Аннотация: "Отбрось невозможное, и то, что останется, будет истиной, сколь невероятно оно бы ни было". А что делать, если все варианты - невозможны? P.S. Во избежание недопонимания: это не детектив, хотя и кажется таковым поначалу
Дрожжин О.А.
http://zhurnal.lib.ru/d/drozhzhin_o_a/
Усыпанная веснушками физиономия Билли появилась в дверном проеме как обычно, то есть невовремя и без предупреждения:
- Еще один, шеф!
Взволнованный голос младшего помощника не оставлял никаких сомнений касательно того, о чем именно "еще одном" идет речь. Я поперхнулся ланчем и невольно выругался. Про себя, естественно.
- Где?
- Там же, в парке, сэр! Только на этот раз ближе к ратуше, рядом с прудом.
Есть совсем расхотелось. Я бросил вилку на стол, накинул пиджак и направился к выходу. Билли, горя от возбуждения, припрыгивал следом.
***
Залитый солнцем парк казался самим воплощением спокойствия и умиротворенности. По дорожкам гуляли дети с гувернантками, на скамейках, лениво обсуждая прохожих, грелись доброжелательные по случаю хорошей погоды старушки, а неподалеку от пруда кормил голубей местный бродяга в окружении обожавших его бездомных собак, которые не предпринимали ни малейшей попытки выразить свое недовольство птичьим соседством.
И только в центре этого острова неги, подобно невесть откуда взявшемуся прыщику на лице фотомодели перед съемкой, расположился небольшой клочок земли, огороженный полосатыми полицейскими лентами. Вокруг него уже столпилось немало любопытных, в том числе пара журналистов из местной газеты, продавец хот-догов из ларька неподалеку и даже непонятно как оказавшийся здесь священник, отец Вильямс. Я растолкал зевак и перешагнул за ограждение.
Как и в первых двух случаях, от тела жертвы практически ничего не осталось. Практически - потому что горстка пепла все-таки скорее что-то, чем ничего. Хотя это еще как посмотреть.
- Ничего здесь не трогали?
- Нет, инспектор. Все лежит точно в таком виде, в каком ... это обнаружили.
Я присел на корточки, вытащил из кармана пиджака шариковую ручку и приподнял лежащую на земле куртку. Та же картина, что и раньше: каким-то невероятным образом одежда жертвы оказалась в нетронутом состоянии, как будто и не было чудовищного скачка температуры, за долю секунды превратившего в пепел почти двести фунтов живой человеческой плоти.
- Свидетели есть?
- Да, сэр. Три человека: одна старушка и пятилетняя девочка с няней. Утверждают, что жертва прогуливалась в парке, а затем просто вспыхнула и... вот, - кивнул на кучку пепла и одежды констебль.
- Кто жертва?
- Стэн Роджерс, сэр. Владелец магазина на Редженс-стрит.
Я кивнул констеблю, показывая, что знаю, кто такой Стэн Роджерс. Противный молоточек в голове предзнаменовал начинающуюся мигрень. Надо будет зайти в аптеку за обезболивающим.
- Констебль, опросите свидетелей. Билли, - повернулся я к помощнику, - поговори с родственниками жертвы. Жду рапорт к завтрашнему утру.
Я кивнул полицейским, покачал головой жаждущим интервью журналистам и направился к машине. Пульсирующая боль понемногу заполняла весь мозг, не предвещая ничего хорошего.
***
Приняв две таблетки обезболивающего, я попытался расслабиться и обобщить то, что мне было известно о трех сгоревших жертвах. Получалось, откровенно говоря, не очень, поскольку общего между ними ничего и не было. За исключением места и обстоятельств гибели, конечно.
Первый случай (само?)возгорания произошел неделю назад, перевернув с ног на голову весь наш маленький городишко. Руди Мейерс, красавец-здоровяк, душа компании, любимец женщин, ни с того ни с сего, среди бела дня, вспыхнул как спичка и за долю секунды превратился в горстку пепла. Одежда невероятным образом осталась цела. Никакой пропитки, делающей ткань огнеупорной, наши эксперты обнаружить не смогли. Никаких следов посторонних химических веществ, способных так быстро испепелить человека, - тоже.
Второй случай последовал через три дня после первого, не на шутку перепугав и без того взбудораженных жителей нашего городка. Клэр Джонс, вдова, любительница дешевых романов и дешевой же выпивки, сгорела в том же самом парке, на глазах у семерых свидетелей. Работала в библиотеке, детей не имела. Равно как врагов или друзей.
И, наконец, сегодня. Стэн Роджерс, владелец небольшого парфюмерного магазинчика на Редженс-стрит. Солидный глава семейства, обладатель роскошных усов и постоянный клиент местного казино. Точнее, им бывший.
Если бы не показания свидетелей, я бы решил, что все это - чья-то злая шутка. Накидать одежды, подсыпать пепла - много ума не надо. Но очевидцы все как один утверждают одно и то же: человек идет по парку, никого не трогает, насвистывает что-то себе под нос, а потом - яркая вспышка, и все, нет человека. И ладно бы сгорал полностью, так нет же: одежда, часы, украшения, телефоны - все на месте, и ни малейшего следа от теплового воздействия. Я видел про такие случаи по телевизору, читал о них в газетах, но всегда относился к ним так, как и положено взрослому человеку, - как к мрачноватым сказкам, ничего общего с реальностью не имеющим. И вот - на тебе, три случая за неделю, почти на одном и том же месте, в нашем захолустном городишке, не насчитывающем и тридцати тысяч населения. И мне, как старшему инспектору городской полиции, эти возгорания были отнюдь не по душе.
В который раз за прошедшую неделю я вернулся к попыткам осознать и хоть как-то объяснить происшедшее. "Отбрось невозможное, и то, что останется, будет истиной, сколь невероятно оно бы ни было". Силясь вспомнить, где я мог услышать эту фразу, я отхлебнул из хранившейся в рабочем столе фляги с коньяком. А что прикажете делать, если все варианты - невозможны?
Человек горит, одежда - нет. По-че-му? Химический состав примерно одинаков, более того, ткань воспламеняется намного быстрее, чем человеческая плоть. И, тем не менее, - факты налицо. Не в химии дело, это однозначно.
Так, зайдем с другого конца. Какая разница между человеком и его вещами? Человек - живой. Одежда - неживая. Неодушевленная.
Бред. Но я должен рассмотреть все варианты, даже самые бредовые. Обдумав версию насчет одушевленности еще с десяток минут, я понял, что ход моих мыслей мне категорически не нравится, но это пока что было единственным, хотя и неправдоподобным, объяснением случившегося. Вздохнув, я поднялся с кресла и направился к двери. Только один человек сейчас мог бы мне помочь.
***
Отец Вильямс, как я и ожидал, был на своем рабочем месте, то есть в церкви. Подождав немного, пока священник закончит очередную молитву, я начал разговор:
- Святой отец, кажется, мне нужна ваша помощь. Не в духовном смысле, а, так сказать, в рабочем порядке.
Вильямс наклонил голову, дав понять, что внимательно меня слушает.
- Я правильно понимаю, отец Вильямс, что душа грешника после его смерти должна гореть в аду? Совершение любого из семи смертных грехов предусматривает подобное наказание?
Священник улыбнулся и ответил:
- Немного упрощенный подход, но в целом вы правы, инспектор.
- А вот теперь совсем глупый вопрос: есть ли какой-нибудь особенный, самый страшный, грех, за совершение которого человек, как бы выразиться, сгорает еще при жизни? Точнее, сгорает только его душа заодно с плотью, а все, что при нем находится, - одежда, часы и прочие вещи, - остается нетронутым?
Улыбка сползла с лица Вильямса, глаза подернуло грустью.
- Я думал об этом, инспектор. Эти происшествия не дают мне покоя, равно как и вам. Я попробовал навести справки...
Священник замолчал, встал со стула, прошелся немного, перекрестился перед иконой и снова сел передо мной.
- Есть поверье, что в списке смертных грехов изначально числился еще один. Точнее, раньше "официальных" грехов было восемь, а не семь, как мы привыкли считать, но затем тщеславие было объединено с гордыней. А что касается еще одного, девятого, греха, то церковью он никогда не признавался.
- И в чем же он состоит?
- Дело в том, инспектор, что он... не определен.
Мои брови самопроизвольно поползли вверх.
- Как это - не определен?
Вильямс вздохнул, поправил очки и произнес:
- Каждый человек определяет его сам. Этот тот грех, который каждый из нас сам для себя назначает, осознанно или нет, самым тяжким. Он может быть одним из тех семи, а может и не быть. Этот, девятый, грех и есть самый страшный. Предающиеся ему могут быть сожжены адским огнем заживо - так гласит поверье.
- Значит, если я считаю самым страшным грехом не выбрасывать вовремя мусор, но все равно забываю это делать, то в один прекрасный день могу сгореть, как те трое?
Похоже, моя ирония несколько покоробила священника. Он устремил взгляд наверх, смиренно произнес "на все воля Божья" и поднялся, намекая на то, что его ждут дела.
Я не стал задерживать отца Вильямса более того, чем мне требовалось, поблагодарил его за помощь и отправился в ближайший бар. Очень хотелось напиться.
***
После выпитого накануне голова болела сильнее обычного. Пытаясь не смотреть на средний ящик стола, в котором покоилась спасительная фляжка, я стал вспоминать вчерашний разговор со священником.
Личный грех. Самый страшный и по понятным причинам нелюбимый официальной церковью. Еще бы - как, скажите на милость, объяснить толпе прихожан, что они сами должны определять, какой грех страшнее других? И предупредить, что в случае чего душа сгорит еще при жизни...
Неправдоподобное казалось вполне правдоподобным. Возможно, каждый из троих и был тем самым грешником, на которых распространяется высшая мера наказания.
Например, Руди Мейерс. Наверняка сознавал, что всю жизнь заниматься развратом и тратить папины деньги не очень хорошо, однако остановиться уже не мог. Пшик! и - пожалуйста, уважаемая чета Мейерсов, получите пепел вашего сыночка, распишитесь вот здесь, спасибо.
Клэр Джонс, вдова - алкоголичка. Наверняка пыталась бросить пить, но не получалось. Зря, лучше бы бросила, была бы во всех смыслах здоровее.
И, наконец, владелец магазина. Здесь все еще более прозрачно: азартные игроки - первые претенденты на горение в аду. Доигрался, как говорится.
Через некоторое время, занятое размышлениями на окологреховную тему, я поймал себя на попытке понять свой личный "девятый". Кажется, я становлюсь суеверным. Не выдержав, я открыл ящик, достал флягу и основательно к ней приложился. Суеверный алкоголик - вот во что превращают некогда бравого инспектора полиции три горстки пепла в городском парке.
Дверь открылась (естественно, без стука) и пропустила моего невоспитанного, но весьма толкового помощника. Билли подошел к столу, положил на него пластиковую папку с бумагами и скороговоркой выпалил:
- Показания свидетелей готовы, сэр! Скоро будут заключения экспертов!
Я поблагодарил Билли и рассеянно посмотрел на три лежащие по соседству папки. Что-то я упустил, я точно это знал. Грехи грехами, но и мое шестое чувство полицейского с двадцатилетним стажем подсказывало мне, что должно было быть что-то еще. Вот только что?
Спички могут гореть? Могут. Но загораются только тогда, когда ими чиркнут о коробок. Бензин может гореть? Может. Но воспламеняется только тогда, когда в него попадает искра.
Вот что я упустил. Да, грешили, да, заслужили наказание, но должна же быть причина! Искра, поджигающая душу и тело грешников; нечто, способное вытряхнуть душу из вполне себе живого человека и отправить ее прямиком в ад!
Я подвинул к себе записи с показаниями свидетелей и углубился в чтение. Через полчаса я нашел то, что искал. Отбросив бумаги, я почти бегом выскочил из участка, сел в машину и, не обращая внимания на испуганного Билли, помчался к парку.
***
Гуляющих в парке явно поубавилось, хотя погода по-прежнему стояла великолепная. Похоже, это место начинает обрастать дурной славой. Я дошел до пруда и остановился, озираясь по сторонам. Вот и он.
Понимая, что, возможно, сейчас совершаю самую большую ошибку в своей жизни, я направился к сидевшему на скамейке бродяге, как обычно окруженному сворой бездомных псов. Заросший бородой старик в странной одежде не обращал на меня никакого внимания, а вот собаки явно не были рады моему приходу. Впрочем, я не услышал в свой адрес ни рычания, ни лая, лишь некоторые из псов настороженно поднялись на лапы и не сводили с меня глаз. Я присел на скамейку. Бродяга наконец повернул ко мне лицо, мельком взглянул в глаза, отчего мне почему-то стало не по себе, и вернулся к созерцанию семейства уток в пруду.
- Я вынужден задать вам несколько вопросов, мистер..., - прокашлявшись, начал я. Поняв, что бродяга не желает называть свое имя, я продолжил, немного запинаясь:
- Как вам известно, за последнюю неделю на территории этого парка произошло три происшествия, не поддающиеся никакому э... научному объяснению. Три человека за долю секунды сгорели дотла, а все их личные вещи остались нетронутыми. Эти три смерти объединяет только одно: каждый раз именно вы оказывались в непосредственной близости от места происшествия. Вы... вы можете каким-то образом прокомментировать эти события?
Старик всем своим видом давал понять, что комментировать что-либо он не намерен. Я поднялся со скамейки и встал напротив него.
- Хорошо, бросим официальный тон. Как вы это сделали? Кто вы такой, черт побери?
При этих словах мужчина поднял на меня взгляд и произнес всего три слова:
- А кто ты?
То, что случилось после этого, я помню довольно смутно. Вспоминаются горящие глаза старика, ощущение полной беспомощности, мысли о зажатом в пинцете жуке, пристально рассматриваемом в микроскоп кем-то очень сильным и жестоким.
Когда мужчина наконец отвел от меня взгляд, я не удержался на ногах и, обессиленный, рухнул на землю. Молодой щенок из своры тут же подбежал ко мне и с азартом принялся облизывать мое лицо, что несколько привело меня в чувство. Сквозь шум в ушах доносились обрывки бормотания старика "Чистый... искатель... всегда... побольше бы...". Открыв глаза, я увидел удаляющуюся спину бродяги и встревоженные глаза склонившейся надо мной немолодой женщины, спрашивающей, все ли со мной в порядке. Я пробурчал, что, мол, бывало и получше, поднялся с земли, отряхнулся и, пошатываясь, направился к машине. Щенок семенил справа от меня, время от времени обеспокоенно заглядывая мне в лицо. Навстречу дул легкий ветерок, доносивший соблазнительный запах готовящихся на гриле баварских колбасок.
***
Бродягу никто больше в нашем городе не видел. Кто он такой, откуда взялся, куда ушел - никто не имел ни малейшего понятия. Случаи возгорания прекратились, и жители города снова стали безбоязненно гулять по парку. Мой рапорт о случившемся начальство приняло без возражений, на том дело и закрыли. Щенка я назвал Гарди.
После той встречи с бродягой иногда мне кажется, что я могу видеть людей насквозь и догадываюсь, о чем они думают или к чему стремятся. Заглядывать им в душу и видеть все их чистые или грязные помыслы. Различать праведников и грешников.