Борис Мищишин - сын старшего брата моей мамы - Владимира Михайловича Мищишина. С августа 1940 до самого начала войны дядя Володя служил начальником Тырновского райотдела НКВД. В сорок первом, при приближении к селу немцев, распоряжением Тырновского райисполкома семьи ответственных работников были отправлены в эвакуацию.
Так дядя Володя, тетя Антося - жена дяди Володи, дочь Лена, сестры Антоси Павлина и Мария и брат Антоси Лазя - Владимир.(польск) оказались в совхозе имени Кагановича с. Попасное, в шестидесяти километрах северо-западнее Луганска. В сорок первом дядя Володя был призван армию и, как работник НКВД, сразу же был направлен на специальные курсы разведчиков-диверсантов в один из городов Урала. В сорок третьем Владимир Михайлович в составе разведывательно- диверсионной группы был заброшен на территорию Молдавии севернее Флорешт. Двух парашютистов, в том числе и радистку, немцы расстреляли до приземления. Приземлившись, дядя Володя спрятал парашют и пошел в село Черницу, где жила односельчанка Чайковская Ольга Ананьевна.
Переодетого и с документами мужа, Ольга Ананьевна, одолжив у соседа пароконную бричку, привезла дядю Володю в Елизаветовку к родным. Вскоре, по информации предателя, он был арестован. Полгода провел в Сучавской тюрьме в одиночной неотапливаемой камере. С потолка круглые сутки капала ледяная вода. Началось кровохарканье. В бессознательном состоянии баба Явдоха привезла его домой. Через две недели, не приходя в сознание, дядя Володя скончался.
В селе Попасном двенадцатого апреля сорок второго года родился мой двоюродный брат Боря. Питание было скудным. Материнского молока не хватало. У Бори развилась тяжелая форма рахита. Голова ребенка, по рассказам его старшей сестры Лены, была огромной. Ходить начал довольно поздно. Лена вспоминает, что кто-то посоветовал ежедневно купать Борю в отваре однолетних побегов вербы. Трудно сказать, что послужило активным началом в лечении ребенка купанием в отваре вербы, что помогло. По данным литературы, витаминов группы Д в вербе не содержится. А возможно, фитохимический состав побегов вербы недостаточно изучен. В любом случае состояние Бори постепенно улучшилось.
В начале сорок третьего, накануне освобождения Донбасса Советской армией, всю семью, включая детей, немцы погрузили в вагоны и отправили в Германию. В Черкасской области на станции Монастырище вагон с угнанными на ходу был отцеплен от поезда партизанами.
По рассказам Елены Владимировны, жители окрестных сел на телегах, а то и пешком увозили и уводили угнанных по окрестным селам. Так наши герои попали в село Яструбинцы Винницкой области, расположенное в 20 километрах от станции Монастырище. Там они дождались прихода Советской армии.
В дошкольном возрасте Боря сильно картавил, за что ему была присвоена кличка "Зага". Борин ровесник Франек Гридин вспоминает: в ответ на призывы бабы Явдохи идти обедать, Боря неизменно сообщал своим приятелям:
- Бога зага буде исти пигоги.
В переводе это означало:
- Боря сейчас будет есть пироги (вареники).
Впоследствии Боре за соломенный, почти белый цвет волос была присвоена вторая кличка: "Белый".
Валентин Натальский вспомнил два, связанные с Одаей и характеризующие Борю, случая из их совместного детства.
- Второй пруд на Одае со стороны огромного подвала вдоль берега до середины пятидесятых сопровождался глубоким рвом. Туда стекала вода из большого пруда и, по деревянному желобу, из ледника в подвале. Потом ров заилился. Тавик, Валенчик Натальский и Боря, восьми, девяти и десяти лет, купались во втором пруду. Внезапно ноги Валенчика заскользили по илистому дну и он скрылся под водой во рву. Купавшийся рядом Тавик бросился на помощь и, сам еще плохо плавающий, стал погружаться вместе с Валенчиком. Боря не растерялся. Нырнув за Валенчиком, Боря вытолкнул сначала его, потом вытащил и Тавика.
Второй случай имел место во время зимних каникул. Группа из доброй дюжины детей каталась на коньках на льду большого става. Катались по очереди, так как коньки были единственными. Один катался, остальные разбрелись по озеру. Кто-то из детей увидел вмерзшую в лед дохлую рыбку.
- Рыба во льду!
Вся ватага собралась в одном месте. Каждому хотелось разглядеть сквозь лед рыбку. Внезапно лел заскрипел, затем раздался треск. Обломок льда под Тавиком перевернулся и он провалился под лед. Все оцепенели. Не растерялся один Боря. Лег на лед и схватил Тавика за воротник пальто. Помог выбраться на лед. Мороз сразу начал сковывать Тавикову одежду.
Добежали до сторожки, в которой топилась печь. Раздели Тавика догола. Потом Тавик долго стоял, поочередно прижимаясь к горячей печке спиной и грудью. С другой стороны печки сохла одежда. Ребята ушли в село, а Боря терпеливо сидел, регулярно поворачивая Тавика и одежду. Домой пришли, когда было уже совсем темно.
На чердаке старой, покрытой соломенной крышей, хаты, наш дед по матери Михась дед держал голубей. Будучи школьником, Боря, живший с мамой в другой половине дедовой хаты, взял заботу о голубях на себя. С шести лет я уже самостоятельно бегал на долину к деду. Правда, моя мама говорила, что я бегаю к голубям и Боре. Я старался прибежать пораньше, чтобы участвовать в кормлении птиц. Боря начинал сыпать зерна кукурузы и пшеницы прямо на утоптанную площадку под ходом на чердак, приговаривая:
- Дуз-з-зь, дуз-з-зь ...
По краю проема на чердак показывались несколько птиц. Они недоверчиво и резко крутили головами, как бы раздумывая. Боря в таких случаях говорил:
- Отойди за угол, они тебя боятся.
Я неохотно отходил.
- Дуз-з-зь! Дуз-з-зь!
Наконец слетал первый. Как только он начинал клевать, слетали все голуби, стоявшие по краю проема. На чердаке слышалось беспорядочное хлопанье множества крыльев. Многие голуби слетали на землю даже не становясь на край. Начиналось беспорядочное мельтешение. Отбивая крыльями соседей и мелко семеня, голуби пытались опередить друг друга в погоне за очередным зерном. Когда деда не было рядом, Боря, обогнув дом с обратной стороны, выносил, наполненную семечками подсолнуха, черную жестяную кружку. Настороженно оглянувшись, Боря горстями разбрасывал семечки. Голуби начинали суетиться еще быстрее.
Подобрав корм, голуби пили воду. Потом птицы разделялись. Некоторые голуби начинали копошиться в куче песка с мелким гравием. Часть их спешно возвращалась на чердак, на гнезда. Большинство же усаживалось на длинную пражину (жердь), перекинутую с вкопанного столба на крышу дома.
Дед, переживший первую мировую, побывав под газами и перебивавшийся впроголодь в голодовку сорок седьмого, к кормлению голубей семечками относился довольно болезненно. Поймав нас на месте "преступления", дед брал у Бори кружку. Поводя узловатыми, с огромными синюшными ногтями, пальцами по краю кружки, дед неизменно говорил:
- Из этой самой кружки семечек выходит стопка подсолнечного масла. А макух парили в печи и заправляли, сваренную из толченого жита (ржи), кашу.
Боря родился в сорок втором. В сорок седьмом ему было пять лет. Но каши с макухом он не помнит. Борина мама - тетка Антося была "партейной." С самого начала колхоза она все время работала продавцом в колхозном ларьке. Боря ел кашу, жареные яйца и картошку с крупными шкварками, в которых толстыми прожилками всегда было мясо. Когда он начинал есть, я громко глотал слюну. Услышав бульканье в моем горле, Боря протягивал мне ложку и кусок хлеба.
Мне, родившемуся в сорок шестом, в голодовку был неполный год. К рассказам взрослых о недавней голодовке мы относились, как к чему-то далекому, подчас нереальному. Для нас главным было хорошо накормить голубей. Чтобы они могли в свою очередь накормить своих птенцов.
Ближе к обеду Боря шел к зарослям сирени и, чертыхаясь, вытаскивал из гущи веток длинный тонкий шест.
- Опять баба полотно отвязала. - в сердцах говорил он.
Мы заходили в сени. Из-за мешков Боря доставал длинное красное полотно. Я уже давно прочитал, что было написано на нем разведенным зубным порошком. Сначала там было: "Да здравствует сталинская конституция!". Я понятливо сбегал в комнату и протянул Боре большие портняжьи ножницы. Надрезав, мы резко оторвали кусок кумача с тремя белыми буквами - СТИ.
Скомкав оставшееся полотнище, Боря старательно затолкал его в щель между двумя мешками и стеной. Чтобы никто не нашел. Дед рассказывал, что в соседнем районе одного мужика посадили в тюрьму за то, что он отстирал плакат и разорвал его на портянки. В тюрьму нам как-то не хотелось.
А баба Явдоха, видимо, тюрьмы не боялась. Она регулярно отвязывала красное полотнище от Бориного шеста, тщательно отстирывала и рвала на небольшие лоскутки. Сложенные вчетверо платочки она накладывала на, сплошь покрывающие дедовы ноги и постоянно сочащиеся, раны.
Боря вязал на шест очередную красную тряпку и начинал размахивать. Голуби дружно взлетали с жерди и, хлопая крыльями, поднимались ввысь. Отставив шест, Боря совал два пальца в рот и пронзительно свистел. В ответ голуби поднимались еще выше и ...
Начиналось невообразимое. Голуби разделялись, каждый летал сам по себе. Сначала кувыркался один, оглашая кувырок хлопком. Потом, как будто по команде, начинала кувыркаться и хлопать крыльями вся стая.
Каждый голубь изощрялся в воздушной акробатике по-своему. Одни на полном лету, как будто на что-то натыкаясь, на мгновение останавливались в воздухе. Затем начинали перекидываться назад, клубком, стремительно теряя высоту. Снизившись на несколько метров, голубь расправлял крылья и кругами снова начинал набирать высоту. Другие голуби вертели через голову, сохраняя почти горизонтальный полет. Некоторые крутили боком, через крыло. Немногие, набрав высоту, лишь садились на хвост.
- Молодые. - коротко давал определение Боря.
Молодые быстро уставали и начинали беспорядочно садиться. Некоторые садились на, тоже крытый соломой, соседский сарай. Схватив шест с навязанной тряпкой, Боря бежал к сараю и сгонял голубей, так как сосед в таких случаях начинал ворчать, насылая на птиц и Борю самые страшные кары. Соседа Боря не боялся, но у того в доме было охотничье ружье. Мы опасались, что, потеряв терпение, сосед может выстрелить по голубям.
Боря, казалось, вообще ничего не боялся. Росший без отца, он жил, по словам деда, своим богом. Никто над ним не был властен. Голубеводство не было его единственным увлечением.
Боря ловил рыбу руками настолько мастерски, что, казалось, на концах пальцев его рук были глаза. Нащупав пальцами, затаившуюся между корнями, рыбу, Боря уже не упускал ее. Достойным учеником Бори стал мой одноклассник Женя Гусаков, не признававший ловлю рыбы снастями вообще. Я же, как ни старался, не смог поймать руками ни одной рыбы. Рыбы неизменно ускользали, а руки мои хватали переплетенные между собой корни.
Боря не чаял души в собаках. Приведя с Мошан, выменянную на что-то старую суку, Боря, при участии Валенчика Натальского, изрезал новые, недавно купленные в Могилеве, хромовые сапоги своей тети Маньки (Марии). Старательно и последовательно вырезали они из голенища широкие кольца для ошейника. Лишь дойдя до самого низа голенища, Боря получил кольцо нужного размера. Отходов не было. Все остальное было использовано в качестве оснастки рогаток.
При этом Боря был твердо убежден, что столицей Белоруссии является Азербайджан. Мои попытки с помощью карты переубедить его были безуспешны. Во-первых, Боря совершенно не ориентировался в географических картах, а во-вторых, я только закончил первый класс и был, по его выражению, еще совсем салагой, чтобы его учить.
Учиться Боря не любил, но на второй год его больше не оставляли. Тетка Антося говорила, что он уже надоел всем учителям и те просто хотят него избавиться. Школа была для Бори только силой необходимости. Оставшись на второй год, Боря закончил семилетку одновременно с Тавиком, младше его на два года. Последние два года они сидели за одной партой. Тавик учился в основном только на отлично, много читал и, по мнению деда, был самым разумным внуком. Он мог подробно рассказать историю почтового голубеводства с древних времен. Но к самим голубям и их разведению он относился более чем равнодушно. Несмотря на то, что Боря был старше на два года и намного рослее, Тавик напрямик говорил, что всех голубятников надо лечить в Костюжанах. Мне было обидно за Борю и за себя.
Погоняв голубей, мы приставляли шаткую лестницу к стене и забирались на чердак. Мы вставали во весь рост и ждали, когда наши глаза привыкнут к полумраку. Мимо нас каждый раз проносился большой черный дедов кот и спрыгивал на землю. Старый кот, отлавливая на чердаке мышей, прожил вместе с голубями много лет,. К немалому удивлению, кот ни разу не напал на голубей, и их птенцов. Да и голуби пугались кота значительно меньше, чем нас.
Привыкнув к темноте, мы начинали обход гнезд. Голуби вели себя по-разному. Одни, лишь немного поворчав, надувались и приподнимались. Казалось, сами привставали, облегчая доступ к гнезду. Другие при одном нашем приближении стремительно срывались с гнезда и покидали чердак. Но были голуби, которые при попытке тронуть гнездо угрожающе ерошились. Они довольно чувствительно клевали наши пальцы, отчаянно и больно отбиваясь крыльями.
Поднимаясь на чердак, Боря всегда брал с собой "батэрэйку " - фонарик с небольшим отражателем. Включал он его в самых крайних случаях, в основном для проверки яиц. Ловко взяв оба яйца одной рукой, Боря включал фонарик и выносил вердикт:
- Тут только три-четыре дня, а в этом гнезде тумаки. А вот у этой пары через два-три дня выйдут птенцы.
Забрав в старое сито тумаки, Боря ненадолго задумывался, что-то припоминая. Потом шел в противоположный угол чердака и приносил уродливого, совсем еще крошечного слепого птенца. Осторожно подставлял его под сидящую на гнезде птицу.
- Тумакам уже пятнадцать дней, могут лопнуть. А этого уже будут кормить.
Боря почти никогда не ошибался. Получая регулярно в школе по математике в основном двойки, он отлично помнил, в каком гнезде, когда снесены яйца, где должны вылупиться птенцы, когда вместо тумаков нужно подкладывать птенцов.
Бывало, он долго изучал яйцо, просвечивая его фонариком. Прикладывал к щеке, потом к уху. Подолгу слушал. Поднимал вверх голову и, что-то подсчитывая и вспоминал. Затем говорил:
- Этот сдох в яйце.
Очередное яйцо отправлялось в сито. Я внимательно ловил каждое Борино слово. В моих глазах он был чародеем. Боря помнил, сколько лет каждому голубю, из-под какой пары он вышел, с какими голубками он был парован. Он помнил родословную каждой птицы, кто отец и мать, кому отдал братьев и сестер, на что поменял. В такие минуты мне казалось, что в школе Боря притворяется, а двойки по математике получает специально, чтобы позлить маму и деда.
Когда мы спускались, Боря с ситом шел в угол двора и по одному разбивал яйца об прутики низкой изгороди. Некоторые яйца разбивались с хлопком. Тотчас нос заполняла вонь, которую не спутаешь ни с чем. Боря внимательно изучал каждое разбитое яйцо. Я был уверен, что Боря помнит, какое яйцо и от каких голубей он разбивает.
Солнце клонилось к закату. Скоро должны были вернуться с поля мои родители. Но идти домой не хотелось. Там не было голубей. Дома были лишь куры, свинья и корова. Да еще кролики, которые только и делали, что пожирали все, что я для них рвал в огороде и на меже.
Кроме того, дома меня ждала весьма неприятная процедура. Перед сном, когда уже на ходу слипались глаза, надо было вымыть в оцинкованном тазике ноги. После мытья ног сон куда-то пропадал. А Боря ног дома никогда не мыл, да его никто и не заставлял. Мне бы так!
Дома я не раз заводил разговоры о том, что неплохо было бы нам завести еще и голубей. Доводы родителей я уже знал наизусть. Отец начинал подсчитывать, сколько съедает за день пара голубей. Выходило, что столько, сколько ест одна курица.
- Так курица с весны до осени несет яйца, которые ты ешь - убеждал меня отец. - А голуби? - Ястребу мясо, ветру перья, а хозяину... дерьмо. - в который раз приводил свои доводы отец.
Мама была более категоричной:
- Нечего! Изгадят крышу и дождевой воды для стирки не будет. И не думай.
Но я думал. О голубях я думал почти постоянно. Часто вечером в постели закроешь глаза, уже засыпаешь, а перед глазами начинают парить голуби. Но родители были непреклонны. Да и брат Алеша, старше меня на восемь лет, не раз говорил:
- Голуби - ерунда. Надо заниматься серьезными делами!
Сам-то он серьезными делами не занимался. Лежал под грушей на деревянном топчане, читал книги, а за травой для кроликов посылал меня.
В конце мая, когда установились сухие ясные дни, у деда созвали клаку из одних мужиков. Помрачневший Боря с самого утра перенес всех голубей в стодолу. Насыпал соломы, перенес птенцов и яйца. На яйца голуби уже не сели. Некоторых птенцов родители продолжили кормить. Самые маленькие умирали от голода. Со слезами на глазах Боря безуспешно пытался кормить их изо рта.
А на крыше уже кипела работа. Одни расшивали крышу, снятые снопы сбрасывали вниз. Другие, подхватив снопы, уносили их за орех, где складывали в, похожую на небольшой домик, скирду. Затем лопатами сгребли и сбросили в одну большую кучу то, что было гнездами и помет.
Потом застучали молотки и топоры. Мерно вжикали пилы. После обеда стропила опустились наполовину ниже. К вечеру два дедовых племянника сбили длинный стол, по краю которого прибили редкий в то время металлический уголок. За тем столом и поужинали.
Утром, когда я пришел к деду, работа уже кипела. С южной стороны половина треугольника крыши уже была под новенькой жестью. Немного погодя, я получил в подарок жестяной свисток - неизменный спутник кровельных работ.
Но радости я не ощущал, видя, как Боря безуспешно пытается накормить птенцов. Часть из них, самых маленьких, уже неподвижных, Боря отнес и закопал у межи. Утешало Борю одно: до конца лета еще целых три месяца. Голуби еще успеют вывести молодых.
На исходе третьего дня новая крыша была готова. Лаз на чердак оставили прежний. Пока взрослые ужинали и поднимали чарки за то, чтобы крыша никогда не протекала, мы с Борей переносили голубей и выпускали их на чердак. В последнюю очередь Боря перенес птенцов и разложил их по местам, где они вывелись. Остальное решили доделать утром.
Утром, как только родители ушли в поле, я побежал к деду. С улицы дом казался совсем низеньким, каким-то чужим. Боря уже был на чердаке. С утра он закопал еще троих птенцов. Обвязав, по указанию Бори, распущенный сноп, я дергал за веревку. Боря втаскивал сноп на чердак и большим дедовым ножом разрубал пучки соломы примерно до размеров карандаша. Делал гнезда там, где они были раньше. Еще один сноп Боря порезал и разбросал по чердаку:
- Чтоб голуби носили в гнезда сами.
Сначала все шло неплохо. Голуби отложили яйца и высиживали птенцов. Но наступившая жара сделала жизнь голубей невыносимой. Как только поднималось солнце, на чердаке под жестью становилось настолько жарко, что голуби сидели на яйцах с широко раскрытыми клювами. В горле у них что-то часто клокотало. Голуби стали пить много воды. Я предложил поставить на чердаке несколько глиняных мисок и наливать воду, чтобы голуби могли пить не слетая.
Однако голуби, напившись, подолгу купались в мисках. Вода была постоянно мутной. Первыми не выдержали птенцы. Они на глазах усыхали и умирали. Потом мы стали находить на чердаке мертвых молодых голубей. За ними стали болеть и погибать взрослые птицы. Не выдержал и кот, нашедший было приют под лежаками дымохода. Он нашел себе уютное место между снятыми снопами и на чердак днем больше не поднимался.
Дед, принимавший ранее самое живое участие в голубиных проблемах, к падежу голубей отнесся равнодушнее, чем мы ожидали. Тяжелая одышка одолевала его даже в покое. Ноги стали еще толще, из них постоянно сочилась желтоватая водичка. Он все чаще, опершись руками на табурет, сидел под орехом на низенькой скамеечке.
Боря принял решение. Несколько пар голубей он перевел в стодолу, сделав гнезда на широкой полке во всю длину стодолы. Часть голубей он отдал своим одногодкам и напарникам по голубям: Саше Мищишину и Васе Единаку. Пару желтых голубей, которые особенно нравились мне, отложил:
- Этих заберешь домой. Только никому не отдавай и не меняй.
Я с трудом верил в привалившее счастье. Но как к этому отнесутся родители? Где держать? Я решил, что поселю голубей в сарае у коровы, как у Гусаковых. Нужен был ящик, чтобы временно закрыть голубей, пока они не привыкнут. Выручил Боря. Вытащил, снятую с чердака квадратную кошелку, плетенную когда-то дедом из ивовой лозы. Срезанными гибкими прутиками Боря заплел верх корзины, оставив отверстие для вылета голубей. Дверку сделал из дощечки, оставшейся от переделанной крыши.
Нужно было видеть, как я нес корзину с голубями домой. Родители еще были в поле. Встав на ясли, нацепил корзину на, торчавший сбоку балки, толстый гвоздь. Сбегав за курятник, на меже с Сусловыми взял две валявшиеся пустые консервные банки из жести. Вымыв, в одну насыпал пшеницу с кукурузой, в другую налил воду. Приподняв дверку, положил банки в новое жилище голубей. Чтобы голуби не удрали, между прутьями впереди дверцы пропустил проволоку и загнул края.
Родителям решил пока не сообщать, наивно полагая, что мама, войдя в сарай доить корову, ничего не заметит. В тот вечер я долго не мог уснуть. Подсчитывал, сколько голубей у меня будет к осени. Засыпая, видел моих голубей, кувыркающихся в небе над нашим подворьем. Решил, что встану пораньше, чтобы поменять воду.
На следующее утро я проснулся, когда родители уже ушли в поле. Первым делом побежал в сарай, посмотреть, как там мои голуби. Войдя в сарай, я не хотел верить моим глазам. Корзина была пустая. Банки были на месте. Дверка была слегка приподнята, проволоку я не нашел. Выйдя на улицу, я вернулся в сарай еще раз. Произошедшее казалось мне дурным сном. Хотелось верить, что, войдя, я увижу моих голубей на месте. Но голубей не было.
Накопленные обиды перемешались во мне и подступили каким-то вязким комом к горлу. В то, что клетку открыли родители, не хотелось верить. Но червь сомнения начинал меня точить, как только я вспоминал отношение родителей к голубям. Была обида и на себя. А может я недостаточно загнул концы проволоки? Возвращение родителей с работы ясности не внесло. Более того, мама заявила:
- Если бы голуби не улетели, я бы погнала их веником!
Чувствовал я себя прескверно. Было неудобно перед Борей. Он отдал мне самую красивую пару голубей, в надежде, что они у меня сохранятся. На следующий день я пошел к Боре. По дороге я пристально всматривался на гребни крыш по обе стороны улицы. Порой казалось, что я их вижу на длинном сарае. Но приблизившись, разочарованно убеждался, что конек крыши украшают, вырезанные из дерева или жести, мертвые голубочки.
К Боре голуби тоже не прилетели. Убедившись в этом, я решил его не расстраивать. Надежда найти птиц еще тлела во мне. Недолго побыв у деда, я тронулся в обратный путь. Снова до рези в глазах всматривался на крыши. Придя домой, я первым делом снова пошел в сарай. Голуби не прилетели. Не было их и у Гусаковых. В надежде обнаружить пропавших голубей, я обошел и всю верхнюю часть села. Безрезультатно.
Вечером ко всем моим бедам я получил взбучку от родителей. Занятый поиском голубей, я оставил на весь день цыплят без воды. В ожидании травы кролики стояли столбиками на решетке клетки. Мама ругалась:
- Сегодня забыл накормить и напоить кроликов и цыплят. А к осени со своими голубями забудешь буквы! Так и будешь догонять Борю по два года в одном классе!
Между тем, голуби у Бори продолжали умирать. Все чаще он обращался к Васе и Саше, которым в свое время отдал голубей. Оба давали Боре и птенцов и взрослых птиц. Но в стодоле было тесно, а под жестяной крышей голуби умирали. Летать голуби стали намного хуже. Быстро уставали, садились, где придется. Дед ворчал, когда голуби, обессилев, садились в винограднике на похилившиеся тычки.
Каждый год отец вместе с дядей Колей Сербушкой привозили деду целый воз диких побегов, вырубленных весной по краю лесополос вокруг колхозного сада. В селе они использовались для изготовления тычек под виноград. Мы с Тавиком любили отесывать гараги (тычки - с молд.) для виноградника.
Усевшись на свою неизменную табуреточку, дед, бывало, по несколько дней сортировал и раскладывал, привезенные зятьями, побеги. Мы с Тавиком помогали ему, вытаскивая и подавая указанные им побеги. Помогал Боря, живший со своей мамой Антосей во второй половине дома. Но чаще, Боря, сославшись на срочные дела, убегал к друзьям: рыбакам, собачникам и голубятникам. Как мне хотелось убежать с Борей! Там, у Саши Штицы все было гораздо интереснее. Но присутствие Тавика сдерживало меня. Я оставался с ним. Вслед убежавшему к друзьям Боре дед смотрел с сожалением. Дед сам любил и держал голубей, но у Бори любовь к животным, по мнению деда, выходила за грани разумного.
Побывавший под газами во время первой мировой войны, дед обихаживал виноградник с трудом. Каждую осень в одно из воскресений дед организовывал клаку. Дочери, зятья, внуки и ближайшие соседи приходили убирать виноград. Работали и мы с Борисом и Тавиком. Дед требовал убирать чисто, до последней ягоды. После уборки каждого куста мы подбирали все упавшие на землю ягоды. Это была самая нудная работа. Надо было наклоняться за каждой ягодой, а подняв, еще и обдувать ее от пыли. Борис, работавший рядом, часть упавших ягод подбирал, а часть незаметно притаптывал ногой. Я последовал его примеру. Скоро последовал окрик моей мамы:
- Не топчи виноград! Убирай все в ведро!
Упавшие на землю ягоды, я не умел незаметно топтать, как, это делал, на целых четыре года старше меня, Борис. Но мама видела все.
- Ты на Борю не смотри! Бери пример с Тавика!
Через всю свою жизнь, с самого детства и до конца Боря - Зага ( Зага - картавое от зараз - сейчас - укр). пронёс дружбу с одногодками: Сашей Мищишиным - Штицей (Штиця - спица - укр), троюродным братом Васей Единаком - Цыганом, и Флориком - Квартой (Кварта - кружка на четверть литра - польск). Кличка Цыган у Васи пошла с первого дня в первом классе. На первом же в своей жизни уроке Вася, сильно утомившись и здорово проголодавшись, вытащил из торбочки кусок сала с хлебом и чесноком. Невозмутимо разложил всё на парте, почистил зубец чеснока. Шелуху аккуратно смёл ладонью в углубление для чернильницы. Учитель отреагировал немедленно:
- Что ты разложил сало на парте, как цыган фой у дороги? "Фой - портативный цыганский кузнечный мех".
С первого класса друзья предпочитали ходить в школу огородами. По селу Боря с Васей доходили до Маркова моста, а потом через двор Саши Мищишина уже втроем уходили в огород и лишь затем поворачивали до горы. За огородом Полевых к ним присоединялся Флорик.
Четверо друзей хором утверждали, что так до школы ближе. Ближе или нет - неясно, но старый Михасько Калуцкий, отчим однорукого Ивана Полевого, утверждал, что эта "святая" команда знает что, у кого и в каком огороде растет и когда созревает лучше самих хозяев. В далёком детстве к их дружбе сельчане относились с немалой долей озабоченности, если не сказать с опаской.
В селе тогда, бывало, случались события неординарного характера. Во время обеденного перерыва лошади, жевавшие овёс у ворот придремавшего на обед ездового, вдруг оказывались связанными и надёжно сплетенными одной косичкой втрое на два хвоста. Усевшись после обеда на облучок телеги, ездовый вдруг слезал, громко поминая чьих-то предков. И долго расплетал и развязывал сплетенные воедино хвосты. Под конец, глянув на, стремительно идущее в сторону заката, солнце, не выдерживал и срезал оставшиеся узлы вместе с волосом.
Случалось, идущая в стаде с Куболты телка неожиданно, как на скачках, мчалась по селу галопом с привязанной к хвосту консервной банкой, заполненной, тарахтевшими в ней гвоздями и гайками. То, вдруг, вода в колодце, что в самом центре села, куда водили утром и вечером на водопой колхозных лошадей, вдруг оказывалась окрашенной в малиновый цвет анилиновым красителем для шерсти, исчезнувшим с досок за сельским кооперативом во дворе Суфраёв.
Ежегодно тринадцатого декабря азартно праздновали Андрея Первозванного. Живший в центре села хозяин, выйдя следующим утром, не находил своей новой, летом установленной и осенью окрашенной калитки. Калитку свою он нашел на самой окраине села. Там она прикрывала вход во двор одинокой ветхой старушки.
Тракторист, собравшийся утром на работу, выходил во двор. Тщательно укрытого на зиму брезентом, мотоцикла не стало. Техника, аккуратно укрытая тем же брезентом, стояла перед самым крыльцом во дворе одинокой молодой вдовы-соседки.
Собачью будку, годами стоявшую в углу возле забора находили водруженной на высокую скирду соломы. Рядом с будкой на скирде неподвижно застыл взъерошенный, сгорбленный и потрясенный пёс. Живот незадачливого сторожа снизу подпирал поджатый хвост.
Направившийся утром справить естественную надобность, обнаруживал свой туалет закрытым, опоясанным цепью на замке. Ключ от замка лежал на видном месте - на крыльце, живущей в одном дворе, тещи. Если на Андрея стояли морозы, то утром, пошедшие за водой, на срубе колодцев обнаруживали наполовину заполненные водой вёдра. Набранная вечером вода к утру превращалась в лёд. Так и наполняли своё ведро, чертыхаясь, по полведра в два, а то и три приёма.
Трудно представить себе изумление хозяина, граничащее с шоком, когда утром он заходил в хлев накормить и напоить стоящую в стойле корову. Глаза отказывались верить. Вместо его бурёнки к яслям был привязан годовалый бычок. Не чей-нибудь, а совсем недалёкого соседа, с которым уже несколько лет шла скрытая вражда. Корову искать надо, а идти к соседу - даже думать не хочется! Долго стоял озадаченный хозяин в хлеву, глядя на соседского бычка.
Выйдя из хлева, видит соседа, переминающегося с ноги на ногу у калитки. Непостижимо, но утром вместо бычка в стойле его сарая на три узла была привязана к яслям корова. Отвязывают бычка и вдвоём ведут во двор по месту жительства. Корова на месте. Придирчиво оглядывают соседи свой, кем-то размененный ночью, скот. Слава богу, всё в порядке. Привязав дома корову, вздыхает с облегчением и, неожиданно для себя, приглашает соседа в дом.
Много лет враждовавшие, усаживаются за стол. Хозяин наливает по стопке. По первой пьют, забыв чокнуться. Словно спешат снять стресс. Жена, суетясь, жарит яичницу. Потом поднимают чарки за здоровье скота. А затем долго пьют за здоровье жён, детей, и, наконец, за дружбу, которая обходила соседские дома, как говорят у нас в селе, десятой дорогой. Уже после обеда расходятся благостные и умиротворенные.
Исключение непричастных к таким событиям во всех подобных случаях начиналось с четвёрки неразлучных друзей.
Возвращаясь вдоль собственной памяти во времена детства, вспоминаю бесчисленные Борины проказы. Его поступками в детстве могли руководить безалаберность, бездумие, разгильдяйство, полное отсутствие страха перед возможным наказанием за содеянное. Но в Борином характере никогда не было злобы, мстительности, подлости, жестокости, ехидства и злопамятства. Боря не казался, Боря был добрым.
Боря в разговоре избегал злословия, скабрезности и пошлости. Его сосед, одноклассник и друг детства Франек Гридин вспоминает:
- Однажды поздно вечером довольно большой стаей мы совершили набег на колхозную бахчу. Каждый выбрал себе по два арбуза, чтобы было удобнее нести. Один Боря взял единственный арбуз. Но Борин арбуз был таким огромным, что Борины руки не обхватывали его. Когда мы переходили, ведущую на Плопы, дорогу, нас осветили фары, идущей со стороны Дондюшан, машины. Мы бросились бежать. Не видя из-за арбуза дороги, Боря споткнулся и упал. Арбуз скатился в кювет и разбился вдребезги.
- Опама! - это был Борин голос.
Много лет, в том числе и во взрослом состоянии, это было самое страшное Борино ругательство.
Летом во время купания в большом ставу парни постарше стали в круг и швыряли друг в друга, добытым со дна илом. В числе воюющих был мой старший брат Алеша. Боря, моложе Алеши на четыре года, был одним из младших. В начале игры я порывался встать рядом с Борей, но Алеша благоразумно отправил меня на берег. Один из Алешиных ровесников избрал своей мишенью Борю. Он метал ил только в белую Борину голову.
Когда после нырка Борина голова показалась из воды в очередной раз, коварный сосед с силой метнул ил. Вероятно Боря в тот момент открыл глаза. Ил залепил Боре правый глаз. Вероятно Боре было очень больно, так как он сразу поднял руку. Поднявшего руку, по неписаным правилам, не били. Ударивший Борю метнул комок грязи второй раз. Вмешался Алеша. Он повернул Борю затылком к "стреляющим" и увел его в соседний заливчик, где вода была чище. Учащийся на втором курсе медицинского института, Алеша смывал ил с Бориного глаза частым окунанием в воду. Промыв как следует глаз и убедившись, что повреждений нет, Алеша повернулся к подлому напарнику. Боря его остановил:
- Не надо! Это была игра!
Закончив семилетку, Боря поступил в ремесленное училище. В одно из воскресений он приехал домой, одетый в черную форму, как адмирал. На чердак к голубям, боясь испачкать форму, он уже не поднимался. В теплую зиму все голуби внезапно погибли. Весной баба Явдоха очистила чердак от остатков голубиных гнезд, чисто подмела. На чердаке стали хранить фасоль, горох, чечевицу и кукурузу.
Как только Боря одел, похожую на "адмиральскую", форму ученика ремесленного училища, все вдруг увидели, что Боря, оказывается, стал очень красивым. Баба Явдоха любила повторять:
- Таки хлопец на все село!
В клубе его стали приглашать на танцы девчата постарше, ровесницы Бориной сестры Лены. В одну из суббот Боря приехал на выходные с подругой. Я был ошарашен. Это была пресимпатичная Лена, недавно закончившая "кулинарный техникум", совсем еще юная повариха из чайной, где я обедал и ужинал. По окончании училища Лену сразу поставили на раздачу.
Все удивлялись. Боря и Лена внешне были удивительно похожи друг на друга. Чуть выше среднего роста, оба были непривычно светлыми, почти белыми. Тетка Антося радовалась:
- Как Боре повезло!
Как Бориному двоюродному брату повезло и мне. Лена щедро наливала мне борщ погуще, сметану ложила полной столовой ложкой. На второе к заказанной котлете с гарниром Лена ложила мясо по своему усмотрению. Плюс два компота. Перегнувшись через окно раздачи и подняв палец, тихо предупреждала кассиршу. О чем Лена предупреждала кассиршу было понятно по сумме копеек, которыми я оплачивал мой обед.
Ровно через год перед Пасхой я увидел Лену, идущую под руку с Бориным сверстником. Лена вышла замуж за работника сырьевого отдела сахарного завода, красавца с темно-каштановой волнистой шевелюрой и низкими бачками, физкультурника Виталия. Боря в это время по направлению уехал на целину и работал трактористом. О том, что Лена вышла замуж, я не мог предполагать, так как Лена после отъезда Бори в Казахстан еще очень долго мне мило улыбалась и продолжала меня подкармливать.
В августе семидесятого, будучи недавно женатым, мы с Таней возвращались из Окницкого хлебного магазина. Навстречу нам шла молодая женщина. Это была Лена. Она меня узнала издали. Улыбнувшись, мы поздоровались. Немного погодя Таня спросила меня:
- Откуда ты знаешь эту женщину?
Я рассказал жене историю нашего знакомства. Уже дома Таня сказала:
- Это наша соседка. Только вход к ним со стороны другой, параллельной улицы. Недавно ушла от мужа. Напивался, жестоко избивал.
- Откуда ее муж?
- Наш, Окницкий. Работал на заводе токарем. Сейчас, говорил папа, выгнали. Бомжует.
- Как зовут этого бывшего мужа?
- Борис ...
Неисповедимы пути господни ... У Виталия, первого мужа Лены, уже женатого на другой женщине, на фоне хронического алкоголизма и неумеренного курения развился облитерирующий атеросклероз. Недавно ему ампутировали левую ногу. Я рассказал о нем Тане.
- Несчастная женщина. - сказала Таня. - У нее покойный отец, которого она очень любила, алкоголик. Умер в белой горячке. И мужья такие же. Неужели примера отца ей мало?
Я промолчал. Мужья были подсознательным выбором самой Лены. Она соединяла свою жизнь с молодыми людьми, в чем-то копирующими любимого ею отца. Этим чем-то и был хронический алкоголизм. Может и моего брата Борю Мищишина она отвергла потому, что он не напивался? Думаю, что если Лена выйдет замуж в третий раз, не исключено, что ее подсознательный выбор, ее внутреннее "Я" толкнет ее в лапы очередного алкоголика.
По причинам отсрочек в армию Боря был призван в возрасте двадцати двух лет. В самом начале службы попал в сержантскую школу то ли в Николаеве, то ли в Новороссийске, по окончании которой был направлен на Кубу.
В октябре шестьдесят седьмого наш курс только вернулся с уборки винограда в Гратиештах. В тот день я пришел из бани и лежал в кровати, перелистывая учебники по дисциплинам, которые нам предстояло осилить на третьем курсе. В дверь постучали.
- Прекрати дурачиться, не то встану!
Я был уверен, что стучит, богатый на выдумки и розыгрыши, наш однокурсник Марчел Валуца.
Дверь открылась и в комнату вошел военный в парадной форме с аксельбантами. За ним в комнату вошел Тавик. Я не сразу узнал Борю. Подтянутый, начищенные до блеска коричневые туфли, пояс с ремнями через плечо. Непривычная тогда, с высокой тульей фуражка. Мы говорили: как у немцев. Голубые сержантские погоны.
Мы обнялись. Я оделся.
- Куда пойдем?
- Давай в "Фокушор". А потом посмотрим фильм.
"Фокушор" - летнее кафе напротив кинотеатра "Патрия". Рядом была городская танцплощадка "Юность". В "Фокушоре" угощал Боря. За стаканом вина Боря рассказал, что служил на Кубе. Был в составе роты охраны Фиделя Кастро. На службе все были в белых гражданских костюмах. Этот мундир с аксельбантами предназначен для парадов.
- Парадную форму роте охраны подобрал сам Фидель. - со значением сказал нам тогда Боря.
После фильма проводили Борю. Жил он у каких-то стариков на квартире по Мунчештской возле самого мясокомбината. Дом был вросшим в землю, широкая сплошная дощатая дверь, маленькие покосившиеся оконца. Из дома доносилась ругань. Заходить в дом расхотелось. На субботу Боря пригласил нас приехать к нему.
В субботу троллейбусом я подъехал к дому, где жил Боря. Напротив, в недавно построенной жилой пятиэтажке на первом этаже работал новый гастроном. Осмотрел полки с винами и коньяками. Мой взгляд остановился на бутылках с кубинским ромом. 0,5 л., 60% алк., цена чуть больше шести рублей.
- Боре будет приятно вспомнить Кубу!
Купил. Взял колбасы, сыра и еще, уже не помню, что. Перешел дорогу. В Борину комнату вход был со двора. Низкие потолки, мутные окна. Из Бориной комнаты на меня пахнул тугой аромат, если не сказать, перегар кубинских сигар. По тем временам сигары были дешевыми. Такой же низкий потолок Бориной комнаты. Вдоль потолка две неровные балки. Боря, проследив за моим взглядом, сказал:
- Домик еще с пушкинских времен. Одна сторона сильно просела. С улицы кажется, что даже стекла перекошены. В клетушках живут четыре семьи. Сносить не хотят, так как на всех жильцов надо выделить три двухкомнатных и одну трехкомнатную квартиру. А так по площади настоящий курятник. И нас два квартиранта.
Стены были увешаны красочными открытками с морем, пальмами и полуголыми лоснящимися мулатками. Боря включил проигрыватель. Тесную комнатушку заполнили частые переборы гитары и многоритмовые звуки ударников. В груди защемило. Я забыл, что нахожусь в тесной, с прогнувшимся потолком, прокуренной комнатенке. В это время открылась дверь. Низко нагнув голову, с авоськой в руке, вошел Тавик. Стол мы накрыли сообща.
Сидели мы долго. Мы с Тавиком не спеша разглядывали альбом с фотографиями и открытками. Потом Боря подал нам черный пакет с остальными фото. Разошлись мы поздно. От моей одежды несколько дней несло густым ароматом кубинских сигар.
Боря устроился на работу в строительно-монтажную фирму. Через год получил направление в Кишиневский филиал Воронежского строительно-монтажного техникума. У Бори перед вступительными экзаменами была самая настоящая фобия, страх. Тавик готовил его по своей системе. Позже Боря вспоминал: если бы его так учили в школе, как готовил его Тавик, то он, как и большинство, закончил бы среднюю школу. Вступительные экзамены Боря выдержал. Подозреваю, что один экзамен за него сдал Тавик. Почему? Видимо Тавик потерял бдительность и в состязательном угаре сдал экзамен на "Отлично". В дальнейшем Тавик, сам студент политеха, помог Борису выполнить семестровые, курсовые и дипломную работы.
Демобилизация Бори и встречи с ним привнесли в мою жизнь струю свежего дыхания свободной Кубы, которой мы тогда грезили. Я часами каждый раз рассматривал, привезенные Борей открытки и фотографии, слушал грампластинки. Красочные, почти сказочные, непохожие на другие то были открытки. Каждый раз я смотрел, будто видел впервые. Замешанные на африканских и испанских ритмах, кубинские мелодии будоражили мою кровь. Они вселяли в мою душу волнующее, никогда ранее не испытанное чувство ожидания светлого торжественного чуда. Тогда я был убежден, что моя Куба еще впереди.
По воскресеньям мы часто встречались втроем: Боря, Тавик и я. После просмотра фильма мы обедали в том же павильоне "Фокушор". К обеду пили по рюмке кубинского рома. Засиживались допоздна. Со стороны "Юности" доносились танцевальные мелодии. Мы с Тавиком, оба не обладавшие музыкальным слухом и голосом, вполголоса фальшивили: "Куба - любовь моя, остров зари багровой...". Боря сидел молча.
Свой армейский парадный мундир Боря до самой женитьбы хранил у тети Антоси в шкафу. По приезду Борис каждый раз извлекал мундир, чистил его. Затем одевал, пальцем сощелкивал невидимые пылинки, подходил к зеркалу. Поправлял плечевые ремни, аксельбанты и бляху ремня. Проверив двумя пальцами расстояние от бровей до основания козырька, поправлял фуражку. Поочередно осмотрев себя через каждое плечо, опускал руки и расправлял плечи. Коротко вздохнув, Боря разоблачался и, сложив брюки по стрелкам, отправлял мундир в шкаф.
По окончании техникума Боря много лет работал начальником транспортного цеха Фрунзенского сахарного комбината. В восемьдесят восьмом в результате автотранспортной аварии Боря погиб. Жена Клава и Борины сыновья Вова и Саша с семьями в настоящее время живут в Петропавловске-Камчатском.
Однажды, уже после двухтысячного, во время приема в поликлинике в дверь кабинета постучали. В кабинет вошла Света Сливчук, младшая сестра Клавы, вдовы уже покойного моего двоюродного брата Бори. Вместе с ней был мальчишка лет двенадцати. Я сразу узнал его. Это был наш! Младший сын Бори - Саша? Нет! Когда в 1988 году я был на похоронах Бори, Саше было около девяти лет. Вова тогда должен был идти в армию ... Внук? Сын Вовы? Так оно и оказалось ...
Зовут моего двоюродного внучатого племянника - Данил. К моему стыду и сожалению с последующими поколениями моих родственников я не знаком. Разбегаемся во времени и пространстве. На Борю гость походил мало. Мальчик оказался вылитой копией, сгинувшего во время войны в Сучавской тюрьме, своего прадеда, Бориного отца, моего дяди, брата моей мамы - Владимира Михайловича Мищишина.