Об искусстве

  

   В картинной галерее было людно. Выставка модернистского художника, новатора, абстракциониста и, по мнению некоторых, гения, пользовалась большим успехом. Жан Пьер, так звали художника, привез свои лучшие картины, и не сходить на икону современного искусства было бы преступлением.

   Наталья, искусствовед по профессии, медленно бродила по залу с бокалом шампанского и разглядывала причудливые картины за стеклом. У некоторых она задерживалась ненадолго, у других - простаивала минут по двадцать. Девушку сопровождал сотрудник, Алексей. Он неплохо разбирался в живописи, особенно голландских мастеров, но истинной его страстью был модерн и абстракционизм. Собственно, именно Алексей уговорил Наталью посетить выставку.

   - А вот и сам художник, - шепнул на ухо Леша коллеге, легонько тронув ее за локоть.

   Жан Пьер, как понятно, был француз, среднего роста, где-то тридцати пяти лет. У него были карие глаза, темные вьющиеся волосы до скул, щеки покрывала короткая щетина, нос с горбинкой. Он пристально смотрел Наталье в глаза и приветливо улыбался.

   - Madame понгавиться этот кагтина? - осведомился француз, остановившись рядом и воззрившись на свое творение.

   Наталья немного растерялась. Не столько от внимания именитого художника, сколько от того, что тот говорил по-русски.

   - Да, интересный образ... Я бы сказала, гипнотизирующий.

   - А-а! - всплеснул руками Жан Пьер. - Ви совегшенно пгав! Как тонько ви ловить суть! Этот полотно я гисовать совегшенно без мысль, comprennent? Толко чистый, откгытый подсознания!

   - Да-да... очень интересно.

   - Madame позволит познакомить ей с несколько мой габот? - Француз широко улыбнулся, обнажая кривые зубы.

   Наталья устало вздохнула: природа наградила ее внешностью, отчего девушка нередко страда от докучания на подобных мероприятиях.

   - Ладно, - согласилась она, виновато глядя на сияющего Алексея.

   - О, благодагить вас!.. Итак... - Жан Пьер осторожно приобнял девушку и повел к следующей картине. На огромном белом холсте, алой краской было небрежно написано: "Un Monde".

   Жан Пьер благоговейно уставился на полотно, затем обернулся к Наталье. Искусствовед заметила, что глаза у художника влажно блестят. Видимо, картина много значила для него.

   - Это значит "мигг", - тихо сказал он. Наталья догадалась, что имелся в виду мир. - Белий полотно - это нашь жизнь, котогый ми писать, а кгасный... - он вхлыпнул, - это кговь, пголитый за мигг...

   - Интересно... - пробормотала девушка.

   - О, ви не понимать, - уловил ее скепсис француз. - Я писать этот кагтин свой кговь. - Он выдержал паузу, со страдальческим видом заглядывая Наталье в глаза. Девушка была немного шокирована и смотрела на модерниста с неким сочувствием.

   - Интересно... - повторила она уже изумленно.

   - Пойти же дальше, devant! - ладонь художника легла на спину девушки.

   Теперь перед ними была странная мешанина из цветастых мазков, желтых, белых, красных, синих линий, пятен всех цветов.

   - Это называться "Une passion", стгасть.

   Страсть, поняла Наташа.

   - Необычно... - она повела бровями, добавила: - много эмоций.

   - Oui! Экспгессия! - он вдруг замолчал. Поглаживая пальцами подбородок и хитро поглядывая то на картину, то на девушку.

   Наташа поняла, что француз сейчас что-то выдаст и не ошиблась.

   - У этот кагтин есть маленький секгет, - он кокетливо хохотнул.

   Наташе отчего-то не хотелось знать, но из-за вежливости она спросила:

   - Какой же? - и изобразила улыбку.

   Жан Пьер приблизился к ней, немного наклонился и тихо сказал:

   - Он написан необичный способ... м-м-м... как это по-гусски... не помнить точно... а, вот: он написан пиписьюн!

   Наталью словно утюгом по лицу огрели, так она отшатнулась от француза. Тот испугался резкого движения и тоже отскочил.

   - О, я понимать, ви испитать культугный шокъ, - успокаивающе сказал художник, расставив руки и направляясь к Наталье, явно намереваясь ее утешить объятиями.

   - Да пиздец... - вырвалось у Наташи.

   - Что, пгостите, не послышать?

   - Я говорю, молодец, сложная работа проделана, - она приосанилась, поправила пиджак и отступила на шаг, давая понять, что прикасаться к ней не стоит.

   Жан Пьер, однако, не отступал.

   - Конешно, для такой красивый и восхитительный женшина это непгивично, но искусство иногда пгинимать газный фогма!

   - Да, жертвы, все такое... - еще не совсем придя в себя, сказала Наталья.

   - Следующий кагтин не менее необичайный, - интригующе промурлыкал француз, походя к очередному полотну. На нем было изображено... нет, не изображено. Сдвоенные кружочки. По всей площади, десятки, сотни и, может быть, тысячи отпечатков...

   - Догадаться, что изображать? - Жан Пьер несколько раз передернул бровями, томно сощурившись. - Називать это "Jumeaux", близнецы!

   - Ебануться... - прошептала Наташа, залпом допив шампанское.

   - Не совсем понять вас, мой пгекгасный цветокь... Я потгатить много вгемени, чтобы гисовать...

   - Представляю... Послушайте, Жан Пьер, - заговрила Наталья, потирая лоб.

   - Да, мой ангель?.. - он приблизился на шаг.

   - Дело в том, что я искусствовед, - она взглянула художнику в глаза. - Понимаете? Я кое-что в этом смыслю.

   - Как хогошо, как кстати! - невесело и растерянно затараторил Жан Пьер. - И как ви оценить мой твогчество? - Он гордо вздернул голову.

   - Простите за прямоту, но, по-моему, это бред, - с облегчением сказала Наталья. - В таких случаях я всегда говорю художникам правду. Они должны знать мнение зрителя...

   Лицо француза недовльно исказилось.

   - По-моиму, ви ничего не понимать в совгеменный искусств! - он с обожанием уставился на свое детище.

   - Да, вы правы. В манере рисования кровью, членом и яйцами я профан.

   Француза это задело.

   - О-о! Что же ви понимать, а?! Кого ви понимать?!

   - Шишкина, Да Винчи, Айвазовского...

   - Фи! Аивасоски! Какой скука! Моге и волны и снова моге! И больше ничего, кгоме могя!

   Наталья усмехнулась, сказала вполголоса:

   - Ну да, концом куда проще мазюкать по холсту, чем писать кистью...

   - Что?.. А... письюн... Ви не понимать, ви не видеть мисль! Не заметить подтекст!

   - Мысль?! - повысила голос Наталья. - Какая в этом мысль?! В том, что ты клал на всех? Мыслитель нашелся...

   Жан Пьер запыхтел, размахивая руками:

   - Non! Non! Это есть стгасть! Стгасть мушшины! Ты девшонка ни чегта не знать в настоящий искусств! Non!

   Посетители стали оборачиваться, привлеченные криками.

   - Слушай сюда, художник... - Наталья бросила презрительный взгляд ниже пояса Жан Пьера. - Искусство, чтоб ты знал, начинается не от члена, а от сердца. Всосал, лягушатник?

   Жан Пьер заругался на французском. Но Наталья уже уходила, и была этому очень рада. К ней подбежал Алексей, толерантно оставивший ее с художником наедине.

   - Что случилось, Наталья Сергеевна?! Что стряслось? - сыпал он.

   - Ничего. Жан Пьер твой оказался мудаком.

   Алексей вдруг остановился, как пораженный, выдохнул сокрушенно:

   - Но ведь он же светило... гений...

   Наталья, остановилась, обернулась.

   - Гении, Леша, душу вкладывают в картины, а не... - она бросила скептический взгляд на разразившегося тирадой модерниста. - Словом, удачи тебе. Я поеду домой, мне еще дочке уроки проверить надо.

   ...Спустя месяц Жан Пьер вернулся на родину, и долгое время вел затворнический образ жизни. Его очень задела речь Натальи, оценка его творчества. А как любая творческая натура, Жан Пьер глубоко переживал нанесенную обиду. Оскорбление он принял столь близко, что не мог творить. Иногда он пил, часто курил голый, сидя на балконе и глядя то в небо, то на свой член, то на яйца. Но вдохновение так и не приходило.

   И вот однажды, терзаемый муками, он на четвереньках - сам не понимая почему - добрался до мольберта, на котором вот уже много времени покрывался пылью чистый холст. Жан Пьер иступленно уставился на полотно, будто завороженный. Он вдруг схватил пачку сигарет на столике с красками, прикурил и вновь пристально посмотрел на желтоватую ткань. Внезапно его глаза округлились, рот приоткрылся. Он схватил тюбик коричневой краски, выдавил содержимое на палитру, затем вымазал в маслянистой жиже указательный палец и сунул его себе в задний проход. Некоторое время художник не двигался, словно боясь что-то спугнуть. Потом медленно извлек перст - он был все так же шоколадного оттенка, хоть и меньше, - и поднес его к холсту. Рука будто сама выводила буквы. Когда краска на пальце заканчивалась, мужчина вновь повторял нехитрую схему. В конце концов, закончив писать, он счастливый повалился на пол, глубоко дыша. Без сомнения, это был шедевр.

   На холсте неровным почерком, аляповато, значилось: "Une vie c'est un caca".

   Что значит, как не сложно догадаться, - "жизнь - говно".