Аннотация: Вам страшно? Спасибо, я старался! Ну, а что вы хотели? И это нас тоже ждет. =)))) Нормальную аннотацию сделаю как закончу вторую часть романа.
Очищение.
Фантастический роман.
Часть первая.
Пролог.
"Когда они пришли за мной, я уже все знал. Знал я и то, что будет со мной дальше. Это не дар предвидения это просто общеизвестные вещи. С такими как я не церемонятся. Для таких как я нет защиты в этом мире.
Они были вежливы. Они всегда вежливы. Но не, потому что они такие культурные. Нет. За этой вежливостью они скрывают свой страх предомной. Этой вежливостью они словно умасливают меня. Меня и таких как я. Все эти их "Будьте добры, оденьтесь", "Пожалуйста, возьмите с собой только самое необходимое в дорогу", "Поверьте, по месту прибытия у вас все будет" - сплошная показуха. Дай им волю они бы вошли в квартиру поставили меня на колени и пустили пулю в затылок. Но кто-то не дает им так просто решить проблему со мной. Кто-то очень хочет, чтобы все было красиво, вежливо, показушно. Не даром меня снимал оператор на свою миниатюрную цифровую камеру. Не для себя он делал запись. Не для архива. А чтобы потом показать "цивилизованному миру" как они вежливо и красиво уводят людей на тот свет.
Мне бы взбрыкнуть... Упереться ногами... закричать в конце концов! Но я тупо выполняю их указания. В сумку кладу трусы, носки, майки. Зубную щетку, мыло, полотенца. Из книг беру только "Демиурга". Кого-то спасает Библия. Меня вот спасает он. Они видят запрещенную книгу, но ничего не говорят. Только оператор наводит на нее свою видеокамеру, словно потом кому-то будет говорить: "Смотрите! Он и запрещенные книги почитывает. Туда ему и дорога!"
Сумка собрана, я одет, и тот, кто командовал моим задержанием, вежливо предлагает мне позвонить друзьям или родственникам, сказать им, чтобы не волновались. Но я не буду звонить. Пусть волнуются. Хотя кто обо мне будет волноваться? Жена, которая сбежала от меня, только услышав о моем диагнозе? Моя дочь семи лет отроду запуганная матерью, что я чуть ли не прокаженный? Да она в комнату убегала в последние дни, только завидев меня. И, кажется, была счастлива, избавится от отца, стоящего одной ногой в могиле. Будет ли она меня вспоминать или детский разум сотрет мое лицо из памяти как страшный сон?
Друзья... Друзей у меня и так было не много. А когда меня лишили карточки, так и вообще не осталось. Когда они слышали мой голос в трубке, то немедленно клали ее и обрывали связь. Даже моя школьная подруга, узнав, в какой я беде сказала только: "Держись. И, пожалуйста, мне больше не звони".
Так кому мне звонить? Кого успокаивать?
Я не отвечая "вежливому" иду к двери и выхожу из квартиры. Закрываю ее на ключ, наблюдаю, как квартиру опечатывают. Слушаю невнятное бормотание одного из автоматчиков. Мол, квартира до моего возвращения останется нетронутой. Я даже не скрываю улыбки. "Оттуда" еще никто не вернулся.
Спускаемся на лифте. Первыми из него выходит автоматчик и отодвигает в сторону рукой старушку с собачкой на поводке. Собачонка, дворняга можно сказать, видя, что ее хозяйку так бесцеремонно убирают с моего пути, заливается лаем и старается укусить бойца за высокие шнурованные ботинки. Ну и получает носком ботинка в оскаленную мордочку. Выходя следом, я вижу бледную бабушку и визжащую собачку, рвущуюся с поводка на лестницу. Старушка молчит. Боится. Наверное, правильно делает, что боится. "Чистильщикам" все равно кто перед ними, когда они ведут "желтого". "Дорогу!" - рычит на старушку второй автоматчик. Оператор предусмотрительно не поднимает камеру на эту сцену. "Будьте добры, следуйте на выход" - говорит мне старший "чистильщиков" и я начинаю спускаться по последним ступенькам.
А на улице... На улице невероятное, ослепительное, июньское глубокое небо. Ломит немного глаза после темного подъезда. Я вдыхаю прохладный аромат влажной травы и начинаю понимать, что очень может статься все это... все это последние хорошие впечатления от уходящей медленно, но неостановимо, в небытие моей никчемной жизни.
В машину меня сажают в закрытый кузов. Автоматчик, извиняясь и говоря, что так положено, одевает мне на левое запястье наручник, а второе кольцо защелкивает на поручне тянущемся вдоль борта. Я все понимаю и ничего не говорю в ответ. Так положено. Теперь вся моя недолгая жизнь будет регламентирована этими словами. "Так положено".
Машина плавно трогается с места, и мы едем в неизвестность".
Глава первая.
- Падре, - Каким-то гнусаво скучным голосом протянул мальчик, боясь отойти от дверей: - барон просит вас пожаловать на ужин к нему.
Отец Марк недовольно оторвался от чтения тревожного послания своего друга и внимательно и даже чуть строго посмотрел на маленького служку барона. Он не любил когда его отвлекали.
Вид мальчишки не радовал ничуть. Служка был одет в серо-грязное рубище, короткие его штаны чуть закрывали колени и, видя потертости и дыры на них, отец Марк только грустно покачал головой. Владетельный барон не спешил тратить деньги на приличный вид своих слуг, зато он всегда был готов осыпать подарками любовниц и приятелей по охоте.
- Питер, ты же в дом Господа пришел, - сокрушался священник и, качая головой, спросил: - Ты моешь ноги вообще? По колени вымазан непонятно чем. И почему ты не носишь обувь, которую купила тебе мать? Я же видел в воскресенье ты приходил в отличных башмаках. Почему сейчас ты опять босой?
Мальчишка, скуксившись, странно покосился на книги, расставленные по сундукам для удобства отца Марка, и даже не соизволил ответить. Хотя, по большому счету, ответ пастору был и не нужен. Скупостью в их славном городке отличался не только владетельный барон. Скорее мать как всегда, как и другие матери в их городе посчитала, что иметь сыну ботинки на каждый день да еще в такое жаркое лето - расточительная роскошь.
- Ну, веди меня, - вздохнул отец Марк и, поднявшись, спрятал письмо в рукав.
Следом за выскочившим из каморки мальчишкой, святой отец вышел и, прикрыв за собой дверь, троекратно перекрестился, кланяясь в сторону распятого Спасителя над алтарем.
Отец Марк никогда не задумывался о том, что его поклоны да странного неуклюжи. Он словно чуть переламывался в пояснице, даже не склоняя голову. Будто соломина надломленная в трех пальцах одной руки. Эти поклоны не раз и не два удивляли прихожан видевших в подобном странную болезненность. То ли спина у святого отца была больна, то ли еще что.
Сухощавый священник с первого своего появления в этом городе вызывал нездоровый интерес к себе. Поговаривали что будто бы он бывший военный. Но этим разве кого удивишь? Немало вояк искалеченных или просто утративших здоровье прибивалось к церкви. А некоторые из них даже достигали определенных высот в своей службе Всевышнему. Странное в этом бледном человеке было даже не он сам, а его непонятное, даже больше, неприемлемое отношение и терпимость к тем, кого провинциальное общество едва-едва переносило. Казалось, для отца Марка не было никакой разницы между уличной девкой и добропорядочной женщиной. Между бандитом с большой дороги и почтенным горожанином. Между бродягой и самим бароном фон Эних. Ко всем священник относился уважительно, не позволяя проявлять к кому бы то ни было надменность или тем паче лебезить перед кем-либо. Может за подобный честный и ровный нрав, он так и полюбился через некоторое время горожанам, не смотря на все свои странности столичного человека?
Покинув церковь, оставив ее на попечение нескольких прихожанок и служек, что дневали и ночевали бывало в доме Господнем, отец Марк неспешным ровным шагом направился за мальчиком. А тот, стервец быстроногий, уже в нетерпеливом ожидании топтался в конце сероватой сумрачной улицы. И будто укоризненно глядел на нерасторопного пастора.
Посматривая себе под ноги, боясь наступить в лошадиные "подарки", Отец Марк думал только об одном в тот момент: он в который раз сухо признавался себе, что совершил величайшую ошибку, согласившись взять этот приход. Надо было ему все-таки оставаться при кардинале Люмани. Надо было игнорировать завистников и клеветников. Нельзя было бросать карьеру ради удовлетворения собственного эго. Он хотел служить Богу там где труднее всего, но, видя эту серость вокруг и унылость граждан их забытого Создателем города, отец Марк невольно вздыхал и думал, что вместо трудностей ему досталась просто нудность... Хотя может это и есть самый тяжелый труд? Каждый день и каждый час поддерживать людей в их унылой и абсолютно бесперспективной жизни.
А жизнь в этом провинциальном городке действительно не сулила ничего сверхвыдающегося. В этом сером, как воды недалекого моря, городе все было тусклым. Даже души людей. Здесь почти не было богатого сословия, но так же и откровенной бедноты было все-таки поменьше, чем в иных городах королевства. Здесь не было тех благ столицы с ее яркими почти карнавальными красками улиц, но и пороков большого города почти не наблюдалось. И уж точно ночные грабежи или убийства было делом невероятно редким. Каждое такое событие превращалось в повод для очень долгих обсуждений. А пострадавший в позапрошлом году от грабежа хозяин конюшен так и продолжал удивлять в единственной таверне города слушателей своим рассказом о том событии. Рассказ обрастал подробностями... грабителей становилось все больше и больше. И это не смотря на то, что все знали - глупого лихого человечка схватили еще в тот же день и, по решению городского суда, к ночи он уже висел раскачиваемый ветром на торговой площади.
Ничем не мог похвастаться этот провинциальный городок. Ничего в нем не было такого, чтобы стать центром окрестной торговли. Даже речной порт, суда, идущие по реке миновали не останавливаясь. Что бы этот город прославился по стране, его следовало бы просто снести. Тогда бы может и возник к нему интерес: А зачем это было сделано? А так он продолжал свое серое, унылое существование ничем и никому не интересный. И это не смотря на то, что земля города принадлежала владетельному барону фон Эниху. Человеку неординарному, яркому и точно не скучному. Говорят, что хозяин красит свою землю, но видно барон этой поговорки не слышал или не воспринимал ее серьезно.
Дом барона был освещен в отличие от других строений на этой не самой бедной улице. В городе, где матери экономили на обуви для детей, скупость стала приметой местного жителя. Когда еще два года назад, полный планов и желаний, отец Марк приехал в этот город и возглавил приход, он страстно убеждал жителей после проповедей, что надо напрячься всем и сделать освещение хотя бы центральных улиц. На что горожане резонно замечали: они и раньше так жили и впредь будут. А жечь дорогое масло в уличных светильниках это удел богатеев из столицы. Из всех прихожан только барон фон Эних вполне оценил идею вечерней и ночной освещенности и, слава Спасителю, подавал пример... Правда, надо сказать, никто этому примеру еще не следовал, но главное было начато. Освещенный в сумерках въезд во двор баронского дома манил к себе. Заставлял задерживаться случайных прохожих. И они останавливались и дивились расточительности владетельного дворянина. Хорошо, что барон, в отличие от самого отца Марка, плевал смачно и с чувством на мнение толпы, окружающих, да и по большому счету на мнение короля.
...Мальчишка, дождавшись пока пастор приблизится, громко постучал в ворота и чуть подпрыгнул, когда открылось небольшое окошко, и недовольный голос стражника поинтересовался, кто стучится в такую темень. Узнав служку, стражник открыл ворота и пропустил отца Марка вслед за юрким мальчиком.
На замощенном дворе, в свете костров, возились с баронской каретой два прихожанина отца Марка и, заметив его сутану, они немедленно склонились в поклоне. Сдержанно, чуть кивнув, отец Марк, не задерживаясь, проследовал на огромное крыльцо баронского дома, где его уже встречал лакей с вычурным канделябром на пять свечей в правой руке. Левой лакей раскрыл дверь перед отцом Марком и, пропустив вперед гостя, зашел следом и сам.
Дом барона отец Марк знал давно и досконально. Сколько времени здесь было им проведено в чтении редких книг, собранных еще отцом нынешнего барона. Сколько часов он потратил, чтобы привить дочери хозяина дома знание закона Божьего и принципы доброй христианки. Из всех домочадцев, пожалуй, не нашлось бы ни одного, кто относился бы к отцу Марку без симпатии. Даже лакеи всегда были рады услужить ему, хотя он с ними вел себя сдержанно и довольно холодно.
- Приветствую, отец Марк. - Воскликнул хозяин дома, входя в холл и дружески беря под руку священника. - На ужин у нас скромная пища сегодня. И я бы постеснялся приглашать вас разделить со мной трапезу... Но я знаю, что вы получили наконец-то письмо из монастыря от вашего друга... И потому сами понимаете...
Отец Марк кивнул, ясно понимая довольно сбивчивую речь барона. Барон нервничал. Барон очень редко выказывал страх. Но озабоченность, проступающая последние дни на его лице была сродни именно ему. Скрытому, очень глубоко скрытому испугу.
Ужин оказался действительно скромным. Подали утку с баклажанами. Второй сменой подали холодное отварное мясо даже без гарнира и лишь залитое кисло-сладким соусом. Помимо этого, как обычно, было подано холодное вино и нарезанные, присыпанные сахарной пудрой, яблоки к нему.
Когда голод был утолен, а все формальности высказаны от погоды до слухов о разврате, царящем при дворе Его Величества, барон смог, наконец, спросить своего гостя:
- Марк, я хочу знать насколько все серьезно и к чему нам готовиться? Я, как вы понимаете, не о себе думаю. У меня дочь... Единственный ребенок, подаренный мне моей покойной супругой.
Священник не обращал внимания на то, что барон наедине позволял обращаться к нему так запросто. Он и к себе требовал подобного же. Только вот отец Марк никак не мог себя заставить исполнять требование. Воспитание, а может нечто другое, не позволяло ему обращаться к барону иначе как по титулу.
- Барон, я бы на вашем месте забрал бы дочь, пару слуг, с десяток стражей и переехал бы в ваш замок на озере. Стражников лучше из наемников возьмите, у которых нет ни родственников здесь, ни особых друзей. Там в замке вам надо будет запастись провиантом минимум на полгода... запереть замковые ворота и поднять мост. Это все что я могу вам посоветовать.
- Все настолько плохо? - горестно спросил барон скорее с надеждой, что священник разубедит его и все сказанное им - лишь пустая предосторожность.
Вместо ответа отец Марк кивнул и отпил из серебряного кубка большой глоток вина. Не только барон испытывал здоровый страх перед грядущим, но и он, слуга Божий, не верил, что их минует чаша сия.
- А вы? - Спросил и вскинул брови барон. Когда он так морщил лоб, лицо его приобретало забавное выражение. Но священник даже не улыбнулся. Он серьезно воспринял вопрос и ответил как есть.
- Я останусь в городе... у меня будет много работы. Если бы ваша милость оставила мне пару стражников для личной и церковной сохранности, я был бы вам очень признателен.
Барон пожал плечами и сказал:
- Оставлю. Конечно оставлю... И не двух... Думаю вызову сюда еще из тех, кто сейчас в походе с моим братом. Надо будет защищать город от этой беды и все что с ней придет.
- Разумное решение, ваша милость. Мой друг из монастыря пишет, что пришлет своих братьев помогать в ритуалах и самих похоронах. Да и успокоение страждущим понадобится в полной мере. Кто как не затворники смогут убедить людей в том, что все это суть кара Господня за грехи наши, и которую мы должны стойко перенести...
- Вранье... - резковато сказал барон, нисколько не страшась, что отец Марк может донести на него епископу. - Все эти басни про кару господню - вранье.
Владетельный дворянин поднялся и, пройдя за спину отцу Марку, склонился к самому его уху:
- Вы ведь знаете что это вранье. Вы ведь знаете, чьих рук это дело? Скажите мне, Марк. Я клянусь Пресвятой Девой Марией никогда и никому не скажу. Но... я должен знать.
Отцу Марку нечего было сказать барону и он просто молчал, глядя на тарелки перед собой. Барон выпрямился и сказал уверенно:
- Если бы в Церкви не было таких как вы, Марк, я бы подумал, что сама церковь виновата в этом зле. Я ведь не деревенский дурачок. Да и вы дворянин, получивший отличное образование в столице. Мы с вами умеем складывать факты и делать выводы.
Отец Марк поднялся и повернулся к барону. Они стояли, разглядывая друг друга с таким интересом, словно впервые встретились и позабыли все манеры.
- Что вы себе позволяете... - довольно грубо и не пытаясь смягчить свой тон или слова, сказал отец Марк.
- А что позволяют себе ваши святые братья, кричащие на каждом углу, что это зло послано в наказание за королевские грехи!? - Так же жестко спросил барон.
Они быть может и наговорили бы друг другу глупостей и им было потом стыдно, но вошедшая в зал дочь барона поздоровалась с ними и оба напуганных мужчины опомнились.
- Ингрид, - обратился барон к дочери, - мы с отцом Марком обсуждаем мужские дела и мне не хотелось бы, чтобы ты присутствовала здесь. Ты все поняла, дочь?
Девочка, совсем еще девочка, но уже чуть не выданная замуж за городского судью опешила слегка от резкого тона своего обычно мягкого отца и послушно вышла прочь, даже не попрощавшись. Чудесная девушка, по мнению пастора, не заслужила такой неприкрытой ничем грубости.
- Успокойтесь, барон. - Не сказал, а потребовал отец Марк.
Барон посмотрел на него со странным удивлением и резкими шагами вернулся на свое место за столом.
- Садитесь, Марк. Садитесь, не стойте столбом. Я вам сказал что думаю. Уважайте хотя бы, что я честен с вами. - Когда отец Марк сел снова на стул, барон продолжил: - Я дам вам стражу. Дам вам своих воинов и своих слуг... Которых с собой не возьму, как вы понимаете. Будете использовать их по своему усмотрению. Мой дом в городе тоже будет в вашем полном распоряжении. Это настоящая крепость. В случае резни вы здесь сможете продержаться до подхода королевской стражи. Я хоть и отремонтировал вашу церковь, но не думаю, что она выдержит натиск толпы. Завтра пошлю людей копать ямы для погребения. Я хочу уехать, четко зная, что сделал все, чтобы вам помочь...
- Спасибо, барон. - Искренне поблагодарил отец Марк. - Святая Дева Мария не забудет этого и вам воздастся за помощь вашу.
Криво усмехнувшись, барон покачал головой. Он ничего не сказал, но было понятно, что на воздаяние он мало рассчитывает.
Когда отец Марк вышел на слабо освещенный кострами двор, была уже глубокая ночь. Мастеровые все так же возились с каретой, готовя ее к дальней дороге. Стражник лениво зевая грелся у костра. А в освещенных окнах покоев юной баронессы были видны силуэты двигающихся людей. У девочки был плохой сон. Она часто просыпалась посреди ночи и служанкам приходилось отпаивать ее настоем на травах, чтобы та быстрее забывала страшные сны и, успокоившись, усыпала снова. Глядя на окна баронессы, отец Марк про себя помолился, чтобы барону удалось спасти это чудное создание. Которое конечно погибнет, как и все они... если ее отец будет медлить.
Покидая двор барона, священник странно упрекнул себя в том, что не рассказал своему, можно сказать другу, об истинном содержании письма. И отделался лишь легкими намеками, как следует себя вести дальше. А ведь им обоим умеющим делать выводы... Им было бы о чем проговорить до самого утра. Нет, не виновата Церковь в распространении этого тяжелейшего зла... Да, она пользовалась этим злом и горем, чтобы решить свои текущие разногласия с королем. Надавить на него... Но Суть письма была в другом. В том, что зло не "возможно" скоро придет в их город... а что оно уже здесь. Среди тех, кто мирно спит в своих серых домишках. Среди тех, кто несет службу на городских воротах, среди тех, кто сегодня посещал торговую площадь. Это зло уже может и в самом отце Марке. И если это так, то не долго осталось пастору. Эта Тьма забирает быстро. Слишком быстро. Слишком стремительно. Не давая никому опомниться и даже что-либо сделать.
2.
- Питер, вылезай! - прошипела Ингрид и, свесившись с края кровати, и чуть не скатилась на толстую медвежью шкуру, расстеленную на полу. Упираясь рукой, она смогла оттолкнуться и снова забралась на кровать, наблюдая, как мальчик тихо что-то шепча, выбирается из-под кровати. Полностью выскользнув, он уселся по-турецки на шкуре и нагловато кивнув, сказал:
- Я же тебе говорил не ори...
- А ты не щекотись! - заявила Ингрид, выскакивая из-под покрывала. Она обошла мальчика и подошла к раскрытому окну, что-то с любопытством высматривая в освещенном кострами дворе. Мальчик не отрывал он нее взгляда, в мыслях сравнивая девушку в ее ночной рубашке с привидениями, о которых он знал из рассказов старших приятелей. Но Ингрид даже в его богатой фантазии не могла превратиться окончательно в пугающего призрака. Питер притворно вздохнул и одним движением поднялся на ноги. Прошлепал босыми ногами к девушке и, встав рядом, тоже выглянул в окно.
- Только попробуй снова щекотать! - грозно предупредила его девушка.
- Больно оно мне надо. Сама же начала.
- И я кстати победила. - Заявила девушка. - Я дольше тебя терпела!
- Зато я так не визжал! - сказал Питер и еле увернулся от легкого удара по затылку. Он возмущенно занес руку в ответ, но, видя любопытную улыбку Ингрид, опомнился. Насупившись, он отвернулся от девушки и стал принципиально смотреть в окно.
- Как ты собираешься проскочить? - поинтересовалась девушка, с сомнением глядя на мастеровых возле кареты. - Заметят - плетей дадут.
- В первый раз что ли. - Флегматично сказал мальчик, но в душе похолодел. Получить плетей это точно потом неделю отлеживаться и бояться на улицу выйти. Насмешки приятелей да щипание подживающих следов от ударов - не самые лучшие ощущения. Он уже их испытывал и больше ему повторять не хотелось.
- Нет уж. - Категорично заявила девушка и добавила: - Мне и за прошлый раз стыдно.
- А что делать? - полувозмущенно спросил мальчик: - У тебя под кроватью ночевать? Знаешь, какая там пылюка? Дышать невозможно. Я думал задохнусь пока эти тетки тут бегали... Кстати, что они тебе за отраву дают?
- Я не знаю. - Честно ответила Ингрид и, пожав плечами, смущенно улыбнулась. - Только после нее жутко спать хочется.
- Прикольно! - сказал мальчик, что-то задумав. - А ты мне можешь это дать?
- Тебе зачем? - С подозрением спросила девушка.
- Повару подолью. Что бы проспал завтрак. Если меня плетками отходили за то, что опоздал утром, то может и ему перепадет?
- Нееее. - протянула Ингрид и даже отмахнулась своей ладошкой: - Ты чего? Мой отец его обожает! Иногда мне кажется даже больше чем свою новую эту... Во всяком случае от новой он в любой момент отказаться может, а от повара нет. Повар даже с нами завтра поедет.
- Так вы все-таки уезжаете? - обиженным тоном спросил мальчик.
- Да я бы не поехала. - Заявила Ингрид, снова пожимая острыми плечиками. - Там такая скука! Ты бы знал... Отец только на охоту ходит да напивается с друзьями. А я там одна с Хельмой. На второй - третий день мне уже так тоскливо становится, что я даже вышивать сажусь сама без понуканий. Делать все равно нечего. Хельма - старая карга, вечно спит. А когда не спит все поучает, рассказывая какой хорошей девочкой была моя мама. Если ей верить, то моя мама из-за шитья не вылезала, а любимым ее занятием было прихорашиваться у зеркала. В общем, заклинило старуху. Совсем весь ум проспала.
- А чего отец решил ехать? Да еще тебя с собой тащить?
- Черной Смерти боится. - Легкомысленно сказала девушка и чуть перегнувшись снова посмотрела в окно на работающих людей и стражника что совсем позабыл о своем месте и улегся прямо у огня на подстеленную солому.
- А ты не боишься? - спросил мальчик, усаживаясь на подоконник и разглядывая изгиб спины девушки так хорошо видный под ночной рубашкой.
- Неа. Чего ее боятся? Либо заболеем, либо нет. На все воля божья, как говорит отец Марк.
- Не поминай его. - Попросил, притворяясь напуганным, мальчик: - Он меня словно решил нравоучениями замучить. Чуть видит и давай спрашивать, а чего я такой грязный, а почему грязь под ногтями, а почему я без ботинок. А почему меня мать не пострижет? А где мой крестик нательный? Ему что, больше не до кого приставать?
Девушка хотела что-то сказать и даже ротик приоткрыла, но потом передумала и, отойдя от окна, снова забралась в постель. Уже оттуда она заявила:
- Отец Марк хороший. Честно-честно. Он такие истории из своей жизни рассказывает. Когда еще он сан не принял... Он в личной страже короля был. А еще у него жена и дети умерли от Черной смерти. Вот он в святоши и подался.
- Да не хороший он. Он только прикидывается добрым. Как моя тетка. Все лебезит, какой я хорошенький, а у самой в глазах такая брезгливость. Пастор такой же. Всем нравоучения читает, а сам же, видно по нему... гуляка еще тот. Да и раз в страже короля был, наверное, развратник, как и все там... при дворе.
- Ой, слушай Питер. Ты иногда такой несносный. Тебе пару раз что-то сказали правильное так ты уже все...
- Да при чем тут это?! - Возмутился мальчик и соскочил с подоконника. - Ну, ты же его видела! Худощавый, страшный, как черт... а как проповедь читает так словно напугать пытается. И такой нудный! - последнее слово он протянул, зажмурившись словно считал нудность самым страшным грехом человеческим.
- Он просто взрослый. - С улыбкой продолжала защищать отца Марка Ингрид. - Ты вырастешь и будут у тебя дети... Ты их тоже нравоучениями замучаешь. Это мне хорошо мой папочка меня не видит и не слышит. Все ждет, когда подходящий жених найдется и выдаст меня, не моргнув глазом. Слава богу, с этим гадом пронесло. А то была бы я уже женой судьи. Вот он точно мерзкий человек. Честно-честно. Мы как-то наедине с ним остались и он давай мне рассказывать как видит нашу семью с ним. Скольких он хочет детей. Что я должна буду как его жена делать. Что он будет делать... я слушала, а потом истерику папочке закатила. Я серьезно! Я бы руки на себя наложила, если бы он меня за него выдал. Мне все равно, что он дворянин и что у него связи в столице. Я за него не пойду.
- А отец чего? - Спросил мальчик, присаживаясь на медвежью шкуру.
- Он разозлился страшно. - с неохотой сказала девочка. - А потом и спрашивает, мол, я такое на каждого жениха буду ему выговаривать?
- А ты чего? - спросил Питер не замечая, что его вопросы начинают раздражать девушку.
- А что я могу сделать? - спросила она и легла на бок, рассматривая в сумраке лицо мальчика. - Все равно ведь выдаст замуж. Никуда не денусь. Так ведь заведено. Этот порядок даже отец нарушать не хочет. Найдут мне другого мужа. Раз я так уж не захотела за судью. Отцу все равно, по правде говоря, за богатого или за бедного меня выдать. Он собирается оставить все мне. Так что деньги не важны. Лишь бы не дураком муж был.
- А если отец женится, и у них будут дети? - с интересом спросил Питер.
Девочка отмахнулась и заявила:
- Отец? Женится? Не верю. У него столько этих девок.
Мальчик, не зная что сказать, поднялся и, подойдя к окну, выглянул наружу.
- Инга, - позвал он девочку, - эти ушли, а стражник спит. Я попробую выбраться.
Ингрид подошла к нему и в сомнении посмотрела вниз.
- Ну, попробуй. Если попадешься, я попробую отца разжалобить.
Мальчик кивнул, и сев на подоконник свесил ноги наружу. Потом перевернулся и на руках стал опускаться, стараясь что-то нащупать голыми ногами. Наконец, он нащупал выбоину в стене и перенес вес на ногу. Сразу же зажмурился от острой боли пронзившей ступню, но выдержал и сказал тихо:
- Ну, все... я пошел.
- Давай. - Так же тихо ответила девочка, и Питер скрылся внизу.
Только перегнувшись, Ингрид увидела как, неуклюже цепляясь за выступы и выбоины, мальчик, что-то шипя, полз вниз. Но видно она сглазила его своими рассматриваниями: совсем недалеко от замощенного двора Питер сорвался и, упав на колени, негромко застонал. C трудом справившись с сильной болью, он поднялся и, пригибаясь, прихрамывая, пошел к воротам. Как можно тише отвел запор на тяжелой двери и на прощание, махнув рукой Ингрид, скрылся в нешироком проеме.
3.
Вернувшись наконец-то к себе в свой небольшой домик, выстроенный городом специально для него недалеко от церкви, священник разделся до исподнего и аккуратно развесил одежду на деревянные распорки. Сам он не стирал, не гладил. Все за него делали прихожанки, считая своим долгом избавлять священника от бремени земного, дабы больше тот времени уделял молитвам за души их грешные. Но по природе бережливый отец Марк одежду носил аккуратно, не доставляя много проблем добрым помощницам.
Вместо того чтобы как добропорядочный пастор лечь спать, а уже с рассветом подняться и готовиться к службе, отец Марк достал из сундука свое старое мирское платье коим пользовался втайне от всех и стал торопливо облачаться.
Надев в конце глубоко шляпу с большими полями почти скрывшими его лицо, отец Марк в задумчивости поглядел на оружие оставшееся на дне сундука. Он не сомневался, что заметь его кто с клинком и епископ лично бы приказал гнать такого служителя. Не столько, потому что отец Марк, позволил себе подобное, сколько потому что его заметили и опознали в таком виде. Не желая рисковать, священник выбрал из оружия лишь кинжал с трехгранным лезвием и, заткнув его за поясной ремень, накинул на плечи потертый старый плащ украшенный на груди вышитыми гербами рода Роттерген.
Прежде чем выйти на темную улицу священник внимательно и долго разглядывал мрак за окном. Не заметив ничего особо подозрительного, он вышел на мостовую и стремительно направился прочь от дома...
Город, в котором волей Небес и кардинала Люмани, отец Марк возглавлял приход, был довольно небольшой. Скорее это была вообще деревня по прихоти еще отца нынешнего борона, огражденная мощной стеной. Время тогда было неспокойное. Бароны воевали с отцом нынешнего монарха, потом вместе с королем воевали против брата королевы - государя соседних земель. А уж совсем позже вместе с ним в союзе теснили северян, которые никак не могли смириться с потерей в давние времена побережья. Город не раз и не два приобретал значение полноценной крепости, служа безопасным пристанищем для королевских войск или спасая самих фон Эних от гнева короля.
Перепись, устроенная бароном три года назад, показала всего две с небольшим тысячи жителей. Детей понятно в учет не брали. Слишком часто умирали дети в их городе, и считать их было пустой затеей. Весь городок можно было бы пересечь за четверть часа. Но, как и в любом городе королевства здесь были свои "богатые" кварталы, свои "бедняцкие" трущобы и свой потаенный мир, скрытый под мостами и в сливах, в речном порту и заброшенных каменоломнях.
Бродяги, спасающиеся от королевских указов и жестокой стражи, находили себе прибежище буквально везде. Днем прячась, они выходили на свои дела ночами и десятой дорогой избегали встреч с баронскими патрулями. Сам барон относился к этому люду без неприязни. Но королевские указы чтил. И потому выловленных бродяг публично секли и изгоняли из города. Хорошо барон в силу природной мягкости не загонял несчастных на свои лесопильни и каменоломни. Не делал из них подневольных рабов. Но благодарности за это понятно он от беглецов и скитальцев не испытывал ровным счетом никакой.
Отец Марк причащая и выслушивая бродяг, давал им успокоение и веру в будущее. Заверял, что сам Господь заступник сирым и убогим позаботится об их судьбе и не даст пропасть. И в качестве доказательства нередко отправлял в опасные каменоломни своих помощников с огромными чанами лукового супа или тушеных овощей. Бродяги и даже лихой люд уважали отца Марка и были ему в какой-то мере благодарны. Не раз и не два помогал пастор выбраться из города несчастным, которым грозили страшные наказания за мелочные проступки. Барон знал об этом и не судил отца Марка за человеколюбие. Просто упрекал его в том, что тот сам рискует, связываясь с отребьем.
Добравшись до реки, отец Марк спустился к рукотворным гротам и буквально сразу расслышал чьи-то негромкие разговоры. Те, кто ему был нужен, уже, по всей видимости, вернулись с поисков пропитания и теперь просто убивали время в темноте за пустыми разговорами, смехом и еще непонятно чем. Заметив приближение неизвестного, говорившие смолкли и наступила такая тишина, что казалось и нет никого там на берегу. Только шелест волн, да скрип сосен на ветру нарушали навалившуюся тишь.
- Здравствуйте, отец Марк. - Раздался суховатый голос старого знакомого священника.
- И ты здравствуй, сын мой. - Отозвался пастор, узнавая говорившего.
Отец Марк приблизился к группе мужчин сидящих прямо на песке и встал над ними словно в ожидании. Одна из темных фигур поднялась и склонилась в поклоне.
- Котелок, я всегда не понимал, как ты узнаешь меня? - спросил пастор, улыбаясь во мгле.
- По шагам, святой отец. Если бы вы не служили церкви, вы бы стали воином, святой отец. У вас поступь солдата. Уверенная такая даже на песке и склоне. Наша стража вам, святой отец, в подметки не годится. Когда ступает отец Марк, кажется что сама швейцарская гвардия Его Святейшества Папы идет.
Раздались смешки, и священник позволил себе снова улыбнуться.
- Я к тебе по делу, Котелок. Делу срочному и важному.
- Что-то опять натворили мои братья? - Удивился Котелок, но, заметив качание головой отца Марка, сказал: - Тогда давайте, святой отец, поднимемся наверх и там вы расскажете, что заставило вас в чужом платье, ночью, искать таких как мы.
Наверху стоя под скрипучими соснами, отец Марк коротко и сухо стал излагать:
- Сегодня ночью еще можете остаться в городе. Завтра покидайте его. Уходите на восток. Туда зараза еще не пришла. Если кто из твоих уже несет это проклятье лучше убейте его сами. Да... именно священник тебе говорит такое, Котелок. Убейте и не прикасайтесь к телу. Поверх тела наваливайте дерево и сжигайте...
- Страшные вещи говорите, отец Марк. Страшные и плохие. - Сокрушался Котелок, качая головой. - Нельзя же так. Не по-христиански это. Уйти-то мы уйдем, раз такое дело. Но вот своих убивать. Даже уже которые... Мы не станем. Не убийцы мы братьям своим.
- Тогда просто оставляйте их. Бросайте и уходите. Потому что все погибните. - Сказал жестко отец Марк. - Их тела уже огню предадут стража или мои братья.
Котелок молчал. Отец Марк тоже. Они понимали друг друга. Они оба знали, какое зло уже ворвалось в их город.
- А может нам лучше остаться? - с сомнением спросил Котелок. - Сколько стражи на дорогах да по лесам будет. Точно поймают. Есть зараза, нет заразы - всяко убьют... Раз королевская стража вышла на дороги, значит, жди беды. Большой беды.
Священник вымученно вздохнул и сказал правду:
- Завтра днем еще можно будет уйти... Даже наверное вечером еще сможете. Послезавтра поутру я лично над воротами подниму черное полотнище. Никто не войдет и не выйдет из города. Каждый, кто попытается это сделать будет убит.
Котелок покивал сокрушенно и сказал:
- Я сообщу всем. И на том берегу и здесь. Прямо сейчас и разошлю своих братьев. Думается мне, уже сегодня первые уйдут по реке. Но многие не покинут города, даже когда поднимите знак смерти. У нас нет ни крошки в долгое путешествие. Лучше умереть здесь, побираясь по домам и кухням чем там, в глухом лесу насаженным на пику стражника. Здесь вы нас, отец Марк, и отпоете и в лучший мир проводите, а там? Гнить под деревьями без погребения?
- Боюсь, у меня не хватит сил всех отпевать... баронская стража будет тоже убивать несчастных. - Признался отец Марк и решил, что надо заканчивать этот неприятный разговор. Свой долг он как пастор выполнил. - Берегите себя. Пусть Господь не оставит вас в это тяжелое время. Молитесь ему и матери его Пречистой деве Марии.
Он благословил мелкого воришку Котелка и, стремительно развернувшись, пошел прочь. Ему еще надо было успеть посетить приют. А Котелок озабоченный своими мыслями стоял на высоком берегу и слезящимися глазами поглядывал на крохотные огоньки факелов стражников на мосту. Он еще не решил, что сам будет делать, когда скоро вместо охраны эта стража займется истреблением...
4.
Питер, не смотря на довольно сильный ушиб, не поцарапался. Выскочив за ворота, он спрятался у чугунной ограды соседнего особняка, решив пересидеть боль, и уже оттуда услышал тоненький голосок Ингрид что, разбудив стражника, возмущенно спрашивала, почему открыты ворота. Улыбаясь, он отчего-то с благодарностью вспомнил лицо девушки и подумал, что даже эта жгучая боль в коленях стоит того чтобы с ней иногда вот так украдкой общаться. Кто еще из его приятелей мог похвастаться, что проводит ночи с баронессой!? И пусть он никогда никому об этом словом не обмолвился, а под "провести ночь" подразумевал именно эту безобидную сумеречную болтовню, чувство странной гордости и трепета наполняло его в полной мере.
Иногда он думал, что все их общение это странно затянувшаяся сказка. Одна из тех, что рассказывала еще несколько лет назад ему матушка. Сказка, в которой нищий может жениться на принцессе. А принцессы сбегают из дома с бродягами рыцарями. Где-то в глубине души он оставался настолько наивным, что отчего-то верил... вот он вырастет, совершит не мало великих дел. Или король объявит снова кому-то войну и вот тогда... Тогда он прославившись станет дворянином. Пусть даже всего лишь личным. Без права передачи дворянства по наследству. Но дворянином. Он разбогатеет. Обязательно разбогатеет. Ведь не может он вечно оставаться в бедноте и прозябать в этом городе!? Он приедет за Ингрид и ее отец не посмеет отказать ему. Богатому и знаменитому... уверенному и сильному. Не посмеет...
Не стоит судить строго о детских мечтах Питера. Кто из нас, о чем только не мечтал в его возрасте. Всего мы и сами не упомним. Особенно, какие глупости приходили в наши головы. К его чести стоит сказать, что свои мечты он трезво отделял от реальности. Он понимал что скоро... очень скоро отец Ингрид выдаст ее замуж и все. Не к кому будет приезжать красивому и богатому, сильному и уверенному в себе. Да и насчет подвигов... что же такого надо совершить чтобы у короля - баловня судьбы, вымолить самое захудалое дворянство.
Тяжело вздохнув, мальчик поднялся на ноги и, морщась, потер больные колени. Но боль уже так не резала и он, осторожно ступая босыми ногами по холодным булыжникам мостовой, поплелся к дому.
Забравшись к себе в комнатку и закрыв за собой ставни, он прислушался к звукам в доме и в удивлении расслышал, как в родительской спальне идет какая-то возня и кто-то стонет. Причем не так как обычно когда мама с папой занимались этим... а стонет словно от боли. Словно от жара или в бреду. Тихо и жалобно.
Решив не испытывать судьбу и не бродить по дому выясняя, что происходит мальчик забрался на свою деревянную лишь накрытую тряпкой кровать и подложив под голову руку попытался уснуть. Он долго ворочался, пытаясь найти положение, в котором колени не будут так сильно ныть. Они и выпрямлял ноги и, наоборот, поджимал их под себя, но тупая ноющая боль не давала ему все равно провалиться в сон. И вот когда глаза, наконец, стали слипаться, а в голове рой мыслей и образов постепенно захватил и поволок за собой сознание в страну грез, дверь в его комнатку резко открылась и, отчего-то злой голос матери Питера, потребовал:
- Пит, Питер! Вставай! Вставай, кому говорю.
Мальчик открыл глаза и резко сел, в испуге хлопая ресницами.
- Вставай малыш, беги к лекарю. Знаешь, где Людвиг живет? В его доме лекарь комнату снимает. Беги, позови его. Отцу совсем плохо. Поторопись. - Она вдруг подняла руки к лицу и даже в темноте мальчик понял, что мама плачет. - Поторопись, сынок.
Повторять больше было не надо. Напуганный до невероятного Питер проскочил мимо матери и выбежал на улицу. Он несся на торговую площадь к дому счетовода Людвига и в его голове не было ничего кроме странного панического страха. Именно страх заставил забыть его о приличиях, когда он, добежав, стал колотить в дверь со всей силы будя всех жильцов не только дома Людвига. Именно страх не давал ему связно рассказать, в чем дело хозяину дома и именно ужас в его глазах разглядел молодой врач, когда вышел сонный к двери.
Постепенно этот страх и нервозность завладели не только второпях собирающимся врачом, но и хозяином дома и его семьей. Ведь все знали слухи... Но кажется теперь это была уже не просто людская молва.
5.
Двери детского приюта долго не открывали. Наконец заспанная монахиня отворила тяжелые ворота и отец Марк, не стесняясь своего вида, вошел к ним.
- Доброго вечера... - поздоровался он и, после ответного приветствия и легкого поклона, попросил провести его к смотрителю приюта.
Смотритель, разумеется, спал. Но немедленно вышел в рабочий цех к ожидавшему его отцу Марку.
- Что за маскарад, святой отец? - обеспокоился смотритель. - Вас преследуют? Вы бежите от кого-то?
- Нет, дорогой Ян. Я как раз не бегу. А вот вам сейчас надо будет одеться... Разбудить ваших подопечных. И осмотреть их тела. Вы догадались, что вы будете искать?
Побледневший в свете свечи Ян Добряк кивнул. Он догадывался. Он уже знал слухи... Он тоже, как и все чувствовал этот нервический запах, разлитый в воздухе приближающейся смертью.
- После осмотра... если конечно все будет нормально, вы оденете их и соберете в дальнюю дорогу. А по утру с рассветом построите всех ваших мальчиков и выведите из города. Вы направитесь в монастырь моего друга. Он вам даст приют и поможет не умереть с голода. Я пошлю ему соответствующую просьбу. Страже на выходе, да и любому интересующемуся вы сообщите, что направляетесь в леса, дабы собрать грибов к зиме. Вам все понятно, Ян?
- Конечно, ваше преподобие. Я все понял. Прямо сейчас начнем будить мальчиков. До рассвета осталось всего пара часов. Но что мне делать... Что нам делать, если кто-то...
Тяжелый вопрос... очень тяжелый. Отцу Марку стоило больших усилий, чтобы вымолвить:
- Вы запрете их здесь у себя в мастерских... Я стану приходить, кормить их или буду посылать сюда своих помощников. А сами не прикасаясь к ним уходите. Если в дороге у кого-то тоже проявится... Вы отдадите несчастного первому встреченному патрулю стражи. Они будут знать, что с ним делать.
Добряк Ян словно впал в оцепенение. Он смотрел бегающими глазками на пастора, но ничего вымолвить не мог. На его бледной коже выступил пот и, видя, как капелька его сорвалась со щеки ночную рубашку, пастор глубоко и тяжело вздохнул.
- Крепитесь, Ян. Да пребудет с вами наш Спаситель.
Попрощавшись с Яном отец Марк поспешил в то место куда ни один священник за исключением, пожалуй, римских развратников не смог бы войти, не презирая себя. Но отец Марк, волею разных обстоятельств посещал это место не раз и не два. Там его знали и вопросов и удивления ни у кого не возникло бы.
Притон встретил пастора весельем и ярким светом, не смотря на позднее предрассветное время. Пьяные лавочники в обнимку с подружками поставляемыми мадам Тотти вовсю предавались возлиянию и разврату. Изредка неуверенными походками уходя в комнаты второго этажа, они спустя некоторое время возвращались, чтобы продолжить веселиться под звуки музыки. Сами музыканты уже порядком уставшие за эту бесконечную ночь вымученно улыбались, но продолжали играть, так как посетителей было на редкость много для обычного дня обычной недели. Еще бы... Слухи так быстро распространяются. Обычный люд спешил наверстать упущенное. Вдоволь повеселиться, ни в чем себе не отказывая. Ведь "завтра" для любого из них может не настать.
Отцу Марку пришлось изрядно подождать и раздраженно наблюдать этот разгул, пока одна из полуобнаженных девушек не привела ему саму мадам Тотти. Хозяйка притона по взволнованному и странному виду священника поняла, что дело важное и, не медля ни минуты, потянула его за собой в свои покои. Там сидя на мягком пуфике, отец Марк и "обрадовал" хозяйку заведения.
- Какой ужас... - только и вымолвила она, картинно поднимая ладони к лицу.
Священник просто кивнул и не стал ничего комментировать. А хозяйка, все еще не веря услышанному, только качала головой и ждала продолжения. Когда же отец Марк поднялся, чтобы уйти, она спросила его:
- Сколько у нас есть времени?
- Сегодняшний день до заката. Потом ворота будут закрыты и сбежать можно будет только по реке. Тотти, если я узнаю что ты вывела проклятых с собой я пошлю баронскую стражу за твоей головой, да простит меня милосердный Бог.
- Марк, я не дурочка сельская. Я с тобой еще со столицы знакома. Я видела, что это было тогда... восемь лет назад. Я помню горы трупов. Я помню запах жаренной человеческой плоти. Я помню даже из-за чего ты решился служить Богу. Так что я сделаю все как надо. Ни одна из бедняжек не выйдет со мной. А если я... Если я сама... То обещай что ты отпоешь самоубийцу! Слышишь меня, Марк!? Обещай мне это. Я не хочу умирать так же мучительно как они. Как твоя жена... как твои дети... Обещай мне, что ты отслужишь по мне!
- Я обещаю. - Кивнул отец Марк и, тяжело ступая старыми армейскими сапогами по дорогим коврам Тотти, вышел прочь.
Глава вторая.
1.
Удивительно наблюдать людей связанных между собой некой тайной. И чем страшнее тайна, объединяющая людей, тем загадочнее отношения между ними. В иной момент кажется, что такие люди в полной мере овладели телепатией. Им хватает порой одного взгляда, жеста, улыбки, чтобы выразить свои мысли в огромном информационном объеме. Люди, собравшиеся в страшненьком кафе "Восток" на окраине Москвы, почти не знали друг друга. Но это нисколько не мешало им украдкой разглядывать пришедших или, больше того, обмениваться какими-то странными чуть смущенными улыбками. Это были очень разные люди. Сюда, словно спрятавшись от мира, забились и молодые и довольно пожилые. Бедные и богаты. Улыбчивые и странно обозленные. Но не различие в людях удивило бы стороннего наблюдателя. А удивительно схожие взгляды этих таких разных глаз. Даже когда они смотрели в глаза друг другу, там, в глубине, виделась если не тоска, то странное горе. Тщательно скрываемое. Спрятанное от всего мира. И еще там, на дне сознания, отчетливо проявлялся страх.
Сидящий у стены Семен Фомин без труда различал и страх в глазах собравшихся и глубокую скорбь, объединяющую этих, таких непохожих, людей. В какой-то момент ему даже почудилось, что он сидит на чьих-то похоронах. Все эти люди знающие некоего усопшего собрались здесь, чтобы проводить того в последний путь. Да вот беда, толи покойника кремировали, толи уже даже похоронили... в общем отсутствовал покойный без уважительной на то причины. И столы были пусты. Разве что на паре из них стояли принесенные с собой бутылки минеральной воды или лимонад. Одежда на людях была повседневная. А сами они, создавалось впечатление, только вырвались со своих офисов, вышли из-за прилавков, просто приехали из дома, одетые будто на прогулку по магазинам.
Только один человек на взгляд Фомина сильно отличался от всех других. Это "тот", кто собственно и собрал их всех... Таких разных и таких в чем-то похожих. И этот-то человек и был нужен Фомину. Семен страстно, до сведения скул, желал поговорить с ним. Он долго искал этого подтянутого, чуть резковатого, опасного не только в движениях, но даже в словах, человека.
- ... Рано или поздно настанет момент, когда нас перестанут терпеть. - Говорил этот опасный субъект, мягко прохаживаясь между столиками и глядя поверх голов присутствующих. - Нам прикажут нашить на одежду желтые звезды как евреем при нацизме. Нас начнут сжигать в печах, нас будут травить газами. Кто еще не верит в это? Кому надо напомнить, что сначала у тех же евреев отобрали работу... Их сгоняли в лагеря и гетто. А нас? Скажите, кого из вас не уволят, когда узнают правду? А сколько среди вас уже пострадало? Поднимите руки те, кого уже увольняли узнав?..
Поднялось внушительное количество рук. Фомин по опыту знал, что собравшиеся и приврать могут. Но не в таком же количестве?! Видно и, правда, многие прошли через позорное вынужденное увольнение или были просто уволены "по собственному желанию".
- Поднимите руки те, кому уже предлагали уехать в так называемый реабилитационный центр? Добровольно покинуть столицу и переехать на природу, где якобы и воздух лучше и забота будет в большей мере? - спросил, оглядываясь, оратор и некоторые под его настойчивым взглядом вяловато отозвались. А этот мужчина покивал и, странно усмехнувшись, попросил опустить всех руки. Он вышел к сцене, на которой уже давно в этом кафе никто не выступал и, вытянув из кармана пузырек, поднял его вверх.
- Многие из вас знают, что это за лекарство? Не так ли? А кто из вас знает, что от этого лекарства умирает людей больше чем от самой болезни? О, я вижу уже есть те, кто прочувствовал все это на себе. Да. Именно так оно и есть. Нас травят этим "лекарством" от которого разрушается печень и центральная нервная система... Оно не лечит. Да и не лечило никогда. Оно убивает. Как газовые камеры Дахау. Как яд, вводимый нацистами безнадежно больным. Это лекарство - смерть. И нам его с вами в большинстве своем прописывали. Кто-то пил его. Кто-то выкидывал. Кто не пил - выжили. И сейчас уже могут за большие деньги покупать суррогат, который не лечит, а просто поддерживает в нас жизнь. Согласитесь, великолепный бизнес! Мы никуда не денемся, если хотим жить, и будем платить. Платить бесконечно... платить огромные деньги. Государство нас не уберегло от этой заразы. Медики и фармакологи на нас наживаются. Наши соседи и знакомые ждут, когда же мы подохнем все...
Он говорил это таким спокойным и словно уставшим голосом, что даже Фомин невольно начинал верить ему и его словам. Создавалась безрадостная картина, что весь мир против этих людей.
- А мы, как ни странно, хотим жить... Мы хотим выздороветь. Мы надеемся, что изобретут лекарства от этого. А зачем им что-либо изобретать, если мы и так платим? Зачем нас лечить окончательно, если это просто невыгодно... Сколько бы не стоило лекарство, с нас за всю нашу жизнь можно вытянуть значительно больше!
Мужчина прервался, оглядывая собравшихся, и продолжил, но уже набирающим силы голосом:
- Мы не просто хотим жить... Мы хотим перестать быть изгоями. Мы хотим жить нормально и как все... А не париями вечно гонимыми с работ и из дома... Когда я узнал свой диагноз... Я сам ушел из семьи. Мои родители, с которыми я тогда жил смотрели на меня как на прокаженного. Они смотрели так на своего сына! Они сторонились меня в коридорах, а моя мать тщательно замывала даже тарелки после меня с двумя разными видами моющих средств. И вот посмотрите никто не улыбается из нас... Хотя ведь право смешно... А сколько раз мы видели как люди вынужденно здороваясь с нами потом тщательно отмывают руку?
Мужчина вновь пошел по залу, вглядываясь в лица, и словно каждому в отдельности донося свою мысль:
- Чтобы быть, как все у нас есть небольшой выбор. Либо исцелиться, а это невозможно, потому что выгоднее нас не лечить и вечно доить пока у нас есть деньги. Либо... либо что бы остальной мир стал таким же, как мы сами!
Фомин поднес руку к воротнику и пару раз ударил пальцем по скрытому микрофону. Он все так же неотрывно смотрел за прохаживающимся мужчиной. Он все так же внимательно слушал его речь. Но в голове у него уже закрутились шестеренки вычислительной машины. Он уже просчитывал, как и что будет происходить в следующие мгновения. Семен уже видел, какую дурацкую и неудобную позицию он занял и как подставляется в случае непредвиденных событий.
- Если они не хотят нас лечить... Мы сделаем их самих такими же, как мы. Пусть они уже подумают о собственном спасении! Каждый день и каждый час... мы должны увеличивать количество, таких как мы. Мы обязаны делать это... Чтобы в один прекрасный день уже никто не мог бы нас вынудить уйти с работы. Чтобы государство ВСЕ СВОИ СИЛЫ бросило на исцеление нации. Чтобы все, кто нас гнал на своей шкуре ощутили как это быть больным без шанса выздороветь... Вот только тогда... Только тогда и будет нам дано исцеление. Когда больных будет больше чем здоровых. Когда все мысли этого маленького мирка будут направлены на спасение себя. Тогда спасение будет найдено. А не сейчас, когда всем и вся выгодно чтобы мы умирали или платили по десять, двадцать, тридцать тысяч долларов в год за несуществующее лечение!
Фомин глубоко вздохнул и тихонько произнес:
- Начали.
Он видел, как его соседка по столику в удивлении посмотрела на него. Он заметил, как сурового вида сосед нахмурился что-то подозревая, но было уже поздно.
Ручным тараном выбитая дверь повисла на одной петле, а в проход, словно на показательной операции вкатывались, вбегали, проскакивали бойцы специального подразделения. Мгновенно рассредоточиваясь по залу и вдоль сцены, они не переставали шуметь, выкрикивать требования всем оставаться на своих местах. Направляя оружие и, буквально морально уничтожая собравшихся, их валили на пол, и не было разницы между мужчинами и женщинами.
Последним остался стоять оратор. Не было на его лице ни злости, ни раздражения. Только усталость и странная улыбка. Предчувствуя нехорошее, Фомин поднялся, достал наручники и уже спешил между столиков к этому агитатору, когда тот вдруг так же спокойно произнес:
- А теперь нас всех запрут по клеткам... И не выйдем мы из них... никогда... нас ведь проще убить.
Фомин завел руки оратору за спину, сковал их наручниками, и собирался выводить его, когда в возникшей тишине после слов "говоруна" раздался крик. К удивлению Фомина кричал один из его товарищей.
- Она меня укусила! Она укусила меня! - орал он, прыгая на одной ноге и пытаясь увернуться от женщины, что, держась за штанину бойца, поднималась и собиралась укусить еще одного стрелка стоящего совсем близко к ней. Второй боец в испуге отпрянул в сторону и, наведя свое оружие, почти истеричным голосом потребовал, чтобы она легла на пол.
- А ты убей меня! - с улыбкой прошипела женщина, все так же надвигаясь на автоматчика. - Мне-то терять нечего...
Укушенный в это время отступил к сцене, задрал штанину и даже, занятый задержанным, Фомин заметил, как тот побледнел. Боец как-то странно медленно разогнулся, оглядел зал и остановил свой взгляд на Фомине.
- Сема, она до крови прокусила... - жалобно сказал он и в его глазах читалась такая невыносимая обида. Не слыша ответа от своего товарища боец повернулся к женщине и больше ничего не говоря резко поднял на нее оружие. Нет, он не собирался истошно требовать, чтобы она вернулась на пол... Он просто мягко нажал на спуск и весь зал буквально вздрогнул от звука раздавшегося выстрела. Следующие выстрелы из пистолета уже казались простой закономерностью. Женщина повалилась на пол, а вымазанный в ее крови боец с автоматом, что до этого пятился спасаясь, вдруг на миг обезумев, бросил оружие и стал стирать с лица и с одежды кровь погибшей.
Глядя на происходящее, Фомин впал в некое заторможенное состояние и он просто физически ничего не мог уже сделать. А покусанный парень уже наводил свое оружие на другого человека, лежащего у его ног на полу.
- Ублюдки! Твари! Вас всех надо было давно расстрелять! - Вдруг плаксиво закричал он и разрядил окончательно пистолет в мужчину на полу.
Изумленно глядя на истерика, Фомин невольно на мгновение забыл о задержанном и тот, разогнувшись и довольно улыбаясь, сказал обезумевшему:
- Добро пожаловать к нам, брат!..
Удар в лицо от другого бойца, не дал продолжить "говоруну" свою речь...
2.
- Малая, ты во сколько выходишь? - Раздался голос Сергея из прихожей.
- Зай, я еще часок посплю и поеду тогда. - Ответила Вика, даже не раскрывая глаз и не собираясь вставать и провожать.
- Соня. - Усмехнулся Сергей. - Завтрак на столе. Не забудь перекусить. После института позвони мне. Вечером поедем к моему брату, познакомлю вас хоть. А то он меня достал расспросами о тебе.
Угукнув в ответ и совершенно не горя желанием ехать знакомиться с кем-либо вообще Вика незаметно для себя снова скатилась в недосмотренный сон. Она не слышала, ни как Сергей вышел, ни шума закрываемых замков. Зато вот будильник на сотовом телефоне она расслышала хорошо. Ну, кто надоумил Сережу, что немецкие, нацистские, марши на телефоне девушки это лучший будильник?!
Сев на кровати она растеряно оглядывалась в поисках своей маленькой "нокии". Наконец она обнаружила телефон в хрустальной вазе среди мандаринов, но даже не задумалась, как его туда занесло. Быстро выключив этот кошмар, она спрятала телефон под ворох своей одежды на кресле и собиралась было снова лечь в такую манящую постель, но вовремя опомнилась. Она же вчера в тайне от Сережи записалась на прием к гинекологу, и если институт можно было прогулять, то посещение врача не стоило. От него слишком много зависело.
Раздумывая, что надо идти в ванну, надо одеть свежее белье, девушка морально готовила себя к встрече с врачом и заодно с тем, что тот ей скажет. Поднявшись с кровати, девушка сладко потянулась. Именно такую вот подтянутую, обнаженную, улыбчивую с небольшой, словно у девочки подростка, грудью и любил ее Сережа. И он честно предупреждал, чтобы Вика даже не думала запускать себя или обабиваться. И она как проклятая два раза в неделю моталась в шейпинг, после него летела в солярий, оттуда в бассейн и сауну. В эти славные дни - вторник и четверг, Вике было абсолютно не до института. И она, скрывая от Сережи, что в наглую прогуливает его, занималась только своим внешним видом.
Сережа никогда даже не думал, во сколько обходятся все эти кремы, скрабы, маски и прочее. Он давал Вике деньги на все, не спрашивая, куда она их тратит. В ответ он хотел видеть красивую, элегантную девушку возле себя. Больше того, он, кажется, подумывал и серьезно, а не связать ли свою жизнь с этой, пусть немного шабутной, но в целом довольно умной, порядочной девушкой. В конце-концов, ему тридцать четыре года и вообще было удивительно, что кто-то вот так его сможет охмурить. Ведь не секрет, что если до тридцати лет парень прожил холостяком, то должно случиться действительно НЕЧТО, чтобы он изменил свой образ жизни. Но Сережа влюбился и нешуточно в Вику, с которой познакомился полгода назад, когда она пришла к нему работать. Свято чтя закон - на работе без романов, Сергей немедленно после их первой близости уволил девушку. И потребовал, чтобы она не дурила никому голову, а только продолжала учиться. А он, пока они вместе, позаботится о том, чтобы у Вики были и деньги на учебу и вообще, чтобы она ни в чем не нуждалась. Сначала девушка расстроилась, но потом, посовещавшись с вечно-умными подругами, тихо смирилась с тем, что ей предложил Сергей. Как бы там дальше не сложилось это всяко лучше, чем словно белка в колесе каждый день носиться между институтом и работой.
После душа, Вика одела бежевое кружевное белье и посмотрела, как выглядит в нем в зеркале. Ей понравилось. Но она же не врача собиралась ехать соблазнять. Тем более что скорее всего гинекологом будет женщина. Раздумывая, а не одеть ли что попроще, девушка так и стояла, рассматривая себя в зеркале. Наконец она решалась так и ехать. Врач врачом, но одевалась она не для него. Она должна была нравиться Сереже. И Вика могла бы поспорить на что угодно, что когда она появится на работе у Сергея, тот опять заявит своему парню-секретарю, принятому сразу как ее уволили, чтобы к нему никого не пускали и не соединяли. А этот дурачок с маслянистыми глазами проводит взглядом Вику и исполнительно кивнет. "Хорошо, Сергей Борисович".
Этот сексуальный марафон, по мнению Вики, казалось, уже никогда не закончится. Или она не доживет до его окончания. Погибнет как тот первый древнегреческий марафонец в конце дистанции.
Вечно занятый в работе Сережа, с появлением в его жизни молодой девушки изменился очень сильно. Казалось, он наверстывал все то, что недополучил. пока тратил жизнь на карьеру и бизнес. За всю свою взрослую жизнь. Вика понимала, что она у него далеко не первая, и объяснения этому сексуальному прорыву своего друга найти не могла. Неужели, я так его возбуждаю, думала она с улыбкой и только тихонько качала головой, боясь даже предполагать, когда же она наскучит ему.
Мысли о том, что эта странная стремительная жизнь может завершиться в любой момент, когда ее место займет другая девушка, иногда раздражали Вику. Но последнее время она стала видеть в Сергее нечто новое. Он уже не относился к ней как к подружке для секса. Он видел в ней нечто большее. Когда она что-то рассказывала ему он словно потерянный в небесах, казалось, даже не слушал ее. Смотрел на нее, странно открыто улыбаясь, разглядывал с удовольствием ее глаза, лоб, губы. Но Вика в такие минуты боялась интересоваться у него, а расслышал ли он хоть что-нибудь из того, что она сказала.
Улыбнувшись своему отражению, Вика пошла одеваться. Отношения отношениями, но гинеколог нужен позарез. Тестам покупаемым даже в аптеке девушка не верила ни на минуту. Сколько ее подруг полагаясь на такие тесты, запустили ситуацию до хирургического вмешательства?
Чувствуя последнее время странную головную боль, подташнивание, реакцию на разные продукты, Вика серьезно перетрухнула, подозревая, что беременна. Но тесты говорили что нет, и все это не нравилось ей. И вряд ли понравилось бы Сергею. Его реакцию не перспективу обзавестись киндером Вика предполагала вполне. И реакция эта была бы нехорошая. Как говорил иногда сам Сергей, он еще не все сделал для последующей безбедной жизни. Семья и другие факторы довольно серьезно могут мешать. Так он говорил, а Вика, как и любая женщина на ее бы месте без проблем понимала, что это слова направленные именно ей. "Не вздумай!", читалось между строк, "Даже не заикайся о семье и детях".
И она не "заикалась". Она только при первых подозрениях позвонила в частную гинекологию. Ну, не в поликлинику же ей идти стоять в их очередях?
3.
Через пару часов, закончив писать рапорт, Фомин признался своему командиру:
- С каждой операцией все хуже... И я так думаю, что будет еще все запущенней. Наши очень неохотно идут на задержание таких. В прошлый раз иглами двоих оцарапали. В этот раз вот укусили. В следующий раз что будет?
Начальник Фомина, проглядев рапорт глазами, сказал:
- В следующий раз будут осторожнее, Сема.
- Или палить сходу начнут. - Буркнул Фомин.
- Не начнут. - Уверенно сказал начальник голосом того, кто как обычно все всегда знает. - Ты это... прокурору все как на духу рассказывай. Этого не отмазать... да и, наверное, лучше чтобы быстрее его от нас увезли. Гарантировано ведь заразили.
Покивав, Фомин спросил:
- По мне что?
- Тебе строгач с занесением. Премии в этом месяце не получишь. Но не парься. Ко дню милиции сниму его с тебя.
- Да я непарюсь. Просто думаю уже уйти от вас. Как-то это геморройно становится чересчур. Пойду к федералам в оперативку. Приглашали.
- А там, думаешь, проще будет? - насмешливо спросил начальник