Кольца толстых и черных, как змеи проводов замерзли почти намертво. Тимур с трудом раскручивал их. Словно закостенелые трупы змей провода практически не гнулись. Многие входы для больших вилок, дырки розеток тоже были забиты мелким колким льдом. Снежная буря сделала свое дело, выдернув несколько блоков питания, а это было бы губительно. В первую очередь для самого Тимура, который теперь закусив до крови от холода губы - голыми руками чистил провода и батареи, заливая туда "рабочую жидкость", которая столь резких перепадов температуры не любила. И химическая реакция могла пойти в любой момент, у Тимура переворачивало кишки от панического страха, такого же пронзительно зелено-желтого, как и та химическая дрянь, что он заливал в батарею. Из наспех перевязанной руки на белый, девственно-белый, но уже мертвый снег сочилась кровь, в серой пленке сумерек, зияла пятнами черных провалов. Во рту жгла и пощипывала "рабочая жидкость", Тимур с отчаянием подумал, что глупо было бы умереть от отравления ей, когда осталось чуть больше недели продержаться. А ведь случайно просто прикусил руку, задетую острой деталью, не выпуская крик, когда вновь отлаженный двигатель снова пошел. Тимур еще раз плюнул горечью и кислотой "рабочей жидкости" в снег. Надо бы прополоскать рот, но воды осталось так мало, а жрать снег, что лежал вокруг было опасно, так как он за это время был уже порядком пропитан излучением двигателя и "рабочей жидкости".
Тимур закрыл крышку батареи, устало спустился вниз, прислонившись к обжигающе холодной двери. Его мутило. Рвота подступала к горлу, те синтетические склизкие куски мяса, пахнущего как кошачий корм, на вкус будучи еще отвратительнее рвались обратно. Явно сказывалось отравление "рабочей жидкостью", Тимур уже начинал ненавидеть этот кислотный ее цвет. Он сделал маленький глоток воды из небольшой фляги, чуть прополоскал рот и сплюнул. Жжение прекратилось, но кислый привкус остался. Пальцы уже не слушались практически, так холодно было. Ветер нес мелкий, колкий, колючий, как стеклянная пыль снег. Щедро швырял в лицо, и Тимур радовался, то это все же снег, который оседал на лице, как невыплаканные слезы, а не стеклянная пыль. Тошнота снова накрыла серой волной и Тимур вновь увидел эти мерзкие кусочки мяса, уже посеревшие, обработанные отравленным желудком. Вместе с привкусов ржавчины и кислоты горючего добавился еще и противный привкус рвоты. Тимур зажмурился, на секунды закрыв лицо руками и глубоко вдохнув поднялся, вытерев рот рукой. Вбил код на двери, плохо слушались пальцы, он двинул вправо тяжеленную дверь, с противным скрипом и лязгом. В центре бункера гудел двигатель, стоял адский жар и влажность, к тому же ужасный смрад, что не давал толком вдохнуть. Но Тимур уже привык за четыре месяца к этому.
Бункер был довольно большим, но почти всю его часть занимал низ огромного двигателя. Скрытый в бескрайних полях, среди снега. Тимур снял пропитанную химией, снегом, усталостью куртку. Бросил в угол моток уже ненужных проводов, что лопнули от холода. Двигатель гудел, Тимур чувствовал, как с каждым щелчком или ударом внутри адской машины - возвращается головная боль, тонкими иглами, входит в виски, пробивает лобовую кость, бежит куда-то вниз по шее. Тимур выдохнул, потуже затянул рану. Он чувствовал усталость. От пережитого страха, что двигатель начал работать не так, как нужно, о лопнувших проводах, о раненой руке и странном контрасте чувства голода и тошноты. Тимур закрыл глаза и прислушался. Двигатель гудел, постукивал, чуть позванивал. Каждая деталь со своим звуком и ритмом. Он знал, как звучит машина. Словно она была музыкальным инструментом, а не нагромождением железа, деталей, ядовитого топлива. Он знал звуки или скрежет каждой детали, он мгновенно бы услышал любую неисправность или сбой внутри этой системы. Он слышал двигатель. Постоянная головная боль преследовала его, как верная спутница, но Тимур привык к ней, он боялся проснуться от неожиданной тишины, а не рева деталей, спрятанных за горячей, как кипяток стеной. Несмотря на стоящую жару - стены и пол бункера были очень холодны. И чтобы не замерзать Тимуру приходись спать почти в притык с двигателю.
Тимур свернулся комочком, чуть отодвинул покалеченную руку. Уши наполнял мерный гул, уже почти умиротворяющий гул. Боль в руке и голове была побеждена совершенной усталостью, она накрыла Тимура влажным и горячим одеялом, опрокидывая в нервный и дерганный, но все же сон. Хоть минимальный отдых. Сквозь пленку сна Тимур чувствовал, как сквозь ресницы просачиваются едкие, как "рабочая жидкость", слезы, разъедающие хлеще топлива. Он прикусил губу, смаргивая горячие капли слез. Его медленно затаскивал сон...