Когда надоест мне со смертью играть, жизнь отпустит меня отдохнуть.
Я вернусь домой, в старый замок в горах, когда будет окончен мой путь.
Глава 1
Дым отечества
...- Летаргический сон. Проспал двадцать лет. Учился на стряпчего в Тырговиштском университете, а там студиозы нашли старинную рукопись про заговорённый клад. Отправились в горы искать сокровища и попали под лавину. Все сгинули, тел так и не нашли, его единственного откопали спасатели - спал в заваленной пещере. И так спал двадцать лет ... месяц, как проснулся, - пожилая благообразная монахиня сжала губы куриной гузкой и со значением поглядела на приоткрывшую от любопытства рот молоденькую розовощёкую бонну.
- И сколько же ему лет?
- Сорок два.
- А выглядит на двадцать два, красавец... горе-то какое... и что же, совсем не двигается? - лицо у девицы стало жалостливым, бабьим.
- Двигается, даже ходит, но... - монахиня покрутила пальцем у виска, - как малый ребенок: не узнаёт никого, молчит.
Занятые беседой женщины не обращали внимания на маневры подопечного бонны, шкодливого пятилетнего Иржечка. Медленно пятясь как рак, мальчишка заполз за развесистый куст бузины. Убедившись, что удалось скрыться от всевидящего надзирающего ока, он поднялся с карачек, и отряхнув коленки, деловито направился к озеру. Иржи заинтересовал объект беседы, и он решил самостоятельно ознакомиться с ним поближе.
...Рядом с инвалидной коляской стоял вездесущий Иржичек. Он разглядывал какой-то металлический кругляш, который, скорей всего, отобрал у беспомощного инвалида. Подхватившись с расстеленного на траве пледа, нянька рьяно кинулась исполнять профессиональные обязанности:
- Иржи! Иржи - гадкий мальчишка! Не приставай к господину! Ты зачем это взял! Ты разве не знаешь - чужие вещи нельзя трогать без спросу! Отдай сейчас же! - тут же разнёс вдребезги томную тишину летнего полдня её визгливый голос.
... - А-а-а! Не дам! А-а-а! Моё! Он сам д-а-а-л! - громко вопил Иржичек. Цепко ухватившись обеими руками за кругляш, он упирался изо всех своих детских сил и не собирался расставаться с добычей. Занятая нелёгкой борьбой, нянька не сразу поняла, что её кто-то держит за предплечье:
- Оставьте ребёнка, я сам дал ему медальон.
...- Ох, божечки! Пан Берков пришёл в себя. Он заговорил. Карл! Карл! Поди скорей сюда! Да брось ты пивом надуваться! Пан Берков очнулся, мы сию же минуту возвращаемся, ох, как пани Беркова-то обрадуется... - закудахтала суетящаяся вокруг юноши монахиня.
...Через две недели пан Берков скончался. И говорят - в гробу покойник выглядел на все пятьдесят.
Прошло пятнадцать лет.
***
Весна в этом году выдалась ранняя, но вялая. Слякоть и сырость тянулись до самого конца апреля, а в начале мая, когда, наконец, стало тепло, солнечно, и расцвела сирень - умерла бабушка. Заболела она ещё осенью, врачи давали пару месяцев, но бабушка продержалась полгода. Из-за Евы, думал Иржи, очень уж бабушка хотела увидеть дочку, но она так и не приехала.
Ветреная красавица Ева была его матерью. Иржи её совсем не помнил, когда отряхнув со стоп прах провинциального Тырговиште, она укатила в Американский анклав, ему ещё и года не исполнилось. В Америке Еву закружила совсем другая жизнь, блистая на подмостках бродвейских мюзик-холлов, она добилась славы и богатства. В глянцевых журналах то и дело мелькали фотографии: Ева в роскошных интерьерах, на яхте, с известными людьми... Она шесть раз выходила замуж, но браки были бездетными, Иржи так и остался её единственным сыном. Впрочем, этот факт не имел никакого значения - единственного сына, так же как и провинциальную родину, Ева благополучно забыла.
Сказать, что Ева не исполняла свой материнский долг, Иржи ни в коем разе не мог. Бабушка регулярно слала в Америку письма с подробными отчётами об их жизни, в ответ, на Рождество и Пасху приходили поздравительные открытки, правда, всегда с одним и тем же стандартным текстом, зато деньги на счёт в банке господина Пышты перечислялись щедро, так что, благодаря Еве, они ни в чём не нуждались.
На телеграмму о смерти матери Ева не ответила, и тогда сомнения Иржи окончательно переросли в уверенность - Еве нет до них дела, слать деньги и поздравления, скорей всего, входит в обязанности какого-нибудь третьего секретаря, что он исправно и исполняет наряду с закупкой моющих средств, кухонной посуды и садового инвентаря.
Иржи не цеплялся за материнскую юбку, он был самостоятельным юношей - учился в университете и подрабатывал в механической мастерской. В деньгах он тоже не нуждался, и по местным меркам, считался человеком зажиточным. Иржи жаждал корней, причастности к семье, роду, клану - его угнетала каинова печать одиночества. И поэтому, определившись с материнскими чувствами, как это ни парадоксально, он испытал облегчение: ведь судьба сделала выбор за него, оставив единственную возможность обрести семью - отыскать отца.
В графе "отец" его свидетельства о рождении стоял прочерк, местом рождения значился Тырговиште - и этим, багаж полезных знаний Иржи исчерпывался. Бабушка, конечно, что-то знала, но рассказать не пожелала, унеся свои секреты в могилу. Домашний архив завесу тайны происхождения тоже не приоткрыл. И тогда Иржи вспомнил о старом сундуке на чердаке. В детстве, чёрный, с металлическими углами монстр обладал неизъяснимой притягательностью для Иржи. Он даже как-то попытался расковырять замок гвоздём, за что был нещадно порот розгами, а чердачная дверь обзавелась здоровенным замком.
Сундук доверху был забит старыми бесполезными бумагами. И усталый, покрытый пылью Иржи чуть не пропустил главную находку, засунутую в кипу газет жестянку из-под леденцов. В ней, под бумажной иконкой "Чудо Георгия о змие", лежало что-то засыпанное солью и завёрнутое в фольгу. Медаль. Величиной с детскую руку, из тусклого серого металла, тяжёлая - платиновая, решил Иржи. На лицевой стороне схематичное изображение птицы, судя по клюву - ворона. Над ним корона, девять зубцов - графская. Под вороном надпись на неизвестном языке. Весь реверс занимало генеалогическое древо с надписями на каждой ветке, третья справа от ствола в рамке. По гурту вилась надпись всё теми же, похожими на растительный орнамент, неизвестными Иржи, буковками. Вещь старинная, сделана очень тщательно, не ручная работа. Да это же артефакт - вещь из Леса. Иржи задохся от осознания важности находки, в ушко медали был продет шелковый шнурок, и недолго думая, он нацепил находку на шею.
И по телу сразу же разлилось тепло, словно его обнял кто-то родной и близкий. Он закрыл глаза и... Летний луг у озера. Густая синева небес. Белые шапки гор. Яркое солнце бликует на мелкой озёрной зыби и никелированных частях инвалидной коляски. В коляске сидит молодой мужчина в белом полотняном костюме. Ветерок легонько полощет красно-белый полосатый тент и ласкает льняные кудри незнакомца. Он кажется мальчику принцем из книги сказок. У него в руке металлический кругляш: 'Возьми, Иржичек, он тебе пригодится'
Артефакт обострил интуицию и Иржи недоумевал - почему сразу не сопоставил даты и события? За три месяца до его рождения, бабушка, скромная вдова стряпчего, купила в Тырговиште дом. И не халупу на окраине, а приличный особнячок в Подлипках. Конечно, это не аристократичные Княжье подврье или Била планина, но тоже район респектабельный, место обитания чиновников и купцов средней руки, и жильё здесь не дешёвое. Откуда у старушки деньги? Тем более, что дом в Дубраве, где до того жила с дочкой, она продавать не стала. И он понял, корни там, где в детстве он проводил с нянькой лето у озера, в Дубраве.
Глава 2
Лесная лилия
Конь был великолепен, от восхищения у Стефки перехватило дух, и сердце забыло, как ему должно биться. Белоснежный тавриец нервно перебирал тонкими ногами, выгибал лебединую шею и пугливо косился лиловым глазом на обитателей привратной площади. На таком коне пристало бы и самому пану королю скакать во главе блистающей златом-самоцветами кавалькады. Но его всадником был закутанный с головы до ног в серый невзрачный плащ обычный путник. Хотя, если присмотреться, не такой уж и обычный, возможно, даже из благородных - торчащие из-под полы потёртые ножны шпаги недвусмысленно на это намекали, а военная выправка подтверждала намёк.
Захудалый шляхтич? Наёмник? Откуда у него, стоящий целое состояние, таврийский конь? А вдруг, это некий опальный аристократ из метрополии укрывается в лесной глуши от монаршьего гнева?
Задумавшись, Стефка не спускала глаз с всадника, пока тот не обернулся. От резкого движения, надвинутый глубоко на лицо капюшон слетел, и у неё опять перехватило дыхание. Всадник был мучительно прекрасен, даже прекраснее коня. Тонкие черты, бледная кожа и чёрные, как смоль, гладкие волосы... - древняя лесная кровь. Тёмный лесовик-маг. Куда там пану королю, лесовику ни к чему самоцветы и злато, он сам себе злато, такой ежели пожелает, и душу бессмертную отдашь, да ещё и умолять будешь, чтобы взял. Стефке ли не знать, ведь она той же породы, только вот крылья ей подрезали до крови, до мяса, не улететь. А этот свободный, она чуяла его силу даже через площадь.
Маг нахмурил соболиную бровь, и её тело вмиг стало невесомым, как птичье пёрышко, душа, сознание, вся Стефкина сущность вспорхнули, взлетели, закружились сладострасным вихрем и понеслись в тёмную бездну его глаз. Пропасть не дала ненавистная инквизиторская печать, обожгла и зажала раскалёнными тисками, боль отрезвила и швырнула на землю. Испуганно ухватившись за серебряный крест под сорочкой, Стефка попятилась сквозь густой, как патока воздух, и с трудом, по стенке, добралась до входа в корчму. И только за толстой дубовой дверью её отпустило.
- А вдруг магу вздумается прийти за ней сюда? - ужаснувшись этой мысли, она подхватила юбки и кинулась в заднюю комнату, где её муж Миклош решал какие-то таинственные дела с замковым кастеляном.
Кастелян уже ушёл. Миклош считал разложенные на столе золотые монеты, и ссыпая их в кошель, бурчал себе под нос:
- Следующий раз назначу встречу наверху, в нумерах - а то здесь, рядом с кухней, так жареным мясом несёт, что только о брюхе и думаешь, а дело побоку... Сейчас, закончу считать - пообедаем, - объявил он Стефке.
Она отчаянно затрясла головой:
- Нет, не хочу, я устала, поедем домой! Прошу тебя!
- С утра же не ели, перекусим и поедем... - удивлённый горячностью обычно спокойной супруги, Миклош, наконец, отвёл глаза от золота, - эээ, птичка моя, да тебя кто-то обидел, а ну-ка признавайся, что случилось? - его взгляд сразу стал цепким, а лицо - хищным, волчьим.
Кошель отправился за пазуху, и муж навис над ней, вынюхивая волчьим нюхом её маленькие секретики.
Миклош Вукович, матёрый волчара, непростой человек - но с магом ему не совладать. И тогда Стефка швырнула ему кость - свой самый главный страх:
- Я видела на площади инквизитора!
- Ну и что? - удивился Миклош, - их там, как крыс на мусорной куче - так и шныряют, рядом же, в башне у ворот, казарма конгрегации.
- Он колдовал, и у меня вот здесь, - она прижала руку к печати под грудью, - так запекло, так заболело, будто всю душу выворотило, - она всхлипнула, и уже не сдрживая слёз, плюхнулась на скамью у стенки.
- Может еретика какого-то ловили, и задело поисковиком, - неуверенно предположил муж, от Стефкиных слёз он всегда терялся, - не плачь, дай гляну.
Он спустил с её плеча сорочку и по хозяйски приподнял грудь. Печать всё ещё была активной. Но линии креста едва розовели, в то время как четырёхлистник пылал алым. Волк втянул носом воздух у самой кожи:
- Ни ладаном, ни хвоей не пахнет, значит святые отцы здесь ни при чём, птичка моя, как и лес, хоть горит клевер... - увиденное Миклошу не нравилось. - А знаешь, - вдруг сменил он тон, - и впрямь, поехали домой, не люблю я в корчме обедать - народ вокруг толчётся, и воняет от каждого. Беги во двор, вели Юрайде закладывать возок, а я пойду возьму еды, в дороге перекусим.
Заночевали в Вуковице, волчьем хуторе - родовом гнезде Вуковичей, а рано по-утру выехали домой, на егерскую заимку. Зря Стефка вчера всполошилась, маг не стал её преследовать, и в дороге не случилось ничего неожиданного. И всё-таки... что-то не так, даже под путами печати её кукушка топорщила пёрышки, пытаясь предупредить о грядущей опасности. А своей птице Стефка верила.
Она уютно пригрелась под надёжным боком Миклоша, и в полудрёме, под ритмичный перестук лошадиных копыт и заунывную песню Юрайды, перед глазами поплыли воспоминания.
Стефку воспитала мудрая женщина Айгунь. Знахарка и травница, она ведала тайным - владела искусством исцеления. Жили они в лесу, в небольшом доме на берегу озера. Строго говоря, эта территория не была лесом, так, опушка, ещё не угодья сидхе, но уже и не людские владения. Крестьяне из близлежащей деревеньки Ольховце без опаски собирали ягоды и грибы, но вот о порубке деревьев, уже говорил с лесом егерь. Что Стефка ей не родная, Айгунь не скрывала, - в лесу нашла, - объясняла она происхождение девочки. Она же обнаружила у Стефки силу, но каким именно даром владеет воспитанница, было пока не ясно. Определиться помог случай.
Люди обладающие силой, появились в тёмные времена, в первые века после Провала, инквизиторы считали их пособниками Сатаны - "иными", и беспощадно отправляли на костёр. Одарённым не оставалось ничего иного, как бежать в лес к сидхе и просить защиты у Благого двора. Сидхе пришли в мир из Провала. Они обладали невиданной мощи силой, но их было всего семеро. Эти семеро спасли мир от демонов, возведя неприступный горный кряж от моря до моря. Нечисть боялась солёной воды, не переносила холод, и адские легионы не стали штурмовать непроходимые горные ледники, а покатились на восток, в дикий Тайг. Сидхе обосновались в предгорных лесах, их не интересовали человеческие королевства, но и к себе в лес они никого не пускали. Им нужны были слуги и они за кровную клятву укрыли беглецов, обучили магическим наукам, и взяли на службу. Так и появились маги-лесовики. Но время шло, нравы смягчились, и инквизиция уже не преследовала целителей, рудознатцев, травников. Пользу магов признали, но относились к ним настороженно. Соседство целительницы для деревни было благом - вылечит скотину, людей, защитит посевы от саранчи или какой-нибудь мелкой лесной напасти. Но селяне мудрую женщину побаивались и поэтому недолюбливали. Айгунь отвечала им взаимностью, ни с кем из деревенских не дружила и Стефке не позволяла, а все дела вела через старосту Васильца. Денеги у крестьян водились редко, и расплачивались они по большей части продуктами или работой по дому.