Моему другу Гошке для неких хитроумных коммерческих операций понадобились шкурки соболей. И вот, совсем недавно, в начале января, Гога нашел меня и сообщил, что готов взять с собой, при условии частичного финансирования предстоящей экспедиции. В подобных вопросах я всегда - за. Более того, я и сам частенько напрашиваюсь с ним во всевозможные вылазки.
Однако тут дело посерьезней, путь нам предстоит длинный и нелегкий, а поедем мы на лошадях до затерянной в алтайской тайге деревни, население которой охотно меняет у заезжего люда пушнину на спирт, порох, керосин и свечи.
Суронаш, так называется деревня. Находится она южнее в километрах семидесяти от нашего города, и расположена на территории Алтайского края. Согласно Гогиному плану мы до наступления ночи добираемся на машине до Килинска - кержацкой деревни, - туда проложена хорошая грунтовая автомобильная дорога, которая особенно хороша зимой. От Килинска до Суронаша наш путь пройдет по пешей тропе. Зимой по ней ходят только на лошадях, да то если снега не слишком много. По времени только в направлении "туда" путь составит 4-5 часов.
В назначенный день мы накупили в городе провизии на три дня, водки (для себя) и спирта (это уже для бартера) и выехали. До места предполагаемого старта нас на отцовской "жучке" довез Гошкин брат. Предполагалось, что в Килинске мы остановимся в доме у Гриньки - Гошкиного закадычного друга. Гога сообщил мне, что Гриньку он уже некогда встречал в городе и у них есть предварительная договоренность о том, что в предстоящем походе Гринька будет выступать в качестве проводника, а, кроме того, поможет найти нам лошадей.
Километров за пять до Килинска прямо на дороге мы встретили самого Гришку, везшего на санях, копну сена для своего мычащего и блеющего хозяйства. Доехали, расположились. Меня перезнакомили со всеми домочадцами, самым маленьким из которых незамедлительно были вручены заготовленные еще в городе гостинцы "от зайчика". Семьи здесь традиционно многодетные. У того же Гриньки детей уже трое, хотя сам выглядит года на двадцать три. На улицах всегда полно веселой, открытой ребятни всех возрастов. Есть в Килинске и школа, причем полная десятилетка, правда предметы из-за нехватки учителей распределяют между имеющимися в наличии педагогами. Еще в деревне есть клуб, в котором каждые выходные "крутят" дискотеку, а в остальные дни смотрят по маленькому телевизору кино. В общем, для деревни, народ живет довольно разнообразной жизнью.
Вечером мы втроем исколесили всю деревню и не без труда нашли двух свободных от домашних дел лошадей, которые были нам нужны для предстоящего похода. Возвратились в дом, отужинали, пропустили по рюмашке "за встречу", и легли спать под тихое бурчание никогда не выключающегося радиоприемника.
Наступило утро серое и пасмурное. Умывшись, выхожу на крыльцо. На улице тепло, беспрестанно сыплет мокрый снег вперемешку с дождем (и это в январе-то!). Возвращаюсь в дом. Гога нехотя выбирается из под одеяла, встает, и мы начинаем собираться. Ну, вот, вроде рюкзаки и поклажа на лошадей собраны. Нас зовут завтракать. Как и положено, на дорожку пропускаем по паре стопочек. Одевшись, но уже по-походному выходим из дома, и снаряжаем лошадей. Укладываем на них сумы с провизией и "шкурным" бартером, запас сена и овса, чтобы по пути подкормить животных.
Начинаем усаживаться на коней. У меня, как это ни странно, вышло с первого раза, и при этом достаточно "изящно", особенно если учесть зажатые в негнущиеся валенки ноги и капусту из многочисленных штанов и свитеров. Мои сотоварищи знали, что это мой первый кавалерийский опыт, и видимо, надеялись на бесплатный цирк с моим непосредственным участием. Нет уж, дудки! Я справился сам и без посторонней помощи. А вот Гошке пришлось искать "точку опоры" в лице Грини - невысокий он, я вот, к примеру, выше его головы на полторы.
Мои спутники уже отъехали метров сто, если не больше, едут себе, о чем-то треплются, а мне никакого руководства по эксплуатации коня так и не оставили... Стою, точнее сижу, как вкопанный. Опасливо тяну за вожжи. Конь - ноль эмоций, не трогается. Мне становится неловко от своей беспомощности, и я начинаю злиться, пытаюсь ногами ударить коня в бока, но выходит с непривычки совсем плохо. В моем мозгу лихорадочно засвербила мысль: "Блин, сейчас же вся деревня соберется смотреть представление, как я городской остолоп сижу тут на лошади посреди их "Бродвея" и бестолково дрыгаю своими культяпками". Сильней дергаю за вожжи. Серый пошел. "Пришпориваю" его валенками - выходит плохо, но коняга все же повинуется, идет. Спутники мои наконец-то вспомнили, о том, что в их тесную компанию затесался третий, оборачиваются в том направлении, где по их расчетам они ожидали увидеть меня. Я тут же подбираюсь, делаю непринужденное лицо опытного драгуна его Превосходительства. Гришка недовольно прикрикивает на меня, чего я так медленно плетусь. Поддаю "газу". Ура! У меня уже что-то получается. Ну, думаю: "Серый, а ведь мы найдем с тобой общий язык!". По ходу припоминаю, что при быстром аллюре нужно помогать лошади идти, приподнимаясь в седле в такт ее движениям. Начинаю тренироваться... Ну вот... Тоже вроде получается.
Наконец, миновали последние килинские дома и мы начинаем углубляться в тайгу. Тропы нет, но Гришкин конь цвета дегтя, со странной кличкой Ослик уверенно идет "флагманом" в нужном направлении, прокладывая первую стежку. Гога едет посередине, и активно общается с Гринькой. Они смачно обсасывают последние килинские события, знакомых, а в особенности деревенских девок, за коими им довелось в свое время поухлестывать. Я - замыкающий в колонне, и почти все время молчу. Потому как общих с ними знакомых у меня в Килинске пока нет, но я уже нашел себе "достойное" занятие. Я начинаю бояться. Мне становится жутковато, и я чуть ли не жалею, что ввязался в эту авантюру. Еду и думаю про себя: "Мы едем втроем, у нас есть с собой какой никакой провиант, а вот, случись что, отстану, или заблужусь, оставят ведь меня тут одного... и поминай, как звали". В лесу я, конечно, бывал и не раз, но вот такая дальняя вылазка, да еще зимой - это для меня впервые. Тут до меня доходит, что моя "сдача на милость победителя" будет только на руку моим матерым проводникам, которые так и ждут от меня какого-нибудь подвоха, чтобы поизмываться над моим городским происхождением. Хорохорюсь и окончательно "вступаю на тропу войны", и решаю для себя, что пойду до победного конца. Подгоняю жуткой нецензурщиной своего скакуна, стараюсь не отставать от спутников, и вообще, строю из себя Ивана Сусанина.
Снега в этом году немного, лошади почти не вязнут, поэтому идут довольно сноровисто, но не все... Коняга, который мне достался, совершенно никуда не торопится и, несмотря на все мои насильственные действия над ним, понукания, запугивания волками и тушенкой из конины, плетется едва-едва. Я все время отстаю. Лишь при явной физической угрозе хлыстом конь ненадолго оживает, утробно пофыркивает, и недовольно покосившись на меня, срывается на рысь, растрясая мне внутренние органы, несмотря на все кавалерийские ухищрения.
Едем мы уже больше двух часов. Вокруг все в снегу. Куда ни глянь, кругом обступает тайга в основном хвойные. Местами проезжаем такие плотные заросли пихтача, что приходится ложится на лошадиный круп, не забывая удерживать шапку. Конь то мой хоть и ленивый и бестолковый, но себя однозначно жалеет. Между стволов протискивается как намыленный, а до седока, то есть до меня, ему определенно никакого дела нет. Поэтому мне достается сполна ветви так хлещут по лицу, а сучья позадиристей еще и спихнуть норовят. В связи с этим я придумываю для себя еще одну страшилку: "Если улечу с коня, ведь непременно все коленки себе повыворачиваю стременами, а там пока доктор подоспеет... В, общем, не конягу, а меня в расход волкам пустят...".
Но тут лес стал вроде бы пореже, среди пихтача начинают попадаться ели. Таких здоровенных деревьев, обхвата три, если не больше я еще не видел ни разу. Стоит такая свеча, сама себе хозяйка, от самого комля до вершины покрыта короткими, но широкими прижатыми к стволу лапами-ветвями, по стволу и меж ветвей свешиваются длинные бороды мха невыразительного зеленого цвета. Вершина. Где же она? Голову запрокидываешь. Выше, выше... Да-а-а! высота этажей этак, девять, никак не меньше!
Особых неудобств езда на лошади мне не доставляет - сидеть только непривычно широко вот и все. Но я знаю, и мне не раз об этом говорили даже с чуть-чуть злорадными нотками о том, что со мной будет "на утро". Всем доброжелателям я отшучивался, а про себя твердо решил - как бы мне плохо не было - виду не подам. Погода начала стремительно портиться. Снег стал гуще, а моросивший дождь превратился в настоящий ливень. Постепенно влага добралась до моих колен и бедер. И это несмотря на то что, на мне помимо обычного одеяния были вздеты толстенные ватные штаны. Спустя час, дождь понемногу унялся, но зато снег стал гуще.
Еще часа два ходу и мы добрались до места первого привала. Охотничья избушка вся промерзшая. Захожу внутрь. Тут как в доме у Деда Мороза из известной сказки - все стены и потолок покрыты изморозью, а кое-где и натеками изо льда.
Находим припасенные кем-то из охотников дрова и растапливаем железную печку. Она начинает дымить изо всех щелей. Я морщусь и спрашиваю Гриньку: "А как быть, если заночевать потребуется? Угоришь ведь!". Он усмехнулся (он вообще постоянно немного подтрунивал надо мной), еще немного потянул с ответом, а потом произнес: "Разогреется и тянуть будет нормально, а когда стены просохнут - можно будет и заночевать". А потом неожиданно добавляет: "Ты, это, поди, замерз?". Кивает на мои мокрые штаны (себе эти кадры предусмотрительно нашли старые шахтерские брезентухи, вроде армейского ОЗК, благополучно забыв про меня). Я ответил, что не замерз, и что я тепло одет, и вообще, сейчас я просохну, а остальное мне по барабану. Впрочем, то, что я не замерз - это было правдой - температура на улице была лишь немного ниже нуля и если бы не дождь, все было бы просто замечательно.
Гришка все время исподволь, но, скорее всего, несознательно, давал понять, что всерьез он меня воспринимать не намерен, а знается он со мной исключительно потому, что я прибыл с его лучшим дружком - Гогой. Кстати, когда мы сидели минувшим вечером у Гриньки дома и употребляли за "встречу-знакомство" он сильно удивился, когда узнал, что с Гогой мы знакомы вот уже пять лет. И тогда и на следующий день Гога словно оправдывая мое присутствие с ним здесь нет-нет будет рассказывать Гришке о моих ценных с его точки зрения качествах. Но должного эффекта это, естественно, не возымело. Ну, скажите, пожалуйста, какую ценность для этого прирожденного охотника и таежника мог представлять человек, разбирающийся хотя бы и со слов пользующегося авторитетом Гошки, в компьютерах, юриспруденции, налогах и еще бог знает какой мирской ерунде?
Избушка начала прогреваться. Отовсюду потекло и закапало. На полу из неструганных досок моментально образовались лужи. А я - в валенках. Вот блин, не одно, так другое! Предательская влага быстро проникает через не слишком толстую подошву. "Ладно", - думаю я - "Как-нибудь перекантуюсь".
Пока я парил штанами и валенками возле печи, Гога "накрыл" стол: нарезал хлеб, раскрыл банки со шпротами, тушенкой и прочей снедью, а на печку поставил для разогрева банку гречневой каши. Начали искать тару для употребления водки. Я говорю: "Вон, на столе стоит кружка, можно чаем из термоса ополоснуть". Гришка первый раз недовольно морщится. А когда нашли вилку для разогретой каши, тут уж Гриня не выдержал и взвился: "Да не могу я блин, из чужой посуды есть, брезгую я. Хрен знает, какие мыши тут по ней ползали". Я ухмыльнулся, а про себя: "Вот же хренов кержак, а как насчет водки из "мышиной" кружки?". Гога ни говоря не слова, открыл печку и сунул туда злополучную вилку для "дезинфекции". Гришка еще больше: "Да, блин, Гога, перестань! Вон, и такой жратвы навалом". Кивает на стол, где лежит накромсанный хлеб, сало и рыбные консервы.
Пьем по кругу чай из чашки от термоса, жуем бутерброды с салом и шпротами.
А я опять думаю про Гришку: "Вот же двуличный кержак, за вилку чуть не застрелил, а сало хряпать в великий пост - это нормалек!" Но это еще что! Два часа назад, едва мы отъехали от деревни, он закурил! Грех, по понятиям их веры, вообще немыслимый. Вот и сейчас, на привале, стрельнул у Гошки сигаретку и снова дымит. Нет, я просто умываю руки.
По очереди с Гогой черпаем "обеззараженной" вилкой теплую гречневую кашу. Внезапно он "опомнился", обращается ко мне: "Ну что, по первой?". Я молча похожу к столу, беру кружку с уже налитой в нее водкой и говорю вслух, но как бы сам себе: "Ну по первой, так по первой". Залпом выпиваю. Не спеша, наливаю порцию для следующего сотрапезника, закусываю и говорю: "Ну, кто следующий?". Кружку берет Гога. Я даже и не думал, что Гришка будет все это время за мной наблюдать. Поворачиваюсь к нему и вижу, что на лице у него впервые отобразилось некое подобие уважения: "Гога, ты глянь, пьет ее как воду и даже не морщится". Я польщен, но вида не подаю, а сам спрашиваю Гришку: "А что? Тебя она морщит?". На его лице тут же возникает скорбная гримаса, как будто я напомнил ему что-то совершенно непотребное: "Да, блин, на новый год жрал все и везде, и не помню даже как я дома очутился с разбитым ухом... Б-р-р... Два дня отходил...".
Мы согрелись, а от съеденного и выпитого вроде даже и повеселело, и я вспоминаю про свой фотоаппарат. Предлагаю сфотографироваться. Гошка меня понимает и в этом вопросе он всегда - "за". А Гришка и тут проявил свой нрав: "Не! Я не буду". Вдвоем уговариваем его, причем, не особо стесняясь выражений. Нехотя соглашается. Выходим на улицу, я выдвигаюсь на удобную позицию, прикрывая объектив от падающего снега. Даю указания и делаю несколько снимков.
Начинаем собирать пожитки и провиант - пора ехать дальше. Мои спутники озабоченно переговариваются: "Погода херня, да и времени много уже. Не доедем засветло". Тут надо отдать им должное: ни тот, ни другой даже ни разу не попрекнули меня за то, что я отстаю от них. Пока сворачиваемся, оба наперебой дают советы, как лучше подгонять моего коня, но меняться со мной конем не желают. Конь, на котором я ехал тягловый, тяжелый, да и хозяин у него ни черта за ним не смотрит. Подхожу к Серому, сочувственно глажу его по морде: "Запущенный ты мой, Серый, неухоженный какой-то". Хотя всего-то час назад я страстно желал увидеть морду именно этого "скакуна" на батарее одинаковых баночек с надписью "Конина тушеная. Сорт первый".
Штаны мои просохли. Водка допита. Вновь забрасываем на лошадей сумы. Я подхожу к своему коню и сметаю белую кучу с седла. Вновь взгромождаюсь в седло, беру импровизированный хлыст из талины, который я предусмотрительно воткнул в сугроб на крыше избушки. Трогаемся в путь. Хорошо мне стало, однако... Алкоголь залился куда надо: во-первых, мне стало совсем тепло, во-вторых, действует как обезболивающее - начавшее было саднить некогда растянутое колено почти что успокоилось. Ногу я серьезно растянул, когда упал, катаясь на горных лыжах, и теперь, попав в неблагоприятные условия, ноющая коленка начала напоминать о своем существовании.
Еще полтора часа езды, из которых шесть или семь километров мы прошли по гари. Так называют места, где некогда полыхал лесной пожар. Жутковатое, я вам скажу, зрелище. Особенно зимой, когда весь пейзаж и так не блистает богатством красок, а тут вообще все исполнено в резких черных и белых тонах. Как будто по марсианскому кладбищу едешь - куда ни бросишь взгляд - ни одного живого дерева, Вокруг лишь обуглившиеся стволы торчат под неестественными углами - все, что осталось от того, что некогда было лесом. Из живого только негустые заросли вездесущего тальника, пробившегося вдоль тропы.
Мне сообщают, что скоро будет еще один привал в доме у деда, живущего в лесу. Пока я подъезжал к дому, мои спутники уже спешились, и, дожидаясь меня, уже вовсю балагурили с вышедшим из избы хозяином. Последовало приглашение зайти в дом, после чего мы привязали лошадей, сняли с них поклажу и прошли в дом.
Я был в этих местах первый раз и поэтому, понятно, этого человека видел впервые. Называли его немного странно Гешка, и меня все разбирало любопытство прозвище это или его настоящее имя, но мне так и не представилось возможным это узнать.
Спутники мои еще в пути рассказали про него буквально следующее, что мол, живет в лесу мужик, профессор (?!). В годы ударных строек был в наших местах большой шишкой, а потом переселился в лес, срубил себе дом и живет себе один одинешенек. Вокруг его дома одна глухая тайга и ни души на расстоянии 15 километров. Попутный народ случается, к нему заезжает, как потом оказалось, не всегда, с добрыми намерениями (что-то у деда пропало то ли деньги, то ли еще чего).
Уже заметно стемнело. Недолго посовещавшись, мои проводники, решили, что ехать дальше уже рискованно. А пути оставалось еще километров пятнадцать, чепуха, конечно же, но снег уже шел сплошной стеной, да и темнело прямо на глазах. Нормальная тропа оставалась только "назад", поскольку мы сами ее и протоптали тремя лошадьми. Гога немного приуныл - его коммерческая затея со шкурками провалилась. И он еще пытался придумать различные комбинации: к примеру, оставить меня и моего коня на этом привале, пока они ездят. Однако, Гринька был непреклонен. Он хоть и самый молодой - ему всего-то 22 года, но на нем фактически лежала ответственность за судьбу нашей экспедиции и чужих коней. В конце концов, Гога унялся, согласившись, что риск совершенно неоправдан.
Я также был немного раздосадован - однако отнюдь не из-за "шкурных" вопросов - я ехал с чисто познавательной целью. Ну, когда мне еще представится возможность увидеть своими глазами быт коренного населения, до сей поры живущих в условиях чуть ли не 19 века.
Мое "праздное" любопытство совершенно не укладывалось в Гришкиной голове, и он все время недоумевал: "Ну, зачем тебе все это надо? Просто так да?". Я просто не знал, что ему ответить. И, в конце концов, я сказал ему что-то вроде: "Если бы ты жил моей жизнью, может быть, тогда и понял, за чем мне это надо". Гришка так ничего и не понял.
Было заметно, что Гешка был очень рад гостям. К тому же Гога предусмотрительно накупил батареек для его радиоприемника - пожалуй, единственному здесь благу цивилизации. Немного погодя, с его слов мы узнали, что последние заезжие гости - охотники - были у него в сентябре.
Я вышел во двор и немного осмотрелся: ничего так дед устроился: дом, баня, еще какие-то постройки. Все сделано основательно и добротно и не тяп-ляп. Но вот уж чему я по-настоящему удивился - так это сортиру. И это в лесу-то, где кроме него нет ни одной живой души. Впрочем, порядок и в лесу должен быть порядком - к таким последовательным людям невольно проникаешься уважением.
Дом и остальные постройки возведены на ровной площадке, явно искусственно приподнятой. Возвышение невысокое, но все же, укреплено от осыпания грунта деревянной обрешеткой по всему периметру. Этакий, бастион, еще и в придачу ко всему окружен высоченными елями и кедрами. Отъедешь десяток метров в сторону - уже не видно ни дома, ни опушки.
Когда я вернулся, на стол уже были извлечены запасы провизии, и выставлены две бутылки водки. С разрешения хозяина зажгли керосинку и поставили на стол, который был "сервирован". Осматриваюсь вокруг. Внимательно разглядываю то, что выхватывает своим тусклым желтым светом керосинка. Простецкий быт: печка потрескивает дровами, на потемневших деревянных полках нехитрая утварь, у стены высокий топчан, застеленный одеялом. В углу стоит тумбочка, а на ней стоит елка. Она наряжена и поблескивает как и всякая новогодняя елка в эти дни. Я слегка удивился - это в лесу-то, где вполне можно нарядить любую елку прямо на улице. Кто-то из парней также интересуется про елку. Гешка ответил, что ставит ее в доме каждый год: "А как же иначе? Праздник ведь!". Его, кажется, даже удивило это любопытство.
Потекла размеренная беседа, которая впрочем, становилась все более оживленной прямо пропорционально выпитому. Первое время, пока я осваивался хозяин дома и мои спутники обсуждали последние события и заезжавших к Гешке гостей втроем, я молчал, но потом понемногу включился в разговор и начал с расспрашивать деда о его жизни. Гешка, почувствовал мою заинтересованность, и внимание, а потом совсем переключился на разговор со мной.
И вот что мне удалось узнать о нем: Живет он здесь почти что двадцать лет с 1983 года. Я не стал интересоваться, почему он переселился из относительно сытой и благополучной жизни в такую глушь. Да и зачем? Значит, была на то причина. Но в абсолютного отшельника Гешка не превратился и интереса к окружающей жизни он не потерял. Слушал радиоприемник, активно обсуждал последние новости. Для работы своего радиоприемника от батареек Гешка соорудил из деревянных досочек и нескольких проводков приспособления - этакие адаптеры - для всевозможных типоразмеров. Поэтому Гешка всегда просит заезжающих к нему привозить ему батареи, любые но, но чем больше, тем лучше. А еще время от времени, он ходит в деревню, где получает свою небольшую пенсию, покупает мясо и разную бытовую мелочевку.
Родился и вырос и вырос Гешка в Москве. Там же получил высшее образование по специальности геолога. В Сибирь попал не сразу, а лишь спустя некоторое время после институтского распределения. Заметив висевший на мне фотоаппарат, он с восторгом вспомнил, что также некогда увлекался фотографией, и что была у него фотокамера "Лейка" (немецкий аппарат "Лейтц-камера"). Тут он достал откуда-то старые альбомы, в которых лежали незакрепленные фотографии. Некоторые из них он дал мне посмотреть. Там были запечатлены он, его сокурсники, коллеги, различные моменты геологических экспедиций. Возвращая альбом владельцу, я заметил как дороги ему эти реликвии - он буквально не сводил с меня глаз и как только я закончил листать альбом он сразу же забрал его у меня и убрал на место.
Еще он вспоминал своем военном детстве, как они ходили на парады и прятались в метро во время бомбежек. Еще рассказал о том, как после снятия окружения с Москвы через город вели пленных немцев, а для того, чтобы не было попыток самосуда со стороны населения, в первый ряд оцепления Сталин приказал выставить детей из всех детских садов Москвы. Вот в таком оцеплении и довелось как-то побывать и моему герою. Никогда и ни о чем подобном я в жизни не слышал!
Конечно, услышать подобную историю да еще в самой глуши сибирской тайги было, по меньшей мере, невероятно, но мне очень не хотелось обижать деда своими сомнениями, поэтому я старался, как можно более осторожно задавать подходящие вопросы. Впрочем, чего только в жизни не случается. Да и его подробности относительно описания окрестностей и улиц Москвы, по крайней мере, тех, которые я видел в нескольких командировочных визитах, в общем-то, совпадали с моими.
В любом случае, эта встреча была самой необычной в моей жизни, и я уже абсолютно не жалел о том, что мы так и не поехали дальше. Мы все говорили и говорили, а когда я взглянул на своих спутников, заметил, что Гешкино повествование захватило их не меньше, чем меня. Бывали они проездом у деда и до этого. Бывали уже не раз, но воспринимали то, что живет человек себе один тайге как само собой разумеющееся. Им в голову не приходило расспросить человека о его жизни. Парни держались и разговаривали с ним на равных, на "ты", по привычке сдабривая свой лексикон отборной матерщиной и абсолютно этим не тяготясь.
В свою очередь, я с немалым удивлением отметил про себя, что за все время нашего нахождения здесь Гешка ни разу не припечатал крепким словцом. И только когда мы вплотную "подошли" к концу второй бутылки его наконец-то зацепило - в его речи стали проскакивать матерные словечки. Но какие это были замысловатые перлы! Ну что тут ещё скажешь. Даже в таких вещах этот неординарный человек оказался оригинален.
Гешка все рассказывал и рассказывал о своей жизни. О той жизни, которая была до его поселения в тайге, о тех событиях, которые мы, молодые, пережили, в лучшем случае, "по книжкам".
Улучив момент, я как можно незаметней отошел назад, присел на топчан рядом с Гришкой и снял крышку с объектива фотоаппарата. И сделал снимки Гешки и Гоги сидевших у стола. Я не очень ясно представлял, как я буду здесь снимать, в слабом свете керосиновой лампы, но я чувствовал, что именно это мгновение я должен запечатлеть, пока оно незримо витает в свете керосинки, пока не разрушилась аура, созданная этим пожилым человеком. Все сделал на глазок: диафрагму, прикинул расстояние. Двухсекундную выдержку на двух кадрах отработал также вручную.
Как правило, фотоматериал не прощает таких вот неподготовленных экспромтов и тогда на пленке среди темных кадров, снятых в обычных условиях появляются "белые пятна" - пустые кадры - словно издевка, над непрофессионализмом фотографа. Кто хоть раз фотографировал с ручной экспозицией и без экспонометра, тот поймет мои опасения относительно судьбы подобных снимков.
В этот раз получилось. Это были те самые портреты. Там в избе они сидели друг напротив друга, и я сфотографировал их по очереди. Гешка рассказывал, а Гога слушал и все время молчал и только блеск в его хитрых глазах сменился несвойственной ему серьезностью. Штатный объектив на моем аппарате и ограниченное пространство дома не позволили мне "захватить" в кадр их обоих.
Вновь герои моих снимков "встретились" на моем рабочем столе, когда я рассматривал готовые фотографии. Портреты, даже на мой самокритичный взгляд, получились неплохо, но чего-то им явно не хватало, целостности что ли... Я положил их рядом, придвинул фото друг к другу и тут... У меня прямо таки побежали мурашки по коже. Фотографии совместились... Совместились появилась глубина, пространство все как будто вновь, наполнилось смыслом. И вот перед моими глазами вновь подрагивает керосинка, выхватывая из темноты два лица.
Водка закончилась. Гошка, как главный спец по выпивке тут же извлек бутыль со спиртом. Я начал протестовать, говорить, что я никогда не пил спирт. Но он возразил, что я могу ему вполне ему довериться, в этом вопросе. И употребление его, по крайней мере, для меня, обойдется без последствий. Я сдался, признав, что водки мы взяли маловато, хотя, когда мы собирали в городе провиант, я говорил об обратном и делал большие глаза. Видимо я не учел специфику зимних лесных переходов, когда от одного напряжения трезвеешь практически одновременно с употреблением. Вот и сейчас, Гога манипулирует с бутылками, водой и спиртом, а меня уже начинает поколачивать озноб протрезвления, а сознание остается в полной ясности. И сейчас я пишу эти строки, а мне абсолютно легко вспоминать - все это было как будто только вчера.
Гошка просто профи - разведенный спирт оказался великолепным (не знаю, насколько уместно такое вообще говорить о спирте), но в положенное время закончился и он. И как мне не хочется еще посидеть, поговорить, но ко мне первому возвращается благоразумие - нужно возвращаться домой. О чем я тут же напомнил своим спутникам. Гришка как то сразу встрепенулся, вспомнил про шефствование над нашей экспедицией и принялся в свою очередь тормошить вконец разомлевшего Гогу.
Вспомнили, что еще с час назад хотели попить чайку. Достали заварку, сгущенку, пакет с печеньем. Я поставил на печку чайник с водой, и не найдя соответствующего приспособления или тряпки сдвинул с огня голыми пальцами печные круги (видимо я в тот момент решил, что выпитый спирт добавил моей сущности новые доселе неизведанные мне свойства). Но самое странное, что ни ожогов, ни даже боли я по отрезвлении так и не заметил.
Гога предлагает Гешке забрать керосин и свечи, который мы везли для обмена на шкурки, тот конечно рад, тем более, что в его условиях эти вещи вообще имеют особенную цену. Соглашается забрать весь керосин, но тут же сразу оговаривает (чем у меня вызвал еще большее уважение), что обязательно рассчитаться, но не раньше, чем весной, а еще лучше в конце лета, а сейчас у него все закончилось и вяленая рыба и заготовленная впрок ягода - все раздал. Денег тоже пока нет. Все это будет, но ближе к лету. Гога, конечно же, знал об этом и без Гешкиных предисловий, но везти керосин назад нам совсем незачем (да и какую цену он для нас имеет?). Дед с благодарностью принимает товар, но тут же окончательно расставляет все точки над "i": "Ребятки, я с вами обязательно рассчитаюсь, но только с меня спросу нет, если умру". Все, в том числе и я, начинают говорить ему, что ему еще рановато думать о таких вещах. Однако, дед чудит и стоит на своем и, в конце концов добивается, от своих "кредиторов" прощения долга на случай его безвременной кончины.
Пока идут сборы, я подхожу к так заинтриговавшей меня новогодней ёлке. Она разряжена и поблескивает украшениями, как и всякая ёлка в эти дни в любом доме. Но здесь? Подхожу ближе и окончательно обалдеваю... На елке помимо блестящих фантиков от конфет, сигаретных золотинок, в качестве украшений кокетливо висят разноцветные шариковые ручки и автоматические карандаши. Нет, этот дед решительно сведет меня с ума. Живет один в лесу, уже двадцать лет, но до сих пор устраивает себе праздник и делает это буквально из того, что есть под рукой.
Не смотря на выпитое спиртное и начавшую было наваливаться усталость, я самостоятельное и без особых происшествий взгромоздился на коня. Стали прощаться. Дошла очередь и до меня. Тут Гешка насел на меня, и начал добиваться моего обещания, что если я когда-нибудь буду проездом в этих краях (это я то, проездом?!), то обязательно заеду к нему и привезу фотографии. Я пообещал. И именно тогда во мне окончательно поселился червячок сомнений - получатся ли те самые снимки в доме. А сам же легкомысленно брякнул, что фотопленка хорошая, да и техника с оптикой не должны были подвести. Ну, а насчет, заехать, заверил, что мне тут понравилось и я завсегда готов здесь появится вновь и даже не обязательно проездом.
Сразу же после отъезда я ощутил и прямо таки почувствовал смену полярности Гришкиного отношения ко мне. Как будто стрелка компаса повернулась ко мне вместо синего конца "теплым" красным. Из насмешливо-ироничного отношение стало уважительным и даже с нотками теплоты. Причину перемен я просек моментально. Еще бы! Впервые находясь в гостях у Гешки, я не прилагая существенных усилий завладел вниманием этого человека на все время, которое мы там провели. Назад возвращались с учетом скорости перемещния моего коня - у Гришки внезапно появилось очень добротное понимание. И до самого конца он постоянно оглядывался назад, отслеживая мое наличие на тропе.
Вновь еду по лесу. Тусклый матовый свет от скрытой за лесом луны освещает чудесный пейзаж, который мерно проплывает, мимо меня. А мне так покойно и легко на душе Меня не покидает мысль, что я так вот живу и ничего не подозреваю о других людях Гешке, Гриньке а потом судьба или бог знает что еще заставляет мою жизнь пересечься с ними. Они совсем другие, но мы неожиданно находим общий язык. И это дает мне новые ощущения наполняет смыслом жизнь.