- Ох, не дело вы затеяли, мужики, - проскрипел из темного угла гнусавый старушечий голос. - Ох, не дело. Прости вас Господи за мысли такие грешные.
- Кто это?! - встрепенулся Комов, вскакивая из-за стола.
- Да ладно, сиди, - махнул рукой Стоян, и тут же выволок из тьмы полную старуху, одетую в засаленный капот да грязную линялую юбку, - Это матка бабы моей, Нюрки. Дура первостатейная. Подожди, я её сейчас за порог выброшу.
- Не надо Варфоламей, не надо, - засуетился Комов. - Как бы она на улице орать не стала. Ни к чему нам сейчас с тобой лишний ор.
- И то верно, - вздохнул Стоян и лениво оттолкнул старуху от себя. - Она так-то старуха ничего, добрая.
Женщина тут же уползла в угол и продолжила оттуда допекать сидящих за столом мужиков шипением. И хотя Варфоломею на шипение матери сожительницы своей было наплевать, но вести он себя стал потише. Товарищи выпили еще по одной, взяли по доброй щепоти квашеной капусты из расписной чашки, потом выудили из горшка по огурцу и продолжили разговор. Стоян подался всем телом к своему собутыльнику и зашептал.
- А мне как дьячок про оклад той доски рассказал, так у меня внутри сразу, будто огонь какой-то загорелся. Прямо заколотило всего. На оклад этот из червонного золота уж почитай триста лет каменья самоцветные лепят. А сама царица Екатерина прилепила к иконе брильянтовую корону. Вот тебе крест, Комов. Сама царица. Брильянтовую. Я на следующий день пошел в храм монастырский и точно - брильянты! Их бы на солнышко! Ох, и засверкали бы они там! Ох, и засверкали бы! Продадим мы их с тобой Комов и заживем, как у Христа за пазухой. От души заживем!
- Боязно как-то, - просипел в ответ на речь Стояна Комов.
- А чего боязно?! - мигом перешел с шепота на крик, рассердившийся отчего-то Варфоломей. - Я уж придумал все, и страшиться нечего. Сторож там боязливый. Припугнем разок, так он мигом покажет, как храм открыть. Я его хорошо рассмотрел. Дохляк! А уж, коли, не откроет, да противиться будет, так я его сам за такие камушки самоцветные голыми руками придушу. Я за них черту шею сломаю! Потом возьмем её, икону эту, оклад обдерем, ювелиру Максимову продадим, доску в огонь и заживем кум королю!
- Ой, дурак, - теперь уже во весь голос закричала из угла старуха. - Да как можно на такой образ Божий покуситься?! Накажет ведь тебя дурака Господь! Накажет! Господь, он всё видит!
- Врешь, старая! - злобно рявкнул во тьму угла Стоян и бросил туда недоеденный огрызок огурца. - Нет никакого бога! Нет!
- Есть! - визгливо закричала в ответ сердитому зятю старуха.
- Нет! - грохнул ногой по гнилой половице Варфоломей. - Где он! Пусть он меня поразит сейчас же, если он есть! Пусть! Вот он я! На, бей!
Стоян рванул на груди рубаху, потом схватил колченогий табурет, и что есть силы, швырнул его в красный угол избы. В тот самый угол, откуда укоризненно взирал на разбушевавшегося мужика образ Матери Божьей, нежно прижимающей к своей груди испуганное дитя. Табурет угодил в стену, и звонко хрустнув, разломился.
- Что же ты делаешь ирод! - дико завизжала старуха, выскакивая из своего темного прибежища. - Сатана! Веры в тебе нет!
Она рассерженной кошкой метнулась к Варфоломею и тут же вцепилалась в его густые кудрявые волосы. Однако мужик мигом справился со старухой. На то он и мужик был. Стоян резко ударил свою визжащую противницу по щеке, потом ухватил её за воротник и швырнул прочь от стола, зловеще процедив ей в след.
- Это во мне-то нет! Да что ты знаешь, дура?
- Нет! - никак не хотела сдаваться старуха. - Нет, и не было никогда!
- Это во мне-то не было? - в мгновение ока налив полный стакан водки и сразу же вылив его себе в широко раскрытый рот, стонущим голосом захрипел Стоян. - Да я в бога верил так, как никто из вас и верить не может. У меня вся душа горела от веры той! А он что? Что же он батюшку-то моего погубил? Что же он его от лесины той не уберег, если он есть? А?! Нас тогда трое у матки осталось. Я старший. Мне ведь тогда только шесть годков было. А я помню всё! Всё! Что вчера было, не так ясно помню, а что тогда, так то у меня всегда перед глазами! Дед-то нас с матерью сразу после сорокового дня из своей избы и прогнал. У матери от горя кровь носом пошла, и она серпом в поле от болезни своей работать не могла. Вот ведь как оно получилось-то, а старик взъярился! Уж как я тогда боженьке молился, чтобы он деда утихомирил, а он не услышал меня. Не услышал. Тетка Агафья в каморке нас приютила. Крошечная каморка. Один сундук там только и умещался. А жить-то надо было как-то. Осень-то еще кое-как перебились, а зимой вообще невмоготу стало. Вот мать к ямщикам и ходила. Станция их рядом была. Пойдет одна, а вернется нет. А нам куда деваться? Мы шубейки драненькие накинем да на мороз и мерзнем там, пока мать половину копеечки заработает. Половину! Вот ты дура половиной брезгуешь, а мать.... Хлебушка она на неё покупала. Нам хлебушка. И вот я на морозе в валенках дырявых стою да боженьку прошу страстно, чтоб он ямщика того рыжебородого камнем в темя, а нам муки ржаной полпудика. Упаду я коленками на жесткий лед и опять прошу. И братец с сестренкой рядышком просят. Так он не услышал нас! А может услышал да насмехнуться решил?! Не стал он камнем ямщику поганому череп кроить, а сунул ему ножик острый в руку. Вот как! Да только я все равно ему верил. Верил и просил, чтоб мамка моя от раны той не умерла, да чтоб хлеба горбушечку кто-нибудь на помойку выбросил! Ты знаешь, Комов, как я его просил? Да только он опять насмехнулся. А теперь мой черед! Давай выпьем, брат Комов! Ох, и устою я ему!
Торопливо звякнули стаканы, и захрустела на крепких мужицких зубах нехитрая закусь. Вроде опять потише в избе стало, но только не долго покой над столом, тускло освещенным хилым огоньком свечи, витал. Скоро, очень скоро прогнал его, покой тот, злой глас Стояна. Вот уж сразу видно, что мутно в душе мужика. Бесится там что-то, крутится, а оттого и слова непотребные орет Варфоломей во всё горло. Опять о том же начал кричать. И как он уж тут Господа Бога не обозвал. Как он его не похаял. Обзови он так кого-нибудь другого, то непременно бы без драки не обошлось. Не сыскать на свете такого терпельника, который за слова этакие в драку бы не полез. Точно не сыскать бы! Уж очень те слова нехороши были. До того нехороши, что Комов дрожащей рукой все остатки водки из штофа в стакан Стону и вылил. Себе ни капли, а ему всё. Разве бы он так в другое время поступил? Только после этого стакана, половина которого из души товарища его почти с кровью вырвана была, Варфоломей и успокоился. Уронил он свою буйную голову на жилистые руки да захрапел, доставив храпом тем великую радость и взволнованному Комову, и заплаканной теще.
Дело свое грабители обстряпали не так ловко, как замышляли. Сперва со сторожем не всё гладко получилось. Он поначалу запросил пять рублей за то чтобы не видеть ничего этой ночью, а потом передумал и стал ломить цену. Сошлись на десяти, но сторож тут же потребовал еще кое-что.
- Вы, вот что, - неторопливо выставлял свои условия монастырский страж, внимательно разглядывая на просвет мятую ассигнацию, - свяжите-ка меня для верности да в глаз дайте разок. Только аккуратнее, по носу не попадите. Слабый он у меня.
Всё что сторож попросил, то ему и воздалось, и даже, наверное, где-то чересчур того. Зря он про нос свой упомянул. Не надо было. Нос-то у сторожа и впрямь слабоват оказался.
Пока продажный страж скулил, Стоян скоренько топором дверь с петель сбил, а дальше дело половчее пошло. Только вот с иконой путаница получилась. Схватили второпях, выбежали, при свете лунном глянули, а на них вместо Матери Божьей сам Иисус смотрит. По размеру-то икона такая, а вот оклад у неё победнее. Стоян чертыхнулся, помянул нехорошим словом всех и вся да опять в храм нырнул, только на этот раз для верности пук соломы зажег.
Как порог избы подлые добытчики переступили, так Стоян сразу же на сожительницу зыкнул и велел ей поскорее печь затопить. Сонная да простоволосая Нюра, встретившая мужиков у порога, поначалу воспротивилась приказу, торопливо ссылаясь на позднее время, но стоило Стояну замахнуться на неё, так она сразу же побежала во двор за дровами. Не успела еще за испуганной женщиной захлопнуться дверь, а на грабителей уж её мать выскакивает. Отважно так выскакивает, да орет во весь голос:
- Ироды! Зачем же вы Заступницу нашу похитили! Да как же вам не стыдно-то?!
Слов негодования у старухи, скорее всего, накопилось великое множество, но произнести все их она не успела. Звонкая пощечина оборвала её гневную речь.
- Собери на стол, дура! - вслед за рукоприкладством рявкнул на растерявшуюся старуху Стоян.
После этого приказа в избе стало тихо, а на столе появилось всё, что только могло появиться.
Подельники торопливо выпили и сразу же налили еще. После третьей стопки Комов протяжно вздохнул.
- Уходить нам надо Варфоломей, - чуть заплетающимся языком пробормотал взволнованный мужик, часто озираясь вокруг себя. - У меня в лесу землянка есть тайная. Пойдем сейчас же туда. Муторно у меня на душе.
- Зачем уходить? - прищурил блестящий глаз Ворфоломей. - Мы сейчас с тобой Комов оклады распотрошим, доски сожжем и крыто всё.
- А сторож? Не надо было его живым оставлять. Выдаст он нас теперь.
- Не выдаст. Ты Комов не трусь. Не время нам с тобой трусить.
Стоян смахнул со стола на пол остатки еды и положил на освободившееся место иконы. Затем в дело пошли острые ножи. Варфоломей глумился над Матерью Божьей, а Комов над её сыном. Злодеи сосредоточенно выковыривали из окладов драгоценные камни и складывали их белую тряпицу, которой раньше вытирали посуду. Работали преступники молча, и только один раз Комов удивленно присвистнул.
Стоя поднес её к свече и тоже не удержался от удивленного восклицания. И было чему удивиться. Жемчужина размером, если не с голубиное яйцо, то с воробьиное точно, переливалась в отблеске свечи диковинным светом, и ясно был виден, в том волшебном переливе, сверкающий крест. Жемчужина эта, судя по золотой оправе с петелькой для нити нательной, прежде чем попасть на иконный оклад, повисела чьей-то шее. Не бедной была та шея, если сподобилась такое чудо носить. Стоян вздохнул протяжно, поскреб щеку и уж хотел драгоценность на тряпицу положить, но потом вдруг передумал да сунул жемчужину заплаканной Нюре, присевшей возле печи на низенький чурбачок.
- На, носи! - буркнул себе под нос мужик, и опять принялся за свою подлую работу. - Только не сразу носи. Сперва спрячь. Пусть утихнет всё. Успеешь покрасоваться.
Опять в избе стало тихо, и лишь только был чуть слышен скрежет ножей о драгоценный оклад. И вдруг грянул душераздирающий крик. Это орал Стоян. Он пытался ножом поддеть шляпку гвоздя, крепившего оклад к иконе, но рука пакостника сорвалась и саданула по острому, уже чуть отогнутому углу, иконной ризы. Рана была глубокой и кровоточащей. Крупные капли горячей крови упали на стол и на белую тряпицу. Мужик же скрежетал зубами от боли и обиды. Страшен он был в своей лютой злобе. Нюра подбежала к нему с тряпкой, чтоб остановить кровь, но злодей не дался и тут же оттолкнул заботницу прочь. Оттолкнул и, презрев боль, ухватился ладонью за чуть отогнутый край оклада да единым махом сорвал его с иконы! Неимоверная сила случилась у человека. Сорвал, швырнул драгоценный оклад на пол, а оголенный образ в печь. Икона упала на горячие угли и сразу же задымилась. Стоян схватил здоровой рукой длинный ухват и хотел им подтолкнуть образ подальше в огонь, но тут на него сзади набросилась мать Нюры. И откуда у неё силы столько взялось? Повалила она мужика на пол, наступила на грудь его ногой, не побоявшись дьявольского жара, выхватила образ из огня! Однако не долгим было торжество отважной женщины. Опомнился Стоян. Вскочил он на ноги, ухватился за горячую икону и потянул её к себе, старуха опять не поддалась, но тут подлый мужик изловчился и ударил лбом женщину по носу. Глухо охнув, и зажимая кровоточащий нос руками, страдалица повалилась на пол, а образ опять полетел в печь! И теперь уже поработать ухватом Стояну никто не помешал. Зарыл он икону в пылающие угли! Зарыл и ржет нечеловеческим хохотом, пиная ногой, валявшуюся на полу старуху.
- Чего же ты не достаешь её! Проси бога своего, пусть поможет он тебе! Пусть! Да только нет его! Вон как доска занялась! Вот радость-то!
- Врешь, - прохрипела старуха, часто охая, поднялась с пола и полезла в печь. - Он есть.
Мать Нюры, презрев жар и дым, забралась на шесток и руками разгребать горящие поленья. Нюра хотела оттащить мать от печи, но мужик сердито одернул сожительницу, отшвырнув её к порогу. А старуха икону всё же достала. И вот она уже стоит, подняв пылающий образ над головой. Так страшно стоит, что все отшатнулись от неё, по углам разбежались. Даже Стоян не смог рядом с отважной женщиной устоять! Отбежал он к стене самой дальней. Встал там и смотрит исподлобья, готовя в своей черной душе очередную пакость. И вот тут случилось чудо.
Совершенно ниоткуда появилась девчонка лет этак восьми-девяти. Худенькая такая девчонка, в крашеном ольхой сарафане, белобрысая, босая и нос в веснушках. Подошла девчонка эта к матери Нюры и осторожно взяла у неё из рук горящий образ. А как взяла она его, так он будто и не горел вовсе. Целехоньким в девчоночьих руках оказался. Стоян хотел опять образ огню предать, да только на этот раз не смог. Стоит он у стены, двинуться не может, будто в пол его ноги вросли. А девчонка вздохнула тихонечко да к углу красному пошла, а потом встала вдруг, обернулась и говорит:
- Что же вы люди с Заступницей своей творите? Она уж вас сколько раз спасала, а вы её в огонь. Нельзя так. Грех это. А потому и уходит она от вас навсегда. Вы уж теперь сами без помощи её обходитесь. Сами.
- Матушка, - взмолилась мать Нюры. - Прости нас матушка! Прости дураков! Прости и останься! Как же мы без тебя!
- Не может она остаться, - прошептала девчонка, кивая головой в сторону застывшего возле стены Стояна. - Пока люди вот такие безверные на белом свете есть. Не может. Ох, и хлебнете вы лиха без неё, глупые. Полгодика не пройдет, как раскосый зверек с востока вцепится в вас, а еще через десять лет зверь лютый с запада оскалится. Потом и того хуже начнется.
- Чего ж хуже зверя-то вражеского быть может? - часто стала креститься взволнованная женщина.
- Бывает и похуже. Когда пауки ядовитые в одной банке между собой бойню затеют, вот где страха-то не оберешься. Пауки, они злые! Безжалостные. А когда их приструнить некому, они безжалостны втройне. Да вы и сами всё это скоро увидите. А теперь прощайте.
- Как звать-то тебя, милая? - упала на колени перед девчонкой старуха.
- Батюшка Матроной кликал, а матушка Фатимой. Пошли мы. У меня пока Она побудет.
- А может все-таки ей остаться? - жалостливо моргая, глянула в глаза чудесной гостье мать Нюры.
- Нет, остаться не останется, но вернуться, вернется, - ткнула пальцем в сторону Стояна девчонка. - Вот когда никого из рода этого сатаны не останется в свете, тогда она и вернется. Ради таких, как ты, бабушка, вернется.
- Да он же один как перст! - закричала старуха и тут же замахнулась на зятя кочергой. - Я его своею рукой сейчас же убью!
- Не один он уже, - улыбнулась девчонка, внимательно посмотрела на живот Нюры и исчезла.
Совсем исчезла, будто и не было её никогда, а за окном избы уже светилось утро 29 июня 1904 года.
Старший лейтенант Палько, высунув кончик языка, осторожно чесал карандашом ухо и думал над чистым листом бумаги. Да только вот беда, подумать-то ему как следует, не давали. Только вроде мысль дельная посетила горячечную голову, так распахивается дверь, влетает капитан Потылицын да орет во всё своё луженое горло.
- Чего Палько ухо чешешь?! Работать давай!
- А я чего делаю? - обиженно насупился трудолюбивый страж порядка. - Я только и делаю, что работаю. Вот сейчас прокурору объяснительную пишу.
- Чего так?
- Да вчера пошли мы с Борей Красновым притон на Лесной пошманать, а там один придурок стал ножиком махаться, ну, я и шмальнул в него малость. Хотел в ногу, а попал в живот. Суетно там было. Короче, этот чмо кони двинул, а мне вот объясниловку о применении табельного ствола писать теперь надо.
- А кто таков? - подоспел с вопросом в кабинет к оперативникам, только что заступивший на дежурство майор Салахов.
Вот ведь хитрец! Сам всё в точности знает, а всё равно с вопросом лезет. И самое главное в ответе ему не откажешь. Старший по званию.
- Да, чудо одно! - бросил карандаш на будущую объяснительную записку старший лейтенант. - Гражданин Вова Чайкин. Две ходки по хулиганке, запои через день и всё такое прочее. Короче, дерьмо, а не человек. У него всего ценного-то была одна вот эта побрякушка на шее. Мне её вчера лепила из райбольницы отдал.
Палько порылся в карманах и положил на стол темный кулон, похожий на огромную горошину. Майор небрежно приподнял кулон, глянул его на свет, а потом бросил обратно на стол.
- Стекляшка! - почесывая поясницу, авторитетно заявил дежурный по отделению. - Ничего особенного, разве что крест как-то внутри умудрились выгравировать. Хотя и здесь особого таланта не надо, работа пустяшная, я вот знал одного зека на Трофимовской зоне, так тот ...
Закончить свои воспоминания Салахову не позволил зычный голос начальника районного отдела. Потылицын осторожно прикрыл за дверь и включил старенький телевизор, конфискованный когда-то по одному нераскрытому делу и уже крепко прижившийся в кабинете оперативных работников.
- Новости надо посмотреть, - молвил капитан, осторожно шлепая строптивый телевизор то по одному, то по другому боку.
Телевизор немного покапризничал, а потом громко возвестил на весь кабинет:
- Сегодня 29 августа 2004 года в Успенском соборе Московского Кремля глава делегации Ватикана кардинал Вальтер Каспар вручил Патриарху Алексию икону Казанской Божьей Матери. Уже несколько лет велись переговоры о передаче этой иконы в лоно русской православной церкви, но только сегодня справедливость восторжествовала, и, казалось бы, навсегда утерянная святыня, вновь вернулась на русскую землю.
- Чего это они так раздобрились? - почесывая карандашом под носом, задумчиво поинтересовался Палько.
- Знамо дело, не просто так, - выискивая что-то у себя под столом, поддержал разговор на политическую тему Потылицин. - Эти просто так ничего не отдадут. Вещь-то, поди, не дешевая?
- Наверное, Патриарх нефти танкера три в их Ватикан отправил, - высказал свое предположение старший лейтенант и отважно написал в правом верхнем углу пустого еще листа бумаги "Прокурору района". - Там сейчас с этим делом, говорят, напряг. А может, еще и золотишка килограмм сто подкинули Папе ихнему на широкий карман? Святыня все-таки, здесь без золота никак.
- Не иначе, - выудив из-под стола пятирублевую монету, завершил политическую дискуссию капитан и пошел переключать телевизор на спортивный канал.
А Палько старательно вывел на листе фамилию прокурора и подумал грустно:
- И чего я дурак вчера с Красновым в эту "малину" поперся. Сидел бы здесь, в кабинете, и не было бы тогда ничего.