С утра моросил дождь, небо свинцово-серой плитой давило на город. Малулинка выбежала во двор и, кутаясь с головой в большой черный платок, побежала в сторону отцовской мастерской. Отперев дверь, она проскользнула в пустую мастерскую, скинула платок и замерла: не зовет ли мать? Может, заметит, что дочь куда-то ушла... Убедившись, что из дома никаких звуков не доносится, Малулинка тихо, на цыпочках, стала пробираться через темное помещение с низким потолком к задней стене мастерской. Девочка была в мастерской одна, и рядом - во дворе, никого не было, но все же Малулинка была уверена, что нужно все делать как можно тише.
В стене, выходящей на улицу, есть небольшое отверстие - одна из грубых досок легко отодвигается и можно просунуть руку. Малулинка подошла к стене и стала ждать.
Прошло немного времени и она услышала легкое царапание, будто чем-то железным водят по доске, иногда слегка пристукивая. Тогда девочка отодвинула доску.
- Ты совсем поздно, Рани... Меня могут кинуться искать...
- Послушай... Пожалуйста, а? - голос, такой знакомый и такой нежный, что ради его звука можно было бы согласиться и на больший риск.
- Послушай...
- Рани! Что-нибудь случилось? - это так просто и так коротко звучит, но разве это "что-нибудь" - не всё?
- Малу... Тебе отец не сказал? Саппы проломили восточную стену, у самой реки... - в голосе его звучало так много стали. Но тут он вдруг понял, что не это случилось.
- Малу! Милая! Дай прикоснуться к твоей руке, - и Малулинка тянет в щель свою худенькую руку. - Может быть, уже не будет завтра? - надломлено и сухо, как треск ломающегося сучка. - Мне так хочется тебе сказать... Почему ты молчишь? Не молчи, Малу! - и сильно сжал её руку.
- Я... я, Рани! Мне больно... Нет, не руке... Я должна идти...
- Малу!
- Я должна идти, мама будет искать...
- Малу...
- Прощай...
Малулинка бежит через мастерскую, выскакивает во двор, останавливается и стоит, прислонившись спиной к двери. Холодные мелкие капли падают на горячие щеки и губы, смешиваясь с другими, теплыми и более крупными. Тут она вспоминает, что не закрыла потайную щель. "Как же много времени я здесь!" - проносится в её голове.
Дома мама ходит по кухне, глаза после ночи усталые, тускло блестят на фоне темных кругов.
- Пекли у Вращу, надо было триста, муку месили-месили, никак! - И ходит, усталая, из угла в угол.
- Мам, ты поди ляг...
- А я ходила, потом у нас, потом у Двилы, и у Латики, вдовицы, и у Свингалы, что живет на углу Железной улицы... - Смотрит на дочь так тихо, грустно и так, что страшно, улыбается, - Ты, Малулинка, не бойся, ничего не бойся.
- О чем ты, мама? - а самой даже страшно на маму глядеть.
- Месили-месили, и тертую кору досыпали - выходит лишь двести...
Днем пришел отец.
- Жена! Мы идем на Сенную, к Храму. Собирайся быстрее, у меня всего несколько часов...
Мама бросилась вязать в узел кой-какие пожитки, одевать дочку:
- Одевай вот то платье, из копросской ткани...
- Маа, но ведь в нем будет слишком жарко...
- Одевай, дочка, некогда...
Малулинку мать вытолкнула из дома первой, она и отец вышли через какой-то промежуток времени, неся большую сумку. Когда подошли к воротам, Малулинка оглянулась и посмотрела на вход в дом, скрытый безжизненно висящей голубой занавеской.
Дождь прекратился, но небо все равно давило свинцовой плитой на город. На их Кузнечной улице было спокойно, и на Кривой улице - тихо, но когда они вышли из Ремесленного квартала, на Новой Рыночной площади было много, очень много народа. Малулинка видела такое скопление людей только на больших осенних ярмарках, когда в город съезжались торговать крестьяне со всей Ласкайской долины.
Было очень странно смотреть на все это скопление народа. Люди, в основном женщины и дети, были тут и мужчины - больше калеки и старики, хотя попадались и среднего возраста и вполне здоровые, были заняты своими делами, площадь тонула в гуле. Были слышны причитания, плач, чей-то дикий смех, разные голоса врывались в сознание Малулинки. Она прижалась к матери, та сжала ее руку.
Пройдя площадь, они выходили к улице Золотой чаши, на которой жили богатые торговцы, когда отца Малулинки окликнули.
- Радурир! Светлый день...вот, веду семью на Сенную улицу, за Храм... А ты? Где жена, дети?
- Ты и впрямь веришь, что на Сенной будет безопасно? - искренне изумился пожилой толстяк с багровыми щеками. - Брось, нет никакой надежды, ты опытный и умный человек, саппы два года назад прошлись Побережьем, аж до Коплы: они даже рабов не брали! Всех, всех! Ты-то ведь, Рилай, умный человек...
Малулинка прикрыла глаза и стояла, прижавшись к матери. То, о чем говорили отец и неприятный толстяк, её мало занимало. Она думала о другом. Тусклый, немного надломленный голос багровощекого прерывался ровным, с хрипотцой, голосом отца.
Наконец, они пошли дальше. У Храма была толпа, почти такая же, как на площади, только здесь были не беженцы из деревень и пригородных трущоб, а горожане.
На крыше Храма виднелись фигурки храмовников и верховного жреца - они держали простертыми в стороны руки, будто готовились к полёту над горожанами, обреченно сжавшимися в ком толпы. Изредка, перекрывая гул, слышались их голоса, произносившие слова древних охранных заклинаний.
Малулинке показалось, что всё это ей снится: перепуганные лица людей, плачущие дети, фигуры храмовников в ярких красных одеждах. Даже её прерванный разговор с Рани. Даже то, что они ушли, не заперев дом, оставив всё так, как есть: открытым.
Протяжный, грубый и резкий звук Мерной трубы шершаво коснулся её слуха, выводя из какого-то полусонного состояния. Девочка поглядела по сторонам. Мужчины, которые были в толпе, стали прощаться со своими родными и уходить.
- Ну, пора и мне идти...
- Рилай! Пусть пребудут с тобой боги!
- Пусть они прибудут со всеми нами... Берегите себя... Лучше идите к восточной стене Храма, она ближе к скале, до неё не долетят шэллуйи.
Склонившись к дочери, отец нежно погладил её по руке и прикоснулся губами к влажной от слёз щеке.
- Пора, Улайя. Пора.
Они стояли с матерью у колоннады, что у восточной стены. Малулинка во все глаза глядела на большие мозаичные фигуры: древние предки, то воины, в синих и черных доспехах, с тонкими (и, казалось, такими хрупкими, что не способны они причинить зла) копьями, вели вереницы захваченного у врага скота, ряды пленных куттов, и ласков, и петтов; то огромные, будто великаньи, силуэты жрецов-храмовников в красных хупэ с золотыми масками на лицах, поднятием руки рушили стены и башни, обращали в пепел жнивья и луга, убивали крошечные фигурки жрецов инородцев. Напротив колонны, к которой устало прислонилась женщина с грудным ребёнком, изображалось возведение Храма. Жрец, высотою со строящийся Храм, огненным мечом перерубал голову Цутеку - злобному богу, уходящему, будто растекавшемуся, под землю: хоть убит он, но неуловим.
Мама уснула, утомленная бессонной ночью, рука её выронила руку дочери. Девочка подняла голову и показалось ей, будто попадет она в воронку, затягивающую и её, Малулинку, и маму, и всех, кто был на площади. Воронка обездвиживала, сковывала каждое движение, каждый звук. На Храмовой площади стало совсем тихо, хотя еще мгновение назад молитвы, рыдания, стоны и крики сливались в один звуковой клубок.
Площадь притягивала цепенящую тишину. Тишина ползла улицами, вливалась на площадь, стыла, застила глаза мутным светом хмурого дня. Тишина каждой улицы - особенная. Тишина Сенной улицы отлична от тишины Старо-Храмовой, а уж тишину Мощенной улицы ничем не спутаешь - она каменная, неживая, застывшая и её, казалось девочке, надо особенно бояться.
- Ма, а, ма? Мне страшно...
Малулинке показалось, что площадь утоплена в тишине, её голос что-то пробудил, выдал её, но был поглощен, растворен, а потому неслышим единственным спасением от тишины - людьми. Вот уж тишина знает, где она, идет за ней, протягивает жесткие прутья-побеги в её сторону:
- Ты моя... Ты не уйдёшь!
Малулинку охватил ужас. Расширенными глазами она глядела на людей, заполонивших площадь: как ужасно они бледны, как черны их глаза...или глазницы? Как всё сковано тишиною. Девочка схватила мамину руку, хотела что-то сказать маме: чтобы она её не оставляла, чтобы развеяла это странное наваждение, но её голос прервался, не породив ни звука. Рука матери - до боли, до немыслимого родная, дорогая сердцу - была холодна. Опущенная на грудь голова, упавшие пряди волос мешали заглянуть в глаза, но Малулинка предчувствовала, что и они - такие же, как у всех, кто на площади.
"Неужели, - пронеслось в голове девочки, - здесь всё уже захвачено тишиною? Неужели... и я... буду добычей...". Малулинке стало невыносимо, горло сжала боль. Не стерпев, потеряв рассудок от ужаса и боли, она побежала, расталкивая людей, не разбирая дороги, ничего не слыша, не ощущая и почти ничего не видя перед собой. Лишь бы уйти, убежать от этой тишины, у которой совсем другое, страшное имя.
Она пришла в себя от острого речного воздуха. Влажный, пропитанный запахом тины и рыбы, подгнивших досок и пеньки, это был воздух жизни, а не смерти. Малулинка, задыхаясь и чувствуя головокружение, огляделась. Вокруг груды бочек, по правую руку тянется длинный сарай, за ним - еще один. "Куда же я забрела?"
Неожиданно откуда-то слева послышались голоса и надрывный хриплый смех. Слов было невозможно разобрать, потом они слились в какую-то мелодию. Голоса приближались. Малулинка лихорадочно поглядела по сторонам и бросилась за кучу бочек.
- ...будем, будем пить,
Мы будем славно жи-ить!
Мы будем славно жить,
Эх! Будем, будем пить! - голос был будто раздавлен сапогом, так же, как он, пропах ваксой и пылью. Послышался шум шагов, топот и Малулинка услышала и другие нетрезвые голоса "славно живущих".
- Ручик! Ты тут всё и так знаешь... Где бы разжиться какой-нибудь жратвой!
- А я сразу говорил - надо искать...
- Да молчи ты, хряк верескучий! Без тебя знаем, что надо искать.
- А чего это я должен молчать?
- Думаю, что здесь должна быть рыбка... Только где?
- Да в реке её полно! Нырнуть лишь надо!
- А разве не всё уже сожрали?
- Ага, может и всё сожрали... Главное - выпивку оставили! - послышался дружный оглушительный смех.
- Нет, вы скажите мне, чего это я должен молчать?
- Я тебе, Порош, в рыло съезжу! Вот прямо сейчас....
- Дайте подумать... Дальше - всякий хлам будет несъестной... Чего ты хочешь? Не мешай думать! А вот там - где крыша новая, отсюда вот видна...
- Нет, я требую! Вы скажите, чего это я должен молчать!
Послышался звонкий, смачный удар, крик, началась возня. Неожиданно куча бочек, за которой пряталась Малулинка, закачалась и начала валиться на неё. Девочка с криком выскочила в единственную щель - прямо в сторону пьяниц. Малулинка загнано огляделась - некуда деться, за спиной глухая стена сарая, справа - тоже.
- О! Глядите - девка! - потасовка сразу стихла.
- Ты чего тут прячешься, коза? - Долговязый детина в рваных штанах и дырявой сорочке отпустил вялое тело такого же оборванца. Оно сразу безжизненно рухнуло на землю. Возле него нетвердо стоял тощий с злым острым лицом. За ними виднелся четвёртый пройдоха, не пожелавший во время заварушки бросить немаленький бочонок.
- А может нам её того, а? Вместо рыбки зажарить... - все засмеялись.
- Её можно и не жарить! Так сгодится, - долговязый подмигнул остальным и сделал шаг к Малулинке, будто застывшей от страха.
- Сначала друг друга догрызите, собаки вшивые! - голос донесся из-за спин бродяг. Они резко повернулись. Долговязый, очевидно предводитель шайки, оставил напуганную девчонку.
- А мы тебя не звали! - Нагло начал он.
- Я сам себя позвал.
- Ну, раз пришел, - неожиданно примирительно сказал долговязый, - мы можем поделиться... Чего нам? Жалко, что ли...
- Берите своего дружка и валите, пока еще живы. Вам и так не много осталось, может, еще успеете нажраться.
Оборванцы взяли похрапывающего дружка и, ворча, ругаясь и шипя проклятья в адрес незваного гостя, заспешили в более спокойное место.
Малулинка продолжала сидеть на земле. К ней подошел среднего роста мужчина, не старше её отца. На нем был темный плащ, а в руке блеснул слегка изогнутый меч, который он, подходя к девчушке, вложил в ножны.
- Ты цела?
- Да.
- Что ты тут делаешь? Ты не похожа на... - Он не стал продолжать, внимательно осматривая худенькую фигурку девчушки.
- Я потерялась, я была с матерью у Храма, но... - и Малулинка рассказала о том, как неведомая ей сила погналась за ней и преследовала, пока не выгнала в порт.
Выслушав её рассказ, незнакомец подошел к ней вплотную, взял за плечи и пристально поглядел в её заплаканные глаза.
- Будь это в других обстоятельствах и не так похоже на правду, я бы тебе не поверил. Как твое имя?
- Малулинка...
- То, что ты ощутила, Малулинка, называется Эхом страха. Не каждому человеку это дано, - незнакомец отпустил её плечи, отошел и, после некоторых раздумий, продолжил. - Ты еще слишком юна и многого не понимаешь. Поймешь потом, если выживешь, конечно.
Вся эта осада - блеф. Саппы, после того, как одержали блестящую победу над войском вашей страны, могли бы взять город одним наскоком. Но не это им нужно, не это... Вся эта многомесячная осада - часть платы за победы саппов. А ведь за последние тридцать лет они не проиграли ни одного сражения. У них есть могущественный, очень могущественный союзник. Это не государство и не человек, и это не маг в прямом понимании этого слова.
Незнакомец в плаще умолк, посмотрел на девочку, затаившую дыхание и не сводящую с него глаз. Присев на опрокинутый бочонок, он продолжил:
- Этот союзник - воплощение, сущность неких стихий, подвластных ему и составляющих его могущество. Сами стихии порождены природой, но вот он - воплощение их в человечьем обличье. И именно ему нужна сила людских переживаний: страхов, боли, радости, любви и ненависти. Чтобы сохранять человеческий облик он втягивает эти переживания, овеществляя их в свою плоть.
- Посмотри! - вскинул руку в темное мрачное небо незнакомец. - Ты думаешь, это низкие пасмурные облака? - Человек криво улыбнулся. - Как бы ни так! Это накопленный страх, ожидание смерти, ненависть и отчаяние, боль расставания с любимыми. Осажденный город дает это в изобилии. И когда город даст всё, что сможет, он умрет в одночасье!
Малулинка сидела, прислонившись к бочке, до боли закусив губу. Её лицо, и без того бледное, было сейчас белее мела. Наступал вечер, густою полутьмою накрывающий город. Незнакомец подошел к ней и взял за руку.
- Малулинка! Встань. Мы теряем время.
Девочка вскинула на него удивленные глаза.
- Вот, держи, - он вложил ей в ладонь гладкий предмет, который, казалось, излучал тепло. - Я думал воспользоваться этим сам. Но... ты моложе. К тому же, в таком возрасте почувствовать Эхо страха... Это знак. Знак к чему-то, у чего будет продолжение. Тебе нужно натереть свое тело этим маслом. Смотри, не пропусти ничего - вся кожа должна быть натерта. Только, Малулинка, оставь совсем немного - несколько капель во флаконе, они нам еще понадобятся.
Малулинка стояла не шелохнувшись и держала в руках теплый флакон. Её глаза были устремлены на неподвижное, суровое лицо незнакомца. Сомнения терзали душу девочки. Ослушаться ли? Как какое-либо масло может её спасти?
- Не теряй время, Малулинка! - Сказал твердо человек, спасший её от мародеров, и девочка поняла, что не сможет не подчиниться его требованию. - Я спущусь к реке и подожду тебя там. Сделай всё так, как я тебе сказал.
Когда шаги странного человека в плаще стихли, Малулинка, будто вздрогнув от оцепенения, скинула с себя теплое шерстяное платье. Воздух, сырой речной воздух, охватил её кожу. Стало холодно и она поежилась. Плеснув на пальцы масло из флакона, девочка ощутила в ладони согревающее тепло, неподвластное речной сырости. Натерев тело маслом, Малулинка ощутила, что её кожа стала будто горячей. При этом она еще больше побелела, приобретя почти мертвенный оттенок. Одевшись, девочка поспешила к реке.
- Ты не пропустила на теле ни одного пятнышка? Даже самого маленького? - строго спросил человек, который так и не назвал своего имени.
- Да, я натерла всё свое тело. Мне стало так тепло... Скажи, а как твое имя? Ты его так и не назвал.
- Меня зовут Ро-Нгали... Я с юга. Ты оставила немного масла?
Малулинка протянула Ро-Нгали флакон и с удивлением заметила, что рука с трудом слушается её. Она потрогала свою мертвенно-бледную руку. Локтевой сустав распух, что сильно затрудняло сгибать руку. Девочка вскинула голову и посмотрела на южанина. В её глазах отразился ужас, она попыталась сделать несколько шагов, это ей не удалось - и она упала на землю. Тело будто одеревенело, стало жестким... Она продолжала видеть, слышать, чувствовала влажные речные запахи, но перестала ощущать кожей.
Тот, кто назвал себя Ро-Нгали, южанин, спасший её от пьяных мародеров, склонился над ней. Малулинка с ужасом глядела на его по-прежнему спокойное лицо, ровным счетом ничего не выражавшее. Южанин с силой разжал её челюсти (О! Она даже не почувствовала схватки его крепких пальцев!) и влил несколько капель масла ей в рот. После этого выдавил последнюю каплю дьявольского масла на свой палец и поочередно смазал им ноздри обездвиженной девочке.
- Ты всё поймешь, Малулинка, всё поймешь... Другого пути нет. Я буду надеяться, что ты спасешься.
Малулинка издала стон, будто выдавленный из глубины, не из груди, а из живота. Её язык, губы, рот одеревенели. Она перестала ощущать запахи своими ноздрями. Остались лишь глаза с блестевшей в них живой мукой, глаза, которые не могли закрыть застывшие веки.
Ро-Нгали подхватил девочку на руки и спустился к самой реке.
2
Ей было видно звёздное небо. Огромное, необъятное небо с бесчисленными искрящимися, чуть дрожащими блёстками звёзд. Сколько времени она его видела? Малулинка не могла этого вспомнить. Просто, как само собой разумеющееся, беззвёздное темное пространство растаяло. И над нею вспыхнула звёздная россыпь. Мириады живых источников устремились в её измученные глаза, напояя их ночным светом. Девочке подумалось, что, наверно, со стороны они так же блестят, как водная гладь. И ничем от неё неотличимы. Всего лишь маленькая, самая крохотная капля среди таких же, несомых речным потоком.
Волны укачивали Малулинку, она не чувствовала их прикосновений, но ощущала, как тело её, прикрепленное к чему-то плавучему, двигается то вверх, то вниз. Но заснуть с открытыми глазами девочке не получалось. Мысли кружились в голове, то подхватывались быстрым течением, разбегались, то останавливались, подчиняясь живому, невидимому девочке потоку. Казалось, это звёзды плывут, слегка покачиваясь. О чем думалось ей, в своём недобровольном путешествии? Перед глазами вставали, одна за другой, картины. Вот мама, мама с заплаканными глазами ищет её в толпе и никак не может найти свою дочь, прижать к сердцу. А вот отец с тонким и длинным копьем, таким хрупким, что, казалось: как можно причинить им зло другому человеку? Стоит он, недвижимый, будто изваяние, не разомкнет губ, не промолвит слово, а из глаз льется блеск, сходный с звёздным.
Вот Рани... Такой нежный, угловатый, бесконечно милый Рани. И миг их первой встречи, тогда, на рынке, когда они с мамой зашли к зеленщику за покупкой. Неожиданно вынырнула фигура южанина, с бледным, холодным лицом.
- Ты всё поймешь, Малулинка, всё поймешь... Другого пути нет. Я буду надеяться, что ты спасешься, - сказал он и растаял. Голубая занавеска чуть колышется, закрывая вход в дом...
Девочка очнулась от громких голосов. Речь была незнакомой и она не поняла, о чем говорят эти люди. Над нею было голубое, чистое и ясное летнее небо. Малулинка по-прежнему не могла пошевелить рукой или ногой, не могла закрыть глаза. Движение речного потока не ощущалось, но река слышалась отчетливей: спокойный, равномерный плеск. "Меня прибило к берегу", - пронеслось в голове девочки. И было непонятно, радостная ли это мысль или наоборот.
Голоса приблизились, на лицо Малулинки упала тень. Вдруг девочка почувствовала сильный толчок, в правом боку сильно кольнуло и течение, плавное, медленное подхватило её и понесло дальше вниз.
Солнце поднималось всё выше и выше. Девочка, охраненная магическим маслом, не ощущала ни холода, ни жара. Но солнечные лучи - такие теплые, такие золотые, впились в её глаза, будто иглы или когти. После полудня, когда солнечные лучи перестали причинять такую мучительную боль, Малулинка неожиданно смогла закрыть веки. Сон проглотил её сразу, унеся в бесцветную черную пучину, не даря ни радости, ни облегчения.
Проснулась Малулинка от холода. Действие волшебного масла проходило, и к девочке стали возвращаться ощущения. Над нею, скрывая звёзды, раскинули кроны деревья. Она почувствовала легкие, еле ощутимые прикосновения к рукам и ногам. Пошевелила рукой - прикосновения исчезли. Подняв окоченевшие руки, Малулинка попыталась развязать узел веревки, удерживающий её. Деревянные от холода пальцы не слушались. Всё явственней проступала боль в правом боку.
Прикосновения к ногам возобновились. "Что это может быть? - думала девочка. - Какие-то странные, порхающие прикосновения..." Неожиданно она ощутила тупую нерезкую боль в ноге, будто от укуса. "Да ведь это же рыбы!" - Ужас придал ей силы, Малулинка с большим усилием зашевелила ногами, стараясь отогнать рыб. Девочка застонала. Подняв руки, она вцепилась пальцами в узел. С трудом его развязав, перевернулась и лицом погрузилась в воду. Тяжелые, неловкие движения рук и ног всё же вырвали её из воды, колени уперлись в дно, и Малулинка стала карабкаться на берег. Ощутив слабость, девочка зарылась в траву лицом и уснула.
Солнечный сноп врывался в дверной проём, наполняя помещение хижины жарким летним светом. Сквозь крышу местами прорывались солнечные зайчики, падая на пол и лежанку, на которой очнулась Малулинка. Девочка привстала и огляделась. За стенами утлого жилища пели птицы, гулко жужжали пчёлы, доносился шум ветра в древесных кронах. Она уловила запах цветущей липы.
Пол устлан соломенными крестьянскими циновками, по которым так приятно ступать босыми ногами. Шаги выходили неуверенными, но теплое солнце, наполненное запахами лета, пчелиным жужжанием и шуршанием листьев притягивало, влекло к себе. Малулинка перешагнула порог.
Крохотная хижина ютилась под огромным дубом, старым, широко раскинувшим свои ветви, неспособные удержать солнечный свет - он обильно скатывался вниз, к подножию. Открывшаяся поляна ограничивалась рощицами лип. На поросшей разнотравьем поляне были разбросаны ульи-домики. У одного из ульев стоял старик с белоснежною бородою и волосами. На нем была белая полотняная рубаха и такие же штаны, он был бос. Старик незащищенными руками доставал соты из улья и клал их в ведерко, стоящее у его ног.
Увидев стоящую девочку, старик закрыл улей и направился к ней. Казалось, это само солнце приближалось: настолько он был пропитан летним теплом, запахом липы и мёда, солнечным светом. Старик был невысокого роста (разве что на ладонь выше Малулинки), лицо его было круглым и приятным, с полными розовыми щеками, которые свидетельствовали отнюдь не об увядании и старческой немощи. Девочка сразу почувствовала прилив доброжелательства и симпатии к нему. Верилось, что доверие оправдается - ей посочувствуют, согреют, оградят от всех бед.
- Как исхудала ты, бедняжка, - сказал солнечный старик и голос его был тоже солнечен, проникнут теплом и радостью жизни. - Вот, возьми, отведай медку, он даст тебе силы и исцеленье. Бери, бери, ах, ты, малышка!
Малулинка послушно взяла большую деревянную ложку с зачерпнутым мёдом. Ей никогда не доводилось пробовать такой мёд! Золотой, почти прозрачный, он таял на устах, не давая ни горечи, ни приторной сладости. Первые же глотки наполнили её силой, сняли слабость, подарили улыбку губам.
- Слаба была ты, внученька, ох! совсем слаба, - стал говорить старик, с улыбкою на лице. - Пролежала ты седмицу в беспамятстве, я уж не знал, что делать, как спасать тебя. Да, уж, выходит, что ты из сильных, раз выжила после такого.
Малулинка нахмурилась, ей вспомнился осажденный родной город, отец и мать, странный южанин в порту, чародейский флакон с маслом, путешествие в реке. Девочка протянула дедушке ложку.
- Спасибо!
- На здоровье, внученька! Как зовут тебя? Много ли тебе лет?
- Зовут меня Малулинкой, прошлой осенью мне было тринадцать лет. Я из Эсгаурла...
- Беда, ох, беда стряслась с твоим городом, разорил его враг, - дедушка качает головой, улыбается тихой, грустной улыбкой. В голубых глазах разлилась скорбь по несчастию, по горю человеческому.
- Али есть у тебя родители? Родичи?
- Никого не осталось...
Малулинка стала жить в хижине под дубом, с добрым дедушкой. И имя у него доброе, светлое - будто камушек белый на речном дне, отсвечивающий солнцем: "Ино!", "Ин-но!".
- Дедушка Ино! Дедушка Ино! - кричит звонко Малулинка, смеясь, высоко поднимая одну руку, а другой волоча корзинку. - Я принесла вам лесные ягоды! Будете?
Дедушка смеётся, смеётся, принимает угощение, хвалит и ягоды, и Малулинку, и судьбу, пославшую ему такую помощницу.
Дни проходили за днями. Теплые, солнечные летние дни. В этом круговороте не находилось места печалям и горестям. Разве что Малулинке приснятся родителя, но и в снах они улыбались, радуясь за спасение дочери. После снов таких всплакнет девочка, но это были мимолётные, быстро проходящие слёзы.
Как хорошо залазить на высоченный дуб, по старым его ветвям, почти на самую макушку. Внизу белеет дедушка:
- Осторожней, Малулинка!..
Если смотреть на север - виднелись далекие, синеющие излучины реки Сангили, на востоке горные цепи, а кругом леса, леса.
А еще хорошо разбежаться и плюхнуться в воду, и плескаться в воде, поднимая пронзенные солнцем брызги. Или, присев у костра на берегу, смотреть, как дедушка Ино ловит рыбу. Он подворачивает штаны до колен, заходит в воду, потом осторожно поглаживает ладонью по речной глади. Затем окунает в воду руку и вынимает крупную рыбину. И как это у него так получается?
Малулинка без объяснений, как что-то естественное, поняла, что Ино не простой крестьянин, а волшебник. Ведь ни один человек не был способен на то, что мог Ино. Когда шел дождь, одежда на Ино не мокла. А когда Малулинка принесла из лесу раненую птицу и, плача, протянула её дедушке, сказав:
- Вылечи её, дедушка, ведь ты можешь!
Ино, засмеявшись, ответил:
- А ты сама вылечи! Ты тоже умеешь!
Девочка удивленно поглядела на него, потом на птицу. Она разжала ладони и птица, у которой было переломано крыло, порхнула из них в лесную чащу.
- Дедушка! А научи меня волшебству!
- А зачем тебе?
- Надо.
- Ну, хорошо, хорошо. Сделаю из тебя волшебницу...
Дни летели за днями. Солнечные, летние дни. Странная была учеба у дедушки Ино. Захочется Малулинке научится понимать птичьи песни и языки всех живых существ, будь то животные, люди, растения - дедушка улыбнется наивной просьбе и обронит сквозь смех: "Умей, коли хочешь". И становился понятен ей язык пчел, пение птиц, шелестение дуба.
Или взбрело ей в голову научиться плести из солнечного света волшебные ковры и ткани, чтобы украсить ими скромное жилище дедушки Ино. И вот уже на ветвях дуба зашелестели удивительные, невиданные полотна, украшенные небесными узорами, испещренные утренними лучами, перемежающиеся с вечерними. И дедушка не мог нахвалиться мастерству своей "ученицы". Многому научил Ино Малулинку. И было это будто дар.
- Дедушка Ино! А что ты можешь?
- А вот могу за пчелами смотреть, чтобы мёду давали много да пополезней.
- А что ты можешь волшебное делать?
- Ну, и волшебное могу делать... Что ты придумала, затейница?
- А можешь реки поворачивать вспять?
Дедушка смеётся, хватает большими руками себя за живот:
- Зачем же тебе такое? Реки вспять... Во придумала!
- Нет, ну, всё-таки, можешь?
- Могу.
- А летать по небу можешь?
- Да разве ж это волшебство... Любая птица может. Проще простого.
- А скалы рушить?
- Могу, могу, Малулинка! - Дедушка смеется, смотрит добрыми глазами. - Что ж ты надумала, внученька?
Малулинка прикусывает губу, думает, не отвечает на вопрос Ино.
- Дедушка, значит, ты можешь всё?
- Нет, внученька, нет, многое ведь не под силу мне. Да, пожалуй, что и никому другому. Никакая магия не может изменить основы основ. У всего есть свои порядки. Породить новые горы можно, лишь разрушив где-нибудь старые. А если ты пожелаешь, чтобы посреди ночи взошло солнце, то это и вовсе невозможно.
- Дедушка, а что есть добро?
- Гм, - удивляется Ино, прячет улыбку в ладони. - Добро есть имя, как и Зло. Природа не ведает их, всему дает имя человек. Что худо ему - то и есть зло, а что полезно - то добром назвали. Человек всегда судит по себе, свои чувства и страсти приписывает всему окружающему. И если есть у него враг, то сам себе таким является, держа в сердце и любовь, и ненависть в равных долях.
В один день, такой же солнечный как другие дни, Малулинка отправилась гулять по лесу. Солнце допивало утреннюю росу, птицы радостно щебетали, беличье семейство резвилось на ветвях. Она углубилась в далекую рощу, на юг от укромного домика. Чем бы заняться? Найдя в прошлогодней листве желудь, почему-то не проросший весной, Малулинка бросила его на опушке. От пристального взгляда желудь набух, треснул, из него пробился крохотный белый жгутик, впился в почву. Другой, чуть больше, с навершием на кончике, устремился в небо, постепенно выбрасывая крохотные, всё увеличивающиеся листочки. Когда дубовое деревце стало выше Малулинки, ей надоела эта забава и она отправилась дальше. За опушкой обнаружилась широкая тропа.
- Крестьянка! Стой! - Неожиданно услышала она. К ней приближалась группа всадников, одетых в рыцарское облачение. Два всадника впереди, в доспехах попроще, чем остальные, несли на высоких древках штандарты со знаменами - на синем фоне золотые львы, сжимающие когтистыми лапами солнечные диски. "Саппы!" - в ужасе отпрянула в сторону Малулинка. Можно было стремглав броситься в лес, можно было убежать, но... что-то удержало её, заставило остановиться.
К ней приблизился, оставив немного позади остальных, рыцарь. Конь с остриженной гривой горячо бил копытом тропу. Потемневшие латы, видавшие много походов, шлем с вмятинами, говорящий о лихости владельца. Из-под забрала на Малулинку глядели карие глаза - смоляные капли. Молодое лицо с бритым подбородком. Кожа загорелая, немного красноватая на щеках. Уста, розовые, нежные уста мальчика, на которые так хотелось положить палец, почувствовать их тепло. Меч на бедре, в красивых, золоченых ножнах. Всадник с интересом смотрел на неё.
- Девушка! - Голос его показался Малулинке удивительно мелодичным, словно струился по каменным ступеням ручей. - Мы следуем к Святилищу Владыки Ино, а наш проводник расшиб себе колено и остался в деревне. Не могла бы ты провести нас к Святилищу, мы щедро оплатим...
Малулинка вскрикнула, зажала губы рукой. Мир переворачивался, рушился. То, что было лишь подозрениями, необоснованными догадками, становилось правдой. "Дедушка, добрый, добрый дедушка!" - хотелось кричать, рыдать, рвать на голове волосы. Хотелось умереть, да, умереть, еще тогда, когда она упала лицом в траву на этом злосчастном, недобром берегу. Мир переворачивался, рушился.
Открыв глаза, Малулинка увидела над собою склоненное лицо молодого рыцаря. Он снял шлем, черные волосы рассыпались, полускрывая высокий лоб. Смоляные глаза изучали её лицо. Их взгляды встретились. Заворожено, будто боясь что-нибудь нарушить, они глядели друг другу в глаза. Рядом слышались голоса.
- Эти деревенские такие суеверные невежды... Аэлур! Оставь эту простолюдинку, надо поспешить, а то и до вечера не отыщем Святилища...
Малулинка рывком освободила свое плечо от руки Аэлура, вскочила и побежала в лес.
- Дикарка! - Услышала смех в спину.
Слёзы катились по лицу Малулинки, она бежала по чаще, всё дальше и дальше в лес, не разбирая пути. "Добрый, добрый дедушка! - с горечью думала она. - Ах, вот кем ты оказался! Всемогущественный союзник саппов... Чародей, затуманивший мне голову!" Путь ей преградил ручей. Остановившись, она всмотрелась в водную гладь. Длинные русые волосы ниспадали почти до воды. Она себя не узнавала. Где же та девочка-подросток? Отражавшаяся девушка в холщевой белой рубахе, под которой выступала высокая грудь, была вовсе не похожа на ту хрупкую Малулинку, которой она мнила себя еще утром. "Так вот какие дни проходили в хижине у дедушки Ино!.." Она вспомнила, как много дней она провела там, и что всё время, не переставая, цвели липы, распространяя дурманный аромат.
Схватив себя за волосы, Малулинка закричала. И был этот крик полон и рыданием, и ненавистью, и яростью, и отчаянием. И не было в нём места любви.
Мысль о мести возникла сама собой. Но что может сделать она, безоружная? Где же взять оружие? В голове промелькнула догадка: "Разве, что... Надо поспешить, надо поспешить".
Она выбрала небольшую опушку на холме, с которой хорошо просматривалась дорога, по которой проехались всадники. Ждать пришлось долго. Сумерки бросали в небо одинокие тусклые звёзды, легкий ветер шелестел листвой. В вечернем воздухе, издалека, потемневшие латы Аэлура казались совсем черными. Малулинка закрыла глаза и выдохнула воздух. Её губы зашептали слова, от которых распространились еле заметные волны. Вздохнули кроны деревьев, приумолкли соловьи, начавшие свои трели, травою пробежал шепот: "Иди! Иди ко мне!.."
Повинуясь неслышимому зову девушки, Аэлур направил своего коня в чащу. Его движения, вначале медленные и неуверенные, становились более твёрдыми. Вот он всё ближе, ближе. Малулинка ощутила жар его дыхания, подчиненного сейчас её воле. Аэлур появился на опушке, увидел девушку. Конь, послушный сжавшим его бока коленам, устремился к белеющей фигуре. Остановившись в нескольких шагах, Аэлур спрыгнул на землю.
Неудержимый хмель ударил в голову Малулинке, будто невиданные, спавшие до сель силы проснулись в ней, охватили грудь, затуманили взор. Ей дико захотелось бежать, бежать прочь, дальше и дальше в лес. Но... вместе с желанием бежать, девушка ощутила непреодолимую тягу к подходящему мужчине. Созданные чары рухнули, освобождая сознание рыцаря. Малулинка опустилась на колени и зарыдала.
- Что случилось с тобою? От чего ты плачешь? - Аэлур подошел к ней, помогая подняться.
- Уйди! Уйди прочь! Я не держу тебя, - плакала Малулинка.
- Как я могу оставить... - Он запнулся, подбирая слова и взвешивая, достойно ли так сказать рыцарю простолюдинке, - ...столь красивую девушку в беде? Я не в силах оставить тебя одну в ночном лесу! Как твоё имя?
Девушка вскинула заплаканные глаза и посмотрела ему в лицо.
- Малулинка.
- Какое странное, красивое имя. Оно тебе идёт! Звучит так, словно звенит серебряный колокольчик.
- Как колокольчик? - изумилась девушка.
- Да, - заулыбался Аэлур, - как колокольчик. Серебряный! - Он посмотрел на неё серьезно и спросил. - От чего ты так горько рыдала? Тебя обидели? Назови мне имя этого несчастного и я заставлю его об этом пожалеть!
Малулинка отскочила от него.
- Нет! Ты мне не можешь помочь! Лишь дай меч! - Она говорила быстро, взволновано. - Дай свой меч, и я сама покараю того, кто украл у меня всё - и кров, и семью, и счастье прежней жизни. Я сама с ним расправлюсь.
- Но почему, - удивленно начал Аэлур, - почему ты не хочешь, что бы я тебе помог... Или ты считаешь меня трусом? - Последние слова он сказал с обидой, сжав кулаки.
- Нет, что ты, Аэлур! Просто мой враг - очень могущественный колдун, каких нет больше на земле, он погубит тебя! - Крикнула Малулинка. - Я так много потеряла, а вот теперь нашла... Нет, мне нужен твой меч и я сама справлюсь с ним.
- Раз так, - подошел к ней вплотную рыцарь и взял за плечи, - раз так, то и я не могу оставить теперь тебя. Что делать мне на этом свете, если не станет тебя?!
Они стояли и смотрели друг другу в глаза, а ночь, густая летняя ночь упала им на плечи, усиливая жар сердец.
Она вела его через ночной лес, наполненный душным, жарким воздухом. Ночные птицы ухали в ветвях, слышались взмахи крыл, в темноте каждый шорох казался подозрительным.
- Как ты различаешь дорогу? Я ничего не вижу!
- Верь мне! Я знаю этот лес, а все его обитатели мне друзья. Вот, слышал этот шорох, будто шерсть потерлась о кору? Это рысь. Она сказала мне, что мы будем скоро у реки, а оттуда...
- Рысь? - Возмутился он и резко остановил Малулинку, рука взялась за рукоять меча.
- Не бойся, милый! - Засмеялась Малулинка, - Они все мне друзья и не тронут тебя.
Вскорости они действительно вышли на берег, запахло рекой, и воздух стал более прохладным и свежим. Сердце Малулинки билось всё яростней, всё гулче. Вот, скоро она придёт к хижине, войдёт в неё и... покарает врага. Врага? Который спас её от неминуемой смерти? Вылечил и дал бесценный дар понимать и повелевать природой?
Пред её глазами внезапно вспыхнули те, прошедшие солнечные дни, когда она радостно, безмятежно плескалась в воде, ныряла в душистые травы на поляне, ткала удивительные ковры из света, что бы подарить их дедушке Ино. Её шаги становились всё медленней, неуверенней.
- Что случилось, Малулинка? - спросил озадаченный Аэлур.
- Ничего, идём...
Но тут ей вспомнилась улыбающаяся мать, суровый отец, угловатый, грустный Рани и она опять ощутила прилив уверенности и ненависти.
Воздух стал светлеть, звёзды гаснуть. Раннее летнее утро вступало в свои права. Неумолчно и звонко запели птицы - первые глашатаи нового дня. Малулинка ускорила шаги, ведя за собою уставшего Аэлура. Вот и знакомая тропинка от берега, бегущая прямо к родной поляне.
Солнечные лучи пронзили речную гладь, забегали по верхушкам деревьев. "Скорее, скорее!" - ускоряли мысли Малулинку. Она стала бежать. Вот сквозь деревья проступил просвет, наконец, они расступились и Малулинка и Аэлур выбежали на обширную поляну. Сердце девушку сжалось, а из груди вырвался стон.
Посреди поляны возвышался огромный, обгоревший ствол дуба. Под ним темнели влажными от росы стенами руины. Малулинка повела сумасшедшим взглядом по сторонам. По поляне были раскиданы каменные надгробные плиты, заросшие травою, покрытые трещинами и непонятными надписями.
- Малулинка! Почему мы остановились? - Заволновался Аэлур. - Куда нам идти дальше? Здесь древнее Святилище Владыки Ино... - Девушка больше ничего не слышала, ничего не слышала.