Обстановка на уроке располагала к творчеству в эпистолярном жанре. Я достала листок бумаги и принялась под бурканье Татьяны Борисовны царапать поздравительное письмецо к Романову. Пожелала ему в честь праздника красивую, терпеливую хорошо готовящую жену, счастья и любви. Присобачила своё любимое стихотворение:
Не знаешь ты, как трудно улыбаться, и прятать чувство где-то вдалеке.
Пожалуй, лучше не встречаться,
Ты никогда "люблю" не скажешь мне.
Я, кажется, сама не понимаю,
Что я нашла хорошего в тебе?
Твои глаза, такие, как бывает
Безоблачное небо по весне...?
Ты иногда мне кажешься мальчишкой:
Таким хорошим, милым и родным,
И своего бы первого сынишку
Я назвала бы именем твоим.
Мне хочется согреть тебя заботой:
Надеть перчатки, шапку завязать.
Мне хочется, пусть даже для кого-то,
От всех невзгод тебя оберегать!
В общем, письмо получилось довольно милым и трогательным. Светка, когда читала, чуть не прослезилась. Мы сидели на первом этаже и обсуждали подробности подписывания конверта. Решено было в графе "ФИО отправителя" написать Кириешко В.А.(в память о любимых сухариках.)
Со всех ног к нам бежала Ксюша, оглушительно стуча по полу высоченными тонкими шпильками.
--
Ну, как Олигофрен? - обратилась она к Светлане.
--
Кто? - в непонятках уставились на Ксюшу мы.
--
Ну, Олег, Аллигатор, Олигофрен, Олигарх... Какая разница?
--
В порядке, только немного простыл. Насморк у него и кашель.
--
Пускай на ночь выпьет чаю с малиной, закапает в нос капли, наденет шерстяные носки, и завтра будет весел и бодр, как молодой горный козёл - вмешалась я.
После школы мы зашли на почту, отправили письмо. По дороге я промочила ноги. Хотела приписать это в конце, но потом передумала. Признаюсь, было огромное желание разломать почтовый ящик, вытащить оттуда письмо и порвать его. Или съесть. Но такого вандализма работники почты мне не простили бы. Не знаю, какова была реакция Романова на это творение, не знаю даже, дошло ли оно. Ничего не знаю. Долгое время мне было очень трудно. Хотелось набрать заветный номер телефона, хотелось услышать обожаемый голос, но... Вот уж точно, Обломов мне. Потом стало легче. Я удалила из памяти своего аппарата Максов номер. Уж не знаю, на моё горе или счастье, но Максим Романов полностью перешёл на ночные эфиры. Я перестала спать. Слушала с огромным удовольствием - он ставил музыку, которая мне очень нравилась, и всё это в сочетании с его болтовнёй, произносимой с потрясающим выражением. Я была в полном восторге.
Правда, после таких ночей я валялась в школе на партах, сонно обтираясь щеками о тетрадки. И всё же это мне нравилось. Кроме того, с тех пор я стала испытывать к Масеньке какую-то нежность: мне хотелось, чтобы он высыпался, чтобы ему было хорошо. Я желала Максу счастья, мечтала, чтобы он нашел хорошую красивую девушку, которая заботилась бы о нём: холила, лелеяла, пылинки сдувала, берегла от сквозняков и пекла пирожки.
Но тут, нарушив мою идиллию, пришла новая беда: моему однокласснику Боре стало скучно. Вот уж точно: зима подкралась неожиданно, в декабре. Борис Казанчук был "лучшей подружкой" всех девчонок, слушал "Five" и "Отпетых мошенников" и обожал трепаться по телефону. Дозвониться с первого раза было до него практически невозможно. Да и с пятого тоже. С лёгкой руки Ксюхи он получил прозвище "Козя". Правда, за глаза. Я не помню, кто из нас сболтнул Козе Максов телефон, но в один прекрасный день он сообщил мне, что позвонил и помолчал. Моему возмущению не было предела - да как он смеет так подставлять меня! Но теперь Борю было не остановить. Чего он только не вытворял: донимал всю семью. Звонил, спрашивал у Маси же Максима, но только Филатова, на что ему сообщалось: "К сожалению, я не могу его позвать, так как Филатов Максим здесь не жил, не живёт, и не будет жить!"