Аннотация: Слезы собираются в ручейки, скапливаются в уродливом шраме, оставленном саблей того, черноглазого весельчака… Кто же поверит себе, увидев слезы в глазах рыцаря? Да и все равно теперь. Доказывать больше нечего. И не кому. А мне все равно.
Я шел, не разбирая дороги, спрятав лицо от теплого, пыльного ветра, от яркого весеннего солнца и от собственных сомнений. Нерешительность давила на плечи, упиралась в грудь. Мешала дышать, двигаться навстречу судьбе стремительно и красиво.
Моя нерешительность.... Это из-за нее, я, младший сын в семье с "фамилией" и "традициями", подался на воинскую службу к герцогу. Убегая от прозвища "хорошая девочка", прошел путь от оруженосца, до рыцаря. Не миновав ни одной стадии обучения, побывал и пехотинцем, и стрелком, и бойцом отряда лазутчиков, пока не заслужил право на собственный герб на щите. Тяжелее всего было сначала. Сдерживать злые слезы, получая тычки и затрещины от своего господина и наставника за каждое неверное движение. Да что там движение, прямой взгляд и тот мог вывести рыцаря Леопольда из себя настолько, что он начинал размахивать ножнами, норовя прибить непочтительного оруженосца. Больной был человек - несдержанный, визгливый. И при этом любил повторять чьи-то слова о том, что надо в любых обстоятельствах оставаться человеком. Он мне сразу не понравился. Длинное лицо, тяжелый подбородок и крупный нос с красными прожилками. Колючие светлые глаза, неопределенного цвета - какие-то прозрачно-мутные, неживые. Я честно старался испытывать к нему если не предписанную оруженосцу беззаветную любовь и преданность, то хотя бы обыкновенное уважение к старшему товарищу, но это было очень трудно. Первое, что он сделал, увидев меня сидящим на корточках и не успевшим вскочить при его появлении, был пинок кованым сапогом. Удар был такой силы, что я как голубь воспарил над мощеным двором, пока сила тяжести не припечатала меня о булыжники.... Так началось мое обучение, а синяки, шишки и ссадины, стали надолго привычной частью моего внешнего вида. Постепенно, вместе с умением уворачиваться, я постигал науку подчинения и ненависти. Я совершенствовался, а мой наставник усложнял условия моего выживания по мере своих способностей. Так продолжалось до тех пор, пока однажды в пьяной ссоре, господину Леопольду не свернули шею другие уважаемые люди.
Не смотря на тяготы и лишения, тело мое как-то быстро выросло и окрепло. Силы и ловкости хватало для вполне приличного владения двуручным мечем и после надлежащего испытания, я был произведен в пехотинцы. Пехота в бою несет самые большие потери. Ей жертвуют, ее не берегут, пехотинцы - пешки, разменные фигуры на доске боевых действий. Тем не менее, я испытывал настоящую гордость. Это было мое первое самостоятельное достижение. Поэтому я решительно отверг предложение родственников оплатить мое дальнейшее продвижение по службе, чтобы миновать несколько самых опасных ступеней. Тогда, в это опасное, тяжелое время, у меня на все хватало решимости. Потому, что не было сомнений. Хочешь выжить в оборонительном строю, прячься за щит от вражеских лучников и арбалетчиков. Заранее вырой ямку в земле, чтобы, когда конница противника понесется в атаку, схватить лежащую рядом пику и укрепить ее как следует. От этих простых действий зависит твоя жизнь и жизнь твоих товарищей. Хочешь выжить в атаке, заранее подготовь и проверь снаряжение. Чтобы меч был хорошенько отточен, а доспехи сидели крепко-накрепко. Мне довелось однажды драться в чужом шлеме, который был чуть великоват. В первой же стычке ремень ослаб, и шлем начал жить своей жизнью, мешая мне видеть и натирая загривок. Я тогда выжил чудом, благодаря, наверное, тому, что сбросил его к чертовой бабушке. Когда правила просты, нет места сомнениям.
Я шел, опустив голову, вдыхая сквозь зубы злость и выдыхая ярость, раздувая в своей груди угли костра, на котором сожгли мою сестру. Красная пелена, заволоки мои глаза, черная ненависть, не дай утихнуть моей жажде, пока не пролью кровь врага. Ноги плохо гнутся после трехсуточного конного перехода, месят жидкую грязь, в которую я вломился с разбегу. Все как-то.... Обнаженный меч в руке, выглядит глупо, как посох слепца. Красиво подойти не получилось, да и черт с ним. Заношенная, заляпанная рубаха, когда-то была белой. Эх, не успел переодеться в чистое перед боем. Да каким боем? Перед расправой, казнью, отмщением... Они еще ничего не поняли. Стоят кучкой, глядят, почти улыбаясь, но уже бродит между ними предчувствие, уже теряет цвет кожа ненавистных лиц, уже вопль ужаса угадывается где-то в воздухе, но пока не слышен, пока не слышен...
Как же он подошел тогда? Подкрался как змея. Совершенно не слышно. Возник вдруг прямо перед лицом, со страшным, равнодушным весельем на загорелом лице. С таким лицом, мужики в селах закалывают скот, чужих свиней, или коров, за выпивку и традиционный стакан теплой крови. Ноги мои вдруг стали чужими, все тело обмякло, повисло на каркасе костей. Сарацин, или как его там... чуть двинул плечом и меня, вдруг обожгло страшной болью. Господи, как же быстро, я даже не успел увидеть сабли, а лишь почувствовал ветер и блеск.... Что-то его развеселило. Может моя растерянная беспомощность, а может, хлынувшая из разрубленной щеки кровь? Он смеялся. Так красиво и заразительно, чуть откинув назад хищную голову, обнажив белейшие зубы, с маленькими клыками по краям. И тут, я тоже захохотал. Не помню больше ни одного случая, чтобы смех мой был таким неистовым. Я не мог остановиться, да и не хотел. Дело в какой-то странной особенности моего организма. Бывает, что в приступе дикой злобы, ярости, которая кажется, все сметет на своем пути, когда мышцы налиты тугой, звонкой силой, мои удары тяжелы, но противник едва ли не тяжелее, мои движенья стремительны, но и враг скор. Или наоборот, когда накатывает беспричинное веселье, тело кажется неповоротливым и вялым, защита, тем не менее, безупречна, а все удары достигают цели. Так вышло и в тот раз, ему как раз надоело смеяться, когда мой кинжал вошел в его грудь.
Слезы, скопились в глазах, то ли от ветра, то ли от солнца, да мало ли от чего? Слезы текут по лицу, скатываются по левой щеке, правая, разрубленная, уже давно ничего не чувствует. Слезы собираются в ручейки, скапливаются в уродливом шраме, оставленном саблей того, черноглазого весельчака... Кто же поверит себе, увидев слезы в глазах рыцаря? Да и все равно теперь. Доказывать больше нечего. И не кому. А мне все равно.
Мне все равно. Мне все равно не жить. Красная пустыня простирается во все стороны. Выжжено все палящим солнцем до самого центра земли. Пламя костра, на котором сгорела моя сестра, стерло мою судьбу из узора жизни. Я раздуваю угли. Вдыхаю сквозь зубы ярость и выдыхаю огонь. Я слышу крик сестры, в жизни не слышал, чтоб она кричала, а сейчас слышу. То ли визг напуганной до смерти девочки, то ли рев раненого, умирающего животного. Этот страшный крик, звенит, не смолкая в моей голове. Он смешивается с колокольным звоном, плачем ее четверых детей, ропотом толпы: "сдохни ведьма". Ее муж, у самого костра, бьется головой о камни. Волосы и одежда на нем уже тлеют, голова разбита, кровь стекает на большие, разбитые руки и его слова, вплетаются в безумный хор: "прости ее Господи!".
Я поднял взгляд. Я увидел это лицо. Красивое и строгое. Лицо человека в белых одеждах. Прямые светлые волосы, прямой, светлый взгляд. Лицо человека пославшего на костер мою сестру, мать четверых детей, жену самого примерного прихожанина во всем городе. Наивную, доверчивую дурочку, не сумевшую скрыть от людей своих знаний и способностей. Она хотела помочь людям. Они ее сожгли.
Мир перевернулся вверх ногами. Я увидел себя. Грязное, молодое лицо, исковерканное гримасой ярости и уродливым шрамом на щеке. Я увидел человека в белых одеждах. Губы его шевельнулись, будто он хотел что-то сказать. Меч прочертил сверкающую дугу, и человек в белом принял лезвие на левое плечо, не пытаясь защититься, даже не приподняв инстинктивно руки. Я видел будто бы сверху, как молодой рыцарь медленно отвернулся от упавшего тела. Вдохнул полной грудью, выкрикнул: "сдоххх" и в этот миг, тяжелый арбалетный болт, выбил воздух из его легких, пронзив его грудь почти посередине, ближе к левому соску. Стальная стрела, предназначенная для поражения воина в доспехах, легко пробила ребра и разорвала сердце. Рыцарь жил еще несколько мгновений. Длинные худые пальцы скребли землю, пытаясь, то ли подняться, то ли подобрать выроненный меч.