Мой брат появился на свет в городе Хартуме, столице африканского Судана, что и записано в его паспорте (это временами причиняло ему мелкие неприятности), институтская приятельница родилась на острове Шпицберген. Кто-то родом из Баку, кто-то с гордостью, к месту и не к месту, заявляет, что он - ОДЕССИТ...
А я родился в небольшом фабричном городе Орехово-Зуево, на реке Клязьме, в 88 километрах на восток от Москвы.
Современному читателю это имя должно быть знакомо - вместе с другими этапами страстнОго пути из Москвы в Петушки, его прославил Вениамин Ерофеев.
Скорее - городок, но позвольте мне иногда называть мою маленькую родину - Город - именно так, с большой буквы.
Город известен текстильными фабриками, Морозовской стачкой, заводами "Респиратор", который, кроме всего прочего, производил что-то для космоса, и "Карболит", труженики его в свое время подарили письменный прибор Ильичу. Кто-то возможно помнит городскую футбольную команду "Знамя труда". В начале 60-х команда вышла в финал кубка СССР, но прославился город скорее футбольным дебошем, в Москве в районе Курского вокзала. Подогретые выигрышем любимой команды, ореховские болельщики били стекла, разгромили винный магазин - не от избытка эмоций - просто водки на всех не хватило.
Скорые поезда проскакивают Орехово без остановки, Владимирский тракт, он же дорога Москва - Горький - Пекин, проходит на приличном отдалении, река Клязьма, почти пересохла ещё в пору моей юности... Даже сейчас в Орехове всего два кинотеатра, пять библиотек, один институт... Провинция! Если не глухая, то потому, что Москва не так уж далеко.
Сколько таких городков в Росии!? Сколько раз описаны они и кому может быть интересен еще один рассказ о скучном, маленьком поселении, пусть даже ты сам прожил всю свою жизнь в такой же провинции.
И всё же я хочу рассказать вам о моём времени и моём родном городе. Рассказать потому, что у каждого была или есть своя "провинция" - город, район, улица, то неповторимое место - чья география и история важнее всех мировых географий и историй, так же, как своя собственная жизнь интереснее любых придуманных и непридуманных историй. Я не хочу, чтобы вместе со мной навсегда ушёл и мой Город, моё детское Орехово-Зуево.
Я люблю читать воспоминания, в них проступает время, по знакомым или незнакомым улицам ходят люди, звенят трамваи или конки, в лужах отражаются газовые фонари... Я чуствую себя туристом, зевакой, который забрел случайно в чужую жизнь. Это может быть интересно, даже захватывающе, но чужой жизненный путь, даже самый яркий - это лишь мерило, повод для сравнения - не зеркало, а скорее экран на котором появляются туманные картинки, пьесы в которых играют другие люди. Участие в действии на экране - односторонее. Можно думать: "А я бы сделал по другому... Я бы стал... или не стал...", можно поставить себя на их место, но не их на своё.
Теперь я хочу быть вашим гидом в моей собственной иллюзии - добро пожаловать в мой ушедший Город, город давно не существующего детства.
И ещё относительно биографий и автобиографий - меня всегда удивляла феноменальная память авторов. Мельчайшие обстоятельства того, что случилось 30 - 40 - 50 месяцев или лет назад, все нюансы задушевных бесед, мысли и чувства они описывают так, как будто это случилось вчера. Но позвольте - попробуйте записать слово в слово вчерашний разговор с кем нибудь, да просто поминутно вчерашний день... Сколько процентов фантазии в вашем описании? А попробуйте вспомнить, что случилось с вами в самый обычный день несколько недель назад... 20 января прошлого года... позапрошлого года.
Прошлое - это месиво фактов, событий, поступков, эмоций, решений. Иные - особенно яркие - выныривают на поверхность сами, иногда их можно вызвать к жизни только усилием воли, а сколько навеки погребены под грузом лет и дел, смешаны с вымыслом и сами стали почти вымыслом. Как можно сложить из них что то целое? Воспоминания - это кусочки прошлого скрепленные догадками, вымыслами и воспоминаниями других. Именно из такой мозаики я попытаюсь построить портрет моего детства.
Хочу предупредить всех, кто жил или продолжает жить в Орехово-Зуеве, возможно вы не узнаете свой город. Что же делать - я описываю МОЁ Орехово, таким, каким оно живет во мне. Если вы не узнаете родной город - опишите ВАШЕ Орехово - это может быть очень любопытно.
Есть и ещё одна причина заставившая меня сесть за компьютер - я хочу показать вам мою ностальгическую коллекцию.
В ранней юности я узнал, что существует такая штука - ностальгия и она мне сразу очень понравилась. Ностальгия казалась мне чем-то донельзя благородным и изысканным, вроде подагры или ремарковского туберкулёза. Нужно сказать, что уже тогда с туберкулёзом было явно что-то не так. В Орехове туберкулёзных больных было много, но ничего утонченно романтического в изможденных, постоянно отхаркивающих мокроту смешанную с кровью, больных не было. Может быть у Ремарка это была какая-то особая форма туберкулёза.
Я искал ностальгию, я гонялся за ней. Я вспоминал рассказ бабушки, что когда они возвращались из заграничной командировки на Родину (пишу это с большой буквы, соответствуя интонации её рассказов) после Чопа (для незнающих - пограничная станция, ворота в Россию) мой дедушка вышел в тамбур, открыл дверь и не уходил оттуда до самой Москвы. Не обращая внимания на явное преувеличение в этой истории (должен же он был если и не есть или спать, хотя бы в туалет иногда отлучаться) я представлял дедушку, стоящего в дверном проёме, с развевающимися волосами и наполненными влагой глазами, вглядывающегося в такие нищие (это был 1950 год) и такие милые его сердцу пейзажи и безумно завидывал.
Когда мне приходилось покидать Орехово или Москву на две, три недели, на месяц я ждал приступов ностальгии, но она не приходила.
Я уезжал из Союза на три с половиной месяца к родителям в Египет, а вступив на родную землю, почувствовал только сожаление, что сказка окончилась.
Я ничего не мог понять. Я относил неуловимость ностальгии к собственной бесчуственности, к кратковременности разлуки с милой Родиной, но настал день, когда я испытал её, испытал не покидая России, без парижских каштанов и лондонских туманов.
Я приехал после долгого перерыва в Город детства, я стоял около чудом ещё сохранившейся тогда школы, где учился с первого по восьмой класс, и вдруг краем глаза (я был очень осторожен, чтобы не спугнуть видение), на пустынной улице увидел маленького мальчика в нелепой мышиного цвета форме, в огромной фуражке на стриженой голове - это был я сам.
Это был я - совсем рядом, но бесконечно далеко, между нами лежало не расстояние - расстояния можно преодолеть, между нами лежали годы. И вот тогда я заболел ностальгией. Я понял, что только она может перебросить мостик к тому мальчику в том далеком Городе, к моему прошлому.
Именно ностальгия оживляет старые фотографии, заставляет пахнуть высохшие запахи, заставляет звучать старые пластинки и первомайские духовые оркестры.
Я стал коллекционером ностальгет (назовем их так). Они хранятся в моей памяти - ностальгические книги и кинофильмы, ностальгические кушанья и напитки, ностальгические города и улицы и даже ностальгические облака. Они мучают меня и наполняют смыслом мою жизнь.
"Итак - примерно так писала одна ностальгическая книга - программа века гласила: НОСТАЛЬГИЯ! И ностальгией мы здесь разумеется и займёмся".
МОЙ ГОРОД
Каким был мой Город 50 или 40 лет назад?
Попробую вызвать его к жизни, хотя от города детства осталось только название. Постараюсь описать его, хотя в моей памяти руины не одного, а многих Городов, хотя время изменяет даже самые неизменяемые вещи.
Даже казарма* в которой я родился и прожил семнадцать лет меняла свой размер год от года. Какая она была огромная, с широкими коридорами, по которым я катался на трёхколёсном велосипеде, с гигантскими печами, где можно было, наверное испечь слона, с подоконниками, на которых так славно было лежать поперёк и смотреть, как течет внизу Ленинская улица. Тогда я легко представлял себе Америку - это место, где есть дома и повыше нашей казармы, потому что выше её могли быть только небоскребы.
Когда я немного подрос - казарма уменьшилась, хотя и оставалась если не гигантской, то очень большой. Ещё казалось, что с крыши её можно увидеть всё-всё, а в хорошую погоду может быть даже Москву, но коридоры и подоконники стали уже, потолки ниже. Зато окружающий мир стал гораздо больше, стал вмещать в себя не только маленький садик около дома с памятником Дзержинскому (копия железного Феликса, которого с таким позором изгнали с Лубянки), но и "Ленинский" садик (конечно же с памятником Ленину) и Горпарк, и таинственный "задний садик".
Город менялся тоже - от безгранично простирающейся вокруг страны детства, до маленького городка, каким он и был на самом деле. Вспоминать хочется не то провинциальное Орехово-Зуево, которое, уже покинув его, я встречал, изредка приезжая повидать родных, а город маленького мальчика, нескладного подростка, полузабытый и такой близкий - Город моего детства.
__________________________________________
* Казарма в данном контексте не имеет ничего общего ( кроме пожалуй архитектуры ) с армейской казармой. В Орехово-Зуеве казарма - это общежитие, трех- четырехэтажное здание, где в маленьких комнатках, выходящих в общие коридоры, жило 200 - 300 семей. Казарма - это многоэтажная коммунальная квартира с общими кухней и туалетом.
География.
Основа на которой строилась география моего города - это четыре линии проведенные более или менее с запада на восток.
Линия на крайнем севере - "большак", "Владимирка", короче - шоссе Москва - Горький. Я сейчас знаю, что шоссе это уходило на восток гораздо дальше Горького, но тогда я так далеко не заглядывал.
Голубая лента пересекающая весь город и делящая его на Орехово и Зуево - река Клязьма.
Следующая к югу линия - центральная улица, ну конечно же, как и во всех провинциальных городках советской эпохи - имени Ленина, - "Бродвей", "толчок", место променадов, встреч, "кадрёжки" (о всех тонкостях прогулок по этой улице - позже).
Параллельно Ленинской, примерно в 200 - 300 метрах к югу - полоса железной дороги - "чугунки", как называли ее по старой памяти мои дедушки и бабушки. В то время (надеюсь, что и сейчас) Орехово-Зуево было крупным транспортным узлом и центральную часть города от так называемых "за линией" районов отделяло добрый десяток железнодорожных путей.
Мой Город - каким он был когда-то огромным и главным. Казалось, что кроме него в мире существуют всего несколько мест - например Москва (потому, что я там бывал), ну и ещё два-три населенных пункта - Покров, Усад... Для меня все эти города по своим размерам даже сравниться не могли с Орехово-Зуевом. В Москве жили наши родственники. Мои родители, приезжая в Москву, часто у них останавливались (представляю, как родственники "любили" визиты провинциальной родни). Они жили в двух шагах от Курского вокзала, так что Москвы во время этих поездок я практически не видел и размера её не ощущал.
Да и позже, Город казался мне если и не самым большим в мире, то уж конечно и не самым маленьким. Я уже знал в то время маленькие, действительно маленькие города по сравнению с которыми Орехово выглядело, как маленькое государство с 79-ой, моей родной казармой посередине.
Итак, география страны детства.
На севере от казармы, за рекой, раскинулось безбрежное Зуево со страшными Озерными и Парковыми улицами, куда не ступала нога обитателей центральных районов Города.
Жители этих улиц, находились в состоянии перманентных войн с обитателями практически всех районов Орехова. Они враждовали с Новой стройкой, наверное потому, что там жили в основном татары и мордва, они враждовали с "Самомазкой" - комплексом бывших складов переделанных в казармы - наверное потому, что в "Самомазке" жили, по общему мнению люди не первого сорта, они воевали с крутовскими потому, что те жили в многоквартирных домах с относительными удобствами, которых Зуевские улицы, застроенные одноэтажными "избами", были лишены.
Северо-Западные территории - Гагаринская улица, Подгорная, посёлок завода "Карболит" - были достаточно цивилизованны и хорошо исследованы отважными ореховскими путешественниками, так же впрочем, как Дикий Запад - Заливные луга, Кабаново, Военный городок.
Маленькое лирическое отступление.
Вот и ещё отличие чужих воспоминаний от собственных. Что могут сказать самому искушенному читателю все эти названия? А для меня в каждом из них - целый мир, галактики воспоминаний. Все они, как маячки высвечивающие что-то в темноте прошлого. Даже для жителя Орехова, все эти знакомые названия - части совсем другой вселенной, совсем другая жизнь, а я мог бы ограничиться только ими, они и были бы моими "ностальгетами".
Юго-Запад - "Новая стройка" - татарская диаспора. Я однажды, гонимый зовом подросковой любви, углубился в "Новостроечные" улицы, которых было не то 9, не то 10 протянувшихся параллельно железной дороге и дошел до улицы 3-его Интернационала или по-просту до Третьей улицы, где в доме 22 жила дама моего сердца. Вернулся я из моей экспедиции с самоощущением если не Левингстона, то уж по крайней мере Ганзелки и Зигмунта.
Необходимое пояснение.
Описывая опасности путешествий по некоторым районам Города, я не слишком преувеличиваю, но, в общем-то, опасности эти подстерегали в основном только подростков. Взрослые люди могли посещать любые районы города свободно, особенно в светлое время дня. С наступлением темноты в Орехове становилось неспокойно:
"Я иду по "Новой стройке"
Ночь хоть выколи глаза,
Слышны крики - "Раздевают!
Раздевают догола!" - так пели в Городе и не без оснований.
Для подростков и юношества опасность была не в этом, грабить и раздевать их вряд ли стали бы. А вот побить могли запросто. За что? За то, что живёшь в другом районе, за "чужестранность", за "непринадлежность" к данному клану. Знакомая история, не правда ли?
На юге - родные и хорошо обжитые места. Здесь, "за линией" жили дедушка и бабушка, Здесь я бывал почти каждый день и здесь для меня не было неисследованных мест, кроме пожалуй южного берега полуозера - полуболота, с выразительным именем - "Плешка".
Где-то далеко, на юго-востоке, среди обширных торфяных болот жили странные люди в странных редких поселениях. Я знал от взрослых, что тамошних женщин называют "торфушками" (как называли мужкую часть населения - "торфяне" или "торфянники" - я не знал, а может быть просто позабыл). Знал я также, что если плохо вести себя за столом, например громко чавкать или разбрызгивать еду, то можно заработать укоризненное - "Ты ведешь себя, как торфушка". Бабушка Серафима Ивановна рассказывала мне, что до революции на торфе работали самые бедные и отпетые люди, которым терять и находить было нечего.
Повесть о Лилиан Сокур - королеве торфянников.
Это случилось не совсем в детстве - я тогда заканчивал 10 класс.
Однажды, это было по-моему воскресенье, в группе казарменных приятелей я стоял на крыльце, на Ленинской улице, когда две девицы - одна страшная, как смертный грех, другая внешностью готовая поспорить с Мишель Пфейфер, если бы та жила в те далекие годы - подошли к нам. Они знали кого-то из нашей компании, по-моему мрачноватого детину по прозвищу "Боцман", они первыми начали разговор, нацеленный на вполне определенную цель - "прикадриться" (в дальнейшем БГ будет использовать синоним "застебать") и тут, к моему величайшему изумлению, я понял, что кадрят именно меня и не кто иная, как "Мишель".
Я помню даже прошёлся с ними до почты и обратно (обычный маршрут Ореховских гуляний), но на этом в общем-то всё и закончилось. Я был слишком молод - девицы были слишком опытные (даже тогда я смог понять это), к тому же Ореховский кодекс чести, как обязательную часть "дружбы" (слово "дружить" на ореховском диалекте имело довольно много значений, от романтических до весьма интимных) или послесловие к встречам, включал провожание до порога дома, а девицы жили в посёлке "1-го мая", то-есть очень далеко, в заповедной зоне торфянников... Короче говоря ничего из нашей "дружбы" не вышло.
Я узнал о ней всё, как только вновь присоединился к своим. Узнал, что настоящее имя "Мишель" - Люба, что на "гастролях" в Москве она называет себя Лилиан Сокур и пользуется большим успехом у офицеров, и что с ней нужно быть осторожным, так как она "водит" ребят с торфоразработок и те по её первому слову могут уделать любого.
Орехово - маленький город и с тех пор мы много раз встречались, она звала меня "студентом" и не оставляла ленивых попыток "закадрить". Но постепенно мы стали почти друзьями, а потом я переехал в Москву и только во время редких визитов на родину, среди прочих новостей узнавал о новых приключениях Лилиан.
--
Она начала красить волосы, но уснув по пьянке, сожгла себе волосы перегидролью;
--
Один полковник бросил ради неё жену, а она его при всех послала матом;
--
На день рождения у неё собралось человек 50 и все перепились в усмерть, так одного и впрямь не откачали - на торфянниках гнали зверский самогон...
Однажды, в прославленной Ерофеевым электричке Москва - Петушки, экскортируемый в толпе таких же безбилетников, я встретил Лилиан. Она сидела пьяная с бутылкой самогона, отхлёбывала из горлышка и поила сидящих с нею контролёров. Я постарался сделать так, чтобы она меня не заметила.
Прошли годы - не так уж и много, может быть 5 или 6, когда я снова встретил её в московском метро, на станции "Новослободская".
Теперь приготовьтесь говорить, что так в жизни не бывает, что это happy-end из американских сказочек, что я всё придумал.
"Лиля!" - окликнул я высокую блондинку с портфелем и тубусом под мышкой.
"Студент?! Привет! Только я не Лиля, я - Люба".
Не бывает? Значит иногда бывает - Лилиан Сокур стала Любой Заниной студенткой 4-го курса Московского Полиграфического института.
Но вернемся с географии.
На востоке, сразу за фабриками, начиналось Крутое. Наверное даже в незапямятные времена название это имело в себе корень "крутой" или "крутые", ведь слово это существовало в русском языке задолго до появления "новых русских" (а может "новые русские" существовали под различными именами всегда).
Район Крутое, прорезанный улицей Ленина, которая там меняла имя на Кировскую, был в сущности самостоятельным городом со своей железнодорожной станцией, и только по традиции Город не носил тройного имени Орехово-Крутое-Зуево, что кстати было бы великолепно само по себе - крутое Зуево.
В районе "Холодильника" обрывалась кажущаяся бесконечной Ленинская-Кировская, разворачивались автобусы, и начинался сосновый бор со странным названием, вернее странными названиями. Существовало два варианта имени Крутовского леса : "Эсаул" и "Лесаул" - и две возможных теории их происхождения:
--
Первая: что-то казацкое - "Эсаул, эсаул, что ж ты бросил коня...". По некоторым историческим байкам где-то в этом районе якобы стояли казачьи сотни, которые разгоняли революционные массы в период обострения классовой борьбы (1885 - 1917). См. следующую главу.
--
Вторая: Лес - аул, аул в лесу, что то от татарских времен - Мамай, Батый...
За лесом, за Эсаулом (я больше любил этот вариант названия) - озеро, вернее песчанные карьеры заполненные водой - "Амазонка", любимое место купания и все... Дальше деревня Войново, Усад, но это уже Владимирская область.
История об истории.
К познанию прошлого можно двигаться разными путями.
Самый простой - ограничиться изучением истории в рамках школьного курса. После нескольких лет мировая история становится предельно ясной и понятной, окрашеной в два основных цвета и эта предельная ясность создает гармонию в душе, которой так не хватает в наше бурное время.
Можно сделать историю своей специальностью. Путь, чреватый некоторыми осложнениями, поскольку в процессе углубленного изучения предмета возможно зарождение ВОПРОСОВ. Правда явление это чисто временное, поскольку со временем вырабатывается СХЕМА в которую легко укладываются острые вопросы, чтобы больше никогда не беспокоить. Отсутствие собственной СХЕМЫ в исторической науке называется "дилетанством" и не приветствуется. Нужно заметить, что СХЕМА не всегда и не обязательно отражает официальный подход к тому или иному историческому явлению, а вполне может быть противоположной ему или вообще находиться где нибудь в стороне.
Наверное самый надежный вариант - не интересоваться этими делами вообше! "Во многой мудрости много печали; и кто умножает познание, умножает скорбь".
Для меня наиболее привлекательным оказался путь дилетанта - школа, неоконченный исторический факультет МГУ и только одна схема - отсутствие всяческих схем. История творится людьми, она - не что иное, как отражение в человеческих судьбах тех или иных конкретных исторических ситуаций. Другими словами на хронологическую нить неоспоримых фактов - построено тогда-то, произошла битва при том-то - нанизаны миллионы и миллиарды жизней, и они то и создают ИСТОРИЮ, вернее десятки или может быть даже сотни различных "историй".
Наука "история" - должна изучать хронологию, факты; писать Историю должны литераторы, основываясь на судьбах, жизнеописаниях отдельных людей или групп людей. Таких Историй будет много, может быть очень много - История бедных, История богатых, Истории победителей и побежденных, царей и слуг, мужчин и женщин... Тогда их можно будет изучать с тем, чтобы в конечном итоге создать всеобщую Историю для себя.
В школе, а учился я конечно же в советской школе, мне была преподнесена официальная, двухцветная история Города. Интересующихся отсылаю к учебникам или книге "Город на Клязьме"*. Конечно я не собираюсь пересказывать все эти трогательные саги о бедных рабочих "стенающих" под гнётом кровопийц-фабрикантов, о невыносимо долгом рабочем дне, о бесконечных штрафах и первом революционном подъеме - Морозовской стачке, но тогда всё это сложились в стройную и очень понятную СХЕМУ и ух, как я ненавидел капиталистов Морозовых и всех их прихлебателей и клевретов!
Мне казалось, что с тёмным прошлым Города все предельно ясно, но, странное дело, рассказы моих бабушек и дедушек о тех далеких временах не совсем укладывались, а иногда и были совсем противоположны кристальной школьной СХЕМЕ.
Тaк например, одно из самых ярких детских воспоминаний моей бабушки было связано с "хозяином" - Морозовым - не знаю точно с каким из братьев.
Она, ещё совсем девочкой - ей было лет 6 или 7 - мыла крыльцо их дома, когда "хозяин", сопровождаемый свитой тех самых клевретов, обходил с инспекцией (Sic!) дома рабочих. Он увидел её, взял на руки и сказал что-то вроде "Хорошая хозяйка растёт!". Бабушка происходила из простой рабочей семьи и должна была с детства питать классовую ненависть эксплуатируемого к эксплуататору (несчастный русский язык!), да вот не впитала. А Морозовы - "хозяева" - в моей схеме должны были ходить не иначе как с плеткой и то и дело прогуливаться ею по спинам обездоленных рабочих, чтобы те помнили "Who is who!".
Кстати, другое не менее яркое воспоминание моей бабушки относилось ко времени, когда она была уже "барышней". У них на вечеринках тапёром был маленький мальчик по прозвищу "Яшка-сопливый", который, как она рассказывала, класно играл на фортепьяно модные танцы. В дальнейшем этот мальчик обрел фамилию - это был Яков Флиер.
Дедушка начал трудовую биографию в 14 лет, еще до револющии, на Бумаго-прядильной Фабрике N1, где и проработал, с перерывами для защиты отечества в гражданскую, финскую, германскую и японскую войны (имеется в виду война 1945 года, а не времен "На сопках Манджурья"), до пенсионного возраста и закончил карьеру начальником планового отдела. Никаких особенных ужасов о времени своего ученичества он до меня не донес, напротив, каждый раз, когда мы проходили мимо Двора Стачки вспоминал почему-то не славное революционное прошлое города на Клязьме, а "харчевую" лавку для рабочих, которая когда-то помещалась там, и рассказывал какие добротные товары были в лавках и как дёшево отпускались они на "заборные" книжки (не от слова "забор", а от глагола "забирать"). Названий некоторых товаров я просто не знал - например "сиги" или "визига", с которой, как утверждала моя родня пироги гораздо вкуснее, чем с капустой или картошкой.
А как трудно было совместить СХЕМУ с тем, что осталось в городе от Морозовских времен, особенно сравнивая с приметами дней новых, с тем что было построено в светлые советские дни,.
Городская больница, построенная в те мрачные годы для рабочих, оставалась одной из лучших в окрестностях Москвы. Уникальная операционная на крыше, под стеклянным куполом, в которой было совершенно уникальное освещение, как непедагогично утверждала знакомая нашего дома, врач Вера Ивановна, - оказалась заброшена в советское время, не знаю почему, может быть стекол не хватало.
Викуловские (крутовские) и Морозовские бани (я думаю вы догадались по именам когда они были построены) - о них можно писать повести или научные исследования. Огромные - способные вместить сотни людей, добротные - они держали тепло даже в жестокие морозы, с русскими парными и специальными помещениями для стирки - могли ли с ними сравниться совсем новые, но жалкие помывочные - Ореховские и Зуевские бани.
А "Кинодрамтеатр" или правильнее "Зимний театр" - построенный тоже не сейчас, копия московского Малого театра, акустикой зала которого восхищался выступавший там Шаляпин. В советское время был построен ДК Текстильщиков на Крутом - чем он знаменит? Пожалуй только тем, что меня там принимали в пионеры.
Даже казармы для рабочих - о них я расскажу позже - как они не были похожи на жилища строителей Московского Дворца Пионеров. Одноэтажные, почти ушедшие в землю, деревянные бараки - я их застал, когда в 1959 году жил с родителями в Москве - на углу Университетского и Ломоносовского проспектов, по своим удобствам так же соотносились с Ореховскими казармами, как скажем шалаш в Разливе с Музеем Ленина. А ведь строили эти бараки народные власти для социалистических рабочих.
Кстати о казармах - одна из моих бабушек жила в казарме со дня рождения. Она рассказывала мне, что во времена её родителей, на место в казарме была очередь. Мало кто хотел жить "на вольных квартирах" - дорого, да и удобств таких нет. "Вольная квартира" подразумевала съем части дома и конечно - уборная во дворе, печь топить самому, за водой к колодцу, а уж о горячей воде и мечтать не приходилось.
Мостиком в прошлое была моя первая учительница - Александра Ивановна Руднева. Она учила нас в начальных классах, то-есть с 1954 по 1958 год. Мои родители называли её "учителем старой школы". В 1958, когда она вышла на пенсию ей было, я думаю не меньше 65 лет, то-есть скорее всего родилась она в начале 1890-х годов. Прибавим 16 лет до окончания гимназии, не знаю сколько, наверное года 3 на учительские курсы, получается, что в году 1912 - 13 она вполне могла начать учить детей в какой нибудь ЦПШ.** Она была одинокая, родители объяснили, что до революции учительницам не поощрялись замужества, и всю свою неизрасходованную любовь она отдала нам - её ученикам. Даже сейчас я помню её лицо, ее прическу - a'la Марина Цветаева, её манеру разговаривать - спокойно и всё время как-то приподнято, даже её голос.
Помню я и другую учительницу - уже из "новой школы" - Эльзу Автономовну, она преподавала анатомию и зачастую придя в класс в состоянии среднего или выше среднего подпития плюхалась враскорячку на учительское место так, что все могли любоваться ее фисташковыми штанами "Дружба". Кто знает, тот поймет!
Таким вот образом возникли мои первые вопросы к "истории".
Исторический факультет, как я уже говорил, мог только добавить сомнений, но никак не разрешить их. На каждом шагу, отрываясь от учебника и пытаясь копать вглубь, а мне приходилось делать это например для курсовых работ, я натыкался на новые и новые вопросы. Почему в советских учебниках древней истории описывается "Восстание рабов в Древнем Египте во время правления фараона Хамурапи(?)", а согласно монографиям весьма уважаемых дореволюционных египтологов никакого восстания не было, а были обычные грабежи и погромы, во-время войн с нубийцами(?), когда рабы были оставлены без надзора(?)***
Почему всенародное, если верить книгам или роману Джованиоли, восстание Спартака было не замечено многими римскими историками жившими в то время?
Но будем держаться ближе к Орехово-Зуеву. Для одной из своих курсовых работ я выбрал тему "Морозовская стачка 1885 года". Я перевернул если и не горы, то холмы литературы исписал кипу тетрадей. Знаний предмета у меня прибавилось - хотите я вам процитирую, что писал Ленин о Морозовской стачке? - но и количество вопросов выросло в неимоверной степени.
Почему рабочие забастовали именно в Орехово-Зуеве, хотя по статистике они имели самую высокую зарплату и лучшие условия труда среди фабрик Московской и Владимирской губерний?
Как можно было говорить о всенародной стачке, о всенародном подъёме, если, для того чтобы не пустить рабочих в цеха, организаторам пришлось перекрыть подачу осветительного газа для всей фабрики?
Почему - и в этот пункт вместе с книжной мудростью попали рассказы моей бабушки, которая всю жизнь проработала на фабрике, и ее подруг-ткачих - в "старое время" при 10 часовом рабочем дне, ткачиха обслуживала один станок, могла остановить его и пойти в казарму обедать или покормить ребёнка, а не была привязана к 10 станкам весь 8-и часовой рабочий день с получасовым перерывом, как это было в моё время, и почему это называется "раскрепощением рабочих"?
Не стану перечислять всего, что я нарыл для моей курсовой, в результате курсовую я не сдал и исторический факультет поменял на менее проблемный - географический, а с историей с тех пор предпочитаю спокойные, но осторожные отношения - "доверяй, но проверяй".
____________________________________________
* Город на Клязьме. Сост. А.Верюжский. М.,Московский рабочий. 1977
** ЦПШ - церковно-приходская школа, школа для бедных.
*** Вопросительные знаки означают мою неуверенность в приводимых данных, проверять же их специально или не имеет смысла, как в данном случае или невозможно в силу географической и временно?й отдаленности от предмета описания.
Город с "лица необщим выраженьем"
Таким он был для меня в те незапамятные годы. Город был совсем другим, и главное - он имел свой неповторимый облик. Косметические операции проведенные лет 20 назад, уничтожили, вместе со всеми морщинами, угрями и веснушками и само лицо - и теперь Орехово-Зуево всего лишь стандартный третьеразрядный город, застроенный "хрущевками" и типовыми 9-и - 12-и этажными зданиями. Таких населенных пунктов тысячи на "просторах родины чудесной".
Конечно и это вполне понятно любые новшества, особенно архитектурные, легче и адекватнее воспринимаются людьми следующего поколения, может быть потому, что для них они уже существуют, как объективная реальность.
Попытка лингвистического открытия.
Наверняка, это вовсе не открытие (я предупреждал, что в гуманитарных науках я дилетант), если так, пожалуйста пропустите этот абзац.
Мне всегда было любопытно докопаться до происхождения слов, например слова "поколение". В слове этом корнем встало слово "колено" и мне кажется есть два толкования:
--
от библейского "колено" = род, семья, общность, но тогда при чём здесь "по...";
--
"анатомическое" колено и поколение - это то, что ещё не выросло - поросль не достигшая еще колена.
Наше поколение воспринимало нормально, как нерасторжимые с Москвой силуэты высотных зданий, наши дети наверное уже не видят ужасающей безвкусицы Дворца Советов в Кремле, а внуки может быть привыкнут к Церетелевской Манежной площади (ведь другой они не видели) или памятнику Петру в Москве (хочется надеется, что они его все-таки не увидят - уж слишком многие мечтают взорвать его вместе с привязанным к нему Церетели). Жители сегодняшнего Орехова, особенно молодые, наверняка гордятся (и по праву) новым обликом города, мне же, как наверное многим моим 50 - 60-и летним сверсникам, памятно то - старое Орехово.Город моего детства. Его вряд ли можно было назвать очень красивым, но это был мой Город. Что определяло его своеобразие, не позволяло спутать Орехово-Зуево с другими городами?
Во-первых - казармы.
Казарма
Когда-то мы с моим другом, тоже бывшим жителем Города, задумали составить Орехово-Зуевский лексикон. Это могло бы быть занимательное чтиво - столько неповторимых, имеющих узко Ореховское происхождение слов было бы в этом словаре. Любопытно, что в гипотетическом труде целая гирлянда ореховизмов: "каток", "балаган", "сушилка", "кубовая", "кухольная" (именно так, сохраняя оригинальное произношение) и даже внешне далекое "говнопёр" - одно из самых любимых ореховских слов моей жены - должны были бы иметь прямое отношение к казарме, казарменному быту.
Казарм в Орехове было много, все они были разные, их облик, архитектура зависили от времени постройки, от того, для какой социальной группы (рабочие, служащие) они предназначались, но в основном от их местоположения. Хотя все они несли в своем облике общую идею казармы, всё же были крутовские, ореховские, подбашенные и другие типы казарм. Не утомляя читателя излишнеми подробностями - опишем на примере моей родной 79-й "генеральную схему" казармы.
Родился я, конечно, в родильном доме, но уж так принято говорить и это довольно верно определяет то, что произошло в том далёком 1947 году. Моя мать, вместе со мной конечно, на время покинула казарму, отправилась в больницу, чтобы вернуться и опять же вместе со мной, но уже на руках.
Итак я родился в этой казарме и прожил в ней ровно 17 лет.
Необходимое замечание: я помню и по своему люблю её, но считаю, что люди в казармах жить не должны. Они могут жить где угодно - в домах, квартирах, town-houses, хижинах или дворцах, но они должны иметь "privacy".
Интересно, что на русском языке я не придумал удовлетворительного эквивалента этому английскому слову (может быть просто плохо искал). "Частная жизнь" - близко, но мне кажется относится к чему-то полит-экономическому. Может быть русский народ и не знал, что такое "privacy".
Во всяком случае, в ореховских казармах их жители могли найти многое, но не уединение (вот вам и приблизительный русский эквивалент слова "privacy").
Казармы в Орехове строились на века. Когда их строили время текло так медленно, что казалось люди всегда будут населять казармы, и казармы, как пирамиды Египта будут равнодушно взирать на бесконечную смену поколений. Поэтому казармы строились добротно, а там где было возможно применяли вечные материалы - например лестницы в нашей, да и во многих других казармах, были отлиты из чугуна.
Когда казармы строили, по мере сил и возможностей думали о людях (при этом - повторюсь - казармы не место для них). Они обеспечивали проживающих первым, но необходимым: теплом, горячей и холодной водой, печями, местом, где могли храниться продукты и даже специальными помещениями для сушки белья - "сушилками". Советская власть, эти самые сушилки в большинстве казарм немедленно ликвидировала, создав вместо них или очаги культуры, так называемые "красные уголки" (пропаганда конечно была важнее чем сухое белье) или дополнительные каморки.
В казарму вели два "паратных" (если сохранять Ореховское произношение) и так называемый "кухольный" входы. Поднявшись на нужный этаж (в казарме как правило было 3 или 4 этажа плюс под самой крышей получердачное помещение - сушилка) попадали в длинный коридор, куда открывались двери комнат - их полу-ласково называли каморки. Я сказал, что помню свою казарму очень хорошо, а сейчас понял, что не уверен - сколько комнат было в нашем коридоре - мне кажется 30 или 32. Вспомнил! - 31.
Каморки предназначались для одной семьи, но само понятие - семья традиционно было связано с русским значением слова "family" - "семь+Я", т.е. восемь человек. Как правило семьи, проживающие в казарменной комнате, состояли из двух поколений, то-есть родителей с детьми, но в условиях постоянного жилищного кризиса, к ним часто добавлялись осколки боковых или предыдущих семей, например дедушки, бабушки, иногда братья и/или сестры часто со своими детьми.
Так что восемь человек в 20 - 25 метровой комнате не было чем-то необыкновенным.
В нашей семье ситуация была достаточно благополучной - мы делили комнату впятером, а после смерти дедушки вчетвером. Были и почти идеальные условия - например семья моего приятеля Миши Исаева состояла всего из 3 человек, так как его женатый брат всё время пребывал (сколько я себя помню) в военном гарнизоне в Венгрии, а дедушки и бабушки жили где-то в деревне.
Было бы интересно проанализировать все возможные аспекты персональных отношений в таких своеобразных условиях, условиях скученного проживания и отсутствия "privacy", но это тема для серьёзного психологического, может быть психо-сексологического исследования, но не моих записок.
В середине коридора в сторону уходил широкий проход, это было царство кухни. Вдоль больших окон строем вытянулись кухонные столы - на Ореховском языке - "катки", по одному на комнату, на каждом - керосинка или керогаз и нехитрая кухонная утварь, все это выставлялось, вынималось из запертых отделений "катка" для приготовления пищи и снова убиралось под замок, чтобы соседи не отливали керосин.
В детстве самым привычным запахом для меня был запах керосина. Пищу готовили на керосинках или керогазах, при авариях или перерывах в электроснабжении, а это случалось довольно часто, зажигалась приготовленная на этот случай керосиновая лампа. Сколько головной боли приносили эти нехитрые приспособления хозяйкам. Всё было дефицитом - фитили и ламповые стекла, какие-то загадочные иглы для керогазов и даже такая простая вещь, как пластинка слюды, которая закрывала "смотровое" отверстие на боковой поверхности керосинки. Но конечно жизненно важным был керосин, и это пожалуй единственный продукт с которым на моей памяти не было проблем.
Не помню как часто - кажется раз в неделю, в определённое время к нашей казарме подъезжала керосиновая бочка с её хозяином-продавцом, мрачным и неразговорчивым татарином, одетым поверх телогрейки в длинный, до самой земли клеёнчатый фартук с огромным карманом, куда он опускал бумажные ассигнации. Хотите знать, что из себя представляла керосиновая бочка? Не нужно напрягать воображение - точная аналогия знакомой пожалуй всем квасной цистерны, с открывающимся, откидывающимся прилавком, где вместо квасных кружек висели наборы воронок разных размеров и мерных черпаков - металлических стаканов с длинной ручкой - помню они были пол-литровые, литровые, 2-ух литровые... Из латунного крана светлоянтарная с синеватым отливом струя лилась в огромный бак-кастрюлю, откуда продавец черпал и наливал керосин в подставленные бидоны и канистры, ловко жонглируя воронками и черпаками. На подносе, куда ставилась керосиновая тара, жирно блестела мелочь для сдачи... Когда меня посылали покупать керосин или я сопровождал кого-нибудь из взрослых, каким удовольствием было (правда, в детстве почти все доставляет удовольствие) слушать звук льющегося керосина, вдыхать его сладковатый запах, следить за манипуляциями керосинщика или (а на первых порах бочку доставляла смирная и наверное очень старая лошадь) сорвав травы покормить её - мирно ждущую своего часа и переезда к следующей казарме.
На правой стороне прохода - коммунальные удобства: общий умывальник и уборные. На 31 комнату - два унитаза в мужском и два в женском туалете, 4 крана с холодной водой. Не густо! Не мудрено, что утром умывание становилось проблемой, и если мужчины еще могли например облиться водой до пояса, то женщины такой возможности были лишены, а касательно более интимных гигиенических процедур, то предлагаю читателям попытаться догадаться самим, как они осуществлялись в казарме в условиях казарменной "privacy".
Для совсем молодого поколения, если книга попадет к ним в руки, необходимо подчеркнуть, что каморки были лишены гигиенических "удобств" - утром население казармы тянулось в туалеты и для опорожнения ночной посуды. В Городе эти эрзацы коммунальной культуры носили не слишком благозвучные имена - "поганое" или "помойное" ведро (если это было ведро) и "урыльник" - для обозначения "ночной вазы".
Меня до сих пор волнует загадочность названия - "урыльник". Не найдя лингвистическо-исторического объяснения в специальной литературе, предлагаю читателям мои собственные варианты происхождения этого слова:
--
стоящий "у рыла" на случай крайней ночной необходимости;
--
от слова "урчать", симулирование звука происходящего при использовании;
--
от термина "урина" (моча) принесённого из госпиталя, больницы.
Вы можете выбрать вариант по душе.
Дальше, налево собственно кухня с огромными печами, которые почему-то назывались "голландскими" и двумя комнатами (а может комната была только одна?), где до революции жила, как рассказывала моя бабушка, внося ещё больший сумбур в мою и без того запутанную картину мира, какая-то таинственная "прислуга". Теперь я понимаю, что это была видимо просто уборщица, в обязанности которой входило поддерживать чистоту в общих помещениях казармы.
Чято еще? Так называемые "лари", холодная, неотапливаемая комната для хранения овощей (чуть было, разбежавшись не написал "и фруктов", но в моем детстве набор фруктов был столь мал, что они съедались практически моментально). Еще несколько шагов и выход на черную, так называемую "кухольную" лестницу.
Для горячего водоснабжения (о, великий и могучий...) казармы были оборудованы так называемым "кубом" - общеказарменным кипятильником. В нем под руководством истопника кипятилась вода для населения всей казармы (когда истопник был слишком пьян, обязанность поддерживать огонь в "кубе" брала на себя казарменная общественность стоящая в очереди). Кроме своего прямого назначения, "кубовая" была местом, где формировались основы коммунистического сознания (от слова "коммуна", как общежитие). В очереди все имели равные права и равные обязанности - ждать, когда запрыгает и загремит металическая заслонка, что означало кипение воды. Была разработана неписанная, но строгая градация всех и всяческих неотложных случаев, дающих право на получение порции кипятка вне очереди - например тот, кто заменял истопника на период его отлучки имел право на "внеочередное обслуживание" и т.д.
Об общественной жизни казармы я расскажу в главе "Быт", а сейчас пора бросить взгляд на казарменное окружение.
Я уже говорил, что при всем их однообразии в архитектурном плане, казармы имели свое лицо - нашу, огромную и несколько вычурную казарму трудно было спутать с более "типовой" казармой, где жили родители моего отца. Но при этом планировка казармы была обязана отвечать определённым канонам.
Первый и наиболее строгий - казарма должна была быть окружена "балаганами".
Ещё одно локальное слово - привычное значение которого в Орехове неузнаваемо изменилось. Почему в Городе сараи назывались балаганами наверное не сможет установит даже языкознатец-профессионал. "Курятниками" назывались сараи, где держали кур, "гаражами" - помещения для редких машин, а чаще мотоциклов, но почему сараи предназначенные не для цирковых представлений, а для хранения огородного инвентаря, старой мебели и ненужных книг и журналов, иногда двух-этажные, иногда с подвалом, где хранили картошку и квашеную капусту, назывались "балаганами"?...
Если в казарме жило 100 - 200, а иногда и больше семей можно себе представить эту картину - добротные (читатель конечно же догадался в какие времена были построены эти удобства для рабочих), прилепившиеся друг к другу стандартные, подслеповатые - окошечки были предусмотрены минимального размера - вытянувшиеся в несколько рядов деревянные сооружения, окружающие казарму. Современные мне московские гаражи - аналог балаганов без присущей тем добротности.
Второй канон был также очень строгим - наличие, так называемого кухольного или кухонного двора. Сюда открывался черный ход из казармы, сюда истопники из преисподнии котельной вытаскивали в огромном железном корыте пышущую жаром и огнём золу, сюда приезжали "говнопёрки" или по-просту ассенизаторы. Если казарма не имела канализации, а таких казарм было много, особенно "за линией", примерно раз в неделю в казарме объявлялась тревога - "Говнопёрка приехала!", хозяйки опрометью бросались в свои каморки закрывать форточки,
(еще одна лингвистическая загадочка - что бы это значило? "Очки форта"? "For точка"? Кстати в орфографическом словаре* я "форточку" не нашел, "фортепьяно", "фортиссимо" и даже "форшмак" есть, а форточки нет),
а на кухонный двор чинно въезжала телега - я ещё помню столь отдалённые времена - а позже автомобиль с огромной бочкой, в которую, когда-то вручную, с помощью черпака, а с усовершенствованием техники - насосом перекачивалось содержимое выгребных ям казармы. Предлагаю читатель самому представить cмрад наполнявший все пространство вокруг.
Баллада о Витьке-говнопере
Полузабытая в настоящее время профессия была, в пору моего детства, частью мира взрослых, мира загадок и тайн. Как могут люди заниматься ТАКИМ делом, как могут с ними общаться другие люди. Немного позже я убедился - могут и ещё как! Профессия ассенизатора в Городе была если не престижной, то во всяком случае выгодной и денежной. Один из представителей этой таинственной профессии жил в казарме родителей моего отца и конечно я часто встречал его. Что можно рассказать о
"Витьке-с-говнопёрки" - такое было его неофициальное имя? Низенький мужичок лет 35 - 40, всегда и зимой и летом одетый одинаково, в телогрейку и кепку. К моему удивлению от него ничем ТАКИМ не пахло, пахло табаком, почти всегда перегаром, по?том (не помню, но наверное), была ли у него семья, дети - я тоже не помню, наверное была, и детей наверное дразнили "говнопёркины дети" или еще как нибудь.
Но не об этом хочу я рассказать, а о том уважении с каким к Витьке относились взрослые. Возможно, что под этим уважением лежали более глубокие слои презрения, в детстве подобные психологические нюансы недоступны, но на поверхности, в разговорах взрослых между собой (т.е. это не было педагогическим приемом - "все работы хороши - выбирай на вкус..." или запах) звучало именно уважение.
"Я с Витей поговорил, он обещал..."
"Витя сказал, что на следующей неделе, точно..."
"Ну если Витя сказал, он сделает..."
Что же делал Витя, какой гешефт можно было извлечь из продукта за который он был ответственен?
Витя продавал содержимое бочки огородникам, которыми в то полуголодное время (можно подумать, что в России были другие времена) были практически все жители нашего Города. Да, да! Мы ели картошку, морковку и сельдерей выращенные на ЭТОМ. Я думаю только потому, что в детстве связь явлений не была столь очевидной - мы дети не задумывались о кругообороте ЭТОГО в природе.
Витька блестяще замкнул в конце концов кругооборот, так как все "левые" деньги тратил исключительно на выпивку, что и послужило причиной его конца - где-то в году 62 или 63 он сам удобрил землю Ореховского кладбища скончавшись от цирроза печени. Аминь!
Третий канон - уже не столь строгий - наличие садика, сквера, маленького парка. В нашей казарме их было два: садик Дзержинского - открытый всем ветрам и взглядам, с огромной древней ветлой у входа, на перекрестке двух больших улиц и задний садик, куда мне долго не разрешали ходить, так как по словам взрослых там собиралась "шпана". Задний садик нельзя было назвать красивым, слишком тесно там срослись деревья, слишком влажная и густая тень накрывала его даже в самые солнечные дни и шпана из нашей казармы действительно облюбовала этот садик, вернеее большую беседку в его глубине. Да и запах в этом садике стоял странный - то-ли запах сырости, а может быть подванивали расположенные вблизи курятники, короче говоря место было не очень.
Из прочих особенностей следует отметить казарменные имена. Это чаще всего были номера, но номера данные казармам при рождении и приобретшие написание с заглавной буквы. Моя родная казарма носила имя Семьдесят девятой, хотя её почтовый адрес был - дом 55 по улице Ленина, за линией мои бабушка и дедушка жили в Шестой, рядом стояла не восьмая и не четвертая, а Одиннадцатая казарма, была ещё знаменитая революционная Тридцатая, огромная Вторая, ну и так далее.
Пожалуй единственной казармой, которая имела не имя-номер, а настоящее, хотя и загадочное имя была уже упомянутая "Самомазка". Мне так и не удалось выяснить происхождение этого имени - Сами себя мажут? Замазанные сами? Этот комплекс казарм и бывших складских помещений переделанных в казармы был расположен между Клязьмой и Ленинской и внутри напоминал старинный замок с мрачными стенами - зданиями, внутренними двориками, странными переходами и таинственными узкими подъездами, которые, как казалось вели в ужасные подземелья. А может быть все зто только детские сны и на самом деле "Самомазка" была обычной, ну может быть немного причудливой казармой, населенной не самыми лучшими представителями тогдашнего общества? Не случайно о "Самомазке" в Городе пели:
"Самомазка" - сто четыре**
Жулики - грабители,
Ехал дяденька с говном,
Они его обидели".
Царь-пушка на "Самомазке"
"Самомазка" задворками выбиралась на высокий берег Клязьмы, а там, за рекой тянулись узкие и запутанные Парковые улицы. Исторически сложилась вражда между ними и "Самомазкой", так и просится сравнение с Монтекки и Каппулети, но уж слишком оно заезжено.
Моста через реку в этом месте не было и стороны смотрели друг на друга в бессильной злобе, неспособные преодолеть водную преграду и ограничивались драками возле "чудильников" (ещё одно Ореховское слово, так в городе называли фабричные женские общежития) и в Горпарке.
Но однажды кто-то из самомазочных обратил внимание на обломок чугунной трубы вросший в землю под углом к горизонту на самом краю обрыва и нацеленный на вражеские улицы.
Нет, не перевелись кулибины и эдисоны на Руси, несмотря на систематическое и повальное пьянство. В гениальную голову неизвестного изобретателя пришла идея и прочно там поселилась - использовать трубу, как могучее оружие возмездия, как "Царь-пушку" .
Задумано - сделано! По рассказам, в подготовке первого выстрела принимала участие половина мужского населения "Самомазки". Трубу снарядили изрядным количеством пороха, пожертвованного местными охотниками для правого дела, забили пыж, заложили картечь (обломки булыжников и кирпичей) и к предварительно просверленному запальному отверстию поднесли спичку...
Эдисоны - эдисонами, а недостаток технического образования сказался немедленно - пушки не делают из чугуна. Пушку разорвало, только чудом не покалечив испытателей.
Притихшие было в ожидании бомбардировки Парковые жители, открыто злорадствовали и глумились, а посрамленные самомазочные, приняв для забвенья, пошли бить крутовских.
Неприсоединение, как основа выживания.
Я уже не раз упоминал вражду, антагонистические противоречия, между различными районами нашего города. Вражда эта носила в основном характер "холодной войны", но иногда вспыхивала в том или другом месте в виде открытых стычек и принимала в этих случаях вооруженный характер.
Помню страшную драку зуевских и крутовских около "чудильника" (женского общежития) на Заливной улице, когда после вмешательства милиции, с трудом унявшей страсти, троих увезла скорая помощь, кого-то может быть и навсегда.
Особенно часто дрались в Горпарке, где все предрасполагало к этому: тенистые темные аллеи, обилие горючего материала - сюда собиралась молодежь со всего города, обилие поводов - не так посмотрел, не так задел, не с той девчёнкой кадрится - и пошли свистеть велосипедные цепи, блестеть ножики, трещать скулы или черепа. Жестокое время было, но не уверен, что сейчас оно стало мягче.
Казарменные ребята (я имею в виду нашу казарму) при любых напряжениях внутриГородской ситуации парили над страстями одинокие и гордые, как орлы стервятники. Мы, как бы не принадлежали к этому миру с его границами и государствами, 79-ая казарма была "сама по себе". Условное деление на новостроечных и озерных, крутовских и карболитовских нас не касалось, мы даже не были ореховскими, хотя жили в самом центре Орехова - мы были "из 79-ой".
Помню, однажды в дни обострения Орехово - Зуевских отношений, когда мосты соединяющие две части города стали разъединять их - с одной стороны моста стояли ореховские, а на другой - соответственно зуевские и делали вид, что не видят друг друга (ХА! Тоже мне - Гудзон, даже в лучшие дни Клязьма не достигала 100 метров ширины) - и для подростков перейти мост было более серьёзным делом, чем перейти Рубикон - я должен был отправиться в Зуево (не помню точно, но по моему некое многообещающее свидание было назначено). Напряженная тишина стояла вокруг, когда я подошёл к мосту с ореховской стороны:
"Парень ты куда? Вон зуевские стоят (значит видели все-таки друг-друга) пиздюлей хочешь схлопотать?" - обратился ко мне, видимо движимый чувством сострадания, кто-то из ореховских.
Другой, видимо знавший и узнавший меня успокоил его:
"Не бздиломон! (Непереводимое сочетание слов означающее примерно - не беспокойся). Он же из 79-ой"
Примерно такая же сцена повторилась на другом берегу и я благополучно прошёл опасный район.
Так в чем была причина этой экстерриториальности - что за таинственные силы охраняли нашу казарму? Её охраняло её местоположение напротив парка. Казарма была убежищем и за эту функцию казарме платили статусом неприкосновенности.
Казарма была идеальным местом для тех кому нужно было "смыться", убежать - сквозь ее запутанные проходы можно было с Ленинской попасть на улицу позади казармы или на безымянный кухонный проезд.
В казарме считали и замывали раны, внутри казармы никогда не было драк, так как "мужики" (взрослое мужское поколение) собравшись по первому зову вместе могли прекратить любые стычки. Казарма была бастионом спокойствия в бешеном мире ореховских подростков.
Вот пожалуй и всё о казармах моего детства.
Вместе с разрушением, перестройкой казарм исчезло что-то, что делало Орехово-Зуево моим Городом. Люди не должны жить в казармах, но казарма живет во мне, я слышу ее: электричество в комнате выключено, из-под двери пробивается яркая полоска - свет в коридоре не гас всю ночь - и голоса ночной казармы, приглушенные разговоры, осторожные коридорные шаги убаюкивают меня, а за окном Ленинская и совсем другие звуки не дают уснуть, и я не сплю и слушаю улицу, слушаю духовой оркестр играющий в Горпарке, ловлю обрывки разговоров прорывающиеся сквозь шарканье сотен подошв и мне хочется быть там - на улице, но снова сонное бормотание казармы, где все спят перед рабочим днем и тиканье часов на стене и я засыпаю.
Это было столько лет назад, но иногда стоит закрыть глаза и мне кажется, что за дверью не Йоганнесбург, не Dukes avenue, а я все тот же маленький мальчик...
________________________________________________
*Д.Н.Ушаков и С.Е.Крючков. Орфографический словарь для учащихся средней школы. Издание тридцать второе. М., Просвещение. 1977. стр.174
**Видимо номер по которому "Самомазка была прописана на Ленинской.
Ленинская улица
Ленинская (это имя всегда произносилось без добавления слова "улица" и уж конечно никто не употреблял её официальное название "улица имени Ленина") - была не просто главной улицей города, она была главной улицей моего детства. Наша казарма стояла на Ленинской, на прогулки меня выводили на Ленинскую, чтобы идти куда угодно нужно было начинать с Ленинской - перейти, двигаться вдоль, пробежаться по, да и позже - прошвырнуться вдоль, встретить кого-то на - Ленинскую, Ленинской, о Ленинской... Она текла вдоль, она связывала, она казалось бесконечной и всё, что составляло мою жизнь принадлежало ей.
На Ленинскую по вечерам, особенно в субботние и воскресные летние вечера, тянулось население всего города. Главным центром притяжения был Горпарк, расположенный прямо напротив моей казармы. В парке танцевали, там была по-моему единственная(?) в нашем городе открытая танцплощадка, где почти каждый летний вечер звучала музыка - оркестры чередовались: один день играл эстрадный, на следующий день духовой оркестр. С детства я люблю звуки духового оркестра, может быть потому, что по вечерам они заполняли нашу комнату, окна которой выходили прямо на Горпарк. Нужно сказать, что Ореховский парк - это скорее часть молодости моих родителей, так как время его расцвета - конец 40-х, начало 50-х. Когда я подрос достаточно для того, чтобы посещать вечерний парк, его праздничный, немного помпезный дух - дух крепдешинoвых выходных платьев, брюк клёш и угощения дам мороженным, легкого замирания сердца от предчуствия праздника и прогулок "под-ручку" и "шерочка-машерочка"* - ушли в безвовратное прошлое. В моей юности парк стал местом драк и "кадрёжки", а это согласитесь совсем не то же самое.
В парке было много интересного, но сначала несколько слов о том, что собственно он представлял из себя. Обычный среднерусский городской сад с тенистыми аллеями, зелеными лужайками-газонами, скамейками и стандартным набором развлечений, он сравнительно неширокой полосой вытянулся вдоль улицы Ленина от монументального общественного туалета, построенного в псевдо-Романском стиле и увенченного куполом (я в юности пустил слух, что этот туалет является географическим центром Орехово-Зуева) до кинотеатра "Художественный" или по-просту до "Художки". Собственно говоря парк состоял из двух частей - горпарка и Ленинского садика. В центре горпарка до начала 60-х возвышалось изваяние Сталина, в Ленсадике - соответственно Ленина. В моем детстве Ленсадик и парк были даже разделены дощатым забором, почему - неизвестно.
Что можно было найти в парке?
При самом входе в глубине налево ряд строений, в которых помещались отделение милиции, народная дружина или как ее называли в моей юности "Осодмил" - отряд содействия милиции (?) и еще какие то службы. Направо - летняя читальня. Прямо, за памятником Сталину, а позже за парой целующихся лебедей (?), сменивших "отца народов" на его постаменте - танцплощадка.
От памятника направо - павилион "Мороженное. Соки", который в моей памяти всегда был закрыт, дальше атракционы с обязательными каруселью и качелями. А за ними Ленинский садик.
От памятника Сталина/лебедей налево новая территория, обширная часть парка присоединенная не то перед войной, не то сразу после войны.
Новая территория начиналась от летнего кинотеатра, предела детско-подростковых мечтаний. Даже, когда вход в парк был платный (в субботу и воскресение вечером(?)) было с десяток путей пробраться туда без билета, но по-моему никому не удалось посмотреть "на халяву" кино в этом театре. Правда, забор не мешал слушать, фильмы шли известные, было их не так уж много и отсутствие изображения с успехом заменяло воображение. Поэтому по вечерам около забора кинотеатра собиралась целая толпа ребятишек. Гвоздем программы были песни из кинофильмов, на такие фильмы у забора собирались и парни постарше. Негромко спорили:
"Вот, сейчас!"
"Да нет, это он еще по улице бежит. Он щас скажет - "Извините!"
Начиналась песня, все про себя или вслух подпевали.
"Тяжёлым басом ревёт фугас,
Ударил фонтан огня..." - это фильм "Последний дюйм"
"Нам бы, нам бы всем на дно,
Там бы, там бы пить вино..." - наверное многие узнали - ну конечно, один из самых популярных фильмов своего времени - "Человек-амфибия".
Успех этого более, чем среднего фильма поставленного по весьма средней книге был просто невероятным - может быть сказалось то, что в фильме очень хорошие и очень красивые актеры, на фоне псевдо-зарубежных, но все же весьма роскошных бакинских пейзажей, разыгрывали пусть пошленькую, но такую не нашу историю. После этого фильма любая более или менее смазливая девочка в Орехове получала прозвище (нет скорее звание) Гутиере, а парень - конечно Ихтиандра (здоровое классовое самосознание не позволяло присваивать кому-нибудь звание злодея и эксплуататора Зурите).
Ещё летний кинотеатр врезался в память плакатом-карикатурой. Плакат висел на дощатой трехметровой стене, и изображал гнусную парочку стиляг - вы помните, что это такое? - извивающихся в отвратительном, как казалось наверное художнику, танце. На заднем плане, из-за угла, (откуда же ещё) высовывался упитанный "дядя Сэм" (кто же ещё) с пластинкой на которой было написано "Рок-н-ролл" (по-моему это было написано по-русски).
"Жора с Фифой на досуге
Лихо пляшут буги-вуги.
Пляской этой безобразной,
Моде служат буржуазной" - гласила подпись на плакате.
Ожидаемого действия лично на меня плакат не производил - скорее наоборот. В это время я уже заботился о ширине брюк, называл Ленинскую "Брод'ом", а дядя Сэм в моем тогдашнем представлении был чем-то вроде Santa Claus'а, который мог приносить только очень недоступные и поэтому такие желанные вещи как: жвачку, Coca-Cola, журнал "Америка" и фильм "Великолепная семёрка".
В глубине "новых территорий" был построен детский городок, а дальше располагался небольшой пруд с лодочной станцией и островом посередине, на котором росло несколько деревьев и была зачем-то поставлена совершенно недоступная людям лавочка. Этот пруд носил странное, как и почти всё в Городе имя "Димпер" и был известен тем, что (по непроверенным слухам) по вечерам в кустах за ним та-а-а-кое творилось... Проверить правильность слухов я так и не удосужился, поэтому добавить к сказанному мне абсолютно нечего.
Но пора покинуть парк и осмотреть другие достопримечательности Ленинской.
Самой своеобразной была её центральная часть - между вокзалом и нашей казармой. Эта часть сохраняла тогда облик провинциального, но не стыдящегося своей провинциальности города. Так же как люди держат на подоконниках горшки с геранью - символом мещанства - не догадываясь или не желая догадываться, к какому классу они относят себя этим, так и мой Город не спешил расстаться со своим прошлым.
Почти вся "историческая" часть Ленинской сохранилась в относительной неприкосновенности с тех времен, когда она называлась Никольской и была не просто центральной, но и торговой. Застроена она была тогда двухэтажными домами, кирпичными внизу с деревянным верхом. Нижний этаж, как правило был отдан под лавки, а в моё время - магазины, наверху когда-то жили купеческие семьи, а в моё время нашли приют различные конторы, библиотеки, склады. Некоторые магазины, как говорила мне моя бабушка, сохранили свою ориентацию еще с дореволюционных времен, другие её поменяли - почему-то трудно представить на Никольской улице магазин "Культтовары" или "Раймаг", если конечно, там не торговали предметами религиозного обихода.
Названия многих магазинов сохранились бог знает с каких времен, например что означало название "Москательные товары"? Я думаю, что оно пришло из таких исторических глубин, что потеряло свое основное значение и стало просто символом непонятного. Вообще в Городе было много загадочных названий, из которых мне больше всего нравилось "Мелкорозничная торговля". Розничная, да вдобавок еще и мелкая, это переводило торговлю во что-то совсем неосязаемое.
Вы не против совершить небольшую прогулку по Ленинской торговой?
Начнем, конечно же от Казармы (моей родной казармы, поэтому и пишу с заглавной буквы). Выйдем вместе из парадного и сразу повернем направо. Вдоль низенькой чугунной ограды садика Дзержинского до пересечения с уходящей направо, на Новый мост улицей Либнехта (был еще Старый мост, недалеко от Двора Стачки).