Аннотация: Мир СИ полон чудес. Статьи исчезают вместе с комментариями. Приходится восстанавливать.
Трудно быть богом. Братья Стругацкие и Алексей Герман.
Братья Стругацкие начинали свой творческий путь в литературе с какой-то вполне советской хренотени вроде повести 'Страна багровых туч' и нескольких незатейливых рассказиков. И вдруг, совершенно неожиданно для читающей интеллигентной публики, у них родился шедевр на уровне мировой классики - повесть 'Трудно быть богом'.
Опубликована она была в 1964 году издательством 'Детская литература'. Для мальчиков и девочек подросткового возраста. С иллюстрациями, как раз для такого возраста подходящими.
Взрослые дяди и тети, с удовольствием и изумлением читавшие эту детскую книжку, смутно ощущали, что что-то тут закодировано, спрятано под двойным дном ставшего уже привычным к концу 'оттепели' эзоповского языка. И чувствовали себя при этом немножко неуютно, но расшифровывать скрытые в тексте аналогии и намеки не решались. Оттепель оттепелью, но всем было хорошо известно, что переступать некоторые невидимые и вроде бы никем не установленные, но от этого не менее реальные, границы - вредно для здоровья. Так что спокойнее даже и самому себе не признаваться в том, что смысл-то за красиво рассказанной сказочкой скрывается страшненький. Ну ладно, написали и написали, хорошо написали, качественно. Очень романтично получилось. Пусть так и остается. Знаем же: не буди лихо, пока оно тихо.
Вроде бы и времени с тех пор прошло достаточно, оттепель сменялась заморозками, потом неожиданной временной свободой, полным бардаком и обратно постепенным завинчиванием гаек с выстраиванием властной вертикали. Уже и сами авторы отдали богу свои души, а эзоповский язык их произведения так по сей день и остается нерасшифрованным. Чем дальше уносится человечество на волне времени от тех баснословных дней и дел, тем меньше оно проявляет интереса к событиям и мыслям, скрывающимся под эзоповой феней двух представителей старой (чтобы не сказать - отставшей от времени) интеллигенции. Новые времена - новые песни. И возрождающиеся старые мифы о великом вожде, принявшем страну с сохой, а оставившем - с атомной бомбой.
А мы все-таки, хоть и с опозданием, позволим себе заглянуть за фасад старой сказки и попытаться разобраться, о чем же там, собственно, идет речь?
Берем в руки относительно новое переиздание повести (Астрель, Москва, 2002). На обратной стороне обложки читаем: 'Это книги, от которых не могли и не могут оторваться подростки 'всех времен и народов''. Ага, для детишек, значит, написано. Да и картинки в книжке старые, те еще, из начала 60-х. Специально для цензоров того времени нарисованные.
И далее: 'Дерзкое и богатое воображение авторов заглядывает через века, создает фантастический мир'. Позвольте, дорогие, которое у нас тысячелетье на дворе? Или мы все еще боимся внезапных обысков, прячем по чердакам и подвалам запрещенные 'посадочные' антисоветские книжки, самиздат и тамиздат? Разве не пришло время говорить свободно, в полный голос? И не скрывать свои, рвущиеся наружу несвоевременные, невосторженные мысли? Бояться-то, вроде, нечего. Не посадят, как в 'добрые старые времена', ни лагерь, ни психушка не грозят.
Хотя, кто его знает? Сразу, может, и не посадят, а на карандаш возьмут. И кто его знает, как оно через несколько лет аукнется? Сидит, сидит еще страх где-то под ложечкой у представителей подсоветского поколения. А родившимся после перестроечной неразберихи молодым оно и вовсе на фиг не нужно. Конъюнктура уже не та. Им что сталинская Россия, что Николаевская, что Петровская - один хрен. Скукотища.
Ну, а нам, старикам, тем, кто еще помнит свое 'счастливое' и убогое советское детство, может быть еще кой-кому и интересно будет? Так что, приступим, помолясь.
Открываем старую книжку, пропускаем без сожаления написанный специально для цензоров пролог, и оказываемся вместе с благородным доном Руматой на безлюдной дороге.
'Далеко слева вспыхивало и гасло угрюмое зарево: должно быть, горела деревушка, одна из бесчисленных однообразных Мертвожорок, Висельников, Ограбиловок, недавно переименованных по августейшему указу в Желанные, Благодатные и Ангельские'.
Ой, что-то это отдаленно напоминает, не правда ли? Ну, может быть не 'Благодатные' и 'Ангельские', а какой-нибудь 'Путь к коммунизму' или там 'Заветы Ильича'? 'Висельников' ведь после подавления многочисленных крестьянских бунтов было предостаточно (заложников, правда, чаще расстреливали, а не вешали). Да и 'Мертвожорок' во времена волнами накатывавших голодоморов хватало, а 'Ограбиловок' продразверстками и продналогами так и вообще не счесть.
- У-у-у! - слышу я уже недовольные голоса некоторых читателей. - Эк, ты, парень, загнул! Этак-то что хочешь к чему хочешь за уши притянуть можно!
Да не спорю я, можно, конечно можно. Но напрягитесь все-таки, пожалуйста, успокойте свой гнев праведный. Мы ведь только-только начали. Давайте посмотрим, может там, впереди, у брательников еще кой-чего интересное накопаем? Ну, а кому уж совсем не в жилу такую мутотень читать, так и не читайте. Чего ж так-то над собой издеваться? А мы пока дальше пойдем.
А дальше прибился на пустынной дороге к благородному дону беглый книгочей Киун, пытающийся под прикрытием высокомерного аристократа пересечь арканарскую границу и спастись от неминуемой расправы, грозящей ему со стороны защитников горячо любимой родины. А за что, собственно, преследуют книгочея и книгописаку? Так грамотный же шибко! Пятая колонна! С 'бороденкой', а может еще и в шляпе! Но у меня коряво получается, а у Стругацких об этом лучше сказано:
'... мир совсем не плох, цены на хлеб падают, цены на латы растут, заговоры раскрываются вовремя, колдунов и подозрительных книгочеев сажают на кол, король по обыкновению велик и светел, а дон Рэба безгранично умен и всегда начеку. "Выдумают, надо же!.. Мир круглый! По мне хоть квадратный, а умов не мути!..", "От грамоты, от грамоты все идет, братья! Не в деньгах, мол, счастье мужик, мол, тоже человек, дальше - больше, оскорбительные стишки, а там и бунт...", "Всех их на кол, братья!.. Я бы делал что? Я бы прямо спрашивал: грамотный? На кол тебя! Стишки пишешь? На кол! Таблицы знаешь? На кол, слишком много знаешь!"
- Ой, ну сейчас этот критик опять что-нибудь за уши притянет!
И притяну. Давайте-ка задумаемся над этой цитаткой. Кто здесь главные враги народа? Вот, вот, эти, кто стишки пишет, таблицы знает и умы мутит. А кто там, в те времена стишки писал и умы мутил, не помните? И стишки-то причем не просто так, а оскорбительные! А вот, был такой, к примеру, Осип Мандельштам: 'Слышно только кремлевского горца, душегуба и мужикоборца'. А у Сергея Есенина - 'Страна негодяев'. Это кто же, простите, негодяи-то получается? Был там еще такой Заболоцкий, ну этот только 'детским' сроком отделался, жив остался. А другие кое-кто так и сгинули в лагерях, или сразу расстреляны (кому повезло). Николай Клюев, к примеру. Николая Гумилева - так того сразу расстреляли, на четвертом году соввласти, а жену его, Ахматову Анну Андреевну, всю-то жизнь изводили и мордовали. Правда, некоторые ее 'расстрельные' стихи все-таки выжили, пробились, как травинки сквозь асфальт соцреализьма, вылезли на свет божий. Пастернака тоже мучили, из союза писателей исключали, до инфаркта довели. Но не на кол же, не к стенке расстрельной... Да, слава богу, времена уже были немного другие, вегетарианские. А так, при великом вожде и учителе, глядишь - и шлепнули бы. Но и в вегетарианские времена сажали только так. И после публикации повести Стругацких до-о-олго еще это продолжалось. Даниэлю с Синявским - 5 и 7 строгого. Йоську Бродского - в ссылку, в совхоз, к земле родной поближе, чтобы к общественно-полезному труду приучался, тунеядец. Ну, а таких злобных клеветников, как Валентин Зэка, тех, понятно, до смерти в 'благодатных' лагерях замучивали. Чтобы умов, значит, не мутили.
А людишки бежали, просачивались сквозь железный занавес. Кому везло, конечно. Скульптор Олег Соханевич, к примеру, через все Черное море на надувном матрасике в Турцию уплыл. Татарин Марат Каримов с напарником вдвоем тем же маршрутом на лодочке проскользнули. Чудом, надо сказать. Юрию Ветохину, пытавшемуся на надувной лодчонке тот же путь проделать, не повезло. Арест, год тюрьмы и 8 лет пыток в Днепропетровской психушке. Но настырный же! Вроде, чуть живым выпустили, сломали человека, ан нет - через пару лет купил билет на круиз 'Из зимы в лето', в океане у экватора выпрыгнул в иллюминатор, ночь и день плыл без еды и питья, выплыл к свободе все-таки. Книжку написал, 'Склонен к побегу' называется, на интернете найти можно. Не повезло и Александру Шатравке с братом - ушли через границу в Финляндию, но финны их повязали и обратно выдали. Результат - годы тюрем и пыток в психушках. Во как родина своих детей любила и о них заботилась. Шатравка, кстати, тоже интересную книжку написал, 'Побег из рая' называется.
Знаю, кое-кто из читателей не поверит мне, скажет, клевещет, мол, автор на великую державу, сгущает краски. А вы, люди добрые, не ленитесь, погуглите. Имена-то я вам дал, проверьте, может и не вру?
К слову, не следует забывать и беглецов из стран Восточного блока, жизнью рисковавших. Сколько ГДРовцев под Берлинской стеной расстреляно, ась? А в тюрьмах за одно намерение из-под советской оккупации вырваться небось на порядок больше сидельцев-то было?
А невозвращенцев если вспомнить? Конькобеженцы Белоусова с Протопоповым, звезда балета Михаил Барышников, шахматист Виктор Корчной, Борис Спасский - тот легально, на француженке женился. Ростропович с Вишневской тоже каким-то образом на Западе оказались, да много еще кто. И это только самые известные имена. Кого-то насильно выпихивали, Солженицына там, Галича, Бродского. Умов чтобы не мутили. Ну, этим повезло хоть. Вон сколько Киунов бежали из советского Арканара. Может быть, и этих автор за уши притянул? Может быть. Но пойдемте-ка, однако, дальше.
'- Шпион... - повторил Киун. - Да, конечно. В наше время так легко и сытно быть шпионом. Орел наш, благородный дон Рэба озабочен знать, что говорят и думают подданные короля...'
И так далее, сами, наверное, читали. Это рассуждение пятнадцатилетнего мальчишки, студента Патриотической школы.
'- И что же ты ему сказал? - с любопытством спросил Румата.
- А что я мог сказать? Он бы не понял. И я рассказал ему, что люди Ваги Колеса, изловив осведомителя, вспарывают ему живот и засыпают во внутренности перец... А пьяные солдаты засовывают осведомителя в мешок и топят в нужнике. И это истинная правда, но он не поверил. Он сказал, что в школе они это не проходили. Тогда я достал бумагу и записал наш разговор.
Это нужно было мне для моей книги, а он, бедняга, решил, что для доноса, и обмочился от страха...'
Теперь становится понятно, что за книги пишет предатель родины Киун. Клевещет, небось, на страну 'Благодатных' и 'Ангельских' пасторальных деревушек. Ну, и 'Малиновок', в которых то и дело свадьбы играют. А заодно и про осведомителей кое-что проясняется. Да, топили таких в нужниках, в лагерях особенно. Оттуда и у нового народного лидера лексика насчет 'замочить в сортире'. А бывало, устраивали блатные зэки показательные казни и покруче. Вот как вспоминает об этом сиделец за веру православную Александр Перепеченых (погуглите, не пожалеете):
'И, значит, воры постановили его убить, за то, что он участвует с начальством. И надо показательно убить, казнить. Проиграли в карты - кто убивать будет. И так казнили его - в ночь, у нас в бараке. Сперва вырезали низ, половые органы, потом глаза повырезали, уши, издевались, пока он живой. Такая страсть, зверство, аж тяжело сейчас вспоминать. Там никакого человечества. А надзиратели в ночь боялись заходить, а то и его укокошат. Убили там кого или нет - им это не нужно.'
А на воле в совдепии осведомителей было пруд-пруди. Если кого из старшего поколения не вербовали в первом отделе (большая редкость, кстати), рекомендую книгу Юрия Щекочихина 'Рабы ГБ'. Этого мутителя умов (Щекочихина, то есть) за его писанину тоже грохнули уже, траванули. Это при современной свободе слова. Так ведь и не его одного - про Листьева, Политковскую и Эстемирову все слышали. И счет всех убиенных за слово журналистов уже давно на десятки идет, если не на сотни. А с упоминанием об осведомителях-доносчиках в повести Стругацких мы еще столкнемся.
Вернемся к тексту. Своеобразно описывают авторы природу Арканара:
'На сотни миль - от берегов Пролива и до сайвы Икающего леса - простиралась эта страна, накрытая одеялом комариных туч, раздираемая оврагами, затопляемая болотами, пораженная лихорадками, морами и зловонным насморком.'
- Ну, уж это-то совсем не обязательно про нас, - возразит мне критически настроенный читатель. - Мало ли где такое может быть?
Да, согласен, такое может быть в самых разных местах. Но известны также места, где такого нет. В торговой республике Соан, например.
А вот описания местных мифов и невежественных народных верований, касающихся таинственного и загадочного Икающего леса:
'Говорили, что по ночам с Отца-дерева кричит птица Сиу, которую никто не видел и которую видеть нельзя, поскольку это не простая птица. Говорили, что большие мохнатые пауки прыгают с ветвей на шеи лошадям и мигом прогрызают жилы, захлебываясь кровью. Говорили, что по лесу бродит огромный древний зверь Пэх, который покрыт чешуей, дает потомство раз в двенадцать лет и волочит за собой двенадцать хвостов, потеющих ядовитым потом. А кое-кто видел, как среди бела дня дорогу пересекал, бормоча свои жалобы, голый вепрь Ы, проклятый святым Микой, - свирепое животное, неуязвимое для железа, но легко пробиваемое костью.'
Нет-нет, никаких параллелей автор здесь не проводит. Такой фольклор можно подслушать у самых разных народов и во все времена. И даже сегодня. - смотрите РЕН ТВ с Анной Чапман и наслаждайтесь.
Вот еще кусочек фольклора - без всякой задней мысли, исключительно за-ради колорита:
'Не так давно непьющий деревенский дурачок Ирма Кукиш с хутора Благорастворение (по-простому - Смердуны) сдуру забрел вечером к избе и заглянул в окно. Домой он вернулся совсем уже глупым, а оклемавшись немного, рассказал, что в избе был яркий свет и за простым столом сидел с ногами на скамье человек и отхлебывал из бочки, которую держал одной рукой. Лицо человека свисало чуть не до пояса и все было в пятнах. Был это, ясно, сам святой Мика еще до приобщения к вере, многоженец, пьяница и сквернослов. Глядеть на него можно было, только побарывая страх. Из окошка тянуло сладким тоскливым запахом, и по деревьям вокруг ходили тени. Рассказ дурачка сходились слушать со всей округи. А кончилось дело тем, что приехали штурмовики и, загнув ему локти к лопаткам, угнали в город Арканар. Говорить об избе все равно не перестали и называли ее теперь не иначе, как Пьяной Берлогой...'
Нет, соврал, задняя мысль све-таки напрашивается. И не одна. Во-первых, раз непьющий - значит дурачок. Это узнаваемо. Во-вторых, святой, разбойник и развратник до приобщения к вере - тоже кого-то напоминает, не правда ли? А что ли в более близкие к нам времена святых мало было? Ни одна религия без святых существовать не может. Павлик Морозов, там, Александр Матросов, 28 панфиловцев и 26 бакинских комиссаров, к примеру. Конец истории с дурачком тоже, кстати, вполне предсказуем.
В избе, то бишь - в Пьяной Берлоге, сидит отец Кабани. Изобретатель-неудачник. Вот этот персонаж уже самая настоящая притча. Что бы бедняга не выдумал на благо родного народа, оно сразу же находило применение с точностью до наоборот.
' - Ящик... - повторил отец Кабани упавшим голосом. - Это мы говорим, будто мы выдумываем. На самом деле все давным-давно выдумано. Кто-то давным-давно все выдумал, сложил все в ящик, провертел в крышке дыру и ушел... Ушел спать... Тогда что? Приходит отец Кабани, закрывает глаза, с-сует руку в дыру. - Отец Кабани посмотрел на свою руку. - Х-хвать! Выдумал! Я, говорит, это вот самое и выдумывал!.. А кто не верит, тот дурак... Сую руку - р-раз! Что? Проволока с колючками. Зачем? Скотный двор от волков... Молодец!...
- Кто сложил все в ящик - он знал, для чего это выдумано... Колючки от волков?! Это я, дурак, - от волков... Рудники, рудники оплетать этими колючками... Чтобы не бегали с рудников государственные преступники. А я не хочу!.. Я сам государственный преступник! А меня спросили? Спросили! Колючка, грят? Колючка. От волков, грят? От волков... Хорошо, грят, молодец! Оплетем рудники... Сам дон Рэба и оплел.'
А тех государственных преступников у эффективного менеджера и его ОГПУшной-НКВДшной-МГБшной-КГБшной банды работали на рудниках по всей стране, а на Колыме - особо, миллионы. Сейчас поразвелось немало защитников того славного прошлого, которые заходятся в истерике: Не было ничего такого! Не было!' Врете, граждане хорошие, было. Еще как было! Или Шаламов, Солженицын, Варди, Жигулин и десятки других авторов выдумали эти ужасы? Или во сне им приснилось? Да то, что было, в самом страшном сне не приснится. Гуглите, дорогие читатели, гуглите. Вот вам еще кусочек из книги православного человека Александра Перепеченых:
'В шахте не холодно: зимой и летом четырнадцать градусов мороза. А наверху шестьдесят. Но из шахты люди уже не выходили: там угольная пыль, да еще пласты купороса встречаются, а он легкие разъедает. Силикоз, цементация легких. Там человек проживет год-два, и все. В больницу попадают - нечем уже дышать. Помрет, начнут вскрывать, а его топором не разрубишь. Легкие как каменные делаются. Там люди погибали не только друг от друга, от режима чекистов, а от самой шахты.Туберкулез, цинга, куриная слепота - там тлеешь, тлеешь. И сама мораль, сама обстановка такая, что человек думает: 'Ой, а что толку, что я жить буду?''
И опять отец Кабани:
'Сую руку дв-ва! Что? Умнейшая штука - мясокрутка называемая. Зачем? Нежный мясной фарш... Молодец!... И мясокрутку мою забрал. Молодец, грит! Голова, грит, у тебя!.. И теперь, значит, в веселой башне нежный фарш делает... Очень, говорят, способствует...'
Да это, в общем-то, везде так. В любой стране, на всей планетке. Если ты ученый или изобретатель, поди знай заранее, кто и как твое изобретение в дальнейшем использует. Кандидаты с докторами и аспиранты всякие в совдепии помнят, наверное, каково это было - статью в открытом научном журнале опубликовать? Без визы первого отдела, удостоверяющей, что в статье не содержится информация об открытии или изобретении, журналы рукопись не принимали. А уж ежели там открытие или изобретение содержалось, его тут же специалисты-эксперты оценивали на предмет использования в военной или какой-нибудь КГБшной области, тему секретили, автора тоже. И начинали крутиться мясокрутки на полную мощность. За оборонкой всегда и во всем был приоритет.
А уж заключительная часть притчи об отце Кабани только к нашей родине отнесена может быть, и ни к какой другой стране в мире:
'Сую руку - три! Что? Г-горючая вода... Зачем? С-сырые дрова разжигать... А?! Для растопки костров и произведения веселых фокусов. Какая же она горючая, если ее можно пить? Ее в пиво подмешивать цены пиву не будет! Не дам! Сам выпью... И пью. День пью. Ночь. Опух весь. Падаю все время.'
Вот и возразите мне теперь, дорогие мои критики, в какой еще стране горючую воду в пиво подмешивают, ась? И где еще столько спившихся неудачников-изобретателей найти можно? Вот то-то и оно. Пошли дальше.
Стругацкие постоянно называют серых солдат штурмовиками. Но это так, для отвода глаз цензуры. Настоящие-то штурмовики были коричневыми, а серые - мы сами знаем кто. Хотя, что правда, то правда - существенной разницы между двумя тоталитарными режимами не было. А несущественная заключается в том, что коричневые в основном чужих гнобили, а серые и своих, в массовом порядке. И еще в том, кто в конце-концов верх одержал. Проигравшие были объявлены вселенским злом (с чем никто и не спорит), а победители, поскольку против этого зла воевали, вроде бы по умолчанию, автоматически оказались в лагере светлых сил. И вся пропаганда серых и до сих пор направлена на подтверждение этой ложной дихотомии. Ложной потому, что попытка выдать большую войну за борьбу добра со злом логически не состоятельна. Может ведь и так быть, что два вселенских зла друг с другом сцепились. А то, что одно зло оказалось победителем (страшной ценой, заметим) не делает его немедленно белым и пушистым.
Есть и еще одна, несущественная на взгляд автора, но главная по мнению отметившего эту разницу 'предателя родины' - форма усов у двух великих вождей.
Вернемся, однако, к тексту Стругацких. В нем упоминаются еще две страны - Ирукан и торговая республика Соан. Помните? -
Есть и еще какие-то варварские племена, о которых упоминается вскользь:
'На арестованных кораблях группами по пять-шесть человек сидели на корточках ширококостные, меднокожие люди в шкурах шерстью наружу и медных колпаках - наемники-варвары...'
Ируканцы носатые, напоминают малоцивилизованные южные народы. Граждане торговой республики Соан в повести не встречаются. Видимо, в такой помойке, как Арканар, им делать нечего. Да и самим Стругацким мало что было доподлинно известно об этой далекой и непонятной стране, с жителями которой они вряд ли часто пересекались.
Но это так, лирическое отступление, еще один штришок, подтверждающий гипотезу о параллелизме, наблюдаемом между разнообразием и разницей в уровнях цивилизованности народов Земли и выдуманной братьями отдаленной планеты. Пора перейти, наконец, к главным аналогиям, без которых мнение автора настоящего эссе выглядело бы поверхностным и малоубедительным. Итак: следующая аналогия - криминальный мир легендарного вора в законе Ваги Колесо.
'Здесь были свои законы и свой этикет. Внимания на вошедшего никто не обратил: раз пришел человек, значит, так надо, а если не надо, то мигнут - и не станет человека. Ищи его хоть по всему свету... Сморщенный старик прилежно скрипел пером, люди у стен были неподвижны. ...
Неподвижные люди у стен были главарями банд - некоторых Румата давно знал в лицо. Сами по себе эти тупые животные стоили немного. Их психология была не сложнее психологии среднего лавочника. Они были невежественны, беспощадны и хорошо владели ножами и короткими дубинками. А вот человек у конторки...
Его звали Вага Колесо, и он был всемогущим, не знающим конкурентов главою всех преступных сил Запроливья - от Питанских болот на западе Ирукана до морских границ торговой республики Соан. Он был проклят всеми тремя официальными церквами Империи за неумеренную гордыню, ибо называл себя младшим братом царствующих особ. Он располагал ночной армией общей численностью до десяти тысяч человек, богатством в несколько сотен тысяч золотых, а агентура его проникала в святая святых государственного аппарата. За последние двадцать лет его четырежды казнили, каждый раз при большом стечении народа; по официальной версии, он в настоящий момент томился сразу в трех самых мрачных застенках Империи, а дон Рэба неоднократно издавал указы "касательно возмутительного распространения государственными преступниками и иными злоумышленниками легенд о так называемом Ваге Колесе, на самом деле не существующем и, следовательно, легендарном"'.
Приходится признать, что братья Стругацкие были не только замечательными писателями, но и провидцами, предсказавшими трансформацию массовой совковой преступности в организованные преступные группировки. Что и произошло к концу ХХ века. Ну, и упоминание Империи с ее тремя официальными церквями - еще пять копеек в копилку поразительных аналогий между средневековым Арканаром и мировой сверхдержавой, сжимавшей в своих братских объятиях чуть ли не всех своих соседей.
А вот как почтенный Вага Колесо с орлом нашим, доном Рэбой, по фене ботает:
'- Выстребаны обстряхнутся, - говорил он, - и дутой чернушенькой объятно хлюпнут по маргазам. Это уже двадцать длинных хохарей. Марко было бы тукнуть по пестрякам. Да хохари облыго ружуют. На том и покалим сростень. Это наш примар...
Дон Рэба пощупал бритый подбородок.
- Студно туково, - задумчиво сказал он.
Вага пожал плечами.
- Таков наш примар. С нами габузиться для вашего оглода не сростно. По габарям?
- По габарям, - решительно сказал министр охраны короны.
- И пей круг, - произнес Вага, поднимаясь.'
Согласитесь, неплохая стилизация под блатной слэнг, если учесть, что вряд ли два брата-интеллигента когда-либо близко соприкасались с криминальной средой. Хотя, по тем временам криминал пронизывал все общество сверху донизу и феня была настолько распространена в народе, что мало кто ее не слышал, хотя бы обрывками. Сидел-то почти что каждый второй из мужской половины населения Империи. Но все равно хорошо - авторам респект.
Интересно и описание шуток над придворными во время королевской трапезы:
'Приглашенных сажали в паштеты, в кресла с подпиленными ножками, на гусиные яйца. Саживали и на отравленные иглы. Король любил, чтобы его забавляли.'
Невольно вспоминается анекдот: 'Первого апреля из кабинета Сталина нередко выходили совершенно седые, но счастливые люди.' Характерна также шутка (если только это действительно была шутка) великого вождя, сказанная им мужу известной актрисы, которая покровителю всех искусств очень нравилась:
- Если ви будете нехорошо обращаться со своей женой, ми вас повесим.
- За что, Иосиф Виссарионович? - не придумав ничего лучшего, спросил оторопевший муж.
На что самый гуманный в мире человек с совершенно серьезным выражением лица невозмутимо ответил: - За шею.
Шутки шутками, а вот история с придворным поэтом отцом Гуром звучит вполне серьезно. И узнаваемо.
'- Что нового пишете, отец Гур? - спросил Румата вполголоса.
Гур вздрогнул.
- Пишу?.. Я?.. Не знаю... Много.
- Стихи?
- Да... стихи...
- У вас отвратительные стихи, отец Гур. (Гур странно посмотрел на него.) Да-да, вы не поэт.
- Не поэт... Иногда я думаю, кто же я? И чего я боюсь? Не знаю.
- Глядите в тарелку и продолжайте кушать. Я вам скажу, кто вы. Вы гениальный сочинитель, открыватель новой и самой плодотворной дороги в литературе. (На щеках Гура медленно выступил румянец.) Через сто лет, а может быть и раньше, по вашим следам пойдут десятки сочинителей.
- Спаси их господь! - вырвалось у Гура.
- Теперь я скажу вам, чего вы боитесь.
- Я боюсь тьмы.
- Темноты?
- Темноты тоже. В темноте мы во власти призраков. Но больше всего я боюсь тьмы, потому что во тьме все становятся одинаково серыми.
- Отлично сказано, отец Гур. Между прочим, можно еще достать ваше сочинение?
- Не знаю... И не хочу знать.
- На всякий случай знайте: один экземпляр находится в метрополии, в библиотеке императора. Другой хранится в музее раритетов в Соане. Третий - у меня.
Гур трясущейся рукой положил себе ложку желе.
- Я... не знаю... - он с тоской посмотрел на Румату огромными запавшими глазами. - Я хотел бы почитать... перечитать...
- Я с удовольствием ссужу вам...
- И потом?..
- Потом вы вернете.
- И потом вам вернут! - резко сказал Гур.
Румата покачал головой.
- Дон Рэба очень напугал вас, отец Гур.
- Напугал... Вам приходилось когда-нибудь жечь собственных детей? Что вы знаете о страхе, благородный дон!..
- Я склоняю голову перед тем, что вам пришлось пережить, отец Гур. Но я от души осуждаю вас за то, что вы сдались.
Гур Сочинитель вдруг принялся шептать так тихо, что Румата едва слышал его сквозь чавканье и гул голосов:
- А зачем все это?.. Что такое правда?.. Принц Хаар действительно любил прекрасную меднокожую Яиневнивору... У них были дети... Я знаю их внука... Ее действительно отравили... Но мне объяснили, что это ложь... Мне объяснили, что правда - это то, что сейчас во благо королю... Все остальное ложь и преступление. Всю жизнь я писал ложь... И только сейчас я пишу правду...'
Не думаю, что Стругацкие в начале 60-х имели возможность прочитать '1984' Джорджа Орвелла. Но министерство правды у них получилось очень похожим, не правда ли? Как, впрочем, и министерство любви, о котором у нас пойдет речь ниже. Сломленный и запуганный отец Гур выглядит списанным с Уинстона Смита в самом конце романа Орвелла. Однако, продолжим:
'Он вдруг встал и громко нараспев выкрикнул:
Велик и славен, словно вечность,
Король, чье имя - Благородство!
И отступила бесконечность,
И уступило первородство!
Король перестал жевать и тупо уставился на него. Гости втянули головы в плечи. Только дон Рэба улыбнулся и несколько раз беззвучно хлопнул в ладоши. Король выплюнул на скатерть кости и сказал:
Ну, и как тебе, дорогой читатель, социалистический реализм, который, как известно, есть восхваление партии и правительства в доступной для них форме? Умели ведь заставить и великих поэтов наступить на горло собственной песне. Мандельштам в поздней попытке спастись написал 'На Красной площади круглей всего земля'. Из Анны Ахматовой, путем многолетних лагерных истязаний ее сына, выдавили наконец:
И благодарного народа
Он слышит голос: 'Мы пришли
Сказать: где Сталин, там свобода
Мир и величие земли!'
Ну, и бесконечность, разумеется, тоже, того, отступила значит. А куда ей деваться-то?
Эти унижения и страх пришлось пережить в свое время всем большим поэтам в совдеповском Арканаре. Тем, кто выжил, естественно. А про толпы придворных льстецов типа Демьяна Бедного, акына Джамбула Джабаева и прочих Исаковских с Михалковыми и речи нет. Эти своими одами и восхвалениями смачно плюнули в вечность. Но стыдно им не было.
Про лечение короля подставным лже-Будахом по аналогии с известным делом врачей я только упомяну, предчувствуя новый взрыв негативных эмоций у моих критиков: 'Опять за уши притягивает!' Всё, молчу, молчу. Но вот обойти молчанием посещение Руматой Патриотической школы никак нельзя:
'По узким ступеням Румата поднялся на второй этаж и, звеня шпорами по камню, направился мимо классов к кабинету прокуратора школы. Из классов неслось жужжание голосов, хоровые выкрики. "Кто есть король? Светлое величество. Кто есть министры? Верные, не знающие сомнений...", "... И бог, наш создатель, сказал: "Прокляну". И проклял...", "... А ежели рожок дважды протрубит, рассыпаться по двое как бы цепью, опустив притом пики...", "...Когда же пытуемый впадает в беспамятство, испытание, не увлекаясь, прекратить..."
Школа, думал Румата. Гнездо мудрости. Опора культуры...
Он, не стучась, толкнул низкую сводчатую дверь и вошел в кабинет, темный и ледяной, как погреб. Навстречу из-за огромного стола, заваленного бумагой и тростями для наказаний, выскочил длинный угловатый человек, лысый, с провалившимися глазами, затянутый в узкий серый мундир с нашивками министерства охраны короны. Это и был прокуратор Патриотической школы высокоученый отец Кин - садист-убийца, постригшийся в монахи, автор "Трактата о доносе", обратившего на себя внимание дона Рэбы.'
Ну, и как тебе нравится, дорогой читатель, название 'Министерство охраны короны'? Ничего не напоминает? Какой-нибудь комитет государственной безопасности на ум не приходит? И кому же, как не садисту-убийце быть прокуратором такой Патриотической школы? Да и занятия в классах очень уж похожи на уроки политграмоты, коммунистической идеологии марксизьма (как отражение религиозной проповеди) и теоретической подготовки палачей-следователей, обязанных выбивать признания из своих подследственных. Беседа Руматы с отцом Кином тоже совершенно замечательна:
'- Ну, как дела? - спросил Румата благосклонно. - Одних грамотеев режем, других учим?
Отец Кин осклабился.
- Грамотей не есть враг короля, - сказал он. - Враг короля есть грамотей-мечтатель, грамотей усомнившийся, грамотей неверящий! Мы же здесь...
- Ладно, ладно, - сказал Румата. - Верю. Что пописываешь? Читал я твой трактат - полезная книга, но глупая. Как же это ты? Нехорошо. Прокуратор!..
- Не умом поразить тщился, - с достоинством ответил отец Кин. - Единственно, чего добивался, успеть в государственной пользе. Умные нам не надобны. Надобны верные. И мы...
- Ладно, ладно, - сказал Румата. - Верю. Так пишешь что новое или нет?
- Собираюсь подать на рассмотрение министру рассуждение о новом государстве, образцом коего полагаю Область Святого Ордена.
- Это что же ты? - удивился Румата. - Всех нас в монахи хочешь?..
Отец Кин стиснул руки и подался вперед.
- Разрешите пояснить, благородный дон, - горячо сказал он, облизнув губы. - Суть совсем в ином! Суть в основных установлениях нового государства. Установления просты, и их всего три: слепая вера в непогрешимость законов, беспрекословное оным повиновение, а также неусыпное наблюдение каждого за всеми!'
И разве это не есть идеал коммунистического общества? Практически воплощенный на одной шестой суши нашей несчастной планеты за четверть века до выхода в свет повести Стругацких.
Но и на этом параллели с реальной жизнью в совке не кончаются. Есть еще у них в тексте такое характерное для совдепии место, как Весёлая башня.
'- Итак, вы отказываетесь признаться, - произнес дон Рэба.
- В чем?
- В том, что вы самозванец.
- Почтенный Рэба, - сказал Румата наставительно, - такие вещи доказывают. Ведь вы меня оскорбляете!
На лице дона Рэбы появилась приторность.
- Мой дорогой дон Румата, - сказал он. - Простите, пока я буду называть вас этим именем. Так вот, обыкновенно я никогда ничего не доказываю. Доказывают там, в Веселой Башне. Для этого я содержу опытных, хорошо оплачиваемых специалистов, которые с помощью мясокрутки святого Мики, поножей господа бога, перчаток великомученицы Паты или, скажем, сиденья... э-э-э... виноват, кресла Тоца-воителя могут доказать все, что угодно. Что бог есть и бога нет. Что люди ходят на руках и люди ходят на боках. Вы понимаете меня? Вам, может быть, неизвестно, но существует целая наука о добывании доказательств.'
Кира тоже рассказывала Румате что-то подобное:
'- Отец каждый день доносы переписывает, - продолжала она с тихим отчаянием. - А бумаги, с которых переписывает, все в крови. Ему их в Веселой Башне дают. И зачем ты только меня читать научил? Каждый вечер, каждый вечер... Перепишет пыточную запись - и пьет... Так страшно, так страшно!.. "Вот, - говорит, - Кира, наш сосед-каллиграф учил людей писать. Кто, ты думаешь, он есть? Под пыткой показал, что колдун и ируканский шпион. Кому же, - говорит, - теперь верить? Я, - говорит, - сам у него письму учился"'.
Точно так двадцать с лишним лет в самом справедливом на свете советском государстве разоблачали врагов народа. И заговоры раскрывали. Наука о добывании доказательств, о которой поведал Румате дон Рэба, работала без сбоев. Свидетельств тому масса. Вот несколько, навскидку.
'Отчего Родос так быстро рос в чинах и званиях, в чем был секрет его успеха? Ответ прост. Он быстро выдвинулся в первые мастера по части пыток. Достаточно вчитаться в заявления арестованных, побывавших в руках у следователя Родоса. Всеволод Мейерхольд в заявлении, поданном 11 января 1940-го, отказывался от ранее данных показаний и писал: 'меня ... клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам, по спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам. В следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-синим кровоподтекам снова били этим жгутом ... Следователь все время твердил, угрожая: 'Не будешь писать, будем бить опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного, окровавленного тела.' И я все подписывал до 16 ноября 1939 года.' (Никита Петров, 'Палачи. Они выполняли задания Сталина', изд-во Новая Газета, 2011, стр. 143).
'1937-1938 годы были апофеозом пыточного следствия. Только таким способом обеспечивалась массовая фальсификация дел. Но и после окончания Большого Террора пытки никогда не уходили из арсенала сталинской госбезопасности.' (Там же, стр. 187).
'Бориса спустили вниз, во внутреннюю подвальную тюрьму, где мы все обитали по разным камерам. Но камера, в которую его втолкнули теперь, была просторнее обычной. Холодно. Пол цементный.
Уже от первого неожиданного пинка сзади Борис упал. Но поднялся. Он оказался в центре камеры. В четырех углах стояли дюжие надзиратели, обутые в тяжелые кирзовые сапоги. Четыре угла, надо 'искать пятый'. Боря уже порядочно был измучен голодом, лишением сна, изнурительными ночными допросами. Он выдержал, сопротивляясь и отбиваясь, несколько первых кулачных ударов. Жестоких и подлых - в лицо, в зубы, в затылок. Защищаться было трудно - ведь руки в наручниках. Каждый бил и ударом кулака отправлял его к другому. Четыре угла. А пятого нет. Негде укрыться. Ударом ногой в живот Борис был сбит с ног. Ему надели вторые наручники - на ноги - и начали бить деловито, ногами, норовя попасть в живот, в лицо, в пах. Борис молчал. Это их особенно бесило. Они увлеклись, и тогда старший сказал:
- Ребятя, давайте полегче. Ведь полковник сказал - его еще допрашивать надо.Не калечить, не убивать!.. По-хорошему надо.
От удара в затылок Борис потерял сознание. Принесли ведро ледяной воды.' (Анатолий Жигулин, 'Черные камни', Москва, изд-во Книжная Палата, 1989).
Здесь уместно вспомнить ремарку дона Рэбы:
'О, я вижу здесь высокоученого доктора Будаха... Вы прекрасно выглядите, доктор. Мне придется обревизовать свою тюрьму. Государственные преступники, даже отпущенные на свободу, не должны выходить из тюрьмы - их должны выносить.'
И еще у Стругацких:
'Скрипели засовы, хлопали двери, кого-то били, и он вопил, кого-то волокли, и он упирался, кого-то заталкивали в камеру, и без того набитую до отказа, кого-то пытались из камеры вытянуть и никак не могли, он истошно кричал: "Не я, не я!" - и цеплялся за соседей.
... Здесь, судя по разговорам, экзаменовались выпускники Патриотической школы. Полуголые грудастые недоросли в кожаных передниках стояли кучками у дверей пыточных камер, листали засаленные руководства и время от времени подходили пить воду к большому баку с кружкой на цепи. Из камер доносились ужасные крики, звуки ударов, густо тянуло горелым.'
Особенно похоже выглядят такие детали, как набитые до отказа камеры и бак с водой и кружкой на цепи.
Воспоминания переводчика СМЕРШа:
'В руках у Гали появилась резиновая трубка, напоминавшая нагайку. ... Галя набросилась на поляка, как сумасшедшая. Она била его по голове, по лицу, по ушам, шее, рукам, ногам... Я видел, что силы ее оставляют, что вот-вот она не выдержит напряжения. Но я ошибся. Еще минут десять она била несчастного поляка. Потом, тяжело дыша, села за стол.
Я не помню всех вопросов Гали. Не помню и ответов поляка. Помню одно, что до ужина, то есть до десяти часов вечера, Галя не меньше десяти раз приходила в бешенство и начинала беспощадно избивать поляка.
... Галя тщательно избегала разговора о прошлом. Я твердо решил, что она пропала безвозвратно, а потому не стоит с ней и разговаривать об этом. У Гали - чекистская карьера до самой последней минуты, когда она сойдет с ума, или будет расстреляна, как преступница, совершившая сотни убийств.
... Началось продолжение кровавого кошмара, прерванного ужином.
В четыре часа утра дежурные вынесли умирающего поляка, а Галя, не раздеваясь, свалилась на койку и закрыла глаза.' (Михаил Мондич, 'СМЕРШ', Посев, 1984).