"Только сегодня и только у нас! Незабываемое зрелище! Спешите видеть скорую расправу над новой жертвой химер правосудия! На судебном процессе схлестнутся в ожесточенной перепалке лучшие умы Европы. Колкие выпады мастера подлости Погребальди заставят кровоточить ваши злорадствующие сердца! Каждому пришедшему флакон крокодиловых слез в подарок! Детям и китайцам вход бесплатный!" - зазывали аляповатые афиши, расклеенные на колоннах римских развалин в то холодное утро. И каждый прибывающий на слушанье бездельник считал своим долгом подойти к афише, чтобы подрисовать рожки и усы очередному попавшему в капкан правосудия неудачнику.
В зале суда было душно. Поток зевак, пришедших на заседание, равномерно гудел и вибрировал, ошиваясь возле наспех растянутых палаток, где продавались водородные коктейли и атомные леденцы. Шарманщик одной рукой играл новые миксы, а другой раздавал детям воздушные пузыри, наполненные хлором.
Фемида, скрывавшаяся от греков в Риме под псевдонимом Юстиция, тоже заглянула на огонек, хотя ее совсем не прикалывало пропускать очередную пирушку на Олимпе. К тому же в шторе было холодно, из нее торчали булавки и больно кололись. Но работа есть работа, хоть раз в неделю надо отметиться.
Когда народ более-менее утихомирился, в зал ввели осуждаемого. На вид ему было лет двадцать, хотя волосы уже дважды поседели. Гордый римский профиль выдавал связь с орлиным выводком. Он не прятал уши в карманы от гневного шепота толпы, а демонстративно изображал трагизм погружения в Ад, виденный им в детстве на гравюрах Дюрера.
Видной фигурой среди прочего хлама возвышался судья Жгиждеб Станиславский, окрещенный так начальством из-за коронной фразы "Не верю!". В одной руке он сжимал азбуку, а другой раздавал автографы и подзатыльники. Жгиждеб был выслан голубиной почтой из Польши. Его как раз оторвали от любимого хобби - чистки дымохода, а потому он недовольно бормотал себе под нос проклятия. Зато судье не пришлось переодеваться. Черная фата на лбу служила защитой от его испепеляющего взора, а мантия тянулась до самого Кракова.
Коллегию сутяжных наседателей в тот день возглавлял Барон фон Шампиньон. В прошлом он отпочковался от какого-то древнего рода и более всего на свете дорожил своей голубой кровью.
Убедившись, что на него никто не смотрит, Барон фон Шампиньон вынул бритву изо рта и незаметно полоснул себя по запястью. После чего громогласно заявил, что на его жизнь только что покушались и теперь ему нужен врач. Обласканный удивленными взглядами зевак, барон покинул зал заседания, оставляя на полу изумительного оттенка капли. Назад он так и не вернулся, посчитав свою миссию выполненной.
Маркиза де Фонтан явилась в любимом экстравагантном платье, воздействие которого на мужскую половину иначе как сногсшибательным не назовешь. Оно сшито так, что начавшись с тонких плеч маркизы, заканчивается в районе талии, и до самых красных туфелек нет ни единого намека на одежду. Стоит ли говорить, что маркиза - постоянный клиент салона интимных причесок.
Не проигнорировали приглашение на суд и особо важные особы. Император приехать не смог, потому что отбыл с семьей на охоту, пострелять медведей в берлогах. Но зато назначил в качестве полноправного представителя Графа де Билля. Никто из простолюдинов точно не знал, какую должность занимал граф во дворце. Но было известно наверняка, что он никогда не снимает красный колпак с бубенчиками. Рука Графа бесцеремонно вторгалась в область заднего прохода перчаточной куклы, и с помощью магии и волшебства тряпичный голем разевал рот, ошарашивая окружение отборной нецензурщиной. Посредством этой глупой, невежественной куклы граф общался с миром. При этом он безукоризненно сохранял в своем облике лакированную величавость, присущую каждой уважающей себя персоне высокого положения.
Среди наседателей завалялись и две княгини - сестры Коллизия и Оказия. Старые девы, так и не заработавшие мозоли на безымянных пальцах, были известными в Риме владелицами приюта брошенных игрушек. Раньше на их попечении был приют бездомного мусора, но после коллективного письма главному инспектору по чуме княгиням пришлось сократить масштабы своего великодушия. По вечерам они, как правило, засиживались в детских питомниках, с наслаждением слушая отчеты подопечных о проделанной за день работе на плантациях.
Кроме вышеуказанных знаменитостей в коллегию входили еще какие-то люди. Они то и дело вскрикивали и просили, чтобы выключили ток.
Защиту представлял сам осуждаемый. В ходе доверительной беседы он сознался, что ранее посещал кружок карате, поэтому судья решил, что он вполне способен постоять за себя. Рядом с ним на скамье лежало десять булыжников. Во время слушания разрешалось пользоваться ими в качестве выражения своей позиции. Каждый использованный камень добавлял два года за предумышленное хулиганство.
С криком "Понеслась!" судья ударил в гонг и разбил его. К счастью, у карабинера был при себе свисток от паровоза. Слушанье тронулось и отправилось в поход через дебри юридических хитросплетений.
Счастливее остальных на тот момент выглядел прокурор Погребальди. Он пощипывал тонкие усики, готовясь размазать оппонента сокрушительной речью. После стартового свистка мастер напрыгивания из-за угла окинул присутствующих фирменным взглядом. Таким же взглядом покоритель Антарктиды мог бы одарить ее коренных обитателей - моржей и пингвинов.
- Почему вы так мало говорите, сеньор? - начал судебное издевательство Погребальди. - Наш человек шпионил за вами в течение шести месяцев, и за это время вы произнесли всего 1462 слова! Причем лишь половину из них на итальянском, остальные - на латыни! А отсюда, знаете ли, неуважаемый, до измены Родине рукой подать!
- А вы найдите мне Латынь на карте! - выкрутился осуждаемый.
Погребальди заскрежетал зубами и пнул себя под коленку.
- Вам все хихоньки да хаханьки? Я продолжу. Мы установили, что львиную долю вашего времени вы проводите в молчании и размышлениях. Дескать, полагаете молчание сутью всех вещей. Что ж, по-вашему, и я, и господин судья тоже сотканы из молчания? Вот вам и еще один стежок - неуважение к суду. А теперь скажите мне, несчастный, о чем можно постоянно думать? Очевидно, что о какой-нибудь мерзости. Вот, например, стоит мне остаться наедине с собой, как в голову тут же лезут мысли сфабриковать какое-нибудь дельце. Или возникает непреодолимое желание подсыпать муки в пудреницу теще. И так на моем месте поступил бы каждый. Заметьте, каждый человек! Так что мне даже страшно предположить, в какой тьме порока вы погрязли за годы размышлений, страдалец вы наш.
Участники заседания одобрительно закивали головами, не отрываясь от японских сканвордов.
- Да о чем... - заикнулся было парень, но судья прервал его.
- А вы не умничайте тут. Оправдываться в тюрьме будете, а пока сохраняйте спокойствие и пейте транквилизаторы, которые вам назначил прокурор. Вы и так слишком агрессивно себя ведете. Кашляете, например, на октаву громче обычного. Учтите, у меня музыкальный слух!
- Я могу узнать, в чем меня обвиняют? С каких это пор молчать - это преступление? - решительно спросил человек. И это была самая серьезная фраза из всех ранее произнесенных. - Да, я молчу, потому что ограничен в своей экспрессии низким уровнем вашей толерантности.
- Непонятно! - закричала тряпичная кукла Де Билля. - Он нарочно. Слова сильно умные. Не надо! Голова заболит!
- Вы неисправимый рецидивист, - осуждающе посмотрел судья. И дал сигнал прокурору продолжать обвинение.
- Почему в прошлую пятницу вы так бесцеремонно обошлись с Господином Плюе, когда он пригласил вас развеяться на ярмарку сомнительных знакомств? Ведь синьор искренне хотел завести для вас новых друзей, взамен тех, которых вы заморили голодом в прошлом году. И что он услышал в ответ? "Я лучше посижу с больной матерью!".
- Да он хам! Посмотрите лучше на меня, - вставила свое слово маркиза де Фонтан и села на шпагат.
- Совести у него нет, - добавила графиня Оказия. - Даже сейчас он сидит и скучает!
- Удивительное безразличие к собственной судьбе, - согласился судья. Затем вытаращил глаза и, вопрошая, обратился к осуждаемому: - Вам что, действительно все равно, что мы о вас думаем?
И по рядам пронеслась волна ехидных смешков.
Человек решил сохранять молчание и стоически выдержать все нападки.
По ходу судебного заседания Фемида то и дело отхлебывала нектар из бутылки и бегала по залу. Ей нужно было ловить каждый сорвавшийся аргумент, чтобы затем разложить на чаши аптекарских весов. Но с первой группой инвалидности по зрению сделать это было ой как непросто, поэтому она то и дела спотыкалась о подножки злобствующих зрителей.
Затем настала очередь свидетельских показаний. На сцену вышла официантка кафе "Падаль" и, с опаской поглядывая на осуждаемого, затараторила:
- Утром марта, в 12 часов субботы, этот тип зашел к нам в кафе. Заказал две сосиски в тесте и кофе с 1,8 ложками сахара. Я выполнила заказ в точности, как он и просил, и уже тогда заподозрила, что с человеком что-то неладно - сахара получилось почти полкружки. Он удивился, и заказал еще стакан чая. А потом, - ее голос задрожал от волнения, - я своими глазами видела, как в него вселился демон творческой одержимости - он достал блокнот и стал записывать мысли, которые демон ему нашептывал.
- Опять мысли! - вставил Погребальди.
- Да, - подтвердила официантка. - А демон все нашептывал и не уходил. Я в книге про таких читала. Они способны переворачивать сознание людей, представляете? Мне ничего не оставалось, как вызвать бульдога с охранником, и они вышвырнули его через окно, потому что входная дверь у нас давно забита досками.
- Я писал повесть о любви, - попытался словчить осуждаемый.
- Вот только врать не надо. Вы хотели написать сатирический рассказ, и только бдительность обслуживающего персонала кафе помогла предотвратить трагедию, - произнес судья, отвлекаясь от чтения вчерашних нот.
- К тому вы же злостный вандал! - продолжил наседать Погребальди. - Зачем в том году вы сломали свои юношеские идеалы и выбросили их на помойку?! Зачем выступили инициатором столкновения с реальностью?!
- Я не виноват! Она сама на меня наехала! - закричал человек.
- Гнусная ложь! - парировал прокурор. - Если бы вы не постыдились полизать ей пятки, как это делает любой нормальный человек, такого инцидента не произошло бы! К тому же у реальности давно кончился бензин.
- Да чего мы с ним нянчимся, как Мавр с Дездемоной, - вставила свое слово графиня Коллизия. - Отдать на поругание толпы, да и все тут. Вы на его рот посмотрите - таким только порядочных людей хаять! А посмотрите на нос - таким же только кокаин нюхать! А на брюки-то гляньте - уже лет пять, как не в моде!
- Думаю, надо пощадить бедного мальчика, - произнес сутяжный наседатель Доктор Барбаросса. Судья тут же взял ручку и поставил на докторе крестик. Но Барбаросса не испугался и продолжил защищать человека.
- Он же по наивности своей оступился и вляпался, бедняга. Вы лучше отдайте его мне. Наверняка он очень талантливый пациент - посмотрите, какая тонкая кожа у парня. Немудрено, что он так рыдает, слушая депрессивно-суицидальный поп. Я зашью его в шкуру носорога.
- Ишь, какие ему привилегии, - ответил судья на предложение доктора. - Нельзя в носорога, а то бодаться будет. Лучше мы его морально изничтожим.
Сидящих в зале возмутило смелое заявление доктора. Нарастающий гул недовольства стал заглушать голоса участников процесса. Тогда судья выстрелил в воздух из рогатки.
- А ну заткнулись все! Карабинеры, отберите игральные карты у присяжных! И дайте взамен гадальные. Это суд, а не казино! Так, чьи это дети бегают по стенам? Наденьте на них ошейники, пока они не раздолбили нам генератор случайных чисел.
Когда все угомонились, заседание опять пошло по сценарию, написанному Станиславским, пока он летел на голубе.
- Ваше положение крайне незавидное, молодой человек, - пробормотал судья, укладывая кудри феном. - Я бы на вашем месте давно симулировал нервное расстройство. Мы бы назначили вам принудительную настройку. А так придется отправить вас в ссылку. Куда вы больше всего боитесь?
Осуждаемый опешил от неожиданности, а затем попытался воспользоваться моментом.
- Очень не люблю песчаные пляжи Соломоновых островов. К тому же у меня аллергия на кокосы и плавок купальных нет.
- Вот туда мы вас и отправим! - удовлетворенно кивнул судья и ударил по столу молотком. Орех оказался пустым. - Все, пошли вон. У судьи перерыв на обед.
Станиславский лично выгнал из зала трех зевак и пошел в буфет. Парень остался один в клетке, но теперь он весь был поглощен ожиданием приговора. Ему мерещился берег океана, насыщенный озоном воздух и сладкая нега под струйками щекотливого ветра.