Глава 25 , в которой любовь собирает по крохам веру и надежду.
В суматохе никто не обратил внимания, что арбалета при Эмиле не было. Эрик положил брата на скамью:
--
Одеяла! Все, которые есть на базе! Быстро!
Больше Эрику не пришлось повторять, в мгновение ока вскипятили горячую воду и собрали дюжину одеял. Смерч отыгрался на моем друге за все ветра. Мой возлюбленный лежал без сознания, холодный, весь, от кончиков пальцев до кудрявых волос. Мутная стеклянная пелена застлала его глаза, Эмиль смотрел под потолок, а может гораздо дальше. Сердце воина почти не билось. По виску Эмиля снегом сползала застывшая вода и рисовала на его лице знак смерча, я прижалась к нему, поцеловала льдину...
За тысячами морей уснуло холодное солнце, оно остыло и ни слову, ни взгляду не дано было заставить его пробудиться, лишь вздоху, одному единственному вздоху молились леса и долы. Где тот, чье имя можно было написать в книге виновных? Где тот, чьими стараниями приходит в наши сердца любовь, боль и горе? Где тот, кто не дает веры, когда она одна способна на чудо? Где тот, чьи бессмысленные игры не ведомы ни одному из народов...
Наступайте тише, бойтесь, мир меняется, цветет Роза Ветров, и прежде, чем она отцветет, не найдется таких, кто скажет "Я не знаю смерти, и боли не знаю я". Но найдутся такие, кто скажет "Я пережил смерть и боль меня не сломила". Я не из их числа, и до Розы, что растет на задворках Земли, мне нет никакого дела. Горем измеряется вера, кому-то угодно так, кому-то, но не мне. Не мне...
Стихия ветра! Что с нее взять? Ей не скажешь: "Твоя ставка, твой черед", не скажешь: "Отступись, обойди, усмири свой пыл" и не попросишь милости. Но тот, кто создал волшебные ветра Унтара, что думает он? Его унесло водами времени дальше, чем старого вождя ойёллей, но неужели оттуда ему не видно дел рук своих?
Лишь только вода поспела, Эмиля перенесли в комнату для сна и положили на кровать. Кровать была коротка, и Эрик молча притащил из залы скамейку.
- Подушки... - потребовала я.
Ноги Эмиля утыкали подушками, я закрыла окна и выгнала всех:
--
Уходите, не стоит вам здесь торчать! - велела я.
--
И не подумаю! - пытался возражать Эрик, но больше никто не посмел со мной спорить.
--
Оставь их вдвоем, - посоветовал Эрику Улен. - Ты и так ухватил за рукав удачу, пойдем, расскажешь, где нашел его! Я с лесным конвоем обшарил весь лес...
... и они ушли, а я развела травами кипяток и стала раздевать Эмиля. Руки не слушались меня, застежки заедали и не открывались. Трудно поверить в чудо, которого не ждешь, ведь Эмиля не должно было быть в живых, и нам не судьба была больше увидеться.
Ветер не щадя истерзал противника. Синяки и ссадины разбили все его тело, казалось, он побывал в самом глубоком ущелье мира, и его кидало с одной скалы на другую до тех пор, пока Солнце не сжалилось над ним. Эмиль стал таким далеким, будто говорил с самой смертью. Порванная куртка с трудом прикрывала свитер, но он больше не хранил запах дома, он пах землей и сыростью. Я мыла Эмиля и думала о том, что даже тогда, когда мы впервые прикоснулись друг к другу, я не испытывала такой невыносимой боли в груди от счастья, что трогаю его. Перед лицом смерти многое изменилось, и сказочных богатств стоила каждая минута, проведенная рядом с ним. Мне вспоминались его слова, его голос, умеющий звучать и ласково и строго, его вечный сарказм виделся теперь совсем в другом свете, а музыка, звучание его флейты, словно неслышной песней лилась с его холодного чела...
Смерч заморозил моего возлюбленного до самого сердца, и горячая вода не могла помочь, она согревала только снаружи. Когда его губы в очередной раз обожгли меня холодом, я собрала все одеяла, разделась и легла рядом. Когда-то Улен учил нас, что тело женщины - самый верный способ согреть мужчину. Эрик отпустил на этот счет не мало вольных шуток, но в сущности Улен оказался прав. Как только под дюжиной одеял жар одолел меня, он перекинулся на Эмиля, и от кожи к коже пошло по его жилам вглубь тепло возлюбленной, жар, не сравнимый ни с каким другим...
"Очнись!" - молила я, - "Вернись к нам!", но Эмиль оставался преданным какой-то другой силе, и она крепко держала его. Я боролась с этой силой, пока у меня хватало духу, но вскоре, обвив собой умирающего друга, погрузившись в надежды и молитвы, я уснула, а когда проснулась, был уже вечер следующего дня.
Я проснулась от жуткого холода. Под дюжиной овечьих одеял меня била мекая дрожь. Зубы стучали, без всякой возможности остановиться. Я с трудом очнулась и с трудом заставила себя вернуться из глубоких, прямо таки подземных снов в мертвую ледяную реальность. Эмиль лежал рядом бездыханный, скованный невидимым нерастопимым льдом, но живой. Должно быть, он боролся и где-то там, вот тут, рядом, и в то же время там, далеко, все еще вздрагивало гордое сердце, пуская в долгий путь от изголовья до приставленной скамьи холодную густую кровь моего возлюбленного. Должно быть... но жилка на его ключице не плескала, а ведьмов хваленый дар отмалчивался за болезненным блеском моих иттиитских глаз. Я поцеловала Эмиля в холодный лоб, подоткнула одеяла и, кутаясь в рваную куртку, подошла к окну. Небо должно было объясниться, но оно молча опустило глаза. Кто научил мое сердце так болеть? - подумала я, - Должно быть тот же, кто придумал смерть и вдохнул силу в ветра Унтара ... Темнела живая изгородь, за ней засыпал Синий лес. Там, за пределами меня, последний летний месяц рассыпался мириадами ярких звезд. "Кра - кра...", - неспешно и тяжело летел в ночной тишине ворон и подгребал под себя темно-синий бархат вечернего простора.
Я проводила ворона равнодушным взглядом, мир умер без Эмиля ...
Из-за неплотно закрытой двери слышались голоса, но стоило мне войти в обеденный зал, как наступила тишина. Тускло горели коптилки, все сидели за столом и, как один, смотрели на меня.
--
Кофе? - спросил Мирон.
--
Кофе - это хорошо! - согласилась я, села и оглядела всех. - Ну что вы хотите услышать? Он холодный, он без сознания! И мой дар, как выяснилось, ни ведьмы в этом не разбирается! - я помолчала, - Скажите, что делать...
Тигиль перекинул нож из правой руки в левую и молча отрезал мне ломоть хлеба. Они ждали целые сутки. Он, как и остальные, надеялся, что я скажу больше.
--
Послушай, сестренка... - Эрик достал из шевелюры пальцы, было заметно, что в эту ночь он не спал. - Если не получится у тебя, то у кого получится? Тигиль и Улен приготовили отвар липы, Ив приготовила согревающую мазь из тех трав, что на прощание дал ей Хранитель гор... Но прежде, чем лекарства пригодятся, наш гордый малыш должен вернуться в мир, где по жилам течет горячая кровь. Я нес его и я знаю, его кровь была холодна, как весенние воды Ааги. Итта, обрадуй меня, девочка, я прошу...
--
Древнее волшебство не по зубам моему дару, Эр! Эмиль борется со смертью, а значит, надежда есть... - мне казалось, я не смогу произнести этих слов, но глаза Эрика заставляли верить, что смерть отпустит его брата, отпустит моего Эмиля. - Моли Солнце вернуть ему тепло... - сказала я и тихо добавила, - как молю я вернуть мне утраченную веру...
--
Ладно, не кори себя, - сказала Ив, - ты просто испугалась...
--
Я не просто испугалась, я потеряла веру и предала его...
--
Пустое, - наморщил нос Тигиль, и ухнул передо мной на стол дымящийся чан, - отвар готов! Иди к нему, Итта!
Отвар липы и согревающие мази, согревающие мази и отвар липы - это все что чередой неслось у меня перед глазами следующие дни.
Четверо суток Эмиль не приходил в себя, и на пятые мы потеряли надежду. Эрик и Ив не отходили от него, выкраивая время только на пятнадцать минут сна, я не отлучалась ни на секунду. Эрик чувствовал себя ужасно и сам чуть не слег. У близнецов есть тайная, в миру почти не различимая, но в беде крепкая связь, которая работает получше любого дара. Не случайно именно Эрик нашел Эмиля, и не случайно Эрика вслед за братом разбила лихорадка, от которой он видел одно спасение - трубку, он не выпускал ее изо рта и не спал все дни, пока умирал брат...
Малодушие, охватившее меня поначалу, сменилось упрямой надеждой, заткнувшей пасть безжалостно вопящему дару. Но дни шли, а Эмиль оставался холоднее ледяной глыбы, и подобно тому, как застывшая вода разрывает любой сосуд, Эмиль разрывал мне сердце и моя душа рыдала, роняя в чан с травами невидимые слезы. Я призывала на помощь все возможные силы, но ни мой подлый дар, ни третий глаз не подавали признаков жизни. Перед лицом настоящей опасности Итта Элиман оказалась бессильна.
На пятые сутки, к вечеру, когда наши силы и наша надежда утекали из душной комнаты конвоиров, и не было никакой возможности их остановить, кожа Эмиля вдруг оттаяла. Я поднесла чашу с горячим отваром и увидела на его губах капельки пота. Мы не поверили в чудо! Но слетелись друзья, Улен, ежечасно проверяющий Эмилю пульс, пересчитал трижды, и ореховые глаза учителя улыбнулись! О Солнце, можно ли передать, что мы почувствовали?! Луна заглянула в окно, птицы вернулись в сад, мыши за печкой, и те радостно принялись грызть карандаш.... Надежда блеснула яркою вспышкой и погасла, радость наша оказалось преждевременна.... Температура стремительно поднялась до неизвестного значения. Мирон принес термометр, но термометр лопнул, и следующие три дня нам пришлось бороться с жаром. Эмиль пылал так, что я чуть ли не каждый час меняла простыни и рубахи, теперь его губы пересохли, а лицо горело огнем. Ив прикладывала ко лбу мокрую косынку и косынка сразу же впитывала жар. Я поила Эмиля с ложки бульоном и настоем ромашки. Это было сущим наказанием, спящий Эмиль почти ничего не глотал, и все проливалось ему на грудь. Эрик ходил по комнате из угла в угол и действовал всем на нервы. Так прошло еще три дня. Только на восьмые сутки я заметила, что рубашка на Эмиле намокает уже не так часто, а косынка на его лбу остается холодной долгое время. Мы победили, жар прошел! Следующую ночь Эмиль метался по кровати и говорил и ветром, а наутро он открыл глаза.
- Эмиль, Эмиль, Эмиль! - повторяла я, гладила его волосы, целовала исхудавшие руки. - Ты это сделал! Сделал! Ты победил смерть!
--
Я думал, была зима... - произнес Эмиль, изо всех сил стараясь подняться на подушке. - Потом пришел огонь, растопил лед...
Глядя на него, я не могла произнести ни слова, комок слез, нарастающий в горле все эти дни, таял. Подлые слезы катились сами, и Эмиль, вернувшийся из своего таинственного мира, протянул руку и утер мое лицо.
--
Чем плакать, сказала бы лучше, что я здесь делаю? - подняться на подушках ему так и не удалось.
--
Лежишь на подушках! - сквозь слезы улыбнулась я.
--
А смерч?
--
Ему повезло меньше, чем тебе...
--
Ладно, малышка, не плач...объясни все, - Эмилю не было покоя, если в поле зрения существовали какие-то неясности или нерешенные вопросы. Не успев прийти в себя, он хотел все и сразу. Именно таким он был, и таким я его любила...
***
Среди тех мыслей, которые одолевали Эмиля, самой навязчивой оказалась мысль о том, что недостроенная ветряная ловушка не сможет отвести ветер к оврагу Печали. Если бы только Тигиль мог знать, как мало шансов у их плана, он бы непременно пошел за своим другом, но Тигиль никогда не отступался от того, что задумал. Реальность подсказывала Эмилю, что дар вечной правоты впервые изменит его другу.
Углубившись в лес, Эмиль оглянулся, нет, за ним никто не последовал. "Все равно не послушаются, погонят коней на смерть..." - с грустью подумал он. Торопясь скрыться, Эмиль свернул и пошел напрямик к оврагу Печали. В это время предвестники смерча уже вовсю мучили небесный простор. Ветер пробрался к озеру, преграждая Эмилю дорогу. Тот накинул капюшон, застегнул на куртке плащ и прибавил шагу, до оврага оставалась малая толика, но она оказалась непреодолима. Налетел, набросился ледяной шквал, Эмиля оторвало от земли и швырнуло в ствол падуба. Падуб протянул свои ветки и успел смягчить удар. Эмиль ухватился за ветку и повис, но тело не слушалось своего хозяина, в нем не хватало тяжести, Эмиля швыряло из стороны в сторону, но упал на землю и понял, что овраг Печали недосягаем. Над головой неслись, подгоняемые прихвостнями смерча, облака. Красное небо бросало кровавый отблеск на весь лес, и лес принял коричневый мрачный оттенок. Впереди росли черные ели, позади рухнуло дерево и перегородило дорогу к отступлению. Падуб заскрежетал, предрекая гибель, ветер снова пронесся по лесу, сила его утроилась, время Эмиля истекало. Он приподнялся на локтях, и увидел, как за елями косит траву невидимый косарь.
Несколько метров Эмиль прополз, потом ветви градом посыпались с ольхи. Одна упала на ногу и перебила лодыжку, пришлось остановиться, ольха повалилась, крона хлестнула по лицу. Сквозь свист и грохот Эмиль услышал стон побежденного дерева. Теперь овраг Печали был в трех шагах, Эмиль отдышался, нога горела огнем. В тот бесконечный миг Эмиль решил, что впредь никогда не станет слушать чужих советов, и никогда не будет тратить время на бессмысленные разговоры. "Я должен был узнать о смерче все", - думал он, - "все, что только можно узнать, мое место в Туоновских книжных подземельях, а не за праздным шатанием по королевству". Эмиль еще много чего подумал в тот миг, и большая часть из того, что пришло ему в голову, осталась при нем.
Обогнуть упавшую ольху он не успел, арбалет вспыхнул, и плечо как будто полегчало, ведь от приближения ветра арбалеты Отуила становились легкими как пушинка. Смерч навис над Эмилем внезапно, его руки продрались сквозь лес и потянулись к своему врагу, не обещая пощады. Эмиля заволокло и пронзило диким холодом, вертя вместе со всем мусором королевства, его потащило в воронку ада и холода...
Удар пришелся по груди, ребра треснули, Эмиль не без удивления отметил, что его тело хрупкое, как сахарная косточка. То, во что Эмиль врезался, оказалось ритуальным камнем племен Дремучих каньонов. Благодаря этому Эмиля отбросило обратно, он упал на спину. Сверху рухнула боль, хлестнула по рукам, ударила в плечи. Взвыли от тяжести зубы. Косая мышца оборвалась, освободила левую руку от необходимости держать. Чувства, приостановившись, нахлынули с новой силой. Холод и боль сковали разум, слезы ярости застлали глаза. Эмиль лежал на спине и смотрел в красное небо, в судорогах выплевывающее черную воронку смерча. Огромный ветер двигался чересчур легко, он приплясывал, прихватывая на ходу то дубраву, то рощу, то золотые поляны, то цветущее озерцо... Лес стонал... Окоченевшие ладони продолжали сжимать приклад арбалета...
Что-то прошуршало по ногам, по животу, Эмиль вздрогнул, ему на грудь взбиралась пугая ундина.
--
Еще тебя не хватало! - в сердцах сказал Эмиль. - Ну-ка брысь, прячься, пока не поздно! Эй, слышишь?!
Пугая ундина покачала головой и указала крохотной ручкой направо, туда где, пригибаясь к земле, корчилась от боли черная ель. Ундина спрыгнула в траву и, оглядываясь, побежала к ели. Эмиль осторожно повернулся и, прижавшись к матушке-земле, пополз за ундиной. Достигнув подножия ели, малютка юркнула под куст кулиягоды и исчезла, как сквозь землю провалилась. Эмиль остановился. Над ним бушевала грозная стихия, руки ветра снова тянулись к нему, им ничего не стоило оторвать его, и, точно ветку падуба, засосать в свое алчное нутро.
Полз. Воля ползла за ним. Злая воля, бешеный стук в висок. До куста кулиягоды Эмиль добрался не задумываясь, просто чтобы хоть куда-то добраться. Все гадал, успеет ли перед смертью увидеть руну смерча...
Какие-то неразличимые предметы рушились на Эмиля, ударило в спину, куст кулиягоды вырвало с корнем и унесло наверх. Тогда Эмиль увидел полыньячный колодец. Едва он успел вспомнить добрым словом полыньяков и пугих ундин, как почувствовал, что отрывается от земли. Спасение зияло в полуметре черной дырой тишины, но Эмиль не мог ухватиться ни за что стоящее, разве что за траву, да за землю-матушку, только и всего. И тогда, в его голове зазвучал голос, вторящий далеким голосам:
Мерою времени, мигом одним,
Очутитесь там, где веками храним,
Светоч бессмертный дарующий силы,
Тем, кто берется избегнуть могилы.
Тотчас, повинуясь старинному заклинанию, Эмиль ощутил прилив сил. Меч вырвался из ножен. Не пискнул. Подчинился правой руке. Вонзился по самую рукоять в землю. Эмиль ухватился за меч. Жилы налились. Все.
Никакой боли. Блаженство. Блажь...
Нечто имело когда-то определенную форму, нечто имело когда-то значение, нечто имело...
Через черный берег в белую даль уходила ярость. И ничего не оставалось, только песня... Теперь Эмиль узнал голос своего брата, ему показалось, что он поет из самого детства, из тех лет, когда они не знали, что такое смерть, и не знали, что значит разлука:
Каждое лето
Дарует приметы,
Где предстоит умереть,
Каждое лето
Напишет портреты,
Как будет выглядеть смерть...
--
Это еще посмотрим, - рассердился Эмиль, потянулся к мечу, и, падая прямо в полыньячный колодец, вырвался из рук волшебного ветра.
В этот миг смерч, удерживаемый ветряной ловушкой двинулся к оврагу Печали. Загородив лес, он перенес свою невиданную тушу над поляной и замер там, где только что был, а теперь потерялся, его арбалет.
Очнувшись от страшного удара, Эмиль увидел как над ним высоко в колодезном просвете, тихим задумчивым хороводом плавают алые облака. Эмиль не поверил своим глазам и решил, что слишком сильно ударился головой при падении. Именно Тигилю Талески и его сломанной ветряной ловушке Эмиль обязан тем, что смерч подставил уязвимую свою сердцевину там, где глубоко под землей еле живой мальчишка взвел на арбалете затвор.
Алый круг над головой Эмиля замер, арбалет взял прицел, руна стояла прямо над ним, далеко-далеко в небе, четыре стрелы - в вершины, и одну, главную, - в центр.
Лежа на дне полыньячного колодца, глядя в небо и не чувствуя боли, Эмиль поднял арбалет. Он видел руну и слышал в голове только одно:
Бессмертием может похвастаться тот,
Чьи песни поет благодарный народ,
И Солнце предскажет победу тому
Чье сердце пылает в любовном жару.
Но тот, чьи дела велики и трудны,
Уйдет от нас первым, увы.
Увы, Эмиль понял, что не сможет выстрелить, потому что пальцы примерзли к железной оковке затвора. Внутри смерча - зона покоя, - это Эмиль знал, но никто, даже Улен не знал, что температура сердцевины смерча ниже, чем на вершине Вечной горы, потому там, в сердцевине смерча, все живое замерзает быстро и незаметно. Эмиль попытался вздохнуть, воздух был так холоден, что обожгло легкие, и инеем осело на горле.
- Ведьма! - успел подумать Эмиль, и в его ускользающем сознании отразилось:
Каждому смертному
Или волшебному,
Рожденному на Земле,
Дано выбирать
Воскрешения тленного,
Или бессмертья во тьме...
- Бессмертья во тьме, - подумал Эмиль, - Итта поймет... - он нажал на спуск, стрела ринулась и исчезла в просвете над головой, вторая и третья задержались, Эмиль нечеловеческими усилиями отдирал примерзшую руку. Четвертую и пятую стрелы он уже не помнит, он стрелял наугад, а, может, и не стрелял вовсе. Сон и холод поглотили его без остатка. В мысли пришла зима, и пока он вел долгие беседы о ветре, метель погребала под себя лицо любимой, фигуру брата, знакомые дома, города, леса и долы, осталась только улыбка дедушки Феодора, и она казалась все яснее и все отчетливее...
Переплыв озеро, Эрик оказался один в развороченном смерчем лесу. Он долго брел, неразбирая дороги, и глотал слезы. Откуда ему было знать, где искать Эмиля? Эрик звал брата, звал, пока не забрел в орешник. Здесь он присел на поваленное дерево, и, не в силах больше сдерживаться, разрыдался. Когда слезы иссякли, он обругал себя девчонкой и снова принялся за поиски. Эрик обходил каждый куст и заглядывал под каждое поваленное дерево, он вспомнил все секреты поисков пропавших, но они не действовали. Наступила ночь, и Эрик продолжал искать в темноте. Странная это была ночь, пустая. Если бы Эрик не был так погружен в свое горе, он бы заметил, что до самого утра ему не встретилось ни души. В полночь не ухала сова, на рассвете не кричали куропатки, и даже зайцы-стрекачи, не спешили покидать свои глубокие норы. Милый Синий лес опустел после катастрофы...
Стоило забрезжить жаркому утру, как Эрик осознал, наконец, одну простую истину - его брат не стал бы бросаться в объятия смерти без какого-либо четкого плана. У Эмиля был план, которым он не удосужился поделиться с братом-близнецом. Эрик выругался от досады и повернул к базе. Он принял решения вытрясти из Талески все. Эрик понял, что Тигиль точно знал, где Эмиль собирался встретиться с ветром. Глубоко в душе затеплилась надежда, что Талески и без того уже ищет своего друга, и, возможно, ему улыбнулась удача...
К обеду, когда солнце уснуло в самой высокой точке неба, и даже в лесу трудно было отыскать подходящую тень, следопыт утвердился в мысли, что Эмиля нашли без него. Жара одолевала, и чтобы бороться со сном пришлось раздеться до пояса, сесть на траву и раскурить трубку. Но сон, как известно, явление настырное, Эрик задремал, и ему приснилось, что красноглазая перепелка, которая погибла от урагана в нашем саду, чудесным образом ожила и прилетела к нему.
Едва Эрик открыл глаза, то увидел, что красноглазая перепелка продолжает ему сниться и при этом без зазрения совести расхаживает взад вперед по его ноге. Эрик попытался отогнать наваждение, но оно не исчезло, а больше того - перелетело на липовый ствол и, свесившись вниз головой, заговорило совсем непонятные вещи.
--
Рада ты выбрался сам молодец все ищут лес полон конвоя... - перепелки не говорят предлоги и устраивают из предложения сущий салат, но понять их можно... только не в этот раз.
--
Что ты хочешь сказать? - не понял Эрик. - Откуда я выбрался?
Птичка подогнула одну ножку и склонила на бок голову, казалось, ее круглые красные глазки полны удивления.
--
Очень глубокая яма много погибших деревьев ты мертвый страшно сказать хозяину ищет тебя видеть ожившим радость Улену...
--
Постой! Я мертвый? - дыхание Эрика опустилось куда-то в пятки, и от этого, как водится, говорить стало неудобно.
--
Миновала смерть полечу расскажу... - перепелка вспорхнула...
--
Стой! - что есть мочи закричал Эрик, - не улетай! Говоришь, глубокая яма? Ты видела Эмиля!!! Маленькая птица, покажи мне эту глубокую яму! Покажешь?
Перепелка снова приземлилась Эрику на колено и помахала крылышками:
--
Зачем?
--
Я - другой, не он, - сбивчиво начал объяснять Эрик, - там, в яме, мой брат!
Перепелка какое-то время недоверчиво смотрела на Эрика, а потом вздохнула:
--
Жаль, - прочирикала она, - твой брат погиб, ужасный ветер, идем... - и птица взлетела в воздух, а Эрик бросился за ней.
Поспеть за красноглазой перепелкой дано лишь тому, чей брат в опасности или тому, кто владеет волшебными ботинками. Эрик был и из тех и из других. В нескольких шагах от Оврага Печали, там, где Эрик проходил вчера, как минимум, раз пять, перепелка села на ветку огромной ели.
- Здесь...
За елью, под такой грудой сухолома, что Эрику ни в жизнь не догадаться, пряталась не просто глубокая яма, а очень-очень глубокий полыньячный колодец...
Не один час понадобился на то, чтобы извлечь из-под ветвей сухолома со дна полыньячного колодца замершее тело Эмиля. К вечеру, когда усталое Солнце оставило небо, Эрик принес брата к озеру, до того места, где его ждал Амис. А к исходу дня, на базу лесного конвоя влетела черная как смоль лошадь с долгожданною ношей на своей спине. В доме горел огонь, но никто не встретил братьев Травинских, потому что в этот момент Улен читал послание древних мудрецов к тем, кому суждено было познать смертельный холод ветров Унтара...
________
Тот, кто поверг Волшебный смерч, был вправе рассчитывать на чудо, и чудо случилось - Эмиль не только остался в живых, но и быстро выздоровел от тяжелой болезни. Лишь август окрасил кармином бузину, и кулиягода поспела, Эмиль окончательно поправился, и болезненная бледность покинула его лицо. Но уже на второй день после того, как сознание вернулось к нему, Эмиль попросил принести флейту. Бережно взяв тоненькую медную дудочку с уймой серебряных клапанов, он едва улыбнулся, а когда все ушли ужинать, заиграл. К этому моменту георгины в палисаднике за домом распустили для пробы по одному бутону, ночь пришла черной и звездной, а Малая луна откатилась далеко за небосвод. Эмиль играл, и от напева к напеву музыка все увереннее лилась в открытые окна, текла за рукомойник и дровяную поленицу, в щели забора, сквозь зеленый коридор, стволы и кроны, встревожила ярким звоном засыпающий лес, и понеслась с косяком журавлей за горы, города и леса, ввысь, к далеким немеркнущим звездам...
Говорят, на заре миров каждая травинка знает тайну жизни, говорят, когда времена меняются, человек приближается к этой тайне. Она тревожит и томит его чуткую душу. Говорят, тогда мир отражается в человеке, как в зеркале, весь мир вмещается в каждого из нас. Знать бы, когда наступает время чувствовать и слышать. Знать бы, как поступить с тем, что уже пробудилось и ждет...