Блеющий дребезжащий голос разносился далеко по селу. Он был слышен и в огородах, вплоть до лесополос, с обеих сторон сопровождающих село с флангов. Этот голос заставлял бросать порученную родителями работу, книжки, игрушки. Он сдергивал сельскую ребятню с деревьев, неодолимой волной вырывал детей из домов, сараев. Он мгновенно прекращал самые увлекательные и азартные наши игры.
Жмурящего оставляли наедине со считалкой, ножики прятали в карманы. Фуражки оставались не сбитыми на, воткнутых в землю, булавах. А цурку, небольшую деревянную палочку, в избытке чувств подающий бил так сильно, что потом часто не могли найти вообще. Голос, раздававшийся ближе к обеду, будоражил нашу кровь. Мы сами ощущали, как гулко и часто начинали биться наши сердца.
Не было большей силы, не было уважительной причины, которые могли бы оставить нас на месте, заставить нас не выйти на улицу при звуках этого голоса. Мы выскакивали на улицу, держа под мышкой, заготовленные ранее, иногда тайком, узелки со старым тряпьем.
Большинство мальчишек выбегали на середину улицы, некоторые поднимали над головой узелки с тряпками, покачивая, как бы призывая ехать быстрее. И лишь немногие, самые выдержанные, садились по краю канавы на свои узелки.
... Вдоль села медленно двигалась бестарка - телега с высокими сплошными бортами, запряженная желтой, видимо, когда-то бывшей белой, лошадью. На шее и крупе угадывались, так же когда-то бывшие серыми, яблоки. На голове чернью резко выделялись морда и глаза. Редкая грива на обе стороны. Уши всегда свисали.
Спина лошади была резко выгнута вниз, как будто на ней постоянно возили бочку. Худые, высоко поднятые лопатки при ходьбе, казалось, терлись друг об дружку. Облезлый короткий хвост. Вытертые до блеска оглоблями полоски боков.
Оглобли бестарки были разными. Одна была деревянной, с железным кольцом, другую заменяла ржавая труба. Колеса, поскрипывая, вихляли и беспорядочно качали бестарку из стороны в сторону. Некрашеные борта были сбиты из досок разного возраста.
Впереди, вместо облучка было водружено кожаное сиденье со спинкой от какого-то старого трофейного легкового автомобиля. Выпиравшие пружины местами протерли когда-то черную кожу сиденья. На сиденье всегда был накинут латаный мешок, который, в случае непогоды служил зонтиком.
Достопримечательностью бестарки была прибитая гвоздями к заднему борту жестяная пластина номера какого-то автомобиля. РН 11-... Дальше не помню.
Кузов бестарки внутри был неравно разделен поперечной перегородкой. Задний, больший отсек был предназначен для собранного старья. В переднем отсеке, за сиденьем, находился широкий сундук, содержимое которого и было предметом нашего вожделенного любопытства.
Сундук запирался как на крючок, так и огромный амбарный замок, на ходу болтающийся в неровных, разных по размеру кольцах. Впереди сундука, под сиденьем находились два закрытых деревянных ящика, назначение и содержимое которых было нам неизвестно.
На сиденье, сгорбившись, полубоком сидел старьевщик Лейба, опустив ноги на дно бестарки. Низенький, сутулый, с постоянно небритой белой щетиной по всему лицу, доходящей под самые глаза. Большие, чуть навыкате, глаза были спрятаны под густыми, кустистыми и совершенно седыми нависшими бровями.
Вытянутые вперед, как бы пьющие очень горячий чай, потрескавшиеся губы. На конце, выдающегося вперед, длинного утиного носа подстриженные завитки толстых белых волос. Огромную белую кудлатую шевелюру чуть прикрывала небольшая кожаная, неопределенного цвета, кепочка с невысокой тульей и небольшим, перекошенным от старости, околышком.
Тр-р-р-р...! Скрип сразу прекратился. Лошадь низко опустила голову, разглядывая что-то на дороге. Лейба остановил бестарку чуть выше по селу, чем обычно. Две соседки что-то спрашивали его, показывая руками. Мы рванули к бестарке.
Лейба уже открывал сундук. Внутренность его была разделена множеством перегородок. В крышке сундука были натянуты три широкие резинки, которые имели успех у женщин. Сшитыми по размеру кольцами резиновых лент удерживали высоко подтянутые чулки. У моей мамы были такие же резинки.
Натянутые резинки удерживали такие же и более узкие мотки резинок, шнурки, ремешки для ручных часов. Резинками было прижато и множество длинных моточков разноцветных нитей. Мы знали, что это были нитки "Мулине" для вышивания.
Женщины попросили дрожжи, синьку и ваниль. Приподняв качающийся безмен, Лейба взвесил, принесенные для обмена, тряпки. Тряпок было мало. Женщины о чем-то тихо переговорили с Лейбой и одна из них побежала домой. Погодя, она вышла, держа в руках картонную коробочку, с завернутыми в обрывки газет, яйцами. Пересчитав пальцем в коробочке, Лейба согласно кивнул.
Настала наша очередь. Мы уже давно, стоя на спицах колес, осматривали содержимое сундука. По неписанным правилам общения с Лейбой мы редко просили что-либо. Каждый из нас по очереди протягивал узелок с старьем. Взяв узелок, Лейба сначала ощупывал его своими толстыми, потрескавшимися пальцами. Лейба всегда был начеку. В узелке мог оказаться кусок камня или крупная гайка. Затем узелок взвешивался. Старьевщик откладывал взвешенные тряпки в сторону. Начинался короткий молчаливый торг.
Лейба вытаскивал по очереди из сундука пищалку с надувающимся резиновым шариком, свисток в форме глиняного петушка, которому для свиста надо было дуть в хвост, лампочку для фонарика, кусочки толстой лески, которую Лейба для коммерческих удобств нарезал по метру и свивал в маленькое колечко, рыболовные крючки и так далее.
Когда появлялся нужный товар, владелец узелка согласно кивал головой. Иногда брали друг друга на измор. Лейба не выдерживал первый. Он брал узелок тряпья и возвращал его владельцу. Как правило, тот тут же соглашался на что-либо.
Мы же выбирали крючки самых больших размеров, надеясь поймать самую огромную рыбу. Все без исключения мальчишки села довольно поздно вырастали из мечты поймать огромную рыбу-матку с кульчиками (серьгами) за жабрами. Легенда об отпущенной паном Соломкой большой рыбе с нацепленными золотыми сережками десятилетиями подогревала желание многих поколений ребят стать рыболовами. Каждому хотелось поймать именно царственную матку.
Во время одного из визитов Лейбы мы увидели большие, около 4 - 5 сантиметров длиной крючки-тройники. У меня лично сперло дыхание. Я уже видел себя чемпионом, поймавшим самую крупную рыбу. С такого крючка не сорвется! Принесенных мной тряпок было явно недостаточно. Попросив никому не продавать два крючка, я стремглав бросился домой.
В курятнике нашел только четыре свежих яйца. Мало ... Нарвал полную кепку спелых груш. Не то. Побежал в камору и ножом с длинной ручкой отколол кусок прошлогоднего меда побольше, на всякий случай, чтобы Лейба не остался недовольным. Выгрузив яйца, груши и мед в телегу, я стал счастливым владельцем двух великолепных тройников.
Лейба отправился дальше по селу. Он никогда не стегал лошадь кнутом. Когда надо было трогаться, Лейба кнутовищем тыкал лошадь в место, где начинается хвост. Лошадь при этом вздрагивала, слегка приседала на задние ноги и резво брала с места. Однако уже следующий шаг становился вялым, ленивым.
- Тгя-я-япки! ... Тгя-я-япки!
До конца дня я не мог налюбоваться на мои крючки. Что рисовало мое воображение, не понять никому! Перед самым приходом родителей с поля я водрузил крючки на надверной полочке в коридоре. Туда родители не смотрели месяцами.
Через несколько дней я решил проверить состояние моих крючков. Встав на табурет, я на ощупь снял, но только один крючок. Второй исчез. Убедившись, что его на полочке нет, я спустился вниз.
Отставив в сторону, купленные отцом для себя накануне в Могилев-Подольске, новенькие резиновые сапоги, я не раз обыскал часть коридора у двери. Крючка не было. Я задумался. Если бы крючки нашли родители, они бы конфисковали оба. Логично.
Вчера у нас была тетка Мария, приходила за лавровым листом. Мама, сторожившая закипающее на дворовой плите, молоко, послала ее на кухню в дом. Одну! Я еще раз посмотрел на полочку. Ну не могла она, такая толстая и старая залезть так высоко. Я смирился с загадочной потерей крючка, благо, еще один у меня был. Я его перепрятал в сарай, зацепив на гвоздь в стенке.
Одним утром родители на работу не вышли. Ночью прошел сильный ливень. По двору продолжали бежать юркие мутные ручейки. Отец еще лежал. Меня от безделья одолевала нудьга. Войдя в дом, мама сказала :
- Ливень залил полностью приямок в сарае у коровы. Надо вычерпать.
Отец встал, оделся. Вышел в коридор. Обул один сапог. Удовлетворенно потопал ногой по полу. Взявшись за голенища, резко обул второй:
- Ай!
-Что такое? - мама вышла в коридор.
- Что-то сильно колет в сапоге. Ай!
- Так разуйся быстрее! Что ждешь?
Во мне все застыло. Руки и ноги онемели. До меня начало доходить. Сапоги-то я не проверил! Отец сильно дернул ногу из сапога:
- Ай-йа-йай!
Мои сомнения исчезли. Но я еще не мог двигаться.
- Быстро зови Николу! - отец беспомощно стоял на одной ноге. - Кажется кровь заливает.
Мама вышла на крыльцо. Сосед Гусаков прочищал канаву вдоль забора. На крик мамы он поспешил в дом. Ясно было одно: надо резать сапог. Сосед заставил отца лечь на пол и поднять пострадавшую ногу. Из голенища показалась тонкая струйка крови. Я приготовился. Сосед ножом надрезал носок сапога. Затем секатором с трудом стал отделять подошву. Отец скрипел зубами и рычал.
Я сорвался с места. В коридорчике я чуть не сбил соседа с ног. Отец снова закричал. Но я уже был далеко. Босиком. Прибежав к тетке Марии, я ворвался в дом. В комнате сидел приехавший из района мой двоюродный брат Макар. Он был старше меня почти на двадцать лет. Они оба растеряно уставились на меня. Я рассказал все, как было.
- Иди! Иди ты! Иди и поговори, а то он его убьет, - сказала Макару тетка Мария. - Боже, що за дитина? Якийсь дiдько...
Мы пошли. Возле Франковой кирницы, что в пятидесяти метрах от нашего дома, я отстал и спрятался за сруб. Макар пошел один.
Мне показалось, что в доме у нас он пробыл очень долго. Наконец Макар вышел. Махнул мне рукой. На тяжелых, словно налитых свинцом, ногах я вошел в комнату. Отец сидел на кровати. Нога его была перевязана. Он молчал. До сих пор я не могу дать оценку его взгляду. Но помню отлично. Макар еле сдерживал рвущийся из него смех.
... К концу этого же лета мне исполнилось уже восемь лет. К очередному приезду Лейбы тряпок у меня не было. На яйца свой товар он менять не желал. Я стоял сбоку бестарки, глядя, как мои счастливые приятели становятся обладателями сказочных вещей.
В руках я крутил медную головку от алмаза, который у отца иногда занимали соседи, чтобы резать стекло. Для меня алмаз был инструментом для резания стекла. Называется же молотком инструмент для забивания гвоздей!
Отец привез алмаз в сорок пятом из Германии вместе с сине-серой шинелью, перешиваемой потом в пальто сначала брату, а потом мне. Алмаз был закреплен на очень красивой деревянной ручке с удобными вырезами для пальцев. Сверху он был покрыт рубиновым, уже начавшим лущиться, блестящим лаком, через который был четко виден рисунок дерева. Со временем ручка сломалась и алмаз бесполезно тарахтел при открывании и закрывании шуфляды кухонного стола вместе с другими ненужными железками.
По бокам алмаза были четыре разных выреза. С их помощью отец надламывал стекло, не входившее в проем рамочки над дверью в каморе. В самом центре полукруга, видимо, очень давно застрял блестящий кусочек стекла. Я несколько раз безуспешно пытался его выковырять. Бесполезно. Поскольку он меня не царапал и не резал, я оставил его в покое.
Лейба, увидев алмаз, протянул руку:
- Дай посмотреть.
Я с готовностью протянул ему остатки алмаза. Он одел очки и внимательно осмотрел железку. Особенно долго он почему-то рассматривал застрявшее стеклышко. Наверное, решал, как оттуда его вытащить, подумал я.
- Хочешь менять?
Я быстро закивал головой, боясь, что он передумает. Лейба открыл сундук, достал пищалку с шариком, петуха и батарейку для фонарика. Я не верил своим глазам. В моем фонарике давно кончилась батарейка. Я твердо решил, что возьму ее. Но Лейба достал еще длинную, завернутую в целлофан и увитую красными, зелеными и белыми спиралями краски, конфету и протянул мне все. Все-о! С трудом поверив, я рассовал все богатство по карманам и быстро ушел, боясь что он раздумает меняться.
После обеда через огород с бригады вернулся домой брат Алексей, которому уже исполнилось шестнадцать. Он перешел в десятый класс. Я выложил перед ним мои приобретения, рассчитывая на похвалу. Правда, от конфеты осталось меньше половины. Он долго смотрел на меня, приоткрыв рот.
- Ну я ему! - и побежал на улицу. Там уже давным-давно было пусто.
- Ему надо запретить заезжать в село, когда взрослые на работе, - в сердцах сказал Алеша.
Все родственники и соседи в один голос утверждали, что Алеша очень умный, даже умнее меня, с чем я иногда соглашался. Но ту-ут!
- Слушай! Ты хоть отцу ничего не говори, а то он тебя научит коммерции. Коммерсант задрипанный! - сказал, наливая борщ, Алёша.
(Несколько лет спустя я уже читал, как купцы меняли у тунгусов горы пушнины на бутылку водки, как папуасы отдавали золото за нитку стеклянных бус. Я уже знал, что такое алмаз. Но я не был в обиде на Лейбу. Тогда он доставил мне столько радости!)
Лейба продолжать ездить, мы продолжали ему носить старое тряпье. Появились кругленькие бумажные пистоны, затем целые бумажные ленты. Я приносил их домой и на цементном крыльце разбивал их только недавно привезенными отцом блестящими ложками, на черенке которых было написано "нерж". Бить ложками было удобно, звук, правда, был слабоватым, но зато какой стоял запах, когда стреляли пистоны!
История развивается по спирали. Я уже успел подзабыть свои пиротехнические опыты. После того, как мой младший, тоже Женя, исколотил ложками и молотком тумбочку в прихожей, я выдворил его "стрелять" на крыльце. Однажды, поедая суп, я с неудовольствием заметил, что мою нижнюю губу что-то царапает. Повернув, с тыльной стороны ложки я увидел мелкие глубокие выбоины с острыми краями.
Позже, обедая как-то у моей мамы, я почувствовал знакомое царапанье по нижней губе. Посмотрев, я увидел знакомые выбоины.
- А когда это малый успел вам изуродовать ложку? - спросил я маму.
- Какой малый? Этой ложкой ты бил на крыльце пистоны. Не помнишь? - ответила мама.
Пришлось вспомнить.
Надо сказать, что ни одна сторона не была кристально чистой в проведении коммерческих бартерных сделок. Поняв, что камни и куски металла среди тряпок, благодаря бдительности Лейбы, не проходят, мы, увидев приближающуюся бестарку, бывало наливали в рукава старой фуфайки по кружке воды. Потом, когда бестарка отъезжала подальше, мы, взявшись за руки, плясали, как дикари с криками:
- Обманули Лейбу! Обманули Лейбу! ...
Мы росли. На визиты, казалось, вечного Лейбы начинали смотреть более реально и снисходительно. Но за нами подрастали младшие и они с нетерпением продолжали ждать заветную бестарку и бессменные позывные:
- Тгя-я-япки! ... Тгя-я-япки! ...
... Время неумолимо катится только в одном направлении. Уже давно не ездит Лейба по селам. Магазины переполнены самыми разными игрушками и играми. Радиоэлектронные, с дистанционным управлением, движущиеся и летающие игрушки встречаются моими внуками до обидного равнодушно. Им не испытать того пожара в душе, который испытывал я, когда брал в руки надувную пищалку или свисток в виде глиняного петуха, которому надо дуть в хвост.
... И мне бесконечно жаль, что невозвратимо канул в лету маленький, старый, с белыми всклокоченными волосами гномик-чародей из самой короткой сказки, которая называется детством.