Дима мальчик ничего себе, высокий. Правда, полноват, и какой-то немного рыхлый, тестоватый. На физкультуре особенно видно, тем более, в бассейне - живот нависает над резинкой и трясётся при беге. Хотя в школьном костюме , светло-сером, дорогой шерсти ( не пожалели родители для своего сыночка), он выглядит внушительно и важно, как маленький начальник. Лицо тоже полное, гладкое, только над верхней губой начали пробиваться редкие несолидные завитки. Когда он улыбается, то обнажаются мелкие белые зубы, достаточно ровные. Но улыбается он редко, а чаще хихикает, пытаясь придать своему смешку налёт ироничности. Он хорошо закончил седьмой класс, и теперь родители решили выполнить своё давнее обещание - свозить его на море, которое по российским меркам недалеко - всего пара часов лёту. В путь, в путь! Сумки и чемоданы, мамины новые отпускные платья, пляжные вещи и прочая ерунда - всё это собрано и уложено. Что такое несколько часов пути в цивилизованном обществе? Да ничего! Такси, асфальтированное шоссе, налаженные службы в аэропорту. Но Диму всегда волновала дорога, даже в совсем незначительных поездках к бабушке в деревню он всегда напрягался внутренне, ожидая чего-то необычного, праздничного. Поездка же на целых две недели к морю, которое он до этого видел только в кино, вселяла в него уверенность, что вся жизнь его должна неминуемо измениться, и что вот теперь, именно в этот раз, непременно поджидает его такой поворот судьбы, что захватит дух и останется потом неизгладимый след на всём, что случится с ним когда бы то ни было ещё.
Курортное местечко встретило их тропической духотой и знойным солнцем. Романтика ожидания однако мгновенно растаяла под натиском тёток, вербующих жильцов прямо у автобусной остановки. Поторговавшись, мать остановила свой выбор на небольшом сарайчике с тремя койками и возможностью готовить завтрак. Долгожданный отдых начался с банальной обыденности.
Каждое курортное утро приносило обычную скуку - умывание из садового рукомойничка, причём отец неизменно громко фыркает и разбрызгивает воду на пять метров вокруг себя; яичница с помидорами и чай, сготовленные на допотопном примусе, потом - пляж, где мать лепит на нос бумажный треугольничек и спит под зонтиком, а отец дует пиво и режется с соседями в очко. «Сынок, пойди искупайся... Димочка, погрейся, губы уже синие... Бутербродик!» Дима злился, ему виделся обман в таком раскладе вещей и выводила из себя родительская опека - под зорким маминым глазом ничего из ряда вон выходящего произойти просто не могло.
С боем он выторговал себе право выходить по вечерам одному и бродить по окрестностям, дав клятвенное обещание матери не заходить в воду. И ничего удивительного, что самым интересным для подростка, приехавшего на каникулы к синему тёплому морю, были именно эти отвоёванные два часа его вечерней свободы. Но заниматься в крохотном курортном местечке было, собственно, нечем. Иногда он заходил на дискотеки, устраиваемые в доме культуры, и пытался знакомиться с раскованными девушками в открытых пёстрых платьях, но те предпочитали кого-нибудь постарше и посмелее, так что Дима лишь потел и краснел, а по ночам снилось ему стыдное, и просыпался он с бьющимся сердцем. Потом полюбил прогулки у моря, и неожиданно для себя обнаружил чудное место, заливчик с каменистым берегом, который резко переходил в отвесный обрыв, а там, наверху , были остатки какого-то древнего строения - то ли замка, то ли крепостных стен. Берег всегда был пустынен, наверное, потому что из-за камней ни купаться, ни загорать не было здесь удобно. Вот сюда-то и приходил он почти каждый вечер, смотрел на воду, на садящееся солнце, бросал камешки в волны и мечтал о неясном, о том, что вот-вот должно было случиться. Ему не хотелось возвращаться в школу , не пережив какого-нибудь романтического приключения, тогда как он знал, что приятели его - рослый Загоруев и нагловатый Мерешкин наверняка припасут по парочке историй о покорённых ими сердцах. Они уже и в прошлый учебный год шёпотом рассказывали, ухмыляясь сально, о небольших, но несомненных победах. Дима и верил, и не верил им одновременно, но сам уже давно жил мечтой о чём-то, что непременно должно случиться, хотя и было непонятно - что именно и как. Кто будет она - та самая чудесная незнакомка, которую он так нетерпеливо ждёт, и с которой случится у него - что? Её ли видел он так часто в своих мучительных снах, когда она, накинув прозрачное покрывало, убегала от него, и золотистые волосы развевались в воздухе, и сверкали ослепительно белые ноги , мелькая икрами и круглыми пяточками из-под ткани? Никогда не мог он ни догнать её, ни разглядеть лица, но неизменно она возвращалась в его сны - всегда всё та же, неуловимая, волнующе-прекрасная. Во сне всегда казалось, что надо только догнать её, и сорвать покрывало, и тогда... Но догнать не удавалось никогда.
До конца отпуска оставалось всего два дня, и за всё время так ничего и не случилось, кроме обычных пляжных походов, купания, фруктов с базара, словом, размеренного и скучного отдыха. Дима, правда, загорел и стал казаться немного более стройным и взрослым. В предпоследний вечер он вновь пришёл на свой излюбленный потаённый пляж - попрощаться.
К удивлению его, место было занято. Девчонка , наверняка дочь кого-нибудь из приморских жителей, работавших, по большей части, в магазинах и кафешках и добавлявших хороший привесок к зарплате за счёт сдачи внаём сараюшек и пристроек, вроде тех, где расположилась Димина семья. Она взглянула на него и сверкнула белейшими, чуть ли не синевой, зубами, особенно яркими на фоне загорелого, тёмно-коричневого лица.
-Я твоё место заняла? Я видела, что ты любишь сюда ходить. Я тоже люблю. Так тихо тут, красиво. И всё кажется, что вот-вот из замка кто-нибудь выйдет в старинной одежде... Да ты садись, не бойся, я не кусаюсь!
Дима сел на безопасном расстоянии и искоса, незаметно стал рассматривать девчушку. Худенькая, в жёлтом застиранном платьице, открытый вырез которого открывал выступающие ключицы и доходил до того места, где в недалёком будущем будет, наверное, соблазнительная ложбинка. Пожалуй, ровесница. Платье держалось на таких тоненьких лямочках, что под ним явно ничего больше не было, и жёлтый в цветочек ситец прилегал прямо к груди (наверное, такой же смуглой, если она загорает без ничего, смутившись, подумал Дима). Короткие чёрные волосы вились крупными кольцами и были откинуты назад узким металлическим ободком. Лицо... Лицо было очень подвижным и худым, и первое, что приходило на ум для сравнения - юные гречанки с древних амфор. Короткий чётко очерченый нос составлял прямую линию со лбом, а глаза блестели огромными влажными сливами, оттенённые узкой каймой синеватых белков. Широкая улыбка, по-детски наивная, беспричинно-радостная, постоянно озаряла её милое смуглое личико.
Дима чувствовал себя поначалу неловко, но её непосредственность и весёлость растопили его смущение, и он подхватил разговор. Хотя рассказывала, в основном, она, всё время встряхивая своими короткими жёсткими кудряшками. Она успела поведать, что живёт с матерью, которая работает поварихой в столовой, что тоже закончила седьмой класс, и что им тут хорошо, но родственники зовут к себе в далёкий город, и обещают устроить мать там по знакомству в ресторан, и мать долго не соглашалась, а тут вдруг решилась, и скоро отъезд, и вот она ходит и прощается со своими любимыми местами, потому что в городе все важные, и дома большие, а моря нет, и кто знает, когда ещё теперь так посидишь... И всё чаще личико её обращалось к нему, и сверкали прекрасные ровные зубы в улыбке, и сливовые глаза возбуждённо блестели. Такая живая, загорелая, смеющаяся, она казалась смуглой иноземкой, островитянкой, спрыгнувшей на берег с причалившего судна под белыми парусами. У Димы, непонятно почему, закружилась голова, и он, сам себе удивляясь, как заворожённый, провёл медленно пальцем по её шее, и по ямке между ключицами, и немного ниже, и пальцы его впитывали тепло и гладкость её смуглой кожи. Внезапно замолчав, она откинула голову и затаила дыхание.
-Ты чего? -хриплым шёпотом выдохнула вдруг сквозь тёмные губы, за которыми прятались розовые дёсны и язык.
-Ты красивая...
-Правда? А хочешь, я покажу тебе путь наверх, к башне? Там есть ступеньки.
И, не спрашивая больше ничего, схватила своей узкой ладошкой его мягкую вялую руку и потащила за собой туда, где отвесная стена переходила в пологий берег. Она втянула его прямо в середину колючего куста, а он молча следовал за ней, как в тумане.
-Смотри... Только осторожно, а то не видно...
В слабом свете заходящего солнца он еле разглядел маленькие, шириной в ступню, выемки, идущие, видимо, до самого верха (столько дней ходил сюда и не заметил!) Она начала подниматься, легко и быстро, он, осторожно, за ней. Южное солнце садилось быстро, и, пока они добрались до верха, было уже почти темно. Вокруг разрушенной стены росла короткая жёсткая трава. На небо высыпали яркие крупные звёзды. Он дышал тяжело, то ли от подъёма, то ли от её близости, она же, спокойная и свежая, будто и не поднималась по крутизне, стояла, глядя куда-то вверх и всё приглаживала непослушные кудряшки ладонью. Он протянул руку и тоже прикоснулся к её волосам. Вовсе не жёсткие, наоборот, шелковистые и приятные на ощупь. Она полуобернулась к нему, и лицо её оказалось так неожиданно близко, и он не выдержал, объхватил её и начал быстро и неумело покрывать поцелуями щёки, ямочки на висках, уворачивающиеся мягкие губы, шею. Рука скользнула с плеча вниз, и вдруг по пути наткнулась на возвышение с небольшой и твёрдой горошиной посередине. Он охнул, колени его подкосились, и они вместе упали, покатившись по жёсткой траве. Она пыталась что-то сказать и слабо отводила его руки, но он словно обезумел, и, прижавшись к ней всем телом, молча и настойчиво вжимал пересохшие и ставшие жёсткими вдруг губы в ямку у основания шеи, в ключицу, и ниже, туда, где твердел этот восхитительный бугорок. Ослепительные радужные круги замелькали у него перед глазами... Защекотало где-то внутри... Он прижался к ней близко, близко, как только мог, и дрожащие руки замешкались неумело в складочках вдруг оказавшегося необъятным жёлтого платья... И тут... Совершенно неожиданно для него, непонятно почему, она оттолкнула с силой его руки и зашлась, сгибаясь напополам, в приступе дикого, истерического какого-то хохота. Его захлестнуло волной горячего стыда. Что, смеялась над ним, над его неумелостью, неловкостью? Она села, оправляя платье, и всё продолжала содрогаться от смеха, который не могла подавить, и пыталась сказать что-то, захлёбываясь и булькая, мотая головой, но он не слушал, вскочил в припадке бешенства, разочарования и опустошённости и помчался, не видя, куда, ломая по пути ветви каких-то кустов...
Через день они вернулись в свой город, вскоре начались школьные хлопоты, а там и первое сентября. Дима пришёл в свом красивом костюме, из которого пока не успел вырасти, загорелый и загадочный. Друзья тут же подошли к нему.
-Ну, что расскажете, сэр? - С ленивой усмешечкой спросил Загоруев, всем своим выражением давая понять, что уж ему-то самому есть что порассказать. Но Дима лишь улыбнулся иронично, и ничего не ответил.
-А у нас новенькая. Посмотри, какая цыганочка! - Продолжал приятель. Дима взглянул в указанном направлении. В коричневом платьице, большом не по размеру и потому неладно сидящем, с топорщившимся белым воротником, стояла худенькая смуглая девочка, явно растерянная среди необычного окружения, с непокорными кудряшками коротких чёрных волос, придерживаемым металлическим ободком. Она подняла глаза, почувствовав на себе взгляд, и оба они, как по уговору, сделали вид, что не узнали друг друга.