Аннотация: Но сейчас я, осуждённый на смертную казнь, пишу эти строки вместе с дождем, пока ты ждёшь меня дома. Пишу и закрываю глаза.
Тихо капает дождь. Тихо-тихо, будто боится разбудить тишину. Звенит. Играет. Плачет. Каждая капля отзывается эхом в пустом мире, что обнимает меня бархатом ночи.
Лишь за решеткой сырой темницы я впервые услышал дождь. Он прекрасен. Его песня восхитительна. Каждая капля резонирует, летя сквозь пелену молекул воздуха, и я слышу её неземную сонату. Она о любви. О гибели. Но капля не знает, что сама станет тем самым воздухом, которому сейчас поет свою печальную песнь.
И мне хорошо. Впервые за много лет мне не нужно никуда спешить. Впервые я могу размышлять о дожде. Наконец-то я могу просто жить. Жить и слушать тишину. Она так божественно звенит, подобно тысяче колокольчиков. Это мелодия космоса. Её может услышать каждый. Но понять её нельзя. Она слишком совершенна для мирской жизни. В ней нет кульминаций, она просто есть. Есть так же, как и мир. Так же, как и мы. Непостижимо просто. Вот почему её так не любят слушать. А я теперь люблю. Я люблю даже вкушать прогорклую похлебку. Её привкус дрожжей и забродившего мяса говорит мне о том, что я ещё жив. А раз я жив, то каждое мгновение моё бесценно. Пока я, как и капля, не стану космосом. Пока я не вернусь домой... Но сейчас я, осуждённый на смертную казнь, пишу эти строки вместе с дождем, пока ты ждёшь меня дома. Пишу и закрываю глаза.
Яркий свет ослепляет. Солнце, преломляясь на стыках стёкол, разливается по миру дрожащими бликами. Огромные стрельчатые окна парят, подобно миражу.
Тело, неповоротливое и тяжелое, утопает в надушенном шелке. Балдахин моей постели реет на ветру.
- Ты уже проснулся? - шелестит женский голос рядом. Мне стыдно смотреть на неё. Я даже не знаю её имени.
Молчу.
- Ты всегда такой после кайфа? - она подвигается ближе. Вот почему я могу лишь созерцать свет. Я вновь поддался искушению. Интересно, осталось ли оно ещё?
Молчу.
- Ты обещал, что с утра поговоришь со мной, - так и не дождавшись ответа, она залезает на меня. Её золотые волосы сияют в солнечных лучах. Огромные черные глаза смотрят пристально.
- У нас осталось ещё? - спрашиваю.
Она смеётся.
- В мире - война, а тебя волнует лишь кайф?
- К черту мир, - я обнимаю её тонкую талию, - к черту все. Какое тебе до них дело?
Она целует меня, и я просыпаюсь. Солнце качает балдахин моей постели. Легкий ветерок из распахнутого окна щекочет лицо. Поворачиваюсь с трудом: на пыльной тумбочке, некогда глянцевой, украшенной вензелями роскоши красного дерева, рассыпан белый порошок. Мой дурман смешался с пылью. Тянусь к забытью, но рука замирает в нерешительности. Каждый раз, когда я принимаю дозу, я вижу её. Я даже не знаю её имени. Но я знаю ее. Знаю ту, что никогда не видел.
Где-то вдалеке глухо гремят взрывы. Бомбят. Снова. Эта мысль, уже ставшая привычной и родной, остаётся где-то далеко. Пусть бомбят. Пусть стреляют. Мне уже терять нечего.
Сажусь с трудом, неосторожно, и мир качается. Смешно. Смахиваю грязный порошок в ладонь, подношу руку к лицу, и пространство пронзает нестерпимый грохот. Белая пыль разлетается по воздуху, сверкает. "Боже, как красиво!" - посещает меня странная мысль, и мне становится стыдно.
- Твою мать, ты опять за своё! - кричат сзади, а я заворожённо смотрю на вальс пылинок. - Город бомбят! - меня тянут за руку, и частички кокаина кружатся ещё быстрее. Мне кажется, они даже сияют. - Вставай!
Я поднимаю взгляд: мальчонка лет двенадцати, измазанный в грязи, с растрёпанными сальными волосами смотрит на меня и тянет за руку. Я его знаю. Я его точно знаю. Только не помню, откуда.
- Кто ты? - спрашиваю.
- Тебе порошок совсем мозг прочистил? - он сердится, а я смотрю в его черные, бездонные глаза и вижу себя. - Пошли! В мире - война, а тебя волнует лишь твоя дурь!
Где-то я уже это слышал. Правда, не помню, где.
Встаю. Бегу за мальчиком по живому полу. Половицы некогда величественного дворца стонут под ногами. От каждого шага в воздух поднимается пыль и сверкает на ярком солнечном свете, льющемся сквозь пробитые снарядами стены.
Сбегаем вниз и вырываемся на свободу. Солнце ослепляет, отражаясь от парящих частиц умирающего города. Я замираю, дыхание моё перехватывает: это прекрасно. Меня отрывают от созерцания, надевают наручники и заталкивают в машину. Мы едем по разрушенному миру. Позади взрываются бомбы. Облака смерти распускаются в зеркалах заднего вида.
- Вы обвиняетесь в распространении и хранении наркотиков, - поджарый мужчина в выглаженной белой форме читает меня пронзительным взглядом черных, окружённых морщинами, но все ещё ясных глаз.
Служитель закона сидит напротив меня за деревянным столом. Меня привезли в этот бункер пару дней назад, откачали, напоили и даже накормили. Ради этого стоило принять дозу.
- В мире - война, а вас волнует лишь кайф, - улыбаюсь, - и выглаженная униформа.
- До тех пор, пока жив закон, цивилизация существует, - он важно хмурится.
- Бомбы сбрасывают тоже по закону? - спрашиваю. - И людей убивают по нему же?
- Потому что в мире - война, - говорит он с нажимом. - Если мы забудем закон, то чем же тогда будем отличаться от зверей?
Смеюсь. Неужели они всерьез верят в справедливость собственных действий? И эти люди собираются судить меня за употребление дури. Смешно до ужаса.
- Так мы и есть звери, - улыбаюсь, - и всегда ими были.
- Говорите за себя, - полицейский с важным видом устремляет свой взгляд в протокол. - Итак, - крякает, - советую рассказать все по порядку. Откуда у вас порошок? Кто вам поставлял его в оккупированный город?
Продолжаю смеяться. Им не наркота нужна. Им хочется узнать, кто же ещё наживается на массовых законных убийствах. Я слишком долго был одним из них, я слишком хорошо все знаю.
- Вы должны зафиксировать в протоколе все до последнего слова, - внимательно смотрю на него. Полицейский округляет глаза.
- Это важно, - говорю, - чтобы не забыть.
Он растерянно кивает. Я закрываю глаза, чтобы вспомнить свою историю. Я знаю, чем все кончится. И это хорошо - хоть какая-то определённость в моем поломанном мире. Искрящаяся тьма обнимает меня. И сквозь тьму я вижу голубое небо.
- Ты есть будешь? - голос такой знакомый и родной. Хочу, чтобы он спрашивал меня вечно.
Напротив, за деревянным кухонным столом, сидит мама. Она улыбается, и от её тёплой улыбки вселенная озаряется солнечным светом. Я улыбаюсь в ответ и сворачиваю блинчик в трубочку. Мир наполняется запахом выпечки. Я поправляю прядь сальных, измазанных дворовой грязью волос и откусываю лакомство.
Самое вкусное утро на свете. Мама рассказывает про свои цветы, что растут в палисаднике под окном. Её голос льётся подобно музыке, подобно песне тишины. Но я не слышу её. Я никогда не слышал её. Тоска пронзает все моё естество. Глубока печаль по навеки утраченному миру. Глубоко и безбрежно, как море, чувство о содеянном. Но ещё глубже чувство о том, что не было совершено и никогда уже не будет. Мамин тёплый образ - единственная отрада во все моем безумии.
Я ем самое вкусное блюдо на свете, и соленые слезы текут по щекам. Слезы радости и печали.
- Так Вы помните то время, когда началась война? - голос полицейского нагло врывается в мою реальность. Точно. А я и забыл.
Голубое небо над головой - ясное и чистое. Ни облачка. Даже ветер затих. Я иду по родному городу. Душно. Тяжело. Надоело. Вечный гул машин сковывает разум. Я мечтаю отсюда уехать. Больше не могу прокладывать этот бессмысленный путь. Я знаю, что там, далеко, будет лучше. Не будет проблем. Там люди живут иначе. Я там никогда не жил, но я это знаю. Точно знаю. Это внутреннее ощущение, желание все изменить. Начать сначала, переписать свою неудавшуюся историю. Убежать от ошибок, скрыться от проблем. Спрятаться от безжалостной, серой, безликой толпы. Сердце сжимает безысходность. Мысли пронзает нестерпимый грохот, дыхание перехватывает...
Я лежу на горячем асфальте. Звенящий мир вокруг меня переливается всеми цветами радуги. Неясные, размытые фигуры ползут, двигаются, бегут. Пыль, звездная пыль клубится. Хрустальный дождь осколков городских улиц больно царапает плоть. Тишина. Звонкая, сводящая с ума контузия. Превозмогая боль, поднимаюсь и не узнаю свой город. Искалеченная, чужая, не моя реальность. Так началась война.
- Вы помните самый первый взрыв? - на лице полицейского промелькнуло уважение.
Да, этого я никогда не забуду. Крушение всех надежд, планов и стремлений. Моя жизнь стала иной. Осознание того, что существование конечно, было самым главным последствием войны. Нет, я не стал бояться смерти, когда познакомился с ней. Я стал бояться пустоты в жизни. Я больше не хотел уезжать. Не хотел страдать. Я хотел жить. Выжить. Любой ценой. Это придавало смысл всему, что происходило. Всему, что происходило со мной.
Тогда я задумался о своём предназначении. И у меня, наконец-то, появилась цель.
- И какая же у Вас цель?
Мужчина напротив испепеляет меня взглядом. Не просто испепеляет. Его взор пронзает до костей. Раздевает. И даже больше. Я невольно разглаживаю юбку. Против моей воли мне становится стыдно. Даже не знаю, за что и почему, когда все случилось лишь в воображении. Или...
Я что-то говорю про собственные цели, и продолжаю раздевать его. Мне становится ещё хуже, мысли путаются...
Я закрываю глаза. Поддаюсь искушению. Я чувствую легкое касание шелкового балдахина нашей постели. Шумно вдыхаю искрящийся порошок, чтобы не слышать голос разума. И мне хорошо. Мерный вальс, соединяющий нас в единое целое, такой естественный и такой прекрасный. Открываю глаза: его лицо недопустимо близко. В черных, бездонных глазах я вижу себя. Мне страшно. Страшно от его молчания, что громче тысячи слов.
Я стараюсь преодолеть преграду между нами, но он не хочет просыпаться. Он не хочет быть со мной.
- В мире - война, а тебя волнует лишь кайф? - спрашиваю со смехом, а грудь разрывают рыдания.
- К черту мир, - отвечает он, глядя мне в глаза, - к черту все. Какое тебе до них дело?
Он вновь обнимает меня за талию. Он знает то, что мне пока недоступно. Он является мне во снах. Мучает меня. Я даже не знаю его имени. Я даже не знаю, кто он. Не знаю откуда... Не знаю...
Я целую его и закрываю глаза. Я не знаю, что теперь делать. Предательские слезы душат.
- Мама, я не знаю, не знаю! - звонкий детский голос вырывается из моей груди. Я чувствую вину, мне стыдно. Но меня простят. Я знаю это. Пока звучит божественная песня, пока светит солнце.
Яркое солнце отражается от разбитых окон. Я иду по оккупированному городу, и осколки стекол больно врезаются в мои босые ноги. В застывшем мире душно. Тишина. Пронзительная, звенящая. Где-то сигналит полицейская сирена. Забавно. Они еще соблюдают закон? Смеюсь где-то глубоко в душе. А ведь я помню, помню светлое прошлое. Помню то время, когда не было войны. Помню... Улыбаюсь и закрываю глаза. Мне хорошо и спокойно. Мне хорошо, потому что терять больше нечего. Теперь я свободна. Теперь я улыбаюсь.
Я улыбаюсь и смотрю на потрепанные, измазанные грязью волосы мальчика с огромными черными глазами. Утро, свежее и чистое, заливает мир. На деревянном столе дымятся блинчики. Мальчонка скручивает один в трубочку и откусывает. Мальчик улыбается мне, и от его улыбки вселенная озаряется солнечным светом. Его существование наполнило мою опустевшую жизнь смыслом. У меня теперь есть цель. Впервые за много лет я больше не хочу страдать. Не хочу с горестью вспоминать прожитые годы. Я хочу жить. Жить ради него.
- Так, ради кого все это было? - голос полицейского беспощаден.
- Ради неё, - отвечаю, разглядывая узоры дерева на столе, - только ради неё. Я боялся ее забыть, понимаете? Порошок помогал вспоминать.
- Вы принимали наркотики, чтобы вспоминать? - в глазах старого служителя закона удивление.
- Я вспоминал то время, когда ещё не было войны. Это помогало оставаться человеком.
Полицейский хмурится. Я смотрю на него и вижу себя много лет спустя. Вижу ту эпоху, когда лишь белая униформа позволит остаться человеком, позволит не забыть. И вновь глубокая печаль и странная, давящая радость охватывают меня. Словно осознание чего-то невыразимо важного. Мимолетное, едва ощутимое, будто шёлк той постели, в которой я просыпался каждое утро не моей жизни. Просыпался вместе с ней. Просыпался, пока не началась война.
Меня ведут по темным коридорам. Ведут туда, где мне суждено провести остаток мирской жизни. Конвоиры держат меня мертвой хваткой, будто я собираюсь бежать. Улыбаюсь. Тут, под землёй, куда безопаснее, чем там, наверху, где все ещё стреляют.
Мироздание сотрясается от глухого, раскатистого удара. В бункер попали. Они сломали закон. Меня скручивает припадок смеха. А он был прав, этот несчастный наркоман. Чего теперь стоит моя белая униформа?
Офицеры пытаются меня защитить. Но в брешь, пробитую в потолке, уже прорывается враг. По белой, выглаженной ткани расползается красный узор. Цветок расцветает на моей порванной груди, и вселенная наполняется светом.
Свет. Я вижу свет. Я слышу тишину. Она так божественно звучит, подобно тысячам колокольчиков. Переливается. Звенит. Это мелодия космоса. Это песня дождя.
Я вижу свет. Я чувствую, как балдахин моей постели реет на ветру. Я чувствую тепло обнимающих меня рук. Я двигаюсь в божественном танце.
Я слышу самый родной голос на свете. Хочу, чтобы он говорил со мной вечно.
Я вижу его глаза. И в них - я. Передо мной - деревянный Грааль. Я наливаю алое вино и делаю глоток. Вселенная обнимает меня моими руками. И мне становится ясно. Становится ясно все.