Аннотация: Пояснения к тексту моего перевода "СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ"
Анатолий Азиат
Несколько комментариев к "СЛОВУ"
Для тех, кто не прочитал книгу О. Сулейменова "Аз и Я" приведу несколько примеров: текст до правки, затем - текст с правкой и объяснения О. Сулейменова.
А для начала отвечу на первый вопрос, который задают все - про мышь, или про белку. Вы только представьте: растёкшуюся по дереву белку? По земле - серого волка? Сизого орла - под облаками?
Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мысию по древу, серым волком по земли, шизым орлом под облакы.
Боян творил песнь, творение его было УСТНЫМ! И каждый раз он обращался к памяти, которое и можно назвать - мысленным древом. Да и вообще: он был ПОЭТ и просто про белку не написал бы. Поэт мыслями проникает всюду, нет ему границ и запретов, только ТВОРЧЕСКИЙ ПОЛЁТ. Подробнее на эту тему и с комментариями специалистов смотрите:
http://chernov-trezin.narod.ru/TitulSlova.htm
1.
Тогда въступи Игорь князь в злат стремень и поеха по чистому полю. Солнце ему тьмою путь заступаше; нощь, стонущи ему грозою, птичь убуди; свист зверин въста; збися Див, кличет верху древа - велит послушати земли незнаеме, Волзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, тьмутораканьскый болван! А половци неготовами дорогами побегоша к Дону великому; крычат телегы полунощы, рци лебеди роспужени.
(Тогда въступи Игорь Князь въ злать стремень и поеха по чистому полю. Солнце ему тъмою путь заступаше. Нощь стонущи ему грозою. Птичь убуди свистъ. Зверин въста зби. Дивъ кличетъ връху древа - велит послушати земли незнаеме, Волзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, тьмутораканьскый болван! А половци неготовами дорогами побегоша к Дону великому; крычат телегы полунощы, рци лебеди роспужени.)
Свист звериный
Стиху учит "Слово". Годами, вчитываясь в него, получаешь поэтическое образование. Живой учебник русского языка и поэтики, в котором зачастую правила обнаруживаешь и формулируешь сам, а исключения возвышаются над унылыми закономерностями. Поэзия не есть самовыражение грамматики, но грамматическое чутье позволяет порой понять поэзию. ...Войска Игоря и Всеволода встретились. Поход начался. (Привожу отрывок по мусин-пушкинскому изданию. Подчеркнуто мною).
Тогда въступи Игорь Князь въ златъ стремень, и поеха по чистому полю. Солнце ему тъмою путь заступайте; нощь стонущи ему грозою птичь у буди; свистъ" зверинъ въ стазби; дивъ кличетъ връху древа...
Перевод Мусина-Пушкина: "Князь Игорь вступя въ златое стремя, поехалъ по чистому полю. Солнце своимъ затмениемъ преграждаетъ путь ему, грозная возставшая ночью буря пробуждает птицъ; ревутъ звери стадами, кричитъ филинъ на вершине дерева..."[20]. Многие переводчики и комментаторы пытались объяснить "стазби", справедливо полагая, что разгадка смысла всего подчеркнутого мною темного места - именно в этом искусственном образовании, родившемся при членении сплошной строки памятника. В. И. Стеллецкий[21] подробно рассматривает основную литературу по толкованию "стазби", - Максимович первый увидел здесь глагол "въста" и отнес вторую часть начертания к следующему предложению. Основанная на его догадке поправка Потебни "узбися Дивъ", принятая В. А. Яковлевым в форме "збися Дивъ", а затем в этом виде акад. В. Н. Перетцем - в настоящее время так же находит сторонников (Д. С. Лихачев, О. В. Творогов и др.) Поправка В. Ф. Ржиги "въеста близъ" представляется недостаточно аргументированной с палеографической точки зрения и неестественной с литературной. В. С. Миллер, А. А. Потебня, В. Н. Щепкин, В. Н. Адрианова-Перетц, А. С. Орлов, Д. С. Лихачев и переводчики А. Ф. Вельтман, Г. П. Шторм, Н. А. Новиков, Л. И. Тимофеев и многие другие полагали, что предложение кончается глаголом - въста, т. е. "свист звериный встал". Е. В. Барсов, С. К. Шамбинаго, Ф. Е. Корш и В. И. Стеллецкий видят в "зби" - глагол, завершающий предложение, а написание "въста" разбивают- "в ста". Мнения последних расходятся в толковании полученного огрызка - "ста". Одни (Барсов и Шамбиного) видят остаток слова "стая", Корш - "стадо", Стеллецкий поддерживает вторую гипотезу. Текст, стало быть, принимает у Стеллецкого такой вид:
ночь стонала ему грозою, птиц пробудила, свист звериный в стада их сбил. Див кличет с вершины древа.
Из всех существующих академических и литературных переводов, мне кажется, этот - наиболее совершенный. Другие образцы являть долго и неинтересно. Можно привести в пример (чтобы показать дистанцию) юговский перевод:
И ночь, ропща иа него грозою, птиц прибила!.. Взбился половец! - свищет свистом звериным кличет с вершин деревьев
(подчеркнуто мною.- О. С.) Я попытался применить перед этимологическим методом - структурный. И расположил кусок текста в следующем порядке:
Солнце ему тьмою путь заступаше. Ночь стонущи ему грозою. 1) П т и ч ь убуди свистъ". 2) З в е р и н ъ въста зби. Дивъ кличетъ върху древа...
Для сравнения привлекаю еще один кусок из описания раннего утра перед боем:
Долго ночь меркнет. Заря свет запала. Мьгла поля покрыла. 3) Щекотъ с л а в i и успе. 4) Говоръ г а л и ч ь убуди.
Грамматическое родство предложений из двух мест текста "Слова", мне кажется, вероятным. Отличаются они лишь местом подлежащего, но такая инверсия возможна и находит подтверждения в практике русского литературного языка, как и эпохи "Слова", так и позднейших. Общие структурные черты конструкций 1, 2, 3, 4: 1) определение перед сказуемым (птичь убуди-зверинъ въста-славiй успе-галичь убуди); 2) сказуемое выражается глаголом прошедшего вре-мени (убуди-въста-успе-убуди); 3) определения - краткой формой прилагательного (птичь-зверинъ-славiй-галичь). Схематически строки 1 и 2 соответствуют друг другу так же полно, как 3 соответствует 4. Таким образом, я пришел к выводу, что птичь - краткая форма прилагательного, а не существительное, как полагают. При этом грамматическом прочтении устраняется вычурное, совершенно необычное для славянской литературы выражение "свист звериный". И возникает более точное и традиционное - птичий свист. (Мусин-Пушкин не решился сохранить в переводе "свист звериный" и заменил его "ревут звери"). Я привожу эти доказательства с некоторой робостью перед именами признанных лингвистов. Они были заворожены традицией, освященной Мусиным-Пушкиным. И не "въстазби" оказалось причиной темного места, а прозрачнейшее "птичь", грамматические аналогии которому можно было найти в самом тексте "Слова". ...Неясное написание "зби" стоит на месте подлежащего и, скорее всего, относится к именам существительным. И означает по семантической схеме - название звука, издаваемого зверем, или движение.
Птичий пробудился свист, Звериные восстали зби.
В древнерусском языке есть похожее слово - зыбь - беспокойство, смятение[22]. В современном - зыбь - колебание. Корень распространен в украинском, старославянском, словацком, сербском (в формах -зиб-, зьб,-зеб-, зайб). Это одно из возможных направлений поиска. "Зби" может быть воплощением уже неизвестного нам и переписчику палеографического или речевого нюанса (зыби>з"би). Пока же я принимаю прочтение "3"би"- беспокойство, смятение. В грубом, дословном переводе:
Тогда въступи Игорь Князь въ злать стремень и поеха по чистому полю. Солнце ему тъмою путь заступаше. Нощь стонущи ему грозою. Птичь убуди свистъ. Зверин въста зби. Дивъ кличетъ връху древа...
2.
А Святославь мутен сон виде в Киеве на горах. "Си ночь, с вечера, одевахуть мя - рече - черною паполомою на кроваты тисове; черпахуть ми синее вино, с трудомь смешено; сыпахуть ми тощими тулы поганых толковин великый женчюгь на лоно и неговахуть мя. Уже доскы без кнеса в моем тереме златоверсем; всю нощь с вечера босуви врани възграяху у Плеснеска на болони, беша дебрь Кисаню и не сошлю к синему морю".
И ркоша бояре князю: "Уже, княже, туга умь полонила: се бо два сокола слетеста с отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца припешали поганых саблями, а самаю опуташа в путины железны. Темно бобе в 3 день: два солнца померкоста, оба багряная столпа погасоста и с ними молодая месяца, Олег и Святослав, тьмою ся поволокоста и в море погрузиста, и великое буйство подаста хинови. На реце на Каяле тьма свет покрыла: по Руской земли прострошася половци, аки пардуже гнездо. Уже снесеся хула на хвалу; уже тресну нужда на волю; уже вержеся Дивь на землю. Се бо готския красныя девы воспеша на брезе синему морю, звоня рускым златом; поют время Бусово, лелеют месть Шароканю. А мы уже, дружина, жадни веселия".
( А Святъславъ мутенъ сонъ виде: В Kieвe на горахъ снчь съ вечера одевахъть мя, рече, чръною паполомою на кроваты тисове; чръпахнуть ми синее вино cъ трутомь смешено. Сыпахуть ми тъщи тулы поганыхъ тльковинъ великый женчюгь на лоно и негуютъ мя.
Уже дьскы безъ кнеса вмоемъ тереме златовръсемъ.
(Всю нощь съ вечера) бусоврамне (възграяху). "Блеснь скана болони беша дебрь кисан ю инесошлюкъ син (ему морю)".
И ркоша бояре Князю: "Уже, Княже, туга умь полонила; Се бо два сокола слетеста съ отня стола злата: поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца припешали поганыхъ саблями, а самаю опустоша въ путины железны. Темно бо бе, гдн: два солнца померкоста, оба багряная стлъпа погасоста и съ нимъ молодая месяца тъмою ся поволокоста на реце на Каяле,
Тьма светъ покрыла: по Руской земли прострошася Половци. Ак пардажи уй въ море погрузиста и великое буйство подасть Хинови. Уже снесеся хула на хвалу, уже тресну нужда на волю, уже връжеса дивъ на землю, Красныя девы въспеша на брезе синему морю, звоня руским златом. Поютъ бусоврамне, лелеютъ месть Шароканю. А мы уже, дружина, жадни веселiя.)
Сон Святослава
А Святъславъ мутенъ сонъ виде. "В Кiеве на горахъ си ночь съ вечера одевахъте мя, - рече, - чръною паполомою на кроваты тисове; чръпахуть ми синее вино съ трудомь смешено, сьшахуть ми тъщими тулы поганыхъ тльковинъ великый женчюгь на лоно и негуютъ мя. Уже дьскы безъ кнеса вмоемъ тереме златовръсемъ. Всю нощь съ вечера босуви врани възграяху у Плесньска на болони беша дебрь Кисаню и несошлю къ синему морю". И ркоша бояре князю: "Уже, княже, туга умь полонила. Се бо два сокола слетеста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомъ Дону. Уже соколома крильца припешали поганыхъ саблями, а самаю опустоша въ путины железны". (Подчеркнутые места подлежат объяснению). Не будем отвлекаться на перевод Мусина-Пушкина, он почти без изменения повторился в последующих. Приведем один из самых поздних и лучших переводов, выполненных группой ученых - Л. А. Дмитриевым, Д. С. Лихачевым и О. В. Твороговым. "А Святослав смутный сои видел в Киеве на горах. "Этой ночью с вечера одевали меня,- говорил,- черной паполомой на кровати тисовой, черпали мне синее вино, с горем смешанное, осыпали меня крупным жемчугом из пустых колчанов поганых толковин и нежили меня. Уже доски без князька в моем тереме златоверхом. Всю ночь с вечера серые вороны граяли у Плесньска на лугу, были в дебри Кисановой и понеслись к синему морю". И сказали бояре князю: "Уже, князь, тоска ум полонила. Вот слетели два сокола с отцовского золотого престола добыть города Тмуторокани или хотя бы испить шлемам Дона. Уже соколам крылья подрезали саблями поганых, а самих опутали в путы железные"...[45]. Пояснения к переводу принадлежат О. В. Творогову и отражают проделанную несколькими поколениями ученых работу по установлению значений некоторых мест приведенного отрывка. Но, к сожалению, комментарии О. В. Творогова страдают, на мой взгляд, излишним лаконизмом и бездоказательностью. Например: "Великый женчюгь - в русских поверьях видеть во сне жемчуг слезы, печаль" (стр.498). Мы сейчас в состоянии задать вопрос и ответить на него, почему именно такой сон увидел Святослав Киевский? Случайна ли символика этого сна?
Святослав увидел во сне, что его готовят к погребению, по тюркскому, тенгрианскому обряду. Подробнее о формуле обряда можно узнать в исследовании "Шумер-наме" (глава "Тенгрианство"), которое печатается во второй части этой книги.
Кто участвовал в обряжении? Двоюродные братья, Игорь и Всеволод.
Си ночь съ вечера одевахъте мя, - рече...
Полагаю, что в пергаментном списке термин "Сыновчь" (племянники, двоюродные братья) оказался в конце строки и был сокращен в аббревиатуре "СНЧЬ". Следующая строка начиналась: "съ вечера" и Переписчик, расшифровывая титлованное написание, учел это соседство, которое подсказало ему самое близкое решение - "Си ночь".
"Синее вино с трудомь смешено". Удивительный образ родили переводчики: "темно-голубое вино с горем смешено". Подобного нет в мировой поэзии, начиная с древнеегипетских гимнов. Волшебство этой строки снимается после этимологического анализа слов, придающих ненужную абстрактность выражению. "Синее вино" достаточно оговорено[46]. "С трудом" - не понятно, ибо слишком поспешно переводчики поверили созвучию с современной лексемой "труд" - работа. "С работой смешено!" - звучит достаточно смешно, поэтому и придумали новый смысл общеизвестному слову "труд" - горе, скорбь, чтобы как-то оправдать употребление в этом контексте. И опять - Переписчик. В оригинале ожидается - "синее вино съ трутомь смешено". Автор употребил здесь характерное тюркское слово "турта" - осадок, подонки (чагатайское), турту - тоже (османское). Например: шарап туртусу - осадок вина. Происходит слово от туру - стоять, отстаиваться; турду - стал, отстоялся и т. д. Таким образом: "огненное вино с осадком смешенное". А слово "труд" - работа, дело происходит от другой тюркской формы. "Турт" - 1) толкай, 2) тыкай, 3) бей (общетюркское). Сравните русское простонародное "трутить" - толкать, давить; украинское "трутити", "тручати" - толкать, бить; чешское "троутити" - толкнуть. В "Слове" есть любопытный глагол - "потручати", смысл которого выступает из контекста - "бить". В древнеславянском рабовладельческом обществе каждый класс вырабатывал свой термин для обозначения понятия "дело". Класс рабов - работа (от "рабити"). Класс воинов - трут, труд (от "трудити" - бить, воевать). Я считаю, что первым значением слова "труд" было - война, ратное дело. В мирное время название воина "трутень" получило народное переосмысление - дармоед, тунеядец. (Вероятно, еще в общеславянскую эпоху, на что указывает широкое распространение значения. Сравни славянское - труд - дармоед, древнечешское - трут и т. п.) Развитие значений "война = работа" характерно для многих языков на определенной стадии развития общества. Сравните, например, тюркское "ис" -1) битва, война; 2) дело, работа,труд. ...Автор "Слова" знал две неомонимичные формы "труд" - война и "трута" - осадок. И очень точно поместил их в нужные контексты: 1) "Не лепо ли ны бяшеть, братие, начати старыми словесы трудных повестiй о пълку Йгореве" (воинские повести); 2) "Синее вино съ трутомь смешено" (с осадком). Переписчик, не узнав второй формы, посчитал ее за ошибочную передачу первой. Кто сыплет жемчуг на грудь Святослава и ласкает его? Тощие вдовы язычников, т. е. половцев. Тул - вдова (общетюркское). Еще один невидимый тюркизм. Переписчик и Переводчики ориентировались на древнерусское "тула" - колчан и создали очередной алогичный образ: "тощими (значит, пустыми) колчанами поганых язычников сыплют крупный жемчуг на грудь мне и нежат меня". В "Слове" дважды встречаются "тули":
Значение - колчаны - создается всем содержанием контекста. В этих прозрачных примерах мы видим слово другое, отличное от тулы сна Святослава. Автор различал написания тули и тулы. Единственное число могло быть соответственно тула и тул. В протографе, вероятно, значилось: "Сыпахуть ми тъщии тулы поганых тлъковинъ великий женчюгь на лоно и негуютъ мя", т. е. "сыплют мне тощие вдовы поганых язычников крупный жемчуг на грудь к нежат меня". ...Этот отрывок густо насыщен тюркизмами: 1) тлъковин - калька с "язычник", 2) женчюгь - кипчакская передача китайского "йен-чу", 3) тул - вдова.
Двуязычный читатель XII века иначе понимал содержание сна Святослава, чем моноязычный читатель XVIII-гo и последующих. Сотрудничество двоюродных братьев Святослава с худыми вдовами-половчанками о многом говорит. Братья и вдовы (обида половецкая) обряжают его к погребению по тенгрианскому (половецкому) обряду.
"Уже дьскы безъ кнеса вмоемъ тереме златовръсемъ". "Дьскы" комментаторами понято как "доски". "Кнес" - имеет несколько толкований: 1) конек крыши, 2) верхнее бревно под коньком крыши. "То, что Святослав видит во сне исчезновение "кнеса" со своего терема, не только вполне естественно (?1), но и окончательно разъясняет ему смысл всех предшествующих примет... "кнеса" нет, доски, которые он скреплял, повисли в воздухе и сомнений не остается: Святославу грозит гибель, смерть"[47]. Объяснение вполне приемлемое. Смущает только то, что формы "дьскы" (т. е. "диски" или "дески") и "кнес" - необычны для восточнославянских языков и ни одним памятником древнерусской письменности не подтверждаются. Для западнославянских языков эти написания обычны (например, в старочешском "деска" - 1) стол, 2) доска; "кнез" - князь). Колебания в семантике первого слова объяснимы. Оно пришло в славянские языки из германского, где первоначально выступало в значении "плоскость", от которого развились конкретные - стол, блюдо. (Сравни англосаксонское "диск" - стол, блюдо; древневерхненемецкое "тиск" - стол, доска. Первоисточник латинское "дискус" - круг). Подобный переход значений наблюдается и в тюркском "тахта" - 1) престол,2) доска. ...Слово "кнес" - устная форма западнославянской лексемы "кнез" - господин, князь. "Дьскы безъ кнеса" похоже на идиоматическое выражение - "престол без князя". Здесь не место подвергать анализу все термины, входящие в систему обозначения государственных понятий. Не все слова занимают в этой системе одинаковое место. Одни из них являются основными терминами группы, составляя костяк государственной лексики ("князь", "великий князь", "стол", "злат стол", "боярин"), другие выступают лишь ситуативно в качестве заместителей общепринятых терминов ("когань", "блъван", "буйтур", "были" и пр.). В Киеве XII века, вероятно, сложилась политическая ситуация, при которой лексикон боярский мог пополниться западнославянскими терминами в узко специальных значениях: "дьскы" - киевский престол, "кнес" - великий князь киевский. Я предполагаю, что фразеологизм этот был представлен в самом тайном разделе боярского дипломатического словаря. Нам известна важная часть этого лексикона: "вся Русская земля и Черные клобуки хотят тебя". Этими словами приглашали бояре нового великого князя. Может быть, в формулу приглашения входила и эта зловещая фраза: "уже дьскы безъ кнеса", означавшая, что предыдущий великий князь уже устранен или должен быть устранен. Этой формулой западники, составлявшие ядро киевского боярства в конце XII века, пользовались как оружием в дворцовых интригах. Жертвой тайной политики бояр, ориентирующих взоры престола на запад, пали Юрий Долгорукий и его сын Глеб, стремившиеся сохранить союз с Полем. "Уже дьскы безъ кнеса!" - предупреждение великому князю, не согласному с боярством. Неудивительно, что страшная фраза приснилась Святославу, наряду с другими грозными символами. Степь, обиженная сыновцами, угрожает ему политической смертью, - вот, по-моему, смысл образной и лексической атрибутнки сна Святослава.
"Всю ношь съ вечера босуви врани възграяху у Плесньска на болони беша дебрь Кисаню и несошлю къ синему морю..." Самая сложная часть рассказа Святослава. О. В. Творогов: "Предлагались различные исправления этого явно испорченного в мусин-пушкинском списке места. Большинство исследователей приняло лишь поправку "бусови" (т. е. "серые") и "не сошлю" на "несошася". Остальные поправки приняты лишь некоторыми комментаторами. Так предлагалось читать: "беша дебрьски сани" с двумя толкованиями - "адские сани" или "живущие в дебрях змеи". А. С. Орлов предлагал перевод: "У Плесньска в преградье были в расселинах змеи и понеслись к синему морю". Более вероятно другое понимание текста: вороны "възграяху" у Плесньска, были в дебри (лес в овраге, овраг) Кисаней и понеслись к синему морю. Большинство ученых сходится во мнении, что Плесньск "Слова" - это плоскогорье вблизи Киева. Слово Кисаню Н. В. Шарлемань предлагал читать как "Кияню", по его мнению "дебрь Киянь" - это лес в овраге, прорытом речкой Киянкой в окрестностях Киева. Перевод слова болонь (чаще - болонье) как "предгорье" не совсем точен. Болонь буквально - "заливной луг, низменность у реки"[48]. В. И. Стеллецкий: "Текст явно испорчен, что и затрудняло его понимание, поправки здесь необходимы. Принимаю конъектуру С. К. Шамбинаго и В. Ф. Ржиги как наименее произвольную"[49]. И переводит: "Всю ночь с вечера вещие вороны каркали у Плеснеска на лугу, были они из Ущелья слез Кисанского и понеслись к синему морю"[50]. "Что касается слов "Кисани", то это, по-видимому, название местности, а именно, "дебри" (т. е. лесистого ущелья, лесной долины). Следует, мне кажется, принять во внимание также догадку П. П. Вяземского о возможной этимологической связи слова "Кисани" с сербским "кисанье" (от "кисати") - возбуждение плача... При поправке Н. В. Шарлемань "дебрь Киянь" текст остается неразъясненным и нельзя объяснить, зачем упоминается это уточнение местности в устах киевского князя"[51]. ...Немало загадок произвел радивый Переписчик XVI века, пытаясь разобраться в словах Святослава. Добавил тайн и Мусин-Пушкин, расчленив текст по своему разумению и выделив заглавными буквами те полученные лексемы, которые показались ему топонимами ("Плесньска", "Кисаню"). ...Много мук доставил ученым XVIII-XIX веков и текст "Хождения за три моря" Афанасия Никитина. Сегодня писатели выделяют иноязычные речения шрифтом, древние этим способом не пользовались. Страницы "Хождения" пестрят тюркскими терминами и выражениями. Ныне почти все они благополучно выправлены на русские кроме тех, которые считаются индийскими и пишутся поэтому с большой буквы как имена. Так уцелело вполне русское название индийских статуй "Кот Ачук". Афанасий Никитин для передачи "срамного" слова прибегал к тюркскому, как нынешние ученые - к латыни. Путешественник-христианин, потрясенный зрелищем обнаженных идолов, выполненных с натуралистической полнотой, не смог найти в официальном языке своего сочинения точного эмоционального выражения, не оскорбившего бы слуха читателей и прибегает к "запасному" языку. Острота второго языка всегда чуть приглушена. Коти ачук - "голозадые" (тюркское). Я не зря завел этот разговор: мне кажется, босуви врани граяли Святославу на тюркском языке. Речи их не поняли ни Переписчик, ни Мусин-Пушкин, потому постарались скомпоновать текст так, чтобы получались лексемы, похожие на русские. Переписчику это место рукописи казалось безнадежно испорченным. Буквы слагались в русские слова, но общий смысл от этого не становился яснее. Руководствуясь желанием сделать место хотя бы читаемым, Переписчик дописал несколько слов. "Всю нощь съ вечера" подсказано ему началом отрывка "Си ночь съ вечера", но писано уже языком своего диалекта. Этим я объясняю разность двух написаний. На фоне чрезвычайно запутанной фразы чересчур ясное грамматически и лексически "всю нощь с вечера" вызывает оправданное подозрение. Клише привлечено для поддержки композиции "босови врани", полученной Переписчиком из толкования одного непонятного термина. ...Ни в фольклоре, ни в письменности славянских народов вороны таким эпитетом не определялись. Всегда - постоянный эпитет "черный ворон", "черный вран". (Ср. в "Слове" - "черный ворон, поганый половчине!") Даже удачная, на первый взгляд, попытка истолковать "босови" как "серые" от тюрк. бос, боз - серый, не разрешает сомнения. "Серые вороны" - безусловный модернизм, хотя в природе они и существуют, но русские именовали их галками. (Кстати, в "Слове" они названы трижды). Лишь сравнительно недавно стали различать: ворон - черная птица и ворона - серая птица (использовав польское "врона" - черная птица), но в древнерусском - ворон, вран всегда обозначает черную птицу, лаже без постоянного эпитета. Поэтому "серый ворон" в то время попросту невозможное сочетание. "Босови" не цветной эпитет. В сочетании с "волком" он еще может выступать в этом значении или в другом "босой", т. е. голоногий (как и предлагают многие). Но к нашему примеру и это значение не подходит: представьте себе "босых ворон". Переводчики перебрали все случаи употребления эпитета "босый" в славянских языках. Пожалуй, в статьях не фигурировал только разговорный "бусый" - пьяный, ввиду явной ненаучности своей. ...Я предполагаю, что Переписчик столкнулся здесь с еще одной обобщающей кличкой половцев. В "Слове" прозвищ множество. Степняков называют "половцы", "кощей", "поганые", "хинове", "бесовы дети" и калькированными терминами - "толковин", "птиц подобие". Часто - в нагромождении - "черный ворон, поганый половчин", "поганый толковин", "поганый кощей". "Задонщина" послушно повторяет прозвища степняков: "хинове", "половцы", "поганые" но и - "бусурманы". В "Слове" не хватает как раз такого определения. ...Арабы называют верующих в аллаха - муслим ("покорный"). Турки контаминировали два слова: "мысыр" - Египет (арабское) и "муслимин", создав термин "мусурман". Он распространился и на тюрков, принявших ислам. Кипчаки превратили турецкое изобретение в "бусурман". Русские восприняли кипчакскую форму, адаптировав ее в диалектах "бусурман", "бесермен", "басурман", "босурман" и др. В южнорусском диалекте была форма с "книжным" долгим "у" - "босоурман", давшая в устном - "босоврман". В украинском сохранилось до XIX века необычное название мусульманина "бусовир" (Преображенский). Во множественном числе первичная форма, надо полагать, выглядела развитей - "бусоврмане" или "бусоврамне". Если бы Переписчик встретил во сне Святослава знакомых ему "бусурман", то мы бы сегодня не бились над загадкой таинственных "босовых вран". В протографе некие "босоврамне" издают какой-то шум, скорее всего "глаголахуть", но Переписчику показался более уместным в данном случае глагол - "граяхуть". Думаю, что в оригинальном тексте были следующие комбинации букв: "босоврамне... плеснь скана болони беша дебрь кисан юин ес ошлюксин". П-16 выделяет похожее на русские слова "болони", "дебрь" и "несош люк син..." Последнее сочетание показалось ему оборванным. Он дописывает очевидное "...ему морю". Таким образом, получает приблизительный смысл "и несет луке синему морю". Значение всей фразы рассыпается, но каждое слово в отдельности ему почти понятно: его задача добыть "местный" смысл. Может быть, в угоду этому "местному" смыслу были заменены и некоторые буквы. Например, в "топониме" - "Плесньск". Тюркский текст, пройдя сквозь строй переписчиков (П-16 и П-18), едва ли мог сохраниться в доподлинности, но и то, что уцелело поддается прочтению, "...бусурмане: "знаешь, как вернуть разум?" Пять железных пут омой - (инес) мстливый ты..." (Подчеркнутое место мною не понято). Этот текст могли произнести "тощие тулы поганых толковин", которых Святослав, через предложение возвращаясь к ним, называет - бусурманами. Это они осыпают его жемчугами, нежат его больного и предлагают лекарственный совет. Для меня главное в этом тексте "дебрь кисан" - железные путы, кандалы. В известных тюркских источниках есть множестве диалектных вариантов названия железа - темiр, томор, тимур, темур, тамир, тебрь, дамiр, тiмар, тiмер и т.п. Словаря, охватывающего материал всех тюркских наречий и диалектов, пока нет. Возможно, в одном из современных диалектов и сохранилась древнекипчакская форма - дебир (в русской транскрипции - дебрь). В топонимах эта лексема отражена. В Венгрии, куда часть кипчаков ушла в XIII веке после разгрома монголами, они основали города-крепости под названием "Дебрь-кент", "Дебрь-кен", "Темер-кен", "Томор-кен", т. е. "Железный город". Мадьяры произносят - "Дебре-цен"[52], хотя в других случаях сохраняют "Темер-кен", "Томор-кену" и др. И на восточной границе Кавказа известно название ключевого города-крепости "Дербент" (предполагаю искажение Дебркент - Дебрент - Дербент). Тюрки-огузы издавна (с VIII века) называли этот город железными вратами (в Малую Азию). В орхоно-енисейских надписях фигурирует термин "Темiр капка" (Железные ворота), в современном турецком - Дамiр Капу. Так или иначе, но кипчакская форма дебiр (дебрь) - железо, некогда, вероятно, была широко известна. Как и устойчивое сочетание "дебрь кисан" (дебiр кiсан) - железные путы. Сравните в современном казахском "темiр кiсен" и у крымских татар "дамiр кiсан". Почему мне кажется оправданным присутствие "дебрь кисан" - железных пут в сне Святослава? Потому, что бояре, толкуя его сон, видимо, имеют в виду смысл этого выражения, говоря о железных путинах, в которые заковали "соколов". Эта ассоциация - следствие прямого перевода боярами тюркского текста из сна Святослава. Бояре очень точно опираются на детали сна в своих объяснениях. а) "И ркоша бояре князю: "уже, княже, туга умь полонила" (уже, князь, тоска ум полонила). Это отклик на тему, заявленную в вопросе бусурман - "знаешь, как вернуть здравый ум?" б) "Се бо два сокола слетеста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя". Отклик на корреспонденцию - "уже престол без князя"; в) "а любо испити шеломомь Дону". Расшифровка картины - "синочь... чръпахуть ми синее вино съ трутомь смешено"; г) "уже соколома крильца припешали поганыхъ саблями, а самаю опустоша въ путиныжелезны". Это толкование слов "дебрь кисан" - "железные путы". д) "Темно бо бе ГДН" (читают как "3-й день". Я предлагаю видеть под титлом не одну букву, а всю аббревиатуру, которая, возможно, читалась - "господин". Тогда - это обращение бояр к Святославу). Темнотой объясняется "черная паполома". е) "Два солнца померкоста, оба багряная стлъпа погасоста и съ нимъ молодая месяца тьмою ся поволокоста". Продолжение темы "черной паполомы", которой покрывают Святослава его младшие двоюродные братья. Далее еще более удивительно развивается тема Черного Покрывала.
На реце на Каяле тьма светъ покрыла: по Рускон земли прострошася Половици, аки пардуже гнездо, и въ море погрузиста, и великое буйство подасть Хинови. Уже снесеся хула на хвалу...
Смысл возникает, прямо скажем, странный. По русской земле "простерлись" половцы как гнездо пардусов и в море погрузились и этим придали великое буйство хинове, т. е. себе же. Исследователи увидели здесь оплошность П-16, вставившего в этот кусок строку из другого места. Поэтому выражение "и в море погрузиста и великое буйство подасть хинове" изымается из этого отрывка и переносится в другой. Мне кажется, операции можно избежать, если повнимательней всмотреться в подчеркнутое место. Посмотрим, как толкуется это необычное для древнерусской литературы выражение в одном из наиболее свежих и полных переводов "Слова". В. И. Стеллецкий: "После поражения Игоря половецкие князья Гза и Кончак предприняли набеги на Русские земли. "Пардусы" переводчиками "Слова" обычно переводились словом "барсы". Но барс - высокогорное животное, встречается лишь в горах Центральной Азии. Нередко слово "пардус" в древнерусских памятниках переводилось словом "рысь". Здесь, по всей вероятности, автор "Слова" имел в виду рысей, которые, как и все представители семейства кошачьих, не охотятся стаями, а в одиночку, в паре или "гнездом". Предположение И. А. Новикова и Н. В. Шарлеманя о том, что здесь упомянуты не барсы, а гепарды, нельзя признать правильным. Гепарды не водились в Киевской Руси, а привозились из стран Малой Азии. Гепарды приручались и дрессировались для княжеской охоты. Дрессированные гепарды служили для княжеской забавы. Их было не так много на Руси. На княжескую охоту не брали гепардов выводками, с котятами не ездили на охоту, хотя бы потому, что они еще не были выдрессированы"[53]. С такой же серьезностью рассуждают о возможных пардусах и другие комментаторы. Простится мне и эта смелость: не было пардусов в оригинале. Они появились скорее всего под пером П-16. В тюркских эпосах встречается сочетание "ак пардажи уй" - "ханская походная ставка", буквально "бело-занавесный шатер". Этим термином и русские могли называть княжеский походный шатер. Боярам же - белозанавесный шатер Игоря и Всеволода понадобился для противопоставления Черному Покрывалу, которое надевают на Святослава в мутном сне. Белозанавесный шатер погрузился в море и тем придал великую гордость половцам. П-16 любопытно осваивает непонятное ему выражение. Двум первым словам он находит формальные аналоги в русском летописном словаре, третьему - нет. Он признает его тюркским и калькирует. "Аки пардужий шатер". Смысл его не удовлетворяет. Он вспоминает близкое к "уй" слово - "уйа" - гнездо (тюркское) и, полагая, что автор попросту недописал одну букву, "восстанавливает" ее и переводит: "аки пардужье гнездо". Теперь это выражение относится не к князьям русским, а к половцам и общий смысл отрывка искажается до обратного. Восстанавливаем текст: "На реце Каяле тьма светъ покрыла: по Руской земли прострошася Половци. Ак пардажи уй в море погрузиста и великое буйство подасть Хинови[54]". О том, что войско Игоря после поражения "в море истопаша" сообщает Ипатьевская летопись. О тонущих половцах известий там нет.
П-16 переводил для своего читателя те тюркские слова, которые сам мог различить и выделить в сплошном тексте. Но старые словесы русские (архаизмы) он не переводил, а пояснял, если значение им было хоть как-то понято. Палеографами отмечена неоднократно черта, свойственная многим переписчикам - их активное отношение к лексике переписываемых произведений, склонность к добавлениям в тех местах, которые могут вызвать вопросы у читателя. Часто поясняются имена и архаические термины, не поддающиеся буквальному переводу. Например, переписывая "Историю иудейской войны" Иосифа Флавия, книгописец Кирилло-Белозерского монастыря Ефросин часто проявляет свою эрудицию. В главе, посвященной осаде Иерусалима, упоминается имя Тита, римского полководца. Ефросин считает нужным разъяснить читателям это имя. "Титъ же по градомъ постави стража" (К-Б, 53 л. 455). "Титъ же Успасиана царя млстивъ сынъ по градомъ постави стража" (К-Б, 22, л. 416). Или "Утро же въ 8 день горпия месяца солнце въсиавъ" (К-Б, 53, л.487). "Месяц горпиа еже есть сен(тябрь). Утро же въ 8 день горпиа месяца солнце въсиавъ..." (К-В, 22, л. 420). Ясность местного смысла - вот главная цель переписчиков, и они ее достигают, даже если в некоторых случаях приходится идти на нарушение формы произведения и значительные дописки. П-16 не был исключением: он вносит несколько отдельных пояснений к именам древним и терминам, и эти дописки попали в живой текст поэмы, может быть, по вине переписчиков XVIII века. Рассмотрим случай, когда редакторский комментарий, попав в авторский текст, придал ему исторически ложное значение. Бояре продолжают толковать сон Святослава:
Уже снесеся хула на хвалу, уже тресну нужда на волю, уже връжеса Дивъ на землю...
Переписав последнюю строку, П-16 засомневался. Все слова этого отрывка будут понятны читателям, кроме, пожалуй, одного - Дивъ. Если бы оно встречалось здесь впервые, можно было бы не беспокоиться: отношение к нему подсказано контекстом. Но беда в том, .что имя-то употреблено уже второй раз. Причем, из содержания первого контекста можно понять, что Див - персонаж отрицательный. Див там вроде предупреждает врагов Игоря о нашествии.
Дивъ кличетъ връху древа, велить послушати земли незнаеме - Влъзе и Поморiю, и Посулiю и Сурожу, и Корсуню и тебе, Тьмутораканьскын блъванъ.
И вдруг здесь Дивъ выступает уже в явно положительной роли: его свержение расценивается как беда русского народа. Можно понять смятение П-16. Он вспоминает производные "диво-дивное", несущие вполне добрые значения и решается пояснить этот термин. Подписывает его помельче - "се бог отскии"[55] (т. е. "это божество предков") и далее продолжает нормальным полууставом переписывать авторский текст:
Красный девы въспеша на брезе синему морю...
Переписчик XVIII века (Мусин-Пушкин) не узнает дописку П-16, вставляет ее в текст и разбивает по-своему:
Се бо Готскiя красный девы въспеша на брезе синему морю...
Так появились знаменитые готские девы. П-16 едва ли мог сам придумать "готских дев": он этнонима такого попросту знать не мог. Но просвещенному переписчику Мусину-Пушкину готы были знакомы.
Наткнувшись снова на "босовран", П-16 отчаивается совершенно. Если выше они глаголили, то здесь они уже "поют" открытым текстом, как соловьи какие-то. Причем прямо указывается, что под босовранами надо понимать красных дев. А может быть, в этом слове и не вороны вовсе кроются? Он делает вторую попытку освоить термин и превращает его в сочетание - "босуви время", что довольно приятно согласуется с текстом. Возвращаться и переосмысливать предыдущий пример употребления этого, наконец, понятого выражения уже невозможно, П-16 примиряется и идет на подлог: чтобы не возникло ненужных параллелей "босуво время" и "босуви врани", он инверсирует последнее свое "открытие" и видоизменяет огласовку - "время бусово". Так появляется знаменитое "время Бусово" в сочетании с "готскими девами", произведшее много шуму в славянской историографии. Отголоски этого "шума из ничего" слышны до сих пор. ...Бусурманские красные девы, которые радостно поют, звоня русским золотом, радуясь отмщению за Шарукана, деда Кончака, некогда потерпевшего сокрушительное поражение от русских (князя Святополка) - это отражение тощих вдов бусурманских, которые льют слезы (жемчуг) и нежат Святослава. Отрицательная параллель очевидна: вдовы - девы, жемчуг - злато, нежность - злорадство, добрый врачующий совет вдов - жажда мести красных дев. Таким образом, все символические образы мутного сна Святослава разъяснены боярами.
3.
Един же Изяслав, сын Васильков, позвони своими острыми мечи о шеломы литовския, притрепа славу деду своему Всеславу, а сам под черлеными щиты на кроваве траве притрепан литовскыми мечи, и схоти ю на кровать и рек: "Дружину твою, княже, птиць крилы приоде, а звери кровь полизаша". Не бысть ту брата Брячяслава, ни другаго - Всеволода. Един же изрони жемчюжну душу из храбра тела чрес злато ожерелие. Унылы голоси, пониче веселие, трубы трубят городеньскии.
( Единъ же Изяславъ сынъ Васильковъ позвони своими острыми меча о шеломы Лнтовскiя; притрепа славу деду своему Всеславу, а самъ подъ чръленымя шиты на кроваве траве, притрепанъ литовскыми мечи исхоти юна кров.
А тьи рекъ: Дружину твою, княже, птиць крилы приоде, а звери кровь полизаша. Не бысь ту брата Брячаслава, ни другаго - Всеволода. Единъ же изрони жемчюжну душу из храбра тела. чересъ злато oжepeлie. Унылы голоси, пониче веселие, трубы трубят городеньскии. )
Изяслав на кровати
Не всегда в появлении темных мест виновен П-16[23]. Возникают они и от неверного членения строки. По признанию Мусина-Пушкина разобрать рукопись "было весьма трудно, потому что не было ни правописания, ни строчных знаков, ни раздробления слов, в числе коих множество находилось неизвестных и вышедших из употребления"[24]. Все это затрудняло чтение рукописи. Мусин-Пушкин опасался допустить ошибки, подобные той, какую сделал Щербатов при разборе грамоты новгородцев князю Ярославу ("по что отъял еси поле заячь и Милоацы?", вместо "по что отъял еси поле заячьими ловцы?") Однако вопреки собственному предостережению, Мусин-Пушкин допустил при расчленении сплошных строк на слова ошибки, не уступающие щербатовскои: "Кь мети" вместо "къмети", "въ стазби" - "въста зби", "мужа имеся" - "мужаимься" и т. д. Непонятые редактором слова часто писались с большой буквы и превращались в собственные имена. Так у Мусина-Пушкина получалось "Кощей" - мнимое имя половца, "Урим" - имя воеводы или соратника Игоря. Рассмотрим случай, когда, неправильная разбивка привела к рождению ложной метафоры. Исследователи, пытаясь поправить Мусина-Пушкина, тратили много энергии и приходили к результатам еще более курьезным. Литературное бесчувствие ученых читателей порождает порой в "Слове" чудовищные в своей искусственности образы, не свойственные и "Слову" и литературе в целом. "Единъ же Изяславъ сынъ Васильковъ позвони своими острым мечи о шеломы Литовслiя; притрепа славу деду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кроваве траве притрепанъ Литовскыми мечи. И схотию на кровать и рекъ: "Дружину твою, Княже, птиць крилы приоде, а звери кровь полизаша". Подчеркнутое место Мусин-Пушкин перевел так: -На семь то одре лежа произнесъ онъ". Поправок было множество. Наиболее интересные исправления следующие: 1) "И схоти юнак рова тьи рекъ". Перевод этого сербо-русского предложения предлагается такой: "И схотел юноша ямы (могилы) тот сказал". Но в словаре автора есть уже термин "уноша" - юноша, и "юнак" не проходит, но несмотря на это, продолжали: 2) "и схыти юнак рова..." - т. е. похитила юношу могила; 3) "и схопи" - т. е. схапала; 4) "и с хотию на кроватъ и рекъ" - "и с любимцем на кровь, а тот сказал"; 5) "и с хотию на кровать и рекъ" - "и с любимцем на кровать и сказал". В. И. Стеллецкого шокирует эта картина, и он предложил перевести - "и с милою на кровать"... Если бы мне пришлось иллюстрировать "Слово", я воплотил бы в красках все сочиненные толкователями образы. И этот эпизод просится под кисть. Степь, политая кровью трава; разбросаны тела литовцев с помятыми шлемами. Среди поля широкого стоит деревянная кровать с никелированными шишечками. На ней лежит возбужденный Изяслав с любимым человеком (признаки пола коего прикрыты фиговым щитом). А вокруг кровати - трупы, а на них - вороны...
Предложенные варианты разбивок отличаются грамматической и литературной недостаточностью. Прежде всего грамматической. 1) В разбивке Мусина-Пушкина утрачено по крайней мере два сказуемых. Они "подразумеваются". Этот недостаток не устраняется и следующими "членителями". 2) Начинательный союз "и" в памятнике всегда употребляется перед глаголом. Н. М. Дылевский отметил этот пример как особый: "встречен только один случай с начинательным "и" не перед глаголом - "и с хотию на кровать"[25]. Опять исключительная грамматическая ситуация, как в истории с единичным применением "а" в финальной строке. Я рассматриваю весь кусок Изяслава как эпический монолит. Моя разбивка:
...Единъ же Изяславъ сынъ Васильковъ позвони своими острыми меча о шеломы Лнтовскiя; притрепа славу деду своему Всеславу, а самъ подъ чръленымя шиты на кроваве траве, притрепанъ литовскыми мечи исхоти юна кров. А тьи рекъ: Друживу твою, кпяже, птиць крилы приоде, а звери кровь полизаша. Не бысь ту брата Брячаслава, ни другаго - Всеволода. Единъ же изрони жемчюжну душу из храбра тела. чересъ злато oжepeлie.
(Один же Изяслав сын Васильков позвонил своими острыми мечами о шлемы литовские, "притрепал" славу деду своему Всеславу, а сам под красными щитами на кровавой траве "притрепанный" литовскими мечами исходил юной кровью. А тот сказал: Дружину твою, князь, птиц крылья приодели, а звери кровь полизали. Не было тут брата Брячеслава, ни другого - Всеволода, Один ты изронил жемчужную душу из храброго тела через златое ожерелье...)
"Исходить кровью" - устойчивое сочетание во многих славянских языках. Значение его - "умирать от потери крови" (Даль). Вероятно, "исхоти" - написание авторское. Если бы в оригинале значилась форма - "исходи". Переписчик, несомненно, узнал бы ее и сохранил орфографию. И грамматически и литературно это прочтение точнее. Вместо ужасной кровати на поле кровавой битвы, вместо любовника Изяславова - простой, известный фразеологизм, точно вписывающийся в образный строй и стилистику эпического текста.
Дополнение
Обидно. Литературы по "Слову" накопилось за два века великое множество. За всем уследить просто невозможно. Особенно за старыми, "провинциальными" выступлениями, которые не попали в основное русло науки по "Слову". Когда статья уже была написана, мне в каталоге одной библиотеки встретилась карточка: Н. И. Маньковский. "Слово о полку Игореве" - лирическая поэма внука Боянова. Житомир, 1915 г. Я затребовал и обнаружил в этой книжке разбивку "юна кров" (стр. 98). Уже тогда можно было избавиться от "любовника на кровати". А он пребывает на оной до сего дня.
4.
Не тако ли - рече - река Стугна; худу струю имея, пожръши чужи ручьи и стругы ростре на кусту, уношу князю Ростиславу затвори Днепрь темне березе. Плачется мати Ростиславля по уноши князи Ростиславе. Уныша цветы жалобою, и древо с тугою к земли преклонилося.
(Не тако ли - рече - река Стугна; худу струю имея, пожреши чужи ручьи и струги, рострена к усту, уношу князю Ростиславу затвори Днепрь темне березе. Плачется мати Ростиславля по уноши князи Ростиславе. Уныша цветы жалобою, и древо с тугою к земли преклонилося. )
Растереть на кусту
Особый интерес у меня вызывают "невидимые тюркизмы" в составе русских слов. Показатель высшей степени усвоения заимствованной лексемы. В диалекте автора есть несколько слов с тюркскими основами - "припешали", "потручати", "расушась". Припешали (препишали) - перерезали, от "пишь" - резать; расушась - разлетевшись, от "уш" - летать. Один же глагол, на котором мне хочется остановиться, восстановлен недавно. Значение его понято из контекста, но этимологически не доказано: "река Стугна: худу струю имея, пожръши чужи ручьи и стругы ростре на кусту..." Мусин-Пушкин: "река Стугна: она пагубными струями пожирает чужие ручьи и разбивает струги у кустов..." За время, прошедшее после первого издания, исследователям удалось привести этот отрывок в следующий вид: "река Стугна, худу струю имея, пожреши чужи ручьи и струги, рострена к усту..." В. И. Стеллецкий: "река Стугна: скудную струю имея, поглотив чужие ручьи и потоки, расширяясь к устью..." "Ростре, на кусту" - переводили как - "растерев на кусту", "простерев на кусту", имея в виду значение слова "стругы" - корабли. Потом выяснилось, что "стругы" синонимично лексеме "ручьи" - в источниках эти написания заменяют друг друга. Я предлагаю видеть здесь билингву, скрещение двух синонимов. Таких пар в "Слове" несколько: "туга и тоска" (туга - тоска), "свет - заря", "свычаи - обычаи". В этот ряд помещаю - "ручьи и стругы" ("ручьи - стругы"). Переводим: "река Стугна скудную струю имея, вбираешь чужие ручьи - струги, рострена к устью". Стеллецкий угадал близкое значение глагола. Оно подсказывается содержанием отрывка. Но корень "трен" более нигде не встречен. Может быть, "ростерена"? Контекст противоречит этому смыслу. В казахском языке есть "терен" - 1) глубокий, 2) содержательный. Терен су - глубокая вода. Терен ой - глубокая мысль; терен магналы соз - слово с глубоким смыслом. Но значение "глубокий", по-моему, вторично. Слово происходит от "тер" - собирай. Терен - причастие прошедшего времени, буквально "собранное", "содержательное", "умноженное". Оно могло одинаково выступать и в значениях - "увеличенное в объеме", "расширенное в плане". Мне представляется возможным, что вначале это образование выражало именно увеличение площади (если применять его к земле, к рекам и подобным объектам). Диалектная форма тipiн (татарское), вероятно, предшествовала славянской палатализованной -- "ширина". Таким образом, считаю, что рострена могла быть старой формой глагола расширена.
"Слово" - уникальный памятник, в котором сохраняются многие тюркские лексемы в их самых первых значениях. Невидимый тюркизм - одно из главных доказательств подлинной древности "Слова о полку Игореве", в основе языка которого лежит южнорусский диалект XII века.
5.
И рече Гзак к Кончакови: "Аще его опутаеве красною девицею, ни нама будет сокольца, ни нама красны девице, то почнут наю птици бити в поле Половецком".
Рек Боян и ходы на Святославля песнотворца стараго времени Ярославля Ольгова Коганя хоти: "Тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы" - Руской земли без Игоря. Солнце светится на небесе - Игорь князь в Руской земли. Девици поют на Дунаи, вьются голоси чрез море до Киева. Игорь едет по Боричеву к святей богородици Пирогощей. Страны ради, гради весели.
(И рече Гзак к Кончакови: "Аще его опутаеве красною девицею, ни нама будет сокольца, ни нама красны девице, то почнут наю птици бити в поле Половецком".
Рекъ бо кънъ и ходына Святьславля, Ольгова коганя хоти.)
Не по замышлению бояна
Игорь бежит из плена.
...не сорокы втроскоташа - на следу Игоргве ездить Гзакъ съ Кончакомъ... Млъвитъ Гзакъ Кончакови: "Аже соколъ къ гнезду летятъ, соколича ростреляевъ своими злачеными стрелами". Рече Кончакъ ко Гзе: "Аже соколъ къ гнезду летать а ве соколца опутаева красною девицею". И рече Гзакъ Кончакови: "Аще его опутаеве красною девицею, ни нама будетъ сокольца, ни нама - красны девице, то почнуть чаю птици битит въ поле половецкомъ". Рекъ Боянъ и ходы на Сватъславля, пестворца стараго времени Ярославля, Ольгова коганя хоти...
На этих словах, по-моему, и обрывался авторский текст "Слова". Поэтому исключительно важно узнать, какой же смысл заключался в подчеркнутом выражении.
Мусин-Пушкин понимал его так: "Сказал сие Боян и о походах воспетых имъ в прежние времена князей Святослава, Ярослава и Ольга сим кончил..." Всю историю толкования этого места привести не удастся. Вот некоторые известные поправки: "Рекъ Боянъ исходъ на Святославля" (Бутков, Дубенский, Миллер) - "Сказал Боян про Святославля"... Переводчики не учли грамматическую форму имени Святослава: суффикс "ля" в данном случае указывает на принадлежность предмета или субъекта, обозначенного словом "ходына", Святославу. И кроме того подтверждает женский род этого предмета (или субъекта) и единственное число. Примеры тому в древнерусском языке: "град Святославль", но "деревня Святославля", "грады Святославли". О других толкованиях акад. А. С. Орлов говорит: "Чтение "ходына" объяснили как "година" (час) или как имя песнотворца "Рек Боян и Ходына...", но певца Ходыны нигде в "Слове" не упомянуто, трудно объяснить неожиданность его появления. Ходыну изобрел И. Е. Забелин и поддержал его В. Н. Перетц"[80]. А. И. Лященко в 1928 году предложил читать: "Рекъ Боянъ на ходы на Святъславля-песнотворецъ..."[81]. Это искусственное образование поддерживает ныне В. И. Стеллецкий. Последний переводит его так: "Молвил Боян о походах Святославовых"[82]. Мусин-Пушкин добивался такого же смысла без замены и-на, которая, кстати, ничего не прибавляет фразе кроме лишней грамматической неловкости. И получилось: "Молвил Боян о походах Святославовых, песнотворца старого времени Ярославова, коганя Олега жены..." Ни одно из имеющихся толкований, ни одна из конъектур не придает смысла этому отрывку. Причем здесь походы Святославовы, и кто этот Святослав? А. И. Лященко полагал, что имеется в виду Святослав II. В. И. Стеллецкий решительно отвергает второго и неуверенно предлагает первого (Святослава I Игоревича, отца Владимира I). Единственный агрумент в пользу этой кандидатуры - "провел большую часть времени своего княжения в походах"[83]. Святославов, которые ходили в походы, в истории Руси Х-XI-XII веков, можно найти не один десяток. Причем тогда "хоти" Олега, и почему он назван коганем? О каком песнотворце старого времени говорит Боян? Эти вопросы не сняты исследователями. Мне кажется, в авторский текст вмешалась пояснительная фраза Переписчика, она-то и внесла сумятицу. Он, несомненно, подработал этот кусок, в котором были, очевидно, термины, недоступные его пониманию. Их он "освоил", подогнал к своему словарю. Посудите сами, должен ли был П-16 вмешаться, дабы у читателя не оставалось сомнений относительно личности Бояна.
Млъвитъ Гзакъ Кончакови... Рече Кончакъ ко Гзе... И рече Гзакъ Кончакови... Рекъ Боянъ...
Структура всего куска подводит к убеждению, что некий Боян участвует в диалоге половецких ханов. Боян замешан в контексте, который рисует его отрицательной краской и сближает с половцами: Боян почему-то "ходил" на кого-то из Святославичей и жену Олега. Встретившись вновь после большого перерыва с персонажем по имени Боян, к тому же обретающимся в нeздоровой компании с Кончаком и Гзаком, П-16 счел необходимым выделить его из их среды и объяснить читателю, что Боян вовсе не соучастник ханов, а тот самый певец XI века, о котором говорится в начальной части поэмы. И он подписывает под именем "Боян" пояснительную фразу - "пестворец старого времени", и уточняет какого именно времени - "Ярославля". В списке XVI века рассматриваемый кусок мог выглядеть примерно так[84]:
Рекъ Боянъ и ходына Святъславля пестворецъ стараго времени, Ярославля. Ольгова коганя хоти...
Межстрочная приписка показывала, что П-16 пытался толковать смысл переписанной им фразы и хоть чем-нибудь помочь будущему читателю. Надо полагать, что вставка была выполнена более мелкими буквами, чтобы можно было отличить ее от авторского текста. Мусин-Пушкин не понял назначения "мелкой" записи и при переписке включил ее в основной текст, тем самым окончательно затемнив и без того темное место. Разобравшись в этой механике, мы можем попытаться узнать то, что не поняли ни псковский монах, ни ученый граф, т. е. значение авторских слов - "и ходына Святославля, Ольгова коганя хоти..."
О чем говорят Гзак с Кончаком, читателю XII века известно. Метафорический диалог "скрывает" популярный факт из истории Ольговичей: Владимир Игоревич в плену, после побега отца, женился на дочери Кончака. Ипатьевская летопись под 1187 годом сообщает: "Приде Володимеръ изъ половцевъ съ Кончаковной и створи сватбу Игорь сынови своему и венчаша и съ детятемъ". ...Итак, Кончак предлагает опутать Владимира красной девицей и тем связать Игоря родственными узами, лишив его права на месть и дальнейшие "покушения". Гзак - сторонник иных мер, он категоричен: убить Владимира ("соколича"), наказав Игоря за побег. Гзак убеждает верящего в договоры Кончака. Не та эпоха, не те нравы. Брачные союзы уже лишаются прежнего политического смысла. Опутав соколича красавицей, и ее потеряем и соколичь не станет своим, и будут соколы "наших птиц" бить в нашем поле. Тема "женитьбы" продолжается, если "ходы на" связать с тюркским словом "ходын" - 1) баба; 2) госпожа; 3) жена[85]. Боян говорил о "бабе" Святослава и о жене Олега-кагана. (В "Слове" уже употреблялась лексема "хоти" в значении "жена", "супруга". Так называет автор жену буйтура Всеволода.) Форма "ходына" еще один из гапаксов "Слова". В известных памятниках древнерусской литературы употребительна ордынская форма "катунъ", например, в "Задонщине" в речи татар: "уже намъ, брате, в земли своей не бывати, а детей своихъ не видети, а катунъ своихъ не трепати" (Список И-2). Чем же были "интересны" жены Святослава и Олега, если о них шла речь в "Слове" в связи с женитьбой Владимира Игоревича? И кто они - Святослав и Олег? Я предполагаю, что автор имел в виду отца Игоря - (Святослава) и деда (Олега). Оба они были женаты на половчанках: Святослав на дочери хана Аепы, а Олег на дочери Тугра-кана. Князь Олег Черниговский и Тьмутороканский пользовался большим влиянием в степи. Никакой другой из известных нам Олегов XI-XII веков не мог величаться тюркским титулом "каган", т. е. старший хан[86]. Если наше предположение верно, то смысл оборванной фразы будет таким: "Сказал Боян: и баба Святослава и Олега-кагана жена"... были половчанками. Но пришел ведь войной в степь сын и внук их Игорь. Разве придаст он теперь освещенное традицией значение браку своего сына, если пренебрег он прежними узами кровного родства?
, В довольно неожиданной роли выступает песнетворец старого времени. Переписчик не удивился тому, что Боян, отпевший свое уже в XI веке, высказывается по поводу событий конца XII-го, А был ли Боян в этом месте протографа? Анализируя лексику "Слова", я не раз сталкивался с тем, что П-16 при переписке путал авторское написание "къ" с "я", но только в тех случаях, когда "къ" встречалась в лексемах, значение которых ему уже было непонятно. Так появились темные слова "повелея" (из "повелекъ"), "жирня" (из "жирикъ"), "троян" (из аббревиатуры "трокънъ"). Так же могло появиться в последнем случае "боянъ" из "бокънъ"[87]. Предлагаю читать: "Рекъ бо кънъ: "и ходына Святьславля, Ольгова коганя хоти..." Это авторская расшифровка метафорической речи Гзака. Бо - частица, используемая при подобного рода обнажениях метафор. Кънъ - вероятно, написание титула кон (кан). В русском языке утвердилось произношение "хан". Не Бояну, а хану Гзаку, скорее всего, и принадлежали слова - и "баба Святослава и Олега кагана жена..." Не Боян, а хан Гзак убеждал Кончака, что и отец и дед его состояли в родственных отношениях со степью, и новый брак Ольговича ничего хорошего не обещает половцам. Уже не метафорой, а прямым текстом излагается суть происходящих событий очень важных для истории взаимоотношений Руси и Поля. ...Читая "Слово", я неоднократно убеждался - Автор знал один из тюркских языков и разбирался в наречиях. Он не стенографирует речи персонажей, но достаточно точно стилизует их: бусоврамне у него говорят на западно-кипчакском звонком диалекте, Гзак окает, как средне-азиатский тюрок: "кон" вместо "кан", "ходын" вместо "хадын", "когань" вместо "каган". Половецкая конфедерация племен не была моноязыкой, как, например, казахская после XVI-XVII веков. Языки половцев еще не утратили племенной специфики, и поэтому мы вправе ожидать в тюркских элементах "Слова" диалектное разнообразие. "Ордынский" язык XV-XVI веков был уже однообразнее. И даже если П-16 знал его обиходно, то не все авторские тюркизмы "Слова" были доступны его пониманию. Остались непонятными и "дебрь кисань" из диалекта бусоврамней, и "ходына" из речи Гзака. Автор, строя речь Гзака, в первом случае называет жену князя тюркским словом, далее - русским синонимом "хоти" из соображении стилистических. Он часто использует синонимы, дабы избежать лексического однообразия. Он пародирует произношение Гзака не случайно: киевлянам важно знать позицию "окающего" племени в конфликте 1185 года. В утраченных страницах Гзак, очевидно, высказывал эту позицию: предлагал Кончаку иную, более агрессивную систему отношений с Русью. События, последовавшие после разгрома Игоря, характеризуют Гзака резко отрицательно, с точки зрения воинской морали. Кончак предлагает: "Пойдемъ на киевьскую сторону, где суть избита братья наша и великий князь наш Бонякъ" (Ипатьевская летопись). Кончак хочет мстить Святославу за лето 1184 года и за то, что послал на него Игоря. Этот жест еще как-то согласуется со средневековым кодексом рыцарской чести. Как и то, что он поручился на поле битвы за раненого Игоря, не дал его добить. "А Кза молвяшеть: пойдемъ на Семь, где ся остале жены и дети, готовь намъ полонъ собранъ, емлемъ же городы безъ опаса". Слова неблагородной "галицы", собирающейся полететь на "уедие". Гзак, по существу, предлагает поступить так же, как Игорь в 1184 году. "И тако разделишася надвое. Кончакъ пойдя к Переяславлю и оступи городъ и бишася ту всю день... А друзии половце идоша по оной стороне къ Путивлю, Кза у силахъ тяжкихъ,- и повоевавши волости ихъ и села ихъ пожогша же и острогъ у Путивля..." (Ипатьевская летопись). Текст обрывался, по-видимому, на слове "хоти". Переписчика подвело открытое им предложение "Рекъ Боянъ..." Глагол "Рекъ" предполагает следом прямую речь. В авторском тексте П-16 следов речи Бояна не нашел". Он предположил, что она осталась в потерянных листах. Что же изрекал песнотворец? Вероятно, какую-то обобщающую мудрость в форме пословицы. Она, наверное, подводила черту под историей пленения князя бегства его из плена и предвосхищала финальную часть - встречу Игоря на Руси. И П-16 подбирает подходящую пословицу, которая как нельзя лучше описывает положение народа без князя, и князя без народа.
...Тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы.
И добавляет от себя конкретный вывод:
Руской земли безъ Игоря!
Автор, если верить содержанию всего "Слова", не мог заставить Бояна прийти к такому поразительному итогу. На этой, увы, неуклюжей "мудрости" искусственно выведенного Бояна многие исследователи строили свое отношение к Игорю. И доходили в своих обобщениях до таких, например, гипербол: "князь Игорь выделялся среди других князей, тем более, что он не ставил перед собой эгоистических задач по увеличению своего удела, а думал обо всей Русской земле!"[88]. И это сказано литературоведом, который профессионально занимался темой Игоря. Ни одного факта, свидетельствующего в пользу столь ответственного утверждения (кроме "мудрости Бояна") во внушающих доверие источниках найти невозможно. Нельзя же всерьез принимать слова Татищева о "тихости" Игоря. Академик Б. А. Рыбаков, изучивший летописные материалы, где упоминается этот князь, вынужден был сделать огорчительный вывод из своих наблюдений: "Игорь не был борцом за Русскую землю и действовал преимущественно в своих интересах"[89]. К такому заключению можно было прийти уже в XVIII веке, когда историки впервые заинтересовались этим новгород-северским князьком. Тогда бы легче было понять и авторское отношение к Игорю, и содержание "Слова", и отделить дописки П-16 от авторского текста.
Аминь!
Итак, мы предположили, что пергаментный список "Слова" дошел до Переписчика XVI века без последних страниц. И ему пришлось дописывать окончание. Он не обладает всей суммой знаний исторических и выдающимся литературным даром, которые требуются для завершения такой непростой вещи. Да ему этого и не нужно. Задача его проста-сделать переписанную повесть понятной читателю XVI века. В последней уцелевшей части "Слова" описывается побег Игоря, и этот эпизод, по мнению невольного соавтора, завершался в утерянных страницах картиной возвращения князя на родину, всенародной радостью пo случаю его избавления. Воинские повести, которых в те дни немало писалось, обычно кончаются здравицей в честь героев. И нарушать столь популярную традицию Переписчик не стал. Таким путем, на мой взгляд, сложилась фабула Дописки. Стилистически весь финал - вполне цельный, самостоятельный кусок, резко отличный от остального текста. Кажется, что все слова финала изображены заглавными буквами. То ли предвкушение окончания трудной работы наполняет ликованием последние строки? То ли представившаяся возможность самостоятельного творчества дает эмоциональный разгон перу копииста? Но очевидно одно - невероятная гремящая нота разрушает тонкую, пластичную конструкцию поэмы. Нелепая, как фанфара в финале "Концерта для струнного оркестра". Как туш и призы чемпионские марафонцу, пришедшему последним. Не мог сам автор сделать такой вывод в пользу Игоря. Он-то знает его подлинную цену. Переписчик же уверен, что литературные произведения в древности посвящались самым выдающимся деятелям Руси. Ход его мыслей вполне прочитывается - была веская причина у киевского писателя обратиться к житию Игоря. И, видимо, вскрывалась она в утерянных страницах. Возможно, там Игорь стал великим киевским князем и прославил свое имя победами над погаными. А весь предыдущий текст - лишь вступление к настоящей повести о голове русской земли..После побега Игорь, вероятно, собрал новое войско и нанес: поганым сокрушительное поражение. И это логично, ибо стоило ли браться за перо для того только, чтобы отметить неудачу какого-то князя!- полагает П-16. Так, по-моему, Игорь стал головой русской земли. Весь последующий текст развивает тему головы.
Солнце светится на небесе - Игорь князь въ Руской земли. Девици поють на Дунай, вьются голоси чрезт" море до Кiева. Игорь идетъ по Боричеву къ Святой Богеродици Пирогощей.
Давно исследователи стараются понять, почему Игорь, вопреки летописным сведениям, едет из плена в Киев. а не в Новгород-Северск. Но если учесть, что из текста "Слова" не явствует его Новгород-Северская "прописка" и Святослав киевский называет Игоря и Всеволода "о моя сыновчя", термином, вышедшим к XVI веку из употребления (сыновец - племянник, двоюродный брат) и отчество у Игоря - Святославич, то нетрудно решить, в каких отношениях состоит "юный" Игорь с великим князем, и где дом его отчий. В Киеве. И после побега куда стопы свои направит блудный сын? В Киев, к отню злату столу. А других источников по Игорю, как я предполагаю. Переписчик попросту не знал, ориентировался исключительно на те данные, что сумел почерпнуть из "Слова". Проверять свою версию анализом летописной литературы он не счел нужным: отношение к "Слову" у него было не такое как у нас. Он выполнял работу не исследовательскую. По нему - лишь бы складно. Но указав путь следования Игоря к Киеву, он допускает очень любопытную неточность. По Воричеву взвозу проходит дорога, ведущая не из Поля, а из глубин Руси Пешему Игорю надо было обогнуть Киев, дав огромный круг, чтобы вступить на Боричев взвоз.
Страны ради, гради весели.
Формально строка совершенна. Гремящая аллитерация с открытым гласным (ра-ра-ра), маршевый ритм - создают музыкальный подтекст, соответствующий праздничному смыслу лексической композиции. Великолепная стилизация. ...Изъявление радости, как говорилось - традиционная деталь сюжета летописной повести, если речь идет о победе или избавлении. В Ипатьевской летописи: "Се же избавление створи господь въ пятокъ въ вечеръ. И иде пеш 11 денъ до города Донця, и оттоле иде во свои Новъгородъ и обрадовашася ему. Из Новъгорода иде ко брату Ярославу къ Чернигову, помощи прося на Посемье. Ярославъ же обрадовался ему и помощь ему да(ти) обеща... Игорь же оттоле еха ко Киеву къ великому князю Святославу и радъ бысть ему Святославъ, такъ же и Рюрикъ, сватъ его". Этими словами кончается летописная повесть. Отметим, что ни о каком молении не упомянуто: Игорь озабочен насущными делами. Фактическая сторона летописной информации не вызывает сомнений. Маршрут его логичен и оправдан: Поле - Донецк - Новгород-Северск - Чернигов - Киев. Единственно в чем может упрекнуть летописца строгий историк - в христианской жалостливости. Хронист-монах за событиями не видит того идейного смысла, который явлен Автору. Он по-христиански порицает Игоря за разбой в Переяславском княжестве более, чем за опрометчивый поход его в Степь. Недаром в горьком монологе у Каялы Игорь вспоминает свое избиение "христиан". И вот теперь бог покарал его. Половцы, по мнению летописца, бич божий, наказующий Игоря за rpexи его прежние. Но в муках грешник очистил душу и исцеленным возвращается на родину, прощенный богом. И рады ему жители Новгород-Северского за то, что вернулся сам, оставив в чужой земле тысячи их сынов братьев и отцов. И рад двоюродный брат Ярослав черниговский (погиб воевода Ольстин Олексич и весь полк его). И рад Святослав Всеволодич и сват его Рюрик (им пришлось по вине Игоря еще раз встретиться с Кончаком у Переяславля и считать плененных и казненных половцами людей русских, не говоря уже о том, что Игорь сорвал их далеко идущие замыслы). Когда Святослав узнал от купцов о разгроме и пленении Игоря, он будто бы сказал: "Да како золъ ми бяшетм на Игоря, тако ныне жалую болми по Игоре, брате моемъ". Святослав при встрече с обесславленным, несчастным князем мог проявить жалостливую радость сильного. Иного неудачник Игорь и не достоин. Последнюю попытку выбиться в "великие" он использовал, и другой возможности ему более не представится. И при всей доброте, проявленной к Игорю, летописец не может заставить ликовать всю Русь по случаю возвращения Игоря ("Голова Руси" бьется у чужих порогов, вымаливая крохи помощи). Чувства, описанные в летописи, не общенародные, а частные, родственные. "Страны ради, гради весели" - мог утверждать человек, незнакомый со всей этой историей. Лаврентьевская летопись и вовсе "безрадостна". Ее сообщение кончается сухо и деловито: "И по малыхъ днехъ ускочи Игорь князь у половець. Не оставить господь праведного въ руку грешничю, очи бо господни но боящаяся его, а уши въ молитву ихъ. Гониша бо по немъ и не обретоша". Постскриптум: Радость, обобщенная, общехристианская, была уже знакома книжнику XVI века. Это возвышенное чувство испытано Русью, сбросившей трехсотлетнее иго. И выражение в литературе такой радости становится привычным настолько, что, переписывая поэму, повествующую о поражении, книжник заканчивает ее бравурными фразами, более подходящими к победным сводкам.
"Слово" начиналось славой князьям XI века, старому Ярославу, храброму Мстиславу и др. Тем, кто объединял, собирал Русь. Им автор противопоставляет некоторых старых и нынешних князей, несущих розно родную землю. И этим князьям не песнь его, а обличение. Зачинщиком распрей автор считает Владимира Мономаха. Он проводит линию "от старого Владимира до нынешнего Игоря". Исследователи увидели в этом соседстве оппозицию. Переписчик же и вовсе решил, что автор хочет воспеть нынешних князей, также как Боян - прежних. Он использовал зачин как предлог для кольцевой композиции и появляются в финальной части обобщающие формулы:
Певше песнь старымъ княземъ, а по томъ молодымъ пети - Слава Игорю Святъславлича, буи-тур Всеволоде (Владимiру Игоревичу!) Здрави князи и дружина: побарая за христьяны на поганыя плъки!
Боян пел славу старому Ярославу, храброму Мстиславу, красному Роману Мстиславичу понятно почему. Но почему теперь должна возноситься слава этим "молодым"? Неуместность подобной здравицы очевидна. ...Впервые в тексте появляются "Христианы", причем в написании позднем, не ранее XV-XVI веков. В эпоху "Слова" в ходу иная форма - "крестьяне" ("кристиане"). И только, когда старое произношение наполнилось иным содержанием - земледелец, утверждается единственная - христиане. И, наконец, последний аккорд финала. Блик странного света, на миг вырвавший из темноты , истинный лик писателя-Переписчика. Строка выдает его настоящее отношение к идее княжеской славы, которая добывалась дорогой ценой. Он мог лишь догадываться о будущих победах Игоря, но он твердо знал уже, что одно его мероприятие закончилось трагически. В княжеских сварах гибли люди и во времена Переписчика. Он давно размножает рукописи, в которых князья добывают себе честь и хвалу, принося в жертву многие тысячи крестьянских жизней. И как бы не вставал он на цыпочки, выкрикивая славу неведомым князьям - Игорю и Всеволоду, забыть только что переписанные им строки, живописующие кровавую участь дружины их - он не мог. ...Чръна земля подъ копыты костьми была посеяна, а кровiю польяна... ...ту кроваваго вина недоста, ту пиръ закончаша храбрiи Русичи - сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую... ...а Игорева храбраго плъку не кресити... "Слово" переписывалось для продажи какому-нибудь владетельному лицу. Возможно, князю. И Переписчик был ограничен в выражениях чувств своих. Он скрывает под ворохом крашеных лепестков славословия блестящий, горький шип. Термин "аминь", заключая каждую молитву, каждый церковный текст и многие произведения героического жанра, приобретает в народном языке предметное значение - конец[90]. Народная семантика тонко обыграна Переписчиком. ...Мусин-Пушкин расчленил последнюю фразу "Слова о полку Игореве" так: "Княземъ слава а дружине! Аминь". И перевел: "князьям слава и дружине! Конец". Эта разбивка и перевод приняты всеми следующими переводчиками. В предисловии к своему изданию Мусин-Пушкин писал: "Остались еще некоторые места невразумительными, то и просит (переводчик) всех благонамеренных читателей сообщить ему свои примечания для объяснения сего древнего отрывка Российской словесности". До сих пор "благонамеренные читатели" признают, что противительный союз "а" здесь употреблен автором в значении сочинительного - "и".
В "Слове" четко разделяются эти два союза. ...А Игорь Князь поскочи горностаемъ къ тростiю и белымъ гоголемъ на воду. Въвръжеся на бръзъ комонь и скочи съ него босымъ влъкомъ и потече къ лугу Донца и полете соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку и обеду и ужине... И т. п. Нет ни одного случая применения "а" в качестве союза "и", да и зачем, если оба союза полноправно участвуют в грамматике "Слова". ...не мало ти величия, а Кончаку нелюбия, а Руской земли веселиа. ...Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше... и т. п. Но мы договорились, что заключение написано другим человеком, в другое время. Может быть, в языке Переписчика "а" употреблялся вместо "и"? Вот примеры из финала: ...Певше песнь старымъ Княземъ, а по томъ молодымъ пета... ...Здрави князи и дружина... Как видим и здесь оба союза выступают в традиционных для русского языка значениях. Нет никаких грамматических и исторических основании подозревать, что писатель вдруг применяет союз "а" в качестве сочинительного, противореча грамматике всего текста. В "Слове" союз "и" встречается в 88 случаях, "а" - в 55. Н. М. Дылевский отмечает с полной серьезностью этот удивительный факт: "В одном случае союз "а" встречается в соединительном значении: "Княземъ слава а дружине"[91]. Одно то, что он признает возможность такого невероятного, необъяснимого нарушения, делает несерьезным название его статьи. Он даже не пытается найти хоть какое-то объяснение подозрительно одинокому "а" или объявить розыск прецедентов в истории древнерусской письменности. Просто констатирует наличие - и все. Почему не признают знаменитое "а" противительным союзом? Потому, что получается фраза шокирующая: "Князьям - слава, а дружине - аминь!" Не укладывается это в сознании мудрых ученых. Позволить себе такое! Закончить дерзостью великое произведение, гордость славянской литературы!.. Невозможно! Пусть лучше это треклятое "а" превратится в "и". ...Фемиде завязывали глаза, дабы взор ее не отвлекался на созерцание многочисленных истин. Ибо Истина - одна, в сердце твоем. И только она подскажет тебе нужное решение. Эту Истину сейчас называют убежденностью. Или более точным термином - предубежденностью. Великое произведение должно быть во всем строгим и последовательным. Никаких тебе отклонений в стороны: не до шуток. И уничтожают таким прочтением одну из самых гениальных строк мировой поэзии, Сверкнув случайно из-под пера рядового монаха и не мечтавшего о литературной славе, она по достоинству стала печальным алмазом в жестяном венце златого слова славянской письменности. Веками, тысячелетиями скачут лихие воины "аки серые волци в поле, ищущи себе чести а князю славы".
Слава Игорю Святъславлича! Буйтур Всеволоде! (Владiмиру Игоревичу!) Здрави князи и дружина, побарая за христъяны на поганыя плъки! Княземъ - слава, а дружине - аминь...
Автор "Задонщины" имел перед собой полный экземпляр "Слова". И мы вправе предположить, что отблеск подлинного финала отразился в завершающих словах "Задонщины". "Слово о великом князе Дмитрии Ивановиче" посвящено замечательной победе объединенных сил восточных славян и их союзников литовцев над ханом Мамаем. Эта победа вдохнула уверенность в Русь: впервые почувствовала она, что сокрушить силу татарскую можно. Казалось бы, здесь место здравице и славе великому Дмитрию Донскому и его сподвижникам действительно "побаравшим за христиан" поганые полки. Дмитрий Донской, великий князь, заслужил право называться головой русской земли, солнцем на небесах ее, право быть воспетым странами и городами. И уж такой литой строкой - "страны рады, грады весели", если бы она значилась в "Слове", автор "Задонщины", надо полагать, не преминул бы воспользоваться. Во всем послушно следуя поэтике великого образца, Софоний, надо полагать, придал бы достойное значение в своем труде и апофеозному финалу, который более подходит к "Задонщине", чем к "Слову". Но этого не случилось, вероятней всего потому, что в том экземпляре "Слова" заключительные строки несли другое, несравненно более грустное содержание. Заканчивалось "Слово" не здравицей, а монологом Игоря, в котором он подводил печальный итог своей деятельности. И слушателем его единственным был Овлур. Маршрут побега пролегал мимо поля несчастной битвы и горестные воспоминания заставили князя произнести прочувственно те слова, ради которых и писалось, наверное, "Слово о полку Игореве". Лучшие строки поэмы, И эмоциональное воздействие их так сильно, что автор "Задонщины", перелагая на свой материал, - создает самую художественную, самую волнующую часть "Задонщины", в которой живет свет истинной, драматической правды. Поразительно - повесть о великой победе русского народа кончается не здравицей, не славой, а печалью. Монолог Дмитрия Донского после битвы: "И князь великий Дмитрий Иванович говорит: Братья и бояре, князья молодые! Вам, братья, место суда между Доном и Днепром на поле Куликовом, на речке Непрядве; положили вы головы за русскую землю и за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в этом веке и в будущем. Пойдем, брат, князь Владимир Андреевич, в свою залесскую землю и сядем брат на своем княжении. Чести мы, брат, добыли и славного имени. Богу нашему слава". (Перевод). Сколько достоинства и скромности в словах Освободителя Родины. Мягко, ненавязчиво оттенена мысль о бескорыстности его служения: не за великий престол, не за право быть самодержцем - эта битва. Я предполагаю, что в покаянном монологе Игоря говорилось все то, что скрывалось прежде в намеках Бояна. И, наверное, были там слова: "Простите мя, братья..."
Уважаемый читатель, надеюсь: если ты прочитал всё это, тебе будет многоё понятно в моём переводе. А книга О. Сулейменова "Аз и Я" очень достойная вещь - рекомендую всем. Ссылка на страничку есть в отзывах.