В июле созрела клубника. Немного. Все, что удалось вырастить в маленьком кособоком парнике, который с трудом сколотил неспособный к ручному труду Станислав Сергеевич. Что-то досталось Мурзику. Из остального Машенька сварила варенье с выданным по карточкам сахаром.
В aвгусте начались заморозки. Как-то сразу побурели и опали листья. В доме включили отопление. Тонкий лед хрустел на лужах ломкой карамелью.
По случаю удалось недорого достать мешок картошки. Мурзик ходила в детский сад в кроличьей шубке и теплых сапожках. В садике детям полагалась от города тарелка каши с маслом и стакан голубоватого молока. Овсянку Мурзик есть отказывалась. Честная воспитательница Людмила Георгиевна складывала несъеденную кашу в пластиковую коробку и отдавала Машеньке. Овсянку съедал на ужин неприхотливый Станислав Сергеевич.
В сентябре наступила зима. Сразу навалило много снега. Ударили морозы. По замерзшей Москве реке катались на коньках. Факт этот никого не удивил. Шел третий год Холодов. Все уже привыкли к тому, что климат изменился окончательно и бесповоротно. Возбужденные ведущие телевизионных новостей уже не несли пургу о том, что изменения эти временны и скоро все вернется на круги своя. Наоборот, маститые ученые, которые раньше на полном серьезе обсуждали в передачах Глобальное потепление, теперь так же убежденно судачили о Малом Ледниковом периоде.
Приятель Станислава Сергеевича, профессор кафедры истории Университета, когда забегал в гости на пустой чай, рассказывал о таком же холодном периоде в жизни планеты в семнадцатом веке, продлившемся лет пятьдесят, а то и больше. По всему выходило, времена наступали нешуточные.
Сын Станислава Сергеевича, Пашка, вместе с женой остались на своей прежней работе по добыче газа в Сибири, которая теперь превратилась в зону вечной мерзлоты. Там, с учетом нечеловеческих условий, квалифицированным специалистам хорошо платили и дети собирали деньги на поездку трехлетней Мурзи с бабушкой на самые холодные месяцы к родственникам в Израиль. Они и Станислава Сергеевича уговаривали, но он наотрез отказался. Без него поездка будет дешевле, а он еще не был пенсионером, и на шее сидеть ни у кого не собирался.
Станислав Сергеевич читал лекции по истории живописи в одном из престижных учебных заведений. Преподаватель он был хороший, студенты благосклонно его слушали, оставались после занятий задать вопросы. Деньги были небольшие, но стабильные.
С наступлением Холодов Станислав Сергеевич стал тяготеть в своих лекциях к пропитанным теплом картинам итальянских мастеров, солнечно-пятнистым импрессионистам, фруктово-ягодным натюрмортам голландцев с прозрачным виноградом и золотистыми персиками.
Проводя указкой по экрану Станислав Сергеевич окидывал довольным взглядом полную аудиторию притихшего молодняка. Юноши все больше ходили гусарами, в одних свитерах. Девушки кутались в шубки и курточки. Самые большие модницы заворачивали хрупкие плечи в широкие кашемировые шарфы. Появилась мода на шерстяные перчатки с обрезанными пальцами. Студентки обшивали их кружевами или украшали аппликциями. А перед выходом на улицу меняли перчатки на толстые варежки.
Сам Станислав Сергеевич как и раньше одевал на лекцию костюм с белой рубашкой и тонкой вязаной жилеткой. Поэтому, наверное, с oктября, когда морозы достигли минус тридцати, его мучали постоянные простуды и надоедливый, непроходящий кашель.
По вечерам он сидел дома, закутав горло, пил бледный чай и обсуждал с Машенькой скорый отъезд в теплю страну, где лето длилось полноценные четыре месяца, а зимой, даже в Холода, температура не опускалась ниже минус десяти.
Батареи были чуть теплые. Электричество давали только с наступлением темноты. Город экомомил запасы топлива. Дома ходили в свитерах и толстых шерстяных носках.
В октябре обворовали квартиру. Унесли запас пшенки, шоколад и бутыль подсолнечного масла. Машенька плакала, а Станислав Сергеевич был несказанно рад, что это случилось тогда, когда его женщин не было дома.
- Зачем? - удивлялась Машенька. - Ты же не умеешь воровать дрова.
- Я научусь, - обещал старый художник.
Машенька, перебирая купленную на черном рынке гречку, в очередной раз наставляла Станислава Сергеевича. Чтобы не забывал отоваривать карточки, во время платил за свет, газ и интернет и не ленился мыть посуду и затевать стирку.
Мурзик, в толстых байковых штанах и меховой жилетке, примостилась в ногах у Станислава Сергеевич и воодушевленно изводила бумагу на низеньком журнальном столике. Маленькие пальцы уверенно хватали карандаш или хорошую колонковую кисточку, которой Станислав Сергеевич не пожалел для любимой внучки, и рисовали то домик, то цветочек, а то и соседскую кошку, сильно смахивающую на волосатую сосиску.
Самому Станиславу Сергеевичу, окончившему в свое время художественное училище, не хватило таланта стать настоящим живописцем. Сын его, Пашка, никаких способностей к рисованию никогда не проявлял, предпочитая сидению за мольбертом летом футбол, а зимой - хоккей. Поэтому Станислав Сергеевич с умилением наблюдал за увлечением внучки пастелью и акварелью, собирал ее особо удачные рисунки в отдельную папку и ненавязчиво учил началам композиции. Как всякий любящий дед Станислав Сергеевич был уверен, что Мурзик очень талантливая девочка и достигнет в жизни того, чего не удалось достич ему.
- Деда, а расскажи про маленького папу, просила внучка, забираясь к нему на колени. И Станислав Сергеевич, вдыхая нежный запах детской кожи, рассказывал замирающему Мурзику, родившемуся в самом начале Холодов, про песок на пляже, обжигающий пятки, про сам пляж, по которому можно было бегать в одних трусиках и про теплое, как бабушкин суп, море. Потом они оба смотрели фотографии маленького папы и моря на стареньком компьютере.
Затем они вместе ужинали вареной картошкой и подсушенным в тостере хлебом. А на десерт Мурзику полагалась столовая ложка клубничного варенья.
В девять Машенька с книжкой сказок укладывала внучку спать, а Станислав Сергеевич готовился к завтрашним лекциям. Или дописывал статью про прерафаэлитов. Или мыл кастрюли и тарелки чуть теплой водой. А за окном мела метель и бился в окна ледяной ветер.
Станислав Сергеевич проводил Машеньку и Мурзика в путешествие в начале ноября. Автобус натужно ревел на каждом повороте. Рейс откладывали три раза. Мурзик устала, терла глаза, хныкала, но новый набор красок из рук не выпускала. На прощание повисла у деда на шее и не хотела отпускать. По бледным щекам Машеньки текли слезы.
Дома Станислав Сергеевич почувствовал себя полным сиротой. Послонявшись по опустевшей квартире он повесил последний рисунок Мурзика в спальне на стене и лег спать под два одеяла - одно пуховое и одно шерстяное.
Под утро Станислав Сергеевич проснулся от непревычного ощущения. Он несколько минут лежал с открытыми глазами и соображал, что его разбудило. Потом понял - ему было жарко. Станислав Сергеевич откинул оба одеяла и спустил ноги на пол. По телу разливалось не испытанное много месяцев сухое тепло. Профессор поднялся, проверил отопление. Трубы были едва теплыми. Станислав Сергеевич почесал лысину.
Потом взгляд его упал на детский рисунок. Кривоватое, ярко-оранжевое солнце, ежиком раскинув в стороны множество лучей, улыбалось Станиславы Сергеевичу карминовым ртом и подмигивало круглыми глазами.
Профессор подошел к рисунку. Протянул руку. От тонкого альбомного листа тянуло жаром, как от печки.
- Нет, не может быть, - сам себе объяснил Станислав Сергеевич, - это же черт знает что такое.
Но факт оставался фактом. В спальне было тепло. А в гостиной тепло не было. И на кухне тоже. За окном злобным гоблином рычал ветер.
Станислав Сергеевич поставил кипятиться чайник. И , напевая, думал, кого в первую очередь надо пригласить в гости - погреться.