Ложкой меда в дегтевой бочке жизни Херсонской губернии стали несколько заведений отдыха и развлечений разношерстной публики прованса. Городской театр близ Потемкинского сквера, городской клуб, принимающий приезжих артистов и устраивающий балы, городская аудитория, театр-общество "Опора", городское собрание, выступающее по вечерам в роли джентльменского клуба, многочисленные иллюзионы - стационарные и плавучие, библиотека и цирк Генри Эрдтмана среди прочих.
Население Херсона - без малого семьдесят тысяч душ - развлекалось игрой в карты, музицированием, любительскими театральными постановками, походами в картинные галереи, в музеи Естествознаний и Древностей, созерцанием живых картинок в иллюзионе Зайлера.
Растлевали тело и душу в заведениях культурных и не очень. Ресторан при гостинице "Лондонская" посещался людьми обеспеченными, так как обед стоимостью в шестьдесят-восемьдесят копеек мог позволить себе гражданин, зарабатывающий от шестидесяти до ста рублей в месяц. А вот в "Европейский" любили хаживать молодые люди на свидания. Директор ресторана имел малую хитрость - для кавалеров и их дам были распечатаны различные меню: обычные для мужчин и завышенные в три раза цены для женщин. И когда дама дивилась щедрости пригласившего, юноша со спокойной душой мог рассчитывать на свои материальные силы.
На широкую ногу были поставлены и промыслы древнейшей профессии. Херсонские извозчики в любое время суток готовы были доставить жаждущих продажной любви к любому из известных притонов: на Колодезную улицу к домам терпимости Фарфель, к "дому кошек", к "заведению Анны Леонтьевны". Всего за двадцать копеек.
И в то время, как херсонский полицмейстер боролся в проституцией, предписывая "приставам озаботиться о правильной и полной регистрации женщин, подлежащих периодическому освидетельствованию, а также производить осмотр гостиниц, а публичных женщин, виновных в неприличном поведении и нахальном обращении в публичных местах, отправлять в участковые управления и строго следить за недопущением этими женщинами беспорядков и неблагопристойности на улицах", народ попроще предпочитал дразнить газетчиков поведением, подобным такому: "...поздно вечером появляются мужчины и женщины и весело проводят время до утра. Способ выхода и входа посетители избирают довольно странный - через окно...". Что еще больше поражало - жена того самого полицмейстера являлась постоянной посетительницей городского клуба и засиживалась там за карточным столом порою до пяти утра. Так что, хорошо играть при плохой мине умели во все времена.
Зимние увеселительные мероприятия, конечно же, отличались разнообразием от летних. До конца осенних погожих деньков во всех малочисленных парках города играли оркестры, давали представления заезжие артисты.
Вот и сейчас, почему-то под самый конец сезона, в Херсон пожаловала новая труппа циркачей. И решили они выбрать себе за место стоянки - Александровский сад и прилегающую к нему пустошь.
Вера слышала довольно много нелестных отзывов о циркачах и иллюзионистах от работников кухни и гимназии, однако совсем не спешила проверить или опровергнуть слухи. Программы обучения для выделенных ей классов институток были написаны еще в первые дни присутствия, сейчас же будущая учительница исторической науки прорабатывала детали. Судя по изучаемым еще в университете материалам, процесс обучения в начале двадцатого века в гимназиях и корпусах не отличались творческим подходом. Посему Вера считала себя в праве, а то и более - обязанной, внести поправки и добавить больше игровых форм преподавания: игры, кроссворды, мозговой штурм, постановки, творческие работы...
Памятуя о самой главной заповеди историков - народ, не знающий своей истории, не может называться народом, поставила перед собой задачу, что ее третьи классы, изучающие историю Киевской Руси, будут самыми знающими, самыми заинтересованными, самыми любопытными.
Еще Вера выпросила для своих уроков такое время, чтобы выпадала возможность ходить вместе со старшими классами на уроки танцев. Директрису гимназии сия просьба немного удивила и смутила, но предположение Епанчиной, что подобный ход поможет сблизиться с ученицами, сыграло новой учительнице на руку.
За несколько дней до начала учебы состоялось официальное знакомство с преподавательским составом.
Самыми выдающимися в серой массе оказались учители этики и танцев.
Маргарита Николаевна просто была создана для своего предмета: высокомерная, тонкостанная, идеально причесанная, хрупкая, словно питалась одним воздухом, и невозможно красивая. Царственно кивнув головой в знак приветствия, она холодно, почти презрительно оглядела Веру с ног до головы, и перевела взгляд на директрису.
Эдуарда Артуровича можно было описать одним словом - холерик. Энергичный, яркий, эмоциональный, улыбчивый. Сухопарый и невысокий он был еще более ярким пятном в этой серо-белой компании, чем Маргарита Блажкова. Узкое лицо украшали тоненькие усики и длинный нос. Вере почудилось, что чем-то Янский похож на мультипликационного барона-путешественника, и уверилась в схожести, когда чудо в яркой жилетке в полоску ринулось лобызать руку новенькой: тоненькие ножки и куцый хвостик, перехваченный бархатной ленточкой, - точно такие же, как у выдумщика Мюнхгаузена.
Мандраж по поводу начала учебного года Епанчина отправилась унимать к модистке. Новая партия изготовленных накладных ресниц, упакованные в специально и заранее заказанные бархатные коробочки, глухо постукивали в сумочке.
Женевьеф была несказанно ради видеть новообретенную компаньонку. Раскланявшись и поблагодарив за записку, доставленную неугомонным рыцарем сердца, француженка облегчила ношу Веры и потащила подругу в ресторан.
- Верочка, милая, вы не представлять, сколько у нас заказать! - щебетало неизменно сиреневое облако.
Вера же морщилась и чихала. Морщилась - от наигранного акцента, а чихала - от непостижимо яростного напора вишневого аромата. Новая мода. Все должны пахнуть вишней. Дамы - духами, кавалеры - вишневым табаком.
- Верочка, а может, нам стоит подыскать вам помощников? - закинула удочку модистка.
Епанчина вновь сморщила носик.
- Я считаю, Женевьеф, что еще слишком рано. Стоит нам запустить серийное производство, как мы мгновенно потеряем в качестве. Плюс, насытив рынок Херсона большим количеством изделий, мы тем самым их обесценим. Нет, дорогая моя компаньонка, давайте остановимся на уровне штучного производства. Эксклюзив.
Цену последнему произнесенному слову Женевьеф знала, посему согласилась относительно быстро.
Летняя площадка ресторана открывала прекраснейший вид на реку. Заказав себе по чашечке кофе, бизнес-леди принялись активно обсуждать последние новости: Женевьеф без умолку говорила, а Вера - слушала.
- Слыхали ли вы, Верочка, одно из последних произведений Йосифа Барского? - Епанчина отрицательно качнула головой. - Жаль его талант. Пропил совсем. Теперь живет лишь с продаж похоронных памфлетов.
"Под камнем сим погребена
Моя законная жена.
Я прожил с нею двадцать лет.
Она готовила обед,
Любила оперу, балет,
Не знала толку в деньгах, нет.
И выходя всегда из смет,
Она отправилась в тот свет.
За это шлю моей Аннет
И благодарность, и привет!" - процитировала Женевьеф и звонко рассмеялась.
Вера незамедлительно последовала ее примеру. Хоть и грустно было: жаль и усопшую, и поэта. Вот уж профессия на зависть. И генеральская дочь вздохнула.
- Что ж вы так убиваетесь, Вера Николаевна? - тут же спохватилась модистка. - Хотите, я вас развеселить сумею? Пойдемте-ка на циркачей посмотрим. Говорят, там и женщины-силачи приехали. Вот бы посмотреть на мадам, которая не силой ума, но силой руки мужика в бараний рог скрутить сможет!
Вот не стремилась Вера к увеселению, да еще к тому, о котором нелестно отзывались работники гимназии, но все же с энергичной француженкой и неотступной тенью Зайки, решилась пойти.
Крыша учебного заведения выглядывала из-за жиденьких крон молодого Александровского сада, и это придавало сил и необъяснимого чувства защищенности. Словно якорь, не позволяющий крохотному плотику уплыть по течению. Вокруг гудела толпа. Бегали дети, перекрикивали друг друга зазывалы, громко торговались продавцы с покупателями. Бурное море и темно-коричневая черепица гимназистского острова на горизонте.
Вера повернула голову, проследив за взглядом восторженной модистки, и обнаружила пляшущих вокруг дрессировщика белоснежных пудельков. Мимо прошествовала упряжка из двух осликов, тянущих за собою ярко-голубую тележку, заполненную детьми. У каждого ребетенка в руке была зажата длинная палочка с насаженными на них прозрачными фигурками сладких зверей.
Невольно сглотнув слюну, Вера подалась вперед и чуть не вступила в свежую кучу навоза.
- Фи, - взвизгнула Женевьеф, - уборщик! Уборщик!
На гневные окрики тут же прибежали дворники и, немного не вступая в драку за конское гуано, принялись поднимать пыль.
Француженка, ни разу не улыбнувшись, схватила Веру за руку, и потащила прочь.
Чем ближе подходили девушки к размалеванным шатрам, тем плотнее становилась толпа, тем четче и чаще примешивался к ярмарочным ароматам запах перегара, тем больше попадалось "подогретых".
- Ох, вэсилля! Вэсилля! - совсем по-украински залепетала модистка, и принялась активно шуршать в своей крохотной сумочке.
И уже буквально через минуту на свет из скромного нутра появилась на свет мелочевка. Идущая навстречу празднично разодетая армада во главе с парами шаферов и кумушек, получили от Женевьеф по копейке и взамен протянули девушке бутыль с полупрозрачной жидкостью. Не стесняясь и не кривясь, модистка хлебнула прямо из горла и по-простому ругнулась на крепость напитка.
Вера не удержалась - прыснула со смеху вместе со всеми. В миг круг празднующих разорвался и на передний план выскочили музыканты. Украшенные розами фуражки соревновались в яркости с лентами в толстых косах селянок, небольшой, но безумно громкий оркестр из дудки, скрипки и гармошки зашелся в ухабистом ритме польки. Веселящаяся толпа подхватила водоворотом Веру, закружила в венгерке.
Епанчина смеялась, кружилась под руку с высоченным подпоясанным красным кушаком парнем, на какой-то миг потеряла из виду Женевьеф, но тут же четко определила ее местоположению, благодаря заливистому смеху и французскому акценту.
Точно так же внезапно, как подхватил было херсонский карнавал Веру, отпустил, выбросив на свободное пространство. Подпрыгивающая, словно поп-корн на сковородке, Женевьеф, вновь потянулась к сумочке, достала целый рубль и, показав его удаляющимся спинам, пошелестела бумажкой.
- Примета такая, - объяснила модистка, оборачиваясь к Вере, - надо свадьбе любой показывать деньги. На прирост. - И лучезарно улыбнулась.
Про примету Епанчина знала, но и про воришек не забывала. А особенно в такой толпе.
- Ну и шо, гарно погулялы? - раздалось над ухом.
Учительница, подпрыгнув от неожиданности, обернулась на мужской басовитый голос. И поняла, что совсем не к ней был обращен вопрос.
Мимо шествовали явно отщепившиеся от главного гуляния кумовья: бородатые, краснолицые, пузатые и разодетые в вышиванки. А в руке - неизменный пузатый бутыль сивухи.
- Ну, як сказать? Сначала харашо, ну, а потим - хуже. Як увсигда.
- Так ы чым гирше?
- Та драка була. Дядькови Сэмэну пыку натопталы.
- Та ну?
- Спочатку-то все було, як у людэй - пылы, закусювалы. А потом случылося так, шо дядька Сэмэн хылым на гамулу здався, та и сповз пид лавку. А тут, як на грих, Гришка Косый на гармоници грать став. Васька Кудряш плясаты пишов, тоди й случайно дядьку Сэмэну на пику став, а той - як заорэ!
- Ай, гов! - хлопнул себя по боку слушатель.
- А Маруська ж зла стала, шо чоловика йийи зобыдылы, хапанула кочэргу та и хотила Кудряшу зйиздыть. Та тоди нэнароком попала по лампе и жениху по кумполу.
- Ой-йо! - закачал головой бородатый, да только ни капельки пострадавшего за ни за что жениха жалко не было.
- Лампи зразу жаба цыцьку дала, - продолжал рассказчик, - а жэных и нэ поняв, шо трапылось, и думав, шо це його Гришка Косый ззади довбанув. И як розвэрнэця йому по башке! Косий хотив здачу вэрнуть, та тикы саданув свекора по носяри. Ну и пишла потиха - хто кого.
Выпивающий во время рассказа кум, булькнул сивухой и глухо заухал, хватаясь за сердце.
- Аж тоди Матрьона напялыла кожуха навыворит и хотила в хату верхом вйихать, шоб у молодих було скикы добра, скикы волос у кожуха. Ну, и застряла у двэрях - ни туды, ни сюды.
Тут уж и Вера не сдержалась от смеха, представив подобную картину: толстозадая баба, въезжающая в хату верхом на муже, застревает в дверном проеме и начинает голосить, вместо того, чтобы желать молодым счастья и богатства.
- В хати - перехрестысь и тикай! Драка, Матрьона оре, як дурна. Прыпэрлись филеры. Тройих в погриб кынули, а там опять все чин-чинарьом.
Закончился рассказ и удаляющиеся в обнимку смеющиеся кумовья, в очередной раз приложившись к бутылю, громко пожелали потерявшимся в толпе молодым всех благ в жизни земной.
Подобревшая от пары глотков Женевьеф жаждала приключений, и они не заставили себя долго ждать. Те, кого так желала лицезреть модистка, внезапно образовались на пути. Две огромные бабы в трико ворочали деревья перед входом в раскинувшийся на пустыре балаган.
- Варварство! - прозвучало совсем рядом, и Вера готова была согласиться.
- Шарман! - прошептала Женевьеф и ринулась посмотреть поближе.
Рядом с великаншей француженка выглядела как чайник против самовара. Восхищенно хлопая глазами, кукла в сиреневом платье протянула руку, чтобы попробовать на ощупь чудо природы. За нее же и была схвачена и подброшена на небывалую высоту. Толпа взревела. Женевьеф визжала и требовала еще, каждый раз приземляясь на руки силачки. Со стороны казалось, что большая мама подбрасывает в воздух свою разодетую в пух и прах крошку.
Слева от себя Вера заметила молодого человека, что-то активно чиркающего в блокноте. Присмотревшись, обнаружила рисунок-карикатуру. В главной роли - Женевьеф.
- Простите, - обратилась Вера к художнику. - А вы из какой-то газеты?
Карикатурист тут же приосанился, мазнул сальным взглядом по достаточно откровенному вырезу платья, смутив Епанчину, и сделал шаг вперед, облизнувшись, словно кот на сметану.
- Газета "Югъ", - успел произнести молодой человек, прежде чем путь ему преградил Зайка.
Выскочил, словно чертенок из табакерки, встал между своей дамой сердца и змием. Журналист только хмыкнул и резким движением оттолкнул пацаненка, уронив под ноги стоящих рядом людей. Вера вскрикнула от ужаса: схлынувшая толпа заволновалась и готова была вернуться, затоптав ребенка.
- Что вы себе позволяете?! - крикнула Епанчина и кинулась спасать Зайку, успев при этом обжечь гневным взглядом.
Но цыганенок отказался от помощи. Вскочил, словно Ванька-Встанька, отряхнулся, строго поглядел на Веру, а затем нехорошо улыбнулся журналисту и запрятал руки в карманы.
Учительница не поняла, что такое задумал Зайка, зато вспомнила, что ее по-настоящему оскорбили. Окунувшись с головой в эмоции, Вера обернулась к представителю газеты "Югъ" и отвесила звонкую пощечину. Со всего размаху.
Толпа зевак охнула, журналист схватился за щеку.
- Так ты драться решила? - совсем уж непотребно обратился карикатурист к Вере - на "ты". - Ах ты ж...
Выругаться мужчина не успел - кто-то больно пнул его по ноге, заставляя взвыть, и отправить нецензурные выражения по другому адресу. Покрутившись вокруг себя несколько раз в поисках виновного, но так и не найдя оного, журналист вновь обернулся к Епанчиной, на секунду прищурил глаза, а затем схватился за блокнот, намереваясь запечатлеть лицо обидчицы.
Вера была готова к любым выпадам, посему гордо вздернула подбородок, и отвернулась, намереваясь уйти.
Епанчина, вспомнив об осторожности и предупреждениях Женевьеф, прихлопнула свой карман - послышался звон монет, заглушенный криками обворованного журналиста и охами толпы. Девушка успокоилась. Зато карикатурист не унимался: тыкал пальцем в Веру и стоящего рядом Зайку, продолжая обвинять их во всех грехах.
Не зная, как поступить, но уж точно не бежать, а то решат, что виновна, генеральская дочь приняла решение. Лучшая защита - это наступление. И Вера ринулась к обвинителю и снова съездила по орущей морде. Такого народ не ожидал: все хором ахнули и принялись возмущаться. Кто-то требовал сатисфакции, кто-то звал полицаев, кто-то аплодировал, кто-то поносил. Все смешалось.
- А ну, разошлись! - мужской голос перекрыл разом весь гул толпы, заставляя расступиться. - Чего у вас тут?
- Вот! Вот они... тут... - пытался вновь предъявить обвинения журналист, тыча пальцем в лицо Епанчиной, а второй рукой все еще держал оборону лица. - Шайка! Воровством промышляют!
Полицейский окинул взглядом Веру, затем сделал полшага назад, склонил голову к молодому человеку в нервическом припадке:
- Так вроде приличная барышня-то... - не отрывая взгляда от обвиняемой, в полголоса произнес хранитель правопорядка.
Вера сверкнула глазами и сделал маленький шажок навстречу. Такой скромный жест поверг журналиста в панику, он отскочил назад, наткнулся на чье-то объемное пузо, хозяин этого же препятствия толкнул обидчика и карикатурист, споткнувшись, грохнулся в дорожную пыль.
Люди вокруг захохотали. Даже пристав не удержался.
- Ладненько, - скомандовал полицай, когда все отсмеялись, - пойдемте-ка.
Журналюгу подняли с земли, а Вера, кивнув, согласилась идти самостоятельно, без помощи.
Женевьеф продолжала висеть на руке женщины-силача, пропустив мизансцену.
Далеко уводить плененных не стали. Однако всю дорогу обокраденный писака не замолкал: рассказывал, как ловко его окрутили, обобрали, оскорбили, избили на глазах у почтеннейшей публики. Усатый полицейский молча кивал, иногда оборачивался на Веру, крякал и качал головой. Судя по тому, как просто и вольно позволял девушке передвигаться, в вину ее не верил.
Зайка неотступно следовал в шаге от своей дамы. И вот кто кого защищать должен?
- Ну, так я ж и говорю, - продолжал настаивать на своем горе-художник, - она меня отвлекла, а этот гаденыш кармашек мне и подрезал.
Вера покачала головой - врет и не краснеет.
В небольшой будочке было тесно и жарко. Сквозь настежь открытое окно влетал аромат уходящего лета, странствующий по степям ветер приносил только духоту. Грозный полицейский чин царапал бумагу, записывая показания пострадавшего. Вере, как единственной даме, досталось место на хлипкой табуретке. Девушка предпочла бы постоять, во избежание эксцессов, но чиновник настоял.
- И много у вас украли? - поинтересовался усач.
- Ой, много! Много, господин полицейский!
Вера приготовилась выслушивать: "три портсигара отечественных, три магнитофона заграничных, куртка замшевая... три куртки"... (цитата из х\ф "Иван Васильевич меняет профессию")
Однако излияния прервались.
- Что тут у тебя, Матвей Алексеевич? - услышала Вера за спиной голос и гулкий стук сапог по деревянному покрытию. - Вера Николаевна?
Вошедший был удивлен. Но еще больше была удивлена сама Вера.
- Дмитрий Дмитриевич Залесский, - новый представитель власти, перед которым усач вытянулся по струнке, склонился к руке и легко дотронулся губами до запястья. Веру бросило в жар с непривычки. - Уездный исправник.
- Мы... - в горле пересохло, - мы знакомы?
- К превеликому моему сожалению, - высокий чин отпустил руку генеральской дочери, - лично не знакомы. Но не придись наша первая встреча на столь печальный инцидент, я был бы счастлив быть представленным вам лично.
Вера заскрипела мозгами, пытаясь сообразить, о чем только что сказал исправник.
Из неловкого молчания вырвал звук упавшего журнала. Все обернулись на "пострадавшего". Журналист жался к невысокой конторке, бешено вращая глазами, и хватаясь за сердце.
- Что с вами? Вам плохо? - поинтересовался Дмитрий Дмитриевич, но с места не сдвинулся.
- Нет, нет, все в порядке, - заблеял карикатурист, - все хорошо...
Кивнув в знак одобрения, полицейский вновь обернулся к Вере, улыбнулся грустно - следовало возвращаться к прямым обязанностям.
- Так что тут у вас, Матвей Алексеевич?
- Так вот тут... - младший по званию вкратце описал ситуацию.
Дмитрий Дмитриевич взял со стола исписанную каракулями бумагу, перевел взгляд на обвинителя.
- Будете подписывать?
Все еще пытающийся найти выход за спиной журналист быстро-быстро замотал головой.
- Ну, тогда, можете быть свободны.
Повинуясь рекомендациям, карикатурист бочком да вдоль стеночки покинул теплую компанию.
- Вот ведь нравы! - тяжело вздохнул земский исправник. - Никакого уважения. Никакого воспитания.
Вера тоже вздохнула, а за ней - и табуретка. Жалобно так, надрывно. Епанчина поспешила подняться.
- Спасибо вам, Дмитрий Дмитриевич...
- Да Бог с вами, Вера Николаевна, было бы за что благодарить. Но вы тут осторожнее. Пускай этот просто нахал, но могут быть и с дурными намерениями. Вы одна здесь?
Учительница обернулась к выходу - на улице ждал верный рыцарь.
- Нет, я с друзьями, - вновь улыбнулась Вера полицейскому. - Еще раз благодарю вас.
Через пять минут поисков обнаружилась Женевьеф.
- Вера! Вы куда пропадать? Я уже решиль бежить за полицай! - причитала модистка, хлопая удлиненными ресницами. - Я уже договориться про новую партию для циркачей, - уже по секрету сообщила компаньонка, подхватывая Веру под локоток.
Так и шли на выход из балагана. А позади щебечущей парочки шлепал босыми ногами цыганенок и пересчитывал монетки, доставшиеся ему после дележки с местными воришками.