Картинка на экране напоминала бы большую неряшливую стройку - с грудами камней и разбросанными прутьями арматуры, если бы не одно обстоятельство, сразу указывавшее не на строительство, а на разрушение: между кучами мусора медленно передвигались грязно-зелёные танки.
- Чёрт, приехали...
Павел валялся на кровати, в изножье которой стоял на передвижной тумбочке телевизор - единственный, кроме самой кровати, предмет меблировки. В руках у Павла была початая баночка "Карлсберга", а на полу у кровати валялись ещё несколько подобных - частью пустых, частью нетронутых.
- стоит приехать в какое-нибудь место - и пожалуйста: ни мира, ни покоя, всё валится к чёртовой матери!
Танки на экране сменились сытой мордой заокеанского политика, выражавшего недовольство событиями в регионе, затем - беснующейся толпой, головы молодчиков в толпе были покрыты куфиями, конечно. Павел лениво щёлкнул пультом и щедро прихлебнул из банки. На другом канале оплакивали убитых - семью, расстрелянную в упор за ужином. У мальчика на фотографии был ясный взгляд и конопушки на переносице. Хороший мальчик, жить бы ему да жить, на велосипеде гонять... Отец с длинной бородой, мать - полная тётка в платке, наверняка проводила все дни у плиты, думала, чем вкуснее накормить своих птенчиков, и чтобы не очень дорого вышло... Передача кончилась, и вновь запрыгали уроды в чёрных повязках, тыча в камеру пальцами и выкрикивая однообразные угрозы.
- Надо же, - подумал Павел, столько лет прошло с той войны, он и сам о ней знает только по книжкам, да по рассказам отца, народ другой, язык другой, всё иное, а лозунги те же. Виток истории, мать её. Только бежать больше некуда. Отцу уже за семьдесят, но он до сих пор плачет, вспоминая - как пришли тогда и запалили дом, как за волосы вытащили на двор мать и сестру, как двухлетний братик бросился к матери, и его, смеясь, белобрысый фриц поднял, обмякшего, на вилах высоко вверх.Отцу было тринадцать, и он вышел по нужде, тем и спасся - развернулся к лесу и дал стрекача, навсегда оставив за собой крики убиваемых родных. Так и прошёл по жизни с их предсмертными криками за спиной.
Тоска, подумал Павел, какая тоска, ну, где же ты, великий еврейский Бог, что, я первый, что ли, тебя об этом спрашиваю, куда ты подевался, спишь, что ли, пока нас тут отстреливают поодиночке? И шестьдесят лет назад неизвестно где был, но мы тогда хотя бы сидели по чужим странам, пусть и обжились там неплохо, а всё ж были чужаки. Но сейчас-то живём, кажется, в своей, обетованной, которую ты лично нам завещал на веки веков? Он вновь приложился к банке, опустошил её в несколько глотков и лениво выронил пустую жестянку из рук на пол, где она покатилась, позвякивая, среди своих товарок. Нет, лучше уж завалиться спать, чем таращиться в этот ящик, да и время позднее.
Не успел Павел поудобнее устроиться в подушках (а он с детства любил, чтобы подушек было много - под голову, под плечи, одну обязательно сверху, на ухо), как раздался какой-то треск, затем - сухое шипение. Павел взвился из-под любовно прилаженных подушек и остолбенел - в изножье кровати полыхала красно стена пламени. "Бежать" - мелькнула мысль. "Проводка, наверное". Бежать, однако, пришлось бы через пламя, поскольку и дверь, и окно находились за огненной стеной. Мысли крутились в голове с бешеной скоростью, выход из огненной ловушки надлежало найти немедленно.
Вот в это-то время и раздался голос.
- Не суетись, не сгоришь. Сядь и внимай.
"Глюки поехали" - промелькнуло в голове. Глюки - значит, конец. Не выберешься.
- Сядь, сказано. Успокойся. То, что ты видишь - не пожар и не галлюцинация. Посмотри - огонь стоит на месте и даже кровать не загорелась.
Павел покосился на спинку кровати, за которой полыхало пламя. Она действительно была в целости и сохранности, хотя при близости такого костра давно должна была пойти пузырями, обуглиться. Да и жара никакого особенного в комнате не было, и ни дыма, ни чада. "Что же это делается?" - тоскливо пробормотал он, потирая лоб. "Кроме пива ж - не пил ничего!"
- Ну, сядешь ты? - повелительно послышалось из костра. -Я Бог твой и избрал тебя в пророки свои.
Что-то зашевелилось в мыслях - Моисей, огненные кущи, пустыня Синай. Видимо, пить надо бросить совсем. Даже пиво.
- Я обращаюсь к народу своему через тебя, пророк. Слушай и внимай. Я дал вам эту землю, но вы не хранили её, бросили и рассеялись по странам. И отвернулся бы я от вас, но хранили вы заветы мои, и выполняли их в чужих землях, среди чужих обычаев и языков, иной раз под страхом смерти. Поэтому остаётесь вы народом моим, и услышал я глас ваш о помощи и хочу дать вам мир и покой. Но люди не могут и не хотят жить в мире, пролили они океаны крови, и жаждут ещё, всегда были они алчны, но прежде алкали золота, а теперь ещё и крови. Я дал вам эту землю, но вижу, что вы не можете жить здесь, потому что за годы ваших странствий крепко вросли в эту землю варвары своими корнями, и много их, и будут биться они с вами насмерть. А я хотел, чтобы земля эта текла молоком и мёдом, не кровью. Не победить вам их, как это ни печально, весь мир ополчился против вас, и добром вам ничего не решить, война же погубит вас. Народу моему избранному другую землю дам я , где умножит он число своих сынов и дщерей до несть числа, где построит храм и разведет скот, и вырастит хлеб. А ты, пророк, сообщишь об этом людям моим и соберешь их для похода в новую землю.
Павел внезапно обнаружил, что слушает с открытым ртом и поспешил принять приличный вид так быстро, что лязгнули зубы.
- А... как же я это сделаю?
- Ты выйдешь на площадь, пророк, и передашь мои слова людям. Завтра, послезавтра, и целый месяц подряд будешь ты выходить на площадь и призывать люд еврейский выслушать тебя.
- Вот интересно, меня же в тюрьму посадят.
- Не посадят.пойдёшь и попросишь разрешение на ежедневные митинги, а я уж позабочусь о том, чтобы тебе их дали.
- А работа? Мне на работу завтра.
- Какая работа? Деньги у тебя пока есть, с избытком хватит на всё, а через месяц ты либо выйдешь с теми из народа, кто пойдёт за тобой, в новые земли, либо вы все погибнете в страшной войне.
- Боже, ну почему я? Почему не кто-нибудь из твоих верующих?
- Верующий пойдёт не на площадь, а к раву. Рав зароется в свои книги в поисках ответа, что нужно делать. Мне же требуется, чтобы меня послушались, а не начали интерпретировать.
- Так ещё лучше - явись самому раву! Кто ещё сможет выполнить твоё поручение вернее, чем рав? За кем ещё пойдёт столько людей?
- Да, за равом несомненно соберётся огромная толпа харедим. Но я хочу спасти весь народ, а не только людей в чёрных шляпах. Всем - даже тем, кто вовсе не блюдёт заповедей - я даю ещё один шанс. А эти светские люди не вольются в процессию верующих исключительно из своего упрямства, только бы не показаться похожими на них. И, кроме того, мне надо, чтобы люди пошли за мной, а не за равом. Хочу посмотреть, остался ли ещё кто-то, кто способен на это...
Павел представил на минуту, как завтра с утра он, вместо того, чтобы вскочить в автобус и отправиться в контору, место в которой он с таким трудом получил, выйдет на площадь и откроет рот для проникновенной речи. От представленной картины стало ему тк смешно, что он не сдержался и хмыкнул.
- Нет, Господи, извини, не тот я человек. Не проповедник. И сам ничего сказать не смогу, и люди за мной не пойдут.
В тот же момент одна из пивных банок поднялась с пола, сделала в воздухе круг и стукнула Павла по затылку. Больно. В стене огня, всё ещё переливавшейся языками, появился как бы экран, и на этом экране внезапно увидел Павел свой дом, во дворе которого лежала пара развороченных машин. За домом поднимался вверх сизый столб дыма. У подъезда лежал соседский мальчик лет восьми, с неестественно вывернутой рукой, запрокинув голову к небу. Голова лежала в лужице чего-то тёмного, блестящего. Из-под одной из машин виднелась нога, сама же машина была смята так, будто по ней проехались танком. Улица была пустынна, только отряд из солдат в защитного цвета форме прошёл по ней, солдат с зелёными повязками на головах, они шли по улице и время от времени давали автоматную очередь по окнам домов. После показанного экран померк.
- Я делаю тебя моим пророком, человек. Ты видел, что будет, если ты не сделаешь то, что должен. Другого пророка у меня нет.
Огненная стена покачнулась и растаяла с тихим шипением. На полу не было и следа пожара, а пивные банки, разбросанные по полу, ничуть не нагрелись.
Спал Павел на удивление крепко - вообще-то в последние месяцы его мучила бессонница, он то не мог уснуть, то просыпался среди ночи и ворочался с боку на бок до утра, а потом вставал с тяжёлой головой и слипающимися глазами. Вспомнил огненную стену и пожал плечами - приснится же. Завернул в пакет бутерброд на работу, собрал пустые банки в мусорный мешок. После душа взглянул на часы и присвистнул - ого, надо поторопиться. Влез в джинсы, направился к двери, но не успел взяться за ручку, как дверь расцвела языками пламени.
- Это не сон, - раздался шелестящий голос. - Павел, это не сон, не сон. Ты выйдешь на площадь и расскажешь народу о том, что через месяц поведёшь его в новую обетованную землю.
- Господи, в психушку, что ли, сдаться? - Павел потрогал гладкую поверхность двери, потоки огня с которой исчезли так же внезапно, как и появились. - Точно, пора. Перетрудился. С работы, правда, попрут...
Постояв ещё минут пять в замешательстве, он решил, что в психушку попасть никогда не поздно, и попытался продолжить путь свой на работу. Выскочил во двор и направился к автобусной остановке. Автобус подошёл тут же, но, к Павлову недоумению, произошло то, чего не случалось с ним со времён жительства в России - ожидавшие автобуса люди сплотились у входа, ринулись внутрь, беря транспорт штурмом, и какой-то дюжий детина крепко дал Павлу под дых, после чего тот согнулся пополам, а когда смог, наконец, вздохнуть, то увидел лишь синий автобусный зад, скрывающийся за поворотом. В следующие полчаса не было ни одного автобуса, по дороге не проехало ни одного такси, ни одной машины, район будто вымер. На работу можно было уже и не ехать - шеф опозданий не любил, проще было сказаться больным. Поликлиника располагалась совсем близко, через квартал, но стоило Павлу сделать несколько шагов в её направлении, как откуда-то из-под земли выскочила огромная серая ящерица и раздула щёки в ярко-красный капюшон, и из широко распахнутой пасти её выскочила струйка огня с тихим, но явственным шипением:
- На площадь, пророк!
При следующем шаге земля расступилась, явив огромную разрастающуюся трещину, поглощающую стремительно осколки асфальта, уничтожающую землю под ногами у Павла, готовую поглотить его.
- Не надо! -почти завизжал Павел. -Я согласен! Я иду на площадь!
Асфальт немедленно принял первозданный вид, и через минуту уже улица заполнилась обычным для этого времени потоком машин. Павел побрёл по направлению к ближайшей небольшой площади, окружённой рядом магазинчиков. Ходу туда было десять минут. Когда он срезал путь и прошёл мимо разрушенного, всеми оставленного дома, из пустых окон его внезапно вызмеились лианы и расцвели невиданными цветами, а сбоку от тропинки засиял золотыми розами давно засохший куст.
Площадь была ещё пуста, магазины закрыты. Только дворник поднимал в углу пыль жёсткой щёткой. Павел выбрал себе место у телефонной будки - так, чтобы она стояла за спиной и откашлялся. Он чувствовал себя полным идиотом.
- Братья и сёстры! - провозгласил, но не очень громко. - Дамы и господа! - уже на иврите. И далее двинул на языке мессий и пророков, коверкая его нещадно неверным употреблением предлогов и режущим уши твёрдым звуком "л".
- Послан я к вам господом Богом нашим, то есть, послал он меня сказать вам, что должны вы пойти за мной через месяц в новые земли...
Дворник обернулся и выразительно повертел пальцем у виска. Пробегавшие мимо двое мальчишек остановились, один, деловито порывшись в школьной сумке, извлёк оттуда баночку из-под кока-колы, второй тем временем засунул в рот два пальца и пронзительно засвистел. Под этот свист банка полетела в Павла, и он пригнулся, но не услышал ожидаемого "Хрямпс!" от попадания банки в телефонную будку. Свист тоже прекратился и мальчишки застыли, глядя на Павла расширенными глазами. Он медленно выпрямился. Перед лицом его важно порхала огромная радужная бабочка.
Через несколько дней у новоявленого пророка появилась аудитория. Он перешёл на площадь побольше, и кучки людей стояли разрозненно, но в пределах слышимости. Время от времени кто-нибудь швырял в говорящего комок бумаги или палку, поэтому над Павлом постоянно кружилась стайка алых, лимонных и розовых мотыльков, создавая ему разноцветный переливающийся нимб. Пару раз в толпе слушателей появились люди в чёрных одеждах и простояли весь день молча, внимая. После этого в религиозных общинах и ешивах зачитывали обращение к верующим великого рава и святого человека, который призывал истинных еврев отделять зёрна от плевела, ждать прихода истинного мессии и не открывать душу ереси. Информация проникла в газеты, где немедленно разразилась бурная дискуссия о необходимости привлечь-таки мужчин-ортодоксов к службе в армии, чтобы ожидание мессии не казалось им столь долгим. Тем временем Павел стал знаменит.
Первые несколько дней полиция пыталась обуздать его ораторский пыл. Но после того, как наручники, надетые ему на руки в первый раз, соскользнули в пыль зеленоватой змейкой, а во второй - взлетели в небеса маленьким, но трёхглавым драконом, а попытка разогнать толпу брандспойтом обернулась превращением струй воды в огромную стаю попугаев, норовящих клюнуть полицейских в темечко, стражи закона отступились, и начальник полиции открыл на излюбленной Павлом площади киоск, торговавший напитками и пирожками, которые раскупались толпой паломников в мгновение ока. Через три недели Павел охрип, пользовался мегафоном и призывал слушателей начать сборы в дорогу.
2
Галина приехала в страну год назад. Привезла с собой два чемодана и трёхлетнюю дочку Светланку. В России остался муж, увлёкшийся бизнесом, плотно втянувшийся в водоворот бесконечных встреч с партнёрами, деловых поездок и переговоров, да так и растворившийся бесследно в этом водовороте; огород, принадлежавший свекрови, который весной надо было вскапывать до кровавых мозолей, а летом - поливать, таская через две улицы тяжеленные вёдра с колонки. Свекровь при этом беспрестанно бурчала, выражая вслух надежду на скорое знакомство с новой невесткой - не зря же Боренька полгода домой носу не кажет. У Галины была подруга, двоюродная сестра которой уже жила в Израиле в завидном по российским меркам статусе матери-одиночки, так что информацию о том, что надо делать, получить было просто. За соответствующую мзду тётка из районного суда быстренько выписала свидетельство о разводе, и Галина, щеголяя вновь обретенной девичьей фамилией Кугельсон, вскоре сошла с трапа самолёта под голубое небо и раскидистые пальмы. Денег хватило на съём дешёвой квартиры, Светка пошла в садик, а сама Галина, отсидев полгода на курсах по изучению иврита, сунулась было стукать по клавишам кассового аппарата в супермаркете, но вскоре поняла, что это неинтересно, жизнь коротка, молодость преходяща, а на пропитание и так хватит, в государстве Израиль матери с детьми от голода не умирают, особенно если они умны и хороши собой. О Павле Гала услышала случайно, от соседки, и не то, чтобы заинтересовалась, но полюбопытствовала. Куда это, интересно, он всех поведёт? А вдруг в Канаду? Кто их знает, этих проповедников, их же ведь финансируют зачем-то? Во всяком случае, можно посмотреть, и если что-то будет не так, вовремя повернуть обратно. Она собрала Светке заплечную сумочку с бутылкой воды и пачкой печенья, а себе припасла косметичку, с которой, впрочем, никогда не расставалась. Поскольку проповедник толковал о полезных вещах, которые надо было брать с собой, то она сунула в боковой карман недоконченное вязанье и крем от загара. Да, воду для себя и чего-нибудь перекусить. Ну и деньги - что может быть полезней в дороге?
Шломо был из религиозной семьи. Отец строго-настрого запретил ему слушать лжемессию, но он всё равно пару раз убежал с уроков, и провёл это время на площади - ему очень нравились бабочки. А потом, ему очень хотелось путешествовать. Он был один раз с семьёй в Эйлате, но что это за путешествие - туда не ходи, сюда не смотри, это нельзя, а на это не хватает денег. Павел обещал невиданные дальние земли, и, может, по пути случатся невероятные приключения, упустить такой шанс было бы просто глупо! Потом Шломо вернётся , знаменитый и богатый, великий путешественник, и отец, конечно, простит его, увидев, каких успехов он добился.
К походу он начал готовиться основательно. Вытащил незаметно тёплую куртку из шкафа и уложил на дно большой сумки. Туда же - смену белья и тёплые штаны. Хранить сумку в их перенаселённой квартирке было невозможно, поэтому он договорился с другом из семьи, где было только двое детей, и счастливчик Йосеф имел такую роскошь, как собственную комнату с огромным шкафом. Сумка была перетащена в этот шкаф в день, когда мать хлопотала на кухне перед субботой, а отец ещё не вернулся с работы. Сестра Ривка, правда, заметила маневр и пригрозила всё рассказать родителям, пришлось пообещать взять её с собой. Глупости, конечно, никуда он её не возьмёт, просто встанет рано и выскользнет из дома. К тёплой одежде Шломо добавил пачку макарон из материного запасника, банку рыбных консервов и моток верёвки, валявшийся на антресолях. Подумав, добавил томик Танаха - святая книга никогда не будет лишней. Кусок мыла и пачку крекеров - пожевать в дороге. Конечно, не хватало многого необходимого, например, ножа, но взять его было просто негде. Еды, говорил пророк, надо взять еды. Однако и сумка будет тяжёлой... впрочем, можно сунуть небольшую пачку фасоли, она весу не прибавит, а при варке разбухает так, что становится много.
Моше и Иланит поженились месяц назад - сразу после выпускных экзаменов в университете. Однако же знатоки арамейской литературы почему-то не были нарасхват на рынке труда, и перспективы трудоустройства виделись смутно. К тому же положение в стране сложилось - не дай Бог. Моше всегда был пацифистом, но после последнего теракта, в котором погиб горячо любимый старший брат, мысли его пришли в полную смуту. Иланит же, несмотря на три поколения предков, родившихся в Палестине, заявляла прямо - будущего у этой страны нет. Нет будущего у наших нерождённых детей. Они пришли послушать Павла после того скандала в газете, когда против него так ополчились "досим". Такой человек заслужисает того, чтобы его послушать. Иланит была настроена скептически, но видение сотни бабочек словно загипнотизировало её.
- Моше, мы обязаны пойти с ним, - вечером заявила она. -Нам всё равно нечего терять. Завтра послушаем ещё раз.
Они дождались до вечера, и протискались сквозь толпу к Павлу, уже намеревавшемуся раствориться в ближайшем дворе - он овладел таким трюком исчезновения в воздухе, с божественной, разумеется, помощью, поскольку иначе толпа просто не давала бы ему уйти.
- Скажи точно, что именно мы должны взять? - допытывался Моше.
- Где эти земли, куда ты нас поведёшь?
- Я же говорю каждый день - не знаю, -мрачно проговорил Павел. -Я поведу вас туда, куда меня поведёт Господь. Все эти чудеса, что вы видите - лишь подтверждение его воли. Но это будут новые необжитые земли, я говорил. Возьмите всё, что сможете. Возьмите собаку и топор.
Вечером Моше мрачно пялился в телевизор.
- он сумасшедший, - вынес сквозь зубы вердикт жене. - И что, ты сможешь вынести чёртов поход неизвестно куда без кондиционера?
- Хорошо, он сумасшедший, -согласилась Иланит. - А мы не сумасшедшие? Ни работы, ни дома, деньги через пару месяцев кончатся, в стране война. Он же - как Моисей, тебе не ясно? Ты видел бабочек? А как он растворился в воздухе - видел? Бог хочет снова спасти еврейский народ, а мы не дадим ему шанс? Скажи, что с нами будет через два месяца, когда кончатся деньги?
Моше отслужил в армии и знал, что нужно брать с собою в походы. Он упаковал нож и топорик, купил специально хороший. Купил леску и рыболовные крючки. Одеяло в скатке прикрепил к огромному рюкзаку снаружи. Котелок и миска. Сухари. Палатку не унести - сумасшедший говорит, что идти придётся пешком. Средство от комаров, от поноса и от жара. Таблетки для дезинфекции. Бинт. Йод. Свитера и носки. Пакет с гвоздями, молоток и пила. Семена пшеницы - специально съездил к дальнему родственнику в кибуц. Еду понесёт Иланит - всё сухое, лёгкое, сытное. Лапша, чечевица. Да, соль. Без соли никак. Собаки у них не было.
В один из последних дней Павел пригласил телевизионщиков. То есть, они и раньше интересовались, но всё со скандальной точки зрения, несли чушь со своих экранов, выставляя Павла то поборником демократии, то представителем русской мафии. Деньги на передачу образовались из купленного в первом же лотерейном киоске билета - именно это присоветовал сделать возникший перед сном огненный голос. Он появлялся в этот месяц часто, очень часто, давал советы. Но интересовало его, в основном, то, чтобы Павел разъяснил в своих речах - Господь хочет дать ещё один шанс народу своему, тем истинно верующим, что не побоятся бросить насиженные места и совершить ещё один великий исход в неизвестно куда, лишь по велению Бога своего.
За деньги телевизионщики согласились дать в прямом эфире обращение Павла к народу именно с такими словами. На следующий день жители Бней-Брака устроили беспорядки в близлежащих районах. До исхода оставался ровно один день.
В назначенный день Шломо проснулся в пять утра. Будильник лежал под подушкой, чтобы услышать его раньше всех, и выключить до того, как проснутся остальные. Он бесшумно и быстро оделся и выскользнул за дверь. Дом Йоси находился неподалёку, и, к счастью, квартира друга была на певом этаже. Несколько крохотных камешков, стукнувшись о стекло, разбудили друга, его лицо мелькнуло в окне, и через пару минут он сам появился во дворе, волоча рюкзак Шломо и ещё какой-то баул. "Я иду с тобой", - пояснил кратко. Идти было недалеко - до той самой площади, на которой обычно велись проповеди. Именно там и был назначен сбор. Посередине пути мальчики услышали сопение за спиной - обернулись и встали как вкопанные. Сестра Шломо Ривка с пластиковым пакетом, из которого торчала розовая кукольная рука, еле поспевала за ними. "А ну иди отсюда!" - распорядился старший брат. "И не подумаю!" - огрызнулась Ривка. "Что же это, ты идёшь в новые земли, а мне оставаться за старшую и вытирать носы близняшкам? И не смей на меня орать, иначе я немедленно вернусь домой и разбужу родителей. Будет тебе тогда путешествие, и другу твоему тоже!" Друзья переглянулись. Угроза звучала вполне реально. "А чёрт с ней!"- пробурчал Шломо. "Сказали же - любой еврей может пойти, значит, и она тоже. Держись только от нас подальше, и учти - захочешь к мамочке - так это будет твоё личное горе". Через пятнадцать минут дети вышли на площадь.
Павел стоял на помосте и мрачно разглядывал сгрудившихся вокруг него людей. Ближе всего стояла блондинистая дамочка в голубой блузке, державшая за руку маленькую девочку в панамке и белых гольфах. Ещё трое детей сложили в кружок свои сумки. Молодая пара, Павел их помнил - они подходили на днях, спрашивали дельное... Несколько подростков держались в стороне с независимым видом, у каждого - по десятку серёжек во всех возможных местах, половина - с пуговками наушников в ушах. Авантюрного вида дамочки. Влюблённые пары, не сводящие друг с друга глаз. До боли мало молодых и крепких мужчин. Сотня людей, может, сто пятьдесят. Итог месячных проповедей и бесконечных красивых чудес. О, жестоковыйные... Зато по краям площади колыхалась толпа - несть числа. Любопытных, желающих взглянуть на исход, были тысячи. До назначенного времени оставалось пятнадцать минут.
- Друзья мои! - голос Павла раздался так неожиданно, что многие вздрогнули. -Друзья мои, внявшие голосу Господа нашего! Благословляю вас на путь ваш, он, может, будет долог и труден, но только он даст спасение еврейскому народу! -Павел возвысил голос, как мог. - Всех, всех призываю за нами, ибо судьба оставшихся будет печальна. Не бойтесь трудностей, Бог с нами!
Из толпы на обочине послышалось улюлюканье. Павел начал дорожную молитву, выученную им накануне. К концу молитвы за помостом начало образовываться некое сгущение воздуха, как бы из ничего, потом получилось подобие воронки. Толпа в ужасе ахнула. Воронка тем временем расширилась, и стал виден проход, довольно большой, в рост человека. Стенки прохода были непрозрачны и, казалось, состояли из чего-то, находящегося в постоянном движении. Того, что находилось на другом конце прохода, видно не было. "Ну, с Богом!" - отрывисто бросил Павел и, перебарывая дрожь и мутную тошноту, бросился в проход. За ним неуверенно направились некоторые из собравшихся. "Что, слабо?" - бросил звонко Шломо и ринулся, не оборачиваясь, верёд. За ним - Йоси, сопя мрачно, и Ривка, повизгивая от ужаса, затем, с гиканьем, пара юнцов. Толпа зашевелилась и уже бездумно, как в омут, люди с разбегу, давясь и толкаясь, бросились в воздушный коридор. Кое-кто, впрочем, отшатнулся прочь, зато некоторые отделились от колышущейся тьмы наблюдателей и тоже ринулись в неведомое. Около двадцати минут наблюдалось столпотворение, шум, крики и неразбериха. Со стороны казалось, что людей засасывает в воздушный водоворот, и жуткое это зрелище, тщательно заснятое корреспондентами, успело ещё появиться новостях в последние мирные часы. Затем, когда людей у входа не осталось больше, воронка медленно закрыла своё устье и ещё через несколко минут сгустившееся на её месте облачко растаяло бес следа.
3
в воздушном коридоре был сильный ветер и как бы туман, сквозь который слабо виднелись переливающиеся, словно жидкие, стены. Пол пружинил. Люди сзади напирали, ветер дул с боков и сзади, как бы проталкивая вперёд, и невольно приходилось бежать. В ушах стоял ровный негромкий гул, заглушавший, однако, все прочие звуки. Сколько продолжался этот бег, невозможно было сказать - может, десять минут, а может, час. Внезапно бегущие почувствовали сильый толчок, потом - как бы падение в никуда, жуткое чувство, когда все кишки, кажется, поднимаются к горлу, зато душа уходит в самые пятки, и раздался крик, вырвавшийся из сотен глоток, а потом под ногами ощутилось нечто твёрдое и наступила тишина. Шломо понял, что он лежит с закрытыми глазами. Он испуганно пошевелил пальцами рук, затем ног и осмелился приоткрыть глаза. Перед глазами стояла стена тёмно-зелёной травы. Поднявшись, мальчик увидел, как в той же траве ворочаются, ощупывают себя и, кряхтя, поднимаются бежавшие с ним люди . Было, похоже, раннее утро. Они стояли на лугу - пара сотен испуганных людей, и над ними поднималось, рассекая лучами густой туман, набрякшее красное солнце. Вдали за лугом темнел густой и высокий лес. "Земля", - пробормотал мальчик. "Новая земля".