Продавец, которого Гриня Третьяков мысленно окрестил "профессором" из-за очков, строгого серого костюма и белоснежной сорочки с малиновым, в крапинку галстуком, смотрел на покупателя немигающим взглядом, от которого хотелось ёжиться и чесаться.
- А что так дорого? - спросил Гриня, крепенький человек почти солидного возраста - где-то около тридцати.
- Это не простая собака, - пояснил "профессор". - Она вечная.
- Как это? - удивился Третьяков. - Робот что ли? А на вид как настоящая.
- Не робот. Самый обычный пёс. Однако его энергообмен не обособлен, а замкнут на человека. На хозяина. Пока на меня, а затем на того, кто его купит.
Гриня погладил щенка по плюшевой спинке, тот с энтузиазмом завилял хвостом, приседая на задние лапы, стал тыкаться в лицо и облизывать Гриню. "Профессор", по-прежнему не мигая, вздохнул.
- Вы, товарищ, имели в детстве питомца? Кошку или хомяка? Или собаку?
- У нас овчарка была. Отец завёл, когда мне три года стукнуло.
- И вы плакали, когда она умерла?
- Нет, - решительно помотал головой Третьяков. - Я переживал, конечно, но не плакал. Она старая совсем была.
Под пристальным взглядом человека в костюме, столь странно выглядевшим на фоне хозяйственных и спортивных курток прочих продавцов птичьего рынка, Гриня поёжился. Ему показалось, что немигающий очкарик в галстуке видит его насквозь и знает, что на самом деле после смерти Рекса Гриня рыдал, как последняя девчонка, и даже схлопотал из-за этого тройку по алгебре на выпускном экзамене - в голову ничего, кроме печальных глаз собаки не лезло.
- С этой собакой вы переживать не будете, - сказал "профессор". - Собака умрёт вместе с вами. Либо вы перепрограммируете её на другого хозяина, и она будет жить дальше.
- Ничего себе! А если мне она надоест?
- Перепрограммирование допускает и перевод питомца на автономное существование. Тогда он умрёт сообразно возрасту и не избавит вас от переживаний.
- Это же стаффорд? - Третьяков подхватил пузатенького пёсика на руки. - Стаффорды же буйные! Как вы себе представляете - мне стукнет сто лет, а я должен буду бегать за этим шилопопом?
- Этот момент тщательно продуман, - заверил Гриню "профессор". - С годами уровень вашей энергии упадёт, и собаке достанется меньше. Она состарится вместе с вами и будет полностью соответствовать вашим силам.
Гриня задумчиво оглядел пёсика, пообещал подумать. Он прогулялся по рядам, поболтал с другими продавцами, перещекотал пузики двух десятков щенят, а затем вернулся.
- Беру. Давно хотел стаффа. Мужская собака.
Очкарик наконец-то моргнул.
- Программировать очень просто, - произнёс он. - Положите руку на спинку и отчётливо скажите " Я твой хозяин". Через три дня для подтверждения повторите операцию и пёс замкнётся на вас. Если надоест, делайте то же самое, но скажите другую фразу: "Ты свободен". Пока вы не освободите собаку, никто другой не сможет стать её хозяином. Извольте рассчитаться.
Третьяков бросил на стол несколько мятых купюр, после чего торжественно изрёк:
- Я твой хозяин!
Собака на секунду замерла, словно окаменела, затем с восторгом кинулась к Грине.
- А как зовут-то? - засмеялся тот. Щенок страстно лизал щёки нового владельца, шершавый язычок его изредка проникал в ноздри и даже уши Грини.
- Пока никак, - молвил "профессор". - Как назовёте, так и будет... Кстати, учтите - пёс не бессмертный в привычном смысле. Он может заболеть, пораниться, отравиться, так что будьте бдительны. От ран и болезней он не застрахован и может погибнуть, как самая обычная собака. Всего доброго.
Третьяков отошёл от прилавка, наклонился за упавшим поводком, доставшимся в придачу к радостно елозящей покупке, а когда распрямил спину, обнаружил, что очкарик исчез.
- А куда сосед делся? - спросил он взволнованно у толстой тётки с корзинкой, в которой копошились три котёнка.
- Сосед? - тётка потёрла лоб, откинула прядь волос, потом неуверенно предположила. - Я, наверное, отвернулась, а он ушёл?
Идти "профессору" было некуда, кроме как в сторону Грини. Но мимо Грини он не проходил.
Щенка Третьяков назвал Бобиком. Простецкое имя, не чета там всяким Арнольдам или Буцефалам, но Гриня намеренно подарил питомцу кличку, идеально подходившую озорной, чуть бестолковой, но весёлой и добродушной собаке, такой, как в книжке родом из детства. Сам Гриня чтение не жаловал, но любил, когда ему читали вслух. До некоторой поры матушка читала ему книжки, но по выходу из начальной его школы воспротивилась:
- Большой парень уже, сам читай.
Большой, так большой. Гриня пожал плечами, но к чтению не приступил. "Бобик в гостях у Барбоса", кажется, был последним произведением, прочитанным по велению души, а не по программе.
Щенок, как полагается, грыз обувь, оставлял лужи, устраивал беспорядок и ничем не проявлял своей чудесной сущности. В какой-то момент Третьяков даже усомнился в том, что наплёл ему человек, продавший Бобика. А усомнившись, расслабился, недолго подосадовав, как ловко раскрутили его на "нехилые бабки", как сам он выразился в разговоре с приятелем. Бобик во время этого разговора нарезал круги по газону за домом Грини, цапая пастью то травинку, то сухую ветку, упавшую с чахлого тополька, то брошенную кем-то пластиковую бутылку. Третьяков с приятелем потягивали пивко и нежились под лаковыми лучами майского солнышка.
- Бойцовская собака, - уважительно произнёс приятель. - Вырастет, своди его на бои. Мужик должен драться. Мужик без хорошей драки - не мужик.
Щенок резко остановился, усевшись возле подвального окна. Ровно через секунду из подвала вышла тощая драная кошка, а следом за ней - два котёнка. Бобик осторожно подвинулся к ним, лёг на брюшко и принялся с наслаждением и причавкиванием облизывать котят.
- Ну и боец! - рассмеялся приятель. - Кисейная барышня, а не боец!
- Иди ты со своими боями, - рассердился Гриня. - Выдумал хрень какую-то. Я вот не дрался и не собираюсь. Что я - не мужик?
- А кто в шестом классе драку на географии устроил?
- Ага! А Танька Иванова, с которой я тогда подрался, получается, - мужик?
Приятель махнул рукой, бросил пустую банку на траву и ушёл. Третьяков, гневно глядя ему в след, смял и кинул свою банку к приятельской.
- Бобик, домой! - скомандовал он.
Пёсик послушно встал, сделал несколько шагов за хозяином, после чего отбежал и встал, набычив лобастую головушку, возле банок. Третьяков вернулся и пребольно шлёпнул упрямца. Бобик зарыдал. Именно зарыдал. Третьяков готов был поклясться, что собака в голос заплакала от обиды и боли. Сердце Грини сжалось. Он подхватил малыша на руки, прижал к груди, но пёсик продолжал скулить и смотреть на банки. Он затих, когда Гриня поднял свободной рукой эти чёртовы банки, а затем выбросил их в урну возле детской площадки.
- Ну, ваще, - пробурчал Гриня. - Как лох последний банки подбираю. Парни увидят, засмеют.
На его счастье никто из парней, то бишь, соседей-ровесников, с которыми был он знаком с самого детства, не видел ни Гриню, ни его собаку. Третьякова это немного утешило, тем более, что пёсик доверчиво прильнул к нему и щекотно дышал под мышку. От дыхания щенка стало щекотно и на душе.
С пивом, как заметил Третьяков, у Бобика отношения сразу не заладились. Едва Гриня плюхался перед теликом на диван и откупоривал бутылку или банку, пёс начинал то скулить, то грызть ножки стульев, то демонстративно присаживаться для облегчения от лишней жидкости прямо посреди комнаты. С лимонадом или соком такого не происходило: Гриня потягивал пепси-колу, Бобик спал, уютно скрутившись в клубочек.
- Ну, совсем ваще, - сказал однажды сам себе Гриня. - Совсем я в лоха превратился. У себя дома пивасика не попить.
Питьё пива Третьяков перенёс за пределы своего холостяцкого логова. Так же, как и разудалые холостяцкие тусовки с приглашёнными барышнями. Визгливых нахальных девиц Бобик люто ненавидел. Не кусал, но скалил зубы и напускал на себя страшный вид, пугая широким акульим оскалом.
Одну такую дамочку, рискнувшую остаться у Грини с ночёвкой, пёс извёл молчаливым пристальным взглядом. Бобик сел напротив кровати и принялся сурово таращиться на гостью, гипнотизируя и внушая желание покинуть чужой дом. Девица, исполнив с Третьяковым все положенные акробатические этюды, попыталась уснуть, но под буравящим взором собаки не смогла сомкнуть глаз. Гриня беззаботно отвернулся и засопел, а барышня стала пшикать, отгоняя животное. Бобик ушёл, но затем, едва та уснула, вернулся и вновь вперился в нарушительницу спокойствия. Девица подскочила с тяжёлой одышкой и липким потом, вытолкала собаку, захлопнув дверь в комнату. Впрочем, через четверть часа ситуация волшебным образом повторилась - пёс умудрился сам открыть дверь и продолжить сеанс. Тогда гостья растрясла, пыхтя от злости, Третьякова и потребовала полного изгнания пса из спальни. Гриня отволок Бобика за шкирку на балкон и запер его до утра.
Выспавшись и попивая кофей, девица сообщила Третьякову, что кухню она переделает, сменит гарнитур для прихожей, а пса сведёт в приют.
- Бобик! - хлопнул себя по лбу Гриня, кидаясь на балкон.
Собака, выдворенная за проделки на свежий воздух, отчаянно дрожала на бетонном полу, кутаясь в старый грязный половичок. Глазки её были словно в тумане, нос - горяч. Третьяков поднял питомца на ноги, тот, сделав шаг, упал. "Заболел!" - мелькнула паническая мысль в голове Грини.
- Шла бы ты сама в приют! - сердито проговорил он. - Размечталась. Дома у себя командуй.
Дамочку Третьяков вытолкал, а сам, с собакой на руках, припустил в ветеринарную клинику. Пёс к тому времени вполне уже подрос, нести двадцать с лишним кило было тяжко, но Гриня, не чувствуя ноши, в панике мчался по проспекту. В голове его колотилась колючая мысль - это он виноват в болезни Бобика! Он сам и больше никто!
В клинике у Бобика обнаружили воспаление лёгких.
- Вы его на улице держите? - строго вопросил врач. - Если на улице, то будка у него тёплая? От ветра защищена?
Третьяков пробормотал, что пёс живёт в квартире, доктор покачал головой и молча прописал Бобику уколы четыре раза в день и подогретое питьё.
- Четыре раза? - ужаснулся Третьяков. - Я же работаю!
- Придётся что-нибудь придумать, иначе потеряете собаку.
Ветеринар поставил первый укол и вручил Грине коробочку ампул для инъекций. Растерянный Третьяков вызвал такси, а затем всю недолгую дорогу ворочал мозгами, ласково поглаживая сипящего Бобика. Почти у дома его посетила спасительная мысль.
- Иванова, - прокашлявшись, с напускной бодростью произнёс он в трубку телефона, - помнишь, как мы с тобой на географии подрались?
- Я не дралась, - твёрдо ответила Танечка. - Я отстаивала свое достоинство. Ты, Гриша, зачем звонишь?
- Мне уколы надо делать, а я боюсь, - сказал Гриня. - Поможешь? Я заплачу.
- Помогу, - подумав, молвила педиатр Иванова, - перед дежурством забегу. И не вздумай платить, мы же одноклассники.
Она несколько удивилась, когда ей представили пациента, но уколола быстро и безболезненно. От чая, предложенного Гриней, брезгливо отказалась, окинув взором грязноватую квартиру. Третьяков проводил её, после чего, уложив Бобика по-царски на диван, принялся наводить порядок. Перед ночным уколом Таня благосклонно поболтала с хозяином надраенных комнат, а, заскочив потом утром, сдержанно похвалила Гриню за достойный уровень гигиены. Покрасневший Гриня вручил ей ключи - сам он отчаливал на смену на завод - и пообещал звонить. Бобик, блаженно щурясь, лобызал Танечку, и Третьяков покинул дом в самом безмятежном настроении.
За десять дней интенсивного лечения собаки Третьяков неожиданно обнаружил, что привык к Танечкиному присутствию и начинает скучать, когда та сдаёт вахту, оставляя его одного.
- Ну, Бобик, погоди! - пригрозил псу Гриня, когда субботним вечером не захотел позвать ни одну из своих подружек, не захотел оттянуться в клубе, а захотел посидеть рядом с Ивановой, слушая, как она перечисляет неотложные меры по приведению Бобика в божеский вид: искупать, постричь когти, промыть глазки, прочистить ушки, проверить бедро на дисплазию, так как собачка, кажется, прихрамывает... Иванова все свои педиатрические знания добросовестно переносила на собаку, и Третьякову вдруг открылось, что с Танечкой жить было бы просто, размеренно и спокойно.
- Ты это..., - хриплым от волнения голосом произнёс Гриня, - выходи за меня. Я нормально получаю, не бойся. И квартира вот...
- У меня молодой человек есть, - честно призналась Иванова, вздохнув. Молодой человек вот уже пять лет морочил ей голову, не отпуская, но и не предлагая пойти замуж.
Третьяков на следующий день выследил этого эгоиста - хиленькую тонконогую козявку. Выследил и посоветовал отступиться от Танечки. Для острастки толкнул его в плечо, когда тот принялся возмущённо кричать и наскакивать. Молодой человек Ивановой упал в лужу, поднялся и резво свинтил. Через месяц гордый Третьяков под ручку вывел законную супругу из дворца бракосочетаний.
К Бобику супруга Грини относилась ровно: исправно кормила, купала и гладила по спинке на ночь. Грине, освобождённому от бытовой стороны жизни с питомцем, досталась всё счастье чистого общения: многочасовые прогулки, игры и простые щемяще-нежные объятья с псом вприглядку за чем-то глупым в ящике. К рождению первенца у четы Третьяковых Бобик превратился в добродушную диванную собачку, знающую толк в комфорте и уюте. Страшная крокодилья морда его, приводящая в смущение местных бабушек с болонками и пудельками, Грине казалась самой красивой на свете, а широко раскрытая пасть и прищуренные глазки вызывали в его сердце умиление и потребность называть любимца не иначе как собакой-улыбакой.
За сыном Лёшкой появилась на свет дочка Дашенька, дети подрастали, а Бобик не старел. Как показалось Третьякову, пёс окончательно подстроился под хозяина: когда Гриня был бодр и свеж, Бобик носился электровеником, а в моменты Грининой усталости или недомогания, сокращал до минимума прогулки и сладко дрых, почмокивая на коврике. Все текло так размеренно, что Гриня даже стал поправляться и слегка лениться. Ленился он до той поры, пока не случилась беда.
Любимый оранжевый мячик из куска литой резины - а только такие выдерживали напор убедительных челюстей Бобика - однажды вылетел на проезжую часть, вдоль которой совершали моцион пёс и его хозяин. Третьяков был готов поклясться, что мяч он кидал аккуратно, в сторону, противоположную дороге, а объяснить попадание игрушки под колеса мчащейся машины мог только необъяснимым изменением траектории. Мяч завис в воздухе и, совершив вираж, полетел на мостовую. Вошедший в раж Бобик, подпрыгнув, столь же стремительно бросился за ним вслед. Скрежет тормозов, занос автомобиля, раскрученного в бешеном вальсе, удар в его борт другой подоспевшей машины - всё это мелькнуло перед Гриней, загнало в ступор, сдавило грудь и заставило судорожно глотать воздух. Отчаянный визг собаки сорвал Гриню с места - пёс был жив. Схватив питомца, истекающего кровью, на руки, не заботясь о новой куртке, о гневных криках водителей и прохожих, Третьяков понёсся в клинику - совсем как тогда, с воспалением лёгких.
Переломанный пёс долго восстанавливался, не мог сам ходить - Гриня выносил его на выгул вместе с сыном на одеяльце и на улице придерживал за неработающую заднюю половину, пока Бобик с трудом облегчался и кое-как пытался двигаться.
- Хорошо бы на тележку его, - сказал умница Лёша. - Передними лапами он, ведь, ходит.
- Точно! - хлопнул себя по лбу отец семейства. - Тележка! Как я сам не догадался?!
Вечером Гриня засел за чертежи, и через неделю с гордостью представил жене и детям, а главное - Бобику, своё изобретение, нарезанное, выточенное, сваренное, смастерённое в цеху, где работал сварщиком. Колясочка со сменной высотой подставки могла возить совершенно обездвиженные ноги, но также могла лишь поддерживать животное, нетвёрдо стоящее на ногах. Курс реабилитации, продлившийся почти три месяца, подтолкнул Гриню на усовершенствование механизма и навешивание на него функций тренажёра. А попутно привёл к мысли, что в подобных полезных штуках, возможно, нуждается не один только Бобик.
Просидев несколько ночей в интернете, Третьяков отыскал с десяток лохматых страдальцев, нуждающихся в придуманном устройстве. На предложение помощи за умеренную цену тут же откликнулись пятеро. Гриня с радостью принялся за дело, передав выздоравливающего Бобика жене и детям. На вырученные деньги приобрёл Танечке платье, которое та примеряла, да не решилась купить, а детей свозил на экскурсию в Великий Новгород. По возвращению из Новгорода твёрдо решил открыть свое дело - мастерить собачьи и кошачьи тележки, а также прочие полезные приспособления.
Собственно собачьих тележек делать в большом количестве не имело смысла - не так много у людей колченогих питомцев. Недостаток заказов неожиданно восполнился заявками на приспособления для людей. Конечно, были в продаже инвалидные кресла и ходунки, но все они предназначались для совсем больных несчастливцев. Тем же, у кого временно не работала нога - сломана или ушиблена - приходилось прыгать на костылях. Гриня изобрёл самокат с высоким, как у барного табурета, сиденьем. Больной мог сидеть на самокате, держась за руль, отталкиваясь при этом здоровой ногой. В помещении самокат складывался, стойка и руль преобразовывались в костыль. Годился такой механизм и обычным людям - тем, кому лень было стоять во время качения. Третьяков заключил договор с экспериментально-механическим заводом, и по опытному образцу ему изготовили партию самокатов, улетевших по желающим приобрести буквально за три дня.
"Вот это да!" - думал Гриня вечером после последней продажи. Он выгуливал на пустырьке Бобика, швыряя тому палочку. Счастливый пёс носился за веткой, выстреливая собой с места, как пушечным ядром. - "Интересно получается. Кабы не та авария, не было у меня самокатно-тележечного дела".
- Спасибо, Бобик! - с чувством воскликнул Гриня. - И людям польза, и нам хлеб с маслом.
- Псам-то ты помогаешь, а нам-то нет, - ядовито прошипело дерево над ухом Третьякова. Гриня испуганно шарахнулся в сторону. Обернулся, получил по макушке ветвью отцветающей яблони. Плечи враз покрылись облачком бело-розовых лепестков.
- Я не просто лох, - прошептал Гриня. - Я сумасшедший лох. То собаки бессмертные, то деревья говорящие.
- Будешь трястись от ужаса, точно лохом станешь, - едко произнесла яблоня. - Кто тогда придумает, как спастись от зайцев и перегруза?
- Какого перегруза?
- Мы-то дикие, ладно, у нас плоды мелкие. А садовым тяжко - ветви ломаются.
- А я тут причём?
- Лох, - презрительно прошелестел представитель флоры. И замолчал.
Притомившийся Бобик плюхнулся в траву у ног хозяина, с любопытством слушая разговор Грини непонятно с кем.
- Смотри, Бобик, - предупредил Третьяков, - у меня крыша поехала. Если что, извиняй.
Но собака широко зевнула и принялась жевать пырей. Ни дать, ни взять бурёнушка на выпасе.
Вольно или невольно, но весь обратный путь до дома, Гриня кумекал, как совместить сетку, защищающую плодовые деревья от набегов лесной живности, с подпорками для ветвей. И с корзиной для паданцев. Он что-то придумал, и вовремя - наутро ему позвонил пенсионер-мичуринец и поинтересовался, не может ли фирма по производству тележек помочь в обустройстве продвинутой поддержки сада-огорода...
Гриня ходил затем несколько раз на пустырь, вызывал яблоню на общение и сам же над собой смеялся - дерево, как и полагается, молчало. Тем не менее, Третьяков вынес дереву благодарность, потому что в стране, половина жителей которой нежно лелеет свои шесть соток, голодным с садовыми изобретениями не останешься.
- Странно, - задумчиво проговорила как-то Танечка, глядя на Бобика, выпрашивающего у её ног морковку. Танечка варила борщ, подкидывая в пасть попрошайки то кусок овоща, то жилку от мяса. - Он ведь уже старичком должен быть по возрасту, а всё как маленький. И зубы какие белые! Загляденье, а не зубы! У соседей у всех уже собаки ушли, а нашему хоть бы хны...
Таня подняла на супруга бездонные голубые очи. Тот, посерьёзнев и окаменев лицом, вдруг глубоко вздохнул и с трудом выдавил:
- Лапа, мне нужно кое-что сказать тебе.
Он, путаясь и сбиваясь, ощущая себя форменным простофилей, одураченным благообразным на вид жуликом, поведал жене о волшебных качествах собаки. Он ожидал от материалистически настроенной Танечки насмешек и выразительных вздохов жалости к убогому на голову - педиатр, врач, биолог, всё-таки, но глаза жены неожиданно загорелись:
- А кошек у него нет?
- У кого у него?
- У профессора твоего. Чем я хуже? У тебя собака на всю жизнь, а я хочу кота на всю жизнь. Толстого полосатого бандита. Ужас как хочу!
- Столько лет прошло, - хмыкнул в сомнении Гриня. От сердца у него отлегло. Таня не посчитала его идиотом.
- Сходим в выходной на птичий рынок. Вдруг повезёт?
Однако поход на рынок не понадобился. Тем же вечером яблоня на собачьем пустыре вновь обратилась к Третьякову:
- Двигай наверх. Там есть то, что тебе нужно.
Гриня, окончательно уверовавший в свое помешательство, но успокоившийся и решивший, что его способность слышать голоса не является помехой в обычной жизни, задрав голову, уставился на крону дерева. Сверху что-то попискивало.
- Бобик, сидеть! - приказал Третьяков и, поплевав на ладони, полез на яблоню. Давалось сие действо тяжело, чай, не мальчик уже, к тому же пёс скулил и волновался, желая последовать за хозяином. Третьяков прикрикнул на него и усилием воли взгромоздил тушку на нижнюю ветвь. Далее пошло проще. Ровно в том месте, где сучья перестали бы выдерживать вес человека, в развилке между двух ветвей дрожал крохотный котёнок. Полосатый. Но тощенький и жалкий. Гриня сунул бедолагу за пазуху, стал спускаться, попутно беседуя с деревом:
- И что, этот заморыш - бессмертный? Блохастый какой-то... Задохлик...
- Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты, - презрительно отозвалась яблоня. - Скажите, какие баре. Пса вон откормили, чисто кабана, и этого откормите.
- Дык, что делать-то с этим? Волшебные слова говорить?
- Дык, ёлы-палы! - передразнила упрямая деревяха. - Шёл бы учиться, что ли, деревенщина! Супруга образованная, а ты, как Буратино, биорезонансную подстройку "волшебными словами" называешь. Тундра!
- Да иди ты, - разозлился Гриня. - Вот спилю тебя, будешь знать.
- Не спилишь.
- Ещё как спилю!
Третьяков в раздражении начал отдирать одну ветку нахального дерева, но охнул от боли и отступился. Ноготь на правой руке его вспух, закровоточил.
- Я - это ты, - назидательно произнесла яблоня. - Не будешь же сам себя калечить? Да не стой истуканом, Васька есть просит.
Котёнок, пригревшийся на Грининой груди, вдруг словно очнулся и завопил. Бобик, деловито подобрав мячик, рванул к дому. Третьякову ничего не оставалось делать, как поспешить за своенравной собакой. Догоняя её и любуясь крепким круглопопым фасадом любимца с боевым задранным хвостом, Гриня понял, что злость его улетучилась, растворилась в нежной дымке белых июньских сумерек.
- У тебя Бобик, а у меня - Василий, - сказала Танечка, оглядев найдёныша. - Так как там надо пошаманить?
- Не пошаманить, а выполнить биорезонансную подстройку, - поправил Гриня, справедливо полагая, что раз он сумасшедший, и дерево, чьи слова только что повторил, - это он сам, то имеет право пользоваться своими словами, пусть хотя бы сказанные и при помощи дерева. Потом добавил почему-то шёпотом. - Знаешь, я тут подумал... Бобик и Васька - это часть нас самих. Это совесть, которую вынесли за пределы головы. Смотри, я как только накосячу в чём-нибудь, Бобик сразу заболевает. Или взбрыкивать начинает. Так что и ты готовься с Василием... С ними не забалуешь...
- Ох, и умный ты у меня, хоть и необразованный. Учиться бы тебе, - заметила жена. - Мне готовиться не к чему, Гришенька. Живу просто, за жизнь не стыдно. А накосячу, что ж, хорошо, буду рада указке. - Затем помолчала и торжественно промолвила, положив руку на спинку кота. - Я твой хозяин!
Котейка застыл на мгновенье - в точности, как в своё время Бобик - вздрогнул и обписался.
- Так и положено? - поинтересовалась Таня.
- У Бобика этого не было. Но, собаки, знаешь ли, вообще умнее котов. А Бобик - почти человек. Не то что эта мелочь пузатая.
- Ну и обнимайся со своим Бобиком, - обиделась Таня. - А ко мне ночью не приставай. У тебя Бобик почти человек... Дашута! Дашенька!? Помоги маме киску помыть!..
- Ты чего, Тань.., - опешил Третьяков. - Да я же в шутку.
Но жена с дочкой уже скрылись с новым членом семьи в ванной.
- Лёшка! Айда Бобика дрессировать! - крикнул Гриня. Сын, бросив компьютерную игру, с радостью бросился к мужчинам - отцу и Бобику. А Танечка ближе к ночи, убаюканная громким мурлыканьем Василия, оттаяла, так что о своей угрозе даже и не вспомнила.
Несмотря на уверения в том, что ей ни капли не стыдно, кот заставил понервничать и аккуратистку Танечку. От слишком долгих её нравоучений в адрес супруга и потомства у Василия случался приступ диареи, а стремительное облысение лап у любимца поспособствовало пересмотру установок и зарождению сомнений в непогрешимости своего мнения. Случалось и кое-что иное по мелочи, и эти мелочи обтачивали Танечку, делали мягче и уступчивее.
Третьяковы перехали в новый дом, когда соседка с пятого этажа заметила с завистью, что её вредная такса, откормленная до состояния бесформенной сардельки, постарела, стала болеть, а Бобик, уважительно относившийся к коротконогой вечно тявкающей особе, периодически кусающей его за ляжки, носится молодцом, как и прежде.
- Уж сколько лет крокодилу-то? - недобро вопросила она Гриню, поймав того с собакой на выгуле. - Лёшке вон скоро школу кончать, а пёс у вас, как молодой. Татьяна, поди, на крокодиле-то лекарства новые испытывает? Собак жалеют, а людям ничего не достаётся. Ни стыда, ни совести у некоторых!
Третьяков как-то отшутился, но вечером на семейном совете предложил перебраться в новую, более просторную квартиру. К тому моменту он уже завершал ускоренный заочный курс управления малым предприятием, корпя совместно с вундеркиндом-сыном над дипломной работой, а также открывал новый филиал своей фирмы в Новгородской области. Денег было впритык, но с ипотекой в несколько лет вполне по силам. Девчонки с Василием дружно закричали "Ура", Лёша и Бобик сдержанно, но довольно хмыкнули.
Перебравшись на другой конец города и перезнакомившись с соседями, Третьяковы объявили, что животным не больше года, и спокойно прожили ещё полтора десятка лет. Затем дети обзавелись своими семьями, пришлось выкручиваться, помогать, менять жильё так, чтобы всем было где жить, снова переезжать. Бобик и Васька поутихли, перестали носиться, буянить и устраивать дома дикие игрища. Семейные вечера протекали чинно-благородно: кот обожал смотреть телевизионные передачи про животных, пёс - просто лежать у ног Грини и дремать. Прогулки были неспешны, неторопливы, Бобик всё ещё носил в пасти дубину, но уже не отвлекался на чужих собак, и не норовил утащить хозяина в знатную грязюку.
К подоспевшим внукам животные отнеслись стоически. Бобик отползал по возможности под столы и стулья, когда четыре юных биолога начинали исследования глазок, ушек и носиков, но если не успевал, морщился, щурился и терпел, пока на помощь не приходил добрый дедушка Гриша. Васька обладал менее стойким характером, но ему было проще - кот взбирался на шкаф и взирал на внучат и страдальца Бобика с безопасной высоты. Правда, Лёшкин старший сыночек со временем научился расставлять на кота хитроумные ловушки и вполне успешно ловил, но изобретательность свою во вред Ваське не применял - ловил чисто из спортивного интереса и тут же отпускал.
Ко времени появления правнуков Третьяковы, окончательно осевшие на пенсии, вновь поменяли квартиру, на сей раз на очень скромную, ибо сил на уборку и элементарный порядок оставалось всё меньше. Гриня, он же Григорий Михайлович, с огромным удовольствием следил за последними новинками техники и чудесными научными открытиями, бесконечно споря с Лёшкой, ныне таким же пенсионером, как и он сам, о перспективах развития космонавтики. "Кротовые норы", позволявшие мгновенно перемещаться в пределах Солнечной системы, Гриня ни во что не ставил, высчитав на облачном сервисе вероятность их присутствия в межзвёздном пространстве. Выходила где-то одна миллиардная - слишком мало! К тому же Бобик однажды, зевнув, мимоходом заметил: "Ерунда эти ваши норы. Пустяшная штука, только и годится, что на Марс летать". Григорий Михайлович, время от времени беседующий с деревцами, травой и буйными кустиками, в восторге неделю пытался поболтать и с Бобиком, но стаффорд молчал и загадочно улыбался во всю крокодилью морду.
- Ладно, батя, - сказал Лёшка после очередной баталии о космическом транспорте, - шут с ним, с космосом. Видишь, парадокс какой получается: Венеру уже исследовали, на Марсе колонию подселяем, а с детьми справиться не можем.
- Что так? - встревожился Третьяков.
- Да Вадька у нас, балбес, не в ту сторону смотрит. Матери хамит, вчера пьяным домой еле дополз после дня рождения одноклассника, а спать укладывали, сигареты нашли в куртке. Что с ним будет? Ленка исстрадалась вся - школу не кончил, а уже распустился так...
Лена, Лёшина супруга, Третьякову всегда казалась излишне переживательной дамой, но Лёшин внук Вадька давал честный повод для переживаний. Головастый парнишка, смышлёный и лёгкий на подъём, но очень уж разболтанный. Третьяков отключил экран голограммо-видения и задумался. Прошёлся по комнате (прихрамывая, потому что ныло артритное колено), тяжело плюхнулся у коврика верного пса. Бобик поднял седую головушку, вздохнул и уложил её снова на лапы.
- Что, приятель, старость - не радость? - Гриня с нежностью погладил его по костлявой спинке. Шёрстка, некогда мягкая и шелковистая, неприятно уколола остистыми иголочками. - Да, уж, знаю, дружище - совсем не радость.
Бобик, почавкав, повалился на бок, подставляя пузо - всё в пигментных пятнышках. Григорий Михайлович почесал ему брюшко, потрепал по холке, а затем кое-как поднялся, держась за спинку кресла, и направился в Танечкину комнату.
- Знаешь, мать, - произнёс он, - у меня тут мыслишки имеются.
- Это очень полезное качество - иметь мыслишки, - серьёзно проговорила Татьяна Сергеевна, перелистывая страницу толстенного романа. - Ну, делись уже, мыслитель.
Старики сели рядышком и полвечера прошушукались. Наутро к ним были вызван оболтус Вадька, а также лентяйка Верочка - внучка и головная боль Даши.
- Ну? - с порога вопросила Вера и оглушительно щёлкнула пузырём жвачки.
- Если вы насчёт воспитания, то зря, - честно предупредил Вадик. - Мы конченые люди. Да, систер?
- Да, браза, - кивнула сестра. - Просто отпетые негодяи.
- Это пусть вас родители или бабки-дедки воспитывают, - усмехнувшись, сказал Гриня. - А я уже такой древний, что мне всё равно. Давайте-ка, ребятки, чайку попьём. А как отведаем амброзии с нектаром, я вам тайну открою о Ваське и Бобике.
При слове "тайна" глаза загорелись даже у Верочки, Вадим же весь извертелся, и едва выхлебал половину чашки, взмолился:
- Дед! Не тяни! Говори уже!
К животным юные разгильдяи, несмотря на разгильдяйство, относились уважительно и добросердечно - как все, впрочем, отпрыски Третьяковых. Секрет долголетия пса и кота привёл правнуков в полный восторг.
- Предки, вроде, говорили про это, а мы думали, что это бред, - призналась девочка. - А это правда, оказывается. Круто!
- Круто, да жалко их, - Гриня кивнул на Бобика и Ваську, внимательно следившими за лицом хозяина. - Нам уже немного осталось, и они уйдут вместе с нами. И больше не останется на Земле бессмертных собак и кошек.
Вадька обнял Бобика, нахмурился:
- Очень жалко! Прямо обидно! Неужели ничего придумать нельзя?
- Можно, - улыбнулась Татьяна Сергеевна. - Затем вас и позвали.
Спустя час Третьяковы провожали гостей - двух подростков-правнуков и их новых питомцев, Кекса и Лапсика. Кекс, он же Бобик, скакал вокруг юного хозяина, повизгивая от удовольствия и поблёскивая на солнышке плюшевой рыжей шёрсткой. Совершенно чёрная мордочка его была растянута в оглушительной улыбке от уха до уха. Лапсик, бывший Василий, с обожанием вылизывал Верочке правое ухо и тарахтел на всю ивановскую громким мурлыкательным аппаратом.
- Может зря? - спросил Гриня Танечку на вечерней прогулке. - Как осиротели мы с тобой. Дома пусто, грустно...
- Ничего не зря, - перебил его наглый лопух, раскинувший зелёные радиоантенны на открытой лужайке назло коварным газонокосильщикам. - Вы не представляете, от каких проблем вы избавили этих лоботрясов. И, кстати, в ближайшие пять лет вы ещё побегаете с ними по ветеринарным клиникам. Бедный Бобик! Тьфу ты, Кексик!
- Гришенька, мне кажется, или на самом деле этот лопух разговаривает? - Таня в смятении прижалась к плечу супруга.
- Ничего не кажется, - прогундел лопух. - Да вы не бойтесь, ничего с вашими Бобиками и Васьками плохого не случится. Так, поволнуетесь только...
Григорий Михайлович, приобняв, крепко поцеловал жену, вогнав её в краску.
- Ты не помнишь, - спросил он, уводя её от лопуха, - из-за чего мы с тобой в шестом классе подрались?
- Прекрасно помню. Ты меня лапсиком обозвал, я за это тебя учебником по головушке огрела.
- Как-как? Лапсик? - рассмеялся Гриня. - Да! Гены не пропьёшь!.. А чего это я тебя вдруг лапсиком назвал?
- Мне мама кофточку новую связала, пушистую, в полосочку. Я её тогда в первый раз надела. А ты увидел и сказал, что я прямо лапсик. Все стали веселиться, тогда я взяла в руки географию и проучила тебя. Ох, дура же я была!
- Ты не дура, - ласково промолвил Третьяков. - Ты настоящий лапсик.
- А что, нормально сработало! - гордо похвастался лопух, когда пожилая пара неспешно удалилась. - Сначала двое, потом ещё двое их детей, потом четверо внуков, потом шесть правнуков - итого четырнадцать проникновенных. Неплохо!
- Больше, - поправил дубок, росший чуть поодаль. - А супруги детей? А супруги внуков? А друзья и приятели? Наших, практически, с полсотни наберётся. И ни один из них уже не сможет нанести вред планете. Будем считать, что эксперимент удался.
Лопух шевельнул листьями:
- Тогда, профессор, будь готов опять отрывать корешки и идти в народ с котятами и щенками.
- Нет, на рынок не пойду, - решительно скрипнул дубок. - Суета у них там. Питомник открою за городом. Буду продавать собак с родословной, печатями, грамотами и прочей ерундой. Наивные люди на них хорошо ведутся. Надо это использовать.
- Видишь ли, друг мой, - покачал репьистой головой лопух, - собаки не у всех народов в почёте. У доброй половины человечества они - грязные животные.
- Кони, - самодовольно сказало дерево. - Для другой половины будут лошади. Это ещё лучше. Полтонны совести любого мигом вразумят.
Дубок и лопух качнулись от налетевшего ветерка, умолкли, вслушиваясь в токи корней и едва уловимые колебания земной тверди. Каждый далёкий шаг проникновенных поднимал по стеблям волну радости. Волны доходили до кончиков листьев и улетали в эфир, чтобы, отразившись от облаков, пролиться теплом и счастьем на землю.