Это было лет 10 тому назад. Или 12? - неважно. Важно, что она была еще жива, и уже почти живой становилась я. И что, тот, который меня вытащил - был рядом.
О, это банальная история. Я была девочкой по вызову, он меня и вызвал. Его, видите ли, заинтересовало, за что можно платить 500$ в час. Он предупредил диспетчера, что если останется недовольным, то вытрясет из конторы все свои доллары до последнего цента. Диспетчер ответила, что ему вернут всё до последнего цента по первому требованию. Но больше никогда не допустят до меня. Потом он стал постоянным клиентом, потом - единственным, потом - не клиентом. Долго, почти год, он был просто - единственным.
Но тогда это было не важным, важным было то, что мы были в Крыму, Коктебель - чуть ли не в соседней бухте, и она - там.
- Ты уверена? - опять спросил меня он.
- Проверим? - не выдержала я.- Потому что уверенной я не была.
- Проверим, - согласился он. - А как?
Была ночь. Луна еще не взошла, а в свете звезд даже недалекое море скорее угадывалось, чем проявлялось.
- Идем, - взяла я его за руку. - Когда будет как раз - скажешь.
- Что - "как раз"?
- Ой, не все ли равно!
- Идем, - улыбнулся он и повел меня к морю.
Он всегда так улыбался, когда у меня бывала истерика. Один раз получил за это по морде. Один - потому что в дальнейшем уже был настороже, а реакция у воинов-мужчин, все-таки лучше, чем у девчонок. Чем у истеричной проститутки.
До прибоя мы не дошли.
- Тут, - сказал он.
Я нагнулась, набрала полные ладони гальки. И почувствовала, как опять улыбнулся он. Понял. У машины разложил пиджак. Включил фары.
- Давай.
Я бросила камни. Сердолик узнал даже он.
- Твои уроды ее не испугали? - я хотела приехать до срока, мы рано выехали и двигались не спеша.
- Во-первых, к ней я послал не урода. А во-вторых, ее моими уродами не испугать - и не таких видывала, и не таких переживала, - он хмыкнул. - И потом, она в авторитете. Кетменя я тебе показывал? Он, когда узнал, что ей 98 лет, и из них 20 - отсидела, начал вспоминать своих, отмотавших не менее, и чтоб старше 80... не вспомнил.
Машина вдруг затормозила, встала, он повернулся ко мне, взял лицо руками, повернул к себе.
- Ну, что ты трясешься? Посидим, попьем чая... с малиной, она расскажет пару баек про свою великую сестру, и мы уедем. Всё.
- Поцелуй меня.
- Рискуешь, - c фальшивой хищностью улыбнулся он.
- Не придуряйся!
- Так, значит, соображать - соображаешь. Тогда сообрази своей умненькой головкой: тебе от нее что надо-то?
- Я, не, знаю, чего, мне, от, нее, надо! - по слогам прорычала я. - Не чая! А кто ей мы? - Бандит и проститутка?!
- Вот видишь? И если тебе от нее надо хоть что-то, значит... ну?...
- Что?
- Да представь ты, что она клиентка!
- Она не клиентка!
- У тебя сейчас глазки вывалятся, сморгни, - у, наглая морда! - Ты же профессионал! Сработай ее! В час! На все 500 баксов. Ну!..
- Поцелуй меня.
На этот раз он не стал придуряться.
- Поворачивай.
- ?!
- Надо купить малиновое варенье.
Анастасия Ивановна приняла нас за чаем. Борис ухмыльнулся и потянулся к сумке, но я чуть качнула головой.
- Какая красивая пара. Приятно, что тебя не забывает молодежь.
Да, я профессионал, и чужую работу вижу. Особенно такую плохую.
- Анастасия Ивановна, вы знаете, кто мы?
- ...Догадываюсь.
- Скажите, пожалуйста. Вслух.
- А надо?
- Надо - мне. Пожалуйста.
- Бандит и проститутка.
На мне было очень скромное платье и ни грамма косметики, ну, почти ни грамма, ну, капелька - у глаз. Борис промолчал. Только накрыл ладонью мою ладонь.
- У меня теперь до 100 лет это будет на лбу написано? Как вы догадались?
- Девочка, я вот, как раз и дожила почти до ста лет. Другие этого не увидят.
Она замолчала. Она не договорила вслух - почти равнодушно: "наверное".
- А вы видите, когда вам лгут? - "дожив-то почти до ста лет"...
- Вижу... чаще всего.
- Значит, когда говорят правду - тоже?
- В логике вам не откажешь.
- Вот, - я раскрыла сумочку и вынула сердолик. - Позавчера, поздно вечером я очень колебалась проситься к вам, и в темноте, в соседней бухточке, на берегу нащупала камень, несколько - и среди них - вот.
- "Очень колебалась"... - повторила она и взяла в руки сердолик, - так не говорят.
- Да, говорят, "сильно колебалась". Пусть говорят. Борис, доставай.
Борис изогнул бровь и достал банку варенья.
- Мы знали, что вы захотите отделаться от меня чаем! Пожалуйста, не надо!
Она все рассматривала камешек.
- А что тебе надо, девочка?
- Не знаю, - сглотнула я.
- Надо же... прошло почти сто лет, рухнуло одно царство, рушится другое, а девочки, по-прежнему находят здесь сердолики... вот только теперь не знают, что им надо...
- Скажите, любовь есть?!
- Ты читала мою книгу?
- Какую?
- Не читала... Что же ты так... Не подготовилась... "Amor" - называется... А вам, молодой, человек, не обидно слышать эти ее вопросы?
- Да чего уж, нам-то, бандитам, - блеснул зубами Борис. - Пусть балуется.
- Вы что кончали? МГУ?
- Ленинградский... - растеряно протянул Борис, - А у меня это тоже на лбу написано?
- Почти сто лет... - напомнила ему Анастасия Ивановна, - не бойтесь, другие не увидят... не сразу... Какой факультет?
- Психологии...
- Опять рушится мир... - покачала она головой и еле заметно улыбнулась, - А влюбленные девочки по-прежнему сомневаются, есть ли любовь...
- Не называйте меня девочкой, - пробурчала я. - Мне неприятно.
- А как мне тебя называть? - опять сгустила морщинки она.
- А-... - запнулась я. - Алей, - и поспешно. - А кто почти 100 лет тому назад здесь сомневалась? Про любовь?
- Марина.
- Она?! Но у нее же с Сергеем - сразу, и без сомнений, и на всю жизнь.
- Вот тебе ответ на твой вопрос - сразу и без сомнений: влюбиться, отдаться, родить. И на всю жизнь...
- Я поняла: Вы говорили не про 11 год - про 14. Про Петра Эфрона.
- Да, - и с некоторым колебанием, - А что ты знаешь про Петра?
- Стихи. Прошло 3 года, и Марина пишет несколько любовных стихотворений брату Сергея. У него - последняя стадия чахотки. Вскоре он умирает. Мне заучилось:
Осыпались листья над вашей могилой
И пахнет зимой.
Послушайте, мертвый, послушайте, милый:
Вы все-таки мой...
Я не стала дочитывать: "...я вас целовала, я вам колдовала..." Я замолчала.
- Жизнь - она ужасно длинная... Особенно в молодости. Прошло три года... Ты помнишь, кого любила три года назад? А если бы ты тогда решилась и вышла за него замуж? Ты была бы до сих пор в него влюблена? Мы так старались остаться возлюбленными, а не... семейными... Марина с Сергеем даже на "ты" не перешли, но три года... И еще. Марина - поэт "ребром и промыслом", а мужьям, женам стихи не пишутся... Я не хочу сплетничать о сестре, посмотри стихи, сличи даты...
И я решилась:
- А можно верить ее стихам? Можно ли верить ей? Она была... хорошая?
И Анастасия Ивановна замолчала... Какая же она старая... Морщины, морщины, абсолютно седые волосы и стрижка... Наивная стрижка студенток ВХУТЕМАСа 20 годов. Я выдержала ее взгляд.
- Как это, - она тронула себя за запястье, - связано с этим? - она коснулась лба.
У меня почти зачесался тонкий, скользкий шрам на левой руке.
Я ведь даже Борису ничего не рассказывала.
Но и она выдержала мой взгляд: "Девочка, мне почти 100 лет".
- Три года назад меня изнасиловали. В парке. Моего мальчика сильно избили - он тоже 2 недели в больнице пролежал, - а меня изнасиловали. Он меня бросил. Вот я и... - я не смотрела на Бориса. Олежика он не тронет. Не дам. А те... Я их не нашла, да и прошло уже три года... - Мама позвала отца - они в разводе. Он...
"Ну что, поэтка - спросил он.
"Шлюха. - ответила я.
"Ты боишься этого?
Он в детстве учил меня: если боишься чего, надо пройди сквозь страх. А я боялась.
Мама, когда увидела, какую "литературку" я начала прорабатывать, была в ужасе, поехала к отцу, закатила истерику, а он... Он спросил ее: "Ты сейчас оставила ее одну? Больше не боишься?" - мама вернулась и отстала от меня. А я... квартиру, вот, купила. Я очень дорогая проститутка.
- Была, - прервал меня Борис.
Я испугалась, что он теперь начнет чего-то требовать, - напрасно... Как я чувствовала клиента, так он чувствовал партнера по переговорам. Он был ассом в деловых переговорах - "в разборках". Он глядел на старую писательницу молча.
- Марина... Дело не только в ней. Вам трудно понять нас. Вы - такие другие... Видели фильм "Россия, которую мы потеряли"? Даже там нет об этом... Россия потеряла - нас. Мое поколение вычищено на ноль революциями, войнами, эмиграциями, репрессиями, а мы... В моем окружении, к примеру, почти все знали 2-3 языка, но я не о том... Всё, что Европа прошла в 60-ых годах: студенческие волнения, сексуальная революция, коммуны, дети-цветы, религиозные поиски, увлечение Востоком, эзотерика - всё это мы прошли на пол столетия раньше... Но мы к тому же жили на фоне заката Империи...
"И в памяти черной, пошарив найдешь
До самого локтя перчатки..."
Двор задавал уровень. Декаденты задавали - тон. Честность? Ахматова честно говорила влюбленному в нее Гумилеву: "Вам эта любовница не идет - смените". Любочка Менделеева честно рассказывала юному мужу о своих свиданиях с его другом - Борей Бугаевым, Лиличка честно объявила Маяковскому: "Знаете, я выхожу замуж". И честно добавила: "Но я не хочу, чтобы вы ушли". И он остался! Я могу немного ошибиться, но по-моему в 10 годы месяца не проходила без самоубийства.
Марина тоже была честной - в том 14 году она честно объявила обоим братьям, что она
"лунатик двух темных лун". Петр умрет, Сергей уйдет на войну. Вот вы прочитали "Осыпались листья...". Вы, очевидно, не понимаете, какое страшное это стихотворение. Сейчас поясню... Помните:
Я с вызовом ношу его кольцо!
- Да, в Вечности жена, не на бумаге! -
Его чрезмерно узкое лицо
Подобно шпаге
--------
В его лице я рыцарству верна,
Всем вам, кто жил и умирал без страху! -
Такие в роковые времена
Слагают стансы и идут на плаху!
Помните?
- Да.
- А дату написания?
- Нет.
- 14 год. Здесь. - меня не надо учить, как надо слушать, мне не надо было этого знания, чтобы слушать - ее. Чтобы слушать о ней. - Не знаю, кто из них первый намекнул на возможность, кто ответил, у кого первого дрогнула рука, у кого - сердце... Он умирал... Поначалу Марина не решилась и сбежала - сюда. И вот стихи... Мужу? Да. Вот только стихи ему она не писала... Вот только... Братья были очень похожи...
- Я думала это было написано до замужества... Странный "вызов" - носить кольцо мужа... "умирал без страха"...
- Повторяю - она была честной. И посвящение - искренне. Вот только...
- Только потом, в больнице ей тоже не надо будет врать.
- Потом, в больницу она еще напишет:
Не думаю, не жалуюсь, не спорю,
Не сплю.
Не рвусь ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,
Ни к кораблю.
Не чувствую, как в этих стенах жарко,
Как зелено в саду.
Давно желанного и жданного подарка
Не жду.
Не радуют ни утро, ни трамвая
Звенящий бег.
Живу, не видя дня, позабывая
Число и век.
На, кажется надрезанном канате,
Я - маленький плясун.
Я - тень от чьей-то тени. Я лунатик
Двух темных лун.
Этих стихов вы наверное не знаете? Ну, поэтка, о чем они?
- Я... там же не так...
- Да, там - не так. А о чем эти? Кто это - "я"?
- Она представляет Петра. Его ощущения в больнице. "как в этих стенах жарко, как зелено в саду..." - типичная "преувеличенность жизни в смертный час"
- Тогда "темные луны"?
- Марина и Сергей. И он - только их тень. Немощная. Ему даже уже "подарка давно жданного" не надо... Да уж - честно...
- "Я вас целовала, я вам колдовала"... И это тоже - честно. Вы, по времени вашему пенициллиновому, наверное, не знаете, что целоваться с умирающим чахоточным больным - примерно тоже, что есть из одной тарелки с холерным. Но чтоб быть до конца честной, Марина, переделывает эти стихи и отдает их Сергею. Вот эту переделку ты и вспомнила.
- Вернемся к нашим лунам. Как это должен был восприять Сергей? Две луны?
- Он и Петр.
- Далекий читатель?
- Я так и понимала - "луны огромных глаз"...
- Вот так. Но забудем о далеких. Здесь опять - двойное посвящение. Одними и теми же строками, Марина обращается - выговаривает Петра, и объясняется с Сергеем. Есть еще записка... Марина просит вмешаться их сестру... Причем, каждое слово в ней равно говорит и о Петре, и о Сергее. И вот - осень. Петр умер, Сергей - собирается в воюющую армию. На войну. А Марина? "Жди меня, и я вернусь" в женском варианте? Нет. Перечитайте еще раз "Осыпались листья".
Осыпались листья над вашей могилой,
И пахнет зимой.
Послушайте, мертвый, послушайте, милый:
Вы все-таки мой...
Опять с узелком подойду утром рано
К больничным дверям.
Вы просто уехали в жаркие страны,
К великим морям.
Я вас целовала! Я вам колдовала!
Смеюсь над загробною тьмой!
Я смерти не верю. Я жду вас с вокзала -
Домой!
Пусть листья осыпались, смыты и стерты
На траурных лентах слова.
И если для целого мира вы мертвы,
Я тоже мертва.
Таких обещаний я знаю бесцельность
Я знаю тщету.
Письмо в бесконечность. - Письмо в беспредельность -
Письмо в пустоту.
Я замолчала.
- Так к кому обращено это стихотворение? - не успокаивалась неугомонная старуха. - Уже мертвому Петру или еще живому Сергею? Кого целовали? Кого будут ждать с вокзала? Кого предупреждают о тщете пустых обещаний?
Я долго не отвечала. Она молчала тоже.
- Зачем? - вместо меня спросил Борис.
Она не ответила - ему... Она подняла на меня подслеповатые глаза.
- Тебе эти стихи запомнились? Теперь ты знаешь, что стоит за стихами, которые запоминаются - чтобы запоминались. Это, как электричество: чтобы миллионы грелись у печек, что-то должно сгореть в топках, - она заколебалась и все-таки спросила. - Поэтка, а ты написала стихи об изнасиловании?
- Нет!
- Не рычи на старую женщину. - улыбнулась Анастасия Ивановна. - Марина бы написала...
- Это не тема для стихов!
- Не тем - нет. Анна Ахматова написала же о посадке сына... Получился "Реквием". Реквием - по живому сыну... Так была она - "хорошей"?
- Вы же верующая... а это не грех? - и опять - слабая ее улыбка, и я... - Ну причем здесь я?!
- Знаешь, мой любимый эпизод в "Божественной комедии"... Это первая песнь "Чистилища", или все-таки вторая? Не важно: Данте с Вергилием только высадились и столкнулись с его другом - певцом, поэтом - "бардом", по-современному? - Каселла. Судя по искреннему удивлению Данте, что того пропустили сюда, а не столкнули ниже - это был еще тот повеса... И Данте без долгих разговоров просит его: "Спой". Каселла запел, и души мертвых... Души забыли о своих прошлых грехах, о грядущем тяжком труде искупления и заслушались пения едва ли не самого греховного из них... Марину тоже пустят... Несмотря на все ее смертельные грехи, придумают повод и пропустят... К неудовольствию строгих ангелов. - она опять улыбнулась, - так ты уже не пишешь стихов?
- Нет, - улыбнулась и я. - А вы?
- О, последний раз я грешила так давно, что Он уже забыл об этом... А хочешь чаю?
- Борис, открывай варенье.
Болтовню за чаем я не запомнила... Я забыла, почему она спросила, чем теперь буду заниматься и почему я предложила ей подобрать мне профессию.
- А ты послушаешься?
- Да, - ответила я и испугалась... На какое-то мгновение вдруг подумала, что она опять заговорит о стихах. Кажется, она заметила мой страх, поняла его причину и... и еще затянула паузу...
- Займись камнями, - наконец, сказала она.
- В геологи? - изумилась я.
- Нет... опять рушится мир... Геология не будет кормить,- oна указала на сердолик - займись драгоценностями...
Я прислушалась к себе... и кивнула.
- Поцелуй меня, - сказала она. - В губы.
Я помню, как искренне, как весело засмеялась она в ответ на мое замешательство...
Когда мы возвращались, Борис хохотнул:
- Вот видишь, я оказался прав. Пара баек о великой сестре и чай с малиной, - он оторвал взгляд от дороги. - Ты действительно будешь учиться на ювелира?
- Да.
- Помочь? Словечко замолвить?
- Помоги.
Он помог. Замолвил.
Сначала он был просто клиентом, потом стал постоянным клиентом, потом - единственным, потом - не клиентом. Долго, почти год, он был просто - единственным. А потом его убили.