Единак Евгений Николаевич : другие произведения.

39. Что имеем - не храним...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  Без отчетливых ран и контузий
  Нынче всюду страдают без меры
  Инвалиды высоких иллюзий,
  Погорельцы надежды и веры
  И. Гуверман
  
  Что имеем - не храним...
  
  С Подолья в Бессарабию в конце позапрошлого века переселился множественный клан Мищишиных. Переехав, расселились, образовав в составе других переселенцев, три родственных села: Елизаветовку, Каетановку (Первомайск) и Димитрешты (Новые Аснашаны) Дрокиевского района.
  В Заречанке Мищишины в большинстве своем были расселены на крутом склоне, выходящем на левый берег речки Жванчик. Клан состоял из родственных семей, среди которых были родные, двоюродные, троюродные и более дальние родственные связи. Сказать, что клан был бедным, значит ничего не сказать.
  Некоторые дома в этой части села до конца девятнадцатого века состояли из только одной построенной стены, являющейся фасадом. Остальная часть хаты была была врыта в крутой склон. Глубина врытой части зависела от количества комнат и численности семьи. По мере прибавления семейства часто дома расширялись за счет вновь отрытых новых комнат. Отрытая глина сбрасывалась вниз по крутому берегу речки.
  В некоторых домах, больше напоминавших землянки, дымоходы выходили прямо на склон, выше самого жилища. Зимой, когда дул западный ветер, помещение заполнялось едким дымом. За зиму лица детей, умывавшихся, вероятно, от случая к случаю, казались черными. Сверкали белизной только зубы и белки глаз.
  Весной, когда солнце поднималось выше и грело дольше, на пригрев, на самый гребень пригорка забирались дети. На фоне весеннего неба выделялись четкие силуэты разновозрастной детворы. Поскольку семьи были многодетными, то на весеннем пригреве выстраивалась целая вереница детских фигурок. Как множество воробьёв, один в один, присевших на гребне конька крыши дома.
  Живущие на долине, глядели поверх густых зарослей трощи (тростника) на другой, более крутой берег Жванчика. Окидывая взглядом длинный ряд детей, подставляющих свои лица теплым лучам весеннего солнца, говорили:
  - Дивись, дидьки вилизли. Мабуть весна прийшла.
  Так и укрепилась на многие десятилетия за частью многочисленного клана Мищишиных прозвище дидьки (лешие, дьяволы, бесы). По другой версии, прозвище произошло от характерологических особенностей части членов клана. Другую часть клана разделили Пендеки и Гуни (Гунячины). Сами дидьки ветвились на шутей и ещё каких-то предков, скрытых историей. Шути, в свою очередь, делились на рогатых (червоных) и безрогих.
  
  Пусть простит меня читатель в этой "глубокомысленной" генеалогии "арийских" прозвищ моих предков. Возможно в моем рассказе есть какие-то неточности. Собираю всё по крохам. Много ценной информации я почерпнул от старожилов, помнящих переехавших с Лячины ещё молодыми. Трезвый ум и великолепная память Анны Степановны Ткачук-Бурак и Любови Михайловны Адамчук-Брузницкой не раз помогали мне расставить точки над "i" в разрешении генеалогических проблем моего села. .
  Старожилов-переселенцев уже нет. А, бывает, потомки, пытаясь мне помочь, без остатка вписываются в рассказ гениального Антона Павловича Чехова "Радость". Я с удовлетворением приму критику и тут же исправлю. А ещё лучше, пусть кто-либо, прочитав, опишет объективнее. С беспощадным указанием моих погрешностей.
  
   В самом начале восьмидесятых, заканчивая заочную аспирантуру в Тернопольском медицинском институте я несколько раз проезжал на автомобиле места, откуда в конце девятнадцатого века переехали в Бессарабию мои предки. Это села Заречанка, Драганивка, Летава и Гуков Чемировецкого района Хмельницкой области.
  Само название Драганивки происходит от слова драган. Имена Драган и Драгомир у южных славян имеют тюркское происхождение. Расположенный в регионе Хотин означает большую рыбу. А название сел Кадиевка и Кадиевцы берет своё начало от слова "кадий" - муссульманский судья.
  О частичной близости населения местности к тюркским истокам, о чём я писал в главе "За Сибиром сонце сходить", говорит и название большого древнего села, расположенного в пяти километрах к югу от Драганивки - Кочубеева. По одной версии сама фамилия Кочубей (Кучук-бей) означает маленький щенок. По другой - Кочубей (Кошу-бей) - кочевой князь тюркского племени, обласканный Петром Первым, соперник Ивана Мазепы.
  Заречанка находится на трассе, как и примыкающий к Скале Подольской - Гуков. Летава расположена в стороне от трассы на восток в трёх километрах, а к югу Заречанка переходит в Драганивку, частью своей спрятавшуюся в глубокой излучине речки Жванчик. Из Драганивки переехали в Бессарабию мои предки Единаки.
  Остановившись в центре Заречанки я увидел большой стенд с фотографиями "Они сражались за Родину". Не видя еще надписей с фамилиями, многие лица показались мне знакомыми. Приблизившись, я с удивлением прочитал: Навроцкий, Брузницкий, Горман, Гормак (у нас уже Гормах), Жилюк.
  Поскольку фамилии Единак я на стенде не увидел, спросил, приблизившихся двух мужчин:
  - Скажите, пожалуйста, в селе Единаки живут?
  Посмотрев друг на друга, мужики замялись. Один неуверенно сказал:
   - То мабудь в Драганивци.
  Другой, подумав, спросил:
   - А призвиско (прозвище) яке?
  Не зная прозвища Единаков, я вспомнил, что моих предков по маме звали дидьками.
   - А дидьки у вас есть?
  Один из мужчин округлил глаза. Другой, указав на него пальцем, без паузы промолвил:
  - Ото вiн дiдько!
  Пришлось срочно объяснять, что я сам дiдько по матери.
  
   К числу безрогих дитькив относился многочисленный род, в котором вырос мой дед Михасько. Он рос старшим в числе десятерых братьев и сестер. В их числе был младший брат Иванко (Иван), женившийся на Любени, старшей дочери старого Греця (Григория) Парового и Фроньки (Ефросиньи) Жилюк, родной сестры моей бабы Софии.
   Пошли дети. Александр, Михаил, Люба, Манька (Мария), Сергей. С раннего детства я знал, что они двоюродные братья и сестры моей мамы. И лишь позже я узнал, что с другой стороны, они являются двоюродными племянниками моего отца со стороны бабы Софии, о чем выше я упомянул.
  
   Я еще не ходил в школу, когда с разрешения родителей и без оного я бегал в самую верхнюю часть села, где жила тетка Павлина, старшая сестра отца. Каждый раз я пробегал мимо широкого, огороженного дощатым забором подворья старого усатого Олексы Гормаха. Возившаяся по хозяйству невестка Люба, племянница деда Михася, дочь Ивана, часто меня окликала:
   - Знову до цётки Павлины?
  Моя "высокая" воспитанность позволяла мне даже не отвечать на такие, как мне казалось, бессмысленные вопросы.
   - Как будто не знает, что мне некуда больше идти. - думал я.
  Но предпочитал не отвечать. Тётя Люба подходила к забору и опиралась на него левым локтем. В правой руке она держала двух-трёхлетнего сына, моего тёзку Женю. По ту сторону улицы, задрав подолы юбок выше колена, ногами месили глину двоюродные сёстры - тётя Нина Навроцкая (дочь старого Матия Тхорика) и тётя Павлина Единак (Дочь Штефанины (Степана Тхорика).
  - Що соби думают Никола с Ганею, коли вiдпускают таку малиньку дитину так далеко.- озабоченно вопрошала тётя Люба.
  Не знает она, что меня никто и не отпускал. Оба родители в поле, на колхозных работах. Так, что я сам решал, куда и когда мне ходить. А уходя от тетки Павлины, я уже два раза бегал на Куболту. А возвращался домой мимо лесополосы через конюшню. На конюшне мне всегда было интереснее, чем дома.
  А один раз я бегал мимо лесополосы по дороге на Мошаны. Но, пробежав до разрыва в посадке за селом, мне показалось, что по кукурузе за лесополосой кто-то бежит наперегонки со мной. Я остановился. По ту сторону лесополосы тоже остановились. Я снова побежал. За лесополосой снова зашелестело. Не думая, я мгновенно повернул обратно. Бежал так, что воздуха не хватало. Оглянулся, только добежав до колодца Никифора Пастуха. За мной никто не гнался. Отстали, наверное...
  Но опасность ждала меня с другой стороны. Послышался дробный топот копыт. Я оглянулся. Ко мне бежала, пасшаяся вокруг колодца, старая Никифорова коза с единственным огромным, сильно загнутым назад, рогом. Этот страшный рог был нацелен на то, что находилось у меня ниже спины. Этого было достаточно, чтобы через мгновения я очутился у калитки тетки Павлины. А козу возле колодца остановила длинная веревка, на которую она была привязана. Развернувшись и натягивая веревку, коза с сожалением смотрела в мою сторону.
  Но я предпочитал об этом никому не рассказывать. Если узнают родители, будет похлеще, чем встреча с Никифоровой козой.
  Став старше, я понял, что за мной никто не гнался. Скорее это был быстро сменяющийся шелест листвы в лесополосе.
  А чаще тётя Люба подзывала меня к забору. Она рассказывала, что она сестра моей мамы. Я это уже знал, но она часто начинала разговор с родственных связей. Подробно расспрашивала, что делают родители? Как учится Алеша? В каком он классе? А к осени поближе доставала из кармана капота (халата) и протягивала мне через забор несколько продолговатых слив или пару небольших терпких яблок.
  
  Но мне больше нравилось, когда во дворе был её муж - дядя Ананий. Он тоже расспрашивал меня. Но после его вопросов становилось очень весело и мне в таких случаях не хотелось уходить.
  Дядя Ананий был очень весёлым и добрым. Как-то в школе нас вывели за огороды на убранное колхозное картофельное поле. Взрослые дяди пахали. Каждый плуг тянула пара лошадей. А нам, второклассникам, надо было собирать за плугом оставшиеся редкие небольшие клубни, которые мы кидали в вёдра. В конце каждого ряда мы высыпали несколько картофелинок на кучки вдоль межи. Мне выпало счастье работать с дядей Ананием.
  Очень скоро мне надоело нагибаться за мелкими, как вишня, клубнями. Тем более, что дома я вообще не любил собирать картошку, даже крупную. Вскоре я стал нагибаться только за более крупными клубнями. Но их было очень мало, два - три на целый длинный ряд. Да и поясница неприятно заныла. Тоска...
  Выручил меня дядя Ананий. Он велел мне повесить ведро на крючок на плуге. В тот крючок пахари вставляли естек (ручной чистик) для плуга. Чтобы вовремя очищать лемех от грязи. Когда я повесил, он сказал, что картошки почти нет и я должен ходить за плугом и петь разные песни, которые я знаю. Погромче. Так и работали мы с ним в поте лица до самого обеда. Я пел, я дядя Ананий пахал. Ему было очень весело. В такие минуты его скошенный левый глаз смотрел лукаво и ободряюще. От этого мне было еще веселее. Я старался. Да и всем остальным пахарям тоже было весело.
  Не было весело только пионервожатой Анастасии Михайловне Савчук, жившей через дорогу от нас. В тот день она вывела нас в поле. Но её я не боялся. Она училась с братом Алешей в одном классе. Алёша помогал ей решать задачи. А я называл её Анастасией Михайловной только в школе. Дома я называл её Стасей, несмотря на то, что мама велела называть её по имени отчеству всегда и всюду. Но сейчас она смотрела на меня недобро и молчала. А в конце на тоненькой тетради она выставила нам оценки по труду. Единственная из класса двойка была моей. За что?! Я так старательно пел!
  
  Уже много позже, когда я учился в Дондюшанской школе, домой мы ездили на грузовой машине с будкой с молокозавода. Дядя Ананий с Борей Рябчинским сдавали молоко от колхоза. Каждый раз, как только я забирался в кузов, дядя Ананий спрашивал:
  - Коли поiдем ворате бараболю?
  И всем было весело до самой Елизаветовки.
  
  Знакомство со второй дочерью Ивана, Манькой, началось со скандала в доме моей бабы Явдохи. В зимнее воскресенье я с Броником Единаком и Мишкой Бенгой катались возле старого Василя Довганя по, укатанной до стеклянного блеска, дороге. Катались на подошвах собственных сапог. У нас с Броником карманы были наполнены жаренными семечками. У Мишки было пусто. Но, катаясь, семечки мы лузгали втроём.
  Подошедшая Валя Твердохлеб, дочка Маньки попросила семечек. Я не успел сунуть руку в карман. Меня опередил Броник. Он дал мне горсть семечек, которые, чтобы не расходовать свои, более крупные, я насыпал в ладонь девочки. Валя положила в рот семечку, раскусила её, выплюнула шелуху и стала жевать. Внезапно, горько расплакавшись, побежала домой. Броник с Мишкой весело рассмеялись и побежали к Бронику домой. Мне одному было скучно, и я пошел к бабе Явдохе.
  Скоро пришла Манька. Показывая на меня, взывала к бабе Явдохе:
  - Дивиться, стрейно! От ци обеванци не нагодували минi дитину зернетами з перцём?
  Отбиваться было бесполезно. А тут подошла моя мама. Получил по полной. За убежавших друзей тоже. Оказывается, во втором кармане Броника были семечки, натёртые красным перцем. Но это было в далёком детстве.
  
  А потом Манька, кухарившая на многих свадьбах вместе с бабой Явдохой, готовила стравы как на свадьбе брата Алёши, так и на моей. Сама нездоровая, не жалуясь, приходила раньше всех и уходила позже, пока не была вымыта и отдана последняя тарелка. Сама уже пожилая, больная, Манька готовила на похоронах и поминках обоих моих родителей.
   Спасибо. Пусть Земля ей будет пухом.
  
   Имя Мишка Групан я услышал в нашей семье впервые в возрасте пяти лет. После очередной побелки мама вынесла из нежилой комнаты фотографии в больших рамах. Вынув фотографии, рамки вынесла на улицу и старательно красила, тщательно растирая свежий слой краски. После высыхания разложила фотографии и прижала куском картона с тыльной стороны. Потом, прижимая картон к стеклу, аккуратно забила по кругу в старые дырочки по несколько маленьких гвоздей. Затем снова вывесила рамки с фотографиями на стены, подвязывая сзади длинными веревочками. Вывешенные рамки висели в слегка наклонном положении.
  Я любил подолгу рассматривать фотографии после того, как мама их переклеивала или переставляла и снова помещала на стены. Каждый раз они сразу становились малознакомыми и казались более интересными. С малых лет я знал всех родственников по фотографиям. Если что-то было неясно, мама тотчас принималась рассказывать, кто есть кто, кем приходятся нам, где живут.
  Однажды, после того, как мама развесила все фотографии по стенам, к нам зашёл, часто приходивший к отцу, его двоюродный брат Николай Паровой, племянник нашей бабы Софии. Но все его упорно звали Толя Грецив. Прославился он тем, что однажды, купив поросёнка, он обильно кормил его и лелеял. Но поросёнок не рос, не набирал в весе. Росло только рыло, постоянно удлиняясь и выгибаясь кверху.
  В один день Толя налил в тазик поросёнка запаренной дерти. Подойдя, поросёнок, понюхав, похрюкал и отошёл. Нарвав сочного молодого щира, Толя бросил его кабанчику. Тот, старательно обнюхав, справил на охапке лакомой травы малую нужду. Толя открыл стодолу. В самом углу стоял черенок от сломанной лопаты. Взяв черенок, Толя мелко потряс им в воздухе. Держа в опущенной руке, пошел к загончику...
  Развязку видели соседи, прашевавшие в своих огородах. На верёвке, затянутой "зашмургом" на задней ноге, Толя тащил неподвижное тело поросёнка в недалёкую лесополосу. Домой вернулся без поросёнка и без верёвки.
  Особенно возмущалась, видевшая происшедшее, близкая соседка Анелька Кордибановская, востребованная модистка, обшивавшая добрую половину села:
  - Еще в позапрошлом году позычил у Яська полтора кило мяса от лопатки. Не мог зарезать, ошмалить и вернуть долг!?
  А Нянек (Валерий Паровой), родной племянник дяди Толи Грецива, учившийся в седьмом классе, сказал, что если бы его позвали, он бы заколол, ошмалил и разделал поросёнка просто за так. Надо было только попросить классную руководительницу отпустить Нянэка с уроков с самого утра. После обеда положено отдыхать...
  
  Вошедший в комнату, дядя Толя Грецив, осмотрев потолок и стены, остановил свой взор на фотографиях.
  - То не Групан робив тобi таки файнi рамка?
  Мама называвшая своего двоюродного брата не иначе как "Мишка стрея Ивана", деликатно ответила:
   - Ещё в тридцать девятом Мишка сделал эти рамки и подарил, когда Алёше исполнился год.
   - А минi вже таки дуже довго робе. Всё матерiала не пiдбере.
  Только сейчас я увидел рамки, которым так много лет и в которых много лет висели на стене семейные фотографии. Раньше я их просто не замечал, хотя смотрел на них каждый день. Надо же!
  Это как крючок, похожий на маленькую коцюбу, постоянно лежавшую на припечке. Я его видел только тогда, когда мама брала его в руки и тянула с каким-то особым звоном по плите. Потом уже с совершенно другим звуком поправляла кружки конфорки, чистила поддувало или подвигала горячую заслонку к устью печи. Уже засыпая в постели, я безошибочно определял, что мама сейчас делает с коцюбкой. А в остальное время, глядя на плиту, коцюбки я просто не видел.
  Рамок было две. У них были совершенно одинаковые размеры. Но только сейчас я вдруг увидел, что рамки совершенно разные. Окрашенные цинковыми белилами, рамочки приобрели очень нарядный вид. А черные бусинки глаз придавали птицам почти живой вид. Вот только птицы были разные.
  Одну рамку венчали два голубя, сидящие, как говорят, лицом друг к другу. Клювики голубей были так близки, что, кажется, птицы целовались. А перья были вырезаны так, что казались совершенно гладкими и подчеркивали нежность самих голубков. Поверх второй рамки, как на ветке, сидели два орла. В отличие от голубков, смотрящих друг на друга, орлы, круто изогнув шеи, смотрели в противоположные стороны. Форма головы, наклон, погнутые книзу клювы с дугообразной расщелиной сообщали птицам свирепость. Окрашенные теми же белилами, перья орлов были мелкими и казались другого цвета. Глядя на птиц, я удивлялся:
  - Как можно так точно вырезать?
  Тогда же я узнал, что дядя Мишка Групан приходится двоюродным братом моей маме, как Тавик или Боря мне. Уже в школе я узнал, что фамилия дяди Миши - Мищишин. А Групан - это просто его так называют. Как Ваню Василька Горина - Жуком, Алёшу Кугута - Билым, а нашу семью - жидами. Всё встало на свои места. Если отец на листке бумаги в сенях, бравших в долг мясо записывал Поляком, Групаном и Цойлой, то мама, сама родом, как и дядя Миша, с Дидькив, не любила прозвищ. Она рассказывала, что мода на прозвища привезена ещё с Лячины. А еще, рассказывала мама, такой дичины и дурости с именами и прозвищами нет ни в одном селе округи. Каждый раз после этих слов мамы мне становилось обидно за всё моё село.
  
  Что касается Лячины, то старожилы упорно называли так район, с территории которого переехали наши села. Перелопатив интернет, я не нашёл чёткого и вразумительного ответа на этот вопрос. Скорее всего Лячина (Ляшена) была определена как местность, территория, на которой преимущественно проживали ляхи (поляки, поляне - западные славяне).
  В 1964 - 65 годах, работая до поступления в медицинский институт в Мошанской школе лаборантом и учителем географии, я не раз, отвернувшись к шкафам с наглядными пособиями, слышал яростный шепот девятиклассниц, отбивавшихся от одноклассников, в которых уже бушевали возрастные бури. Но я то всё прекрасно видел в отражении стекла в дверцах шкафа!
   - Сиди тихо, не чипай! Не дурiй! Бо лях буде сварити (ругать)!
  Лях - это я. Жители окрестных украинских сёл - Мошан и Боросян упорно называли жителей Елизаветовки ляхами. Жители же ближайших молдавских сел всегда называли моих земляков рус (множ. - рушь) - русский. Так и живем уже второй век. Для одних - ляхи, для других - русские.
  
   Все сказанное дядей Мишей, даже в шутку, было продуманным и весомым. Его наблюдательность была, можно сказать, совершенной. С четырехклассным образованием румынской школы, он, будучи столяром, строителем, печником, быстро, чаще в уме вычислял площадь и кубатуру древесины, кирпича, камня, жести.
   Я был в четвёртом классе, когда пришла очередь удивляться и дяде Мише. Однажды, за какую-то провинность я был оставлен сидеть в классе после уроков. Во времена моего детства была такая воспитательная форма наказания. Оставленных после уроков собирали в одну из классных комнат, в которой учитель подолгу объяснял наказанным за незнание пройденный урок. Слушать должны были и наказанные за нарушение дисциплины и другие проступки.
   Тогда Иван Фёдорович Папуша упорно вдалбливал оставленным семиклассникам способ определения площади различных по форме треугольников. Тот день оказался первым в моей жизни уроком геометрии. К концу отбывания срока на моём месте лишения свободы, я уже знал: что такое треугольник, катеты и гипотенуза, периметр любой геометрической фигуры и, наконец, площадь треугольников различной формы. Я научился опускать перпендикуляр и определять высоту треугольников как с тупым, так и с острым углами.
  Стала откровением возможность разделить многоугольник на треугольники. А ещё Иван Фёдорович тогда сказал, что настоящий математик строит и вычисляет все фигуры с помощью циркуля и линейки, ровной только с одной стороны без делений. И, что даже линейку можно превратить в циркуль. Это было удивительно интересно.
   Придя домой, я вытащил из массивной шуфляды платяного шкафа Алешины старые учебники. В том числе и по геометрии. Самым лучшим и понятным оказался учебник геометрии для шестого класса. До позднего вечера медленно листал его, погружаясь в волшебный мир геометрических фигур. Многое было непонятно, но всё было очень занятно.
   Однажды зимним вечером у нас собрались взрослые, среди которых был дядя Миша, Толя Грецив и ближайший сосед Николай Гусаков. Слушали радио. За разговором зашла речь о моей учебе. Надо же, когда они входили в наш дом, мама, не церемонясь, выговаривала мне за небрежно выполненное домашнее задание.
  С этого и пошёл разговор. Как хорошо учится Алёша, скоро будет фельдшером, а Женик... Женик будет хвосты быкам крутить или собак по селу гонять будет вместе с Броником Петра Якового и Мишкой Бенгой. Броник Петра Якового - это мой троюродный брат Броник Единак, учившийся со мной в одном классе. Слова эти не вызвали в душе моей никаких честолюбивых порывов. Совершенно! Хвостов я ещё, правда, быкам не крутил, но собак гонял с удовольствием. Лишь позже достиг моего разума истинный смысл разговора.
   Дядя Миша, спросив какие оценки у меня по арифметике, нарисовал доску, даже узоры вывел. А потом предложил мне определить площадь нарисованной доски, указав размеры. Посмотрев на рисунок, я спросил:
   - А яка за груба дошка?
  Все, включая моих родителей, рассмеялись. Но дядя Миша, улыбнувшись, сказал:
   - Пусть будет двадцатка. Два сантиметра. - и пожал плечами.
  Через пару минут я протянул лист, исписанный числами, и сказал:
   - Столько-то.
  Дядя Миша довольно хмыкнул и с гордым видом написал свой результат. Его результат оказался в два с лишним раза меньше моего. Почему?.. Ага! Вот почему!
   - Так вы высчитали площадь только одного боку, а у доски их целых шесть.
  Все гости склонились над тетрадным листком. Дядя Миша стал пересчитывать. Потом все числа сложил в столбик. Через минуту комментарии были излишними.
   Затем дядя Миша нарисовал прямоугольный треугольник и, оставив те же размеры, спросил:
   - А если доска клином?
  Это мы в уме. Площадь широкой стороны разделил на два.
   - Да-а... - только и сказал дядя Миша.
  Но дядя Никола Гусаков, все годы работавший в колхозе землемером, не унимался:
   - А вот тако... Скiлько тут буде гектарив? - после чего нарисовал поле и у каждого края написал по цифре.
  Дядя Миша вмешался:
   - Лешайте, Неколо! Хвате! То не для дитины. И так добре знае.
  Я залез на лежанку. Взял линейку и чистый листок в клетку. Всмотрелся. Хорошо подходят две клеточки на сто метров. Как раз один сантиметр. Четыре клеточки, две прямо, а две в сторону, сто на сто - один гектар. Это мне Тавик говорил! Нарисовал. Получился, помню, неправильный четырехугольник, совсем как тот, что рисовал сосед. Долго не подходила по размерам четвёртая сторона, пока не догадался использовать линейку, как циркуль. Так соединил стороны последнего угла. Но тут нельзя просто умножить длину на высоту! Как-то сама собой пришла мысль разделить четырёхугольник на два треугольника. Перпендикуляры удачно опустились на одну общую сторону. Измерил высоту каждого треугольника. А дальше - совсем просто! Вот площадь каждого треугольника. Потом сложил. Послюнявив химический карандаш, написал. Чтобы было отчётливее. Не слезая, протянул с лежанки лист.
  Гусаков полез во внутренний карман кафтана. Вытащил сложенную вдвое вдоль, потёртую ученическую тетрадь. Открыл. Поводя пальцем по страницам, долго искал. Наконец выпрямился:
  - ... ... ... твою мать! Зэмлистроитиль з райсполкому з Тэрнове довше щетав то самэ поле в Понорах. Тай ше скiлько находелеси з метровкою по полю. Як те щетав? А ну, каже! Показуй!
  Быть в роли учителя и объяснять мне нравилось всегда. А особенно, если я сам знал то, о чём меня спрашивали. Спустившись с лежанки, сел за стол. Дядя Миша геометрию поля освоил сразу. Потом, наконец, сказал, что понял и землемер дядя Никола. Дядя Толя Грецив не вмешивался. Только в конце, прицокнув языком, сказал:
  - От жидик!
  Потом долго дядя Никола Гусаков давал мне задания. Выполняя их, я, скорее всего, вычислил, все колхозные пахотные и не пахотные площади. Когда он уходил, мама отворачивалась к плите. Плечи её коротко сотрясались. Это означало, что моей маме очень весело!
  
  Следующим летом отец, поехав навестить Алешу, привёз из Черновиц комплект для кафельной печки. Кафельных печек в селе ешё не было. Нужен был мастер. Дядя Симон, живший в Диметрештах и бывший печником, тогда кафельных печек ещё не возводил. На месте мастеров не нашлось.
  Уже летом, вернувшись из очередной поездки в Черновцы, отец приехал не один. Рядом на пороге дома стоял приехавший с ним печник. Лет пятидесяти, одетый в потёртое солдатское ХБ, не по сезону летом на ногах были кирзовые сапоги. За плечами был увесистый выцветший рюкзак, наполненный инструментами. Наш дом сразу же пропитался запахом немытых ног, сопревших портянок и сапог. А следующим утром мама, вытащив подушку на улицу, долго изучала её. Выбив, за прищепки повесила сушить до вечера.
   Спросив, где будет стоять печка, долго мерил, считал, потом снова мерил. Потом отец старательно выпиливал доски в полу, укорачивая лигари (лаги). Потом заливал фундамент под печку, выравнивал под ватерпас. Мастер больше стоял в стороне и смотрел. Мама вначале посмеивалась.
   Подсчитав пакеты с кафелем, мастер взялся за дело. Работал очень медленно. Сначала укладывал ряд-два огнеупорных кирпичей, потом с помощью проволочных крючков и петель, крепил, заполненные глиняным раствором, кафелины. После каждой уложенной кафелины садился на низенький табурет и подолгу курил. Обедал не спеша. К обеду обожал стопку сливянки. После обеда час-другой спал на топчане под старой грушей.
   Однажды к нам зашёл дядя Миша. Мама еще во дворе тихо попросила его:
   - Мишка, подивись за роботой сэго майстра. Ты розбираешьси. Мини здается, шо вiн дуже помало робе. В мени всё вже кипит.
  Дядя Миша долго наблюдал за работой мастера. Потом молча пересчитал взглядом уложенные кафелины и еще лежащие в картонных пакетах. Когда пришел отец, дядя Миша вышел за ним на улицу. Вполголоса сказал:
  - Николо, тебе больше, чем на ряд, не хватит кафеля. Я подсчитал.
  Отец не поверил. Зашли в дом, стали считать. Точно. Не хватает, и много.
   - Как же так? - вопрошал отец у мастера.
  Тот пожимал плечами:
  - Мабуть купили менше...
  Стали мерять и считать заново. Оказывается мастер на одну кафелину увеличил длину всей печки.
   Отец попросил дядю Мишу пару дней присмотреть за мастером, а сам поехал в Черновцы. Вечером следующего дня отец привез в пакетах недостающий кафель. За эти два дня дядя Миша с удовольствием включился в процесс воздвижения печки, на ходу осваивая профессию кафельщика. Быстрыми темпами строительства печки мастер был недоволен, чего, кстати, не скрывал.
   Однажды в саду дядя Миша сказал:
   - Николо! Это какой-то тёмный человек. Он хорошо знает все, что касается леса. А среди людей, как будто и не жил. Наверное, какой-то бандера.
   Наконец печка, благодаря дяде Мише, была достроена. Мастер, неохотно собрав свой рюкзак, уехал. Отец проводил его до станции, купив, по предварительной договоренности, билет до Черновиц.
  
   После отъезда взрослые ещё пару недель говорили о загадочном мастере. Бандеровец он или нет, яснее не стало. Сейчас я полагаю, что скорее всего это был бомжевавший одинокий человек, который, столоваясь довольно обильно три раза в день, да ещё со стопкой сливянки, просто тянул время.
  
  С тех пор отец ещё два раза переделывал кафельную печь. Оба раза перестраивал её дядя Миша. Воздвигал печку дядя Миша за полтора-два дня.
  
  В семидесятом брат Алёша, работавший тогда заместителем главного врача района, достраивал новый дом. Двери и окна делал дядя Миша. Когда он приступил к остеклению окон, я, будучи студентом, ему помогал. Тогда я узнал, что окна, двери и полы родительского дома в Елизаветовке в тридцать девятом делал дядя Миша. А позже, в сорок восьмом, после ограбления дома двоюродной сестры мамы - Анны Гудема-Брузницкой, в нежилой комнате нашего дома дядя Миша установил ставни со штангой по диагонали. Сделанные добротно и плотно закрываясь, эти ставни впоследствии здорово помогали мне, когда я осваивал мастерство фотографии.
  Окна и двери моего, построенного в семьдесят пятом, дома так же делал дядя Миша. Материал на окна он забраковал, мотивируя непригодностью для них архангельской ели. Древесина была настолько рыхлой, что прижатая стамеска погружалась в дерево довольно глубоко, сминая, а не разрезая его. Отец тогда настоял на своём. Двери, изготовленные тогда из сибирской древесины, звенящие, как гитара и пускающие смолу, стоят до сих пор. Окна, всё же прослужившие сорок лет, в прошлом году я сменил на современные стеклопакеты с термо- и звукоизоляцией.
  Уже на склоне лет дядя Миша сконструировал почти миниатюрную многофункциональную веялку, позволяющую очищать семена от размеров с фасоль до макового зерна. Я видел её в работе. Использовав вместо шарниров с подшипниками эластичные прорезиненные ленты, дядя Миша добился малошумной работы веялки, практически, без износа деталей. А вместо прашовки сапой, придумал и сконструировал оригинальный ручной культиватор.
  На похоронах каждого из родителей дядя Миша, сам немолодой, активно помогал. Гробы обоих родителей бархатом, атласом и бахромой обивал дядя Миша.
  А сейчас уже нет и его. Пусть земля ему будет пухом. А мы будем помнить.
  
  Мне было около пяти лет, когда я познакомился с самым старшим из братьев Мищишиных - Александром. Каждого Александра в нашем селе в те годы звали Сяней. Как я ему тогда был благодарен!
  Шла вторая половина зимы пятьдесят первого. Суровой и длительной. По рассказам родителей, снега не таяли до конца марта. Удивительно, но события того дня запомнились. Я только что вернулся со двора. Начинало темнеть. Мама, сдёрнув с моих ног черные валеночки в таких же черных галошиках, привезенных отцом из Могилёва, подсадила меня на высокую, за печью, кровать. Валенки велела положить в теплую нишу под лежанкой. Чтобы до утра высохли и на второй день были тёплыми.
  Тринадцатилетний Алеша был на печке. Скорее всего, при свете керосиновой лампы, учил уроки. Несмотря на выдающиеся способности, Алёша учился очень старательно. Подолгу и всегда тщательно выполнял домашние задания. А к вечеру к нам приходили Савчукова Стася и Лозик. Сначала переписывали, а потом Алёша им подробно всё объяснял.
  Услышав, что я взобрался на кровать, Алёша отставил книгу и стал показывать мне "кино". Это было в те годы модное теневое представление. Между лампой и стеной, либо занавеской с помощью рук, двигая пальцами, Алёша проецировал на задёрнутую занавеску двигающиеся звериные тени. Самого Алёши и лампы не было видно, но по занавеске двигались гуси, зайцы, петух с высоким гребнем. Но страшнее всех были волк, верблюд и рогатый козёл.
  Я давно знал, что это всё сам Алёша, но было жутко до нудьги в животе. Я резко отдернул занавеску и замахнулся валенком. Алёша отскочил вглубь печки, в самый угол. Я швырнул валенок. Алёша уклонился и мимо меня спрыгнул на кровать. Пока я поднимал второй валенок, он встал на подоконник. Вероятно, надеялся, что у меня хватит соображения, и я не стану швырять обувь в сторону окна. Не тут-то было! Я с силой швырнул валенок, обутый в галошу. Вместо того, чтобы поймать, Алёша оперативно увернулся от валенка. Звон стекла... и валенок зарылся в глубокий снег перед нашим домом.
  Услышав звон разбитого стекла, отец поспешил в дом. Последовал короткий разбор полёта валенка, после чего отец, наскоро одевшись, убежал. А мороз, по рассказам родителей, был далеко за минус десять. Мама, ругая нас нас обоих, вынула осколки и заткнула разбитый проём старым одеялом. Вскоре явился отец. С ним и был дядя Сяня, работавший тогда в колхозе бригадиром строительной бригады. Сняв размер, он ушёл. Отец в это время вынимал последние осколки разбитого окна. Ножом скоблил замазку.
  Вскоре пришёл дядя Сяня с двумя кусками вырезанного стекла. Вставил очень быстро. Поскольку кита (замазки) не было, зашпаклевал замазкой из теста. До весны.
  
  В шестьдесят втором отец купил сервант. По тем временам - вещь в селе редкая и дорогая. Задняя стенка надставки была зеркальной. Приготовив место для новой мебели, мы с отцом пошли в сельский магазин. Сначала принесли более тяжелую нижнюю часть.
  Когда мы пришли в магазин за верхней секцией, на верхней полке стеллажа я увидел нечто, захватившее мой дух. Там стояла, привлекая мой взор матовым отливом, довольно большая алюминиевая кастрюля. Я с зимы мечтал о такой. А нужна мне была такая кастрюля для изготовления шасси двухлампового сверхрегенеративного радиоприёмника УКВ диапазона. Боясь, что кастрюля единственная, я упросил отца купить её немедленно. Цена её по тем временам была немалой. На одной из ручек кастрюли было выбито: 7,5 л. Цена 2 р. 74 коп. 7,5 л. - это семь с половиной литров.
  Отец предложил отнести верхнюю секцию, а потом прибежать за кастрюлей. А мне так не хотелось расставаться с кастрюлей на целых пятнадцать минут. Моё встречное предложение отец неохотно, но принял. Продев палец в заушину, я взялся за зеркальную секцию с одной стороны, отец с другой. Понесли. Всё хорошо, но крышка качающейся на пальце кастрюли грозила съехать. Заушина больно давила на палец, который скоро совершенно онемел. Поправив раз крышку, я предложил, чтобы отец взвалил на своё плечо относительно лёгкую секцию.
  А я гордо и бережно нёс драгоценную кастрюлю уже двумя руками. Прошагав за отцом метров двадцать, я увидел, как в самом центре зеркала, там, где было его плечо, внезапно появилась чёрная звезда. Лучи её на моих глазах молниеносно расползлись в разных направлениях, как от солнца. Отец опустил секцию на дорогу, осмотрел её и лишь после этого совсем выразительно посмотрел на меня.
  Реакцию мамы описывать не буду, но отец понял, что горячего борща из купленной кастрюли ему не видать долго. Испугавшись, что мама неправильно поняла истинную цель покупки кастрюли, я поспешил проинформировать маму о другом, более высоком предназначении моей кастрюли. Предстояло зубилом высечь дно по кругу вдоль изгиба и рассечь сверху донизу. Затем, распластав, выровнять обечайку деревянным молотком в ровный плоский лист. И лишь потом вырезать углы и гнуть шасси для будущего моего радиоприёмника.
  Лучше бы я этого не говорил! Мама почему-то не могла смириться с реализацией моей идеи и пламя конфликта в отдельно взятом семействе, не успев потухнуть, разгорелось с неожиданной силой. Моё желание понизить градус конфликта совершенно искренним предложением подарить маме новую, но ненужную мне крышку от купленной кастрюли, возымело абсолютно обратное действие. И это вместо благодарности! Обычно мама все ситуации в семье разруливала спокойно и вполголоса. А тут!... Одним словом все соседи получили море удовольствия.
  На второй день мама обклеила место зеркала обложками журнала "Огонёк."В тот же вечер отец написал письмо-заявку на мебельную фабрику, благо адрес был наклеен на задней стенке нижней секции.
  
  Сервант тот сейчас у меня. Как память о родителях и о том, уже так далёком, времени. Наклейка с адресом и ценой за пятьдесят пять лет не выцвела до сих пор.
  
  Недели через три через "Посылторг" получили зеркало, упакованное во множество толстых картонных листов. Отец решил вставить зеркало сам. Снял задний лист фанеры. За ним такой же лист более тонкого картона. Когда приложил зеркало, по длине пришлось отлично - 115 см. А по ширине вместо 47 прислали все 50 см. Мама предложила отправить зеркало на фабрику. Но назавтра отец пришел с дядей Сяней.
  Пришли оба в приподнятом рабочем настроении. Едва увидев своего мужа и двоюродного брата, мама запротестовала:
  - Сяню! Ты сегодня иди домой! Тебе надо отдохнуть! Не надо тебе сегодня браться за зеркало!
  - Ганю! Или ты меня не уважаешь. Ты моя двоюродная сестра. Николе я - двоюродный племянник. Неужели, ты думаешь, что я задумал что-либо плохое?
   - Я вже не маю шо казати! - в сердцах сказала мама и повернулась к отцу, - А ты мне завтра расскажешь про зеркало и про Сяню. Про то, как вы нашли друг друга? А потом я тебе всё скажу!
  Мама порывисто вышла из дома. Ушла, несмотря на надвигающиеся сумерки, в огород.
  А я остался с отцом и дядей Сяней, чтобы разделить с ними судьбу. Дядя Сяня достал из нагрудного кармана алмаз. Под зеркало подстелили мамину шаль. Натянули по линии квадратов. Дядя Сяня отмерил точно 47 сантиметров. Подвинул зеркало. А потом без линейки, одним махом, не спеша, провел шипящую линию. Затем пододвинул зеркало на край стола и стал постукивать снизу головкой алмаза. Мне казалось, что он стучал целую вечность. То там, то там. От напряжения у меня заныла поясница. А дядя Сяня всё также продолжал мерно стучать.
  И вдруг - чудо! Щёлк! В руке дядя Сяня держал зеркальную линейку длиной 115 см. и шириной ровно 3 сантиметра. Это при полусантиметровой толщине зеркального стекла!
  Дядя Сяня принялся вставлять зеркало. Отец вышел на крыльцо:
   - Ганю!
  В ответ гробовое молчание. Отец набрал в грудь побольше воздуха:
   - Га-аню!
  Из глубины сада донеслось:
   - Чего тебе?
   - Иди сюда!
   - Никуда я не иду. Подметайте осколки сами! Веник и совок в летней кухне! И чтобы на полу не осталось ни одного стёклышка!
   Пришла очередь кричать дяде Сяне:
   - Ганю!
  Мама неторопливо подошла:
   - А тебе чего надо?
   - Таж зайде до хаты!
  Мама неуверенно вошла в дом. Сервант уже стоял на месте. Дядя Сяня успел поставить картон, фанеру и забить по кругу гвоздики. Отец, стоявший в дверях, примирительно вопрошал:
   - Ганю! Ну можно тако було чоловiка так тяжко габзувати (ругать, корить, позорить)?
   - Его не габзувати! Его вбете тра и тебэ разом з ним!
  В тот вечер дядя Сяня ушел от нас поздно, когда мы с мамой уже спали. На второй день я спросил отца:
   - Чего вы так допоздна сидели?
  За отца ответила мама:
   - В зеркало не могли насмотреться, какие они оба красивые! Как...
  Красоту родственников мама украсила образным сравнением с сочным эпитетом, которые мне неловко сейчас повторить.
  
   Я уже работал в районе, когда родители на семейном совете решили построить во дворе печку. Для выпечки хлеба. Маме с её давлением и больными ногами трудно было выдержать почти суточный марафон выпечки хлеба в тесной низенькой кухне.
   Отец завёз кирпич, глину. Пригласил знакомого печника из Брайково. Печка вышла на славу. Не успели сесть поужинать, как хлопнула калитка. Во двор вошёл, возвращающийся с долины, дядя Сяня.
  - Бог в помощь!
  - Давай Сяню, садись. Поужинаешь с нами. А то Стася в больнице. - предложила мама, а потом спросила. - Как она себя чувствует? Как она дышит?
  Сели за стол. Ужинали долго, пока не начало смеркаться. Встав из-за стола, дядя Сяня подошел к печке. Прикурив, сунул спичку в устье. Внимательно вглядывался внутрь печки, пока не догорела до пальца зажженная спичка. Помахав пальцами, подул. Повернулся к маме:
  - Ганю! А ну дай лямпу!
  - Сяню! Никакой лямпы я тебе сегодня не дам! Смеркается! Что ты там хочешь видеть?
  - Ганю! Я шо тоби зеркало погано врiзав ?
  Этот довод перевесил все контраргументы мамы. Отец пошел в летнюю кухню и скоро вернулся с керосиновой лампой. Засветив лампу, дядя Сяня внимательно осмотрел внутренность печки. Брайковский печник стоял рядом, как ученик, сдающий экзамен. Они знали друг друга давно. Оба классные печники.
  - Склав файно! Але дуже рипата з середины. Николо! Принеси жгребло (чесало для скота)!
  - Не надо тебе никакого жгребла! Я что, танцевать буду в этой печи? Два - три раза протоплю и всё лишнее само обсыпется! - протестовала мама.
  Отец в это время принес жгребло. Кинув его в печь, дядя Сяня, держа на вытянутой руке лампу, полез в устье печи.
  - Сяню! Не лезь! Я тебя прошу. Еще развалишь мне печь!
  - Ганю! Молчи уже! Не мешай человеку! - вмешался отец.
  Вскоре раздались звуки скребка, сдирающего выступившие в процессе кладки комки глины. Дядя Сяня добросовестно скрёб внутренность печки, отрываясь только на поминутное чихание. Потом его ноги, лежащие на припечке, показали, что дядя Сяня повернулся и принялся чистить другую половину свода печи.
  Внезапно ноги дяди Сяни дернулись и вся кирпичная масса с глухим грохотом обрушилась внутрь, накрыв собой специалиста. Из печки дядя Сяня выбрался не через устье, как залез, а наверх, сквозь груду наваленных на него кирпичей.
  Мама долго не могла промолвить ни слова. Как она говорила потом, её глаза отказывались верить тому, что произошло. Печник, строивший печку, оцепенел. Отец и дядя Сяня стояли перед мамой, как нашкодившие школьники. Оправдываясь, дядя Сяня смиренно вымолвил:
  - Мени лямпа в голову дуже впекла.
  Наконец маму прорвало:
  - Я вам что говорила? Я вас не предупреждала? Вам печка показалась рипатой? Молчите? Та-ак!
  И уже обращаясь к отцу, приказала:
  - Забери у Юзи нашу переноску. Повесь вот тут, повыше. Сегодня обчистить все кирпичи от глины. Иначе завтра будете отгрызать своими зубами!
   В это время я, поздно возвращаясь из служебной поездки в Руди, притормозил у ворот родительского дома. Вышел из машины. А со стороны погреба мамин голос продолжал:
   - Завтра, как только погонят худобу в поле, всем быть здесь и до вечера чтобы мне уже стояла готовая печь!
   А в ответ... - тишина...
  Наливая мне в банку молоко, мама рассказала в подробностях о событиях прошедшего вечера. Потом отвернулась, ставя кастрюльку на конфорку газовой плиты. Плечи её вдруг бурно затряслись.
  Я, помня рыдания мамы в моем, так уже далеком, детстве, когда, объевшись на поле сахарной свеклой, погибла самая лучшая наша корова Флорика, принялся успокаивать:
  - Мама, не надо! Из-за печки так переживать? Тебе здоровья на всё не хватит!
  Мама, вытирая слёзы, повернула ко мне порозовевшее лицо. Моя мама... смеялась!
   - Хочу сердиться, а оно всё внутри смеётся!
  Следующим вечером печники расходились, с чувством пожимая друг другу и хозяину руки. О том, чтобы залезть в печь и шлифовать её свод изнутри, никто уже не помышлял.
  
  А если серьёзно... В 1983 году Александр Иванович, рабочий строительной бригады, возвращался с работы мимо школы. Во дворе группа учеников и родителей в главе с директором школы Иваном Фёдоровичем Папушой безуспешно собирали какой-то стенд. Подошедший Иван Александрович пару минут смотрел на работу, а потом стал помогать, на ходу объясняя.
  Закончив установку стенда, Иван Фёдорович обратился к дяде Сяне:
  - Александр Иванович! Вы так толково объясняли, что даже я понял. У меня возникла одна идея. Давайте встретимся завтра в школе с утра.
  Наутро Иван Фёдорович предложил Александру Ивановичу стать учителем труда в школе.
  - Я без образования, опыта работы с детьми нет. Надо кого-нибудь помоложе. - осторожничал Александр Иванович.
  - Ничего, не боги горшки обжигают. У меня тоже когда-то после армии был первый день педагогической работы. - ободрил Иван Фёдорович.
  Так нечаянно Александр Иванович стал педагогом. Получалось неплохо. В совершенстве знающий обработку древесины, будучи мастером на все руки, учитель учил своих питомцев элементарным приёмам обработки дерева и металла. Вместе с учениками старших классов проводил текущий ремонт школьных полов, окон и дверей. Делал спортивные снаряды. Организовывал выставки детского технического творчества, готовил наглядные пособия.
  На итоговом занятии по окончании курсов усовершенствования учителей труда в шестьдесят шестом в числе немногих получил в группе оценку "Отлично". Каково же было удивление кураторов, когда узнали, что, получивший отличную оценку педагог закончил только четыре класса румынской школы, оконченной почти сорок лет назад.
  В восьмилетней школе почасовая недельная нагрузка учителя труда была мизерной. Заработная плата была ниже минимальной. В шестьдесят восьмом пришлось вернуться в строительную бригаду. В качестве бригадира в составе Дондюшанского КСО строил животноводческий комплекс в Плопах. Тогда это был объединённый с Елизаветовкой один колхоз.
  
  В диких девяностых комплекс был варварски разрушен и разворован новоявленными "строителями новой жизни". Разрушили, как поётся в "Интернационале", до основания. Вот только строить новое никто не спешит. Проезжая мимо, каждый раз испытываю какую-то неуёмную глухую тоску, безысходность. Как будто подло обокрали меня. На бугристой от развалин территории летом обильно растут полынь и лебеда. Ощущение - как после ядерной бомбардировки!
  
  Самого младшего из братьев, Сережу, я знал, кажется, с пеленок. Он, будучи на два года старше Алеши, часто бывал у нас дома. Мне было невероятно интересно, когда Сережа приходил к нам в гости. Он быстро и красиво чинил мне карандаши. Помогал Алёше оформлять какие-то альбомы. Вырезал мне из бумаги и веток клёна и липы различные фигурки, рисовал на бумаге всё, что видел. Нарисовал он и меня.
  Нарисовал очень похоже, но с такими огромными ушами! Мои уши вообще были моей большой проблемой. Глядя в зеркало я ненавидел себя и мои уши. Особенно после того, как раз в месяц меня стригли наголо. Уши мои после стрижки как-то мгновенно вырастали. После того, как меня стригли, я смотрелся в зеркало и прижимал свои уши к голове. Вроде лучше. Но как только отпускал, уши, как локаторы, мгновенно занимали боевую позицию.
  
  Стричься я вообще не любил. В теперь уже далёком детстве нас всех скопом стриг отец Серёжи Тхорика, как его называли в селе - Иван Матиев (Матвеевич). Жили они тогда у деда - дяди Василька Горина. Раз в несколько недель он выносил и устанавливал под клён табурет. Чаще это было по субботам. Сначала он стриг Серёжу. А потом по очереди. Кто храбрее, тот и садился на пыточный табурет. Всех без исключения стригли наголо. На ножах машинки скрипела пыль с песком. Машинка больше "скубала", нежели стригла. Мы не плакали, но само "скубание" как будто поворачивало невидимый кран. Из наших глаз и носа лились ручьи, оставляя за собой широкие разводы.
  
  Особенно неприятно было, когда смотрелся в зеркало на веранде, а солнце светило мне в затылок. Тогда мои уши становились багрово-оранжевыми, казалось что солнечные лучи проникают через тонкие хрящи. Я старательно заправлял мои уши под шапку-ушанку, на уроках сидел, прижав ладонями уши к голове, оставив спереди щель, чтобы слышать все, что делается в классе. Оттягивал стрижку до самого последнего. Надеялся, что отрастающие волосы закроют уши, сделают меня хотя бы чуть более красивым.
  А тут! Такое нарисовать! А ещё говорит, что он двоюродный брат моей мамы. Хорош родственничек! Я понимал, что уши у меня большие, но не такие же! Не мог нарисовать покрасивее?! Чтобы были как у Мишки Бенги или у Коли Пастуха. Было обидно до слёз.
  
  Сейчас, на склоне лет, когда я, как и многие родственники по линии бабы Явдохи, прогрессивно теряю слух, согласен на самые большие уши, даже пришитые. Лишь бы восстановился слух. Но увы! Издавна говорят: сапожник без сапог.
  
  После школы Серёжа безуспешно поступал в сельхозинститут. Ушел в армию. Потом Киевский политехнический, механический факультет. Закончил с красным дипломом. Был направлен на работу в Горький. Потом снова Киев. Работал в конструкторском бюро крупного завода. Но тянуло к земле. Вернулся в Елизаветовку. Был принят на работу преподавателем в Цаульском совхоз-техникуме. Закончил дополнительно заочное отделение механического факультета Кишиневского сельскохозяйственного института. Неравнодушного в работе, назначили главным инженером совхоза с совмещением преподавательской работы.
  С увлечением занимался рационализаторской и изобретательской работой, все новое и прогрессивное тут же внедрял в производство, а в аудитории выносил на суд студентов. Его авторский проект на линию по автоматизированной очистке зерна получил диплом, медаль и денежную премию ВДНХ в размере 20000 рублей . Но для получения премии было необходимо представить копию заявки на авторское свидетельство и патент в Госкомизобретений со справкой о принятии к рассмотрению. Утвердить заявку должен был руководитель высшего звена одного из ведомств министерства сельского хозяйства.
  Когда Сергей Иванович зашел за подписью, ему было предложено оставить документы для ознакомления и зайти попозже. Когда он зашел забрать подписанные материалы заявки, ему без обиняков было предложено поделить авторство и премию. В противном случае подписи и официального направления Сергею не видать. Слушая через несколько лет рассказ Сергея, я вспомнил другое.
  
  В те времена была такая порочная практика. Уже после защиты моей кандидатской диссертации, покойным ныне приятелем мне была рассказана не выдуманная история произошедшей в Киеве драмы, если не сказать - трагедии.
  Это было в самом конце семидесятых. Один молодой научный сотрудник, выполняя диссертационную работу на соискание ученой степени кандидата наук, сделал настоящее большое открытие. Оно в корне меняло подход к диагностике одного из распространенных заболеваний. Одновременно предложенная концепция давала возможность выйти на принципиально новый, приоритетный уровень эффективного лечения ряда других заболеваний.
  Соискатель представил материалы своему научному руководителю. Внимательно ознакомившись, профессор с ходу понял ценность идеи. Он сразу же проинформировал своего ученика, добавив, что при соответствующем оформлении, его работа тянет на ученую степень доктора наук, минуя кандидатскую. Но надо было срочно оформить заявку на открытие и на вытекающие из него несколько изобретений, имеющих революционное значение в этой области науки.
  Работали вдвоём оперативно, засиживаясь на работе далеко за полночь. В конце оформления документов благодарный ученик, стесняясь, предложил своему шефу соавторство. Так же стесняясь, молодой профессор, поблагодарив, согласился. Осталось получить рецензию и официальное направление института. Дожидаясь очереди в приемной заместителя директора института по науке, соискатель и его шеф вполголоса оговорили возможность включения в число соавторов самого заместителя по науке, заслуженного деятеля науки. Чтобы авторский коллектив был более авторитетным и весомым.
  Внеся поправки, заместитель предложил включить в число соавторов самого директора, мотивируя, что так все заявки пройдут экспертизу более оперативно. Директор института, подавший на конкурс в Академию Наук для присвоения ему ученого звания члена-корреспондента АН, в свою очередь, предложил включить в число соавторов настоящего мастодонта науки, академика нескольких академий. От его голоса зависело присвоение директору института звания член-корра.
  Чтобы было весомей, все заявки было решено подавать от Академии Наук, с чем все согласились. В который раз меняя авторский состав и обосновывая долю вклада каждого соискателя, буквоеды из канцелярии Академии наткнулись на на никем не отменённое, почти полувековой давности Положение. В одном из параграфов предписывалось включение в число соавторов не более трёх соискателей с долевым участием каждого не менее тридцати процентов.
  Надо было исключить двух соискателей. Об исключении академика, кандидата в член-корры и заслуженного деятеля наук речь не шла. Без малейших колебаний вычеркнули из числа соавторов фамилию безвестного молодого аспиранта и его руководителя - молодого профессора.
  Заявка благополучно прошла. Как говорят, без сучка и задоринки. Были выданы соответствующие патенты. Академик, уже член-корр и заслуженный деятель науки стали лауреатами Государственной премии. Молодой профессор слёг с тяжелейшим обширным инфарктом, сделавшим его глубоким инвалидом до конца жизни. А его аспирант, высидевший в реанимации пять недель у постели тяжело больного шефа, уехал в глухое село к северу от Конотопа. На самой границе с Брянщиной. А потом исчез. Говорят - принял постриг в Святогорской Свято-Успенской Лавре.
  
  Шокированный бесцеремонностью, Сергей Иванович ушёл, захватив со стола пакет документов. Так и не получил никто ни патента, ни премии. Подав заявление об освобождении его от обязанностей главного, продолжал преподавать механизацию сельского хозяйства.
  Вскоре был приглашен заместителем директора по учебной работе Сорокского техникума механизации и электрификации сельского хозяйства. Коллектив оказался дружным, да и студенты Сергея Ивановича обожали.
  Однажды, сидя в рабочем кабинете, услышал нарастающий гул и крики. Выглянув в окно, оцепенел. По ту сторону стен развернулось настоящее побоище. Дрались его студенты с огромной толпой цыган, претендовавших на, принадлежащий техникуму, участок земли под частные застройки. Сергей Иванович схватил телефон. Несколько раз подряд набрал номер милиции. В трубке бесконечные короткие гудки.
  Выскочив на улицу, заместитель директора бросился в самую гущу дерущихся, где цыгане теснили студентов. У многих лица были окровавлены. Защищая, встал между студентом и молодым разъяренным цыганом. Тот дрался острой сапой, насаженной на длинный деревянный черенок. Оттолкнув студента, Сергей Иванович принял всю агрессию нападавшего на себя.
  Цыган в очередной раз взмахнул сапой, целясь в голову преподавателя. Сергей Иванович успел подставить руку. Черенок сапы сломался. Острый конец черенка попал в область левого глаза. Все вокруг сразу стало красным. Студенты с трудом выдернули своего педагога из гущи дерущихся.
  Приехав домой, жене сказал, что травму получил в механической мастерской. Якобы вырванной из патрона станка заготовкой. Однако друзья Лены, его дочери, - студенты Сорокского техникума рассказали правду. Зина, жена Сергея, поставила вопрос ребром. Пришлось ему вернуться на преподавательскую работу в Цауль.
  
  Его, казалось, избыточная принципиальность не раз мешала карьерному росту. Много десятилетий назад он был вызван к районному начальству, курирующему кадровые вопросы. Ему было предложено подумать о том, чтобы возглавить хозяйство в родном селе - Елизаветовке. На завтра велели прибыть в район со своими соображениями и окончательным решением.
  Решение возглавить совхоз или колхоз в родном селе Сергей Иванович вынашивал в душе ещё несколько десятилетий назад. Будучи студентом и молодым инженером, он не раз разворачивал перед моим братом Алексеем рулоны с набросками планов по реконструкции нашего села, его благоустройству, радикального изменения инфраструктуры. На чертежах четко выступала линия газопровода, водопровода, канализации с очистными сооружениями и другие жизненно важные службы села, включая новый медпункт, баню, прачечную, пекарню, столовую и дом для семейных торжеств. Во главе угла всех социальных и культурных преобразований Сергей видел современный консервный завод с несколькими линиями и гибким, легко сменяемым, круглогодичным производством.
  Подсчитав число родившихся с сорок восьмого по пятьдесят третий, видел в своих проектах детские ясли-сад за правлением колхоза (там где они и сейчас). Одноэтажное здание ёлочкой вмещало в себя шесть светлых комнат для всех возрастных групп. По 30 - 35 детей в каждой группе с учётом детей, привозимых автобусом из Боросян. Современный пищеблок с электрическим подогревом. Садиковый кинозал, в котором малята смогут регулярно смотреть мультики и не только.
  
  Тридцать детей ежегодно. Только одних дошколят будет в селе до двухсот в его садике. Пришлось бы к школе пристраивать классы. По прогнозам Сергея, численность жителей Елизаветовки до двухтысячного года должна составить не менее тысячи человек.
  Представляете, какой видел Елизаветовку Сергей Иванович, наш земляк! А сейчас! Не хочу и не могу писать! Не поднимается рука!
  
  - Понимаешь? Все просто! И привязка простая. Село расположено в одну линию и одним склоном. - загораясь, начинал объяснять Сергей. Немного помолчав, добавлял:
  - А главное минимальные финансовые затраты.
  
  В тот день сидел за письменным столом до поздней ночи, складывая сохранившиеся бумаги, рулоны чертежей и набросков. Написал план своего доклада. Назавтра обещала воплотиться в действительность, вынашиваемая долгие годы, его голубая мечта. То, к чему стремился, завтра станет реальностью! Он займется любимым делом, к которому рвался всю жизнь!
  Наутро с рулоном в руке и папкой под мышкой Сергей Иванович в назначенное время уже сидел в приемной. Наконец, открылась дверь и его пригласили войти. Попросили присесть. Сев на стул, он разложил на столе свою мечту, воплощенную пока на бумаге. От его умения сегодня убедить районное руководство зависит воплощение его мечты из бумаги в реальную действительность.
  Доклад начал горячо, экспрессивно. Слушали рассеянно, подавляя зевоту. Не дав закончить доклад, остановили:
  - Достаточно. Вопрос решён. Но на первом месте перед вами стоят кадровые задачи. Необходимо усилить полеводство. Но главное сейчас животноводство. Нужны серьёзные кадровые перестановки. Абсолютно все кадровые вопросы до их решения обязательно согласовывать с нами. Для начала надо освободиться от Н.Н. От вашей оперативности и четкого исполнения решений партии по кадровым вопросам, зависит финансирование ваших проектов. Вопросы?
  Слова доходили с трудом, как через толстое ватное одеяло. Точно так же было душно. Не хватало воздуха. Тяжело поднялся со стула:
  - Этот вопрос не по мне. Разрешите подумать?
   - Можете думать, сколько угодно. Вы свободны.
  На отяжелевших ногах вышел в приемную. Рука долго не попадала в рукав куртки. Вышел на крыльцо. Недоуменно посмотрел на невесть когда вытащенную в кармане из пачки и в прах размятую сигарету. Полусогнутая в локте рука тесно прижимала наспех свёрнутый и измятый рулон. В который раз за последние годы неожиданно всплыла на задворках сознания мысль:
   - А может бросить всё к чёрту. Купить мольберт, краски и писать пейзажи.
  
   В конце пятидесятых и начале шестидесятых мы, подростки, вечерами собирались на бульваре возле клуба. Сидя на, окружающих площадку лавках, мечтали о нашем будущем, которое рисовалось нам на розовом фоне. Мечтали мы и о будущем нашего Элизабетвиля (так нежно и любовно мы в детстве называли нашу Елизаветовку).
  Мечтали, о том, что в осенние дождливые вечера непролазную вязкую грязь до самого клуба мы будем преодолевать, почему-то, на трамвае. Рельсовая линия будет проложена через всё наше село от Варивона (Иллариона Пастуха) с горы до Ганьки Фалиозы и Ивана Деменюка на самой долине. Как будут называться остановки, мы как-то не подумали. А были и энтузиасты, которые мечтали проехаться колхозным общественным транспортом до самой Одаи.
  Единственную улицу села стали засыпать гравием, привезенным из Волчинца, только в шестьдесят третьем.
  Мечтали, что на узкой пахотной полосе между огородами и лесополосой, напротив школьной спортивной площадки, будет построен аэродром. Тогда мы не будем месить грязь по субботам и воскресеньям до Дондюшан и Тырново. С грузо-пассажирского такси, которое вначале без расписания, от случая к случаю, курсировало со станции до Сударки, мы, минуя автобус, в своих мечтах уже пересели на самолёты. Но на самолётах тогда никто из нас ещё не летал.
  Первый гравий на дорогу до Дондюшан стали сыпать в шестьдесят втором - шестьдесят третьем.
  Кстати, первый автобус в своей жизни я увидел только будучи в третьем классе, когда в наше село приехала делегация колхоза-побратима из Азербайджана.
  
  Мэром моего Элизабетвиля уже много лет трудится родной племянник Сергея, Валерий Александрович Мищишин, сын самого старшего брата - Сяни. Как продолжение Сергеевой мечты, по селу протянулась строгая линия газопровода. В одном месте в две строчки. В последние десятилетия появилась и расстроилась Малиновка, вторая улица села.
  Интересное совпадение. Именно в том направлении просчитывал в своё время расширение села Сергей Иванович Мищишин. Только по другую сторону просёлочной дороги. Чтобы фасады домов смотрели на юг. Чтобы не резать и без того куцые огороды приусадебных участков жителей основной улицы. Чтобы новые огороды тянулись до самой лесополосы.
  А остальное... Устанешь загибать пальцы, перечисляя то, чего не стало. А самой болезненной и кровоточащей раной для меня навсегда останется результат "оптимизации" народного образования - уничтожение, другого слова подобрать не могу, моей школы. Это же надо так испохабить прекрасное слово "оптимизация"!
  "Оптимизация" была ключевым словом в моём комплексном исследовании по разработке приоритетных направлений функциональной диагностики и хирургического лечения ЛОР-заболеваний. А сейчас, в соответствии с пожеланиями зарубежных "доброжелателей", прекрасное слово "оптимизация" в головах простых людей укладывается как сокращение, усекновение, ликвидация, уничтожение.
  
  В моём селе не стало моей школы!
  Моей школы, в старом здании которой учились ещё мои родители. Школы, в угловой класс которой в пятьдесят третьем привёл тогда нас - первоклассников, первый в моей жизни учитель, Петр Андреевич Плахов. Не выветриваются из памяти, казавшиеся тогда огромными, классные комнаты с сучковатыми досками древнего, постоянно пахнущего керосином, пола. Длинный узкий полутёмный коридор. Память выталкивает, как цветную фотографию - сине-зелёные ели, непроходимые кущи сирени, вперемежку с которыми росли невысокие деревца айвы. Помню, возделанные детскими руками, незамысловатые клумбы с пионами и купчаками.
  Не стало новой школы, проект которой был выстрадан ночами первым послевоенным председателем нашего колхоза Жилюком Назаром Семёновичем. С четырьмя классами румынской школы, закончил годичные курсы председателей колхозов в Тирасполе.
  
  Сам строитель от бога, возводил в сёлах дома. Проектировал и построил небольшую церковь в Дондюшанах, мимо которой я много лет ежедневно ходил на работу. Церковь строил бригадой, состоявшей в основном из родных и двоюродных братьев. В составе бригады в качестве подсобного рабочего (подносчика) при возведении церкви работал мой, тогда двадцатилетний, отец - двоюродный брат Назара.
  Сразу же после войны, избранный народом председателем колхоза "Большевик", все хозяйство села превратил в огромную народную стройку. Животноводческая ферма, конюшня, складские помещения колхоза, кузница, столярный цех, гаражи и электростанция. Вначале рисовал всё на бумаге. Утверждение проектов осуществлялось техником-строителем в районной МТС. Такое было время.
  Проект елизаветовской школы начал с рисунка в тетради в клеточку химическим карандашом. Постепенно рисунки с проектом множились и в итоге все страницы двухкопеечной тетради были заняты монументальным торжественным крыльцом, просторным вестибюлем, классными комнатами и светлыми коридорами, окна которых старался привязать к южному направлению. В цокольном помещении разместил школьные мастерские. Учительская, библиотека, пионерская комната, спортзал. Даже место для барельефа с глобусом, книгой и пионерским горном на фронтоне предусмотрел беспокойный председатель.
  
  Внушительные печки в моей школе, рассчитанные на обогрев классных комнат и коридоров. Я помню эти печки. Большие, высокие, отставленные от стенки, они обогревали наши классы, позволяя зимой сидеть на уроках в школьной форме. Конструкция печек предусматривала почти полное охлаждение дыма до выхода на чердак. Всё тепло доставалось детям. Мы принимали эти печки и тепло в наших классах, как само собой разумеющееся, не придавая значения.
  Я не помню, чтобы у кого-либо из нас возникла мысль о том, что кто-то предусматривал всё это до деталей. Все мелочи, от топки с поддувалом, расположения дымовых каналов (юхт) и перегородок до чердачного лежака и дымохода, планировал председатель, строитель, печник, созидатель. Назар Семёнович уже несколько лет не работал в нашем селе, а печки, нарисованные им химическим карандашом на бумаге, вырванной из тетрадей в клеточку, построенные уже другими, обогревали им же задуманный сельский храм науки.
  Не задумываясь о труде, вложенном в продуманную конструкцию печи, мы, уловив момент, когда учитель шагал по коридору на урок, бездумно швыряли в печку патроны и захлопывали чугунные дверца. Учитель, помнивший выстрелы со времени совсем недавней войны, при звуке взорвавшегося патрона или закупоренной бутылки, на четверть заполненной керосином, тщательно взболтанным с водой, вздрагивал. А нам было всего лишь весело и интересно. Мы, не знавшие выстрелов, несущих с собою обрыв человеческой жизни, жестоко потешались, глядя на побледневшего Андрея Васильевича Ботнаря, нашего классного руководителя, много лет ежедневно месившего клейкую грязь с Плоп до Елизаветовки и обратно .
  
  Если строительство хозяйственных помещений колхоза утверждал техник-строитель в МТС, то проект школы должен был быть одобрен и утверждён специальными проектными инстанциями в столице. С ученической тетрадкой, в которой были любовно вычерчены все подробности будущей школы собрался председатель в Кишинёв. Вместе Назаром Семёновичем в столицу поехал и первый секретарь райкома Владимир Фёдорович Берекет, знавший, как рассказывал мой отец, по имени и в лицо всех колхозных звеньевых Тырновского района.
  Тогда десятилетних проволочек со строительными проектами не было. Оставив тетрадь, вернулись домой. А через два месяца председатель привез в правление рулон чертежей. Единственный вопрос касался толщины стен.
  - Уж больно солидно, - сказал седой архитектор перед тем, как поставить подпись под проектом, - такой фундамент и толщина стен позволяет возвести ещё два-три этажа. Это лишние расходы материалов, стоимость строительства в целом.
  Председатель настоял на своём. Единственным изменением стали антисейсмические швы с двойными стенами, которые несли в себе и функцию звукоизоляции между спортзалом и классными комнатами. Назар Семенович спорить не стал. Проект утвердили.
  И вот не стало моей школы, первый камень которой был заложен при нас, первоклассниках. Играя в придуманные нами игры, мы, копируя Тарзана, карабкались в тот день по горам камня вокруг будущей стройки. Мы не отдавали себе отчёта в значимости происходящего. Всё произошло обыденно, без помпы, без митинга и торжественного туша. Краеугольный камень нашего храма науки был уложен в чамур (раствор) первым в моей жизни директором школы Цукерманом Иосифом Леоновичем. Капитаном-артиллеристом, так и не позволившим себе через десятилетие после войны сменить китель с орденскими планками и нашивками за несколько тяжёлых ранений на цивильный костюм.
  Не стало моей школы, в которой впервые во времена далёкого уже моего детства был внедрён продленный день и горячие обеды для, не сильно тогда сытой, сельской детворы.
  Моей школы, в которой меня научили думать. В которой я получил знания, которые пронёс через всю мою жизнь. Сознательно копируя моего деда Михася, задаю вопросы приходящим на приём и профилактические контрольные осмотры, подросткам и юношам. Написать "недорослям", просто не поднимается моя рука. Дети изначально не виноваты. Виноваты циничные взрослые в своих необузданных амбициях и притязаниях.
  Подавляющее большинство девятиклассников не знает, как вычислить площадь треугольника, квадрат суммы двух чисел, не знают температуры таяния льда и кипения воды. Своё незнание точных дисциплин оправдывают знанием истории и языка. Но ответить, каковы синонимы слова площадь в молдавском языке не могут. Как и не знают, кто родился раньше: Штефан чел Маре или Александру чел Бун. И ничего не меняется в тусклых глазах детей, когда сообщаешь им, что Александру чел Бун и Ион Друцэ - наши недалекие земляки.
  
  Уничтожена моя школа, которую до последнего угла мы осваивали по мере её строительства. В которой мы играли. В которой я полез в узкую глубокую, предусмотренную изменённым архитектурным проектом, нишу между спортзалом и классом, за так дорогим мне фонариком. Полез в одиночку, переполненный детскими иллюзиями полагаться на свои силы, в сумерках. Полез совершенно бездумно, рискуя жизнью. Мог сорваться, разбиться, околеть до утра от переохлаждения. Но это понимаешь только теперь. А тогда... Хороший фонарик был редким предметом роскоши и зависти.
  А теперь... Через ткань джинсовых брюк из кармана подростка выпирает шикарный смартфон, который я, вкалывая всю жизнь, не могу позволить себе купить. Да и не вижу необходимости. Довольствуюсь кнопочным. Но восемнадцать из двадцати опрошенных детей не знают, сколько стоит смартфон. Зато знают родители, моющие унитазы по всему миру.
  Да и лица, простите, у многих, кому мы должны вручить судьбу этой земли, как выразился классик, остаются чистыми, совершенно не тронутыми интеллектом, не "испорченными" цивилизацией. При смартфонах, айфонах и ноутбуках.
  
  В моей, бутового камня из каменоломен моей Куболты, с высокими потолками и широкими окнами, двухэтажной школе давно не был. Вместо разноголосого детского шума на переменах, долгожданного звонка в конце урока и всегда неожиданного и, казалось, преждевременного звонка на урок, хлопающих после этого крышек парт, стука открываемых и закрываемых дверей, гулких ударов мяча о стены спортзала, сейчас там, наверное, мёртвая, зловещая тишина... Даже крысы, говорят, со временем покидают, брошенные людьми места...
  
   Мне вдруг стало страшно! Меня взяли за грудки и, сдавив беспощадной грязной лапой моё сердце, душат, не дают мне вдохнуть. Душно! Нечем дышать! Я уже забыл ощущение обычного свежего воздуха. Страшно!
  Страшно, что, те, которые ещё тридцать-сорок лет назад с увлечением запевали задорные комсомольские песни на молодежных форумах, сегодня продают нас с потрохами, перекрывая, как кислород, доступ простых сельских детей к знаниям. У самих-то дети и внуки учатся в Оксфордах!
  Страшно, что те, которые ещё тридцать-сорок лет назад, будучи у кормила, которое их до отвала кормило, исключали из партии сельского трудягу-тракториста, который сам кормил их белым хлебом. Исключали только за то, что его богобоязненная тёща тайком крестила своего маленького внука. Крестила, чтобы оберечь от нечисти. А сегодня тогдашние воинствующие атеисты покорно стоят перед священником со свечкой в руках. А то и сами встали за алтарь, как торгаш за прилавок. За согбенной смиренной позой глубоко спрятана от людей циничная ухмылка.
  Страшно, что сегодня общение с богом, которое по моему разумению, да и по сути является интимным, глубоко личным обращением к собственной совести, превращено в прилюдный театрализованный фарс!
  Товарищи-господа начальники! Когда вы были искренни? Тогда или сейчас? Скорее - никогда!
  А люди, которых вы прельщаете и гоните очередными посулами к избирательным урнам, не так глупы, как вам кажется. Люди и есть БОГ. Просто народ в своём долготерпении ещё надеется, что в вас проснется совесть. Совесть - своя, не нашептанная кем-то, СОбственная ВЕСТЬ - СОВЕСТЬ. Бога же в вашей душе не было и нет! Невзирая на частое наложение на себя креста.
  Тревожно-назидательно звучат, написанные в самом первом из четырёх Евангелий около двух тысячелетий назад актуальные и бессмертные строки:
  Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас,
  ибо многие придут с именем моим, в образе моём, моим голосом будут вещать: "Я Христос", и многих прельстят.
  И тогда соблазнятся многие, и друг друга будут предавать,
  и возненавидят друг друга.
  И многие лжепророки восстанут и прельстят многих.
  Ибо восстанут лжехристы и лжепророки,
  и дадут великие знамения и чудеса,
  чтобы прельстить, а возможно и избранных.
  Услышите о войнах и военных слухах...
  Тогда будут предавать вас на мучения и убивать вас.
  Тогда, если кто скажет вам: Вот здесь Христос или там,
  не верьте, то буду не я...
   Св. Евангелие от Матфея. из главы 24
  Пытаясь найти самого себя, уже несколько десятилетий читаю, доступные мне, священные писания различных религий. На книжных полках домашней библиотеки соседствуют и мирно уживаются Старый и Новый завет, Танах (Тора, Невиим, Кетувим - Тора, Пророки, Писания), Коран, Шрути и Смрити, Буддизм: основы пути... Сосуществуют книги мирно. Не то, что люди! Зато к семидесяти - какая каша в голове!
  
  В этой же голове, как набат, в такт сердцу звучат бессмертные слова Юлиуса Фучика:
  - Люди! Будьте бдительны!
  - Помните!
  Помните, что ещё тридцать - сорок лет назад были счастливые романтики, мечтавшие о том, чтобы дети нашего села рождались в сельском роддоме с отдельной палатой на каждую роженицу; чтобы дети росли в теплых уютных домах, где много солнца и чистого воздуха; чтобы в сельском садике был кинозал; чтобы в каждом доме была горячая вода, а зимой было тепло; чтобы кинотеатр в селе был открыт каждый день; чтобы в новом Доме культуры работали кружки технического и художественного творчества детей; чтобы в школе дети учились в просторных светлых классах, а в продлёнке ели полноценный вкусный обед; чтобы мои земляки не покидали село, а после учебы возвращались в него достойными специалистами; чтобы в селе был построен большой консервный завод; чтобы село ежегодно прирастало тридцатью вновь родившимися жителями.
  
  Оранжевое зимнее солнце, казалось, выпрыгнуло из-за горизонта, рыхло размазанного недалёкой лесополосой. Едва приподнявшись над землёй, легко рассеяло неплотный утренний розоватый туман.
  До завершения настоящей главы оставалось несколько строк. Тишину разорвал резкий, всегда неожиданный, телефонный звонок. Сквозь, заполнившие трубку, горькие рыдания с трудом осознал: только что, морозным январским утром навсегда покинул этот мир легендарный персонаж моей книги и кумир далёкого детства, казалось, вечный в своем неоднозначном оптимизме, Нянэк - Валерий Семёнович Паровой. Мой троюродный брат, двоюродный брат Сяни, Миши, Любы, Маньки и Сергея, внук бабы Фроньки, старшей сестры моей бабы Софии. Умер внезапно утром, совсем недавно проснувшись, с надеждой на сегодняшний день и не только...
  И вот... Все участники настоящей главы, за исключением ..., ушли в мир иной.
  Мир Вашему праху! Помним...
  
   Время давно не то, всё вокруг тоже не то. Да и мы все во многом стали совсем другими.
   Что имеем - не храним, потерявши - плачем...
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"