Вечером четвертого от тещиных именин дня Семен Семеныч Пуговкин сорвал в лотерею главный приз.
Играть в лотерею было для него давнишней, детской еще, привычкой - когда зеленые билетики даже и не покупались специально, а их давала "в нагрузку" кассирша в книжном магазине. Надо сказать, что выигрыши в ту лотерею таки случались, чаще всего достоинством в рубль. Можно было протянуть свой билет в окошечко и сказать вежливо: "Юбилейный дайте, пожалуйста, если есть". Юбилейный, чаще всего, был, и приятно тяжелил сжатую ладонь до тех пор, пока не разменивался на товарный эквивалент в виде стакана семечек, кулечка леденцов и много газировки с сиропом.
Слов "товарный эквивалент" юный Сеня не знал, но газировку с сиропом уважал очень.
Покупка лотерейных билетов вошла в привычку, и, много позже, покинув родную Самару и вообще российские пределы в поисках загадочной и дразнящей блеском переливчатого оперенья синей птицы, Семен Семеныч билетики приобретать продолжал, еженедельно зачеркивая номера - когда самолично, а когда и, ленясь, через электронное нутро автомата.
Проверял же билетики Семен Семеныч самолично, каждую среду, останавливаясь для этого у киоска при входе в контору.
И вот, четвертого дня после тещиных именин он, водя пальцем по строчкам с зачеркнутыми квадратиками, обнаружил полное совпадение шести цифр из шести возможных.
Раньше Семен Семенович неоднократно проигрывал такой момент в мечтах, и ему всегда казалось, что, буде такое везение выпадет на его долю, то он немедленно испытает прилив бурного счастья и щенячей слюнявой радости. Однако же этого не произошло, а случилось так, что лоб Семена Семеныча покрылся испариной, и то ли шляпа на его голове ужалась, то ли голова мгновенно разбухла, но появилось неприятное ощущение того, что шляпа мала и сильно жмет.
Он еще раз - и после, для верности, еще два раза перечел столбики цифр и сверил номер тиража. Ошибки не было - Семен Семеныч выиграл приз, выражавшийся астрономической по понятиям даже очень богатого человека, суммой. А радость все не приходила, только в голове странно звенело, и в ней еще вертелся дурацкий, услышанный утром по радио, рекламный напев.
День он отработал до конца, хотя и был несколько рассеян, и даже поймал себя пару раз на довольно серьезных ошибках. Вечером, прийдя домой, он отозвал в сторону пятнадцатилетнего сына.
-Марик, подь сюда, есть мужской разговор.
И они заперлись в "кабинете" - маленькой комнатушке с компьютером и парой книжных полок, которая получилась из разгораживания стеной просторной прежде спальни. Супруга Семена Семеновича Катя как раз заперлась в туалете с недавно пришедшим по почте детективом, так что беспрепятственная беседа на ближайшие полчаса была обеспечена.
-Марик, старик, ты только не хипешись, - предупредил он сына, доставая из внутреннего кармана билет и сложенный в несколько раз газетный лист. -Тишину соблюдай. Баб мешать в дело не будем, пока не убедимся, что все - верняк.
К бабам, помимо Кати, относились дочка Леночка и теща Зинаида Михайловна.
По мере понимания глаза Марика разгорались зеленым огнем.
-Ну ты, батя!, - только и повторял он. -Ну, ты!
С Мариком же они и поехали получать чек. Семен Семеныч был человеком осторожным, поэтому на головы они надели большие бумажные мешки, и все папарацци остались с носом. То есть, сами папарацци были как раз необычайно довольны - не каждый день заснимешь человека с бумажным мешком на голове, но Семен Семеныч об этом не знал.
Все эти дни на сердце у Семена Семеновича было неспокойно, его грызла какая-то смутная тревога, и особенно обострилась она на пороге банка, в который перечислялась его скромная зарплата компьютерщика средней руки, и в который он намеревался вложить, хотя бы для начала, выигранные деньги.
Приход в банк был, пожалуй, самым триумфальным событием в жизни Семена Семеныча. С этим не могло сравниться ни вручение почетной грамоты за доблестную учебу перед строем соучеников в сине-белой парадной униформе, ни похвала командира в студотряде на утренней линейке, ни даже возгласы "Горько!" подвыпивших гостей на их с Катей свадьбе, а иных почестей в жизни Семен Семеныч и не удостоился - ни орденов, ни "Оскаров" получать ему как-то не довелось.
Через десять минут после того, как он переступил порог банка, Семен Семеныч оказался в кабинете директора банка, о существовании которого прежде если и подозревал, то не задумывался. Директор заглядывал ему в глаза, сыпал комплименты и собственноручно наливал жидковатый горький кофе, по американской манере приготовленный в кофеварке.
Семен Семеныч чувствовал себя невестой на выданье, поначалу смущался, а после осмелел, начал взглядывать из-под ресниц и почувствовал, что тревога отпускает его, наконец.
Из банка он вышел с ворохом рекламных проспектов, телефонами финансовых советников и наконец-то появившимся чувством свалившегося на голову богатства.
-Так... Вилла в Майами... Яхта... Дети - в Оксфорд. Или Кембридж? Ладно, с этим разберемся. - Катя загибала пальцы, глаза ее блестели. Десятилетняя Леночка рисовала платья на куклах Барби, которые - и куклы, и платья - можно теперь будет покупать оптом, ящиками, не считая. Марик вдохновенно обдумывал, какую же машину он хочет на День рождения - красный мерседес или же не менее красный БМВ.
- И в отпуск! В отпуск на Гаваи!
- Сень, ты что? - Катя, наконец, заметила, что муж молчалив и не участвует в строительстве грандиозных планов.
Ты как и не рад?
Семен Семенович и вправду был очень задумчив. После вопроса жены он кашлянул, медленно набрал воздуха в грудь и так же медленно сказал:
- Да рад, конечно. Но прежде всяких гаваев и вообще прежде всего мы съездим в отпуск в Россию. В деревню, где мои бабушка с дедушкой жили. Я там лет двадцать не был. А может, двадцать пять.
После сказанного он почувстовал, что его сверлят взглядом три пары недоуменных глаз.
Сделав паузу, Семен Семенович повторил.
- Мы едем на Новый год в село Сметанкино. Я позвоню Вовке Ерихову, попрошу его все устроить, он там близко, в райцентре живет. А ты, Кать, займись подарками - у него жена и две дочки, лет двенадцать-пятнадцать, наверное. И пусть только кто возразить попробует - останется надолго и без Гаваев, и без Мерседеса. Не говоря уже о Барби. Вопросы есть?
Вопросов не было. Семья ошарашенно молчала, и под это молчание Семен Семенович, не дожидаясь громких протестов, развернулся и направился прямиком в спальню.
2
Телефонные переговоры с Вовкой Ериховым оказались плодотворны, и через некоторое время члены семейства Пуговкиных поцеловали Зинаиду Михайловну, облетели полземного шара на самолете, проспали ночь в купейном вагоне под перестук колес и напоследок протряслись несколько часов в допотопном автобусике с бензиновой отрыжкой и треугольной буквой "Л" на капоте.
- Сколько лет, сколько зим, старик! Ерихов оказался плотным краснолицым богатырем в овчинном полушубке и собачьем треухе.
- В жизни бы не подумал, что свидимся! Эх! Повидать родные места решил? Правильно, старик, правильно, родная земля-то тянет... Воздух у нас тут хороший, чистый...
В подтверждение этим словам автобус, привезший Пуговкиных, задрожал всем своим металлическим телом, поднапрягся и громко пукнул черным густым выхлопом, пока пассажиры протаскивали по узким проходам свой багаж.
-Старик, все сделал, как ты просил! Дом ваш теть Марина-то продала, но он стоит еще, живой, и зимой там не живет никто. Хозяева городские, они летом тут только бывают, дача это для них. Так они, слышь, все искали, кто бы им сторожил, за деньги, и так обрадовались, что есть кому жить, да еще и им самим заплатят! В прошлом году-то им зимой все стекла высадили, да напакостили внутри.
-Я, слышь, Машку-то свою отвез туда вчера еще, печку протопить, да пыль протереть. Вы белье-одеяла взяли? Сейчас поедем, закупим еды вам, все, что надо, а дрова я тоже заказал, на неделе привезут. Да ты не говори никому, что из Америки, а то три шкуры сдерут, знаю я их!
Бодрый говорок Ерихова вливался в одно ухо Семен Семеныча и выливался из другого, почти не задерживаясь внутри. Он оглядывался по сторонам, и странное чувство нереальности происходящего охватывало его. Автостанция районного центра была огорожена точно таким же забором, как и много лет назад, и точно такие же березки нависали над забором тонкими ветвями. И если бы не огромный рекламный плакат с дамой в бикини на главном здании, на том месте, где привычнее было бы видеть вождя с вытянутой в римском приветствии рукой, да если бы не залепленная объявлениями будка, за стеклами которой поблескивали бутылки с алкоголем разных, на неискушенный взгляд, сортов, то можно было бы подумать, что он попал прямиком в прошлое - лет на двадцать назад. Или на двадцать пять.
Ерихов складывал в "Газель", которой спокойно пользовался по праву работы, пакеты с подарками, и говорил, говорил, а Семен Семеныч не слушал, а все рассматривал забор, деревца, проходящих мимо людей, все вдыхал воздух, который, казалось ему, имел какой-то особенный, совершенно отличный от американского, запах, и только иногда отвечал коротко на какую-нибудь выхваченную из Ериховского монолога фразу.
- Конечно, отметим, как не отметить... Еще как помню... Да, да, обязательно... Непременно!
Леночка прыгала нa месте, дергая Катю за рукав и постоянно спрашивая: "Мам, а Барби здесь есть? А когда я была маленькая, они здесь были? А у меня была?"; Катя выглядела измученной и несчастной, а Марик поглядывал вокруг свысока, с небрежным чувством превосходства молодого человека, осознавшего, что только он, похоже, во всем целом свете и разбирается в жизни.
Багаж и подарки были, наконец, уложены, и "Шкода" тронулась с места. По пути они сделали несколько остановок, закупив все необходимое для зимнего отпуска в деревне.
В машине семейство Пуговкиных сморило, и только Семен Семеныч не спал, а смотрел сквозь стекло на мелькавшие, присыпанные снегом дервья - село Сметанкино было довольно далеко от райцентра, и хорошо еще, что за последнюю неделю ни разу не выпал снег, иначе неизвестно, как скоро бы им удалось добраться до места.
В село они въехали, когда уже стемнело, и Семен Семеныч так и не смог понять, изменилось ли Сметанкино со времен его детских воспоминаний, и, если да, то насколько. Машина остановилась у двора большого темного дома, два окошка, впрочем, светились, и из трубы шел дым. Дом стоял на самом краю села, он даже как бы съехал с улицы и обосновался особняком, вдали от всего. За забором начинались кусты, а потом и редкие деревья. Дом выглядел дозорным на границе между людьми и лесом.
Он был построен в незапамятные времена, на большую богатую семью, имел два этажа и кухня с печкой располагалась внизу, на первом. Каким образом ему удалось уцелеть в разные стесненные годы - история долгая и непростая. Пришлось ему послужить в разные годы и военным штабом, и избой-читальней, и домом местного важного начальника. Так или иначе, в те годы, когда от многих домов просто отрубали лишку, чтобы хозяева их не казались очень уж зажиточными, этот дом уцелел, его не рушили и не укорачивали, в нем делали ремонт и выкуривали из стен жучков.
Его строили с любовью и на века, и назначение свое он выполнил - был уже стар, но еще крепок, и вполне мог послужить еще одному поколению хозяев.
К крыльцу вела маленькая, слабо утоптанная тропинка, у калитки лежала груда дров, а остальной двор был покрыт ровным белым снегом.
-Боже мой! - сказала Катя. -Боже мой!
Жена Ерихова, веселая полная женщина, провела их по дому, улыбаясь, объяснила, где лежат разные необходимые вещи.
-Печку-то как протопите, заслонку не забудьте открыть, не то угорите! Золу вот в это ведро выгребайте, там за домом яма для золы, увидите. Вот мы вам мешок картошки привезли, наша картошка-то, хорошая, а молоко можно у бабы Люси брать, за три дома от вашего. Хлеб в магазине есть, рожки-мука тоже, да много, чего там есть, а чего там нету, так автобус в центр ходит каждый день.
Я, что смогла, помыла, прибрала, если где пыль пропустила, не сердитесь. Дверь в сени плотно прикрывайте, чтобы не выстудить. Да, колодец в конце улицы, а вот ведра для воды".
С каждой фразой лицо Кати становилось все мрачнее, а Марикова улыбка - все ироничнее. Леночка смотрела круглыми глазами, и только Семен Семеныч выглядел счастливым, и все трогал руками - и стены, и ведра, и печку бы потрогал, но она ревела огнем и было ясно, что трогать ее не стоит.
Ерихов степенно взял деньги, повторил свое предупреждение - "Про Америку ни-ни! Скажи, что из... из Сибири приехал погреться!", и хохотнув над собственной шуткой, удалился вместе с супругой. Воцарилось тягостное молчание.
Впрочем, Семен Семеныч разрушил это молчание довольно быстро.
-Все очень просто, - сказал он, ласково улыбаясь. - кто хочет дуться - пусть дуется, и может даже пропустить ужин, это не страшно. как говаривала моя бабушка, "Губы толще - брюхо тоньше". Диета, значит. А кто соображает хоть немного, тот радостно воспримет маленькое зимнее приключение как вступление в солнечную миллионерскую жизнь. Миллионеры вообще страшные экстремалы. За возможность вот так встретить Новый год они бы устроили очередь с давкой и все ноги бы друг другу оттоптали. Кто будет следить за печкой?
Леночка, конечно, вызвалась сразу, но тут Катя вышла из своей мрачной мины, как Снежная Королева из корки льда, и сказала, что это глупости, детей к огню пускать нельзя. И скоро на плите забулькала в одолженной кастрюльке картошка, раскраснелись от жары лица, а низенькие кровати в комнатках с низкими потолками украсились привезенными пестрыми, в деревенском стиле, простынями и одеялами.
Вскоре семейство поужинало, все по очереди сполоснули лица из краника над раковиной (воду в бак над краником заливали из ведра, и сливалось все тоже в ведро, стоявшее внизу), Катя три раза проверила, что печая заслонка открыта, и, значит, угар семье не грозит, и вскоре погас свет, и только мерное сопение раздавалось из комнат. Последним пошел спать Семен Семеныч. Он долго стоял на крыльце, и голова его шумела от воспоминаний.
3
И только когда и он уснул под пестрым покрывалом (а звонкое похрапывание не оставляло сомнений в том, что он действительно уснул), из неприметной щели в стене выползла крыса Брунгильда.
Брунгильда жила в доме с незапамятных времен - с самого своего рождения. Жильцы в доме время от времени менялись, но всех их объединяла одна отвратительная черта - совершенно тупая и беспросветная нелюбовь к крысам. Жильцы заводили кошек, подмешивали отраву во вкусные сырные шарики и битое стекло в замазку для крысиных ходов. В борьбе с жильцами пали родители Брунгильды, родные и двоюродные дяди и тети, дедушки и бабушки, а также братья и сестры. Наверняка и самой Брунгильды давно не было бы в живых, кабы не ее острый ум, врожденная храбрость и обостренный нюх, позволявший учуять издалека не только лакомый кусочек, но и любую опасность. Кроме того, Брунгильда, в отличие от остального крысиного племени, которое досаждало Дому, прогрызая ходы и норы в его деревянном теле, сумела однажды принести ему неоспоримую пользу, даже спасти его от верной гибели. В чем именно заключался ее геройский поступок, она никому не рассказывала, и это осталось тайной, известной только ей - и Дому, потому что Дому известно абсолютно все, происходящее в его стенах. Дом заслуги не забыл, и, если остальному крысиному роду он не благоволил, то для Брунгильды сделал исключение, а, согласитесь, гораздо легче выжить в окружении врагов, если тебе помогают пол и стены. Брунгильда дожила до очень почтенных лет, но она была одинока, угрюма, и характер ее с ходом времени становился все хуже и хуже.
Людей Брунгильда не любила большой и крепкой нелюбовью, нелюбовь эта иногда чуть утихала, иногда усиливалась в зависимости разных приходящих и уходящих обстоятельств, тайных, как и большая часть загадочной Брунгильдиной жизни.. В то же время, будучи существом необычайно умным, Брунгильда хорошо понимала, что от людей зависит многое - и теплые стены, и корки хлеба, поэтому она смиряла свои чувства и переносила существование людского племени как неизбежное зло.
В эту зиму возникшие обстоятельства к любви не располагали, но, в то же время, зима стояла холодная, снежная, дом долгие месяцы был пуст и нетоплен, и Брунгильде приходилось дышать чаще, чем обычно, чтобы обогреть свои гнездо и постель собственным дыханием. А для теплого и частого дыхания ей нужна была пища, много пищи, за пищей же приходилось бегать по противному глубокому снегу в соседские дворы, со своими хозяевами, котами, и, что более важно - крысами. Конечно, Брунгильда за долгие годы приобрела репутацию сильного и храброго бойца, и соседские крысы в бой с ней вступать не спешили, но и счастливы ее приходу не были, особенно зимой, когда Брунгильда утаскивала у них из под носа лакомый кусочек. Тем более, что кусочки эти не валялись просто так, люди собирали их в мешки и корыта, на корм поросятам, и добыть их было не всегда просто. Последний визит к соседям прошел и вовсе неудачно - Брунгильда поленилась бежать далеко, и наведалась второй раз подряд в один и тот же дом, ближайший - к бабе Вере. Баба Вера была стара, жила одна, хозяйства большого не держала, и разжиться у нее было особенно нечем. Ее собственные крысы и то временами грызли такую неподходящую еду, как сырые морковь и репу из подпола, и сильно рассердились, увидев Брунгильду в своих владениях второй день подряд. Их предводитель Васюк, матерый детина со множеством шрамов, попросил Брунгильду со двора, вежливо, но с нажимом, и стало понятно, что, если она еще раз в ближайшее время покажется на территории Васюка, то репутацию бойца придется подтверждать вновь, а этого Брунгильде совсем не хотелось.
Поэтому Брунгильда была в душе рада появлению в Доме людей. Конечно, обстоятельства препятствовали радости, поэтому высказать эту радость не было никакой возможности, и она осталась тайной, что, впрочем, было неудивительно - подумаешь, одной тайной больше, какая разница?
Брунгильда долго прислушивалась к шуму, раздававшемуся сверху - топоту ног, бряканью печной дверцы и кочерги, скрипу старой деревянной мебели. Она дождалась, пока все утихло, и наступила полная тишина, потом для верности подождала еще, потом, на всякий случай, еще немножко, и только после этого тихо-тихо прокралась сквозь длинный лаз, неприметно выходящий наружу под кухонным столом.
В кухне было темно, и спокойно, и, что очень важно - тепло. Брунгильда повела длинным подвижным носом. Нос ожил и затрепетал, принюхиваясь, завертелся, да так резво, что, казалось, вот-вот он спрыгнет со своего места на серой крысиной мордочке и поскачет по полу, туда, откуда доносились потоки восхитительных, дивных запахов. Запахов еды.
Брунгильде и самой хотелось сорваться с места и броситься туда, куда звал ее нюх. Но, иди она на поводу у собственных носа и желудка, то не была бы она Брунгильдой, а, если учесть все возможные трудности жизни, то, скорее всего, она бы давно уже и не была вообще. Однако же она была, и вообще, и самой собой в частности, а потому, презрев и голодные спазмы в животе, и набегающую слюну, Брунгильда очень медленно и плавно, без суетливых движений, приблизилась к источникам соблазнительных запахов - к пакетам и сверткам, ворохом оставленным на полу.
Бесстрашного разведчика и обыкновенную серую крысу роднит одно обстоятельство: для них обоих самое главное в жизни - это не оставить следов. Оставленный след равнозначен смертному приговору, ибо люди преследуют с одинаковой ненавистью и чужих лазутчиков, и крыс. Глупая неопытная крыса, найдя еду, не думает о последствиях, а вгрызается острыми зубами в первый же лакомый кусочек. На следующий день люди находят прогрызенный мешок или объеденный кусок пирога, и немедленно отправляются в магазины на поиски яду. Брунгильде это было хорошо известно. И поэтому давным-давно она поставила себе за правило прикасаться только к тому, что можно или полностью съесть на месте, или утащить к себе в нору. Вот и сейчас соблазнительные пакеты подверглись тщательной инспекции. С презрением были отвергнуты мешки с мукой, сахаром и солью. Картошка и лук тоже не произвели впечатления. Железные банки просто не представляли интереса. Зато потребовалось много выдержки, чтобы не откусить хоть немного нежной пахучей ветчины или дразнящего острым ароматом сыра.
-Понаехали тут! - Ворчала Брунгильда, осторожно роясь в мешках со снедью. -Еды нормальной привезти не могли! Что это, скажите пожалуйста! Безобразие!
Наконец ее поиски увенчались успехом. Длинная связка тоненьких сосисок, деликатных и скромных в своих целлофановых обертках, забытых под другими продуктами и не выставленных на мороз, оказалась тем, что надо. Совсем незначительное движение челюстями - и связка аккуратно укоротилась на несколько звеньев. Брунгильда удовлетворенно хмыкнула и победно удалилась с добычей, бурча что-то неодобрительное под нос. Ее возмущенное брюзжание не находило никакого отклика в теплой мягкой темноте кухни. Его слышал только Дом, но он молчал. Он еще не решил, как ему относиться к новым жильцам, и стоит ли как-то относиться к ним вообще.
4
Утро началось с неприятностей. Дом за ночь поостыл, и вылезать из-под теплых одеял совершенно не хотелось. Деревенские удобства, находившиеся во дворе, за домом, тоже не вызывали энтузиазма. Леночка капризно хлопала ресницами, а Марик отвернулся к стене и спина его выражала твердую решимость не подниматься с постели ни в коем случае, хотя бы и до самого вечера. Катя, печально вздыхая, вышла на кухню и остановилась перед печкой. Та ехидно щерилась дверкой, подперев бок огромной черной кочергой. Кате никогда в жизни не приходилось растапливать печь - она была городской девочкой, выросшей в доме с батареями, печку для разогрева которых всегда топил кто-то другой.
Двумя пальчиками Катя приоткрыла дверку и заглянула внутрь. Внутри было черно и холодно. Катя схватила березовую чурку, лежавшую на полу рядом с печью и бросила ее в черный печной зев. В ответ ей в лицо взвилось облачко вчерашней золы.
-Ах, так? - грозно спросила Катя.
И в печное нутро полетело еще несколько поленьев. Печка возмущенно подавилась, но ответных действий не предприняла.
Набив печку, Катя бросила внутрь кусочек скомканой газеты и поднесла к ней спичку. Краешек газеты занялся огнем.
- То-то же! - и Катя вновь взялась за дверку. Дверка, однако, закрываться не захотела.
Газета так и прогорела впустую, а из незакрывающейся дверки потянуло горьким дымом, который дают сырые дрова. Катя выгребла поленья на прикрепленный к полу у печки намертво большой железный лист и попыталась снова уложить из в топку, более аккуратно.
Печь ухмылялась ехидно раззявленой черной топкой, и было видно, что ей ничуть не хочется помогать неумелой хозяйке.
Так и нашел их через полчаса Семен Семеныч - чуть не плачущую Катю, всю перемазанную сажей - и пальцы, и щеки, и даже на носу была черная жирная полоса - и печь, подбоченившуюся приставленной к ее железному боку кочергой. Может, в другой момент Семен Семеныч и рассмеялся бы, а то и отпустил бы колкость, но вид жены, растерянной и смешной в этой черной угольной раскраске, неожиданно умилил его.
"Ах ты, горожаночка моя!" - и он нежно чмокнул Катю в покрасневший и холодный кончик носа. "Смотри, я покажу, как. Это очень просто. Нам только нужна растопка. Берешь ножик, и чик - отщепляешь лучину".
И через пять минут в печи ревел голодный огонь, а сама печь, будто и позабыв о недавнем бунте, зарумянилась бликами, бока ее разгорелись жаром, как щеки у молодицы на свидании с милым - сначала слегка и застенчиво, а потом пуще, и пуще, и уж не остановишь, а знай, поддавай топлива в топку!
Катя отерла сажу со лба, и месила в широкой миске тесто для оладий, а Семен Семеныч громыхал в сумках в поисках пузатой банки с клубничным вареньем.
Еще минут через пятнадцать в кухне образовалась Леночка, и начала учить Барби с розовыми ноготками рубить дрова алюминиевой вилкой, а когда запахло напропалую сдобным духом, и горка оладий выросла на тарелке, румяных, с хрустящим рубчиком на боках, то и Марик появился, как будто и не давал обета не вставать ни за что и никогда.
Когда последние остатки варенья были вылизаны с донышек блюдец, Семен Семеныч распорядился: "Поели -теперь поработаем. Женщины моют посуду, мужчины рубят дрова и носят воду. А потом всей семьей лепим снеговика - ночью выпал мягкий снег, снеговик получится знатный".
Снеговик и вправду получился на славу - все у него было на месте - нашлась и морковка для носа, и угольки для глаз, и детское ведерко вместо шапки. Лепя снеговика, все разохотились, и слепили еще и снежный домик, и накидали лопатами горку для Леночки. Семен Семеныч горку полил водой - не поленился для этого еще три раза подряд сходить на колодец, а потом порылся в сарае и вытащил оттуда на божий свет две пары маленьких деревянных лыж с брезентовыми полукружьями для ног.
"Антиквариат!" - Восхитился Семен Семеныч. "На них, дочка, еще твоя тетя Марина ходила. Вот не думал, что сохранились... Завтра будешь учиться кататься".
Тут как раз и кончился короткий зимний день, и Катя вновь колдовала над печкой, а в кастрюльке дымился незатейливый суп из тушенки и макарон, который показался однако же всем необычайно вкусным.
После ужина Семен Семеныч сказал: "А ведь Новый год уже не за горами. Игрушки в этом году клеим сами!"
Семейство уже ничему не удивлялось, а только молча наблюдало, как из очередного ящика появляются на свет баночки с клеем, ножницы, листы золотистой бумаги... "Ой, а я знаю, как цепи клеить!", - неуверенно произнесла Катя. и следующий час все, включая перемазавшуюся клеем куклу Барби, клеили цепи, а Марик клеил исключительно ленты Мебиуса, украшая их вырезанными из золотой и серебряной бумаги символами беконечности.
5
А еще через несколько часов, когда утомленное семейство мирно посапывало и похрапывало вразнобой, в сердце дома - на кухне - состоялся совет.
- А что, ничего себе жильцы, хозяйственные, - проскрипел буфет. - Вон сколько добра в меня положили, давно такого не было.
- И не ленивые, - звякнули дужками ведра, отчего вода в них пошла кругами. - Воды сколько натаскали!
- Хозяйка-то не очень, неумеха, - высказала свои сомнения печь. -Огонь развести, и то толком не может. Зато хозяин... Эх! - и прищелкнула недогоревшим до конца угольком, как языком.
-Брунгильда! - после некоторого молчания прогудел Дом. -Что скажешь?
-А я что? Я ничего, -пробурчала Брунгильда с набитым ртом. Она извлекла из мусорного ведра огрызок оладьи, пропитанный вареньем, и ей было сейчас не до дискуссий. -Жильцы как жильцы. Все они сначала хорошие, а потом раз - и мышьяку...
В окошко что-то стукнуло, и, обернувшись, все увидели Снеговика. Он стучал в стекло носом-морковкой, отчего морковка с каждым ударом уходила все глубже в его шарообразную голову, и нос становился все короче и короче. Снеговик улубался во все свои угольки и радостно размахивал ветками-руками. Жильцов он явно одобрял.
-Ну что ж, - подвел итоги Дом. -За последние пятнадцать лет эти люди - лучшие из всех, кто тут жил. К тому же хозяин - не чужой, вырос он здесь. Они нам подходят. Значит, дорогие, все должны постараться. Будем удерживать их здесь изо всех сил.
-Эх, Петровича нет, - вздохнула со скрипом рассохшаяся дверь. -Он бы придумал, как.
Петрович был домовой, проживший с Домом всю его долгую жизнь. В последние годы, когда не было в доме ни постоянных жильцов, ни живности (Брунгильда не в счет), он заскучал, затосковал, и почти все время проводил в гостях у кума, в соседней деревне. Там он находился и сейчас, и до весны, пока не стает снег, ждать его было нечего.
6
Утром Катя вышла на кухню, робея от предстоящего поединка с печью. Однако полено чуть ли не само прыгнуло ей в руки, гладкой стороной к ладошке, подставив под нож бок, с которого легче всего было стесать лучину. Щепочки откалывались легко, с веселым треском, и только печь немного покочевряжилась, звякнув дверцей так, что каждый мог бы легко расслышать в этом звуке ироничное одолжение - "Нате, пожалуйста!", но, поймав на себе тяжелый взгляд Дома, и печь присмирела, раскрыла зев и еле слышно вздохнула - достаточно для того, чтобы подпитать огонь, вызванный к жизни непривычными к деревенскому хозяйству Катиными руками.
Зимнее солнце сияло сквозь занавески, словно приглашая на прогулку, и после завтрака - жареная картошка с яичницей - семья высыпала во двор. Горка заледенела и сияла на солнце искристым зеркальцем, Снеговик стоял браво, с красным ведром, нахлобученым набекрень. Нос его стал заметно короче и задорно задрался вверх, но этого, кажется, никто не заметил.
На следующий день, когда оранжевое солнце, позевывая, лениво выкатилось из-за окружавшего деревню леса в промерзшие за ночь облака, все Пуговкины оказались ужасно заняты. Дел было невпроворот. Катя отправилась за покупками - к бабе Люсе за молоком и сметаной, а потом в магазин - за тем, что там найдется на полках. Марик нахлобучил на лоб пушистую собачью шапку и приготовился к нелегкой работе водоноса - воды нужно было много, и для стирки, и для уборки. Семен Семеныч же отправился в центр - сказал, заказать дровишек, а на самом деле - посмотреть на людей, пройтись по улицам, еще раз сравнить увиденное с воспоминаниями детства.
И только Леночка осталась не при деле. Она покормила Барби, и положила заношеные кукольные одежки в замочку - большое корыто с мыльной водой, где уже мокли одежда и постельное белье. Ей хотелось пойти с мамой, но та не взяла - снег глубокий, тропинки узкие. Леночка провалится в снег, наберет полные сапоги, и придется возвращаться домой с пол-дороги. Дома сидеть было скучно.
Девочка вздохнула и влезла руками в рукава шубки, вытолкнув оттуда спрятанные шапку и шарф.
Одежды было невероятно много - дурацкие теплые рейтузы, две пары носков, кофты... половину из того, что следовало надеть, Леночка засунула под лавку с обувью, и вышла во двор, туда, где, прислоненные к стене, стояли старенькие деревянные лыжи.
Сначала у нее не получалось ничего - ноги в лыжах скользили вперед-назад, а сама Леночка не продвигалась никуда, может, только немного назад. Потом она сообразила переносить тяжесть собственного тела - с пятки на носок, с ноги на другую - и дело пошло лучше. Она обошла весь двор, потом попробовала залезть на горку, но сразу упала.
Снег за забором манил нетронутой белизной - только россыпь треугольных птичьих следов виднелась между торчащими из-под сугробов ветками.
Девочка вздохнула от собственной храбрости и выехала сквозь боковую калитку к лесу.
Занесенная снегом низина только издали казалась безжизненной. На кусте шиповника краснели подмороженые ягоды, а сам куст был окружен следами тех, кто прилетал из леса, чтобы полакомиться - мякотью или косточками под ней. Крохотная бурозубка с длинным носом выскочила на поверхность и пробежала мимо Леночки так внезапно, что та испугалась, впрочем, бурозубка испугалась еще сильнее (Для того, чтобы не умереть с голоду, она привыкла есть 120 раз в день, и сейчас как раз отправлялась на тридцать пятый завтрак к старому дубу, под корой которого было немало крепко уснувших лакомых жучков. Не каждый день по пути на завтрак встречаешь чудовищ, которые в тысячу раз больше тебя самой!).
Снег, такой белый издалека, был покрыт точками и крестиками следов, обломанными веточками, кое-где - ворсинками пуха или меха. Все эти знаки говорили то о мирном добывании пищи, то о смертельной погоне, то о заботе о малышах, которым приспичило появиться на свет в суровое зимнее время. Впрочем, Леночка ничего этого не знала, ей просто нравилось смотреть на россыпь снежных самоцветов, на запутанные узоры из теней и следов. Она вообще многого не знала, например, того, что сквозь ветви деревьев недалекого леса за ней внимательно наблюдали.
Чуть раздвинув ветви деревьев, за каждым движением девочки смотрела молодая женщина в голубовато-белых шубке и платке, одежда ее была без узоров, без опушки и без всяких украшений, если не считать тоненького серебряного полумесяца рожками вниз, что прикрывал лоб прямо под платком. Женщина была очень красива, но черные глаза ее и черные, почти сросшиеся брови на белом лбу вызывали чувство отталкивающее и неприятное. Была эта женщина - Ледяница.
7
Давным-давно, так давно, что никто и не разберет теперь, было это, или не было, Ледяница жила на свете совсем в других краях, носила совсем другие одежды - были у нее передник в красную клетку, кожаные сапожки и платья на шнуровке. И звали ее тогда совсем не так, а как - уже она и сама не помнила. Была она из семьи зажиточной - дом большой, во дворе птица всякая, и куры, и утки с гусями, в хлеву тоже не пусто - и тебе коровы, и овцы, о поросятах уж и говорить не приходится. И жить бы ей не тужить, но мешала ей радоваться каждому ясному дню необычайная жадность. Все казалось молодой женщине, что кто-то покушается на ее благополучие, что все вокруг хотят ее разорить и ввергнуть в бедность. Оттого была она подозрительна и никогда не смеялась.
Однажды весной постучалась к ней в дом прохожая нищенка в худых обутках, обмотанная от холода всяким тряпьем.
Хозяйка вышла на стук, отирая руки - она как раз доила корову в хлеву.
"Хозяюшка, будь ласка, дай хоть корочку хлеба, хоть кружечку молока", - попросила нищенка, - "Три дня во рту маковой росинки не было, совсем ослабла я".
Хозяйка очень рассердилась на эту просьбу, затопала ногами, лицо ее налилось красным, и она закричала: "Я тут работаю день и ночь не покладая рук, сама иной раз не досплю, не доем, только бы хозяйство удержать без убытков. А такие, как ты не делают ничего, а только ходят и побираются по чужим домам! Убирайся прочь, ничего я тебе не дам!" И захлопнула ворота перед носом у побирушки. А та посмотрела на ворота печально и сказала тихим голосом странные слова: "Каков в приходе батюшка, таков и весь приход. Сердце твое на четверть обратилось в лед".
Нищенка ушла, а над деревней поднялся холодный ветер, который поморозил всю раннюю рассаду, что была уже высажена на грядки.
Время шло, наступило необычно засушливое лето, стояла в тех местах страшная жара, трава просто сохла на корню. И в один из дней соседи молодой женщины то ли недоглядели за печью, то ли искру из трубки уронили в ненужном месте, однако занялся у соседей пожар, и погорело все хозяйство - и дом, и подворье, а сами они остались в том, в чем успели выбежать со двора. Поплакав над своей страшной судьбой, погорельцы постучались к соседке. "Соседушка, не обессудь, посмотри, какая страшная беда приключилась с нами! Может, что есть у тебя из ненужной одежды - твоей ли, мужа ли, не отдашь ли нам, чтобы было в чем добраться до дальней родни?"
Очень рассердилась на эти речи хозяйка. Уперла руки в боки и закричала: "Еще чего! Вы по растяпистости своей сами спалили свое имение, а теперь еще и наглость имеете попрошайничать! Страшно подумать, что было бы, если бы искры с вашего двора долетели до моего! Вы и меня могли сжечь! Убирайтесь вон!" И захлопнула дверь. Тут же налетели, откуда ни возьмись, черные тучи, но вместо дождя, которого так ждали, посыпался из туч град, и побил те посевы, что не успели засохнуть, а в тучах все как будто кто-то шептал тихим голосом: "Глухого добру не научишь, ученье ему не идет. Сердце твое вполовину уже обратилось в лед".
Время шло, и наступила осень. Люди в деревне собрали то, что осталось от урожая, но осталось совсем немного, почти никому нечего было продавать, хорошо, если оставалось самим что есть, да чем скот кормить. У нашей же хозяйки дела шли лучше, чем у всех - и посевов у нее было больше, и управиться с засухой она умела лучше других, хорошая она была хозяйка, что там говорить.
И вот как-то вечером приехала навестить ее из соседней деревни мать мужа. После ужина завелся разговор, и свекровь попросила невестку: "Нам, невестушка, совсем тяжко пришлось. Как бы зимой голодать не пришлось. Не обессудь, хотим попроситься к тебе на зиму, чем сможем - поможем, не дай нам, старикам, с голоду опухнуть".
Рассердилась невестка, и говорит: "Странные речи вы ведете. Вам бы о сыне позаботиться, да о внуках, а вы все о себе! Помощи с вас никакой, вы за своим-то хозяйством не углядели, все проворонили, а в моем вам и подавно делать нечего. Еды нам и самим еле хватит, нет уж, лишние рты нам ни к чему!" И спровадила свекровь на ночь глядя восвояси.
В ту же ночь неожиданно рано наступила зима, и к утру все поля и дороги оказались покрыты панцирем льда. Всю ночь завывала вьюга, и слышались в этом вое еле различимые слова: "Опомнись, опомнись, зима ведь настает! В сердце твоем только четверть осталась того, что не лед!"
Зима эта и вправду была для многих очень несладкой, многие бедствовали, а в кое-какие семьи вошло и настоящее горе. но у нашей хозяйки все было вполне неплохо, и перед Рождеством она решила отправиться на ярмарку - продать по хорошей цене излишки зерна и мяса, или же выгодно обменять на то, что голодный народ понесет на рынок. Маленькая дочка хозяйки напросилась на ярмарку с матерью. Торговали они долго, пока не продали все до последнего зернышка, и торг был очень удачен. в конце дня, когда уже собирались они уезжать, девочка, которая устала и замерзла, попросила мать: "Матушка, ярмарки бывают так редко! Дозволь мне прокатиться разок на карусели и купить горячий пирожок!" Рассердилась мать на дочку, затопала ногами: "А ты что думала, когда со мной просилась, что труд - он легким бывает? Не баловаться мы ехали, а торговать. А ты теперь хочешь все наторгованное, заработанное мною на бирюльки спустить? Нет, не будет тебе ничего! Приедем домой - хлеба поешь!" Заплакала тут девочка горько-горько, и каждая слезинка ее на лету превращалась в белую снежинку. И снежинок этих стало так много, что поднялась метель, ни зги не было видно, и в метели слышались опять странные слова: "Уходи, Ледяница, уходи навсегда. Нет места в миру тем, чье сердце из льда!"
А когда метель улеглась, то жадной женщины больше никто и никогда не видел. И, надо сказать, что в тех краях с тех много-много лет климат стоял мягкий и благодатный, и все, кто хоть немного трудился, собирали хороший урожай, и бедствовать уже никому не пришлось.
А женщина эта превратилась в Ледяницу, и живет теперь там, где всегда мороз, потому что ледяному сердцу ее только на морозе и можно быть. Но никогда не бывает она счастлива, ходит она в зимние холода по миру, и все ищет маленьких девочек - может, потому, что напоминают они ей собственную давно потеряную дочь.
8
Ледяница смотрела из кустов на Леночку, не отрываясь, и черные глаза ее блестели странно. В руках у нее были зажаты красные ягоды шиповника, и она, когда девочка загляделась на пушистую гряду облаков, бросила ягоды на белый снег.
Леночка заметила красную россыпь, и удивилась - кто рассыпал ягоды, пока она глазела на небо? Белка? Птица-клест? Она подъехала чуть поближе, неуклюже переставляя ноги на маленьких лыжах.
"Ягоды-ягоды, кто вас рассыпал? я хочу Барби рассказать!"
"А ты подойди поближе, я тебе все и расскажу. А ты уж Барби потом перескажешь", - донесся до нее нежный, похожий на перезвон колокольчиков, голос.
Леночка подняла глаза на женщину в белых одеждах. "Ты кто? Снегурочка?"
"Я - Ледяница". "Это такая Снегурочка?" "Да. Подойди, не бойся. Я дам тебе притронуться к моему месяцу!", - и Ледяница указала на серебряное украшение во лбу.
Леночка подошла поближе, сняла с руки мохнатую варежку и притронулась пальцем к центру серебряной пластинки. И только она коснулась холодного металла, как глаза ее стали как сонные, нездешние, и девочка застыла на месте, как вкопаная.
"Ах-ха-ха!", - раздался серебристый смех Ледяницы. - "Месяца моего захотела? Ах-ха-ха!" И с этим легким смехом исчезла она между деревьев.
Леночкино исчезновение не осталось совершенно незамеченым. Снеговик, стоявший как раз посреди двора, прекрасно видел и ее круги вокруг горки, и то, как она выехала за калитку. Сначала он не придал этому значения, но время шло, а девочка все не возвращалась. Снеговик неуютно поежился. Не далее как позавчера Дом велел всем своим обитателям приглядывать за жильцами, и Снеговик, хоть и появился на свет совсем незадолго до этого, считал себя ответственным за них наравне со всеми.
Прошло еще минут пятнадцать, и ему стало совсем не по себе. Ходьба обычно не входит в привычки снеговиков. То есть, они могут немного передвигаться - придвинулся же он той ночью к окну, чтобы участвовать в общей беседе - но это не ходьба, а, скорее, скольжение по снегу, и заниматься этим снеговики предпочитают ночью, когда никто не может их увидеть. Днем же передвигаться снеговикам не следует, и наш Снеговик знал это очень хорошо, однако же беспокойство и чувство долга понемногу перевесили запрет. Тихо-тихо Снеговик повернулся на своем широком основании в одну сторону, затем в другую. Сделать это оказалось нелегко, потому что снег смерзся, и Снеговику пришлось порвать ледяную корку, отчего по его телу прошли небольшие трещины. После того, как корка была разрушена, дело пошло легче, и минут за десять ему удалось проскользить почти до самой калитки, откуда ему стало видно и заснеженую низину, и кусты, и девочку, застывшую с вытянутой рукой. На снегу алела россыпь упавших ягод.
Снеговик не знал, в чем дело, но почуял: беда. Пока он соображал, что же стоит делать дальше и в каком направлении скользить, на калитку вспорхнула вылетевшая из леса сорока, которая, как всем известно, приносит новости на своем хвосте.
"Девочку не уберегли!",- затрещала горластая птица. "Ледяница ее и застудила! Еще немного - и обратится ребенок в чистый лед, в чистый лед!" И с этими словами сорока взмахнула крыльями и понеслась дальше, разносить ужасную весть.
Снеговик от услышанного чуть не разорвался на двое - с одной стороны, ему хотелось быть рядом с Леночкой, хотя он точно знал, что не сможет ей помочь, с другой - надо было срочно доложить о произошедшем Дому. Дело в том, что Дом, хоть и имеет окна, которые людям кажутся глазами, однако ничего этими глазами увидеть не может. Окна - это не для Дома, это для людей. Дому не нужно никаких глаз, чтобы каждую сeкунду знать, что и где происходит в его глубинах, в каждом маленьком закутке. Иногда, если он достаточно стар, дом может знать и о том, что происходит во дворе. Но то, что происходит за границами двора, для любого дома - совершенная тайна, о которой он и не узнает, если никто ему не сообщит.
От противоречивых порывов трещины в теле Снеговика углубились, и от нижнего, самого большого шара откололось несколько кусочков. Снеговик принял решение и заскользил к Дому. Но, видимо, что-то серьезно нарушилось в его теле, и при скольжении он начал терять все большие куски, а с ними и форму, прямо на глазах. Вот покосился на своем основании средний шар... Отломился кусок от правого бока, вместе с рукой-веткой... Съехало с головы и покатилось к забору красное ведерко...
Снеговик скользил из последних сил. Все внутри него дрожало и сыпалось мелким снегом. Но об этом не думал. Он просто очень спешил.
К тому моменту, когда он, наконец, припал к бревенчатой стене, он уже нисколько не походил на снеговика, а, скорее, напоминал рыхлый сугроб, в котором почему-то чернел, словно глаз, уголек. Слабея, он прошептал в теплую стену то, что услышал от Сороки, и рухнул бесформенной снежной кучей, изнутри которой выпала длинная морковка и выкатилась к центру двора.
Дом нахмурился. Произошло нечто страшное и, может, необратимое, и сам Дом помочь беде не мог никак. "Брунгильда!" - рявкнул он так, что в шкафчике на кухне звякнула посуда.
"А? Чего?" - Брунгильда высунула сонную недружелюбную морду из гнезда. Ей было совершенно некогда, но с Домом спорить было непринято.
И всего через несколько секунд Брунгильда обнаружила, что скачет по глубокому снегу, который неприятно холодит ее теплое розовое брюхо, проникая под шерсть. Она добежала до девочки, которая застыла в нелепой позе, будто хотела дотянуться то ли до высокой ветки, то ли до невидимой звезды. Впрочем, Брунгильду интересовало совсем другое. Она ткнулась девочке в ногу своим мокрым подвижным носом, и нос сказал ей, что девочка замерзает, уже почти замерзла, но все же еще жива, и что если очень, очень поторопиться... Времени терять было нельзя ни секунды.
Сама Брунгильда помочь была бессильна - она была очень мала по сравнению с Леночкой, и всего тепла ее маленького тельца не хватило бы на то, чтобы отогреть хотя бы одну ладошку. Но она знала, кто может помочь. Стремглав бросилась она назад, к Дому, в свою кладовку, и, под недоуменное молчание стен, вытащила из гнезда большую корку от недогрызенной Мариком сладкой булки. С этой-то коркой она и бросилась вновь на улицу, во двор, потом в соседний. В соседнем дворе ее уже поджидал Васюк. С нехорошим выражением морды он отделился совершенно бесшумно от стены и встал на пути. "Зачем пожаловала, соседушка?"
Любые стратегические переговоры пойдут лучше, если дипломатические колеса смазать хорошим маслом. Слова "дипломатия" Брунгильда не знала, что не мешало ей вовсю использовать законы этой непростой для постижения науки. Сладкая корка вполне сошла за масло, а обещание других даров - очень, очень скоро - размягчила сердце настороженного соседа. Путь к сердцу лежит через желудок, и эта древняя истина подтверждает себя вновь и вновь.
Васюк был не глуп, но все же не сразу понял, что именно от него требуется. По правде сказать, таких странных идей он еще не встречал в своей довольно длинной и полной приключениями жизни. Впрочем, хорошая оплата оправдывает самые странные задания, и не только у крыс. "Сколько хлеба ты принесешь? Это нам. а еще Баб Люсиным - им тоже надо. А у тебя есть столько?" Когда Брунгильда твердо пообещала, что хлеб будет, и, может, даже больше, чем обещано (а Брунгильдины обещания - это тебе не то, что лай Жучки-пустобрешки, по ветру не развеются), дело заспорилось. В считаные минуты целая стая крыс пролезла под воротами со двора бабы Веры во двор бабы Люси, и, после коротких переговоров с тамошним вожаком Митяем, стая увеличилась в размерах втрое и густым серым покрывалом поползла в хлев.
В хлеву корова Зорька только закончила вылизывать теплым шершавым языком своего новорожденного теленка, рыженького с белыми подпалинами.
Наверное, не надо никому рассказывать о том, что коровы не любят крыс. Это не новость, потому что, по правде говоря, крыс не любит никто. Увидев несметные полчища серых разбойников, Зорька испуганно замычала.
"А ну, успокойся!" - в одно мгновение Митяй взобрался по дощатой стене хлева прямо к испуганному Зорькиному глазу, в котором уже наливались ужасом красные жилки. - "Мы по-серьезному. Дело есть для тебя. Как сделаешь - мы все исчезнем, убежим, как и не было. Тут же. Ну а не сделаешь... Сама понимаешь - нас так много, что разобрать твоего Рыжего по косточкам - дело минутное, никто из людей и прибежать не успеет".
Он взобрался еще немного повыше и закричал прямо в Зорькино ухо, дергающееся от щекотки, что именно надо сделать. А тем временем поток крыс уже лез по наружной двери хлева, зверьки взбирались на железное плечо засова, и, когда их набралось около сотни, засов заскрипел и медленно пополз вверх. Баба Люся была в этот момент занята на кухне - чей-то длинный серый хвост смахнул со стола ее очки, и она, стоя на коленях, перебирала по полу руками, пытаясь нашарить драгоценный инструмент. Так что увидеть, как Зорька выходит со двора и направляется к лесу, ступая как бы по серому ковру, который чудесным образом передвигался вместе с ней, хозяйка Зорьки не могла никак.
Леночка видела старнный сон.
В этом сне звенели бубенчики, хлопали хлопушки, и крутилась веселая карусель. Над каруселью кружилась огромная белая бабочка, и Леночка, которая сидела на коне, все хлопала ладошками каждый раз, как бабочка пролетала над ней, но никак не могла ее поймать. Бабочка с каждым кругом спускалась все ниже и ниже, и вот мазнула крылом по лицу девочки, потом, через круг, еще раз... Крыло становилось все больше и больше, оно было почему-то мокрым и шершавым, Леночка пыталась увернуться от него, но у нее ничего не выходило - бабочка настойчиво находила ее и хлопала мокрым махровым полотенцем по носу и по щекам. Конь, на котором сидела Леночка, вдруг повернул к ней голову и, вращая огромными грустными глазами, сказал протяжно: "Му-у".
Леночка распахнула глаза. После этого она вскочила и с криком "Мама!" бросилась во двор.
"Все свободны" - громко произнес Васюк, и крысы, как по мановению волшебной палочки, порскнули в разные стороны и исчезли. Зорька повела головой и потрусила в хлев, спеша проверить, не обманули ли ее серые разбойники, и все ли в порядке с доверчивым рыжим теленком.
9
Катя как раз входила во двор, нагруженная сумками, когда Леночка с криком вбежала через боковую калитку и споткнулась о странную кучу снега с морковкой наверху.
"Ты где была?" - строго спросила Катя. "Кто тебе разрешил выйти со двора? Смотри, ты так мчалась, что разнесла на кусочки нашего снеговика!"
Катя вошла в кухню и достала из сумки большую стеклянную банку с молоком, поменьше - с густой жирной сметаной. Развязала узел платка, отчего сам платок упал на плечи, села за стол и задумалась.
Из головы не шел поход к бабе Люсе - сухонькой шустрой старушке. Катя боялась, что старуха пристанет к ней с расспросами - кто, да что, да откуда - ей совершенно не хотелось ничего никому ни рассказывать, ни объяснять, но баба Люся почти ничего не спросила, только "Хорошо ли устроились" и "Ночью не зябко ли?", а, наоборот, пустилась сама рассказывать, и рассказ у нее получился долгий, так что Катя успела выпить полторы чашки чая с брусничным вареньем, а чашки у бабы Люси были не то, что "городские финтифлюшечки", а серьезные, литровые.
Рассказывала же баба Люся про племянницу, тоже Люсю, которая долго и счастливо жила на другом конце Сметанкино с мужем и детьми, а потом Люсина семья решила заняться бизнесом. Дело пошло, появились деньги, на деньги была куплена машина, квартира в городе.
"И вот жить бы радоваться", - вела речь Люся старая - "А ничего даром не проходит, нет. Мужик-то загулял у ей. Деньги есть, за скотиной ходить не надо, до свету вставать не надо, время появилось, да и в разъездах он все время, жене не уследить, если что. Раз поздно приехал, два - на ночь задержался, а когда Люська прочухалась - так все уж, поздно. Ее с ребятишками вон из дома, а сам жену молодую привел, кралю блондинистую. И денег на ребятишек дает в обрез, а то краля губы надует. А жил бы в деревне, так и до сих пор бы в семье мир был, здесь-то не больно загуляешь, на виду все, и бесстыдства такого нет."
Рассказ старухи встревожил Катю. Ей не было дела до глупой Люси, пропустившей появление на горизонте крали, но кто знает, а вдруг нахлынувшее богатство приведет к тому, что и у Семен Семеныча появятся в голове шальные мысли?
Крали, жадные до чужих мужей, а еще вернее, до их денег, водятся повсеместно.
А вдруг баснословный выигрыш принесет в семью не счастье, а горе? Деньги-деньгами, но потерять своего родного Семена Семеныча Катя была решительно не согласна. А и где он ходит? - думалось ей. В последнее время все на нервах было, ругались, а вдруг надоело ему Катино брюзжание? Вдруг сейчас уже высматривает себе молодую умную стерву, которая будет соглашаться с каждым словом, которая уведет тихой сапой дорогого мужа?
Катя уже рисовала в своем воображении сцены развода, потерянные взгляды детей и собственное положение соломенной вдовы, когда дверь хлопнула, и Семен Семеныч собственной персоной вошел в дом, обхлопав припорошенную снегом шапку об косяк.
- Сеня! Наконец-то!
И, к изумлению Семен Семеныча, поотвыкшего от сантиментов, на шее у него повисла с крепким объятиями дорогая и любимая жена.
- Ну, что, архаровцы, как дела? Обедать-то будем? - весело спросил Семен Семеныч, расцеловав жену.
И тут же добавил: "Катя, а Марик где? Он еще не весь колодец перетаскал?"
Марика дома не было.
10
Марик шел к колодцу, позвякивая на ходу пустыми цинковыми ведрами. Колодец был неблизко - порожняком идти легко, а вот обратно, с полными ведрами, несладко. Впрочем, Марик об это не думал - в ушах у него сидели маленькие кнопочки наушников, из которых раздавались ритмы тяжелого рока. Музыка заглушала и мысли, и сторонние звуки, и Марик не услышал ни скрипа снега за спиной, ни шушуканья со смешками, и присутствие за его плечами незнакомцев стало для Марика явным только после того, как в спину ему стукнулся тугой, брошенный с близкого расстояния, снежок.
Марик с детства был очень обстоятельным и делал все дела медленно, не спеша. Вот и сейчас он аккуратно поставил ведра сбоку от тропки, выключил музыку и только тогда обернулся.
По тропинке спешно удирали, хохоча, смешно размахивая полами длинных пальтишек, две девчонки. Других неприятелей на горизонте не было. Марик хлопнул себя ладонями по карманам и ринулся в погоню.
Первая девчонка удирала резво, а вторая подотстала, а потом сбилась на бегу, запнулась и полетела в глубокий снег сбоку от тропинки, из которого и пыталась выбраться к тому моменту, как до нее добежал Марик.
"Руку давай" - сказал он строго с интонациями, позаимствованными у отца. "Давай руку, кому говорят, или так и будешь барахтаться здесь до ночи?"
Девчонка подняла к нему лицо и на Марика брызнуло светом от веснушек, пушистых рыжих ресниц и огромных светло- зеленых глаз. Она протянула ему руку в крохотной ярко-красной варежке и Марик выдернул ее из снега резким мужским рывком.
Она оказалась почти с него ростом, и они уставились друг на друга, глаза в глаза, совершенно не понимая, что с ними происходит, но, что бы это ни было, противостоять этому было совершенно невозможно, и, смирившись, голубоглазая девчонка сняла шапку, встряхнула ворохом медного цвета волос, аккуратно спрятала их вновь удивительно плавным, очень женским жестом и неожиданно хрипловатым голосом произнесла: "Меня зовут Карина".
Седая хранительница судеб пробудилась на миг от дремоты, взяла в руки скрипучее перо и поставила галочку на одной из сотен тысяч страниц своей толстенной книги.
Они пошли по тропинке и подобрали зачем-то поставленные Мариком ведра, прошли мимо колодца и взошли на полукруглый мостик над заледеневшим ручьем.
"Этот мостик издалека похож на кошку, которая выгибает спину", - сказала Карина. "Ты любишь кошек?" Марик, конечно же, души не чаял в кошках, даже если всю свою предыдущую жизнь и не догадывался об этом. И они говорили о кошках, о собаках, о братьях и сестрах, о жизни и мире, обо всем и ни о чем, и не говорили, пожалуй, только об одном - о любви, потому что говорить о любви люди начинают только тогда, когда она покидает их души.
Дома Марика ждали долго. Семен Семеныч сходил к колодцу, но никого и ничего там, естественно, не нашел. Катя нервничала и порывалась бежать в милицию, а Семен Семеныч ее сначала отговаривал, а после уже начал думать, что жена,наверное, права. Леночка забилась в угол и строго наказывала Барби за то, что та ушла без спросу из дому.
На улице стемнело. Катя и Семен Семеныч уже оделись, чтобы идти в милицию, но тут на улице послушался шум, хлопнула дверь в сенях и в дом вошли смущенные Марик, Карина и здоровенный мужик в тулупе и с рыжей бородой.
"Здорово, соседи! Будем знакомы. Михал Степаныч. А водонос-то ваш заблукал, видать, не в ту сторону смотрел! Я и то их насилу нашел, а я-то тут каждый кустик знаю!"
"Папа!" - обиженно вскрикнула Карина.
"Да, я к чему это. Тут ведрами-то далеко воду носить, я бочками вожу. У меня одна лишняя есть, так я одолжу пока, зимой огорода нет, поливать не надо, мне остальных хватает. Сгрузить помогите только!"
Семен Семеныч выкочил во двор. За забором переминалась на мохнатых ногах приземистая, запряженная в сани лошадка, а в санях стояла огромная бочка с краником в самом низу. Семен Семеныч удивленно присвистнул. Дела складывались хорошо, даже и без его участия.
11
После того, как Карина с отцом уселись в сани, и лошадка, взмахивая хвостом, неторопливо повезла сани прочь, Катя увела Марика в комнату "поговорить", Леночка уселась за стол рисовать лошадку, а Семен Семеныч вышел на улицу подышать.
Воздух был морозный и сладковатый, как газировка "Крем-сода", а над лесом взошла полная красно-оранжевая луна, осветив дорогу и следы от полозьев. "Колдовские места!" - вздохнул Семен Семеныч. Он дошел, хрустя сапогами по снегу, до колодца, не встретил ни одного человека, прошел еще чуть-чуть. Ему показалось, что на мостике у реки движется какая-то фигура, подошел побкиже - но нет, привиделось. Он постоял еще немного, глядя на невероятных размеров и яркости луну, и отправился домой.
-Ф-фух! -раздалось на мостиком, когда Семен Семеныч отошел достаточно далеко. -Как надоели! Раз в месяц, всего раз в месяц я могу потянуться и размять свои бедные лапки, и даже в этот один раз кто-нибудь обязательно притащится и начнет пялиться на меня. Зимой! Среди ночи! Делать им нечего!
С этими словами мостик встряхнулся, как мокрая кошка, и снег с его перил осыпался вниз, на покртый льдом и сугробами ручей.
-Кар-р! - отозвался ворон с седой березы на берегу. - Думать надо было, что делаешь, и не пришлось бы сейчас оглядываться по сторонам, кар-р!
- Ты-то хоть молчи, и без тебя тошно, - огрызнулся мостик. -Надо было мне съесть тебя в младенчестве, чтоб не каркал!
-Ха-ха-ха! - расхохотался ворон и взмахнул насмешливо крыльями.
Мостик вздрогнул, затрещал, стремительно сжался в размерах и превратился в большую взъерошенную черную кошку. Кошка злобно фыркнула и в мгновение ока взобралась на березу, но ворон с хохотом поднялся в воздух и полетел в сторону леса.
История мостика
В давние-давние времена, которые теперь и во сне не углядеть, властвовал на земле русской, вместе с другими богами, бог Перун. Был он грозным богом, ездил на золотой колеснице, в яхонтовой кольчуге, помогал русичам защищать землю от врагов. За спиной у него был колчан с молниями, в руках - лук и палица. Никто ему не перечил, все его боялись, кроме жены Перуницы, девы-громовицы. Во всем была Перуница под стать мужу - сильная, статная, бесстрашная. Перун пустит молнию, а Перуница громом грянет, страх на землю наведет.
Так и властвовали - высокие, красивые, грозные. И была у Перуна белая собака, а у Перуницы - черная кошка. И, в отличие от хозяев, животные между собой не ладили, вечно то собака кошку гоняет, то кошка собаке пакость какую учинит.
А кошка была не простая, а зачарованная - если она между кем двумя пробежит, так те двое сразу и рассорятся.
И вот однажды помогали Перун с Перуницей русичам хазаров бить. Схватка была жаркая, утомились они, решили отдохнуть. Стали лагерем в чистом поле, шатер разбили, огонь развели. Перуница пошла к ручью - воды набрать, еды сварить. Погода была хорошая, ясная, вокруг ручья - трава, цветы. Перешла дева на другой бережок и давай цветы собирать. Перун заскучал без нее и пошел жену звать-искать. А тут кошка с собакой увидели, что хозяева ушли, не следят, и давай драться между собой. Собака кошку и погнала по полю. Гнала-гнала и выгнала к ручью, в аккурат в тот миг, когда Перун к берегу подошел и стал жену звать. Она встала на зов, а тут кошка с собакой вдоль ручья между ними и пробежали.
-Иди ко мне, Перуница, - зовет Перун. А та сердится почему-то.
-Не буду я опять ноги мочить. Сам иди.
-Нет, ты иди!
-Нет, ты!
Так и поссорились, рассердились. Перуница брови свела, Перун ногою топнул. А тут опять кошка с собакой мимо бегут.
Перун и метнул в кошку волшебной молнией: "Ты свару завела, ты ее и разведешь. Ударишь хвостом и станешь мостом. Будешь здесь стоять, пока ручей не пересохнет.".
Обернулась кошка мостком через ручей, и Перуница по мосту ручей и перешла.
Она потом мужа просила кошку ее любимую простить, но тот сильно осерчал, и все, что хозяйка смогла для любимицы сделать - только выпросить для той разрешение раз в месяц, на полную луну, если никто не видит, принять cвой кошачий облик на несколько часов до третьих петухов. Вот уж и Перуна с Перуницей нет давно, вокруг ручья люди поселились, а мостик все стоит на одном и том же месте, и ничего ему не делается.
12
В эту ночь Леночка все никак не могла уснуть.
Занавеска на ее окне была кружевная, прозрачная, сквозь нее беспрепятственно проникал густой лунный свет. Леночке все казалось то, что кто-то смотрит снаружи сквозь стекло, то, что кто-то крадучись ходит по дому, тихо скрипя половицами.
Она ворочалась в пышном жарком пуховом одеяле, подушка нагревалась под щекой, Леночка переворачивала ее на другую сторону, подушка нагревалсь вновь.
Кукла Барби в лунном свете казалась как никогда пластсмассовой и неживой, и Леночке это было страшно.
Наконец она надумала, что, если встать и попить воды, то все страхи пройдут, и она сможет спокойно унуть. Ведь ничего страшного на самом деле не может быть, и рядом спят мама и папа, и старший брат.
Тихо, как мышка, выскользнула он из постели. Крашеные половицы были гладкими и теплыми на ощупь, приятными для босых ног.
Девочка чуть замедлила шаг - она знала, что мама спит чутко. Ничего предосудительного в том, что она ночью встала попить, конечно, не было, но ночь была какая-то особая, непонятно загадочная, и Леночке почему-то отчаянно не
хотелось, что бы кто-нибудь разрушил эту иллюзию криком "Почему босиком?!"
Внизу было немного прохладней. Эмалированый ковшик чуть звякнул о край ведра, потом легонечко стукнул о зубы. Уже не ледяная, но еще очень холодная вода обожгла горло. Вкус у холодной воды был непривычный, совсем не такой, как у тепленькой, из чайника.
Попив, девочка осмотрелась вокруг. Все в кухне казалось теплым и уютным - и большой стол, покрытый клеенкой, и деревянные полки под потолок, и печь, сквозь дверцу которой еще просачивался красный свет от тлеющих углей. Леночка присела на корточки перед дверцей и тихонько приоткрыла ее.
Из дверцы в лицо пахнуло жаром, таким сильным, что смотреть внутрь было почти невозможно. Леночка быстро вытянула из горки дров, сложенных рядом с печкой, несколько тоненьких деревяшек, сунула их в красный зев, а потом подтащила из угла поближе к печке стул-качалку и уселась в него так, чтобы ей было хорошо видно язычки пламени, радостно побежавшие по дереву. "Я бы так мороженное лизала", - подумала Леночка и радостно улыбнулась. Она была очень довольна - ведь днем заглянуть в печку ей не разрешили бы ни при каких обстоятельствах.
История Огня
Давным-давно это было.
Ехал как-то Огонь Сварожич по делам своим на кауром коне. И конь подкову где-то по пути потерял.
А без подковы, как известно, далеко не ускачешь.
На счастье, деревня неподалеку стояла, а в деревне, как водится, был свой кузнец. Молчаном его звали. И впрямь, был он молчалив, слова лишнего не проронит. Знай, поигрывает молотом в отблесках огня, только пот на груди блестит, да желваки под кожей играют.
"Подкуй мне коня", - попросил Огонь Сварожич. "Хорошо заплачу!"
Посмотрел на него Молчан, усмехнулся, да и говорит: "Денег мне не надо. А вот сделай так, чтобы огонь в моей печи не гас никогда. Сделаешь - подкую коня твоего".
Задумался Огонь Сварожич ненадолго, а потом и говорит: "Сам я тебе такого обещать не могу. Но могу отдать тебе в жены дочь свою, Огневицу. Она вся - огонь, горит и никогда не гаснет". На том и порешили.
Надо сказать, что Огневица была девицей редкостной красоты. Особенно хороши были волосы - они вились золотым огненным венцом вокруг ее головы, пылали и блистали искрами, их так и хотелось погладить, но никому это не удавалось - очень уж горячи. Но при всей своей красоте характер у Огневицы был просто отвратительный. Что ни скажи - все не по ней, все не так. Женихов к ней сваталось море, но никто не пришелся ей по сердцу. Огонь Сварожич порядком приустал от своеволия дочери, и был бы рад выдать ее, наконец-то, замуж. Хоть и за кузнеца.
Он покончил со своими делами, вернулся в стан и приказал слугам обрядить невесту. Рассердилась Огневица, топнула ногой, но перечить отцу не посмела. Так и привезли ее к жениху - всю пылающую от гнева.
Молчан же и слова не промолвил, а только рукой махнул, указывая - посадите, мол, невесту в кузню, к горну. Так и было сделано.
Три дня и три ночи после того Молчан не помолвил ни единого слова. Молча и ожесточенно он вздымал и опускал на наковальню тяжелый молот - выполнял он княжеский заказ, ковал меч-кладенец. И Огневица тоже не сдвинулась с места, только сверкала прекрасными зелеными глазами и пускала колючие ворохи искр, встряхивая своей буйной шевелюрой, которую даже верные слуги не посмели уложить в косы.
А на четвертый день, когда меч был выкован и посверкивал серебром на тяжелой наковальне, отер кузнец пот о лба и обратился к Огневице: "Женка, дай-ка мужу воды напиться!"
Огневица аж пыхнула от гнева: "Вот еще, буду я тебе, мужлан неотесаный, воды подавать!"
Ничего не ответил Молчан, сам взял ковш с водой и напился.
И еще три дня прошло, и снова взмахивал без устали молотом кузнец - ковал князю шлем ратный. Когда же, наконец, шлем был готов, вздохнул кузнец и попросил: "Женка, дай мне полотенце чистое - пот отереть".
И опять осерчала Огневица: "Вот еще, грубиян-мужик, буду я тебе полотенце подавать! Сам возьмешь!"
Ничего не ответил Молчан, сам взял полотенце и отер пот.
И вновь взялся за работу - осталось ему выковать кольчугу княжескую, легкую да прочную. Когда же и эта работа была окончена, положил он молот на наковальню и произнес: "Устал я, женка. Дай-ка мне поесть, да приголубь мужа - как положено после тяжелой работы!"