Аннотация: попытка проникновения в один из сложнейших женских миров
ТВАРЬ...............?
Посвящается девочке из " Ангелов" посмертно.........
Your pain ain't love
Can't you see he's the heartless
Your pain is not love
He's taking it too far
Don't you know it is wrong
Your time is running out
And you still haven't made up your mind
Can't you see he's the heartless
And you're one of a kind
He's the heartless
You can't you see he's the heartless
Your pain won't ever be love
It doesn't matter how hard you try
To you all is lost......................
HIM
And love said NO
БУНТ ИВАНА КАРАМАЗОВА
1
Сейчас ей 8 лет. Попробуем заглянуть в ее жизнь...
Забавно наблюдать, как эта худенькая белобрысенькая девочка шагает по пышащей жаром яркой летней улице.
С самого начала эта маленькая озорница отличалась своенравным характером и ярким внешним видом. Это была совершенно замечательная проказница, в своих шалостях напоминавшая веселого игривого котенка, который всегда радовался любой возможности учудить что - нибудь....
У нее были необыкновенно большие синие глаза, в которых сияла и искрилась жизнь во всей своей полноте, раскованности и свободе. Невероятная , неподражаемая мимика лица, сменяющие друг дружку гримаски придавали ее обольстительному личику еще большее очарование, смешанное с какой-то загадочностью. В глубине ее глаз было нечто таинственное и завораживающее, и это что-то было определенно не детское...
Вообразите, как это хрупкое, худенькое создание, задорно болтая своими худенькими ножками в забавных голубых сандальках, ёрзает по скамейке, уперевшись обеими ручонками в ее поверхность. Её головка слегка опущена, легкий ветерок играет ее длинными светлыми волосами, нежно теребя их. Причудливо вьющиеся шелковистые локоны красиво обрамляют ее круглое детское личико. На ее губах изредка мелькает лукавая, но вместе с тем невероятно очаровательная улыбка.
Девочка погружена в свои, только ей понятные мысли....
Она сидит в своем светло - голубом платьице и изредка поглядывает по сторонам, жмурясь от слепящего полуденного летнего солнца. Причем получается это у нее невероятно забавно: она слегка поднимает свою головку и, сделав прелестную гримаску, глядит исподлобья своими ярко - голубыми глазами, бегающими из стороны в сторону то и дело. В ее взгляде есть нечто хитренькое и шаловливое. Порой кажется, что она что-то замышляет....
Или вот, она идет по душной улице, презабавно болтая ручонками. Теплое дыхание лета нежно обволаеивает все ее хрупкое детское существо, солнечные блики переливами зажигают ее золотистые волосы, лазурь неба, отражаясь в синеве ее глаз, сливается в бесподобный яркий цвет. Ее живые глаза игриво и слегка дерзко поглядывают на все окружающее, ее движения пропитаны грацией и свободой. Сколько разнообразных чувств и мыслей роится в этом невероятном создании, с таким еще детским, но уже таким серьезным личиком...
Иногда девочка откидывает свою головку назад и встряхивает ее, от чего ее светлые волосы подлетев, тут же мягко опускаются струясь волнами шелковых прядей. При этом движении личико девочки принимает важный вид, становясь еще прелестнее, окруженное аурой детской непосредственности.
Одно из ее излюбленных занятий - бродить по шумным городским улицам, совершенно без всякой цели. Самое главное для нее - быть предоставленной самой себе....
Временами озорное выражение ее личика внезапно, как-то спонтанно, подавляется какой-то глубокой скорбной серьезностью, совершенно несвойственной детям ее возраста. Ее глаза становятся какими-то застывшими, почти стеклянными, похожими на немые мертвые глаза куклы. Их синева приобретает холодную остроту, их проницательный игривый взгляд превращается в надменный, полный безразличия и гордого презрения, лукавая улыбка искажается в высокомерную ухмылку. Все ее личико стягивает гримаса озлобленности, в которой глубоко скрыта горькая немая обида на мир.
С чудовищно сконцентрированным лицом она идет, бесцеремонно вдавливая подошвы своих голубых сандалий в раскаленную солнцем землю и сильно, до боли, сжимая кулочки. Сколько невероятных усилий прилагает этот ребенок, чтобы не заплпкать...
Вот уже синие глаза стали блестяще влажными, но они еще не проронили ни единой слезинки... Необыкновенное самообладание и огромная сила воли этого хрупкого существа восхищают и одновременно поражают, даже несколько шокируя....
Жестокая болезненная обида просвечивает в ее глазах кровавыми отблесками из недр ее нежной детской души, приютивших мертвую пустоту. Страшно смотреть на ее бледное, почти мраморное, очень грустное, без всякого выражения личико.
Она тупо смотрит своим потухшим взглядом, не замечая ничего вокруг, уставившись вниз, на свои сандали и упорно боясь поднять голову и посмотреть вокруг...
Она одна из тех бесприютных отверженных детей, которых так много взрастает в грязных трущобах и смрадных мусорных свалках. Эти несчастные существа с самого рождения понимают всю тяготу своего одинокого безотрадного существования. Боль, голод, обиды и нищета сковывают их детство и зажимают их в тиски навсегда.
Такие дети рано взрослеют, их лица становятся серьезными и сконцентрированными. С самого начала вплетенные в паутину людского презрения и брезгливого отвращения, они и не пытаются искать ласку и доброту, зная, что такие поиски неизменно приводят к злорадным насмешкам и жестоким обидам. Они похожи на маленьких диких зверьков, жмущихся друг к дружке, чтобы согреться собственным теплом. Они объединяются в стайку, чтобы вместе бороться за выживание и защищаться от несправедливо жестокой к ним жизни.
Ева была одной из них, тесно влившейся в их стайку, но она была особой, отчего резко выбивалась из нее.....
2
Еву подобрали местные воры, когда случайно обнаружили ее завернутую в грязные тряпки в одном из помойных ящиков. Она росла в их преступном логове и была всеобщей любимицей. Воровскому искусству она обучилась легко, так как с самого начала отличалась ловкостью и быстротой реакции. Она обладала талантом выкручиваться из любых ситуаций. Ее змеиная увертливость подкреплялась холодным проницательным умом... Грязные, отвратительные трущобы с их мерзкими смрадными кварталами, узкими, липкими от нечистот улочками, с их затхлым дыханием и удушливой, гнетущей атмосферой были местом ее обитания. Она любила их и чувствовала себя на их территории как в родном доме. Она была здесь совершенно свободной. Пройдя эту клоаку отвратительных кварталов, вы попадаете на городскую свалку - невероятно гадкое место. Трудно представить себе что-то более нечистоплотное и вызывающее брезгливость. Воздух был пропитан здесь затхлым удушающим дыханием нечистот, гнили, разлагающихсяч отбросов, плесени. Но это жуткое место вызывало теплые, почти граничащие с гордостью, чувства у хрупкой светловолосой девочки, для которой оно стало местом ее рождения и часто пропитания. Липкие слизняки, тараканы, мерзкие жуки, крысы не пугали ее. На фоне всего этого она чувствовала себя спокойно и уверенно. Часто среди всей кишащей здесь в избытке ползающей и рыскающей нечести можно было заметить и других постоянных обитателей. Это были трое человеческих детей: светленькая девочка в голубом платьице и такого же цвета сандалях, с серьезным личиком, и двое чумазых мальчика. Старшему из них было около 12 лет, а младшему около трех. Оба они были одеты в лохмотья, грязные и дырявые, ужасно противные на вид и вступавшими в резкий контраст с их хорошенькими детскими мордашками и живыми, бойко глядящими глазами. Девочка сидела на корточках и крепко прижимала к себе плачущего малыша, нежно гладя его по головке и глядя на него по-матерински заботливо. Старший мальчик в это время курил сигарету, которую он извлек из кармана своих поношенных штанишек. Он стоял в гордой позе и с довольно надменным выражением лица. Девочка не обращала на него внимания и продолжала гладить маленького, который обхватил ее своими худущими ручонками и, прижавшись к ней всем своим существом, дрожащим от рыданий и страха из-за не так давно увиденной им большой крысы, доверчиво глядел в ее большие холодные ярко-синие глаза. Это был мальчонка с вьющимися каштановыми волосами и озорными темно-серыми, почти стальными глазенками. Девочка ласкаво улыбалась ему, и ее нежная улыбка успокаивала его. Мальчик уже не плакал, но его личико было все еще мокрым от слез. Он жался к Еве все сильнее, пытаясь найти в ней, такой худенькой и хрупкой, защиту от злобных обид, страха и боли....
- Сворачивайте свои телячьи нежности,- буркнул сквозь зубы старший мальчишка, ревновавший Еву к малышу, - Ева, нам пора отметаться отсюда. Давай поторапливайся!
Ева даже не подняла голову на него. Не добившись ответа и зная своенравный характер Евы, он отвернулся от нее и тупо уставился куда-то вдаль, продолжая курить сигарету с важным и гордым видом взрослого мужчины, который решил благоразумно подождать, пока его любимая женщина успокоит плачущего ребенка и наконец обратит свое внимание на него.
Ева была воспитанницей трущобной элиты воров, незаменимым звеном в цепи их грязных делишек. Лео был ее напарником в кражах, и они изучили повадки друг друга настолько, что умели угадывать смысл мимики лиц, жестов, выражения глаз и движений друг друга. Лео любил Еву. А она относилась к нему просто как к своему партнеру и лучшему другу. Лео стоял, куря, и мерил все окружающее их пространство надменным взглядом темных блестящих глаз. Черты его лица обещали, что из него непременно вырастит очаровательный парень. У него были жгуче-черные блестящие волосы, немного волнистые, косая челка, прикрывавшая лоб, обольстительная, слегка надменная улыбка, ангелоподобное лицо, бледность которого оттенялась большими темными красивыми глазами, в которых светилось задорно-игривое, почти плутовское выражение.
Городской парк был одним из уединенных мест в городе, и практичес ки ничто не нарушало его тишину. Но сегодня был один из таких редких дней, которому удалось это сделать. Необыкновенная шумная атмосфера стояла тут из-за необычайного множества игравших здесь детей, веселый смех и крики которых и создавали ее.
Это был чудесный день весеннего месяца апреля......
Было прохладно и свежо. Солнечная яркость разлилась по всему воздушному пространству.
Она сидела совершенно одна в своем невозмутимом гордом одиночестве и скорбным взглядом смотрела просто вникуда без всякой концентрации внимания на чем-то конкретном. Это был невообразимо пустой взгляд, напоминавший взор мертвых стеклянных глаз куклы... Но это был взгляд живых человеческих глаз, в котором не осталось ни следа надежды. Казалось, что та, которая смотрела так, давно уже примирилась со всем несправедливым и злым, безразлично и хладнокровно приняла то, что она отверженная и нелюбимая и что надежды нет: нет ни чудес, ни любви, ни счастья - нет ничего, кругом нее и внутри нее только лишь грубые тиски болезненно-безжалостно сжавшей ее духовной пустоты...
Но не всегда эти глаза смотрели так. Когда-то в них горело пламя гневной обиды брошенного на произвол судьбы ребенка, сверкали слезы отчаявшегося одинокого маленького существа, когда-то они смотрели открыто, с надеждой, когда огонь жизни прожигал их изнутри и сопротивлялся гасившей его ледяной пустоте....
Но шли годы.... Прошло 22 года с тех пор, как эти глаза впервые увидели мир. От прежних чувств в них почти ничего не осталось и их буря давно улеглась, но иногда в этих стеклянных глазах, в их холодном слегка озлобленном взгляде загорались огоньки надежды и что-то живое и светлое на миг разрывало мертвую сеть, наброшенную на жизнь их сияющей синевы... Как преображались тогда эти глаза! Казалось, все самое светлое, чистое и доброе, затаившееся в их глубине, высвободилось наружу и зажгло мягким сиянием их лазурь.
Она сидела окутанная аурой своей хрупкости и была похожа на сказочную принцессу. Люди, проходившие мимо нее, обращали внимание на эту грустную хорошенькую светловолосую девочку, которая казалась им совершенно необычным существом. Весенний ветер мягко касался ее золотистых волос, в ее глазах была какая-то ужасающая печаль...
Сегодня был самый жестокий день, который повторялся каждый год - день ее рождения. В этот день она уходила далеко от своих трущоб и воровских кварталов, чтобы уединиться от всех и остаться наедине с одним единственным существом, которое могло разделить ее немую невыразимую словами боль и понять ее - с самой собой.
В этот день как будто что-то надрывалось внутри нее и она не могла этому сопротивляться, не имела сил подавить тот отчаянный крик брошенного ребенка, который всегда жил в глубинах ее сложной души, а теперь поднимался из них наружу, разрывая все внутри нее и оставляя позади себя зияющие кровавые раны с сочащейся из них болью жестокой обиды, нанесенной ему, когда он родился. Она приходила в этот городской парк потому, что знала, как тут мертвецки одиноко, так, как надо было ей в этот день. Она садилась на скамейку под огромным деревом и тихо плакала здесь...
Это был отчаянный плач маленького ребенка, оказавшегося в совершенной, пугающей его темноте. Она сидела сейчас на своем обычном месте с закрытыми глазами, под веками которых пульсировала горячая жидкость, готовая вот-вот пролиться. Она стыдилась своих слез... Она считала их признаком слабости и прилагала титанические усилия, чтобы сдержать уже подступавшие к ее горлу рыдания. Внезапно она открыла глаза и их влажный взор остановился на играющих перед ней детях. Слабая улыбка осветила ее бледное личико. В этой улыбке таилось все очарование и чистота ребенка. Она жадно впилась взглядом в играющую повсюду детвору. Она безумно любила детей, ей нравилось смотреть, как они играют, наблюдать за ними - значило для нее жить. В эти моменты она снова возрождалась душой и пыталась почувствовать себя снова ребенком вместе с этими детьми, у которых было то непринужденное свободное время, которого она была лишена - время, которое бывает только однажды внутри человека и не повторяется уже больше никогда - время детства. Ей пришлось с самго начала задуматься о жизни и о том, как выжить в этом ожесточившимся против нее мире. Она еще не успела побыть ребенком, как уже ей пришлось окончательно повзрослеть. Она думала, глядя на детей, как они прекрасны и радовалась, что у них есть та возможность быть детьми в полной своей непосредственной естественности, возможность прожить светлую пору детства, которой лишили ее те, кто родили ее на свет, чтобы завернуть в тряпки и вышвырнуть в грязный помойный бак на отвратительной городской мусорной свалке вместе с отбросами и обречь на смерть. Она смотрела на детей и думала, что она тоже могла стать такой как они - веселой и счастливой девочкой и также беспечно бегать, забираться на горку и кричать оттуда своей маме. Дети всегда спасали ее от безысходной тоски. Она вспоминала, как после очередной кражи она шла в грустном и подавленном состоянии. Внезапно ее окликнул какой-то мальчик. Он попросил, чтобы она подержала велосипед, на который он пытался сесть. Она помогла ему. Отъезжая он оглянулся в ее сторону и весело улыбнулся ей. Этот простой эпизод, которому большинство не придало бы никакого значения, затронул ее душу очень глубоко. Ей казалось настоящим чудом пообщаться с ребенком. Весь мрак ее существования озарился и все показалось ей прекрасным. Она впервые замечталась. Ей грезилось, что когда-то и у нее сможет быть ребенок, которого она будет безумно любить и которого она никогда не бросит и не даст в обиду. Она давно мечтала о собственном ребенке, в котором и заключался весь смысл ее жалкого существования. У нее не было детства, любящих родителей, ласки, заботы, любви, смеха... И она поняла, что для нее это уже недоступно...
Она ненавидела дни своего рождения, так как каждый из них все больше удалял ее от детства, которого ей так и не удалось пережить и безжалостно напоминал ей, что этой поры у нее никогда уже не будет. В такие дни она все более взрослела и ей было больно ощущать, как разбились ее надежды и мечты побыть ребенком, поиграть с другими детьми, не думая о том, что дома ее никто не ждет, что у нее вообще нет дома, что она отверженная тварь, которая прячется от обид и жестокости на городской помойке с такими же беспризорниками, так же рано повзрослевшими, что они промышляют кражами и мошенничеством, чтобы не умереть от голодной смерти, а она часть преступной группировки малолетних нарушителей закона и что они единственные люди в мире, которые любят ее, просто потому, что она такая же несчастная и отверженная как они, что она не знает, что ждет ее завтра и наступит ли это завтра вообще... Она отчетливо осязала под собой мерзкое прикосновение дна пропасти, в которую она падала все глубже...
Дни ее рождения были тем жестоким, безжалостным, неумолимым счетчиком, отрывавшим от нее самую прекрасную и светлую, беспечную пору - детство от ее жизни...
Она безумно хотела ребенка. Она мечтала ощутить, как в ней зародиться и будет развиваться маленькое хрупкое создание, как его жизнь разрушит ледяное пространство безысходной пустоты, сковавшей все ее существо изнутри... День, когда она узнает, что беременна, что она ждет ребенка будет самым счастливым в ее жизни. Она представляла, как он родится и как крепко она прижмет его к своей груди. Она отдаст ему всю свою любовь, всю свою нежность, наблюдая, как он растет, радуется, она будет счастлива. Но часто ее преследовал страх, что у нее никогда не сможет быть ребенка. Она боялась, что в той мрачной, чудовищной пустоте, которая поселилась у нее внутри, не сможет зародиться жизнь. Иногда ей казалось, что эта пустота живая и уничтожит все прекрасное внутри нее. Как может выжить маленькое слабенькое созданьице в мертвом пространстве боли... Как страшен был сейчас взгляд ее глаз... В их голубизне таилось чудовищное страдание, ее разрывала ужасная душевная мука. Внезапно она вздрогнула, почувствовав прикосновение чьей-то руки к ее плечу. Она обернулась - и увидела Лео. Парень смотрел на нее своими блестящими черными глазами очень внимательно. Когда их взгляды встретились, его самодовольная вызывающая улыбка, такая естественная для него, исчезла и его обычно задорно-плутовское выражение лица сменилось серьезностью.
Он сел рядом с ней и аккуратно поправил прядь ее светлых волос, упавшую прямо на глаза.
- О чем ты думаешь? - тихо спросил он.
Она опустила голову и тупо уставившись в землю ответила, как-то чрезвычайно сдавленно:
-Ни о чем...
Она сделала движение, чтобы уйти, но парень, удержав ее за локоть, повернул к себе лицом и , взглянув на него , увидел в первый раз в жизни, как она плакала и прижал ее к груди крепко-крепко. Эти двое детей, выросших вместе в грязных трущобах и переживших столько, научились сразу понимать боль друг друга. Они молча сидели, прижавшись друг к дружке, как когда-то, когда они были совсем маленькими. Они молчали, потому что знали, что ту боль, которая царила в их душах, невозможно было объяснить словами и утешения были бесполезны.
Спустя какое-то время они шли рядом по дорожке, ведущей из городского парка.
-Что с тоьой, Ева? Ты никогда такой не была!
-Это пройдет...
- Может. Но оно не уйдет... Оно слишком глубоко внутри тебя...
- Это моя проблема! - отрезала она сухо и усмкорила шаг.
Лео схватил ее за плечи и резко развернул к себе, пристально глядя в ее голубые глаза, пытавшиеся избежать его взгляда.
- Послушай! Это наша проблема! Мы выросли вместе , и я понимал твою боль потому, что во мне живет такая же. Когда-то мы поклялись, что будем делить всю нашу боль и поддерживать друг друга.
-Мы всегда помогали друг другу.
-Почему же ты теперь говоришь, что это только твоя проблема?!
-Прости...
-Не извиняйся! Просто не забывай, что мы вместе! Ты не одна!
Ева отвела взгляд от горящих глаз Лео.
-Я слышала, что вчера была облава...
-Да! Проклятые мусора загребли двоих наших... Ну этих двух молокососов, двух новеньких сопляков... Остальные еле ноги унесли... Говорят, было горячо...
-Лео, а что сегодня вечером?
-Ты знаешь, я не могу отменить операцию. Мы слишком тщательно готовились к ней.
-Когда?
-И не думай! Приходить не думай! Ты не в форме...
-Я там буду и разговор окончен!
-Ты всегда была упрямой!
Ева надменно ухмыльнулась.
-Я пойду к Кейти.
-Ты его любишь?
-Я привязана к нему. Кейти нуждался в материнской заботе и тепле, когда мы нашли его брошенным и плачущим. Тогда ему было 2 года. С тех пор мы были неразлучны. Я взяла его жить в свой подвал. Мы всегда спали вместе, грея друг друга в сырые осенние и холодные зимние ночи.
-Ему уже почти 16...
-Ты ревнуешь?
Лео молча отвернулся.
-Зря ты так. Он напоминает мне меня.... Разница лишь в том, что ему есть с кем разделить страх, а мне приходилось всегда оставаться со своим страхом наедине...
Она пожала Лео руку и ушла. Он некоторое время смотрел ей вслед. Ее хрупкая худенькая фигурка в светло-голубой джинсовой курточке и черных капри удалялась...
На секунду ему показалось, что впереди него идет та маленькая девочка с обольстительным личиком и лукавой улыбкой, с забавными голубыми сандалями на ногах...
Когда он очнулся от воспоминания, принявшего визуальный образ, никого уже не было...
4
Ева шла по ночной улице, свернув в совершенно неосвещенный пустынный переулок. Гулко раздавался звук каблуков ее черных туфель. Она была одета так, как обычно одевалась на дело. На ней были черные капри, черный гольфик и черный кожаный жакетик - это помогало хрупкой светловолосой воровке раствориться во мраке, затянувшим ночные улицы. На минуту она остановилась и сняла свой черную кепку, распустила свои волосы, до этого туго стянутые в светлый хвост. Затем она снова надела кепку и уверенным быстрым шагом пошла вперед. Блондинка вскоре вышла из темного переулка и оказалась на освещенном участке улицы, где располагался ночной клуб " Геенна", покалывавшей кожу мрака своим ярко-красным свечением. Какое-то время она постояла, пристально вглядываясь в эту вывеску, но потом зашла внутрь.
Темнота помещения перемежалась разноцветными бликами. На танцплощадке буйствовала в ритме танца под оглушительные раскаты кислотной музыки пьяная остервенелая толпа.
Толпа, слившаяся в едином экстазе, будто бы составляла единое тело, единый организм. Это было подобием огромного мутанта, порожденного тысячами людских тел, слитая в едином хаосе.
Ева подошла к стойке бара. Она слегка кивнула бармену, который сразу понял, что этот условный знак сообщал об успешно проведенной краже.
Ева больше не смотрела в его сторону. Она снова заплела свои волосы в хвостик и стала молча, с надменной иронией , наблюдать за дикими движениями толпы, которая казалась ей жалкой и бесцветной. Потом она гордо и несколько презрительно отвернулась... Лукавая улыбка заиграла на ее лице. Она осознавала свое превосходство над всеми этими людишками....
Ее внутренняя звездность пульсировала со всей силой. Да, она была безусловной звездой... Еще будучи совсем маленькой девочкой она осознавала в себе свою звездную сущность... Чем больше она чувствовала свое бедственное положение, тем больше она гордилась собой. Часто , гуляя по улицам, она с нежностью смотрела на отбрасываемую солнцем собственную тень. Ей нравилось ощущать ее под собой. Она любила ее. Как часто она думала, что только от того, что ее ноги и тень касаются асфальта, он уже знаменит, ведь здесь проходила хрупкая звездочка воровского таланта. В любых местах, где находилась толпа, она чувствовала себя неуютно, как будто она была инопланетянкой. Она четко ощущала, как ее мировосприятие отличается от их. Она возвышалась над этой стандартной, копирующей друг друга массой, которая от этого беспрестанного подражания совсем стушевалась и превратилась в бесцветное безынтересное пятно. Она избегала мест, где собиралась толпа. Серая обыденная масса давила на ее индивидуальную яркость. Ее самая простая одежда торжествовала над их дорогой помпезностью, пестрящей разнообразием марок знаменитых модельеров.
Обиды, унижения и презрение, сопровождавшие отверженных, к числу которых принадлежала и Ева, озлобляли ее, не находившую в себе ничего того, что было бы хуже, чем у других, и считавшую себя бесконечно лучше всех этих пустых, богато разодетых стандартных людишек, и подстегивали ее тщеславие и гордость собой, которая достигала чудовищных размеров, превращаясь в монстра, пульсирующего внутри нее и разжигавшего ее мизонтропство и эгоцентризм. Но это была странная гордость... Словно и не гордость вообще, а скорей сильный протест, принявший ее окраску...
Она жила в грязном, сыром подвале, в плесени, местом ее прогулок были мрачные улочки и грязные помойки, окружением - преступники и беспризорники - и она гордилась всем этим. Это была голая жизнь, ничем не прикрытая в своей самой страшной наготе, которая возвышалась над богато- роскошной, но насквозь фальшивой показухой, прикрывавшей безысходный примитивизм и стандартное некритическое подражание, которое она презирала всей душой... Она не сменила бы свои трущобы ни на какую роскошь, в недрах которой неизбежно скрывался ничтожный примитивизм... В грязных смрадных кварталах жили яркие, одаренные личности, обреченные влачить жалкое существование и отвергнутые богатым стандартом, прикрывавшим свое ничтожество, под которым скрывались примитивные бездарные существа, смысл жизни которых состоял в пустом копировании друг друга и преклонении перед знаменитостями и сложными натурами, обладавшими глубоким внутренним миром. Лохмотья прикрывали личностей с чувством собственного достоинства, к числу которых принадлежала и Ева. Еще маленькой девочкой она твердо решила, что лучше жить впроголодь в грязных трущобах, но среди настоящих живых одаренных личностей, чем уподобляться этим жалким людишкам, перенимающих друг у друга привычки, вкусы, увлечения и даже эмоции, и подражающих друг другу вплоть до таких вещей, само подражание которым абсурдно. Ей казалось, что лучше быть королевой трущоб, чем одним из звеньев примитивного стандарта с его узкими, ограниченными мирками....
6
Лео сидел на мотоцикле и напряженно смотрел в даль... Он слегка жмурился от слепящего своей яркостью солнца, бившего ему в глаза. Он был настолько неподвижен, что, казалось, он застыл на месте с пристальным сконцентрированным взглядом. Его ноги в черных лакированных ботинках были напряжены. Руки судорожно сжимали поручни. Изредка он встряхивал головой, чтобы откинуть назад непокорно выбивавшиеся локоны блестящих черных вьющихся волос.
Улица была пустынна, и кроме парня в черной обтягивающей майке, надетой поверх черных джинсов, сидящего на мотоцикле никого не было, за исключением редких отдельных людей, которые по-видимому находили в себе силы выдерживать этот палящий летний зной. Красивое лицо Лео, обычно имевшее такую живую мимику, казалось теперь холодным и застывшим в каком-то нервном, очень напряженном ожидании.
Где-то вдали послышался стук женских каблучков, который стремительно приближался к нему. Неожиданно вылетевшая из переулка хрупкая блондинка в голубом топике и черных Капри мгновенно запрыгнула на сиденье мотоцикла позади Лео и обхватила его худенькими ручонками.... Он на секунду обернулся и заглянул в живое задорное личико Евы, которая лукаво, но очаровательно улыбалась... Он ответил ей тоже улыбкой и завел мотор. Мотоцикл уже мчался, петляя в паутине разных переулков, пока наконец не въехал в какой-то особенно безлюдный и жуткий из них и здесь затормозил.
- Классно тормознул!-задорно смеясь выкрикнула спрыгнувшая с мотоцикла Ева.
-Ну что, детка?-нетерпеливо вырвалось у Лео.
-Да подожди ты! Дай волосы поправлю!
-Ну!которая лукаво, но очаровательно улыбалась... Он ответил ей тоже улыбкой и завел мотор. Мотоцикл уже мчался, петляя в паутине разных переулков, пока наконец не въехал в какой-то особенно безлюдный и жуткий из них и здесь затормозил.
- Классно тормознул!-задорно смеясь выкрикнула спрыгнувшая с мотоцикла Ева.
-Ну что, детка?-нетерпеливо вырвалось у Лео.
-Да подожди ты! Дай волосы поправлю!
-Ну! Не тяни! Получилось?
-Все в порядке!
-Так они у тебя?
-Да! Держи!
Она протянула ему ключи. Лео взял их и, улыбаясь, посмотрел на Еву.
-Как это только тебе удалось!
-Да ты чего в натуре! Думаешь, я прям-таки все тонкости своего таланта тебе на блюдечке выдам!-наигранно обиженно произнесла Ева, визгливо исказив голос.
Потом прибавила уже серьезно.
-Но мне туда дорога заказана... Я там засветилась...
-Не волнуйся! Ребята сами справятся! Работенка легкая предстоит! А тебе пока затаиться надо...
-Ага! Ну я пойду...-сказала Ева.
-Подожди! Тут для тебя кое-что есть. Шеф деньги за предыдущую удачную работу тебе передал...
И он достал из кармана пачку денег и протянул девушке.
Парень удивленно посмотрел ей в лицо, которое ничего не выражало...
Ее только что искрящиеся радостью ясно-голубые глаза казались безжизненными, от всего ее лица веяло беспредельным равнодушием. Она безразлично взяла протянутые деньги и ушла....
Только что она блестяще провернула одну из своих мошеннических афер.
Она была профессиональной воровкой, знающей свое ремесло до тончайших подробностей и очень ловко и изящно умела заметать следы. Главари преступных группировок трущоб поддерживали с ней дружеские отношения и часто брали с собой на дело. Она была "своя в доску", и они уважали ее. Иные из них побаивались ее своенравия, духа независимой непринужденности, царившего в ней, той странной свободы, которая исходила из глубин ее существа, и заискивали перед ней. Им было хорошо известно, насколько Ева талантлива в своем воровском даре и что никто не сможет заставить ее сделать что-то такое, чего она сама не захочет.
Она была блестящая воровка, просто мастер своего дела, но она была "особого покроя".... Очаровательная преступница с амбициозной гордыней, тщеславием, к которым примешивались чувство собственного достоинства, искренность и честность... У нее был особый дар - дар чувствовать очень глубоко....
Они признавали некоторое превосходство этой хрупкой белобрысенькой девчонки над собой. К тому же у нее были блестящие умственные способности, она была склонна к философствованию и часто находилась в размышлениях о смысле ее жизни...
Это был маленький светловолосый гений, живущий в грязных преступных трущобах, находящейся в состоянии извечной рефлексии. Ее самоанализ порой становился чудовищно беспощадным...
Ева была ребенком трущоб. С самого начала она знала, что полагаться сможет только на себя. Она никогда никому не доверяла, ведь она не знала, что такое доверие....
Отверженные существа привыкли рассчитывать только на свои силы. У Евы выработался своеобразный рефлекс в отношениях с людьми, которыми она дорожила: она все время боялась, что станет кому-то из них обузой и если чувствовала хоть малейшие признаки охлаждения к себе, порывала отношения порой самые дорогие. Она жалела безумно, но ее отчаяние подавлдялось сознанием того, что она ушла вовремя, избежав услышать: "ты мне не нужна..."
Будучи задорным и лукавым ребенком, Ева обожала играть с детьми, но она всегда знала, когда должна остановиться. В то время как другие дети отдавались игре полноценно, Ева была ущемлена установленными на ее веселье границами. Она рано оставляла игру и уходила, так как ее уже поджидали беспризорники, с которыми она, чтобы не умереть с голоду, занималась воровством и мошенничеством.
Ева очень рано повзрослела. Порой становилось не по себе, когда доводилось наблюдать за тем, как внезапно веселое выражение ее лица исчезало, искажаясь личиной серьезности, а открытый чистый взгляд ее больших синих глаз затягивался мутной плевой лукавой проницательности. В детской непосредственности прорезывались признаки холодного изощренного ума. В девочке-ребенке начинало просыпаться хладнокровное безразличное существо.
Порой Ева любила побыть в полном одиночестве и тогда эта задорная голубоглазая девчонка превращалась в дикого зверька, ощетинившегося на все кругом. В такие моменты "сопливая девчонка, которой бы в куклы играть", беспечно относиться ко всему, серьезно думала о своей жизни, о своем будущем и погружалась в глубокий самоанализ.
Она знала, что в этой жизни есть только один человек, который сможет помочь ей, на которого она сможет положиться и который не предаст ее никогда, и этим человеком была она сама.
Каким гордым презрением сверкали ее глаза, когда она видела, будучи маленькой девочкой, детей, беззаботно предававшихся своей детской ветреной легкомысленности, во всем положившись на своих родителей...
А у нее не было никого и полагаться было не на кого.
Насмешки и обиды этих сытых маленьких бездельников, которым не приходилось еще серьезно думать о своем будущем, о котором заботились их родители, развили в ней уверенность, что для таких, как она, среди них не будет места, что ее они никогда не примут, а тем более не полюбят...
Да, любви не существует для таких, как она, значит и ей не надо кого-то любить... Зачем? Чтобы осознать, что она любит, а ее презирают, считая отбросом общества, или попросту не воспринимают... Ее детское сердечко ожесточилось и ритмом его биения стали управлять презрение и гордыня...
Дети, подобные Еве, уже были однажды подвержены моральному, психологическому аборту, когда из них выдрали их детство, уничтожив в них детей, заставив преждевременно повзрослеть. Такие дети всегда будут носить в глубинах своих душ страшный, до исступления безысходный, отчаянный крик о помощи... Но этот крик так и останется неуслышанным...
Она была смелой девочкой. Она никому не спускала обиды... Для нее лучше было умереть, чем оставить последнее слово за кем-то и чувствовать себя слабачкой. Как часто эта маленькая драчунья возвращалась в свою родную обитель с сине- васильковыми кругами вокруг голубых глаз...
Она была любимицей представителей трущобной воровской элиты, которые всегда могли положиться на эту белобрысую девчонку и доверить ей самую невероятную авантюру, зная, что эта лукавая смышленая голубоглазка сможет выкрутиться. Они знали, как хитро было это созданьице с прелестным личиком и холодным, расчетливым умом...
В самые критические моменты ее ангельские голубые глазки невинно закатывались кверху, ее взгляд выражал полное недоумение, на лице возникала гримаска совершенного удивления, а на губах появлялась до того детски непосредственная улыбка, лазурный взор становился до того наивным и открытым, что это сбивало с толку и приводило в полное замешательство любого... Она стояла пойманная на месте преступления, приняв образ совершенно несмышленого ребенка, и полувиновато-полунедоуменно опускала взгляд... Ну разве можно было хоть в чем-то обвинять такого прелестного невинного ангелочка... Скольких глупцов, поймавшихся на ее удочку, поверевших, что перед ними ангельский ребенок, а не воровка-малолетка, она ввела в заблуждение...
Как только ее отпускали, она какое-то время шла медленно, будто стыдясь своего поступка, напоминая искренне раскаявшуюся грешницу.... Но как только ей удавалось скрыться с глаз обманутых ею зрителей, как она давала волю смеху, распиравшему ее все это время изнутри. Как поразительно и невообразимо менялся ее облик. Невинное выражение личика исчезало и его тут же подменяла ее обычная лукаво-шаловливая гримаска. Она прищуривала свои большие голубые глаза, и в них загоралось какое-то хищническое ехидство. И вот теперь на ее губах играла улыбка превосходства. С минуту она стояла так, приставив руки к поясу. Дерзким, несколько насмешливым движением она встряхивала головку, откидывая назад свои золотистые волосы и гордо, довольная собой возвращалась в свои трущобы...
Но это состояние длилось недолго... Она становилась безразличной и несколько угрюмой...
Она безумно любила рок-музыку. Один из представителей воровской элиты подарил ей диктофон. Ева была вне себя от радости...
Позже, когда она стала взрослее, она стала брать с собой этот диктофон, чтобы пойти в парк и в одиночестве послушать там любимую музыку. Тут она забывала о своей грусти и светлым взором смотрела вокруг. Возможно, в такие дни она была счастлива....
В унылые поры года, когда кругом были слякоть и холод, а на улице стояла мерзкая погода, она находилась в подавленном состоянии... Свойственная ей веселость пропадала, и она становилась угрюмой и уходила куда-то вглубь себя... Она молча выполняла свою работу, стиснув зубы от пожирающей ее изнутри свинцовой тоски и сознания чего-то неуловимого и ущербного в своей жизни и в ней самой, что причиняло ей невыносимую боль и до безумия угнетало ее. Она замыкалась в себе. Хотя часто это гнетущее состояние прорывали вспышки какого-то почти безумного веселья..., почти истерической радости...
6
Ева медленно, без всякой цели брела по ночному переулку, поглощенному прозрачной плевой темноты. Она находилась в меланхолическом настроении и рассеянно бродила, одолеваемая хаотическим потоком различных воспоминаний. Так она дошла до места, где располагалась ее родная городская помойка. Она остановилась и стала молча всматриваться в серебряную дорожку, вычерченную месяцем. Стальные поверхности мусорных баков отражали бликами серебряные прикосновения. На бледном сосредоточенном личике ее показалась слегка грустная, но милая искренняя улыбка.
Ева присела на корточки, опершись локтями о колени и обхватив худенькими ручонками личико. Ее светлые волосы, заплетенные в длинный белый хвостик, отливали каким-то тускло-желтоватым оттенком и казались сотканными из лунных нитей. Она закрыла свои глаза и погрузилась глубоко в свои мысли.
Она вспоминала, как однажды они с Лео весело шлепали по серому остуженному лужами асфальту, толкая перед собой большую синюю тележку на колесах с надписью уже начинающими стираться бело-серыми большими буквами "МОРОЖЕНОЕ". Тележка грохотала, весело подпрыгивая по каменистому асфальту, босые ноги легко несли тащивших ее ребят: мальчика в черном и девочку в черных капри и голуьой футболке. Их лица светились неподдельной естественной радостью, их смех звенел самой жизнью. Толкая тяжелую тележку, ребята шутили друг с другом и весело хохотали. Ева всегда откладывала свои деньги, вырученные после краж, чтобы раз или два в месяц покупать беспризорным детям трущоб вот такую телегу с мороженным и устраивать им маленький праздник.
Потом ее мысли перенеслись к другому фрагменту воспоминания того дня. Она сидела вот так же как сейчас на корточках, окруженная оборванными чумазыми ребятишками и раздавала им порции мороженного, которое доставал из тележки Лео. Ее лицо сияло, а в голубых глазах было прекрасное, живое чувство, когда она видела, как радовались эти голодные, нищие дети, которым они с Лео устроили праздник. Ева любила детей искренней и чистой любовью. В их обществе в ней просыпались все ее естественные чистые и прекрасные порывы. Исчезали ее тщеславие, гордыня, холодное высокомерие. Она полностью раскрывалась и становилась веселой. Разбивались стекла ее глаз и их лазурь играла теплым, мягким сиянием, словно какое-то особое солнце заходило в небесной голкбизне ее глаз, и это солнце согревало ее изнутри и теплотой своих лучей прикасалось ко всему вокруг. В такие моменты она чувствовала себя свободной.
Эти жалкие исхудавшие создания жадно протягивали свои костлявые ручонки за мороженным. Вокруг стоял неистовый шум и гам, производимый трущобской оравой детских глоток, будто бы стремящихся перекричать друг дружку. Бойкие живые глазенки голодной детворы весело перебегали друг с друхки на мороженое. Ева любила всех этих отвергнутых обществом маленьких личностей, она боготворила эту шумно галдящую компанию. Как забавно было наблюдать за тем, как весело лопали эти ребятишки мороженое, стекавшее по их чумазеньким щечкам и подбородкам...
Особенно смешным и забавным казался один совсем крохотный мальчонка-негритенок. Черная кудрявая головка ребенка появлялась то тут то там, мелькая среди всей этой детворы. Его большие темно-шоколадные глаза порой хитровато прищуривались и бегали из стороны в сторону. Он воровато подкрадывался к другим ребятам и, стесняясь подойти к тележке, робким взглядом боязливо поглядывал на нее. Ева подозвала его к себе, и он нерешительно подошел. Она протянула ему две порции мороженного. Ребенок с большой осторожностью взял их и тут же, как перепуганный дикий котенок, отпрянул обратно, будто перепугавшись, что его только дразнят и отберут пломбир обратно. Эпизод вышел комичный и рассмешил Еву. Солнце ярко светило, заставляя всех жмуриться от слепящего света.
Ева открыла глаза и как бы еще не до конца выйдя из воспоминания долго всматривалась в темноту. Перед ней была та же помойка, но детей уже не было. Она сидела совершенно одна. Слезы серебристыми следами сползли по ее щекам. Ее охватила безысходная тоска. Тот счастливый беззаботный день был далеко и его уже было не вернуть. Но больнее всего для нее было то, что среди других худеньких детишек она больше никогда не увидит этого маленького негритянского ребенка.
На следующий вечер, после того дня, избитое, все в крови и порезах его жалкое истощавшее мертвое тельце нашли валявшимся между баками. Его большие глаза были широко раскрыты, но больше не блестели. Их затянула мутная плева смерти. Его никто не оплакивал и никому не было до этого несчастного ребенка никакого дела.
Лишь одна худенькая девочка с перепутанными растрепанными светлыми волосами тихо склонилась над тельцем мертвого ребенка и закрыла дрожащей ручонкой его глаза, а потом осторожно прижалась личиком к его окровавленному изуродованному трупику и заплакала. Она плакала как-то жутко - беззвучно... Немые потоки слез, смешивались с кровью, перепачкавшей ей лицо. Так живое отверженное существо оплакивало такое же отверженное существо, только мертвое....
7
Всю ночь лил дождь, и теперь повсюду зияли мутно-блестящие дыры, наполненные грязноватой полупрозрачной водой. Кругом была сплошная слякоть, перемешанная с неприятными на вид сгустками грязи. Шлюхи, бродившие здесь, с некоторой злобой в замутненных распутством глазах посматривали на новеньких совсем еще молоденьких девочек, которые начинали свою проститутскую жизнь.... Некоторые из них были еще совершенно невинны и боязливым неуверенным взглядом смотрели по сторонам. Бывалые шлюхи шептались и беспрестанно хохотали. Одна из них, особенно потасканная, пропитым хриплым голосом обратилась к другой:
-Ты только погляди на эту проклятую гордячку! Так гордо идет! С таким достоинством!
-А ты чего ожидала! Она же у нас гений трущоб! Хрупкая королева, овеянная плевой грусти...- с восхищением отозвалась другая, синеглазая шатенка с миловидным личиком.
-Она не брезгует нашим обществом и даже часто дает деньги, чтобы мы могли хоть некоторое время не стоять в этом мерзком противном месте...-ответила маленькая полная, очень хорошенькая блондинка с мягкими чертами лица.
-Она помогла мне, когда меня избил один мент и бросил всю в синяках...Она забрала меня к себе и ухаживала за мной, пока мне не стало лучше. Знаешь, мне кажется, что она только снаружи такая холодная и гордая. Иногда я замечаю в ее ледяном безразличном взгляде и скептической самодовольной улыбке что-то очень ущербное. Однажды я подглядывала за ней и увидела, как она плакала... Она была похожа на маленькую слабенькую девочку...
Пропитая шлюха мерзко и злобно осклабилась.
-Ты слишком влюблена в эту интеллектуальную белобрысую тварь.
-Не смей так говорить о ней! Она тебе не по зубам, гнусная потаскуха!-снова вступилась блондинка. И внезапно подскочив к обрюзглой ханыжке, со всей силы толкнула ее так, что та просто бухнулась в грязную лужу. Другие потаскухи визгливо хихикали, столпившись вокруг опрокинутой на свой непомерно толстый зад и как-то мерзко стонущей спившейся напарницы.
Ева шлепала по склизкому, прилипавшему к ее черным полусапожкам на тоненьком каблучке, противному мессиву с какой-то самоотверженной решимостью. Она остановилась перед одним полуразвалившимся домишкой, грязным и обляпанным, довольно зловещим на вид. Едва она дотронулась до двери, как она открылась со скрипом. Сначала Ева в недоумении остановилась на пороге, будто раздумывая, что делать дальше, но потом все же прошла внутрь, закрыв за собой покосившуюся дверь. Она оказалась в полусумеречной комнатушке. Кругом была сплошная грязь и паутина. Вся атмосфера здесь была отталкивающе-отвратительной. У окна с мутными стеклами, сквозь которые проникали тусклые лучи солнца, сидела в сломанном кресле женщина со светлыми грязными волосами, которые слиплись от жира. На ней были кое-как накинуты страшные лохмотья, сплошь усыпанные дырами, сквозь которые просвечивала ее покрытая следами от язв, нагота. Эта женщина казалась призраком, посетившим эту обитель скорби, так как ее трудно было назвать живым человеческим существом. Было трудно поверить, что человек мог жить в таком жутком месте. Ева подошла к ней и, обойдя ее кресло, присела на корточки рядом с ее костлявым, но еще хранящими остатки былого изящества и красоты ногами. Она обхватила их своими дрожащими беленькими ручками с прозрачной тонкой кожей и молча опустила свое бледное миленькое личико ей на колени. Женщина положила на ее светлые волосы свою руку и погладила ее по голове.
Ева молчала. Ее голубые глаза не естественно блестели. Лицо женщины скрывали черные тряпки, которыми оно было обмотано. Неожиданно она легко обхватила головку склонившейся к ней девочки и прижала ее к своей груди. От этого внезапного движения тряпки, скрывавшие ее лицо упали и в полумраке заблестели полуживые глаза, зиявшие двумя огромными впадинами на жалком обезображенном лице чудовищной уродины. Ева прижалась к ее груди, как к материнской и боялась поднять голову. Ее голубые глаза были открыты, но, казалось, они ничего не были способны увидеть и только беззвучные слезы текли из них. Когда-то это чудовище в женском обличье было красивой девушкой со смазливыми чертами лица и маслеными глазенками, которые сейчас горели каким-то противным желтоватым огоньком, но голод, пьянство, распутная безысходная жизнь проститутки и наконец перенесенная ею тяжелая венерическая болезнь, содрали с ее лица и тела былую красоту, навеки поставив на ней свой уродливый язвенный отпечаток и превратили ее из цветущей розовеющей девушки в безобразную отталкивающе-омерзительную старуху, чудовищное существо, стонущее во мраке своего уродства и одиночества. Она прозябала совершенно одна в этой затхлой конуре, брошенная, отвергнутая и презираемая всеми теперь, а когда-то вызывающая такое восхищение и желание похотливых глаз, жадно впивавшихся в ее нежную красивую плоть и готовых сожрать ее целиком. Она с десяти лет встала на панель. Заразившись страшной болезнью, она совсем ослабла. Ее начали лечить слишком поздно, она уже превратилась в монстра... Ева была привязана к ней какой-то неведомой силой. Странно было видеть эту хрупкую невинную красоту в объятиях чудовищно-уродливой отвратительной потаскухи.
-Ты молчишь. Ты знаешь, какой сегодня для меня невыносимый день. Если бы у меня была бритва, я бы перерезала себе вены...
Уродина истерически захохотала, но судорога свела ее веки и она зарыдала, хрипло и жалобно. У Евы сжалось все внутри, боль шлюхи будто бы влилась в нее.
-В этот день много лет назад я решила избавиться от жизни, которая росла во мне. Я была на четвертом месяце беременности, и никто не хотел делать мне аборт. Меня проганяли отовсюду. И тогда я пошла к этому жуткому человеку, который до сих пор живет за несколько кварталов отсюда. Я знала, какое будущее ждет маленькое существо, зародившееся во мне и не хотела допустить этого. Я никогда не забуду, как вошла к нему... Этот злобный ехидный человек посмотрел на меня так, как будто хотел пронзить мою душу. Я помню страх и боль... Я помню, как я хотела этого ребенка...
Этот мясник сделал мне нелегальный аборт в нестерильных условиях и грязными полуржавыми инструментами. Он так изодрал мои внутренности, что я больше не смогла ходить от боли, рвущей меня изнутри. Он все время хихикал, когда убивал моего ребенка, еще не родившегося... Он посадил меня в холодное грязное кресло и сам расставил мне мои дрожащие колени... Он надел мне на лицо маску, чтобы я уснула от действия пропитавшего ее лекарственного препарата... Но вдруг я вскочила.... Я хотела бежать оттуда, спасти своего ребенка... Но лекарственный препарат уже начал действовать, и я провалилась в мучительный сон... Не помню, сколько я так пролежала, но когда я пришла в себя и от крыла глаза, я увидела, как рядом со мной лежали окровавленные куски человеческие мяса, кругом все было залито кровью, а он уже заканчивал свое грязное дело и я чувствовала невыносимую тянущую боль внутри, где, казалось, отскребли мои внутренности... Потом не помню, что было... Я до сих пор вижу перед глазами эти кровавые куски и чувствую эту противную тянущую боль...
Она замолчала. Ева посмотрела на нее и испугалась того, насколько онемевшими были ее мертвые потухшие глаза. Она не выдержала и вырвавшись из ее рук, выбежала, как безумная, из этого дома. За спиной она услышала, как ледяное молчание прорвал дикий хохот, похожий на вой раненного животного. Ей было жутко, и она бежала, не оглядываясь, как будто ее преследовали толпы чудовищ, готовых разорвать ее.
Когда она добежала до своих родных т рущоб, она остановилась... Затем она медленно, как-то расхлябанно, побрела по грязному переулку, нервно шлепая по мутным лужам. В лазури ее глаз, как-то вдруг невероятно посиневших, играла какое-то ледяное пронзительное выражение....
8
Она видела перед глазами его лицо... Такое родное для нее лицо, лицо человека, которого она любила чистой и искренней любовью. Она с нежностью вглядывалась в его голубые глаза, в которых было детское чистое выражение, будто они были живые, а не простым изображенным на афише, и блаженное состояние мечтательности захватило ее. Он был вокалистом ее любимой рок-группы. Сколько раз ее истерзанное сердце наполнялось жизнью и радостью, когда она слышала его голос. Но осознание ей невозможности своей любви к нему, усталость от страданий и неизбежная необходимость сохранять хладнокровие, чтобы выполнятьсвой промысел, приводило ее к необходимости давить в себе порывы сердца и бьющиеся наружу потоки мечтаний. Она знала, как чудовищно невыносимо столкновение ее иллюзорного мира, созданного ее богатой духовно душой и ледяной приземленной до жестокости реальности. Но сейчас она не удержалась. Она была всего лишь живой девочкой с любящим сердцем, а не безразличной машиной, которой без труда удавалось дробить в своих бесчувственных механизмах любые проявления чувств. Словно прикованная, она застыла на месте, погрузившись в созерцание столь любимого и родного для нее лица. Ее любовь была слишком сильна и разорвала оковы, в которые она так старалась спрятать ее и вырвалась, отразившись мягким сиянием нежности в голубизне ее глаз и окружив всю ее ореолом мягкого таинственного света. Она протянула свою изящную бледную красивую руку и робким, исполненным неизъяснимой ласки движением, дотронулась до места на афише, где было его лицо. Забыв обо всем, она с детской чистотой и нежностью обняла столб с афишкой, обхватив его безразличную бесчувственную поверхность своими хрупкими ручонками и доверчиво прижавшись к его щеке...
А когда-то она издали наблюдала за толпой фанаток, пришедших на его концерт и ожидающих у входа в клуб "ГЕЕННА". Как она невыносила эту стандартную безликую массу с их приземленными однотипными страстишками. Их присутствие мешало ее чувству раскрыться. Ведь эти стандартные девки тоже любили его... Она не могла выносить того, что человек, которого она любит всей своей светлой и чистой душой, является объектом примитивного, подстегнутого его звездностью, вожделения всей этой стандартной толпы, столь отвратительной для нее. И она убежала. Ее раздражал их бессмысленный показной смех, служащий лишь для привлечения внимания, тупые взвизгивания, примитивная стандартная болтовня. Все это сдавливало ее чувство и унижало его. Она прибежала в свои родные трущобы и, почувствовав себя внутренне освобожденной, снова прониклась всей глубиной ее любви к нему. Она любила ЕГО...
9
Тринадцатое сентября стал днем, изменившим все течение жизни юной двадцатитрехлетней воровки Евы. Это был прохладный пасмурный день. У группы воров, в которой состояла Ева, началась черная полоса неудачных краж. Ева жила почти впроголодь и ужасно осунулась. Ее лицо стало мертвецки бледным, но как-то по-особому прекрасным. Она почти всю еду, которую ей удавалось раздобыть отдавала Кейти, которого любила как младшего брата, а сама часто голодала. Муки голода она переносила мужественно, с каким-то остервенением и злобой, стиснув зубы и без единой жалобы. Только по ночам, она тихо плакала безысходным плачем, в котором не было никаких надежд, никакой мольбы о пощаде или помощи.
Сегодня она шла вся в черном, с длинными прямыми белыми распущенными волосами. Черные Капри, черный гольф, черная курточка обтягивали ее до невозможности худенькое тело. Она с трудом находила в себе силы, чтобы идти. Она уже долго не ела и прилагала титанические усилия, чтобы двигаться вперед, но ноги так и подкашивались под ней. В глазах темнело, ее подташнивало... Внезапно пошел дождь, холодный и резкий. Ей стало невыносимо холодно, она совсем прозябла. Она как-то бессознательно доплелась до белого микроавтобуса, который стоял в нескольких метрах от ночного клуба "ГЕЕННА", мимо которого она проходила. Она бессильно опустилась на мокрый холодный асфальт рядом с микроавтобусом и облокотилась спиной о него. Она мутным взором синих глаз взглянула вперед и последнее, что смогла различить были силуэты приближавшихся к ней людей, вышедших из клуба "ГЕЕННА" и огненно-красная вывеска. Все сразу потемнело, и она потеряла сознание. Люди, приближавшиеся к ней, были музыкантами молодой модной рок-группы, которая только что дала концерт в клубе "ГЕЕННА", и шли к своему микроавтобусу, чтобы уехать в гостиницу. Вокалист группы, худенький парень лет двадцати восьми с темно-русыми, слегка вьющимися волосами и слегка раскосыми холодно-голубого цвета глазами, дойдя до автобуса, остановился. Он склонился над безжизненно лежавшей на мокром асфальте девушкой и аккуратно приподнял ее. Он поразился, какая она была худенькая и легкая. Он на руках внес ее в микроавтобус и ласково поправил несколько мокрых светлых прядей, прилипших к ее миленькому бледному личику.
-Отвези нас в гостиницу!-обратился он к водителю, когда группа села в автобус.
-Как скажешь... Тебе видней! -буркнул тот в ответ. Остальные находившиеся здесь парни ухмыльнулись..............................................................................
10
Это была странная, необычная связь воровки и музыканта... Они стали любовниками в тот же вечер. Ева впервые испытала чувство любви к мужчине. Все внутри нее как-то изменилось под действием этого поглотившего ее всю чувства. Он тоже полюбил впервые. У него было много сексуальных связей, в которых не было и намека на любовь.
Он испытывал трепет от прикосновений к ее хрупкому телу. Его сводила с ума нежная молочно-белая прозрачная кожа, хрупкая грудь, ее красивые ноги, светлые волосы и всегда грустные сине-голубые глаза. Он любил смотреть в них. Его необыкновенно восхищало внезапно загоравшееся в их лазури хитроватое, задорное выражение и лукавая улыбка на ее милом бледном личике. Она доверилась ему полностью... Ее воля была парализована силой ее любви к нему...
Они встречались всякий раз, когда он приезжал в город, и были счастливы вместе. Это была тайная любовь.
До его появления Ева относилась к подобным отношениям скептически и с ледяным равнодушием отрицала их, не веря в их возможность.
Она, брошенная, отверженная с детства, привыкла полагаться только на себя. Она не верила в искреннюю любовь, считая ее глубоко прагматичным чувством, которое рано или поздно утрачивает прелесть новизны и из яркого превращается в тусклую гнилую обыденность, задыхающуюся в смрадных миазмах довлеющего над ней быта.
Часто , идя по улице, этот белобрысый скептик, каким-то внутренним взглядом затаившегося в глубине его души хитренького все знающего зверька, взирал с безразличной презрительностью на проходящиемимо, взявшись за руки, парочки. Как ее тошнило от подобных умилительных картин, каким безразлично-ледяным ехидством светился ее пронизывающий насквозь взгляд. Она ясно ощущала, как из глубин нее, сквозь ее глаза смотрит хищный зверек, прагматично оценивающий действительность и гордость ключом разливалась по ее венам....
11
Ева с легкостью бежала по летней улице в простом светло-голубом платьице из полупрозрачной ткани. Сегодня был самый счастливый день в ее жизни. Счастье так и пульсировало внутри нее.
Она узнала о том, что беременна, и сознание того, что в ней начал свою жизнь ребенок, ее ребенок, о котором она так долго мечтала, придавало ей силы. Она думала о том, как теперь все изменится! Больше она не будет гордым одиноким волчонком. У нее появится родное существо, на которое она сможет излить всю свою глубокую любовь, ласку и нежность. В этом ребенке был заключен весь смысл ее жизни и все ее счастье. Ей безумно нравилось ощущать его в себе. Теперь она знала, что есть для кого жить и жизнь пульсировала сквозь все ее хрупкое существо. Ее голубые глаза впервые горели настоящим огнем жизни и открыто, радостно смотрели. Она жадно вдыхала в себя летний горячий воздух и испытывала непреодолимое наслаждение.
Она станет мамой! Она - хрупкое, отверженное существо! Она будет наблюдать за тем, как растет ее ребенок, и вместе с ним переживать детство, которое отобрали у нее. Она будет оберегать его. Его глазами, его чувствами она будет видеть мир и узнавать жизнь. Наконец, заполнится та пустота выдранного из нее детства и чувств ребенка, которых ей не довелось испытать, так как слишком рано отрезвила ее действительность, заставившая повзрослеть и думать о том, как выжить, безжалостно раздавив все ее невинные детские грезы.
Ева была особенно прекрасна в этот день.
Она уже зашла в гостиницу, где ее должен был ждать ее любимый человек - отец ее ребенка.
Она весело поднималась по лестнице, как вдруг остановилась у его номера. Дверь была полуотворена и из-за нее доносились резкие голоса: ее любимого мужчины и женщины. Они ругались и спорили. Ева тихонько прислонилась к двери, не решившись войти. Сквозь щелочку она увидела, что ее любимый человек стоял к ней спиной, а лицом к рыжеволосой девице с огромным бюстом и огромным животом. Это была одна из его фанаток.
-Убирайся! -резко выкрикнул он в ответ на ее всхлипывания.
-Я жду от тебя ребенка между прочим... Тебя это что не волнует? Куда мне идти?-вопила она в истерике.
У Евы потемнело в глазах. Больше она ничего не слышала, потому что ее воспаленное сознание утратило способность что-либо воспринимать....
В ее память врезались слова: Я ЖДУ ОТ ТЕБЯ РЕБЕНКА....и эти слова били ее как будто тяжелым молотком. Ей стало противно...
Круто повернувшись, она как безумная, бросилась вниз по лестнице. Она выбежала на улицу вся в слезах, совершенно уничтоженным взглядом она обвела все кругом.
" Я ЖДУ РЕБЕНКА" все еще звучало в ее голове. Она сильно сжала ледяными руками свое лицо.
Это были те святые, сокровенные слова, заключавшие весь смысл ее жизни и любви, которые она собиралась сказать ему...
А теперь их говорили уста одной из представительниц той самой безликой серой толпы, которую она презирала. Стандартная девка, одна из тех, от которых она когда-то давно убежала, ждала ребенка от ее любимого человека. В маленьком существе, живущем внутри нее, текла такая же кровь, как и внутри ребенка этой девки из толпы, столь ненавистной для нее стандартной многочисленной обезличенной фанатически настроенной массы. Этого она не могла вынести...
С минуту постояв, она вдруг улыбнулась полудикой ледяной улыбкой, в которой таилось что-то жуткое и зловещее. Взгляд ее прекративших плакать и будто застывших глаз был страшен.
Она медленно пошла в сторону грязного квартала, где жила та самая страшная калека....
12
Лил страшный ливень. Гулко ударялись его струи о каменный асфальт. Ветер был пронизывающий до самых костей.
Тяжело ступая по безлюдной грязной улочке, еле волоча окровавленные ноги, по которым еще струилась кровь, брела худенькая девочка в забрызганном кровью, мокром от дождя голубом платьице...
Мокрые насквозь, разметавшиеся светлые волосы, местами прилипли к ее каменно-бледному, искаженному болью личику. Глаза ее были как стеклянные и ничего не выражали. Что-то жуткое чувствовалось во всей ее бледности. Безысходное отчаяние, немое страдание застыли на ее каменном лице и сквозили через все ее существо...
Зверский аборт, сделанный нестерильно. разворотил все ее внутренности и поселил в них инфекцию....
Обреченная на смерть, не сопротивляясь ее ледяным прикосновениям, она медленно передвигая окровавленные ноги, кое-как плелась вперед.
Одинокий, отверженный волчонок, раненный на смерть в самое сердце, полз умирать своей гордой одинокой смертью в свои родные, всегда готовые его приютить трущобы...
Дождевые струи смешивались с кровавыми струями, безжалостно стекавшими по ее ногам, и размывали кровавые следы на асфальте...
Все было кончено.............................................
Ее воспаленное сознание окончательно помутилось... Она уже ничего не видела перед собой... Она больше ни о чем не думала.... Она даже не чувствовала боль.... Она потеряла свою жизнь там, вместе с ребенком, которого она так ждала и так хладнокровно-безжалостно дала выдрать из своего чрева....
Туман все более сгущался, и вскоре трудно было что-то отчетливо различить...
Лишь очень далеко еще виднелась хрупкая женская фигура в светлом платье, которая вскоре исчезла в густой сети тумана............................