Костя Абрикосов, красивый брюнет двадцати трёх лет, медленно брёл по ярмарке. Из одежды на нём были только пижамные штаны, но никто не обращал на это внимания, базарная суета обтекала его речными водами, невидимый для толпы, он заглядывал в лица, рассматривал товары и что-то искал.
Вокруг бурлила странная смесь времён и народов, легендарный Базар-на-Деве.
В русском секторе пахло пирогами, бренчала балалайка и пиликала гармошка, голосистые девицы в сарафанах и кокошниках расхваливали пышные расстегаи и кулебяки.
За ними шёл развал аномально огромных нитратных арбузов с прилагающимися к ним непременными узкоглазыми азиатами в современных джинсах и кислотных футболках.
Над Европой реяли радужные флаги. Под грохот Раммштайна, толстый немец лил в кружки пенистое пиво и метал на прилавок тарелки с жареными колбасками.
Он вышел на площадь, к стоящей особняком пёстрой палатке гадалки. И его, словно мощным магнитом, повлёкло к расписанному астрологическими знаками балагану.
Предсказывала будущее древняя, как баба-яга, цыганка. Ромалэ попыхивала свисавшей из угла усохшего тонкогубого рта трубкой и со сноровкой бывалого каталы тасовала карты на ламбертном столике.
- Сними левой рукой, - протянула она колоду Абрикосову.
Перетасовала снова и вытащила карту. На картинке маршировал солдат с барабаном. Цыганка затянулась, выпустила дым через ноздри, и оценивающе оглядев Костю прищуренным глазом, сипло прокаркала:
- Обречён, как военный барабанщик, знаешь, что означает это выражение?
- Опасность?
- Погибель! Купи барабан, глупец, иначе сгинешь! - заперхала старческим смехом карга, её рот обернулся пастью огнедышащего дракона, оттуда повалили клубы чёрного дыма, забились ему в глаза, нос, горло, он начал задыхаться и проснулся.
Он лежал, уткнувшись лицом в подушку...
Утро уже наступило. Похмелье было тяжёлым. На кухне он запил аспирин минералкой, пожевал имбирь, и в голове прояснилось. Настолько, что внимание привлекла гордо блестевшая цифрой "18" пустая бутылка из-под виски на барной стойке. И ему стало не по себе:
- Я приговорил бутыль Чиваса?! Литр?! И опять ничего не помню?
Последнее, что отложилось в памяти - его рука, вот она берёт бутылку из бара, наливает в стакан на два пальца напитка, подносит ко рту... дальше вакуум и уже пустая бутылка на барной стойке.
Странности начались месяц назад. Абрикосов не был трезвенником и иногда любил расслабиться парой дринков, но никогда не пил в хлам. И вдруг, ни с того ни с сего, четыре раза за месяц упиться до беспамятства?
- Провалы в памяти, это серьёзно. В сериалах с этого все маньяки начинают. Короче, Костя, пока в подвале не обнаружились мусорные пакеты с расчленёнкой, или, упаси бог, на пороге не объявились мамаши с неожиданными младенцами - проконсультируйся у доброго доктора нарколога!
Откладывать дело в долгий ящик Абрикосов не стал, и пообщавшись на форумах анонимных алкоголиков, выбрал небольшую частную клинику в Сочи. И уже через два часа его откровения выслушивала милейшая, похожая на сдобную булочку, дама. Впрочем, ваниль и изюмная сладость улетучились, едва она поняла, что залучить клиента в тенета заведения: "...прокапаться, почистить организм, заработает как новенький..." - не удастся. Сюсюкающий тон тут же сменился сугубо деловым:
- Это не делирий. Если ручаетесь за качество напитков - то и не отравление, и не аллергия - она проявлялась бы постоянно, а не время от времени. Вам, Константин Романыч, нужно к неврологу, обследоваться, томографию сделать... детские травмы, нейродегенерация...
Устрашённый прогнозом, Абрикосов вышел в холл.
- Ярмарка! Ярмарка! Вы только посмотрите на эти яркие краски! - с пионерским энтузиазмом верещала из огромного настенного телевизора ведущая, тыча рукой в сторону пёстрой стайки девиц в картонных кокошниках, китайцев с арбузами, радужной вывески кафе "Баварское пиво"... - обязательно посетите нашу ярмарку! Вас ждут незабываемые ощущения!
Костя удивлённо воззрился на экран:
- Что за сюр? Это же мой сон!
Ярмарка оказалась обыкновенной, ничего примечательного, кроме того, что она ему уже снилась. Он поискал цыганский балаган, но на его месте стоял магазинчик театрального реквизита. Внутри пахло пылью и дешёвой косметикой, за прилавком, заваленным бутафорским оружием, веерами, перчатками - сидела давешняя ведущая.
- А, это вы, - она словно заранее знала о его приходе, - забирайте, - и кивнула в сторону окна, где на цыганском ламбертном столике стоял большой красный барабан, - с вас десять тысяч.
Дома ждал неприятный сюрприз - в гости пожаловала прелестная блондинка Энн Дэрроу со своим ручным Кинг-Конгом, иначе говоря, мачеха со своим братом Аликом.
- Не сердись, Котик, - манерно тянула слова Вероника, - мы хотим пригласить тебя на юбилей тёти Гали, - о существовании этой дамы Абрикосов слышал впервые, - там вся родня соберётся. Я вроде бы замужем, но Роман Матвеич весь в бизнесе, из Москвы калачом не выманишь, выручи мамочку. Не идти же мне одной, это так не комильфооо.
- Нет, - Костя был категоричен, - ты мне не мамочка, у меня много работы, возьми в дуэньи Алика.
- Я так и знала, - Вероника обиженно надула губки и утёрла воображаемую слезинку в уголке глаза, - надеюсь, ты нас не выгонишь на ночь глядя, мы переночуем и утром уедем.
- Ты уверена, может, всё-таки сначала в больницу?
-Уверена! На тесте две полоски, и ещё я утром навестила Нунцу, и она подтвердила, ты же не сомневаешься в её компетенции?
- Жаль, мне понравились наши ночные бдения.
- Ах, ты мой извращенец, скажи лучше, что там в навигаторе?
- Ездил в Сочи в наркологическую клинику.
- Ха-ха-ха! Зачем тянуть, когда судьба играет в поддавки! Золотой мальчик допился до белочки! Рисовал у бассейна, с похмелья стало плохо, потерял сознание, упал и пролежал пару часов на солнце - инсульт. И вот вам результат - нет больше поросят... и ничего подозрительного. Яд растительный, домашняя заготовка бабушки Нунцы, бесследно разлагается в организме через несколько часов. Нам останется только вовремя вернуться и заменить посуду.
Утром Вероника суетилась на кухне, кормила завтраком Алика: салат, бифштекс с кровью, горячие тосты с джемом, кофе. От одной мысли, что к этой еде прикасались её руки, у Кости где-то глубоко внутри задрожала брезгливая жилка. Он насыпал в миску овсяных хлопьев, залил молоком и уселся завтракать за барную стойку. Алик только криво ухмыльнулся, вонзая зубы в истекающий сукровицей кусок мяса. Мачеха водрузила на поднос кувшин охлаждённого зелёного чая, термос со льдом, бутылку виски и отнесла к бассейну на стол под стильным, с крышей из соломы, солнечным зонтиком.
Он жевал хлопья и злился:
- Она загорать собралась? Скажу охране на въезде, чтобы не пускали больше.
Но испытывать его терпение и демонстрировать прелести а ля натюр Вероника не стала, это она просто проявляла, так сказать, материнскую заботу и ласку...
Наконец, прозвучала долгожданная фраза:
- Ладно, Котик, не будем злоупотреблять твоим гостеприимством, нам пора.
Гости укатили, но настроение не улучшилось. Утро было чудесным, небо чистым, солнце ярким, птицы распевали на все голоса, майская зелень цвела и благоухала - а на душе смутно. Беспокоили намёки докторши на протечку чердака. Костя сидел у бассейна и уныло предавался размышлениям. Поискать в сети невролога? Или актуален психопатолог? А может начать с чего-то не столь радикального? Вдруг, булочка не права, и дело всё-таки в алкоголе? Не заменить ли для начала ячменную самогонку яблочной? Он сходил в дом за кальвадосом, налил в стакан и сделал глоток. Сладкая водка мягко прокатилась по пищеводу, разлилась теплом в желудке, и затмения не случилось, наоборот, память заработала...
- Барабан! Как я мог о нём забыть! - вчера, едва он увидел автомобиль мачехи, мысли о покупке странным образом улетучились из головы, и музыкальный инструмент остался лежать на заднем сиденье машины.
Барабан отлично сохранился, хотя родился до эпохи пластика: мембраны были из натуральной кожи, а красный, обтянутый металлическими струнами короб, деревянным. В футляре лежали две пары точёных палочек - одни светлые, лёгкие; другие более тяжёлые из красивого тёмного дерева. Он глотнул кальвадоса, перекинул ремень через плечо, подхватил тёмные палочки и дробно выбил.
И панцирь треснул! Он забарабанил сильнее, и звонкая дробь расколотила вдребезги скорлупу немоты. Его распирало изнутри, и он закричал! Кричал и бил что было мочи! Вместе с криком из груди вырвался ветер - ударил о стену дома, да так, что задребезжали стёкла! Шквалом, срывая листья и ломая ветки, пронёсся через сад, закрутился смерчем в бассейне, сорвал солому с зонта, и со звоном сметая посуду, швырнул на стол бамбуковый остов, завертелся веретеном, быстрее, выше, выше, вытянулся струной и рассеялся в небе.
Абрикосов опустил руки и изумлённо выдохнул:
- Ну, ты и выдал, бро! - он погладил тёплый барабанный бок, и появилось ощущение, что погладил пса, вот только-только играл с ним, бросал поноску, и счастливый собакен примчался с палкой в зубах, виляет хвостом и скалится довольной улыбкой хозяину.
Барабанная история не имела рационального объяснения. Костя и не стал его искать. После пережитого катарсиса он чувствовал себя звонким и лёгким, отмытым до скрипа от страхов, маний и фобий, и легкомысленно махнув рукой на логику, Абрикосов положился на естественный ход событий, иначе говоря, на фатум.
После обеда опять явились Вероника с Аликом.
К тому времени он привёл двор в порядок, и о разгуле стихии напоминали только обломки зонта, да растрёпанные кусты гибискуса и гортензий.
- Какой шквал, на море ни ветерка - штиль! - раздражённо пинала изящной ножкой бамбуковые останки у бассейна мачеха. - Что-то ты бледный, как себя чувствуешь? Ничего не болит? Что это за барабан? Реквизит? Рисуешь? Ну, ладно...
Зачем гости приезжали, Костя так и не понял, но были они чем-то встревожены, и визит не затянулся.
- Инфантильное ничтожество! Даже зонт у бассейна не смог правильно закрепить!
- Успокойся и следи за дорогой. Старухе позвонишь?
- Нет, она предупреждала - будет непросто, а мы не послушали.
- Что дальше?
- Не знаю, предлагай сам.
- Утопить в море? Зайдём ночью, как всегда с пляжа, вольём в него бутылку виски с зельем, утопим, подержим два дня под водой в пещере, чтобы химия распалась, и выбросим в прибой где-нибудь неподалёку.
- Нет, в море вода холодная. Он не только инфантильный, ещё и сибарит. Папаша не поверит, что сынок предпочёл холодное море бассейну с подогревом. Начнёт рыть, я самая подозрительная, вколет без церемоний ударную дозу пентотала... Хотя, погоди, вон там под горой - белые ангары, это же эллинги? Катер! Напился, захотел прокатиться с ветерком, напоролся на камни у Большого Зуба, треснулся башкой о стойку и вылетел за борт! У тебя как раз гидрокостюм есть, а юбилей - отличное алиби, затеряемся в толпе.
На следующий день погода испортилась, за ночь набежали тучи, утром заморосило, и Абрикосов перебрался творить со двора в студию на мансарде. Сроки поджимали, до конца недели редакция ждала комикс о ведьмах, но ему не работалось, лёгкость в мыслях и душевное порхание не позволяли сосредоточиться на сюжете и рисунках.
Барабан висел на стене. На белом фоне торжественное красное с золотом пятно то и дело притягивало к себе взор.
- А если попробовать светлые палочки? - очередной раз отвлёкся он от рисования. - Ты как, бро, не сорвёшь крышу мансарды ураганом? - барабан молчал, таинственно поблескивая золочёными струнами, но Косте показалось, что пёс дружелюбно вильнул хвостом.
Он поставил барабан на пол, уселся на табуретку, отхлебнул кальвадоса, и выбил мелкую дробь - воздух не шелохнулся. Он забарабанил смелее, поймал точку баланса, ритм постепенно слился с шумом набегающих волн за окном, в мыслях поплыли образы, картины, и барабан рассказал ему историю ведьмы.
Вдохновение накрыло волной, карандаш так и летал по бумаге, укладывая сцену за сценой в сюжет...
Сцена первая: Придворный бал в королевском замке.
За высокими стрельчатыми окнами тёмная ночь, но огни сотен свечей хрустальной люстры наполняют огромный зал светом. На балконе играет оркестр, лепестки роз из подвешенной под потолком золотой сетки невесомо кружат в менуэте и опускаются на расшитые шелками и изукрашенные драгоценными каменьями камзолы и роброны. Пудреные парики, сурьмлённые брови, румяна и мушки на лицах дам и кавалеров, приглушённый смех и говор - придворные наблюдают, как по широкому проходу король ведёт юную воспитанницу. Ведь именно королю пристало опекать богатую сироту из включённого в золотую сотню гербовника рода, именно ему решать судьбу девицы, именно он выбирает ей достойного супруга. Властное лицо монарха полно осознания собственной значимости, унизанные перстнями пальцы крепко сжимают тонкую руку. А вот его спутница подобна поникшему цветку: лебединая шея опущена, прелестное лицо печально, глаза полны слёз.
Король подводит девицу к разодетому в роскошную парчу и атлас дородному старику.
- Граф богат, а что годами ровесник Мафусаилу, то не беда, - цедит через губу Его Величество, пока старик расшаркивается в придворном поклоне, - помрёт скоро, станешь молодой вдовой графиней вдвое богаче прежнего, такой при дворе всегда рады, и жениха Мы тебе вмиг подберём.
Ануся едва сдерживает слёзы:
- Да я для вас просто неразменный пятак, Ваше Величество, - бьётся в её голове злая мысль, - так и будете мною долги оплачивать, - и она в свою очередь обеими руками подхватывает розовый атлас кринолина и делает такой низкий реверанс, будто хочет раствориться в зеркальной глади паркета.
Сцена вторая: Планы старого мужа.
От морщинистого черепашьего лица супруга, его рук в старческих пятнах, скрюченных подагрой ног - Анусю пробирала дрожь, при мысли о супружеском долге - хотелось умереть. Но муж не торопился осквернять бессильными объятиями юное тело супруги, его волновало лишь её наследство, да вовсе не родовой замок, угодья или смерды - графу нужна была кровь. Текущая в жилах Ануси навья кровь её матери Эльжбеты.
Знатная девица Эльжбета родом из Унгвара, из семьи, что в родстве с самими магнатами Ракоци, Мадьярская Роза, как прозвало её за ангельскую красоту высокое панство, была ведьмой. Это было семейной тайной и семейным делом, и порешили его келейно. Муж, узнав о тёмной сущности супруги - собственноручно упокоил её серебряным кинжалом, реликвией, привезённой дальним предком из крестового похода. Святое серебро не только убило ведьму, но и запечатало тёмную силу в её сердце. С кинжалом в груди благородную пани Эльжбету и похоронили.
Как эту тайну узнал супруг, Ануся не ведала. Старый граф был мольфаром, алхимиком и чернокнижником, корнями его род уходил в Трансильванию, куда-то в глухое, заповедное для всякой нечисти Закарпатье. О его несметных богатствах ходили легенды, но граф потерял счёт не только своей казне, но и своим годам, тёмные силы поддерживали в нём жизнь, но изношенная плоть больше не позволяла ею радоваться. Он искал возможности омолодиться, и среди родовых колдовских инкунабул попался ему трактат о переносе души из одной земной оболочки в другую. И чернокнижник задумал сменить старое тело. Обряд был весьма непрост, и требовал море тёмной энергии. Тут-то он и вспомнил землячку Эльжбету. Забрать силу у ведьмы могла только наследница, и он женился на Анусе. А что выпитая им при ритуале супруга осыплется прахом - что ж, видно, так ей на роду написано.
Для обмена годилось лишь тело кровного родича, и граф решил принести в жертву внучатого племянника, молодого шляхтича Анджея: красавца, игрока и бретёра, кроме всего прочего, способного к чародейству.
Местом ритуала граф определил склеп пани Эльжбеты, а временем - самый пик тёмных колдовских сил, ночь на зимний солнцеворот. Подготовка к обряду дело неспешное и кропотливое, поэтому выехали они в поместье загодя, ещё в начале осени.
Но не всё предусмотрел старый чародей.
Старый, слишком старый, он давно забыл, как легко, горящей соломой на ветру, вспыхивает страсть между молодыми сердцами.
Робкая юница Ануся жизнь вела тишайшую. Неторопливо вышивала шелками розы, молилась в домашней часовне, и весь её жизненный опыт исчерпывался балладами бродячих менестрелей: о гибели доблестного графа Роланда в Ронсевале; о короле Артуре; любви королевы Изольды и рыцаря Тристана. И счёл старый граф супругу жертвенным агнцем, недооценил. Не подсказали ему инкунабулы, что нянюшка Ануси, наперсница пани Эльжбеты, обучила воспитанницу тёмному искусству. Подготовку к ритуалу он от неё не скрывал, и сведущая в колдовстве юница скоро разгадала графские планы. В ужасе от уготованной участи, она действовала по канонам героических баллад - ища защиты, кинулась на грудь ближайшему рыцарю, молодому шляхтичу Анджею... искра... солома...
Сцена третья: Инициация, молодой любовник.
Петухи пропели полночь. Промозглый осенний ветер гнал по небу клочья туманной кисеи, сквозь них бледнела размытым пятном луна. По кладбищу шагали две укутанные с головы до ног в тёмные плащи фигуры, Анджей нёс младенца, Ануся семенила рядом. От жалости к малютке сжималось сердце, но, увы, сей орган ей более не принадлежал, лазоревой стрелой из-под золотистых ресниц, навылет, прострелил его пан Анджей. И теперь, ради спасения любимого, она не только младенца решит, она в крест господень гвоздь вколотит.
Ануся ждала, что запечатанная сила сохранит материнское тело, но когда сняли крышку гроба, она не сдержала возглас удивления. Мадьярская Роза по-прежнему цвела ангельской красотой. На её губах всё ещё трепетал последний вздох, нежнейший румянец алел на точёных скулах, тлен не посмел и единым пятнышком коснуться атласной кожи.
Рядом восхищённо выдохнул Анджей:
- Какой вандал покусился на такое совершенство?!
До сих пор и Ануся считала себя красавицей, но рядом с матерью она выглядела бледной молью. Статус наследницы следовало подтвердить семейным атрибутом. Родовой перстень зловеще багровел кровавым лалом на пальце ведьмы. Ануся потянулась к нему и в страхе отпрянула - рука была тёплой.
- Она не умерла?! И пятнадцать лет лежит в гробу ни мёртвая, ни живая?!
И будто в ответ, по склепу пронёсся холодным ветром протяжный стон:
- Тяжжкооо! Отпусстиии! - и перстень сам упал с пальца.
Анджей уложил в гроб спящего, напоенного с вечера маковым отваром, младенца. Ануся занесла над ним кинжал и задрожала, замерла не в силах вогнать холодное лезвие в детское горло. Но стоявший позади шляхтич, крепко ухватил её руку и резко рубанул по тонкой шее. Младенчик забился в предсмертных судорогах, кровь чёрной струёй полилась в подставленную чашу.
- Пей! - молодой шляхтич решительно ткнул кубок с тошнотворным питьём в губы сомлевшей наследнице. Она зажмурилась и глотнула. Живая кровь соединила её с телом матери, и сила хлынула в новый сосуд.
До чего же сладкой оказалась младенческая кровь. Ануся была, как умирающий от засухи цветок, внезапно орошённый спасительной влагой. Она пила, и энергия заполняла её тело, расправляя и наливая силой каждую жилку. Окрасила румянцем бледные щёки, налила кармином губы и томной поволокой глаза. Сила смела страхи и сомнения, и с последним её глотком, робкая юница Ануся умерла, вместо неё упруго расправила плечи и гордо вскинула голову навстречу миру графиня Аннунциата.
- Жалко младенца? Что за чушь! Умер быстро и без мук, его душа уже на небесах, радуется, что избежала тягот земной юдоли - глада, хлада, болячек, и непосильного рабского труда от зари до зари.
Внезапно её накрыл наплыв своего пола, женской сущности, желание тела, да так яростно, что набухла тяжестью грудь и огнём запылали ланиты. Аннунциата не стала сдерживаться. Отшвырнув пустой кубок, обернулась и сделала то, о чём мечтала с первой встречи - впилась губами в уста Анджея и потянула его к брошенному на пол склепа плащу.
Сцена четвёртая: Бегство.
Дома, Аннунциата первым делом напитала силой загодя приготовленное зелье, и вместе с амантом отправилась в опочивальню супруга. Старый граф крепко спал, за ужином она влила ему в чарку с вином того же макового отвара, что и младенцу. Анджей подошёл к изголовью, зажал старику нос и оттянул вниз подбородок, она быстро влила питьё в открытый рот. Лицо графа налилось свекольным багрянцем, глаза вылезли из орбит, из перекошенного рта потекла пена, он забился в судорогах, вытянулся и затих. Он не умер, помня о матримониальных планах короля, Аннунциата не собиралась убивать супруга, ей было довольно, что граф стал овощем. И в таком состоянии, она могла поддерживать его сколь угодно долго.
Небрежно отшвырнув носком сафьянового сапожка шелковые розы, молитвы и баллады, Аннунциата зажила полнокровной вольной жизнью. Королевой бала до упада плясала на шабашах окрестной нечисти. Совокуплялась на чёрных мессах, и десятки неведомых существ входили в её лоно глубоко, мощно и неистово. Но более всего, ей полюбилась охота на смердов. Горячая кровь из разодранного горла сдобренная смертным ужасом возбуждала и пьянила сильнее самого крепкого вина. Как же горячо они с Анджеем любили друг друга среди искалеченных трупов. Закружилась в вихре удовольствий Аннунциата, утратила бдительность, забыла, что супруг не обычный немощный старик, а матёрый столетний мольфар. А он очнулся, по капле стянул силу, сплёл охранное заклятье, и не действовал на него более Анусин декокт. Притворялся, лежал бревном, а сам лечился, копил силу. Послал верного слугу с письмом в Краков, к старому другу, клирику из инквизиции.
И когда, после очередной ловли, хмельные и шалые от крови и любви, они въехали во двор замка, там их ждала ловушка - увешанный с головы до ног амулетами старый граф во главе отряда инквизиторов.
Только и успел Анджей выбросить её из саней и крикнуть:
- Беги! И прощай, душа моя! Я их задержу, но живым не дамся!
Ужом проскользнула она в щель между створками закрывающихся ворот, и через мост, через поле, вихрем понеслась к лесу. Там укрыли её новые друзья, потайными лесными тропами увели от инквизиторских псов. Но лютовал старый мольфар, чаровал, указывал место, и гнали её инквизиторы как зверя, не давая, ни сна, ни продыху. А ходить потайными путями - нужна сила.
Она стояла под виселицей на перекрёстке тракта, в месте, куда совершенно обессилевшую, её вытолкнула последняя тропа. Время было поздним, за полночь. Мела позёмка, морозило. Слёзы проложили ледяные дорожки на щеках, плакала она о своей участи, ведь ей, графине Аннунциате, предстояло, как нищей негодной бродяжке, замёрзнуть в придорожной канаве.
Вдалеке послышались лай, конское ржание - её настигла инквизиторская свора.
- Ну, нет! - она зловеще засмеялась, - живой я вам не дамся. Сама помру, но и вас всех в могилу утащу, нет ничего страшнее посмертного проклятья ведьмы, уж я-то знаю. И года не прошло со дня убийства пани Эльжбеты, как померли от чумы отец и все его родичи.
Ветер задул сильнее, в разрывах туч показалась луна, и осветила несущуюся по небу кавалькаду.
- Дикая охота! Это не инквизиторы! Это вёл по гримвельду свою свиту тёмный охотник Эллекен!
Сердце неистово заколотилось в надежде на спасение, она упала на колени и взмолилась:
- Темный владыка, забери меня на гримвельд, укрой от инквизиторов!
Мимо неслись сотни всадников и всадниц, они тащили на арканах грешников, рычали и лаяли огромные чёрные псы с горящими адским пламенем глазами, сами собой волоклись виселицы с болтающимися на верёвках висельниками, скакали огромные зубастые жабы и одноногие петухи с железными клювами... Вдруг один из закованных с головы до ног в чёрные латы рыцарей перегнулся с коня, подхватил Аннунциату и усадил перед собой в седло.
Всю ночь с гиком, свистом и улюлюканьем носилось по небу адское воинство, но тверда была рыцарская рука, крепко прижимала ведьму к хладной груди, и только под утро, когда пропели третьи петухи, скакнул рыцарь к самой земле и выбросил её из седла на песок морского берега.
Унёс ведьму Эллекен за три моря, в места дикие и безлюдные, сбился старый граф со следа. Но знала Аннунциата - это ненадолго. Дома остались её кровь, волосы и ногти, наберётся сил мольфар и призовёт Чугайстера, а тому море не преграда, ведьме с навьей кровью от него не укрыться. Разве что умереть...
Она поселилась в пещере в горах, подкарауливала охотников и пастухов, воровала детей и женщин в аулах, отъедалась, набиралась сил. Ей посчастливилось найти живущее обособленно в труднодоступной горной долине племя.
Аннунциата согнала людей и скот в пещеру и сотворила гекатомбу. Напиталась призванной обрядом энергией, запечатала оползнем вход и уснула мёртвым сном до лучших времён.
Комикс был практически готов, осталось лишь добавить цвета гуашью. Утром он разглядывал развешанные на верёвке рисунки, и что-то его смущало.
- Это же игры подсознания, - Костя рассмеялся, инстинктивно, он изобразил в роли внучки-отравительницы Веронику, а Алика чёрным ассасином-убийцей, - ну, ты и выдал, бро! - обернулся он с традиционной фразой к барабану, да так и замер.
С барабаном творилось что-то неладное. Он вибрировал, дрожал и пытался сорваться с крючка. Перед глазами тут же возник образ яростно рвущего цепь на злодеев сторожевого пса - задушенный хрип, оскаленная пасть, летящие с губ хлопья пены. За спиной что-то загрохотало - об оконное стекло ударился здоровенный чёрный ворон, и распахнув клюв, неожиданно заорал: "Погибель! Погибель! Погибель!"
Испуганный Костя попятился и плюхнулся на диван. Вдруг, до дрожи в пальцах, захотелось побарабанить. Он крепко сжал кулаки, сунул их под мышки и закричал неведомо кому:
- Не дави на меня! Не дави, слышишь, у меня и так чердак течёт! - и его отпустило.
Ворон заткнулся, а пёс сел, насторожил уши и уставился выжидающе.
- Я в опасности, и ты должен меня спасти? - обратился Костя к барабану.
Пёс согласно стукнул хвостом по полу.
- Но в таком состоянии мы разнесём весь дом в щепки... - пёс настороженно слушал.
- Спуститься во двор?
Погода со вчерашнего дня не улучшилась - к моросящему дождю добавился шквалистый ветер с моря, на пляже бесновался прибой. Пляж! Там сейчас безлюдно.
- Идём на пляж! - пёс с готовностью вскочил.
На берегу Костя не стал отходить от тропы, а пристроился на валуне у самой скалы. Подхватил тёмные палочки и дробно выбил, тут же кто-то чужой вцепился в его руки и забарабанил изо всех сил! Пальцы в крови, слёзы из глаз, а он лупил что есть мочи, и гром рокотал, множился, отражаясь от скал...
И чудовище пришло! С моря. Мощное, рябое, беременное тоннами воды, оно медленно двигалось над волнами. Перевалило через прибой, через пляж, набросилось на эллинги - смяло, раскурочило, сокрушило. От низкого гула дрожала земля, в воздухе носились куски жести, пластмассы, арматуры. Смертельно обожравшись, оно ревело и вибрировало в агонии не в силах сдвинуться с места, пока, с утробным выдохом не излилось многотонным содержимым своего чрева на пляж. Бурлящий поток привёл в чувство испуганно замершего за валуном Костю, и подхватив барабан, он сайгачьими скачками понёсся вверх по тропе.
Вечером сюжет о торнадо крутили на всех каналах. Снимая стресс, Абрикосов хорошенько приложился к бутылке с кальвадосом, но его всё ещё штормило. Принимать гостей он был не расположен, но опять явились Вероника с братцем. Мачеха стенала, ужасалась, заламывала руки. Костю бесило её фиглярство:
- Тебе не кажется, что ты зачастила с визитами?
- Котик! Как ты можешь! Ты же мне не чужой, я переживала!
Пока они препирались, Алик шнырял по дому и всюду совал свой нос, даже зачем-то поднялся на мансарду в студию. Мелькнула мысль - "увидит рисунки", но тут позвонил отец, и Костя вышел в другую комнату.
- Сынок всё знает. О старухе, о тебе и обо мне, он нас всех нарисовал. Ждать дальше - опасно, сегодня его кончим. Накапай зелья в кальвадос, вернёмся сюда после полуночи.
Пока он успокаивал отца, гости удалились по-английски, не прощаясь.
- Почему его так воротит от Вероники? - он и раньше её недолюбливал, но в последнее время тошнило при одной мысли о мачехе.
- Что с ней не так? - он закрыл глаза и потёр виски. Вдруг в памяти что-то замерцало: душно, в ноздри лезет мускусный запах соития, тяжесть на бёдрах, блестящее от пота тело, сжатая руками грудь, хриплый стон в пароксизме страсти, Вероника!
- Сука! Она его травит, а потом насилует бессознательное тело!
Стало так противно, что он схватил стоящую на столе бутылку, налил полный стакан и выпил залпом. Перед глазами всё поплыло, он ещё успел догадаться, что это ловушка, и вырубился.
- Наконец, всё получилось, - радовалась Вероника, оттаскивая чугунного литья каминную решётку в строну. Специальной длинной спичкой запалила растопку под дровами - осталось только сжечь рисунки. Она поднялась в студию, но тут позвонила Нунца, не спится старой карге.
- ...какая же ты дура! Небольшая накладка?! Его кто-то защищает! С кем он встречался в последние дни?!
- Ни с кем, сидит один дома, как бирюк.
- Необычные предметы не появлялись?
Перед Вероникой на стене висел барабан.
- Барабан! Бабусенька, чмоки, я перезвоню...
- Так это всё из-за тебя, гад! - Вероника сдёрнула ремень с крючка и побежала на лестницу, - ничего, если с третьего этажа, да на чугунные зубья, никакая магия не спасёт!
Она занесла барабан над головой, но невесть откуда взявшийся ветер толкнул её холодным кулаком в поясницу, она дёрнулась, лёгкий цилиндр выскользнул из рук, и ухая и завывая, поскакал вниз по ступеням. Ветер усилился, резким порывом бросил её на перила, Вероника замахала руками, перегнулась, не удержала равновесие и полетела вниз.
Слова оказались пророческими - магия не спасла: когда чугунный зубец входит в затылок и выходит из середины лба, смерть наступает мгновенно.
Внизу, барабан завыл, заухал и завертелся пуще прежнего, ветер мощным ударом высадил окно, вырвался на волю и понёсся над дорогой, как пёс по следу.
Алик ехал, вглядываясь в обочину, в темноте всё выглядело иначе, чем днём, и он боялся пропустить заранее намеченное место. Дорога была пустынной, по пути ему никто не встретился, но беспокоил какой-то едва слышный звук:
- В бубен кто-то бьёт? Или пёс лает?
Мысленно он прокручивал порядок действий: "вытащить мажора из багажника, одеть в худи, свернуть шею, посадить за руль, столкнуть с обрыва..." Наконец, показалась приметная кривая сосна на склоне, и он притормозил. Звук усилился, и он вдруг понял, что это:
- Чёрт! Камнепад!
Но сделать уже ничего не успел. Глыба, размером с лошадь, с разгону влетела в крышу машины, подпрыгнула, перекатилась через дорогу и рухнула с обрыва, оставив после себя мешанину из кусков драной жести, стеклянной крошки, раздробленных костей и раздавленной человеческой плоти.
Скособоченный автомобиль какое-то время стоял неподвижно, но потом натужно заскрипел, крякнул, и распахнул неповреждённый багажник.
Сцена пятая: Финал
В саду стрекотали сверчки, нежно пахло цветами, это ночная красавица раскрыла бутоны, приманивая сладким ароматом мотыльков. Но прелесть душистой майской ночи не радовала Аннунциату, медленная кровь плохо грела старое тело, и зябко кутаясь в вязаную шаль, она потягивала мелкими глотками коктейль из коньяка и детской крови. Часы уже давно пробили полночь, но ей не спалось: тревожили неясные предчувствия, вспоминалось былое...
Пролетели три века, в дикие места пришла цивилизация, а вместе с ней и война.
В горах воевали, гремели взрывы, сходили лавины, камнепады, один такой оползень вскрыл пещеру, и Аннунциата проснулась.
Она легко адаптировалась в новом мире. Старый граф сгинул где-то во тьме веков, инквизиторы больше не жгли ведьм, их заменили органы госбезопасности, которые ловили шпионов и врагов народа. Ни к тем, ни к другим Аннунциата себя не относила, и могла бы зажить припеваючи, но беда пришла, откуда она не ждала. Подвело тело. Слишком долго она спала, заимствованные силы истощились, и организму пришлось питаться внутренними резервами. Её юное, прекрасное тело начало стареть, жить ему осталось не более 70-80 лет. И тогда она вспомнила о ритуале старого мольфара. Ей так же, как и графу, требовались энергия и подходящее тело.
За время её сна с миром что-то случилось, люди с даром выродились, и теперь встречались крайне редко. Но Аннунциата приспособилась, закончила мединститут и устроилась работать на станцию переливания крови.
А вот с телом возникла проблема, в поисках кровных родственников, она даже съездила в Ужгород, на родину матери, но, увы, зря, никого не нашла. Оставался только один путь. И Аннунциата вышла замуж, родила детей... Результатом многолетней селекции, её вершиной, стала Вероника. У девчонки, хоть и слабый, но всё-таки был дар. В крайнем случае, растеряв половину способностей, можно было вселиться и в неё. Но Аннунциата решила рискнуть: объединила их силы, чтобы дочка Вероники родилась по-настоящему сильной ведьмой - вот её тело она и заберёт.
Выбирать отца ребёнку следовало тщательно. И тут ей повезло... В энергии она не нуждалась, но иногда "консервы" из станционного хранилища надоедали, хотелось горячей, напоенной ужасом жертвы крови, и ведьма устраивала охоту на ночных улицах или в окрестных горах. Во время такой охоты она наткнулась на настоящего чародея. Очень старого, возможно, даже старше неё, и сильного, ещё той, родовой силой. Маг был двуликим, его второй ипостасью был элементаль воздуха. Он одиноко жил в доме на берегу моря, целыми днями летал над волнами или гонял облака в небе. Она его подкараулила и убила, жаль, сила ей не далась, ускользнула ветром сквозь пальцы. Но все же, она добыла свой трофей - информацию. Род мага охраняла печать Мамоны, вещь редкая и ценная, получить такую - большая удача. В живых из рода остались всего двое: дальние родственники - отец и сын Абрикосовы. Вот их она и выбрала.
Аннунциата предпочла бы отца, и даже преуспела, женив его на Веронике, но эта дура втрескалась по уши в мальчишку, и с бараньим упрямством стояла на своём. Мальчишка был краше падшего ангела, но избалованный, привередливый и "горячий", как обитатель морговского холодильника. Все попытки его соблазнить потерпели фиаско, печать хранила своё последнее дитя, как дракон сокровище. А когда влюблённая дура попыталась напоить пасынка приворотным зельем, и вовсе идентифицировала её как врага, и теперь мальчишку воротило от мачехи, как от тухлого яйца.
Пришлось изощряться... но в конце концов у них получилось - Вероника беременна, третья неделя. Но мальчишка стал опасен, он не позволит оставить ребёнка, да и наследство с ним делить...
Что-то её подспудно беспокоило, комаром зудело слово "барабан".
- Причём здесь барабан? - и вдруг - Барабан! Так звали пса мага, он пропал незадолго до гибели старика. Ах, ты мерзкий пустоголовый элементаль! Ты меня перехитрил, создал одушевлённого! Вселил душу собаки в барабан, привязал к нему вторую ипостась и отдал им свою силу! Срочно позвонить Веронике, пусть бежит, ей с таким артефактом не...
Боль!.. Океан боли!.. В голове взорвалось чёрное солнце, свет померк, и только где-то далеко-далеко через огромную дыру утекала сила.
Костя не пострадал от камнепада, но всё равно, его несколько дней продержали в больнице: прокапали, почистили, чтобы как новенький... Наконец, он дома. Барабан по-прежнему висел на стене в студии. Костя погладил его по боку и прижался щекой к тёплой мембране.
- Спасибо, это же ты меня спас. Зачем ты это делаешь? Почему я? Ведь я такой никчемный, рафинированный мажор, занимаюсь недостойным настоящего мужчины делом - малюю глупые картинки для журналов.
Ему опять снился сон. Перед ним стоял мужчина, ни молодой и ни старый, какой-то без возраста. Но красивый: стройный, высокий, с правильными чертами лица и летящими по ветру длинными серебристыми волосами. Рядом лежал старый знакомый - большой чёрный пёс: дог, уже не молодой, седина на морде выдавала возраст.
- Когда-то мне тоже говорили: гонять в небе облака - дело недостойное мужа. Забудь, занимайся тем, к чему лежит душа. Меня зовут Коста, а это Барабан, и ты наша семья, а семью нужно защищать, знаешь ли.