Егоров Анатолий Георгиевич. Книга стихов Лирика

Анатолий ЕГОРОВ

Лирика

Юность

Солнце, вечер...

Цветы

с грустными глазами.

Долго шепчешь мне ты,

что случится с нами.

А они жмутся вкруг

на травинках слабых,

и цветет пестрый луг,

как цыганский табор.

Всё робеют, молчат,

не до слов им нежных.

Как тревожен их взгляд,

с виду безмятежный!

Им цвести выйдет срок

на исходе лета.

Сумрак их не далек,

нам же не до этого:

будет греть нас сто лет

и родным нам станет

белый свет!

милый свет!

Все мы здесь цыгане...

***

Наде.

Мы не тревожили напрасным словом

той тишины, где мрачный бродит Рок:

есть тайны у Великого Немого,

и смертный свой не должен ведать срок.

И хорошо, что жили не спеша

под тяжкою его рукою, -

как будто знали, что моя душа

уйдет навек

в твой час

с твоей душою...

***

Коснись меня издалека!

Дай услыхать твое дыханье!

Пусть тусклой вечности река

не будет больше расстояньем,

что нас разлучит! Навсегда

все бывшее да будет с нами!

Пусть светит нам одна звезда,

не высказанная словами.

Любимая! твои мечты

остались здесь. О сон мой, тише!

Среди бессмертной красоты,

быть может, ты меня услышишь...

***

Терпенье долгое, страданье и нужда

не только тело наше укрепляют,

их опыт душам нашим помогает -

следит, чтоб Божии не разбрелись стада.

Так и любовь к покойникам родным

совсем не для тоски дана нам Богом,

но для того, чтобы в порядке строгом

очистить мир, очистившись самим.

А значит, даже в горе надо помнить:

судьба не переступит твой порог,

коль из страданья ты в бессилии не смог

искусство отчеканить или подвиг.

Сон

Неясная страшная сила

ведет, оставляя без сил...

...затянута снегом могила

средь тысяч похожих могил;

и, кажется, солнце в тумане

невидимое тусклым днем,

уже никогда не проглянет

в блестящем сиянье своем;

и ветер - ноябрьский, тяжелый

и мерзлый, как зимний прибой, -

и эта сосна, ледоколом

идущая над тобой;

невидимый берег пустынен,

и вымерли города;

дорога усталой рабыней

бредет неизвестно куда;

но проблеском - наважденье,

сияние в смутной дали,

как робкое эхо движенья

качнувшейся в небо земли...

...да было ль когда это? Полно!

проснувшийся словно в бреду,

ни сосен, ни ветра не помню,

ни щек, онемевших во льду...

***

Проснулся от счастья: сейчас говорил с тобою.

О чем - и не вспомнить. Но радостен сердца стук.

Пахнуло дыханьем того, что зовем мы судьбою,

и тронуло ясностью душу, воскресшую вдруг.

Твой голос, сиявший во мне бесподобием черт,

живой и тревожный, зовущий вослед за собою,

был так же настойчив, как то, что зовем мы судьбою...

И все же безгласен, как сербское слово "смрт".

***

Летите, звезды, как с ладони,

в ночной небесный дальний путь!

Лишь утро вас теперь догонит,

лишь солнце сможет вас вернуть.

Дождем сойдете вы на город

с рассветом, но одна звезда

не возвратится - та, с которой

не встретиться мне никогда.

Старинные песни

- Любимая, в дали чужой

одна ты там, одна.

Увижусь ли когда с тобой

в дали холодной и чужой, что смутных тайн полна?

- О да! Я жду тебя давно,

но ты не торопись.

Страдаю я, но все равно

пусть будет, как судьбой дано. Так быстротечна жизнь!

- Но как тебя узнаю я

среди других теней?

Какой дашь знак, любовь моя,

когда приду в твои края, прожив остаток дней?

- О, я найду тебя сама,

когда придешь сюда.

Помехою не будет тьма,

нас проведет любовь сама, ведь было так всегда.

- А если там, за кромкой дня,

средь немоты и тьмы,

не будет нас?

- На что ж пенять?

Коль нет тебя и нет меня, так, значит, вместе мы...

Свет лунный, путник далекий, бреди себе, милый, бреди.

С тобою не так одиноко в пути, что ждет впереди.

Тоска звучит в твоей песне, но мрак земли так тяжел,

что я бы с тобою вместе ушел, мой милый, ушел.

Уснула на дне колодца жизни пустая гладь,

и мне, увы, остается ждать, милый мой, только ждать.

Стала моей судьбою и выжгла меня дотла

та, что однажды с тобою ушла, навеки ушла.

И что я могу поделать, когда, уж который год,

ни словом, ни знаком несмелым меня к себе не зовет.

Не верю, что позабыла, иной обретя чертог,

того, кого так любила, того, что теперь далек.

Быть может, с тобою хочет она передать мне весть?

Не потому ли ночью, каждою ночью ты здесь?

Ведь ждет она, но не скажет, как грустно в том вечном льду.

Не знаешь ли, милый, когда же с тобою я к ней уйду?

***

Средь необозримо

Унылой равнины

Снежинки от глины

Едва отличимы.

П. Верлен.

В лучах заката снег летел - как хлопья глины -

так бесконечно,

так неодолимо,

что вся земля,

под ним распавшись обреченно,

ни вздохом вздрогнуть не могла, ни стоном.

И даже глаз открыть была не в силах -

так тяжело летел тот снег - как грунт в могилу.

И оттого на сердце было тошно,

что в прошлом счастье может быть, лишь в прошлом...

***

Как зыбка тьмы пустой душа!

В ней сонный мир исполнен неги.

Спи!

Пусть она едва дыша

струит сквозь ночь свои побеги

и распускается в тиши,

кувшинкой на волне тягучей, -

ты спи!

Ведь некуда спешить

тому, кто бесконечной тучей

бредет, не зная ни часов,

ни дней, ни лет и ни столетий,

кто так свободен от оков

земных, как солнца вольный ветер.

Я буду рядом.

Я всегда

готов швырнуть под свист осенний

свои мгновенные года

в твои бескрайние мгновенья.

Последняя надежда

Навеки земля почернела от горя.

Средь звезд потерялся восход.

Ты слышишь, как космоса мертвое море

скалы Вселенной грызет?

Когда бы нам взглядом - невидимой тенью -

с далеких своих берегов

сойтись хоть однажды - всего на мгновенье! -

в тоске бесконечных миров...

***

Ах, доведись хоть сотню лет

бродить пустынею угрюмой,

на будущего тусклый свет

взирать, перебирая струны, -

готов. Да что там! я бы мог

и вовсе не считать столетий,

когда б в тоске чужих дорог

тебя однажды снова встретил.

Полет

Скорее, любимая! космос раскинулся синий!

Простора его беспределен стремительный гений!

Все тени далекие тотчас же стали близки нам,

едва ты шагнула в него, не оставив сомнений

о том, что вся жизнь была только суровой предтечей

того, что должно непременно когда-то случиться,

того, что все слезы утрет и все души излечит,

все беды умчит на сияющей колеснице.

О, как же я, в горе закованный, плакал тогда при прощанье,

не зная еще, что так скоро уже посмеюсь над собою!

Но каждый из встреченных здесь ослеплен был таким же отчаяньем -

и каждому было прозренье дано милосердной судьбою.

... А этот бедняга, мой призрак, двойник мой угрюмый,

все бродит под солнцем,

и греют его

одиночества мерзлые думы...

***

Как в небе похолодало,

как быстро уходит тепло...

Стога оседают устало,

сумраком пруд замело.

Так смутно землей потянуло -

как чем-то совсем неземным;

полей огрубевшие скулы

чернеют сквозь утренний дым.

И вроде сместилось немного,

но

сладкий октябрьский тлен

тревожит неясным восторгом

таинственных перемен.

Вставай же! довольно во прахе

без света дневного лежать!

Давно пробиваются птахи

сквозь замкнутый слух твой.

Опять

безропотно опадают

листы с задремавших дерев.

Вновь осень стоит золотая,

и мир,

в немоте замерев,

в безвольную негу покоя

нисходит

и снова готов,

любимая, только с тобою

пробыть до весенних цветов.

Но ты возвращайся! не слушай

природы обманчивый зов:

не должен бессмертную душу

удерживать смертный покров.

Мы вырвемся вместе из плена!

Ты видишь -

уже на краю

твоей бесконечной вселенной

я руку тебе подаю!

* * *

О, не томи себя тоской,

ведь мы обречены на встречу.

Придет сияющий покой,

и нас обнимет теплый вечер...

Ты жди, как терпеливо ждет,

рассвету чутко внемля, птаха, -

и солнце новое взойдет,

душа новорожденным взмахом

в мгновенье сокрушит года

разлуки!

Всё, что было с нами,

нам возвратится навсегда!

И прорастут сердца цветами...

***

Да, знаю я, что смерти нет.

Что век небытия? - Мгновенье,

шаг в мраке, за которым - свет

обещанного всепрощенья.

Так отчего ж вдруг гаснет взгляд

души, встревоженной тоскою,

когда представлю, что объят

весь мир моим немым покоем?

Пусть!

Взгляд другой - в глаза твои -

ведет меня куда как выше!

И расцветают соловьи,

и жизнь покоем вечным дышит...

***

Любимая, как мрачен грим

небес ночных! О как бездонны

провалы их!

Спят все балконы,

и на одном лишь мы парим.

Движение твоей руки -

удар крыла о прочный воздух.

Взгляни: уж лунный свет утих

и двинулись навстречу звезды.

Галактики нас ослепят,

как пылью старая дорога,

и сквозь далекий звездопад

увидим мы улыбку Бога.

***

В пустыне времени бескрайней

твои затянутся следы.

Остынет средь живых дыханий

твое дыханье.

Блеск воды,

судьбы и солнца

выткет лица

иного образа.

Пусть ряд

их ярок, но не повторится

в них твой неповторимый взгляд.

Богатство черт не терпит копий.

Стеная средь земных седин,

сметает осень листьев копи,

и каждый среди них - один.

И плоть его сквозь очертанья

уйдет как тлена хрупкий дым,

но через сотни лет и зим

те очертания предстанут

вдруг самородком золотым.

Так

ты единственной на свете

была

и для грядущих лет,

как в золоте отлитый свет,

оставила в стихах вот этих

свое дыханье, взгляд -

свой след.

Цветок

Подражание А. Фету.

Он рос среди зеленой неги

в бескрайнем мире чутких грез,

его неяркие побеги

дышали светлой влагой рос.

И не было причин на свете,

чтоб сбросить сказки сладкий дым.

Всё - солнце, птицы, даже дети,

играющие рядом с ним, -

текло и протекало мимо,

не трогая его бутон.

Был сон его неодолимым,

как в вечном сне глубокий сон.

Но все-таки и он влюбился. -

Вот суть и подвиг жизни всей! -

Взгляни, как нежно он раскрылся

в руке ласкающей твоей!

Так не тревожь судьбу словами

о том, что прочь идут года:

всё, что когда-то было с нами,

нам остается навсегда.

***

В сирени о любви своей

всю ночь проплакал соловей.

Но я не слушал соловья -

ведь у меня любовь своя.

Она всю ночь спала, она

была тревожных тайн полна,

и старой нянькой возле сна

тепло дышала тишина.

Что видела она, когда

сошла последняя звезда,

когда в далеком сне своем

она дышала соловьем?

О не узнаю я о том -

о сне ее таком простом,

где я бежал навстречу ей,

и пел в сирени соловей...

Летний рассвет

Вновь соловьями воробьи свистят,

весь двор пустой заполонив тревогой!

Как я себя во сне твоем, не могут

они найти пропавшее дитя...

А сон огромен,

но с тобой вдвоем

так робок, что его я еле слышу.

И жду, когда заблудшим воробьем

вернешься из него под нашу крышу.

Так грустно одиночество,

когда

не знаешь о тебе хотя бы малость.

Но уж летит в рассвет твоя звезда,

совсем немного ждать уже осталось.

Хотя...

с тобою греет даже грусть -

так жажда терпит на виду колодца.

Единственным

губами прикоснусь

к тебе,

хоть первым - луч тебя коснется.

Рассвет идет!

Над замершей землей

бьют воробьи отчаянно тревогу,

как будто всей горластою семьей

твой хрупкий сон никак найти не могут.

Не слушай их!

Ведь на моей руке

с тобою дремлет весь покой вселенной.

Пусть их!

Пусть ждут, покамест налегке

ты возвратишься, облетев всю землю.

Дождусь и я.

И будет светлой грусть,

и радостною встреча будет,

когда на миг

сна твоего коснусь.

***

Весна! Еще бодрит прохлада

утрами яркими. Но днем

в просторах солнечного сада

стреляют почки янтарем.

Пусть на рассвете тусклый иней

в низине землю серебрит,

уж первый легкий пух скворчиный

под щебет радостный летит.

На кронах зелень вспыхнет скоро,

и земляника зацветет, -

напрасно банька у забора

сугроб свой черный стережет.

Проснись и ты! И сбрось отныне

остатки сонных зимних дней!

Взгляни: в блистательной картине

улыбки только нет твоей.

***

Как эти яблоки свежи!

В них вызрел лета вечный запах.

На кожице вода дрожит,

рассыпавшись в блестящих каплях.

А помнишь, как - еще весной -

цвели сады душистым снегом.

Их сон под бледною луной

светился материнской негой...

Но всё давно, увы, ушло,

лишь мы с тобой остались вместе.

Зима... тепло и хорошо,

ведь с нами лета плод чудесный!

Зимнее утро

Небесною пустой дорогой длинной

ползет недвижно солнечный овал.

Как мерзлый феникс, прошлогодний иней

вновь белым пламенем стекло сковал.

И ты, проснувшись, подошла к окну

и, хрупко, зябко поведя плечами,

сказала: "Ах, как холодно ночами.

Как сумрачно... Что ж, будем ждать весну".

Любимая! но что же нам дают

все эти жажды ждать и ждать чего-то?

Как птицы - на земле мы ждем полета,

а с неба ищем для себя приют.

Но, между тем, что было - вечно с нами,

а что грядет - еще такая даль!

Вот - утро, ты с неловкими словами...

И торопить все это просто жаль.

Зима

Готовый так стоять до самой смерти,

упершись в неба ненадежный кров,

мороз молчит и, как рояль концертный,

тяжел - не ухватить его столбов.

И лес под ним притих, как будто нищий,

что бережет пустые дни свои.

Но жив и он, покуда тихо свищут

в корнях его озябших соловьи.

А в огороде - солнце в эту зиму!

Под снегом в летних грезах, как всегда,

тоскуя по рукам твоим, любимая,

цветет сквозь дрему земляничная гряда.

***

Вселенная - вот бездны дымный Демон.

Ее предместье, Господа предел, -

лишь облачко блистательное, где мы

парим, не зная даже, как и где.

Но в нем, как символ смысла и теченья

всего, что есть, что будет, сколько дней,

цветок простой, моей судьбы мгновенье.

И он один.

И он - в руке твоей.

***

Да, день тот придет и настанет, когда погаснет светило,

и самая чуткая в мире звезда забудет, что было,

и время, как перезревший плод, падет в вечность,

остывшая жизнь прекратит полет в тиши вещей,

и тусклым дыханием небытие развеет наш пепел,

ненужный, умрет в пустой колее космический ветер...

Но волю не растворить в судьбе!

В бездонных провалах

ярость моей любви к тебе начнет всё сначала.

***

Цветы и яблони, и ты с улыбкой,

и ревень, и зеленый виноград...

Взгляни, как земляника прячет зыбко

под листьями свой робкий взгляд!

Как в мир идет со скрипом лист капусты,

как крест петрушки грядку осенил,

как лук взошел необычайно густо,

а с ним чеснок!.. Да что там -

нету сил

с тобою быть и не страдать от счастья

и рук твоих, в земле, не целовать.

Душа, как птица, рвет мне грудь на части -

лететь!

лететь и быть тебе под стать.

... Цветет во мне твой голос осторожно

в пустом морозном воздухе зимы,

и прошлому забыться невозможно,

и это значит, что бессмертны мы.

***

Ты смотришь с сонною улыбкой,

и проступает сумрак зыбкий

счастливым блеском глаз твоих;

дыханьем щеку мне ласкаешь,

и тишина стоит такая,

как будто мир - для нас двоих.

Лишь скрипнет шкаф, охвачен дремой,

и этот звук давно знакомый -

как добрый старческий привет;

комар застонет в нежной грусти,

но он домашний - не укусит;

нам до него и дела нет.

Минуты тянутся так длинно

средь ночи этой воробьиной,

и закрываю я глаза.

И вот твое дыханье глуше...

О, спать и спать... и слушать, слушать...

О, молча что-нибудь сказать...

О, всё бы так лежать и греться

под ровный стук двойного сердца,

мечтая сразу обо всем.

И жизнь так радостна и зрима,

так сладок сон неодолимый!..

Нет, никогда мы не умрем!

***

Течет просторно твой полет

в безоблачный закат.

Сквозь бездны пламенных высот

скользит за ним мой взгляд.

Когда же истончится нить

последнего луча

и выйдут вечные огни

небесный свод качать, -

он возвратится налегке,

и будет грусть светла,

пока перо в моей руке -

из твоего крыла.

***

Всё вместе - жизнь, любовь и память,

и даже смерть - в одном лице

века парят под небесами,

не помышляя о конце.

И ты, неся свой крест надгробный

к непредсказуемой черте,

знай, что всё лучшее подобно

лишь их единой красоте:

любовь узнав, о смерти помни;

живя, и памятью живи;

и, уходя,

в последнем стоне

с улыбкой вспомни о любви.

Тогда всё то, что омрачало

твои неангельские дни,

тебе увидится началом

иной судьбы,

и все они,

прошедшие в трудах и горе,

ударят вдруг, как пульс в висок, -

так неожиданно, как море

выносит жемчуг на песок.

Бытие

Холодный космос. В хаосе стремленья

Вселенная безумна и мертва.

Тысячелетьями ползет мгновенье,

и гул неясный слышится едва.

Мир в напряженье, и вот-вот совьется

та нить, что свяжет раз и навсегда

звезду небесную и дно колодца,

еще не вырытого, и тогда

вдруг вечности движенье прекратится,

и время потечет, и расцветет заря,

и задрожит подснежник робкой птицей,

и взгляд найдет его, и станет всё не зря.

В космосе невесомом

наш голубой электрон.

Время его бессонно

в сонме спящих времен.

Пусть мы одни у Бога -

эта тоска в крови

будет для нас залогом

вечной Его любви.

Наши пылят дороги

мимо пустых дорог.

Что ж, что мы одиноки -

целый мир одинок.

Смертные станут сменой

смертным в конце пути.

Жизнь наша - самоценна,

значит, надо идти.

III

Луны и Солнца хоровод,

прикосновенье рук любимых -

как осязаемо, как зримо,

как трогательно жизнь плывет!

Как ветер радостно летит

с известием от юной Гебы,

как лазурит сияет небом,

как пахнет лесом малахит!

Струится нежная трава

под ненатруженной стопою...

Лишь тем, что жить на свете стоит,

душа стремительно жива.

И пусть конец наш неминуем,

и как бы ни был он жесток, -

отмечен вечности цветок

бессмертным нашим поцелуем.

О сада светлая душа!

твой ветер так далек,

когда октябрь не спеша

бредет под мой порог.

Деревьев черные тела,

одни в ночной тиши,

стоят, лишенные тепла,

лишенные души.

Но я за звездной пеленой,

где в мраке гаснет взгляд,

и горний ветер вижу мой,

и мой небесный сад.

***

Вновь воробьи крадут рассветный сон -

глоток короткий из холодной Леты.

Пусть дремлет ночь и темен небосклон -

свет двинулся уже дорогой света.

Да разве ж можно спать такой порой,

транжиря век свой, без того короткий!

Трудись веслом, но без меня, Харон!

Правь в одиночестве пустою лодкой!

Я ж буду пить, покуда не устал,

рассвет из воробьиного колодца.

Здесь бьется жизни трепетный кристалл,

здесь песней на ветру мой голос бьется!

***

Брату Юрию.

У жизни вечность впереди -

путь средь космических полей!

И я иду, и ты иди,

и пусть шагает муравей.

Взгляни, как трав упорен труд,

как лес стремительно звенит, -

то рвется из незримых пут

живой строительный гранит.

Вдыхай, мой век, сиянье солнц!

Бросайся в ярость всех атак! -

И смерти недвижимый сон

судьбы не остановит шаг.

Мы все - одно, и наш поход

единым пульсом напоен,

и с каждым, кто до звезд дойдет,

мы непременно все дойдем!

***

Лето уходит в дрему,

в тихий осенний сон,

сумрак, еще зеленый,

соснами освещен,

будто бы во Вселенной

хрустнула ось, и вот,

мир наш, доселе бренный,

вечности предстает.

Осень

Еще дожди с ветвей не смыли листья,

но пыли на проселках нет уже,

и солнце, смытое туманом водянистым,

чуть теплится средь сельских чертежей.

Стога всей дремой - в теплых сенокосах.

Им помнится, как здесь, недалеко,

под смех ребячий в утренние росы

разлилось из бутылки молоко.

Кукушку слышно за семь километров.

Еж виден за версту среди дерев.

Уже во весь простор набились ветры,

хоть и стоят покамест, замерев.

И замер лес, в хрусталь закован светлый,

пустой без птиц - как без монахов скит.

Ступай, конечно, но не хрустни веткой -

в одно мгновенье разом облетит.

Ворона, взглядом провожая стаю

гусиную, уж не взлетит сама,

и мысль в глазах ее стоит простая,

морозная и долгая: зима...

***

Поля, размытые туманом,

и тихо моросящий дождь,

и грусть, и грязь... И дождь...

И странно,

что день так свеж и так хорош.

Телегу лошадь тянет сонно,

возница курит, свесив кнут,

лишь стригунок, веселья полный,

трусит рысцой, не зная пут.

Ах, осень! Прелесть увяданья -

как дрема матери в тиши,

когда покой ее души

ласкает жеребячье ржанье.

И пусть дожди твои так долги -

не дремлется моей стране.

Минуя смутные околки,

идут в леса ее проселки,

где солнце зримей в вышине.

***

Рассвет. Еще пусты дворы

и небо только оживает.

Застыли скверы до поры,

тихи от края и до края.

Всё ждет, что солнце ввысь взлетит,

пронзая воздух птичьим гамом.

Мир тяжко плечи распрямит

в одном стремлении упрямом -

жить и цвести!

И чуда ждать,

чтоб, семенем зарывшись в почву,

прорваться в завтра и узнать

свет будущего в мраке ночи!

Тогда к потомкам

вечности манящий блеск

придет как жизни суть и тяжкий крест -

всё это так сродни свободным душам,

что хочется лишь замереть,

смотреть

и слушать.

Летний вечер

Жара ушла, как дышится легко!

Колышат клены воздух утомленный.

Закат топленым пахнет молоком.

Из трав выходит мрак темно-зеленый.

Усталость тело покидает, уходя

в прохладу хрупкого древесного настоя,

удары крупного случайного дождя

вдруг грустью отзовутся и покоем:

пусть безвозвратно день еще прошел -

он был твоим дыханием наполнен,

день знойный, долгий, но такой большой,

что мы его, как жизнь, навек запомним.

Простимся ж с ним и выйдем на балкон!

Сквозь облако

нам лунный свет туманный

напомнит о бескрайнем. Зелень крон

прерывисто вздохнет сквозь чуткий сон

пред путешествием в неведомые страны.

***

В том свежем летнем воздухе усталом

луна лежала на седой воде,

и дня конец для нас был лишь началом

иного дня, что был не ясно где.

Всё было тишь. У смутного причала

плыло недвижно старое весло.

И лишь земля всем телом ощущала

всю мощь, с какой к нам солнце шло.

Поздняя осень

Как быстро забывается тепло!

Еще вчера пылавший зноем ветер

сегодня взялся льдом, и клен так светел

в тиши рассветной! и навек ушло

всё то, что так назойливо мешало

нам увидать за солнечным кристаллом,

всходящим холодно из просветленных вод,

как мирозданья вечный хоровод

в тиши прозрачной задремал устало.

***

Века мерцают грудою колючей.

Глупец, что смысл жизни в них искал,

не знал, что даже самый смутный случай -

гармонии таинственный кристалл.

Пусть Лета поросла болотной ряской,

пускай пусты Олимпа этажи -

жизнь, как и прежде, навсегда прекрасна:

и солнце греет, и цветы свежи!

***

Как грустно молодость уходит!

Остывший покидая дом,

стоит на сквозняке в проходе,

свой взгляд оставив на былом.

Что ж,

ждет ее судьба иная!

и чтоб продолжить свой полет,

над миром крылья простирая,

она с собою всё возьмет -

любовь, беспечность и веселость,

грусть, смех и искренность всерьез,

и радости открытый голос,

и сладость легких детских слез.

Но, брошенные в стылом зданье,

в пыли останутся лежать

о днях пустых воспоминанья:

нет силы в небо их поднять.

Мотылек

Не знает он, как долго нынче снег

всё кутал сада зябнущие плечи!

Лишь день один его порхает век...

Но без него бессмысленной была бы вечность.

***

Ура грозе!

Как воздух чист!

Как ясны небеса!

Дождем набухший вялый лист

стал молод в полчаса.

И снова тополь солнцу рад,

и распрямился клен,

и всё готово в сотый раз

смертельный сбросить сон

и так воспрянуть из глубин

тоски небытия,

что лишь Господь поймет один

ту силу.

Жизнь моя!

когда ты спишь, оцепенев

в могиле средь могил,

я знаю, что с грозой твой лев

проснется полон сил,

и взор его пронзит насквозь

забрезживший простор,

и зверь земную стронет ось

и станет жив и скор.

Толчками пульс разгонит в мах

движения его,

и вновь вернет добычи страх

охоты торжество!

Любовь

Когда голодная гиена

бредет, не зная до поры

ни степи, ни своей норы, -

словно невидимые стены

теснят ее,

и комары,

впиваясь в нос, нещадно жалят.

Но не до них ей.

Взгляд впечатлит

пустыня, что вокруг.

Дары

ее так скудны...

До поры!

лишь до поры она так шарит

глазами, полными тоски.

Но словно кто ее ударит, -

она замрет,

и как узки

вдруг станут мысли.

Нет прекрасней

во всей вселенной существа.

Гиена!

как же ты права!

Лишь в этот миг вдруг станет ясно:

твои движенья - не слова,

не звук пустой.

Моя гиена!

возьми свои у жизни дни!

Прыжок -

и брызнет кровь из плена,

тепла,

лишь челюсти сомкни!

***

Душа бездонна, как пустое зеркало.

Хранит небытие в тиши своей.

И никому в дороге предначертанной

не одолеть тоски ее очей.

Однако свет,

горящий в ней не часто,

но непременно и всегда всерьез,

достоин света Божьего участия.

И красоты.

И жизни светлых слез.

Жаворонок

На шейке тоненькой твой голос золотой

сквозь чуткий сон мне слышится так часто!

Сухая степь, последний грустный зной

и ветерок - как детский вздох несчастья...

Взгляни с небес на синие года -

ведь нет границ! А те, что есть, - так зыбки!

Замри! Пусть надо мною навсегда

сияет звонкий блеск твоей улыбки!

***

Собаки живут немного -

десять-двенадцать лет.

Недолгая их дорога

не оставляет след

в судьбе стариков, что в скверы

ходят с ними гулять,

что не потеряли веры

век свой прожить опять.

Вот только не помнят, скольких

они пережили собак,

и лающие осколки

не могут собрать никак.

Блуждающие улыбки,

дрожание тощих плеч...

И ноги давно не гибки,

и полубезумна речь.

Старческие бредни

пульсом текут в висок...

Вертит хвостом последний

в жизни пропащей щенок.

***

Ветка сосновая, вечно живая,

помнишь, как сумраком пахнут дожди?

Осень последним теплом остывает,

а кажется, будто вся жизнь впереди...

Одиночество

Слова, повиснув в воздухе, перемолчат

самих себя, и вечная порука,

став пеплом, выпадет из них - как снегопад

из неуслышанных и почерневших звуков.

Так штиль в бессмыслицу низводит паруса,

и захлебнувшееся море смотрит плоско;

так время гаснет в тусклом взоре пса,

сидящего в тени колбасного киоска.

Бог

Во мраке лет, веков, тысячелетий

лежит Твой взор. Молчат Твои уста.

Вселенная легла Тебе на плечи

предтечею голгофского креста.

Всегда один, всегда за всё в ответе,

сам узник, сам себе же и острог.

Нет спасу от несноснейших на свете

двуногих тварей, копошащихся у ног...

Что надо им? Их мелкие желанья

не переменят вечный ход времен.

Любой из них за жалкие страданья

заранее забвением прощен.

Но всё ж идут к Тебе, жгут свечи, души тянут

на цыпочках, слепцы в слепой ночи,

несут свое и просят беспрестанно...

Ну что же, взялся коль тащить, - тащи!

Тащи и помни - без Тебя напрасен

весь мир, от атома и до планет.

Твоею красотою он окрашен

и лишь Твоим присутствием согрет.

И пусть кружат века в надежде скудной -

сближенья нет в бессмысленной ходьбе.

И как же мудро, что всё так же трудно

хотя б на шаг приблизиться к Тебе!

Ноктюрн

Бездонна ночь, омытая дождем.

Бессонны звезды - бесконечности пустая пища.

Мир мертв и мрачен, словно дремлет в нем

тоска кромешная, в себя зубами впившись.

Бессмысленность движенья - вот кошмар,

так беспощадно рвущий душу в клочья.

В тебе, о атом, изощреннейшей из кар

закована Земли математическая точка.

И ведь не вырвешься, хоть миллиарды лет

терзайся размышленьями о Боге.

И вечности нетленный тусклый свет -

лишь призрачный маяк на заколдованной дороге.

Так, может, хватит мыкаться с своей тоской,

до отупения глядеть в космические дали?

Живи свиньей, о бедный род людской,

чье сало от рожденья запродали.

А кто не хочет - пусть ему надежду даст

то одиночество, чей холод греет нас.

Оно, в свой час, запнувшись на исходе,

все ж выведет к желаемой свободе.

Но, может статься, и оно предаст.

Бунт

Земля и немо, и недвижно

своей обречена судьбе.

Висит средь звезд ее булыжник,

ворочаясь в самом себе.

Вот храп медвежий океана.

Под всплески немощных штормов

он весь в бреду и непрестанно

лишь спать, и спать, и спать готов.

Вот лес в движенье без ухода

от в землю впившихся корней -

в долг обращенная свобода.

Вот черный рабский труд полей,

их воля к жизни, средь которой,

прервав свой каменный полет,

стремительно застыли горы

нагромождением пустот.

Вот города - химеры рая,

блажь сатанинская сама, -

пространство смрадом вытесняя,

всё гонят в ад свои дома.

А вот средь яростных стремлений,

парим в вершинах бытия -

зверье с простым умом растений

и я - с простым умом зверья.

Я - Божьей воли воплощенье,

Его строительный гранит.

В моем космическом мгновенье

Он вечный отблеск Свой хранит.

Хранит, чтобы пустым итогом

Свое бессмертье предъявить,

чтобы брести пустой дорогой

и жизнь Свою пустую длить...

Не верь!

Весна во льду; и снег, и дождь;

и сон кленовый стынет в почках...

Чего там ждать, когда не ждешь,

что рассветет!

Такою ночью

бредешь от двери до окна -

тень времени, скелет от тени! -

и шорохов глухих стена -

лет, прожитых тобой, мгновенья.

Когда-то каждое из них

одним с тобой дышало ветром.

Увы, спрессованные в дни,

теперь они пропали где-то,

и прошлого сухой песок

гранитом взялся поседелым.

Что сделать ты хотел - не смог,

что смог - не стоило и делать.

Да, вот она, смешная жизнь, -

пустой вояж по бездорожью

среди теней огромной лжи

в погоне за ничтожной ложью.

И, значит, - от окна к двери

и вновь к окну, забыв о лени,

броди до черной той зари,

пока весь мир не станет тенью.

"Любовь", "порывы", "красота",

"тоска", "вокзалы и причалы"!

Сплюнь влево, досчитай до ста

и начинай шагать сначала.

И лучше - никому не верь:

тот не предаст, кто не обнимет.

Знай: вот окно. А сзади - дверь.

И семь шагов легли меж ними.

И только это лишь твое,

хотя б на миг, хотя б отчасти...

Пирует в черепе зверье,

и, пенясь, кровь течет из пасти.

Так где же выход? - Да нигде!

Ведь сказано: оставь надежду.

Шагай в угрюмой борозде,

паши свою морскую бездну.

И пусть душа родной страны

сквозь тучи, тускло и устало,

проглянет в зеркале луны, -

не верь, что где-то солнце встало!

Город-волк

Неужели возможны здесь новые муки?

Я же плоть без души, я гнилье из гнилья!

Ш. Бодлер.

Безвольно разметавшись под луной,

он нервно всхрапывал под арочные своды,

и вздрагивал, и взвизгивал струной

троллейбусной, и кашлял, как больной,

тугими сквозняками всех заводов,

и рык его, беззубый, как гобой,

во сне терзал все прожитые годы.

О бедный волк! О город бедный мой!

Поросший фешенебельной корой,

притон сквозь смрад сигарный и под вой

рогатого оркестра тяжким плодом

нес золото зеленое горой.

С ощеренною президентской мордой,

вращая землю дьявольской звездой,

среди рабов своих, смеющихся и гордых,

оно смердело, словно трупный гной.

Вдали от яркой жилы становой,

изгрызенной, но всё еще живой,

забитой тромбами ночных отходов -

рекламой, шлюхами и прочим сбродом, -

слепой разврат окраин стороной

дремал, ножами вскидываясь сходу

на шаг малейший пришлого народа,

и тухлой кровью в тухлую же воду

отрыгивал свой жуткий перепой -

псам на прокорм и дьяволу в угоду.

О бедный волк! О город бедный мой!

В аду шурфов с бездонной глубиной

стонал бомжей угрюмых грязный рой.

Чесоткой яростно терзаясь сроду,

в кишках бетонных жил он чуть живой -

не знающий ни солнца, ни свободы,

ни жизни, ни еды иной,

чем тот мосол, что был уже обглодан.

О Божий люд! О экскремент живой!

О бедный волк! О город бедный мой!

На этажах, укрывшись с головой,

дышали дети, сон лелея свой.

Что снилось им? - Осипшие заводы?

притонов смрад? бомжей угрюмый рой?

еда? окраины разврат слепой?

А может, снились солнце и свобода?

Иль волчий смертный разворот крутой

в стремительной атаке без захода?

О бедный волк! О город бедный мой!

Так, в судорогах, бьющих тетивой,

не бодрствовалось и не спалось уроду -

так спит собака, видя сны породы

и холод смерти чувствуя спиной.

О бедный волк! О город бедный мой!

***

Александру Захарченко.

Лист лежалый, прошлогодний, вот и кончилась зима!

Пробудись, вздохни свободней - жизнь тебя зовет сама!

Отошли капельи бредни, в землю спрятался опять

черный тот сугроб последний, что устал метели ждать.

Скоро сквозь туман лиловый выйдут травы на луга

и укроет их обновой тополиная пурга.

А за ней - жара нахлынет, сушь, безветрие, тоска...

Вспомнишь зиму! Как в пустыне, будешь тень свою искать.

Пожелтеют плечи леса, и с тобою ляжет в ряд

этот ветреный повеса - беззаботный твой собрат.

Он, иссохший весь от жажды, каждой клеточкой горя, -

час придет, хлебнет однажды тяжких ливней ноября.

Посереет, подурнеет, в дрему мрачную впадет,

лишь шепнуть тебе успеет, что еще чего-то ждет.

Но чего? Весны беспечной? Лета теплого? -

Всего,

что утрачено навечно, что придет не для него...

Прочь же зависть!

Есть отрада в том, чего с собой не взять!

Просто научиться надо и прощаться и прощать.

***

Всё здесь оставь, что навсегда чужим

тебе в одно мгновенье обернется,

лишь только тьма сквозь свет пройдет как дым

и вновь во тьме умрет на дне колодца,

и там,

в тиши невидимой страды,

за зыбкой пеленою амальгамы,

души земные выльются труды

в созвучие простой и ясной гаммы.

Её гармонии бескрайние века

средь непронумерованных тысячелетий

далеки так, как будет далека

вся жизнь твоя, прошедшая на свете.

И всё же мужество возьми с собой

единственной своей поклажей -

оно одно

дорожною звездой

тебя и путников грядущих свяжет.

И никогда на Бога не ропщи,

прими страданье как Его награду,

не торопись с земным проститься вертоградом -

всё до конца в себе перетащи,

пока еще душа и тело рядом.

***

Когда тупая безысходность

крадется к сердцу моему,

и я бреду душой своей бесплодной

и вижу мерзость в брошенном дому;

когда бессонница, как петли, сутки нижет

на белый лист моим слепым пером, -

тогда является мне тот, кого нет ближе, -

мой грустный ангел.

И опять я вижу

скользящий лик, прикрытый трепетным крылом.

И вот, сквозь мироздание стеная,

души мятущейся звезда двойная,

нагая и бесстыдная Алголь,

в смущенном облике его читает

своих предательств позабытых боль...

Найдет она себя потухшим взором?

Поймет, что ей на свете суждено?

Ей жить.

Мне, смертному, давно уж все равно -

по мне они пройдут своей тропой,

стопы окровавленные, иль рядом -

всё будет истинно, о добрый ангел мой,

всё справедливо, только лик открой

и освети ей путь горящим взглядом.

III

Memento vitae

Лишь прошлое на нас взирает

с небес, а будущего тлен

ни мира, ни себя не знает

в хаосе зыбких перемен.

И смерть нас ждет не впереди -

она всю жизнь идет за нами,

а мы ослепшими глазами

в день завтрашний с тоской глядим

и в сумрачном бредем бреду,

с минувшим не встречаясь взглядом,

далекие, хоть вечно рядом,

и сами пестуем беду.

Так что ж себе оставим мы

на грани тусклого забвенья?

Пустые памяти прельщенья,

пустую старость,

ужас тьмы...

Продолжение

Пустеет лес. О воробей! тоскливы

Стенанья средь угасшей тишины.

Вползают холода, немеют ивы,

средь лунных вод грустят иные сны.

Нас ждет свобода вечного покоя,

и ты однажды больше не споешь

и не увидишь солнце золотое,

крылом не тронешь ветра... Ну так что ж!

Прочь грусть! Мы знаем, что случится с нами:

другому сердцу петь придет черед,

и в нем наш голос снова расцветет -

как посох старческий зелеными ветвями.

Сотри бессмертие с лица!

Взгляни, какое это чудо -

прожить, явившись ниоткуда,

жизнь от начала до конца

и знать, что воробьишка этот,

что так заливисто поет, -

когда тебя переживет,

твой голос разнесет по свету!

***

А. Корчуганову.

Тот миг меж тьмою...

Я едва очнулся,

и тотчас, за безжалостной чертой,

мой вздох последний ветром затянулся,

как пролетевшей пули след пустой.

Но был мгновенью этому свидетель -

цветок один, внимавший соловью.

Он видел всё.

Его сорвали дети.

И он расскажет им про жизнь мою.

***

Пой, воробей, свои нехитрые велибры,

спрягай глагол, как можешь только ты!

Твой вечный клич уносят воды Тибра

с тех пор, как Рим стоит.

Созвучьем красоты

и ясности твой голос раздается,

и если, глядя на тебя, кто улыбнется,

знай -

от любви к тебе улыбка та.

Твоя нахохлившаяся простота

мила нам всем.

Тебя мы любим слушать,

хоть ты того не ведаешь.

Ну что же,

ты - пой и торжествуй!

Все в мире души

равны твоей и на твою похожи.

***

Стол письменный, где в ящиках порядок,

и книги прочными рядами на стене -

всё это, моего лишившись взгляда,

тоскует, помня постоянно обо мне,

и ждет, пока я, развалясь в ленивом кресле,

дремлю над непослушною строкой;

хоть и не видим мы друг друга, всё же вместе

мы мысленно, и творчества покой -

всего лишь зыбкий миг покоя океана,

когда Везувий нервно дремлет в глубине,

когда невидимы еще неведомые страны,

что ждут меня и тоже помнят обо мне.

И знаю я: недолго так продлится,

недолго ждать прекрасного конца:

живое слово промелькнет тревожной птицей,

крылом коснувшись моего лица;

бездонную волну мрак озарит зеленым,

и смутный образ из глубин начнет полет,

и в облаке над безмятежным окоемом

увижу я, как смело шторм идет.

Чтение

Ушла в закат воронья стая,

гроза шумит издалека,

и вновь река волной листает

пустой тяжелый том песка...

***

Лишь для того берет поэт суровый

перо тяжелое себе под стать,

чтоб, в жажде вечности изведать крова,

пробить трудом гранит листа пустого

и на мгновенье равным Богу стать.

***

Строй, плотник, свой корабль, дерзай!

Вгрызайся

железом острым в дерево, как крот.

Жизнь коротка, поэтому старайся

окончить труд.

Останься без забот,

когда в своей ладье Харон усталый

твой прах причалит к дальним берегам.

Пусть видит он подаренный волнам

у наших берегов твой подвиг малый.

Когда же с парусом тугим под ветром звонким,

свивая пену в золотую плеть,

пойдут в моря твои работники-потомки,

Харон поймет:

за всеми не поспеть.

***

Залито лунной немощною кровью

умершего сухое изголовье.

Дождался. Всё. Конец.

Гляди теперь оттуда,

гадай, мечись умом, рви жилы из-под спуда -

зажатый в кулаке птенец.

Какие дни прошли!

каких ночей услада!

Тобой дышали все цветы земли...

Теперь трудись - внемли

духи вдовы, тончайший запах ада...

Тяни, тяни свою послушно спину,

в душе замкни тоскливый рык звериный.

Желанья не сбылись,

простись, простись...

А знал ведь, что настанет этот час, тупица!

Так нет - сам от себя таил

безумье мертвеца и мрак могил.

Ну, и чего же ты сумел добиться?

Забыл всё то, что прежде позабыл...

Вот почему так тяжело прощаться

с таким простым и милым белым светом.

Но для того, чтоб здесь навек остаться,

тебе лишь следовало быть поэтом.

***

Пусть миром слепо правит случай!

Бросая кости наугад,

он отведет, быть может, лучше

зеро остекленелый взгляд.

Когда же всё равно случится

то, что случится всё равно,

мы можем только покориться,

ибо иного не дано.

Живи ж, не мудрствуя лукаво,

не слушай посвист у виска:

есть жизнь - одна на всех забава.

А смерть?

Ну что ж, на то тоска.

Нерон

Куда вы?! С немощью стремленья

венец богов непокорим!

Вам, не понявшим смысл мгновенья,

понять ли ярость вдохновенья,

когда у ног пылает Рим!

Верлен

Уютный свет в чужом окне из мерзлых кружев -

ложь, вьюгой свитая в угрюмом декабре,

когда Вселенная издохла на дворе

и льдом космическим смердит в дворовой луже.

Молчанье - на сто верст. Душа мертва от стужи

и в песню спазм впился - попробуй-ка согрей

убийцу жертва! - Нет? - Так сам сдыхай скорей!

О соловей, кому ты нынче нужен...

И вот уж хрип стекает пеной с губ,

деревенеет голос, зол и груб,

и ветер жжет в глазах бушующие слезы, -

но побирушка тускло смотрит вслед

и верит, теребя свой тощий хлеб:

весна придет, коль соловей хрипит в морозы.

Фолкнер

Аз есмь лишь вследствие утраты.

О воскресенье - чернь хлопочет.

Из праха слепленный когда-то,

я в прах рассыплюсь без возврата

средь мертвых звезд кромешной ночи.

Тоскою согнутые спины -

удел не одного земного:

и Он, на крест пославший Сына,

навек надел ее оковы.

Я - Фолкнер.

Жизни миг короткий

одним определен законом:

мой мир - подвал, романы, водка.

И вечность -

в черепе бездонном.

Вспомним

Ручей лесной, подснежник бледный,

закат холодной мглой течет...

Весенний день, как день последний,

темнеет и сочится в лед.

Тоскливо бродит ветер. Сонно

среди сырых сосновых зал.

О, где метели страстной стоны,

где звезд ее морозный бал!

И не шепчи, капель, поэту,

что талой всё сошло водой, -

она с небес высоких лета

проглянет ледяной звездой.

Но ты, поэт, оживший ветер,

ты, с музыкою слов в крови,

не обманись той ночью летней -

её в ладони не зови.

***

Спокойно говорить, совсем не ждать ответа,

молчать по целым дням, когда душа тиха,

и не глядеть в окно на день последний лета,

качаясь на волне любимого стиха, -

что еще так сроднит тебя с тягучим ветром,

с дождем, что вдруг прорвет беременную высь,

с дыханием в груди, чей ритм привычным метром

средь тусклой суеты твою слагает жизнь!

Так стоит ли грустить, что годы пролетели:

ну кто когда добрел до призрачных высот!

Куда надежней - знать, что в первых же метелях

с усмешкой на лице тебя забвенье ждет.

***

Луна одноглазая.

Даже не моргнет.

Вечная скука.

***

Одна - прекрасна! Ей под силу

цветок создать из ничего,

и взгляд ее бездонно-синий

тревожит Бога самого.

Другая - гадка. Бродит где-то,

но вечно здесь, лишь позови.

Она тревожит сны поэта

и жить не может без любви.

Они бывать не любят вместе,

при встрече робко прячут взгляд -

на сватовство придя к невесте,

жених смелее во сто крат.

Они не в ссоре и не в дружбе -

не знают просто, как им быть.

Но так и будет, потому что

нам Жизнь без Смерти не любить.

***

Взлетает птицей в небо юный рассвет -

как будто плещет в край бокала вино.

И на душе светло, а радости нет,

а впрочем, может быть, и есть - всё равно:

лишь вспомнится, что больше уж не вернусь,

что навсегда уходит всё прочь, -

такая грусть под сердцем, такая грусть,

такая ночь на сердце, такая ночь...

***

Чревато время днем одним,

когда, в чаду, твоя звезда

погаснет. И придет за ним

мрак под названьем Никогда.

И будет тощий алчный пес

кладбищенский, шакалья стать,

от ветра стылый пряча нос,

взасос душой твоей дышать.

Твой обреченный первый крик

пожрет последний твой же вздох.

Тебе бокал, а не родник

был дан для пиршеских трудов.

Так что ж ты плачешь, бедный Крез!

неужто не поймешь никак:

чем дальше в лес - тем дальше в лес.

Что жизнь? - Привычка. Как табак.

***

День то замрет в тиши Вселенной,

то шаг направит на закат.

Он ждет меня и непременно

проносит на себе мой взгляд.

О, как же полетят столетья

в стремлении всю жизнь обнять,

когда - всего только! - на свете

не станет одного меня!

***

Что, сердце, бьешься -

с водки, от тоски

стучишь, как лодка в бурю на приколе?

Что хочешь - воли?

Жмут души тиски?

Получишь волю...

Белый мрак доски -

той, гробовой, -

дверь из земной юдоли.

Но всё ж,

когда покинешь налегке

угрюмый тесный мир тюремный рёбер,

на свежем жестком воздухе

ударь попробуй

в прозекторской резиновой руке...

***

Когда и где найдут мой труп

с окоченевшим взглядом строгим?

на свалке? в яме при дороге? -

о том расскажут сотни губ.

Мне ж, тени средь холодных скал,

что свалка, что покой погоста -

всё безразлично, пусть бы воздух

подольше тело овевал,

стояли бы во взгляде звезды.

***

Не ведавшим ни поражений, ни утрат,

во сне тупом умершим бессловесно, -

вам всем, кто теплой смерти больше солнца рад,

небытие споет немую песню.

Порадуйтесь хоть ей - вот счастье для раба,

укрывшегося от лампады Божьей! -

пока еще в вас теплится - нет, не судьба, -

хотя бы рост ногтей, старенье толстой кожи.

Порадуйтесь, что не было для вас страшней

мучений, чем тревоги аппетита,

что самый мелкий бес в тоске средь ваших дней

покинул вас, что всеми вы забыты.

Под песнь немую мрак покоя вас настиг,

для тления сохранены все силы

и нет пути назад, так хоть в последний миг

порадуйтесь! - И в путь.

Домой.

В могилу.

***

Ну что?

Как прожил под своей звездой?

Жрал?

Голодал?

А может, был на троне?

Теперь ты всей той жизни посторонний.

Лежи-лежи...

Два метра над тобой.

***

Далёко на краю простора

румяный теплится закат.

Согрелись облачные горы -

котами на печи лежат.

С востока ж волны льет прохлада

и вслед за ней вползает тьма.

И ничего уже не надо -

лишь сна для сердца и ума.

И тишина - что только слушать,

как дремлет Божия страда...

И только грусть тревожит душу.

Да, грусть... Но это навсегда.

В стиле Верлена

Тоскуй-тоскуй, бреди-бреди -

все ветры за тобой!

И впереди, и позади -

как пульс немой - огонь.

Он словно на воде дрожит -

идти и не дойти, -

двойной огонь, где бьется жизнь

на двух концах пути.

И в небе - звезды, словно взрыв,

летящий в никуда,

и в сердце зреет как нарыв

уже твоя звезда.

Она в оглохшей тишине

уйдет за грани скал,

тебя оставив меж огней,

как между двух зеркал,

и не увидишь, как, едва

качнув волной в реке,

с улыбкой Божьей синева

замрет в пустом зрачке...

***

День - длинный, как пустой зевок, -

тянулся, корчился, ломался...

Устал.

Уснул.

Но просыпался

и всех будил, покуда мог.

С одышкой,

бешено как бес,

так нервно ночью крикнул поезд!

И ни о чём не беспокоясь,

вдруг глухо канул сам в себе.

Так пустоты тупая пуля

ползла - назад или вперед -

сквозь сутки. И они минули.

И так же точно жизнь пройдет.

***

Остынет день, уйдет, забрав с собою

весь свет, проглянет неба глубина,

а сердце льдом закованной рекою

все будет течь, продрогшее до дна.

О жажда жить! Зачем? - Ну кто же знает!

Средь равнодушных рыб верша свой путь,

в корягах донных кровью истекая, -

ему не замереть, не утонуть.

Из взора памяти исчезнут птицы,

впитает запах ветра мрак пустой...

О что ему в глубинах тех приснится?

И что - когда очнется в жизни той,

где лед промокший все ж сойдет однажды,

и просветлеют воды, и река

увидит новый свет, - но жизни жажда

уже умрет, умрет наверняка?

***

Так жизнь прожить, чтоб не сыскалось дней поплоше,

чтоб хаос мироздания гармонией разрушить,

чтоб даже умерев, свою не бросить ношу -

воспитанную кровью сердца душу.

Эпитафия

Неутолима даже в смерти жизни жажда:

свет тьмы сильней, и гром сильней тиши,

и потому рожденному однажды

и в вечной немоте свой первый крик не заглушить.

***

Прохладой дышит ночь. Усталость - как награда

за все твои труды, за прожитую жизнь.

Прощайся, засыпай, печалиться не надо,

сдержи последний вздох, с улыбкой оглянись.

***

Взгляни на мир в последний раз,

ведь все ж когда-нибудь

придет твой день - простись сейчас

и о себе забудь.

Прошла как вешняя гроза

твоя чужая жизнь -

взгляни же и закрой глаза

и молча отвернись,

чтоб после не стонать с тоской

в далеком том краю:

"О, Господи, кто ж он такой,

что прожил жизнь мою?!"

Вечная память

О милый край!

О родина моя,

где мы, земные отряхнув заботы,

сойдемся снова, только ты да я!
И что ж нам вспомнится?

Лишь о России что-то...

Советы Ф.П. Карамазова

Коль не хочешь в скверне жить прекратить,

постарайся хоть тихохонько жить.

Ведь у Бога без тебя много дел -

так зачем, чтоб на тебя Он глядел?

Повезет, так проползешь как-нибудь.

Ну а нет - тогда уж не обессудь.

Но зачем тебе идти напролом?

Не пеняй потом, что не поделом.

Доблудишься! догневишь Самого:

глянешь в зеркало, а там - никого...

Взгляд на зарешеченную площадку с прогуливающимися сумасшедшими

В многообразье единение без меры:

эсеры, либералы, демократы -

полна гостиная у ласковой Химеры!

Ликует в дьяволе, не ведая утраты,

отвергнутая Богом страта

латентных гомореволюцьонеров -

подстреленных на взлете геростратов.

И - как над адом, огненная сфера:

"Здесь убежденья одолели веру!"

Ворон

Чаща,

чаща,

под глазами пот слепящий,

ворон,

тучею летящий

над родною стороной,
край забытый,

край пропащий!

смрад болотный,

топи,

чаща,

ворон в туче,

пот слепящий...

Край любимый, Боже мой!

Боль не сдвинуть -

тяжкий камень:

как явился он над нами,

распростертыми крылами

уходя за горизонт?

Господи!

о чем он грает,

над страною пролетая?

кто мне скажет?

как узнаю?

И в ответ - лишь ветра стон.

Стой.

Замри.

Себя не мучай.

Где он, ворон?

Где он в туче?

Может, то не грай гремучий -

ветра треск чрез бурелом?..

Ни просвета,

ни прохода,

ни земли,

ни небосвода,

разгулялась непогода,

мрачен дальний окоем...

Как же так - всё в одночасье?..

Глянь -

внизу покой и счастье,

мышка в норку что-то тащит,

уж ползет и жук летит.

Всё, как прежде:

топи,

чаща,

под глазами пот слепящий

... край забытый,

край пропащий...

Кто ж он?

"Кто ты, не молчи!

Может,

клочья желтой пены

грязных доков Карфагена

твой окрасили оскал?

Или -

под стенами Трои,

где бессмертные герои

не нашли себе покоя,

ты родился?

Я узнал!

взгляд твой тайный,

взгляд лукавый.

Подвиг,

честь,

любовь и славу

не рождает грязь канавы. -

Маркитантовы забавы -

лжи и лжи факториал.

Помнишь,

златом ослепленный,

речи страстные Катона,

что вели на бой колонны

в финикийские поля, -

птицей только нареченный,

ты,

на свет произведенный

кобелем от кобеля?!

Или

это я до хрипа

гари от костров Филиппа

наглотался в те года,

что Европа

в храме веры

плащ кровавый тамплиера

разорвала навсегда?

Не тебя ль ждала расплата

в день последний каганата?

Или, может, скажешь ты,

что славяне всё простили

и лежат в пыли Итиля

Святославовы щиты?

Так не слишком ли поспешно

ты,

не конный и не пеший,

над Атлантикой окрепший,

нас явился воевать?

Эй, бесстыдник!

осторожней

по Руси без подорожной!

Черт возьми,

да сколько ж можно

римских отроков пугать!

Дай лишь срок,

они в столицах

всех приструнят: ишь девицы!

разлеглись по всем границам,

юбки доверху задрав!

Всё вернут по берег дальний,

и союз континентальный

твердо скажет, кто был прав.

Помни ж: тьма живет до света.

Не унять меж нами ветра.

Мне ли твоего ответа

ждать? И нужен ли ответ?"

Ясно - будто бы проснулся,

будто - в пашне разогнулся.

Всё сказал. И отвернулся:

следом что - узнаешь вслед.

***

Народ? А что это такое?

Потерянный в бессмысленной ходьбе,

что ж ты, безумный, собственной рукою

путь заграждаешь самому себе?

Страстям покорен?

Все, увы, покорны.

Но где ж предел? И кто ж тебя простит?

Бессмертие?

Оно ведь не бесспорно.

Так почему в тебе инстинкт молчит?

А может, ждешь -

всё обернется чудом,

и ты воскреснешь -

вдруг,

сам по себе?

Но воскресенья нету для Иуды,

предавшего Христа Его судьбе.

И всё ж, Господь, твоя любовь безмерна

к Твоим сынам. И чудо по плечу.

Пусть спотыкаясь,

но, быть может, верно

они идут?

И я молчу, молчу...

***

Звезда во мраке. Шлема блеск.

Стен крепостных гранит.

И звон в ночи, и скорбный крест,

что грешника хранит.

Любодеянье, воровство

и покаянья ложь -

ползут, ползут у ног Его

в ворота.

Как похож

на Апокалипсис наш мир

от первых дней своих,

когда его златой кумир

соблазнами настиг!

Но всё ж стоит с мечом у стен,

недвижный и немой,

еще не призванный никем

России Бог Стальной.

***

Шли стройным цугом узкотелые вагоны,

светило солнце, а потом луна,

и мир казался чистым и бездонным,

и бесконечною была страна.

Вокзалы, станции и полустанки,

леса и степи... Мчим на всех парах!

И сон плывет над поездной болтанкой,

и колесо грохочет в головах...

Ах, хорошо, глаза прикрыв немного,

лежать, дремать, не думая мечтать.

Домой, домой!

Солдатская дорога

несется вспять.

***

Светло и сухо в солнечном лесу.

Изнемогая от вселенской лени,

изломанный паук в тепле осеннем

плетет свое коварство на весу.

И дятел пропитание стучит

себе из-под коры, работник бедный,

синица свищет, муравей молчит

да ящерица бережет свой хвост последний.

И все-то делом заняты своим!

один лишь ты в самом себе томишься,

как день, ползущий сонно, нудный, лишний,

невнятный, как ушедший в небо дым.

И мысль,

безделья грубый шут всегдашний,

всё скачет возле тела твоего,

всё шепчет: умереть с е г о д н я - страшно,

ну а к о г д а - т о - вроде ничего.

И жизнь бескрайней видится сквозь это,

но одинокий, весь седой комар,

из лета вырвавшийся,

как бы ни был стар, -

бессмертья слишком жалкая примета.

На Оби

Всё замерло. С какою негой

под солнцем плавятся в тиши

река, матрос речной, как негр

ленивый, мачт карандаши...

В незримые упёршись шлюзы,

забыв движение вперед,

воды вареная медуза

не катится - едва ползет.

Песчаной лавой раскаленной

мои охвачены ступни,

в глазах кружат, дробясь со звоном,

потусторонние огни.

В полнеба желтый мрак...

Историй

не сочиняй: жарищи гул -

не автоклав, не крематорий,

всего лишь - лето, Барнаул.

После шторма

Руины моря пылью водяной

к утру осели на зеркальной глади.

Но солнца нет - как будто стороной

оно идет, куда-то мимо глядя.

И вдруг в окаменевшей толще вод,

которая любой пожар остудит,

так коротко, так алчно луч блеснет -

как преступленье в изумруде.

***

Под мощным солнечным ударом,

обрушившимся с высоты,

взорвались ледяным пожаром

фонтанов белые цветы.

Живее места нет на свете!

Взлетая к солнцу, как из снов,

вдыхают свежий ветер дети

в Сахаре улиц и домов.

Им видятся моря и реки,

на шторм ползущие суда...

Да не иссякнет никогда

благословенная навеки

в огне отлитая вода!

Хресто-матия

Когда душа не знает места -

что знает бедная душа!

Прекрасно Царствие Небесное,

но жизнь ведь тоже хороша!

Уймись же и пустой тревогой

земные не терзай года:

тебя, живущую под Богом,

Он не оставит никогда.

Ты только не теряй из виду

свет, что сияет впереди,

и в счастье, горе и обидах

достойно путь земной пройди.

***

Бабочка крылья смежит

и невидимкою станет,

в сумрачном колосе ржи

спелое солнце проглянет...

Дальше покатится жизнь!

Выгнутся ветры упруго,

и пронесутся стрижи

над разгулявшимся лугом;

и шевельнется душа

в робкой надежде согреться -

словно в глухих камышах

омута смутное сердце;

песней негромкой тоска

тронет созвездья акаций,

чтоб умереть в лепестках,

чтобы лишь песней остаться.

Комментарии: 3, последний от 04/03/2013. © Copyright Егоров Анатолий Георгиевич (anatoliegorov@yandex.ru) Размещен: 16/12/2010, изменен: 16/12/2010. 92k. Статистика. Стихотворение: Лирика		Ваша оценка:

Егоров Анатолий Георгиевич : другие произведения.

Книга стихов Лирика