ИСКУССТВО УМИРАНИЯ
Щёки, щепки, напёрстки, прищепки.
Запылённость в левом глазу.
Шмель из зеркала происхожденья терпкого
мимоходом лижет глазурь.
В беспорядке, как скрепки, мои отщепленья.
Молебен растерянности служу.
Мешком на паперти, в свисте тленья,
от лени кожей преподобен ужу.
Меня сводит с ума Вавилон -
в зареве тысяч горящих колонн
это мой последний чердак.
Там, опечаленнокрылого, меня держит лак,
держит панцирь жука, зрачок, казнённый луной,
сквозь пыль мерцающий горлом гобой.
Там и в сумерки зной.
Там и в сумерки зной...
Я не знаю, я тих, я в беременную влюблён.
Колокола безъязыкие сыплет стоглавый клён.
Над расчленённым Таммузом косу расплетает Иштар -
иероглифом, дымен и стар, воскресает из тьмы Синеар.
Так останки мои чьи-то слёзы сольют воедино.
Махаоны слетаются к опахалу царя...
Мы с тобой будем вместе, унесённые, в светлой гостиной -
прикосновением печаль Вавилона творя.
"Где лопатка его, - снова плачет Исет, -
благородная его голова? Где ступня?"
Но молчит, разбухая от ила, Евфрат,
превращая в лодки слова.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . .
Вот и кресты нецелованные - косо, в ряд.
В церкви робкие лики - похоронный обряд.
Сухих телес предназначенность для оков...
Я обманываю, я дышу в оползне жёлтых шелков.
Шмель наполовину в холсте, в зеркале наполовину.
Чьё платье падает в сад так осенне-невинно,
расплёскивая траву и на щёки похожие листья,
словно одну из подпалённых истин,
словно до слепоты, до сладкой боли
умеют жалить, в свеченьи алом, цветки фасоли?
1985