Аннотация: Половинка сказочки, черновая. Осторожно, псевдо-сказочный стиль! Немного отредактировала, но там еще много чего править надо, да и дописать пора.
Смерть Забавы Несмеяновны.
- Пойдешь!
- Не пойду!
- Пойдешь!
- А вот и нет! Не заставите!
И шиш батюшке кручу. Он от негодования аж на кресле, троном прислугой обзываемом, привстал и перстом в меня указывает. Покраснел, как помидор, слово молвить не может. Рядом маг придворный головой качает, да сам и виноват, нечего было меня магической школой манить, кабы не она, давно бы уж и замуж выдали, и за вышивание ненавистное в светлицу посадили. А так, отучилась пять лет, всего-то три годочка и осталось, после бы и сам батюшка-царь не указ. Но, увы, до диплома не дожить мне в спокойствии. Старшая сестрица в монастырь святой подалась, дабы от сватов отвязаться, я, как имеющая магический талант и потому ненаследная тоже подлежу святой земле, или рыцарю встречному-поперечному. Издавна у нас в Тридесятом царстве-государстве заведено, коли девица с умением искустным к невидимому, отдают ее либо церкви, либо замуж за колдуна или рыцаря, чтоб по определению жену молодую перевоевать смогли. Да только не светит мне колдун, где тут в глуши его сыскать. И за такую буйную всяко не пойдет, про мой характер не легкий баи бают да сказки сказывают. Самое-то обидное, если младшей была, никому не помешала бы, и жила б до конца жизни в почете, в уважении. Однако матушка на последок обрадовала, Глаша на свет родилась. Теперь я пока наперед нее замуж не выду, ей век незамужней куковать, а она принцесса последняя, наследника должна батюшке принести, сыном боги царя не одарили. Не стала я дожидаться привычных речей да щей из батюшкиного рта летящих, развернулась на каблучках и в пошла куда глаза глядят. Лицо перекорчила, чтоб служанки под ноги не совались, брови нахмурила, сама лечу, куда не замечаю, коса медная сзади пол метет, углы оббивает.
Остановилась я только у самого острога где узники маются. Спиридон с алебардой стоит, двери подпирает, меня увидал, подбоченился, зыркнул, и давай ус браво накручивать.
Сама думаю успокоиться надобно, с детства я в узилище прятаться любила, тут каждый закуток знаком, и лягушки, опять же, знатные. Не досуг до них сейчас, но Спиридону того не объяснить, проще ими отговориться.
Отпер воротца служивый, меня пропустил и вслед покричал, чтоб к дальней клети не ходила, зело там злыдень опасный сидит, пока его ловили пол-отряда полегло, и окромя того пятеро при смерти, никак грань не пререйдут, кричат, мучаются. Пообещалась я заветное место обходить, а у самой ноги так и несут на злыдня того посмотреть. Дружина у бати знатная, дюжая, больно охота поглядеть, каков воин тот на вид. Пришла я к клети, да диву даюсь. Висит за решеткой на цепях зверь - не зверь, человек - не человек. Две руки, две ноги, портки широкие алые, по голой груди жилы змеятся, за спину убегают. Коса потолще моей за спиной на пол свешивается, угольная, как шахта в старом руднике заброшеном, что мне в приданое дают. На руках когти зверя дикого загибаються, и вся фигура, будто пеплом запорошена, сам вроде кожей темен, а порошок наружний его светлее делает, бледен узник как смерть, и худ зело, видно долго у батюшки гоститься, раны глубокие торс иссякают. Любопытство взяло, и к пленнику толкает, тот гостью не видит, висит с глазами закрытыми. Взяла я, ключами со стены отперла острог, подошла в плотную. Палец в пыль на коже опустила, провела легонько. А узник возьми, да глаза и открой. Я как тот взгляд увидала, на три локтя сразу и отпрыгнула. Синий взор такой напервой встречаю, а зверо-человек, меж тем слово пытается молвить:
- П-п-пить...
Не сразу я слова разобрала, а как поняла исполнять не поспешила. Чуден образ пленника, не человек он вовсе. Такому воды нальешь, и только кончик косы потом и увидишь, улетит, спасибо не скажет. Ковш рядом в издевательстве стоит, колодезной водицей студеной манит, косит мужчина на него синим глазом. Я тоже не изверг, смекнула, что запорошен он антимагическим зельем, что восстановиться ему не дает, того и гляди, помрет богатырь от гостеприимства царского. Не постеснялась я руки измарать, стерла всю пакость блеклую, вылечит себя и то хорошо. Неотрывно синеглазый наблюдает, за каждым резким взмахом дергается. Раны трогать я не стала, коли стража перевязь увидит, посечет пуще прежнего, а так и сам очухатся, ежели жить захочет. На последок смилостивилась я и глоток воды отжалела, завтра, говорю, проведать приду.
Затворила узилище тихонечко, пару лягушек изловила и в терем отправилась, мамок-нянек исподволь пытать, кого батюшка неволить изволил. Вышивание на руки взяла, чтоб подсластить настроение старушки Авдотьи, пальцы колю старательно а сама разговор завожу о нелюдях поганых, кровь честному люду портящих. Нянюшка разумом лишим не обижена, как на духу все выкладывает, дескать назад недалече царь изволил колдуна черного поймать, некроманта по ученому. Тот мимо проезжал, да в гости пожаловал, наш магик его как увидел, будто бес в него вселился, батюшку подговорил гостя опоить смерным зельем и в оковы заковать. Гость однако дюжий попался, ядом не потравился, лишь ослаб немного, пол дружины положил, пока его схомутали. С тех пор в темнице сидит, крыс кормит. Помирать не помирает, убежать не может. Дружинники, что его по покоям ловили те что сразу не отошли теперь мучаются, помереть не можут. Лекарь уж с ног сбился, такого, говорит, не видывал. Странно мне речи такие слушать, не за что получается полонили и смерти предать хотели. Колдуна нашего и самой иногда за скудоумие прибить хочется, да не царевнее это дело. Надобно выручать собрата из темницы, некроманты тоже маги, я девица ученая, знаю, что у них образование получше моего будет, колдунов темных хоть и мало, да учат их до смерти. Каждый божий день старухе с косой в глаза смотрят. С батюшкой переговорить надобно, вдруг одумается, отпустит сам узника.
Бросила я пяльцы с шелком белоснежным и травой-муравой на ежа кривого похожей и пошла батюшку пытать. И вовремя то как подоспела, слышу, за дверью в покои отцовы ведуться разговоры секретные:
- А точно зелье то подействует, а то ручка у дочуры тяжелая, не приворожиться, так приложиться по спине старческой. Али в гада ползучего обратит и нотации слушать заставит. Сам говоришь, с Забавой не сладишь, вдруг она про зелье прознает?
Батюшкин голос узнала я, ну, думаю, держись пень старый, дочь единокровную спаивать! Потянулась было к двери, но одумалась, послушаю ка лучше о чем бают, и против баюнов оберну вкругорядь. Слышится мне голос тоненький да дребезжащий, никак, с колдуном темное дело задумал.
- Не боись, царь-батюшка, не распознает приворота Забава. Я яблочко подтравлю, а ты карзинку ей передашь, от послов заморских скажешь гостинец. Схрумкает лебедка яблочки и за сына моего по своей воле не пойдет - побежит. И тебе выгода и мне уважение.
Я только зубами и скрипнула. Хорошо они с яблочками придумали, их я пудами грызу. И от отца родного подвоха не ожидаю... С той стороны тем временем папка судьбу мою подписывает, с колдуном во всем соглашается, пора, дескать, с рук меня сбывать, а то скоро уж девятнадцатый годок стукнет и все, только в монастырь и годна буду. А там колдовок зело не любят, мракобесов день-деньской изгоняют хлебными крошками, водицей студеной да работой черной. Ну погодите у меня, голубки, устрою вам яблочки!
Воротилась я в покои и чем занять себя не знаю. Мысли в голове что лягушки в вазоне скачут. Как себя спасти? С яблочками не удасться, иное измыслят, не проверять же всю еду на привороты. И про узника ничего не узнала... Хорошо ему, за муж насильно не выдают. Так и не надумав ничего легла ночевать, утро вечера мудренее, авось и надумаю чего завтреца.
Видно не про меня те присказки складывали, утро муторнее вечера показалось. В изголовье кровати карзинка витая стоит, румяными бочками наливными красуется. Потянула я руку, да вовремя себя одернула. Заказаны мне теперь яблочки, коль за рябого сына колдуна идти не захочу. Кликнула я мамок-нянек, одели меня быстро, косы заплели и по углам заново попрятались, раз царевна не в настроении, лучше от ее взора отворотиться, дабы под горячее словцо не попасть. Мне то на руку, сапожки мягкие одела, чтоб каблучки не стучали и побежала потайными ходами-переходами в придворную лабораторию колдовскую ингридиенты путать, пусть знает, как на царевен беззащитных привороты пускать. Мне туда обычно ход закрыт, только в школе магической и можно отвести душу, наш сморчок девиц к себе на рабочее место не пускает, я, помню в подмастерья просилась, так он слюной сверху донизу обрызгал и отцу на руки сдал, чтоб к нему не совалась и думы думать мужние не мешала. Сейчас каникулы, нигде не помагичить, а на учебу видно не судьба в этот раз вернуться, с друзями верными нормально не проститься. Перемешала я склянки-бутылки и завтракать пошла, сама лоб хмурю, думаю, как угощаться с общего стола кушаньями. Батюшка сегодня с утра пребывал в настроении хорошем, на меня все косился, пришлось яблочки дареные нахвалить и каше манной поковыряться для виду. Приворота видно быстрого никто не ожидал и меня оставили в покое, я только косой на последок стул стегнула и побежала в темницу, узника проведывать.
Спиридон на посту не сменился пока, проскользнула я за новыми квакушками, без промедлений в дальний острог побежала. Гляжу, сегодня пленник лучше выглядит, совсем на человека похож стал, когти исчезли. Раны подзатянулись, синие глаза смотрят изучающе, насмешливо. Оробела я под таким взглядом, да виду не подала, решетку отперла да вперед ступила. Закован он, а страх от чего-то все равно до костей пробирает.
- Как звать-величать тебя, гость горемычный?
Задала я вопрос, а сама к ковшу подступаю, напою еще немного, если и убежит, так тому и быть, не по чести его изловили, не по чести и ноги уносить. Смотрит на меня узник, молчит, только в улыбке клыки острые показывает. Ну да мне такого ли бояться, у меня соседка по комнате в школе оборотниха, милейшей души нелюдь. Поднесла я плошку с водицей, нарочно о зубы оскаленные стукнула. Не слова не сказал синеглазый, но водицу всю до последней капли заглотил. Смотрит на меня, не был бы так горд, сказала бы, что просительно. Но не отпущу так сразу его, перебъет еще пол-терема, кровь на душу возьмет. Лучше расскажу ему про жильцов верхних, авось подумает и невинных бить не захочет, от мести откажется и так уйдет. Хотела про домочадцев поведать, да сама не заметила, как увлеклась и про себя рассказывать начала, про сливы в саду, которые зеленые - самые вкусные, потому как ворованные, про батушку, недалекого умом но зато милого сердцу и родного, про матушку, этот мир покинувшую и про будни учебные в школе магической. Собеседник мне попался верный, ни слова поперек не скажет, не перебьет, не поправит. Хватилась я, когда эхо топот донесло, и верно, засиделась я, пора и честь знать. Выбралась из темницы, дверь затворила и с узником попрощалась. Осталось быстренько лягушек подол насобирать и на верх поспешать нарочито громно ступая.
Спиридон на выходе красен как рак стоит, почище самовара булькает, утешила я служивого кренделем из кармана, повинилась. И пошла на кухню у поварихи булочек выпрашивать, с утра окромя каши во рту ничего не было. Наелась я пирожков прямо с протьвеня, блинчиками пузатыми с мясом запаслась, а когда хозяйка отворачивалась сыра кусок стянула. Будет пленнику гостинец. В светлицу снесла заначки, а после в боярий зал воратилась, перед взором батюшкиным помелькать. Про Микушку, сына колдуньего, вскользь не забыла спросить. Батюшка рад-радехонек, а я про себя мину кривлю, век бы того не видеть, но пока чего не придумаю, придется привороженную изображать. Только бы он сам на пути не попался, а то мигом в глаз засвечу, тогда великой любовью не отговоришься...
Делать в царевом тереме нечего, так и тянет в темницу на синеглазого поглядеть. Да не гоже целый день у него коротать, собрала я гостинцы, чернавку кликнула. Собралась к сестрице старшой в обитель, проведаю, как она, может, чего присоветует, она у нас всей семье голова.
До прихода божьего у нас рукой подать, так что вскоре сидели мы с сестрицею и чаи гоняли, разговоры девичьи вели.
- Ты, Малинка, - обращаюсь к сестрице по давнему, - присоветуй, чего мне делать, сама не можу удумать ничего дельного. В монастырь мне нельзя, там меня, что куры лапами загребут, за муж за рыцаря не пойду, он учиться не отпустит, а магиков, здоровых умом, да на такое чтоб решились днем с огнем не найти. Про Микушку негодного и не вспоминаю, засадят в терем и сиди день-деньской за пяльцами да портками в цветочек аленькай.
Сестрица моя хоть и монахиней обратилась, да острый язык при ней остался:
- Забавушка, ты, верно, с косой весь разум порастеряла. Есть у тебя в темнице молодец-колдун, есть свадьба навязанная, вот и договорись с ним полюбовно, ты ему свободу от кандалов, а он тебе - от семейной жизни. Кольца мужнего на нем не видала?
Головой трясу, не видала. И как только сама не додумалась? Не иначе, свадьба все перемкнула... Да только если узнает он, за что свободу покупает, как бы в кандалах век коротать не предпочел. Хитрость тут надобно придумать, чтоб не отвертелся. Сестрица умница сразу мое сомнение узрела и удумали мы план, по которому и так и этак колдун темный не отвертиться. Поблагодарила я сестрицу-разумницу поясно и домой отправилась. А перед сном мышкой серой обернулась да в узилище прошмыгнула арестанта расталкивать. Бесстрашно водицы еще немного дала, и как он спать в распяленном состоянии умудряется? Вернулась в спаленку а сама дрожу. Синие глаза из головы не идут, а ну как догадается, что я замыслила? Из дому бежать жуть как не хочется, это уж на последний крайний случай остается, учеба в школе платная, сбегу, монетки кто будет отсыпать на девчачий каприз? А если за муж выду, смогу на приданое доучиться, осталось всего ничего, синеглазого вокруг пальца обвести, и следить, чтоб до поры до времени сам не сбег. Только б он не мужним оказался, а то мало-ли, кольцо и снять могли...
Солнце утрее встало уж давно, а я все в светлице лежу и думу думаю, на яблочки травленые смотрю, надо б их скормить кому, пока батюшка с проверкой не наглянул. Сказанно, сделанно. Оделась сама, косу заплела, карзинку подхватила и тайными ходами на скотный двор вышла, вижу, хрюшки рылами двор перерывают, несметные сокровища ищут. Угоститесь-ка, милые, яблочками! За пол-лучины карзинка опустела, хряки головами трясут, ушами хлопают - понравилось угощение, добавки просят. Посмеялась я, да на кухню поднялась сыров пожевать, в подол свежий кусок спрятала - вчерашний мыши за ночь уперли, а что отсталось, то понадкусали на совесть, негоже пленника тем травить. Молочка крыночка заветная отыскалась парного, пирожки свеженькие в узелок стянула, и меж подолами юбок в кошели все верно спряталось. Батюшка по дороге на 'охоту лягушачью' хмурый попался, нос к носу с ним у темницы столкнулись. Квакушки как всегда меня выручили, а уж когда попросила на ужин Микушку позвать, давненько дескать его не видывала, батюшка вовсе расцвел, все расспросы прекратил и побежал колдуну докладываться. Эх, недалекий у меня папочка...
Стражник сегодня новый стоит, молодой, да глупый, ему и говорить не надо, за чем в темницу царева дочка гуляет, ему улыбнись, глазками стрельни - он и за тридевять земель отпустит, ковровую дорожку до конца расстелит.
Вошла я в узницу, смотрю, а спаситель мой будущий весь как золой запорошен, глаза закрыты и будто дрожит весь. Кинулась я к нему, на коленки упала прямо в ноги. За что же его так батюшка не любит, колдуну без магии хуже всего на свете, так и с ума сойти можно и от истощения помереть. Ну, не посекли по новой, и то хорошо. Оторвала я от нижней юбки кусок подола, смочила водицей и давай серую пакость стирать. Батюшка от души сыпал, в волосы забилась мука, а как вода попала и совсем склеилась. Все оттерла, а он все в себя не приходит, коса за спиной деревянеть начала. А ну как ему волосы для волшбы нужны? Переборола я страх подошла совсем вплотную и косищу тяжеленную вперед перекинула. Ногти все попереломала, пока расплела, и в ковше размочила, но вскоре дело на лад пошло, бочка наполовину опустела, а коса уж заново переплетена и чистотой блестит, шелком под пальцами переливается. Залюбовалась я чернотой мягкой, сижу и кончик в пальцах кручу, нос себе щекочу. Смешно мне стало будто лучик солнечный на лицо попал, засмеялась я заливисто. Эхо гулкое подхватило и понесло по коридорам, испугалась я, втянула голову в плечи. Будто запамятовала, где нахожусь. Гляжу, а синие глаза сверху неотрывно наблюдают, я косицу черную тот час оставила, аккуратненько за спину перекинула и давай перед ним на пол каменный добычу выкладывать. А сама тем временем рассказываю, как добывала. Покормила я своего молчаливого друга, попоила, гляжу, уж румянец на нем появляется. Посидела я еще рядом, порассказывала про жизнь свою царевнову и уходить было собралась, как он вдруг изволит слово молвить:
- Дар.
Я только низкому да певчему голосу подивилась. Чего, Дар, интересуюсь. Зовут его Даром оказывается. Улыбнулась я довольно, склянки подобрала и была такова. Весь день деньской как на крыльях летала, план мой спорится, орешек мой потихонечку колится! Даже вечером в сторону Микушки не плевалась, не ругалась, а милостиво улыбалась.
Так и повелось изо дня в день, перед батюшкой помелькать, про Микушку припомнить да сызнова на кухню и в подземелье. Лягушки ныне весь задний двор заполонили, а я все новых приношу. Надо бы с кухаркой договориться, слыхивала я в академии, их готовить можно и ко столу подавать, в странах заморских это деликатесным и пользительным кушаньем считается. Рецептиком бы еще разжиться. Дар почти всегда молчаливый, про него так ничего я и не вызнала полезного, окромя того, что он и правда некромант, да не женат вроде. Раны его все затянулись, ровная гладкая кожа груди теперь белела полосками плоти рассосавшихся шрамов, смотреть на него по правде было одно удовольствие, не то что наши богатыри в пудах железа и запахом доброго коня, будто не они на нем, а конь на них самих бравирует. Несколько раз за следующую неделю приходилось смывать магический порошок и промывать косу, Дар не на что не жаловался, я осмелела в конец и мазью специальной запястья под оковами смазала. А однажды от стенки каменной его отодвинула и за уборку взялась, место-то отхожее у него тут же, все при нем. Я девушка не стыдливая, работой не брезгую. Сильно тогда упарилась, но до вечера все закончила. Ветошь сверху накидала, чтоб заметно сильно не было, Дара потом от пыли поднявшейся оттерла, напоила, накормила и вечерять ушла.
Микушка тем временем совсем освоился, рядышком садиться, по хозяйски поглядывает, руки только что до стана девичьего не тянет. Повезло, сообразительный, я и так из последнего держусь, сквозь зубы улыбаюсь, пора и заканчивать, пока батюшка первым начало не положил, все замыслы мои не смял. Сама разговор постылый завела, нет-нет, на Микушку преданно кашусь, и сызнова на батюшку.
- Папенька, а не раздумали ли вы меня замуж выдавать, я уж и жениха присмотрела.
Батюшка услыхал, сидит с колдуном-ведуном руки потирает, ах ты ж, думаю, родитель, с рук чадо сбыть рад любым способом! Молвит батюшка степенно, всем боярам в пример, бороду со щами вездесущими оглаживает.
- А чего бы и не выдать, свадебку давно все ждут, повариха жалуется, что пир горой закатывать нет поводу. А тут, чем не повод! Расскажи скорей, кто избранник твой?
Угу, думаю, так вам и скажи, соловьям-разбойникам, вмиг без жениха останусь!
- Я, - говорю, - при всех завтра объявлю, ты уж батюшка обяжись, что по любви и согласию моему отдашь меня.
А сама глазки на сына колдунова скашиваю, дескать тут и думать нечего. Крякнул батюшка на девичью блажь, но согласился, подвоха не почуял. Полетела я в горницу на крыльях, осталось половину задумки обустроить, и дело будет сделано, что комар носу не подточит. Обернулась я полевкой малой и к Дару поскакала. Кошек всех дворовых по пути пораспугала, от ботинка стражнего увернулась и перед взором некромансера предстала. Не стала я вокруг да около ходить, а предложила сразу от оков его избавить и от преследований моего батюшки. Отца то Дар не боиться, однако же сбежит сейчас, а кто скажет что в следующий раз его так же не поймают. Тцарство наше не шибко малое, с соседями дружим, а коли батя чего захочет, из рук просто так не выпустит, и соседи подмогут. Смотрит на меня Дар и щуриться, подвох где спрятан не знает.
- Щедрая ты сегодня,- говорит, - на подарки. От меня чего в ответ попросишь?
Я из заначки сыр вытаскиваю и в рот ему засовываю, пусть жует лучше, чем вопросы задает. Не на все надобно ему ответы знать.
- Мне много не надо. Только школу магическую закончить и чтоб семье моей и королевству ты не мстил. И коли спросит чего у тебя мой папенька, обещай 'да' ответ дать и потом от слова не отступаться. А на какой вопрос, я тебе знаком покажу, но это только чтоб тебя из темницы вытащить, мне самой то без надобности. Если согласен на такие условия, я завтра папеньку упрошу.
Дар сыр жует, на меня поглядывает, я в косице распутанной кутаюсь, после мышиного облика в неглиже всегда оказываюсь, хорошо волосы все укрывают, негоже перед мужчиной в голом безобразии щеголять. Усмехнулся Дар своим мыслям, однако согласился, обещание дал нерушимое, колдовское. Я ему тоже в ответ обещала, пусть знает, что царевны народ честный, все без обмана. А за недоговорки я ответа не держу. Мне главное что обещано исполнить, а уж как, то мое, царевново, дело.
Воротилась в светлицу, легла на полати, да все не спиться, синие глаза в темноте мерещаться, к себе влекут, встает перед взором грудь стальная, белесыми змейками усеянная. Жарко мне стало, одеяло скинула а сама думаю, каково оно, там - замужем? И спросить не у кого, все чернавки немужние, мамки-няньки старые, уж и не упомнят правды, а полуправды где угодно наслушаться можно... Мне бы только доучиться, а там и с замужеством разберемся, договоримся. Дар у меня умница, богатырям тугодумным не чета, сынкам колдуньим на загляденье, хоть и молчал почти, да по тому молчанию сказать можно поболе красноречия иного. Мне мужа не надобно, ему, жены такой, надо думать, и того подавно. Поживем для вида в одном тереме до осени, а там, глядишь и учеба начнется, на целый год укачу до следующего лета. А летом что будущим, потом скумекаю. Так я и заснула под синие глаза и свои немудреные мысли.
Разбудил с утреца звон колокольный, мамки-няньки в горницу вихрем ворвались. Коршунами вокруг меня вьються, в одежды праздничные укутать норовят, а вместе с тем умыть, волосы уложить и свеклой щеки натереть. Взвыла я зверем раненным, половину выгнала, да куда там, тут же поболе набежало. Все вокруг ругаются, причитают, с обручением поздравляют, Микушку добрым молодцем нарекли - даже почти не морщаться. Я только про себя посмеиваюсь, будет вам Микушка! Шиш ему на всю... все лицо благородное! Закончили старушки с причитаниями-убираниями, меня к зеркалу подводят. Смотрит со глади серебряной чудо чудесное, вупырь белесый со щеками кровавыми и патлами нечесанными. Губы отчего-то синие, веки фиолетовые, врови сиреневые, платье обрывами лоскутными свисает. Не было бы стульчика, на пол бы ну совсем не по царки грохнулась.
- Это что? - Говорю-спрашиваю.
- Мода это нонче такая, - мне объясняют, - коли жаних не побежит, значит всю жизнь душа в душу проживете. Для меня, неосведомленной, старались. Сбежит Микушка, и ладно, а выдержит, почет ему и уважение.
Посмеялась я и мыться пошла. Не про него такое счастье, а коли Дар побег устроит мне туго придется. Привела я себя в порядок, косу вокруг головы короной пустила, на спину оставшееся свесила. Пообрывала лишние ткани обрезы и недурственно в итоге получилось. Увидали мамки-няньки, сызнова причитать кинулись, красоту отдавать в те руки не хотят. Утешила бы я их, но не во время пока, потом и сами все увидят, разузнают.
Вышла я в зал, где гостей именитых принимают - стол накрыт, бояре вчерашние все сидят, Микушка ненавистный разоделся в пух и прах, рядом с батюшкой моим сидит, грудь колесом держит. Колдун из бокала вино зимнее цедит, покровительственно на меня и на сынка поглядывает. А батя мой, как всегда, заливает. Поддерживает отечественного производителя, значится. Обвожу всех взглядом ястребиным, ну, пора вам тут побегать, телеса порастрясти. Вопрошаю папеньку голоском медовым:
- А что, папочка, жениха моего не пригласил ко столу боярему?
Не понял родитель сразу, на Микушку указывает, дескать, вот жаних - люби и жалуй. А колдун не дурак, сразу беспокоиться начал, сыну под столом пихнуть пытается, внимание привлекает. Но куда там, ему не до того сейчас, он за построением важности и полк вражий под носом не заметит.
А я ножкой топаю.
- Ошибся ты батюшка, сидит избранник мой во клети да под замком в подземелье темном. Обещался ты по любви меня выдать вчера? Обещался же?
Батя под градусом родным кивает, на бояр косится, а те присмирели, у меня все честь по чести.
- Коли обещал, так выполняй. Избранник мой, Дар - некромант, коего ты под землей в кандалах держишь. Только за него пойду, а коли его со свету сжить попробуешь, на весь мир тебя ославлю, всем расскажу, что ты царево обещание на держишь!
Оглядела на последок бояр грозно, никто возразит не смеет, на царя поглядывают, а тот смешной сидит, лицом белый, как я-умертвие недавно, нос красный-красный, губы в нитку стиснуты. Ну ка батюшка, что поперек своего слова поставишь? Батя ожидания оправдал: достал скипетр из-под стула, да как по столу им грохнет! Полетели ошметки капустные квашеные по боярам-толстопузам, колдуну по лбу скипетр, удар не переживший, в лоб отскочил - печатью, мышами погрызанной, отпечатался. Взвыл колдун, на спину со стулом опрокинулся, за больное место схватился. Сынуля его отошел, на выручку кинулся. Тут и бояре всколыхнулись, забегали, казначей сидит с усов капусту слизывает, за новой тянется, распробовал, видать.
Носятся все, кричат, батюшку с колдуном отпаивают, а я сижу себе и пирожки чернавкой тайком с кухни принесенные лопаю. Дара сегодня на кухню свожу, познакомлю с благодетельницей, он пирожки ее нахваливал. Долго ли, коротко ли, бояре успокоились, отца-батюшку отпоили, он весь теперича красный сидит, два слова связать не может. Колдуна с отпрыском увели от греха подальше и от дальнейшего выяснения кто прав-виноват.
Поднял батюшка взгляд тяжелый, лишь одно слово и молвил.
- Ведите.
Поняли стражи все, за мужем моим побежали. Я только в догонку и кинула, чтоб целого привели, а то знаю я их, родимых и радеющих. Обратно быстро воротились с Даром посередке. Руки закованы в железо хладное, ноги гирями скованы, гири те стражник несет надрывается, чтобы мраморы заморские не царапать. Стоит Дар перед батюшкой, глаза от света дневного щурит, запястья разминает. Вояки со всего дворца сбежались, по кружочку рядом стали, мечи ратные оголили, того и гляди ударят. Усмехнулся Дар на это, но повода напасть не дает, знает, в оковах не сдюжит со всеми, массой задавят.
Смотрит на него батюшка, пытается грозно, а не выходит, Дару и пытаться не нужно, его тут и бояться, и уважают сразу. Бояре громогласные притихли, за обстановкой наблюдают, смотрят, как дело сложится. Решила влезть я, покуда никто никого в дорогу дальнюю, заковыристую не услал. Растолкала стражников, и пока вояки опомниться не успели, на плече у некроманта повисла, ух, высокий он однако, на стене и не понять было. Улыбнулась я искренне синим глазам и к батюшке обернулась.
- Вот и избранник мой.
Скипетр у бати отобрали, но рука его сама под кресло поползла, чей-то старый сапог замшевый, молью поеденный, на скатерть грохнул. Бояре уж наученные пригнулись, а казначей снова с усов листы капустные снимает, от икры в носу отфыркивается. Слово царь поперек не сказал, но и не подтвердил ничего, не в состоянии видно его величество. Бояре ближние на себя ответственность взяли, слово магическое испросили, чтоб от свадьбы не сбег и расковать велели. Я для виду вокруг восторженно попрыгала, да только с жениха оковы спали, сразу в светелку его утащила. Вымыться поди перво-наперво хочет, а потом и разговоры заводить. Велела я чернавкам воды натаскать в бадью собственную, травки лечебные кинула, мыла-шампуни заморские выставила, полотенца с халатами повесила. Загнала Дара в комнату, а сама пошла про баньку справляться и портниху кликать, пусть подберет чего для зятя тцарева подобающее. Бегу по дворцу, прислуга, что мышки от кошки прыскает, радостно мне на душе, так что петь хочется. Устроила жизнь свою, дело за малым осталось - свадьбу сыграть и от батюшкиной длани тяжелой схорониться. Сам Дар толи не понял ничего, толь на удивление смирился безропотно. Но скорее уж первое, мало ли кем я его на свадьбу приглашаю... Мужчины, я знаю, к этому очень серьезно относятся и обычно избежать пытаются всеми силами.
Наведалась я к швейной мастерице, девок посмышленней позже попросила, и сразу отобрала на глаз, что подойдет всяко, пока остальное не подгонят. На кухню за пирожками забежала и молочком, вина молодого из погреба вытащила, и про баньку деде напомнила, будет вечерком Дару счастье березовое, Дымук худенький, щупленький, а веником так отходит, на тот свет вне очереди попросишься. Набрала я полный короб, повариха как увидела, руками всплеснула, начала богам жаловаться, что девка-то от любви великой к сыне колдовскому умом повредилась.
- Я, - отвечаю, - не за того замуж собралась. За некромансера заезжего, он ваши пирожки обожает, зайдем сюда скоро. Шибко он после гостиприимства царева голоден.
Обрадовалась женщина бесхитростно, сказала, давно пора было обоим колдунам по рогам настучать, и пошла тесто на пирожки замешивать, любит она потчевать благодарных едоков. А я плетенку подтянула на локоть и в покои поковыляла. И хоть бы кто помочь предложил, так нет, все по углам рабегаются, стражника не одного по всему пути не встретилось, будто тают они предо мной что снег на солнце. Иду к покоям, а перед дверью самой толпа собралась девичья, в скважину замочную пролезть глазом пытается. Я рядом присела, со спины тихонечко спрашиваю, видать чего али нет?
- Тс-с-с, - это мне не оборачиваясь чернавка говорит, - барыня услыхает, всех разгонит. Молодец там в покоях лежит, да такой... Такой...
Какой такой, сама должна измыслить, девки у нас точно барыни образованней по молодцовой части. Послушала я про достоинства даровы, поразмыслила о благополучии семейной жизни, а после чернавок окликнула, дверь отперла и перед носами любопытными захлопнула. Гляжу, Дар на кровати моей раскинулся, прямо в халате спать увалился. Дверца низенькая в комнатку с бадьей открыта, портки на бортике постираные висят, вода пенная по полу розлита, ковш посередке болотца плавает. Может и красивый, однако все равно порось. Скликнула я пару чернавок посмышленней чтобы все убрали наскоро, а сама уселась рядом на кровать и на суженного смотрю. И правда ликом не прост. В подземелье-то от света факела почти и не видать ничего было, а тут, во всей красе. Лицо узкое, брови в разлет, уста будто сахарные, волосы мокрые по кравати рассыпались, змеями угольными на покрывалах лежат, на пол свешиваются. Достала я мазь лечебную и давай следы от кандалов на ногах и руках смазывать. Быстро на нем заживает, ни одной ранки кровившей нету, везде только кожица розовая, нежная. Погладила я запястье поврежденное и далече что делать не ведаю. Все устроила, все по моему деется, а деть куда себя не знаю. Муторно мне на душе стало, как подумаю что некромант от меня убежать вздумает, так обида берет. Он-то рядом девку не потерпит, жену навязанную подальше отселит и будет жить не тужить. А мне с ним интере-е-есно...
Бросила я думы нелегкие, руку на кровать осторожно положила и сверху покрывалом накрыла, пусть поспит, перед батюшкой похмельным вскоре ответ держать силы понадобяться. Поставила я вино с пирожками на стол рядышком, одежду рядом положила, дверь на замок закрыла. Чернавки строгий наказ получили никого внутрь не впускать, а ежели наружу кто запроситься, меня кликать. С тем и ушла. Вечерять уж стало, когда меня молодец папеньки к ужину позвал, и не одну, а мужа грядущего просил прихватить. Изволил родитель с зятем познакомиться. Застенков ему мало было, не успел назнакомиться...
Подобрала я подол, в покои пошла Дара будить. Девки на боевом посту у скважины попы демонстрируют, прикрикнуть пришлось чтоб пропустили. В руки мне одежу новую с сапогами вручили, оказывается пока я гулять изволила все без меня сделали, портные умелицы размеры да габариты сквозь скважину углядели, Дар пока спал искрутился весь, девки красные много нового и познавательного увидали. Вошла я, дверь закрыла и от греха ключ вставила, нечего на чужое зариться. Дар уже встал, пирожки жует, молоком запивает. Я на постель обновки положила, сапоги поставила.
- Ты есть погоди, сейчас перед батюшкой моим ответ держать будем. Одевайся давай. И на коморку указываю, мне тоже преодеться надобно. Дар пирожок с паштетом куриным оставил, безмолвно вещи подхватил и удалился аки царское величество. Подумаешь, эка цаца, разговаривать не изволит! Отперла я дверь, чернавок впустила, вмиг преобразилась, и косу растрепанную заплели, и сарафан сменили. Даже сапожки новые поставили. Оглядела я себя, в каморку постучалась и дверцу приоткрыла. Смотрю, а Дар с косищей непослушной сражается. Он ее ловит, а она из рук, он ее влево, а она вправо, он ее вправо, а она - накося - выкуси. Прыснула я в кулачек, девок в помощь позвала. В шесть рук мы мигом все в порядок прибрали, я шнурок свой кожаный черный с бусиной навязала. Смотрю на Дара и радуюсь, всем молодцам молодец. Подхватила его под руку и в зал поспешила, негоже батю ждать заставлять, у него сейчас настроение и без того не веселое, апохмельное. Напомнила я только перед самым входом об обещании данном, хмыкнул Дар, и сам двери отворил, первым вошел.
Батюшка, как и мыслила, недовольный сидит, колдуново место с соседним пустует, одни советники масляные сидят, меж собой переговариваются, локтями перепихиваются. Поднимается царь, на подлокотник опершись, речь глаголить изволит.
- Ты дочь моя единокровная вольна в своем решении, но для решения обоюдного нужно и избранника спросить. Вдруг ты ему не люба и он тебя замуж не возьмет?
Дарова рука под моей хваткой задрожала, а я сжала в ободрении - впилась, чтоб раньше времени не сбег. Батя говорить не закончил.
- Что, Дар-некромант, возьмешь ли в жены дочь мою единокровную, среднюю, Забаву Несмеяновну? Упреждаю, что отпущу тебя в любом случае, и преследовать не буду, коль сейчас откажешь. Золотом заплачу цену приданого, но оставь кровинку мою родную!
Сбледнул царь с лица, а я некстати призадумалась, с чего это папа все обернуть вспять желает, выду замуж, и мужней буду, и его некромант не тронет. А Дар молчит, пришлось каблучком по носку сапогову пройтись, чтоб в себя пришел.
Затрясся Дар, будто от зелья колдовского, я уж на сглаз подумала, а он вдруг как захохочет! Да заливисто, кабы не царь, пятнами покрывающийся, и бояре бы смеялись, стоят вон, лыбки за рукавами широкими прячут, в кубках глубоких топят. Отсмеялся некромант, по коленке себя хлопнул, посреди зала на пол уселся. Поднимает на меня да на батю очи синие, слово держит ответное:
- Не могу я отступиться царь, хоть бы и хочу. Обещался я согласие дать, а слово мое нерушимо, век стоять будет, не сломается. Беру я, Дар Моров, в жены дочь царя Несмеяна - Забаву. Поклонился Дар поясно, развернулся, и в покои обратно пошел. А я на его место опустилась, мухи серые перед глазами заплясали, разум в марь утащили. Обещалась я с Моровым семейством породниться! Про них сказки страшные ночью темной складывают детям непослушным, нет у тьмы прислужников вернее, чем Моры. Темен лик их и грозен, среди собратьев некромантов их всуе не поминают, бояться беду накликать, а ну как услышит ворон черный, принесет хозяину весть о неуважении и нагрянет проклятье чародейское, все кто рядом был полягут, а после и родные и знакомые. Никого не минует участь тяжкая. Подняла я на батюшку очи карие, как же он на колдуна черного руку поднял? Да не углядел, на какого?
А царь и сам понял, что не в лужу по колдуньему навету - в колодец сел! Лицом посерел, воздух ртом аки рыба на берег выброшенная хватает. Вдох не вдохнуть, выдох не выдохнуть. Кинулись бояре его сызнова отпаивать, меня от полу отскребли, в кресло усадили. Спрашивают у меня, как я умудрилась с Морового обещание взять, да сама не пострадать. Мне скрывать теперь недосуг, все как на духу и выложила. Все лбы хмурят, думы думают, один казначей смеется, бормочет - кому бы еще такую девку сбыть удалось, только семейство черное со мной и сладит. Все ему хихоньки! Ладно, поглядим - посмотрим, обещался ведь не вредить, авось, коли слово его твердо о свадьбе и это тоже сдержит. Бояре повздыхали - повздыхали, да видно, то же решили. Подхватили царя под белы ручки и в опочивальню увели. А я к себе в светлицу отправилась, Дара там уже не видать, только девки сказывали, что сквозь скважину усмотрели: обернулся Дар-молодец птицею страшной, громадной, и в окошко распахнутое и вылетел. Только хвостом хлестнул. Зашла я в свелицу, и правда, оконце откытое занавесками полощется, а на столе письмо свернутое квадратиком лежит, открыла я, и читаю. Почерк ровно по листочку стелется, вычурно, с закорючками:
Невестушка моя ненаглядная, мочи глядеть на тебя нету, потому улетел я домой, у родителей благословения спросить. Сватов вскоре жди, я слово данное держу. А коли жизнь тестюшке дорога, пусть мой полон в секрете держит, родственники не я, они обещания тебе не давали, коль прослышат правду, все у вас с землей сровняют и по камушку разберут. Засим и остаюсь, твой невольный жених, Дар.
А ниже буквы странные, и приписочка:
Сватов через неделю жди.
Влипла я по собственному уму-разумению! А ведь еще с мужними родственниками знакомиться надобно! Почитала я записку несколько раз, будто надеясь, еще чего покажется, и на кухню побрела, утешаться.
Сижу у окошка, пирожки от волненья грызу, гляжу, как гробы на заднем дворе колотят. Отмучались все пятеро стражников, на тот свет отошли днем сегодня. Почтила я кухаркин труд уважением, в подол с собой набрала и к батюшке пошла про записку рассказывать. А у бати в тереме как раз и бояре собрались, хорошо, пересказывать не придется. Зачитала я при всех послание, и на том и порешили. Про темницы молчать всем челядинцам приказали, по покоям бояр разогнали.
Лежу я на кровати к окошку переставленной, в небо звездное смотрю. Кажутся мне глаза Даровы, гневом пылающие. Правду говорит звездочет школьный - самые горячие звезды синим светом лучаться! Так и жгут злостью за супружество обещанное, хоть и нет их, а все равно жарит одно воспоминание! И пусть на показал недовольство явное Морович, да в письме между строк читается - удавись быстрее, пока свадьбы не сыграли...
Этой ночью тошно стало не от лика мужнего прекрасного, а от его отечества Моровского. А утром первым делом увидала я мыша летучего, здоровенного. Висит себе нетопырина на карнизе в уголке темном и в ус не дует. Прогнать уже думала наглеца, но на лапке показалась записка примотанная. Поставила табурет, сверху еще один, залезла на кострукцию шаткую, точь в точь к узелку с бантиком дотянулась. Дернула раз, другой, - неразвязвывается. Прошептала слово волшебное, получилось. Нетопыть только на крыло встал, суматошно крыльями захлопал. Закачалась я как березка на ветру, и на пол под недостойные царевы слова полетела. Мышь, как услыхал, успокоился. Не в первой видать ему сии словеса слыхивать. Развернула я послание, буквы рабираю, сегодня покорявее пишет:
Прощения прошу, невестушка, но помоги и ты мне, коли в жены записалась. Приехал я в отчий дом, а меня оказывается уж сговорили. Я к той зазнобе еще меньше тебя хочу, так что для родственников моих мы с тобой издавна знакомы и нежные чувства друг к другу питаем. А на свадьбу давно уговорились, да только со временем все не могли определиться. Извини, все у нас шиворот на выворот получается, ну да так лучше, чем в темнице гнить иль за новую невесту выходить. Остаюсь по прежнему твоим. Дар Моров.
И закорючки опять прошлые с припиской после:
А Славика надобно мушками кормить, сам он их не ловит.. Покорми уж летуна-старичка до моего приезда.
Посмотрела я на крылатого в сомнении, по мне так он в самом расцвете сил, шерстка лосниться, на крыльях перепонки упругие, когти вострые по гардине царапают, следы на дубе бороздами оставляют. Да, а у меня мух, как назло всех лягушки переловили, новых и не налетело пока. Боги, о чем я думаю?
Не все видно там, в родном гнезде темном, ладно, раз женить Дара супротив его согласия удумали. Кабы меня его невестушка отвергнутая не приласкала - среди некромантов с нечистью Дар жених завидный, мне со всеми не сладить, я одна, а их - тьма. Мыслю я, а сама на Славика поглядываю. Мыш во весь рост крылья вытянул, как бабочка закуклился, висит, тольно хрящи под кожицей изредко ходуном перекатываются. Огладила я перепонки мягкие, мыш пошипел недовольно, и пошла на кухню за завтраком двойным - пирожками и мухами, там точно летают, жирные, черные, с брюхами толстыми, только вчера видала.
Села я пирожки с паштетом уплетать, Дара вспоминаю, начинку приманкой для мух положила. И ведь пока в темнице сидел, человеком нормальным казался, а как вышел, сразу и слова не скажет, бояр перепугал и улетел не простившись. Воспитания нет у Морова, воспитания! Я свое чадо обязательно приличностям научу, чтоб потом за него не пришлось краснеть и оправдываться перед будущимим родственниками.
Отвалилась я от стола, по пирожкам благостным взором пасусь. С бочками подрумяненными, мяско сквозь тесто тонкое слоеное проглядывает, рельефы выделяет. А над столом - мухи, мухи, мухи. Осами сердитыми жужжат. Наговорила я ловушку невидимую, крепкую, но мелкую. На большую силы нужно много колдовской, а у меня талант искусный, да по силе не велик, запаса лишнего на баловство не имеется. Поставила у паштетного кусочка ловушку и жду. А жужи как чуют, не летят в ловушку и все. Приподняла я ее повыше - то же самое. Вход в мешок воздушный облетают, начинку поедят и сытые улетают восвояси. Не удержалась я, целое сражение устроила, решето с мякишами перевернула, мукой обсыпалась, ведро походя помойное опрокинула, лбом о печку приложилась. Сижу на полу в луже грязной, мукой осыпана, на лбу шишак растет, муха пойманная в ловушке жужжит. Смешно мне стало, привалилась к печи и залилась смехом. Служанки сбежались, давай поднимать-помогать, ненормальную барыню отряхивать. Косу от кочерги с прихватами выпутали. А у барыни истерика случилась, слезы со смеху текут по щекам, размазываются. Кинулись обнимать, утешать, про некроманта милости и глупости рассказывать. Утешилась я, девок за плечи обхватила и отмываться от подвигов трудовых пошла. Мышу муху походя скормила, он ее заглотил, зевнул клыки показавши и опять закуклился. Смирный зверь, не беспокойный. Вот бы сам некромант таким был...
Днем на глаз никто почти окромя чернавок не попадался, успокоилась я, будто бы все на круг своя вернулось. Колдун с сынком как сквозь землю провалились, бате как обычно не до дочерей. Залезли мы с меньшой сестрицей в кладовку сладостей, Глашка соты медовые жует, я шоколад с островов дальних привезенный. Хорошо, словно в детстве. Кажется, сейчас матушка скликать за стол придет, за уши чад от сладостей отваживать. Ан нет, прошла та славная пора, некому нас вытуривать, наказанием грозиться. И от этого и сладости уже не такие сладкие, шоколады не шоколадные и меда не медовые, а так, лишь зуб побаловать... Просидели до темени в раю сладкоежек, к ужину не вышли, а сразу по полатям разбрелись. Следующий день полегче прошел, ко старшой сестице наведалась, новости порассказывала. Поохала она, поахала, но сделанного не воротишь, стану Моровой, а не Несмеяновой. Наперво надо было думать и про семью спрашивать, а то обрадовалась и за первого встречного выскочила. Вот и допрыгалась на свою беду.
А далече дни привычные, будние покатились, совсем бы про свадьбу позабыла, да сваты вечером седьмого дня заявились. Колокольцами-бубенцами шестерки черной звенят, в воздухе бичами длинными стегают, челядь пугают. Прибежали стражники, под руки меня наперед выставили. Батюшка за спиной стратегически верное положение занимает, корону-шапку на лысине поправляет. Смотрят на нас сваты, посмеиваются, усы молодецкие подкручивают, коней взмыленных окрикивают. На людей похожи внешне, однако не люди, тени по пути потеряли молодцы. Пригласила я ко столу гостей, каждого рядышком с боярым усадила, велела вспоминать и гостей баями веселыми потчевать. Смекнула, что духи то бесплотные, голодные, эмоциями питающиеся. Только так их и накормишь, былями светлыми и радостными. Накушались бояре от пуза, наслушались гости от того же, из-за стола поднялись, поклоны бьют, говорят:
- Уважили вы нас, хозяева, накормили и обогрели. Не будем вокруг, да около бродить и дары свадебные обменяем.
Похлопал старшой из них в ладоши, глядь - посреди зала сундуки с каменьями самоцветными стали, с жемчугами и шелками тончайшими, шкурками невиданными. Я стесняться не стала, так же ладошками хлопнула, и под нос сватовской похожие сундуки плюхнулись, не обиднеет царева сокровищница, сейчас отжалеем, потом на свадьбу еще додарят. Принято подарками равноценными обмениваться, а на главное действо только жених проставляется. Царь батюшка как сундуки углядел, чуть обниматься-лобызаться со сватами не полез, принято-то златом обмениваться для вида, а тут если они за просто так такие щедрые, то что же на венчание то отжалуют? Потер руки батюшка, на гостей умильно смотрит, будто дичи тушки рядит. А гостюшки тем временем попросили со свадьбой не тянуть и до осени ее справить. Время на наше усмотрение оставили, просили как надумаем, мыша прислать с запиской. Сказали духи волю женихову, и туманом с дарами истаяли. Только шестерка во дворе копытами песок взрывает, удила закусывает и по-звериному всхрапывает. Привычно бояре подивились колдовству, и в сундуки полезли сокровища перебирать, на себя примерять. Батя в первых рядах, цепями золотыми обвешался аки цербер лютый, корону с сапфирами сверху старой нацепил и перстни на пальцы нанизывает. Выбрала я сестрицам в подарок по колечку серебристому, не простые то колечки, огнем ведьмовским горят, защитой бахваляться, и спать пошла. Про свадьбу с отцом попозже поговорю, когда сундуки в сокровищницу упрячут.
Уснула я уже, но где тут выспишься, конюхи на поклон пришли, с конями упряжными не сладят. Накинула я платок на плечи и во двор вышла, черти копытные глазами алыми косят, но от меня вроде убегать не собираются, только гривами трясут и ушами прядают. Посмотрела я вскользь, и правда, беси в упряжках стоят, недовольно переговариваются. Напрямую посмотришь - конь знатный кажется, а мимо глядишь, - снова рогатый с пятачком, и упряж на каждом серебром горит, с места сдвинуться не дает. Подошла я к каждому, самолично от ярма с хомутом освободила, всех обошла и на небо рукой указываю, выметайтесь, дескать, загостились уж. Копытных второй раз просить без надобности, с места в голоп по небу сорвались и вскоре огненной дымкой истаяли, что хозява - духи голодные. Распорядилась на счет сбруи серебряной и возка оставшегося и спать побрела, теперь уж точно баинькать. Если что после и случилось, то я того не ведала, спала под подушки пуховые зарывшись и до утра дверь не отпирала. До зари во сне по лугу полевому бегала, от вьюнков пряталась. Все казалось, что глаза это жениховы неотрывно наблюдают.