У входа на эскалатор люди раскачивались, как пингвины. Так бывает, когда топчешься на месте, передвигаясь меленькими шажками. Будь Толян физиком, познавшим кое-какие законы природы, отнёсся бы к толпе определённо более спокойно - людские водовороты в узком горлышке слияния потоков в один ручеек подчинялись самым обычным правилам гидродинамики. Однако привычки Толяна не отягощались наблюдением и отысканием общих закономерностей, присущих материальному миру, поэтому он пыхтел, краснел от духоты и давки и чувствовал нарастающее раздражение, прорвавшееся, как вызревший фурункул, когда мужичок с плешивым виском дёрнулся, притормозил и наступил Толяну на ногу.
- Куда прёшь? - с облегчением завопил Толян, радуясь железному поводу выплеснуть зудящую злобу. - По ногам, как по шоссе! Зенки-то разуй, слепошара!
- Извините, - с достоинством ответил плешивый, даже не поворачиваясь в сторону Толяна.
- Извини-и-ите!.. Чё извиняться-то, когда уже оттоптал? Чё извиняться-то?!
- Могу и не извиняться, - пожал плечами мужичок, - если Вам не нравится.
Народ вокруг Толяна стал с интересом прислушиваться. Пустяковое, однако ж развлечение.
- Ты чё, чувырло?! Ты даже извиниться не хочешь? Ну, ты гнида! Ну, ты вошь лысая!
- Вы, как мне кажется, туговаты на ухо, - проговорил обидчик с безразличием, от которого Толян разъярился, точно цепной пёс при виде нетрезвого незваного гостя. - Могу повторить, если угодно: извините.
- Самый борзый что ли?! Знай своё место, клизма! Показать тебе место, пионер лагерный?
Толян извернулся, ухватил плешивого за грудки, что, впрочем, получилось не слишком удачно по причине густо сжатой толпы. Мужичок довольно легко стряхнул руку Толяна с таким брезгливым видом, как если бы стряхивал собачье дерьмо с лакированных штиблет. Толик завёлся окончательно - развернувшись против движения, он грудью попёр на предмет ненависти, раздув щёки и скукожив жёсткие мохнатые брови в точку на переносице. Он бы врезал, не раздумывая, не сомневаясь, но был остановлен грозным женским окриком:
Толян опустил кулак и отдался на волю толпы, позволив потащить себя к эскалатору. Он не столько испугался или же устыдился, сколько заинтересовался неслыханными ранее выражениями, а также автором сих забавных идиом. Прыгнув на ступеньку и выдохнув, Толян скосил глаза: аппетитных форм дамочка решительно зыркала по сторонам, обдавая жгучим паром окружающих. Обожгло и Толика.
- Ну и чего уставился? - тётка вопросила грозно, но Толяну почудилась лёгкая нотка кокетства. "Нашенская, не фифа, - подумал он, - на бухгалтера похожа. Или диспетчера".
- А, может, нравишься! - развязно ответил Толик. - Боевая ты подружка, я гляжу.
Дамочка, расслабившись, устало глянула на Толяна - дюжего детину лет тридцати с неопрятными нестриженными волосами среднерусского мышиного цвета и глазами такого же колера: то ли серыми, то ли бурыми, то ли мутно-зелёными. Унылая униформа городских муравьёв - китайский жилет-сеточка с десятком карманов, бесформенная чёрная футболка и джинсы кудыркульского пошива - выдавали в Толике человека незатейливой душевной организации с ограниченным арсеналом житейских сценариев. От взгляда Толян стушевался: так смотрела на него, бывало, учительница математики, когда он тоскливо возюкал мелом по доске, усмиряя непокорные циферки. Учительница не ругалась и даже не ставила двоек. Она выводила унизительные троячки, одаривая при этом Толяна, а тогда еще Толика Журавлёва, взглядом, в котором безошибочно угадывалась безысходное педагогическое презрение к юному дебилу.
На улице Толян оживился. Купив в ларьке у вокзала баночку какой-то бурды в цветастом исполнении, он поплыл по узкому тротуару улицы Комсомола. Неспешно потягивая сладковатое пойло, он таращился по сторонам и удивлялся непривычной атмосфере: троллейбусы на проезжей части шли необычайно близко, чуть ли не впритирку к пешеходам, двери магазинчиков распахивались прямо в лоб пробегающих мимо людей, из арок и подворотен несло комариной сыростью, на маковку капала жидкость из кондиционеров. На узеньком газончике между домами паслись две печальные собачки, две печальные их хозяйки с мешочками наперевес напряжённо ждали момента опорожнения питомцев. "Надо ж! - подумал Толян, - псам и погадить негде".
Удивление Толяна имело свои законные причины: там, где Толян жил, газоны были шире всей злосчастной улицы Комсомола раза, примерно, в четыре. А кроме газонов район наполняли необъятные тротуары, просторные проезжие части, пустынные разделительные полосы, свободные аллеи, широкие карманы, не говоря уж об огромных дворах, пустырях и пригаражных территориях. Чтобы успеть заскочить в трамвай или автобус, приходилось бежать несколько десятков метров по одному лишь перекрёстку, и помыслить о том, что троллейбус оботрёт тебя пыльным синим боком, было решительно невозможно.
- Тесно у вас тут, - так и сказал Толян, когда подгрёб к лавочке, где его уже поджидал Викентий Лещинский - тоже с баночкой в руке, только с пивной.
- Тесно? - Викентий задумчиво окинул взором свекольную стену Крестов, особняк железнодорожной поликлиники, клумбу с бархотками и сверкающую в створе улицы Михайлова гладь Невы. - Зато красиво. Ты бабосики принёс?
- Принёс. Разве ж я сука буду? Всё принёс, как обещал.
Месяц назад Толян занял у приятеля приличную сумму денег - жене приспичило купить итальянский комод. Толян сначала воспротивился комоду, но Галя пообещала выставить его за дверь, а чемодан скинуть сверху с балкона, и Толяну пришлось согласиться. Однажды Галя уже кидала на голову чемодан - сотрясение мозга и пару месяцев скитаний по общагам-клопожоркам вправили понятия Толяна, вернули в положенное русло. Квартира была Галина, досталась от бабки, Толик, хоть и прописался на площади, сидел при буфете и не вякал. У родителей в однокомнатной хрущобе в Ульянке было хуже, чем в общаге и, тем более, у жены.
- Тогда вздрогнем, - обрадовался Викентий. - По-серьёзному. Как ты на это смотришь?
Толян смотрел на это архиположительно. Собственно, за этим и ехал. А в знак приязни согласия потряс перед носом приятеля пакетом с колбасной нарезкой, извлеченной из самого объёмного кармана - дескать, готовился.
Они сбегали в "Ароматный мир", что гостеприимно светился разноцветными огнями вывески прямо напротив областной больницы, купили хорошей водки. Палёную дрянь Викентий принципиально не употреблял. А и то - чай не забулдыги и не бомжи какие-нибудь, вполне зарабатывающие люди, способные расплатиться за качественный товар. К водке присовокупили томатный сок и маринованные грибочки. Эх, да с колбаской! Толян аж заурчал, предвкушая пиршество.
Расположились на лавке у стены того странного розового цвета, которым так любят красить дома в историческом центре. Бабско-поросячий - так охарактеризовал оттенок Викентий Лещинский, когда первый стопарик колючим ежом проскочил через глотку. Следующие должны были пойти мягче.
- Точняк, - согласился Толян. - На меня в метро баба сегодня наехала - прямо этого цвета. Пухлая вся, красномордая.
- А зачем наехала?
- Типа учила, воспиталка, бл.., недоделанная.
- Чему учила?
- Типа, чтобы я к клизме одной не лез.
- А зачем к клизме лез?
- Да мудила один начал батон на меня крошить. Прикинь, иду себе, никого не трогаю, а он давай возбухать, ё..я плешь.
- Надо было ему хрюкало задраить, чтоб не бурел.
- Я и пошёл... драить, а он развонялся, а тётка давай голосить.
- Вот лохопеды! - возмутился Лещинский. - Без понятий лохопеды! И ходят, ведь, спокойненько, паскуды бессовестные.
Прокатили вторую, затем третью. После четвёртой случай в метро стал казаться комическим номером.
- А эта, пятитонка! - заливался Толян. - Прикинь, как меня обозвала: крыжовенным злыднем!
Викентий, хлопнув себя по ляжкам, заржал и перегнулся в поясе.
- Злыдень! Ха-ха-ха! Крыжовенный! Ха-ха-ха!
- И копеечным кипятильником!
Последняя фраза прозвучала контрольным выстрелом в голову собутыльника. Он поперхнулся, раскашлялся с куском колбасы во рту, а отгоготав и утерев слезу, восхитился:
- Ох..ть! Отожгла шаурма е...учая!
Приятели, погрузившись в приятное расслабленное состояние, отставили бутыль и закусь, откинулись на спинку скамьи. Через их вытянутые ноги, чертыхаясь, проскочил дедок с авоськой - Викентий с Толяном заржали, наблюдая, как тот скачет блохой, путаясь и страшась потревожить чужие конечности. На город надвигалась дремотная белёсая ночь, стих ветерок, а с ним стихло уличное движение, будто бы до того бесконечная вереница автомобилей понукалась и подгонялась воздушными массами, а вовсе не бензином, цилиндрами и распредвалами.
Идиллическую безмятежность оборвал резкий квакающий звук и последующий грохот разлетающихся осколков. Испуганный Толян, вскочив с лавки, уставился на нечто бесформенно-строительное, свалившееся откуда-то сверху и разбившееся от удара о землю.
- А! Лепнина упала, - спокойно изрёк Викентий. - С эркера. Здесь она вся на соплях висит. В прошлом году одного фуфела лепниной вообще насмерть зах..ярило.
- Чего упало? - не понял Толян. Про фуфела понял и про сопли, и про то, как зах...ярило, а остальное - не понял.
- Лепнина. С эркера.
Толян ошарашенно воззрился на приятеля: Лещинский, сутулый дрищ с сигаретой в зубах, в тех же кудыркульских брючатах, колом болтающихся на тощих ногах, с тем же матерком на слюнявых устах, вдруг свободно и даже с некоторым изяществом употребил слова, которые, как догадывался Журавлёв, означали что-то из области прекрасного - архитектуры или живописи или ещё черт-те откуда.
- Что за х...йня такая - лепнина?
- Дык, украшение! Вон! - корявый палец Викентия вознёсся к небу. Толян, проследовав взглядом по указанному направлению, обнаружил на стене здания, у которого они предавались приятным занятиям, круглую гипсовую штуковину с изображением дубовых ветвей, развевающихся ленточек и переплетённых вензельков. А рядом блямбу поменьше - с тремя желудями. А затем снова штуковину с ветками и лентами, и снова блямбу. Ряд барельефных узоров шёл через всю стену между первым и вторым этажом дома и отделял широкие прямоугольные окна от окон более узких, скруглённых сверху в виде арок. Арки тоже были украшены: в самой верхней точке красовалось по листику и жёлудю.
На Гражданке, где сейчас обитал Толик Журавлёв, и в Ульянке, где жил он в детстве, и на разных других окраинах Питера, лепнина не водилась. Здания всё больше были простыми серыми коробками или, в крайнем случае, набором слепленных коробок. И окна в каждой коробке полагались стандартные, единообразные, без арочек и гипсовых желудей. Толян никогда и не задумывался о красоте или некрасивости протекающего мимо него мира. Вот дом, копошилось где-то в мозгу у Толяна, в нём живут. Вот окно - в него смотрят. И в телевизор смотрят. Сравнительные категории прекрасного к этим предметам с точки зрения Толяна прикладываться были не должны. То есть, не то чтобы Толян так рассуждал - дескать, сознательно не буду примерять эталоны красоты к утилитарным вещам - а просто и не подозревал о возможности такой примерки. Поэтому лепнина его огорошила. Как огорошил и братуха-собутыльник, который, оказывается, стоял на ступеньку выше в развитии, поскольку в обычном своём бытии вполне предполагал применение гармонии к тупым вещам и предметам - к стенкам, урнам и подворотням.
Толян, пользуясь затишьем, бросился через дорогу на другую сторону улицы Комсомола - к высоченной ограде Крестов. Прижавшись спиной к мрачному кирпичу скорбного заведения, он принялся осматривать дом с лепниной по фасаду. Толян долго и жадно ощупывал зыркалками каждую деталь здания, каждый выступ и каждый ряд элементов, с восторгом обнаруживая всё новые и новые архитектурные хитрости. Вот под кровлей, там где чердак, что-то вроде герба, окаймленного всё теми же дубовыми ветвями. Вот слуховые окошечки с разномастной плиточкой по периметру. Вот выступы по углам - шестиугольные комнатки, нависающие прямо над тротуаром, с отдельной крышей и балконом. А вот полоса крупного камня. Ну, нафига эта полоса нужна? Не нужна ни фига: ничего не держит, ничего не подпирает, просто идёт себе по фасаду как декорация.
Толян, вернувшись обратно к изумлённому Викентию, силившемуся осознать странные действия товарища, спросил:
- Эркер - это тоже украшение?
- Не-не-не. Эркер - вон он. Типа скворечника на стенке висит. Пришлёпка к дому.
Выступающая часть здания, обидно названная скворечником, Толяна погрузила в глубокую задумчивость. Выходило так, что раньше строили неэкономно и с избытком - выкладывание стен с затейливыми дополнительными конструкциями требовало и особого проектирования, и тщательного исполнения, и, главное, времени и денег. И, ведь, не дворец, не особняк - простой дом в бывшей рабочей слободе.
- Если в эркере дырку в полу сделать, можно ср...ть прямо на бошки прохожим, - Викентий попытался вывести приятеля из накатившего оцепенения. Он ожидал, что Толян благодарно заржёт, как это обычно бывало, но тот вдруг угрюмо произнёс:
- Пойду я, завтра рано вставать, да и Галька ругаться будет.
- А как же водовка? - растерялся Лещинский. - Ты чё?
- Ничё.
Толян, не попрощавшись, потопал к метро. Отталкивая плечом встречных на узких тротуарах, он внимательно изучал нехитрую архитектуру улицы имени Комсомола, а затем парадную сторону Финляндского вокзала и раскинувшуюся перед вокзалом панораму с Невой, набережной, мостом и тылом Ленина на фоне фонтанчиков. В переживании явившегося чуда он ступил на эскалатор, а на перроне ощутил, как основательно его развезло, и как предательски подгибаются ноги. "Не спать, - приказал себе Толик. - Не то учешу в голимое Девяткино".
- Алкаш вонючий! Опять нажрался! - Галина встретила Толика привычным ором. Дома она всегда только кричала. Репертуар жены Толян выучил практически наизусть, и знал, что далее последует "трепездун", отсутствие совести и неисполнение мужских обязанностей. А завершится приветствие обещанием прибить. Толик прислонился к косяку, демонически скрестив на груди руки. Растянул одну половину губ в саркастическую ухмылку, перекосив и без того изрядно осоловелую физиономию.
- На хрена мне такой трепездун! - залилась Галя, взвинтив накал в голосе до визгливых нот. - Совесть всю прое...л, ни денег от него, ни помощи! Скотина свинячья! Лишь бы зенки залить, импотент грёбаный! Все мужики после работы домой идут, а он с проходной и нажраться! К Викешке своему ходил?! К Викешке?! Прибить бы тебя с этой глистой заодно! Пьянь подзаборная!
Исполнив привычный ритуал встречи дорогого супруга, Галина с треском хлопнула дверью и крикнула:
- Жрать сам готовь! Чтоб я ещё силы на этого трепездуна тратила!
Есть Толику не хотелось. Он кое-как стянул с себя одежду и немытым бросился в койку. Ни надрывающийся телевизор за стеной, ни рёв мотоциклистов, вырвавшихся на ночные просторы Гражданского проспекта, ни истошно голосящая сигнализация какого-то ведра с гайками не потревожили мечты, а затем и сон Толяна. В дрёме видел он розовый эркер с широкими окнами, цветы "щучий хвост" на подоконнике эркера и, почему-то, тонкий профиль лепного карниза под потолком своей комнаты...
Наутро Толян в полном молчании собрал чемодан и двинул с ним на работу. Галина проверещала нечто обидное и мерзкое, но Толик, давно воспринимавший её вопли как шум улиц или гул самолётов, не вякнул ни слова. В обед он позвонил Викентию и поинтересовался, где в городе больше всего эркеров и лепнины.
- А хрен знает, - сказал беспечно Лещинский. - На Невском, кажись.
Невский Журавлёв отмёл.
- У меня тётка на Петроградке живёт, бл..дь такая жадная, прям зае...сь - припомнил Викентий. - У неё этой лепнины - до х...я.
По замечанию Викентия выходило, что тётка заграбастала себе всю лепнину в городе. Толян, однако, как человек, не склонный к применению в быту элементарной логики и стройных лингвистических конструкций, никаких заключений не вывел, зато подробно расспросил, где именно обитает родственница Лещинского.
Кое-как дождавшись конца смены, с чемоданчиком в руках Толян нырнул в подземку и вынырнул на Большом проспекте Петроградской стороны. Миновав сверкающие витрины и парадные фасады делового центра, так и не добравшись до адреса Викентия, он свернул на первую приглянувшуюся улочку, чтобы тут же открыть рот и уставиться на башенки, купола, шахматные изразцы и асимметричный порядок окон одного нахального особняка, окружившего себя вопреки тесноте и упруго сжатому пространству набольшим сквериком из десятка чахлых деревьев. За особняком взмётывался к облакам брандмауэр пафосного здания с обилием балконов, веранд и лоджий, обрамлённых половинками фальшивых колонн. Всё свободное поле фасада усеивали заросли лепнины - львы, амурчики и театральные рожи с выпученными глазищами и открытыми для трубного рёва ртами. Следом за театральным домом шли два миленьких зданьица с эркерами всех возможных мастей - полукруглых, квадратных, треугольных. При виде их у Толяна гулко заколотилось сердце, и ни облупившаяся краска, ни выщербленные кирпичи, ни грязноватые закопчёные карнизы не смогли избавить его от того чувства, что всю жизнь он был обделён чем-то важным.
Конечно, Толян бывал в центре, выгуливая порой Гальку или мамахена, когда тем припирало совершить шопинг в компании верного сумконосца. Или попивая портвешок в Александровском саду на дне города вместе с бывшими однокашниками по училищу. Или таскаясь со всеми на ненавистный Новый Год пялиться на дурацкую праздничную иллюминацию. Но те походы бывали словно в каком-то помрачённом состоянии, когда кажется, что ты стоишь на месте, а кто-то подкручивает Земной шарик, передвигая нужные улицы к твоему не слишком тверёзому телу. И хотя Толян не удержался, всосал по пути порцию бурды, он ощущал, что взгляд его свеж и ясен, как никогда ранее.
- Придержи-ка дверь, - услышал Толян за спиной.
Бабка лет восьмидесяти, вполне уже одним только возрастом заслужившая ко всем обращаться на "ты", в растянутой кофте грубой вязки и пляжных розовых тапках на шерстяных носках, поставила две тяжеленные авоськи на асфальт и ткнула Толяна крючковатым пальцем в бок.
Кудлатая старуха приложила таблетку к электронному замку и потянула за ручку.
- И-и-и! Лохматый, как прям я! - обрадовалась она, окинув Толика едким взором. Потом полюбопытствовала. - А чего высматривал? Шпионишь за кем?
- Комнату снять хочу, - чистосердечно признался Журавлёв. - Вон, где этот... эркер с лепниной. Люблю, когда архитектура.
Бабка удивлённо протянула:
- Надо ж! Архитектура, значит? А чего не в агентство пошёл? Кто ж тебя с улицы возьмёт?
- Ты это..., бабуля, иди себе, пока я добрый, - Толян старательно придержал вспыхнувшее из-за настырных вопросов раздражение. - Я тебе дверь подержал? Ну, и спокойной ночи. Пора клизму ставить и челюсть мыть.
- Грубиян! - восхитилась старушка. - Между прочим, эркер, который тебе приглянулся, в моей квартире находится. - Пожевав губами и заложив седую выбившуюся прядь за ухо, она спросила Толяна, - А сколько за комнату дашь?
Журавлёв специально назвал копеечную цену, чтобы бабка отвязалась, но та вдруг махнула рукой:
- Бери пакеты. Поможешь донести. Лифт не работает. Подвал течёт. Постельное бельё я тебе не дам, сам как-нибудь. И мебели у меня нет. Как всё сломалась, так выбросила, а новую покупать - куда мне. На первое время кресло тебе дам, оно раскладывается, хочешь, на нём спи, хочешь - новое купи. И потолок со стенками мне побелишь.
Они поднялись на третий этаж. В парадной Толян поводил носом, принюхиваясь к душным комариным запахам из подвала, и решил, что в его подъезде на Гражданке воняет гаже - каким-то дерьмом и вечно нечищеным мусоропроводом. Огромные, выше человеческого роста окна с массивными рамами в изысканной резьбе презрительно сообщили Толяну своим видом, что он здесь чужак. Широкая трёхпролётная лестница с решёткой, будто перечёркнутой стремительными волнистыми линиями, нагло заявила Журавлёву, что он навозный червь. Мозаичная плитка на площадках, образующая необычный узор, структуру которого Толян, как ни силился, не сумел связать в единую гармоническую канву, тонко высмеяла стоеросовую дубину из новостроек. До старухиной квартиры Толян дополз на полусогнутых конечностях.
- Тут будешь обитать, - бабка втолкнула его в полупустую комнату затейливой формы - квадрат с выступом на дальней стене. Выступающая полукруглая часть была застеклена - стёкла почернели от уличной пыли, - а в самом центре её стоял хлипкий стул. Толян, пристроив чемоданчик у двери, осторожно подошёл к стулу, глянул в окно - прямо под ногами пробегали люди, не подозревая, что Толян смотрит на них с высоты.
- Эркер? - глупо спросил Толик.
- Дался тебе этот эркер! Иди лучше кресло оттащи. И деньги за месяц вперёд давай.
Журавлёв, опомнившись, отслюнявил бабке несколько купюр и занялся обустройством нового жилища.
Закинув руку за голову, Толян лежал на продавленном кресле и мечтательно разглядывал дом напротив, смакуя каждую чёрточку "северного модерна", как назвала это здание продвинутая бабка. Залюбовавшись разноцветной перспективой крыш, золотившихся под закатными лучами, Толян вдруг скользнул взором по потолку своей - по крайней мере, на месяц своей - кельи. Увиденное подбросило его пружиной из постели, заставило вскочить на ноги. Центр потолка был отделан лепниной! Она частично осыпалась, кое-где стёрлась, но рисунок обозначался чётко: здоровая башка с разметавшимися волосами-паклями, со страшными вытаращенными глазами и ртом, искажённым надрывным криком. Были вокруг башки и всяческие значки: полумесяцы, тучи, звёзды, молнии. Всё вместе соединялось в тревожную, но прекрасную картину.
Толян метнулся к хозяйке, забарабанил по двери её спальни. Не дождавшись, когда та откроет, Толян бесцеремонно распахнул дверь.
- Не подходи, убью, - грозно предупредила бабка. Она сидела на кровати, облачённая в плотную фланелевую сорочку. В руке старуха сжимала мясницкий нож, с каким не зазорно было бы сниматься в фильме ужасов.
- Ты чего? - удивился Толян. - Я ж спросить хочу.
- Спрашивай, - разрешила бабка, не выпуская из рук ножа.
- А там, на потолке у меня - это кто?
- Испугался что ли? Ворвался, спать помешал.
- Щас - испугался! Рожа просто прикольная.
Старуха довольно усмехнулась:
- Вот! Поэтому я туда и не хожу. Как посмотришь на Горгону, так сидеть там расхочется. А хотела отбить лепнину - стало жалко. Так, голуба, и мучаюсь: ни убирать Горгонушку не хочется, ни жить там.
- Кого убирать?
- Медузу Горгону, остолоп! Ты в школу, парень, ходил?
- Ходил, - буркнул Журавлёв. - Только всё забыл. Медуза Горгона, значит.
- Она. Древнегреческий мифологический персонаж.
- Крутая Горгона, - сказал Толик. - Не убирай. Я тебе её побелю. И Николавну позову, уборщицу нашу из мастерской, она за пятьсот рублей тут все окна перемоет.
- Да мне что, - зевнув, промолвила старуха. - Мне на Горгону не смотреть. Хоть разукрась её акварелькой.
Противно запищал мобильник - Галька. Толян сбросил вызов, вырубил телефон и, вернувшись к себе, плюхнулся в кресло. Подмигнув мифологическому персонажу, он стал прикидывать, сколько уйдет мела на все потолки квартиры и что можно поставить вместо дряхлого стула в эркер. Цветок бы притаранить - щучий хвост. И, кстати, надо узнать, как зовут бабку.