацистские "фабрики смерти".
Наиболее страшным был Холмогорский концлагерь. Именно здесь, по многочисленным свидетельствам современников и сохранившимся документам, происходили самые массовые расстрелы. Казни совершались по приказу и при личном участии Кедрова. Собрав в Архангельске партию в 1200 офицеров, начальник Особого отдела погрузил их на две баржи, и когда они пришли в Холмогоры, приказал открыть огонь из пулеметов.
<...>
Массовые казни на Севере шли всю весну и лето 1920 г., так что, к началу сентября Архангельск называли "городом мертвых", а Холмогоры - "усыпальницей русской молодежи"". (Д. Соколов, "Каратель с врачебным дипломом", https://rusk.ru/st.php?idar=50148)
"Один из основателей лагерей, чекист Угаров, любил говорить: "У нас, большевиков, такой принцип, если человек не годен к работе - расстрелять. Это не богадельня".
В Холмогорах свирепствовал комендант Бачулис. <...> Заключенных Бачулис разделял на десятки, и за малейшую провинность одного расстреливались все десять. Работа устанавливалась по 14 часов в сутки - с надзирателями, вовсю применявшими побои. Однажды комендант, увидев, как заключенные сели передохнуть, без предупреждения открыл по ним огонь. Применялись различные виды наказаний - порки, "темный карцер", "холодная башня". В Архангельском лагере штрафников забивали суковатыми палками-"смоленками" по имени коменданта Смоленского. В Холмогорах ставили "на комар" - обнаженную жертву привязывали к столбу перед комендатурой, закрутив руки назад и зажав ноги в колодку, и оставляли на расправу кровососущим насекомым. В зависимости от продолжительности, это наказание могло и играть роль смертной казни. Похоже, опыт сочли удачным, и впоследствии он упоминается и в других местах - в Кемском лагере, на Соловках. Зимой замораживали - голого человека поливали водой или бросали в камеру, набитую снегом.
<...>
И в дополнение к двум существующим в конце 22-го был создан еще один лагерь - в Пертоминске. Даже по отношению к Архангельску и Холмогорам он считался "штрафным". Тут заключенных держали в кельях старого монастыря, которые вообще не отапливались и нар не имели. И запасов питания тут не было, кормили одной лишь сухой рыбой, зачастую предоставляя пользоваться снегом вместо воды, так что попавшие сюда мерли, как мухи.
Во всех трех лагерях свирепствовали болезни, да и работа косила не хуже расстрелов. Опыта в лесоповале еще не было ни у тюремщиков, ни у заключенных, поэтому просто гнали в лес без подходящей одежды, без нужного количества инструментов, и заставляли пахать на износ, выполняя "уроки", заданные с потолка. Покалеченных, обессилевших и обмороженных порой пристреливали на месте. А вдобавок, и все результаты оказались коту под хвост - по той же неопытности деревья рубились абы какие, не в сезон, некондиционные, должным образом не обрабатывались, а то и валили в болото, так что невозможно было вывезти. И когда это выяснилось, покатились массовые расправы за "диверсии" и "саботаж". Впрочем, сами чекисты с отчетностью на первый раз выкрутились - в их распоряжении были конфискованные лесосклады, оставшиеся еще от прежних хозяев. И хранившуюся там древесину они толкнули на экспорт, доложив партийному руководству, что это выработка лагерей". (В.Е. Шамбаров, "Государство и революции", М., Алгоритм, 2002)
"Созданные Кедровым "конвейеры смерти" продолжали функционировать и после отбытия "прославленного чекиста" в Тамбовскую и Воронежскую губернии, для подавления вспыхнувших там крупных крестьянских восстаний.
Только в Холмогорском концлагере и только в январе - феврале 1921 г. были убиты 11 000 человек. Расстрелы продолжались и в марте-апреле. Так, по приказу Дзержинского в районе Холмогор казнили свыше 400 офицеров и генералов. Наравне с чекистскими пулями, заключенных во множестве уничтожали болезни, голод и холод. Даже сейчас в Холмогорах находят человеческие кости и черепа. В июле 2010 г. на месте массовой гибели тысяч людей был установлен памятный крест". (Д. Соколов, "Каратель с врачебным дипломом", https://rusk.ru/st.php?idar=50148)
"По приказам Кедрова и его жены, "палача в юбке" Ревекки Пластининой (Майзель), уничтожалось и гражданское население: сестры милосердия, священники, предприниматели, инженеры, врачи, а также крестьяне, симпатии которых на Севере в годы Гражданской войны были в основном на стороне белых. Как вспоминали очевидцы, в Архангельске было много расстрелов и детей в возрасте 12-16 лет". (В.Д. Игнатов, "Палачи и казни в истории России и СССР", Москва, Вече, 2014)
"Психические расстройства, по-видимому, являлись настоящим бичом семьи Кедровых. Достаточно сказать, что старший брат Михаила умер душевнобольным в костромской психиатрической лечебнице. Дурная наследственность перешла и к одному из сыновей Кедрова - Игорю". ( "Кедров, Михаил Сергеевич", статья из Википедии)
"Слухи о сумасшествии Кедрова в партийной среде ходили давно, но в страшные годы Гражданской войны подобные "мелочи" мало интересовали кремлевских владык. Однако в дальнейшем неуправляемые маньяки перестали быть нужными власти. Складывающаяся система тоталитарного государства испытывала потребность в убийцах иного типа - бесстрастных, предсказуемых и послушных. Как следствие, после сворачивания "военного коммунизма" некоторые палачи эпохи "красного террора" отправились на "заслуженный отдых". Были среди них и такие, кто завершил свою карьеру стенкой в расстрельном подвале или помещением в психиатрическую больницу.
Не стал исключением и Кедров. В 1922 г. его отправили лечиться в Норвегию. Согласно одной из версий, случилось это после того, как "несгибаемый большевик-ленинец" приказал своим подчиненным открыть огонь по группе ребятишек, спешащих на занятия в школу". (Д. Соколов, "Каратель с врачебным дипломом", https://rusk.ru/st.php?idar=50148)
"Утонченная натура эстета Кедрова износилась быстро на этой "мокрой" работе. Пианист-виртуоз, чьей игрой на рояле восторгался Ленин - ("Надя, как Кедров играет! Ах, как он играет!")
<...>
После фантастически-кровавого покорения севера России карьера Кедрова внезапно оборвалась. Говорят, что с кровавых подмостков Кедров сошел драматически, будучи, как душевно-больной, помещен в сумасшедший дом. Но со временем он видимо оправился, ибо на XX съезде партии Хрущев рассказал, как Лаврентий Берия арестовал, пытал и убил Кедрова, как "низкого изменника Родины".
Из тюрьмы на Лубянке Кедров писал в ЦК умоляющие письма: "Мои мучения дошли до предела. Мое здоровье сломлено... Беспредельная боль и горечь переполняют мое сердце". Но, поссорившись, гангстеры обычно друг к другу беспощадны. И Берия пустил Кедрову пулю в затылок. Туда Кедрову была и дорога!" (Р.Б. Гуль, "Дзержинский (начало террора)", Нью-Йорк, издательство Мост, 1974)
"Чекистская карьера Михаила Сергеевича нашла продолжение в одном из его сыновей. Пойдя по стопам отца, младший сын Кедрова, Игорь, сделался одним из самых жестоких "колольщиков" - следователей, которые при помощи издевательств, угроз и побоев получали от арестованных нужные показания.
Сбежавший в 1938 г. на Запад чекист Александр Орлов в опубликованной им книге "Тайная история сталинских преступлений" дал следующую характеристику сыну - Игорю Кедрову:
"Он был осторожен, замкнут, вечно поглощён своей работой. Не одарённый способностью к критическому мышлению, он воспринимал всё исходящее от партии и от начальства как непреложную истину".
Однажды, раздосадованный поведением одного из подследственных, который сначала согласился признаться в том, что хотел убить Сталина, а после отказался от своих слов, Игорь пришел в исступление и закричал: "я задушу его собственными руками!".
При этом, свидетельствует Орлов, "Кедров вёл себя так, словно <...> лишился чего-то самого ценного в жизни, точно он был жертвой <...>, а не наоборот".
"Я с удивлением смотрел на него, - продолжает Орлов, - и внезапно увидел в его глазах то же фосфорическое свечение и те же перебегающие искорки, какими сверкали глаза его безумного отца".
<...>
После смерти Сталина имя "незаконно репрессированного" советского деятеля было одним из первых возвращено из мрака забвения. В дальнейшем власти воздали Михаилу Сергеевичу и другие посмертные почести. В честь "пламенного борца за народное счастье" названы улицы в Архангельске, Ярославле, Москве и других городах. В 1963 г. в Вологде набережная правого берега реки Вологды "по желанию трудящихся" была переименована из Спортивной в Набережную имени М. Кедрова". (Д. Соколов, "Каратель с врачебным дипломом", https://rusk.ru/st.php?idar=50148)
"В то время как на Севере России действовал Михаил Кедров, на Кавказе также действовал славившийся потрясающими массовыми расстрелами полномочный представитель Дзержинского, "уполпред ЧК" Георгий Атарбеков. Этот кавказец, прозванный в народе "рыжий чекист", по своей жестокости выделялся даже среди чекистов. Он лично убил своего секретаря у себя в кабинете". (Р.Б. Гуль, "Дзержинский (начало террора)", Нью-Йорк, издательство Мост, 1974)
"В 1918 г. он заместитель председателя Северо-Кавказской ЧК, начальник Особого отдела Каспийско-Кавказского фронта. В 1919 г. - председатель ЧК в Астрахани, затем начальник Особого отдела и председатель трибунала на Южном фронте. В 1920-м начальник Особого отдела 9-й армии, уполномоченный ВЧК по Кубано-Черноморской области, уполномоченный ВЧК в Баку. С 1921 г. - председатель Ревкома северных районов Армении, нарком почт и телеграфа Закавказья. Осенью 1918 г. Атарбеков, на посту председателя ЧК в Пятигорске, с отрядом чекистов шашками рубил заложников, среди которых было около 50 заслуженных генералов и полковников, при этом генерала Н.В. Рузского палач лично зарезал кинжалом. Там же, в братской могиле, двумя месяцами ранее закончил жизнь последний кубанский наказной генерал от инфантерии Михаил Павлович Бабыч. 74-летнему атаману палачи под руководством Атарбекова перебили руки и ноги и полуживого закопали в землю у подножия горы Машук...". (В.Д. Игнатов, "Палачи и казни в истории России и СССР", Москва, Вече, 2014)
"В Армавире, при отступлении красной армии, только чтобы "хлопнуть дверью", Атарбеков расстрелял несколько тысяч заложников, находившихся в подвалах армавирской чека. И в том же Армавире, задержав на вокзале эшелон с ехавшими грузинами-офицерами, врачами, сестрами милосердия, возвращавшимися после войны к себе на родину, Атарбеков, несмотря на то, что эшелон имел пропуск советского правительства, приказал вывести всех ехавших на площадь перед вокзалом и из пулеметов расстрелял поголовно всех". (Р.Б. Гуль, "Дзержинский (начало террора)", Нью-Йорк, издательство Мост, 1974)
"В конце 1918 г. он появился в Астрахани и возглавил Особый отдел Каспийско-Кавказского фронта. Политкомиссар разведотдела штаба фронта К.Я. Грасис отмечал "недовольство существующей властью местного, особенного калмыцкого и киргизского населения, порожденное неслыханным насилием и издевательством комиссаров". Рабочие устраивали забастовки, и одна из них переросла в восстание, жестоко подавленное ЧК. До 2 тыс. человек в возрасте от 25 до 42 лет были расстреляны. Часть восставших палачи под руководством "железного Геворка" топили с барж в Волге.
Атарбеков расстреливал восставших и собственноручно. Жестокость чекиста, который говорил, что подчиняется только Кирову, не знала пределов и порождала легенды. Окруженный телохранителями из своих земляков, он наводил ужас на мирное население. Самоуправство "железного Геворка", которого сравнивали с "восточным царьком", приобрело настолько скандальный характер, что его по ультимативному требованию Ударной коммунистической роты, во главе которой стоял большевик Аристов, отстранили от должности. Постановление об этом приняли в конце июля 1919 г., а 4 сентября того же года он под конвоем был доставлен в Москву. Специальная комиссия ЦК партии установила "преступность Атарбекова и других сотрудников Астраханского Особого отдела". Спасли чекиста от наказания его покровители - Камо, Орджоникидзе и Сталин: они не только оправдали, но и повысили Атарбекова в должности". (В.Д. Игнатов, "Палачи и казни в истории России и СССР", Москва, Вече, 2014)
"В Екатеринодаре, когда туда подступил десантный отряд генерала Врангеля, Атарбеков в отместку расстрелял камеры екатеринодарской чеки, в которых было до двух тысяч заключенных, в громадном большинстве ни в чем неповинных.
На Кавказе из города в город, из аула в аул, как кровавые легенды, плыла молва о делах "рыжего чекиста". "Усмиритель Северного Кавказа" Атарбеков избивал население, как на бойне скот.
Его жестокость вызвала даже протесты в Москве среди рядовых коммунистов. Атарбеков получал неоднократно предупреждения от ЦК партии, но эти попытки как-то вмешаться в "деятельность" Атарбекова вызывали ярость Дзержинского: председатель ВЧК не терпел вмешательства в работу своего ведомства.
Когда в 1925 году, став наркомпочтелем Закавказья, Атарбеков, летевший вместе с чекистами А. Мясникьяном и С. Могилевским, разбился при падении аэроплана, коммунистическая печать писала о нем: "Его жизнь была полна сплошного героизма, борьбы, успехов и побед"". (Р.Б. Гуль, "Дзержинский (начало террора)", Нью-Йорк, издательство Мост, 1974)
Отдельного упоминания заслуживают женщины-палачи, во множестве представленные в списках чекистских живодёров и убийц. Вот несколько выдержек на эту тему из книги историка Владимира Дмитриевича Игнатова "Палачи и казни в истории России и СССР":
"Коммунистическая печать стыдливо избегала описания "подвигов" таких "героинь". Судя по известной фотографии членов Херсонской ЧК, свирепость которой подтверждена документально, где из девяти сфотографированных сотрудников три женщины, такой тип "революционерок" не редкость. Каковы их судьбы? Часть из них уничтожена системой, которой они служили, часть покончила с собой, а часть, наиболее "заслуженных", похоронена на лучших московских кладбищах. Прах некоторых из них замурован даже в Кремлевской стене.
<...>
Брауде Вера Петровна (1890-1961 гг.). Революционерка-эсерка. Родилась в Казани. В конце 1917 г. по решению Президиума Казанского Совета рабочих и солдатских депутатов была направлена на работу в следственную комиссию губревтрибунала, в отдел по борьбе с контрреволюцией. С этого момента вся ее дальнейшая деятельность связана с ВЧК. В сентябре 1918 г. вступила в ВКП(б). Работала в ЧК в Казани. Собственными руками расстреливала "белогвардейскую сволочь", при обыске самолично раздевала не только женщин, но и мужчин. Побывавшие у неё на личном обыске и допросе эсеры в эмиграции писали: "Человеческого в ней не осталось ровно ничего. Это машина, делающая свое дело холодно и бездушно, ровно и спокойно... И временами приходилось недоумевать, что это - особая разновидность женщины-садистки, или просто совершенно обездушенная человекомашина". В это время в Казани практически ежедневно печатались списки расстреливаемых контрреволюционеров. О Вере Брауде говорили шепотом и с ужасом.
<...>
Хайкина (Щорс) Фрума Ефимовна (1897-1977 гг.). В стане большевиков с 1917 г. <...> Хайкина отличалась особой жестокостью, принимала личное участие в расстрелах, пытках и ограблениях. Заживо сожгла старого генерала, пытавшегося выехать на Украину, у которого нашли керенки, зашитые в лампасы. Его долго били прикладами, а потом, когда устали, просто облили керосином и сожгли. Без суда и следствия расстреляла около 200 офицеров, пытавшихся через Унечу проехать на Украину. Документы на эмиграцию им не помогли. В книге "Мои Клинцы" (авторы П. Храмченко, Р. Перекрестов) есть такой отрывок: "...после освобождения Клинцов от немцев и гайдамаков революционный порядок в посаде устанавливала жена Щорса - Фрума Хайкина (Щорс). Это была решительная и смелая женщина. Она разъезжала в седле на лошади, в кожаной куртке и кожаных штанах, с маузером на боку, который при случае пускала в дело. Ее называли в Клинцах "Хая в кожаных штанах". В ближайшие дни под ее началом выявили всех, кто сотрудничал с гайдамаками или сочувствовал им, а также бывших членов Союза Русского Народа и расстреляли на Ореховке, на поляне за Горсадом. Несколько раз поляна обагрялась кровью врагов народа. Уничтожалась вся семья, не щадили даже подростков.
<...>
Стасова Елена Дмитриевна (1873-1966 гг.). Известная революционерка (партийная кличка Товарищ Абсолют), неоднократно арестовывалась царским правительством, ближайший соратник Ленина. <...> В августе 1918 г., в период "красного террора", Стасова была членом президиума Петроградской ЧК. <...> В книге "Богатырская симфония" П. Подлящук написал: "В работе Стасовой в ЧК особенно проявились присущие ей принципиальность, щепетильность к врагам советской власти. К изменникам, к мародерам и шкурникам была беспощадна. Твердой рукой подписывала приговоры, когда убеждалась в абсолютной правоте обвинений". Ее "работа" продолжалась семь месяцев. В Петрограде Стасова занималась также комплектованием красноармейских, в основном карательных, отрядов из пленных австрийцев, венгров и немцев. Так что на руках и этой пламенной революционерки немало крови. Прах ее погребен в Кремлевской стене.
<...>
Яковлева Варвара Николаевна (1885-1941 гг.) <...> С1904 г. член РСДРП, профессиональная революционерка. В марте 1918г. стала членом коллегии НКВД, с мая - начальник отдела по борьбе с контрреволюцией при ВЧК, с июня того же года - член коллегии ВЧК, а в сентябре 1918 - январе 1919 гг. - председатель Петроградской ЧК. Яковлева стала единственной женщиной за всю историю органов госбезопасности, занявшей столь высокий пост. После ранения Ленина и убийства председателя ЧК Урицкого в августе 1918 г. в Питере бушевал "красный террор". Активное участие Яковлевой в терроре подтверждают расстрельные списки, публикуемые за ее подписью в октябре - декабре 1918 г. в газете "Петроградская правда". <...> Арестована 12 сентября 1937 г. по подозрению в участии в террористической троцкистской организации и 14 мая 1938 г. приговорена к тюремному заключению сроком на двадцать лет. Расстреляна 11 сентября 1941 г. в Медведском лесу недалеко от Орла.
<...>
Бош Евгения Богдановна (Готлибовна) (1879-1925 гг.) <...> Устанавливала советскую власть в Киеве, а потом бежала с киевскими большевиками в Харьков. По настоянию Ленина и Свердлова Бош направлена в Пензу, где возглавила губком РКП(б). В этом регионе, по мнению В.И. Ленина, была "необходима твердая рука" для активизации работы по изъятию хлеба у крестьянства. В Пензенской губернии надолго запомнили жестокость Е. Бош, проявленную при подавлении крестьянских восстаний в уездах. Когда пензенские коммунисты - члены губисполкома - воспрепятствовали ее попыткам устроить массовые расправы над крестьянами, Е. Бош в телеграмме на имя Ленина обвинила их "в излишней мягкости и саботаже". Исследователи склоняются к мнению, что Е. Бош, будучи "психически неуравновешенным человеком", сама спровоцировала крестьянские волнения в Пензенском уезде, куда выезжала в качестве агитатора продотряда. По воспоминаниям очевидцев, "...в селе Кучки Бош во время митинга на сельской площади лично застрелила крестьянина, отказавшегося сдавать хлеб. Именно этот поступок возмутил крестьян и вызвал цепную реакцию насилия". Жестокость Бош по отношению к крестьянству сочеталась с ее неспособностью пресечь злоупотребления своих продотрядовцев, многие из которых не сдавали изъятый у крестьян хлеб, а обменивали его на водку. Покончила жизнь самоубийством.
<...>
Каганова Эмма (1905-1988 гг.). Еврейка, жена известного чекиста, соратника Лаврентия Берии Павла Судоплатова. Работала в ЧК, ГПУ, ОГПУ, НКВД в Одессе, Харькове и Москве, где, по свидетельству мужа, "руководила деятельностью осведомителей в среде творческой интеллигенции". Интересно было бы узнать, сколько душ "творческой интеллигенции" отправил на тот свет этот "идеал настоящей женщины"? Два палача в семье, и все ближайшие родственники палачи, судя по мемуарам главы семейства. Не многовато ли?
<...>
Майзель Ревекка Акибовна (по первому мужу Пластинина). Еврейка. Работала фельдшером в Тверской губернии. Большевичка. Вторая жена знаменитого чекиста-садиста Кедрова М.С., расстрелянного в 1941 г. Майзель член Вологодского губкома партии и губисполкома, следователь Архангельской ЧК. В Вологде чета Кедровых жила в вагоне около станции: в вагонах проходили допросы, а около них - расстрелы. По свидетельству видной русской общественной деятельницы Е.Д. Кусковой ("Последние новости", N 731), при допросах Ревекка била обвиняемых, стучала ногами, исступленно кричала и отдавала приказы: "К расстрелу, к расстрелу, к стенке!" Весной и летом 1920 г. Ревекка вместе с мужем Кедровым руководит кровавой расправой в Соловецком монастыре. Она настаивает на возвращении всех арестованных комиссией Эйдука из Москвы, и их всех группами увозят на пароходе в Холмогоры, где, раздев, убивают на баржах и топят в море. В Архангельске Майзель расстреляла собственноручно 87 офицеров и 33 обывателя, потопила баржу с 500 беженцами и солдатами армии Миллера. Известный российский писатель Василий Белов отмечает, что Ревекка, "этот палач в юбке, по жестокости не уступала своему мужу и даже превосходила его". Летом 1920 г. Майзель принимала участие в жестоком подавлении крестьянского восстания в Шенкурском уезде. Даже в собственной среде деятельность Пластининой подвергалась критике. В июне 1920 г. она была выведена из состава губисполкома. На II Архангельской губернской конференции большевиков отмечалось: "Товарищ Пластинина - человек больной, нервный..."
<...>
Гертнер Софья Оскаровна. Имя этой воистину кровавой женщины до недавнего времени было известно лишь узкому кругу "специалистов". Широкому кругу читателей еженедельника "Аргументы и факты" имя этой "славной" женщины-чекистки стало известно после вопроса любопытной читательницы Л. Верейской: "Известно ли, кто был самым жестоким палачом в истории КГБ?". На этот вопрос корреспондент Стояновская попросила ответить начальника отдела общественных связей Управления Министерства безопасности Российской Федерации по Санкт-Петербургу и Ленинградской области Е. Лукина. Товарищ Лукин сообщил, что в чекистской среде самым жестоким палачом в истории КГБ считают Гертнер Софью Оскаровну, служившую в 1930- 1938 гг. следователем Ленинградского управления НКВД и имевшую среди коллег и заключенных кличку Сонька Золотая Ножка. Первым наставником Соньки был Яков Меклер, ленинградский чекист, за особо зверские методы допроса получивший кличку Мясник. Гертнер изобрела свой метод пытки: приказывала привязать допрашиваемых за руки и за ноги к столу и со всего размаха била несколько раз туфелькой по половым органам, без хлопот выколачивая "сведения о шпионской деятельности". За успешную работу Гертнер в 1937 г. была награждена именными золотыми часами. Репрессирована во времена Лаврентия Берии. Умерла в Ленинграде в 1982 г. на заслуженной пенсии в возрасте 78 лет.
<...>
Наряду с "известными" женщинами-палачами, оставившими "заметный след" в памяти народной, в тени остаются сотни их менее известных подруг. В книге С.П. Мельгунова "Красный террор в России" названы фамилии некоторых женщин-садисток. Приводятся страшные рассказы очевидцев и случайно выживших свидетелей о "товарище Любе" из Баку, расстрелянной за свои зверства. В Киеве под руководством известного палача Лациса и его помощников "работало" около полусотни "чрезвычаек", в которых зверствовало немало и женщин-палачей. Характерным типом женщины-чекистки является Роза (Эда) Шварц, бывшая актриса еврейского театра, затем проститутка, которая начала карьеру в ЧК с доноса на клиента, а кончила участием в массовых расстрелах.
В Киеве же в январе 1922 г. была арестована чекистка венгерка Ремовер. Она обвинялась в самовольном расстреле 80 арестованных, преимущественно молодых людей. Ремовер была признана душевнобольной на почве половой психопатии. Следствие установило, что Ремовер лично расстреливала не только подозреваемых, но и свидетелей, вызванных в ЧК и имевших несчастье возбудить ее больную чувственность.
Известен случай, когда после отступления красных из Киева на улице была опознана и толпой растерзана женщина-чекистка. В восемнадцатом году в Одессе зверствовала женщина-палач Вера Гребенюкова (Дора). В Одессе же "прославилась" и другая героиня, расстрелявшая пятьдесят два человека: "Главным палачом была женщина-латышка со звероподобным лицом; заключенные звали ее "мопсом". Носила эта женщина-садистка короткие брюки и за поясом обязательно два нагана..." В Рыбинске был свой зверь в облике женщины - некая Зина. Были такие в Москве, Екатеринославле и многих других городах. С.С. Маслов описал женщину-палача, которую видел сам: "Она регулярно появлялась в центральной тюремной больнице в Москве (1919 г.) с папироской в зубах, с хлыстом в руках и револьвером без кобуры за поясом. В палаты, из которых заключенные брались на расстрел, она всегда являлась сама. Когда больные, пораженные ужасом, медленно собирали свои вещи, прощались с товарищами или принимались плакать каким-то страшным воем, она грубо кричала на них, а иногда, как собак, била хлыстом. Это была молоденькая женщина... лет двадцати-двадцати двух"". (В.Д. Игнатов, "Палачи и казни в истории России и СССР", Москва, Вече, 2014)