Деревня Дубки была обычной деревней средней полосы России. Не Нечерноземья или Черноземья, как потом стали делить эту колыбель русского народа, а просто Средней полосы России, среди березок которой все пыталось стреляться эмигрировавшее на юг русское дворянство. Эмигрировавшее, впрочем, под воздействием непреодолимой силы. Задолбало дворянство крестьян и решили те с эксплуататорами расправиться. Кстати, страдало русское дворянство в ряде фильмов высокохудожественно.
Однако жителям деревни Дубки совершенно не присуща была тяга к суициду, и жили они в своей средней полосе со всем своим удовольствием и обстоятельностью присущими деревенскому русскому человеку.
В отличие от соседних населенных пунктов деревня Дубки, несмотря на свое глуховатое месторасположение, процветала. Вопреки всем гримасам воцаряющейся рыночной экономики.
Деревню Дубки от последствий экспериментов младореформаторов уберегло наличие целого ряда факторов.
Первым и самым главным фактором оказалось наличие начальника лесопилки. Не самой лесопилки. А именно её начальника. В соседних деревнях лесопилки присутствовали, но в виду отсутствия личности были безграмотно разворованы и сданы в металлолом. Это к вопросу личности в истории.
Так вот о человеке. Был он приезжим. Но патриотом новой родины. И очень уважаемым. Звали его Иван Фомич Несмеянов. Нрава человек он был серьезного. Так что как только по стране прозвучал клич опять грабить награбленное, по всем законам он эту лесопилку приватизировал. И заставил работать. Реформы реформами, а доска хорошая всем нужна. Соседние населенные пункты корежило в пламени античеловеческих реформ. Мужское население, контуженное отсутствием работы и привычного порядка жизни то ударялось в банальный разбой, растаскивая и реализуя народное добро, то с настоящим неистовством русской души уходило в то странное действо, которое на просторах нашей родины получило мудрёное название бизнес. Или, вспоминая о философской составляющей загадочной русской души, ударялось в запой, заглядывая на дно каждой бутылки с алкоголесодеражей жидкостью. Одна из соседних деревень едва не в полном составе ходила грабить поезда. С размахом к вопросу подходили.
А в Дубках работали.
Пилили, резали, точили. Иван Фомич Несмеянов, урвав у судьбы первые деньги в загул по нашей национальной традиции не ударился, а поехал в Германию и прикупил там соответствующее оборудование. И не стали ему преградой не таможни, ни братки, ни прочие радости в муках рождающейся рыночной экономики. Надо было, и привез. А пылающие деревни за спиной - это проблемы пылающих деревень.
Был Иван Фомич человеком сложной судьбы, страницы которой легко читались по наколкам на его мощном организме. Родом Иван Фомич был из могучего племени староверов. Однако в молодости через, чур, уж впрямую воспринял намеки более старших соратников о бесовской сущности наличествующей на тот момент Советской Власти. И вошел с ней в прямое столкновение. Советская власть, имея рабоче-крестьянские корни тоже голубиной кротостью не страдала, и отвесила Ивану Фомичу со всем соответствующим пылом. Так что загремел он надолго, и выживать ему пришлось в местах не столь отдаленных трудно. Однако именно об этих страницах своей биографии вспоминать он не любил. Прошлое он свое берег в тайниках памяти, но, когда в начале девяностых приехали в Дубки некие молодые люди и начали попытки экспроприации уже приватизированного имущества, поговорил с ними Иван Фомич на доступном им языке. Причем настолько успешно, что дорогу в Дубки с означенными целями молодые люди позабыли напрочь. Хотя вот просто так приезжали. И попариться, и на охоту с рыбалкой сходить. Места поскольку были здесь богатые. И очень даже приличные молодые люди оказались. Один на местной девчонке женился. Живут хорошо. Внучата уже на лето приезжают. Вот ведь что слово правильное делает.
Нрава как уже упоминалось Иван Фомич был сурового, кулаки у него, несмотря на далеко не юношеский возраст, были пудовые. Так что если кто-то начинал излишне философствовать и расширять сознание путем злоупотребления водочкой, получал он в скорейшем времени педагогическое послание от Ивана Фомича. После чего непременно пару дней отлеживался. Что характерно, жены потерпевших к подобной педагогической деятельности относились с пониманием. Да собственно и сами потерпевшие.
В целом все были согласны.
Но если вдруг у потерпевшего возникло бы желание оспорить означенные методы и обратиться к властям...
Тогда вступали в действие следующие факторы.
В первую очередь пришлось бы такому человеку столкнуться со следующим столпом местного мироустройства. С участковым.
Участковый в Дубках в отличие от господина Несмеянова был местный. И звали его Лаврентий Павлович Бер...Нет не пугайтесь. Лаврентий Павлович Бердиев. Происходил он из семьи сосланного под административный надзор еще при царе - батюшке пламенного осетинского революционера Ашахмата Каурбековича Бердиева. Была в те стародавние времена такая практика. Закостеневшее царское правительство очень умело перемешивало вверенное ему народонаселение. Пламенный революционер Бердиев осмотрелся на новом месте и вместо того чтобы агитировать за пролетарскую революцию вспомнил свою базовую профессию. А поскольку был он ветеринаром, то в скором времени стал человеком на селе уважаемым и почитаемым. Оглядевшись более ответственно, взял, да и женился. Дав тем самым начало очень жизнерадостному и активному роду. Во времена смутной Гражданской войны повоевал он конечно за торжество светлого царства. Поносился по просторам Матушки России. А потом на малую родину и был отправлен на усиление. Изживал прятавшихся в тогдашней глуши недобитых представителей эксплуататорских классов. Изжил потихонечку. И остался здесь жить. Детки у него пошли хорошие и по принятой традиции служили Родине. Под старость все же возвращаясь в родные края. Ездили и туда, на Кавказ, но как-то уже так, традиционно.
Лаврентий Павлович доводился родоначальнику правнуком. И имя свое получил совсем не потому, что был его прадедушка фанатом противоречивого наркома. А по причине прозаической. Его папенька Пауле, вернувшись из Афганистана, где выполнял интернациональный долг, под его бескрайним выцветшим до белизны небом понял для себя некие истины. И хотя человеком был партийным, сына своего решил крестить. А поскольку по соответствующим книгам выходило как раз имя Лаврентий, именно под этим именем он в этот мир и вошел. Как и все мужчины своего ушел в срок служить. Подзадержался в дальних краях. Но вернулся. Карьеру ни в столицах, ни в области делать не захотел. Подборка наград на его парадном кителе была небольшой, но знающему человеку сказать могла многое. К высоким должностям он не стремился. Ему вполне хватало его капитанского звания, социального положения и всей той красоты, что его окружала. Кто хоть раз любовался золотом полей, зеленью рощ и перелесков упомянутой Средней Полосы, Лаврентия Павловича поймет. Руководство его предпочитало не задевать, поскольку приезжали к нему париться ну очень генералы. И надо сказать с очень серьезным уважением относились генералы к деревенскому участковому. Так и жил. Видно и ему некая истина открылась под теми небесами, где дают немногочисленные, но очень многозначительные награды.
Так вот участковым Лаврентий Павлович был правильным и прекрасно знал, кто, как и за что на вверенной ему территории мог в глаз получить. Так что вряд ли нашел бы правдоискатель помощи у местных правоохранительных органов.
Мог, конечно, гипотетический правдоискатель обратиться с болью своей душевной к представителям местной власти. Руководила муниципальной властью в Дубках Глафира Александровна Митрофанова. Но к ней бы гипотетический правдоискатель обратился бы вряд ли. Для начала, скажем, что не любила Глафира Александровна насилия в семье. Вообще считала, что в принципе всегда словом обойтись можно. И сообщим, что пропорций была Глафира Александровна величественных. Относилась она к той категории прекрасных женщин, на которых в современных бутиках для чахоточных, одеяний не продавали. И если бы загулявший бузотер надумал бы ей жаловаться, то непременно спросила бы, а не поучил ли он в нетрезвом состоянии жизни супругу. Как в России у нас водиться путем рукоприкладства. В случае положительного ответа судьба правдолюба была бы легко читаема. Потому что рука у Глафиры Александровны была ненамного легче, чем у Ивана Фомича, которому доводилась она богоданной супругой. Это она тогда еще двадцать лет назад растопила перепиской сердце матерого зэка с многозначительным прозвищем "Иван". Притащила своими добрыми словами его в Дубки. Где тот и осел. А потом, несмотря на разницу в двадцать лет на ней и женился. Ох и пророчили ей тогда...Ошиблись. И детей ему нарожала, и живут душа в душу.
Мог, конечно, бузотер обратиться к власти духовной. Прежний батюшка отец Власий отнесся бы к страдальцу с пониманием. Как не понять страждущего человека. Да и вообще был отец Власий доброты невероятной. Как он во времена бдительной Советской власти при приходе остался, то тайна великая есть. Да и с чего в тихих Дубках приход сохранили? Опять же тайна великая. А может и просто гримаса огромной бюрократической машины. Кто знает. Но где-то там, в недрах огромной идеологической структуры решили, что быть в Дубках церкви. И иерархи решили в дискуссии не входить. Себе дороже. Ну а поскольку к категории завидных, сами Дубки относились с трудом, то и направили сюда на службу отца Власия. Не был он ни агентом КГБ, как огульно сейчас обвиняет всезнающая интеллигенция все духовенство, не был он представителем отсоединившейся зарубежной православной церкви. А вот не задумывается сейчас никто, а каково это в столь враждебном окружении крест нести. Там то за рубежом что за чистоту совести не побороться. Там к обиженным советской властью с пониманием относились. Но - оставим. И пещерным проповедником он не был. Просто, спокойно и кротко нес на своих нешироких плечах гигантский груз. Нес свет в безверии. Он без экзальтации, бесхитростно нес огромное звание священника и очень многим был настоящим духовным отцом. И потому крещенных в Дубках было много, а комсомольцы, постояв в кордонах на пасху, сняв после окончания дежурства красные повязки, заходили в церковь за благословением. Вот отец Власий мог, пожалуй, пожалев нетрезвого, налить. Но с соответствующими поучениями. И хотя редко он повышал голос, но его журчащий говорок будил, и стыд и желание попросить прощения у всех, кому нагрубил в пьяном угаре. Однако, к сожалению, три года назад отец Власий представился. Так же тих и скромно, как и жил. Хоронили его, как говорили в старые времена, всем миром. А потом всем миром и письмо соответствующее писали. И некоторое время царило в Дубках церковное безвластие.
Сначала Иван Фомич, вспомнив свои староверческие корни, решил пригласить правильного проповедника. Однако, когда прибывший, едва увидев церковь начал плеваться и поминать Никонианский раскол, посоветовал ему уехать. Во избежание.
Вопрос решился сам собой. Вскоре после инцидента в Дубках появился новый священник. Отец Константин. Молодой мужчина. До тридцати. Сероглаз и тонколиц. Было в его стройной фигуре нечто отличавшее от деревенских коренастых ухажеров, и девушкам он понравился. За что местные джентльмены решили приезжего поучить. Поп, он конечно поп, но наши девушки - это наши девушки. К огромному удивлению энтузиастов битыми оказались они, а отец Константин отделался легкой ссадиной на скуле. Уже потом стало многое ясно, когда сухощавый священник начал учить ребятишек мордобою под названием русбой. Немало оказалось на поджаром мускулистом теле следов хирургического вмешательства. А еще на заднем дворе своего дома любил он кидать ножи. Подолгу развлекался.
Все матримониальные планы местных кумушек он порушил ближе к осени. Взял и посватался. Прогнозы он тоже порушил. Было в Дубках девушек на выданье немало. Хорошие такие девушки, яркие. Но он нечто другое выбрал. Посватался к тихоне Аленке Рябининой. А потом женился. И жену любил сильно. Так вот и к отцу Константину идти в упомянутых случаях не стоило. Несмотря на внешнюю субтильность, вполне мог и поучить по-пастырски.
Отца Константина в Дубках полюбили. Не так как отца Власия. Но от всего сердца. Потому что всем он был хорош. И в вопросах веры суров. В бурные дискуссии вступал с местным мусульманством. Правда, дискуссии носили характер несколько односторонний.
Мусульмане в Дубках имелись. Четверо. Но были они не особо в вопросах веры поднаторевшие. Таджики. Вернее, таджиков было пятеро, но пятый был коммунистом. Появились таджики в Дубках из Германии. С ними познакомились деревенские мужчины, которых на обучение Иван Фомич отправил. Очень уж ему немецкая техника понравилась. Так вот когда собрался он мебельную фабрику строить, тогда на обучение своих и отправил. А таджики попали в Германию по командировке местного бая. Сначала тот отправил их в Италию. Резьбе по дереву учиться. А потом уже и в Германию. В работе на станках поднатореть. Богатые были видно планы у бая. Обучение он оплатил вперед, но плодами своей предусмотрительности воспользоваться не успел. В очередной политической заварушке убили бая. И остались мастеровитые таджики у разбитого корыта. Оставаться в Германии особого желания не имелось. Виза закончилась, а работать нелегально - это идти в рабство этническому криминалитету. Тем более на родине остались семьи. Тогда и подкатил к дубковским мужчинам самый из таджиков расторопный с вопросом, а не понадобятся их начальству несколько высоко квалифицированных мастеров. Те с руководством связались, ситуацию прояснили. Характеристику дали. Положительную. Тот подумал и дал команду везти. И привезли. В России вид на жительство все же проще чем в Германии получить можно. Так и жили. Работали старательно. На переезд семей зарабатывали. С местными почти не общались. И побаивались, да и языка особо не знали. По причине совершенно прозаической. С развалом Советского Союза обучение в школах стало не всеобщим и русским владели мужчины не очень. Немецким и итальянским вполне даже, а вот на языке милых осин как-то скромно. Ну что еще. В магазин ходили. На деток смотрели глазами скучающими. Свои-то дома остались. Иван Фомич договорился с директором школы, что обучат заезжих языку. Уже и курс самостоятельно расписали.
Зачем мастеров готовых терять. Тем более и семьи они перевозить собирались.
Таджики мусульмане были так себе. Знали, что ислам - религия предков. Водку не любили, а вот к пиву относились с большим уважением, но без фанатизма. В Германии наверно привыкли. Так что к обличениям отца Константина относились с пониманием. Но веру пока менять не меняли. Хотя с вечной азиатской хитринкой напрямую и не отказывались. И с тем что Бог един соглашались. Но - византийствовали.
Главным прогрессором был как раз тот, что коммунист. Человеком он был из времен советских и по-русски он разговаривал бегло, уверенно, но не всегда понятно. Однако для общения открыт был со всей широтой восточной души. По возрасту своих компатриотов постарше был, однако характером значительно живее. Его коллеги после окончания работы посвящали себя в основном обслуживанию оборудования, немецкая школа что скажешь, и разного рода хозяйственным заботам. А вот престарелый энтузиаст, поручив эту форму деятельности, кому-либо из земляков, начинал заниматься любимым делом. Он общался. При этом, что удивительно его странный русский понимали. Когда он не общался, то он вырезал. В его руках постоянно крутились какие-то деревяшки вкупе с ножиками. На то, что делали руки, он совершенно не смотрел. Но на ладонях его постоянно оказывались смешные чудеса. Чудеса он эти дарил. Всем, до кого дотягивался. У детей так у всех были его забавные игрушки. Смешные-то они были смешные, но на хозяев своих были похожи. Как родня.
В жизнь деревни он вломился шумно и радостно. Он нанес визит дубковскому кузнецу. Кузнец в Дубках личностью был широко известной. При этом далеко не в узких кругах. Известен он был по всей области. Нет, он не восстанавливал древние умения в сфере воссоздания местного аналога дамасской стали, не пытался отковать меч-кладенец и копье-самотык. Он был настоящим кузнецом. И из-под молота его выходили предметы, необходимые в нелегком крестьянском труде. Он создавал чудесные, не волшебные, а именно чудесные топоры, крепкие молоты, острые косы, надежные скобы. Долота и зубила, сделанные его руками, не знали сносу. А за комплектом его инструментов стояли в очереди. при этом совсем не пытались мухлевать. Мастер баловства такого не любил. А сделанный им инструмент - пел. Вот пел и все тут. И работать им было на редкость приятно. Почему - непонятно. Говорили, что серебро он в металл добавляет. Но другие мастера по железу, на новость такую с сомнением качали головами. Однако человек мастеровой душой чувствовал чудо и готов был ждать пока доведётся взять в руки поющий инструмент. Да, бывало, говорили, что знает кузнец секреты старых мастеров. Наверно знал. Недаром ведь ехали к нему со всей области, да из-за пределов ее тоже ехали.
Ничего удивительного в том, что знает этот кузнец секреты старых мастеров, не было. Потому что общеизвестным фактом являлось то, кем он трудиться, когда не ворочает железяки у наковальни. Дубковский кузнец был доктором исторических наук и профессором. Был он так же академиком нескольких академий. И хотя академий стало очень много, одна даже в областном центре была, вся деревня гордилась тем, что есть в ней настоящий академик. Еще и профессор. Профессор персоной был шумной, идеи высказывал парадоксальные, но прекрасно доказуемые и симпатией российских своих коллег пользовался не очень. Дело в том, что был он отцом основателем ряда теорий, которые в прокрустово ложе официальной науки не попадали. Как ни старались представители упомянутой науки. Это ведь кажется, что наука - это субстанция эфемерная и не материальная. На самом же деле, наука - это должности, кафедры, финансирование, наконец. Ну и соответственно, квартиры, поездки. Да и вообще, если смотреть в суть - это уже защищенные диссертации, которые пытается опровергнуть некто. И что с того что опровергает он их на основе серьезных, доказанных и подтвержденных фактов. Тем хуже для столь противного оппонента. Так что в основном читал свои лекции Давид Иосифович Гехфенбаум далеко за пределами нашей необъятной родины, где пользовался невероятной популярностью. Платили ему там прилично и как правило часть года проводил Давид Иосифович за рубежом, а то и за океаном. Симпатий со стороны научного сообщества факт этот ему не добавлял, как и частое цитирование его трудов в забугорных диссертациях. Так что к приезду обычно ждала его, как привет от любимой родины, очередная матерная статья в толстом научном журнале. Отвечал оппонентам Давид Иосифович с изяществом и основательностью еврея, имеющего счастье жить в России. А потом предавался со всем пылом души своей огненной страсти, колотил молотом по металлу, мечтая в глубине души, чтобы вместо слитка бессловесного металла на наковальне оказался бы кто-нибудь из его оппонентов. Слово оно ведь очень больно может уязвить.
Ну а поскольку был Давид Иосифович специалистом именно по русской истории, то и психоделики предпочитал он чисто арийские. Водку и пиво. Изготавливал которые сам. По соответствующим технологиям.
Водку он гнал самолично. Тщательно отслеживая все стадии процесса. От момента сбраживания проросшей пшеницы с медом и до стадии прогонки полученного продукта через собственноручно сделанные серебряные фильтры. В результате, пропущенный через березовый уголь продукт, водку, продаваемую в магазинах, напоминал мало. Поскольку был это не продукт купажирования спирта, выгнанного неизвестно из чего с не самой лучшей водой. Это было чистое дитя исключительно натуральных продуктов. И потому пилась водочка его производства с легкостью и удовольствием, как морозного утреннего воздуха глоток. Водкой своей Давид Иосифович не торговал. А вот угостить мог. К сожалению местных жителей, случались такие водопады щедрости не так уж и часто.
А вот пива ставил он много. Потому что продукт такой. Мало его не варят. Пиво он делал по старинной технологии, которой обучился у далеких кавказских родичей Лаврентия Павловича. По словам профессора, дикие горцы в приготовлении этого напитка использовали совершенно арийскую технологию. Процесс был еще более сложный и длительный чем производство водочки. И с приготовлением соответствующих ингредиентов занимал не один месяц. Зато результат превосходил самые смелые ожидания. Густое, тяжелое, с могучей шапкой пены такое пиво дарило радость и веселье, полет мысли и расслабление. Делал уставшего человека бодрым и озорным. В общем, был это настоящий психоделик. И угощал Давид Иосифович своим пивом далеко не всех. А лишь людей этого достойный и только лишь в пятницу. Причем критерии, по которым можно было определить достойность человека, прятались глубоко под могучим сводом его заросшего совсем не профессорскими патлами черепа. Хотя если подойти к вопросу системно, можно было отыскать ответ на вопрос. В беседке во дворе Давида Иосифовича собирался местный исторический кружок. Когда-то, сначала просто собирались потрепаться, а потом слово за слово поделился Давид Иосифович кусочком из своей теории. Одной из. И неожиданно встретил не непонимание, а совершенно иную точку зрения. Поначалу привычно озверел, но потом понял, что нашел прекрасный оселок для оттачивания собственных постулатов. Наш ведь народ если чем-то вдруг занимается, то занимается со всей ответственностью. Что водку кушает, что Берлины берет. Так что выросла традиция. Дискуссионный клуб с пивным уклоном.
Вот именно в пятницу ближе к вечеру, а, следовательно, к ожидаемому застолью и принесла нелегкая таджикского прогресоора. Давид Иосифович дневные свои труды завершил и приводил себя в порядок, а члены научного кружка заняты были размещением пивных закусок, привязанность к которым неугомонный профессор привил со всей обстоятельностью. Когда калитка распахнулась и во двор просочилась фигура. Одета фигура была без изысков в джинсовый костюм и майку, обута в кроссовки. В обеих руках держала дыню. Здоровенную.
- Кузнес кто? - спросил нежданный посетитель.
- Я кузнец, - звучным, привычным к аудиториям голосом сообщил подошедший уже Давид Иосифович. Он тоже предпочитал джинсовые костюмы и кроссовки. - Чем обязан?
Ему ведь тоже особо не хотелось сейчас о делах. Перейти бы к пиву.
А посетитель радостно закивал седой головой, укрытой непривычной в этих краях тюбетейкой.
- Ай, бола, как хорошо. - погладил недлинную, но густую бороду. - Ты хороши кузнес. Крепки - Давид Иосифович отличался телосложением широким. Как в плечах, так и в талии. - Волос на тебе ес, барада носишь. - Отличался повышенной растительностью. Был кудлат и бороду носил совершенно архиерейскую. - Стари уже. Седой есть. - Не юн был Давид Иосифович. - И сильный совсем. - Ручища и плечища были по младости лет развиты тяжелой атлетикой, а постоянный упражнения с клещами и молотом сделали их и вовсе не профессорскими.
Давид Иосифович попятился под градом комплиментов, но присутствия духа не утерял
- Чем собственно обязан? - попытался он перейти к сути вопроса.
Морщинистое как печенное яблоко лицо расколола широченная улыбка
- Кетмен надо. Лапатм ест. Не люблю лапатм. Город поехал, там земляк ест. Молодой, Малчик. Хочешь говорит ножик сделаю. А мне зачем ножик. Мне кетмен надм. Там яблок растет, - указал в сторону сада, - такой яблок. Пах, какой яблок. А земля там грустный, его не копал никто. Я лопатм не люблю. Мне кетмен надо. Ты мастер. Все говорят. Сделай, ай бола. Очень кетмен, надо. А вот дыня. Очень кусный. В подарок, - поставил дыню на пивной стол. - Сделай кетмен, яблок жалка. Он мине говорит, я тебе тяпкам сделаю. А мине зачем тяпкам. Тяпкам маленьки. Тяпкам я не люблю, - обратился он уже к дубковским мужчинам, узнав в них крестьян
В то время как дубковские мужчины переваривали эмоциональное заявление мигранта, привычный к работе с носителями различных языков кузнец уже сделал ряд необходимых выводов и перевел сказанное в систему понятных для себя символов. Мужчина желал получить в пользование среднеазиатскую разновидность мотыги, древнего и прекрасно зарекомендовавшего себя в широких кругах сельскохозяйственного инструмента. Однако до сего дня подобный инструментарий ему создавать не приходилось, и потому он взял для размышлений некоторую паузу. И для солидности, деревенский кузнец - это вам не хухры-мухры, это творец. И для осмысления поставленной задачи, поскольку некачественно работать он не любил. Мигрант же воспринял заминку как проявление некоторой нерешительности и на прекрасном немецком, с качественным берлинским выговором посетовал, что в глушь его занесло невероятную. В столь глухую, что нормального мастера найти здесь нет никакой возможности. При этом ритуальное название искомого сельхозинвентаря он и не произносил. Надо отметить, что Давид Иосифович немало своих лекционных экзерсисов проводил именно в Германии и потому языком Гете и Шиллера владел в совершенстве. Однако хотя лицо его немного и вытянулось от неожиданности, согласитесь сложно предположить, что мигрант из совершенно солнечных краев, пребывающий в русской глубинке, так легко заговорит на языке сумрачных тевтонов.
Однако, несмотря на удивление, ответил он на том же языке, который, по мнению выдающего русского лингвиста М. Ломоносова хорошо подходит для брани. Речь его была краткой, но выразительной. Для начала он пояснил своему контрагенту, что глушь здесь не настолько глухая, чтобы не знали бы здесь изделия под названием кетмень. После чего пояснил, что качественное изготовление упомянутого сельхозорудия потребует некоего времени. И в заключении, несколько нарушая немецкую домовитую, порой излишне домовитую традицию, пригласил заказчика принять участие в дегустации свежего только выставленного пива.
Прочувственная речь сельского кузнеца вызвала у мигранта просто море чувств. Для начала он очень широко улыбнулся, отчего его морщинистая, как старое яблочко физиономия стала еще морщинистей, а клонящийся к закату день осветило мощнейшей вспышкой радости. После чего принес все возможные извинения, признал глубину свершенной только что ошибки, и с радостью согласился принять участие в столь правильном проведении вечера. После чего на том же языке попытался поинтересоваться у Давида Иосифовича где он получил возможность овладеть столь не частым умением для этих мест, но был прерван. На его плечо улеглась широкая мозолистая рука Сергея Александровича, очень квалифицированного токаря. После чего мигрант услышал немного прокуренный, но звучный голос представителя местной трудовой интеллигенции.
- Ты паря, давай по-русски говори. А то неинтересно получается.
Однако мигрант сразу показал себя опытным турнирным бойцом. Он тут же сунул для рукопожатия свою не менее мозолистую ладонь, вежливый Сергей Александрович руку, конечно же, пожал, и представился.
- Назар улло мене зовут.
- Мулла, что ли? - удивился Сергей Александрович. С этой категорией человечества встречаться ему за долгую жизнь не приходилось. И муллу он представлял себе похожим на волшебника из давней сказки "Волшебная лампа Алладина". Новый знакомый на аристократичного волшебника никак не тянул. Борода седая - скобкой, нос - картошкой, глаза - карие. Смугловат, правда. Но деревенский пастух Андрей Васильевич по окончании сезона бывает и посмуглее. Джинсы, майка, куртка. Да какой он мулла. И его сомнения были немедленно рассеяны.
- Не мулла. Улло. Умный очень, - скромно внес ясность в ситуацию собеседник.
И, не сбавляя темпа, тут же задал тему дискуссии.
- Знаешь, что русский и таджик братья?
Чем заставил аудиторию удивленно притихнуть, а Давида Иосифовича хмыкнуть. Поскольку именно по вопросу потомков арийцев он в основном и расходился со своими коллегами.
Дискуссия затянулась далеко за полночь.
Надо ли говорить, что в самое ближайшее время мигрант обзавелся настоявшим кетменем и получил возможность с удовольствием предаваться своему хобби. К которому очень скоро приобщил и своих земляков, для которых тоже заказал соответствующий инвентарь. Он вообще в этой маленькой общине играл роль неформального лидера. Для начала, потому что был родичем безвременно почившего бая. Ну и просто ввиду огромного жизненного опыта. Так что земляки его слушались. Собственно, и дисциплину он установил в маленькой общине железную. Объяснял он это страницами биографии, которые были связаны со службой в непобедимой и легендарной Советской Армии, о которой имел самые теплые воспоминании. Поскольку получил там очень важную профессию тракториста. Благодаря которой и занял заметное место в родной кишлачной иерархии. Многие, наверно помнят, что представители среднеазиатских республик в армии служили по интереснейшему принципу. Первый год - не понимаю, второй год - не положено. И перед их первобытной сплоченностью отступали даже злые деды. Только вот интересно вот что. Вернувшиеся из армии, получившие там неплохие профессии, представители среднеазиатских республик годам к тридцати становились обладателями домов, полных изобилия и детей. А вот какова была судьба шпынявших их дедов? Но это лирика.
А вот с отцом Константином у Назара, как стали попросту звать местные жители отношения не задались. Приволок он для знакомства не дыню. А солидную многоместную скамью, изукрашенную изумительной резьбой. Пообщался, чаю попил. А на прощание открыл отцу Константину тайну. Сообщил, что Бога нет. Сначала отец Константин так рассердился на паршивца, что едва подарок не сжег. Но потом, успокоившись, решил кардинальных мер не принимать. Что взять то с него. Коммунист.
Такая вот и была Дубки деревня. В хорошем смысле слова деревня.
События начались с того с чего и должны были начаться. С начала.
В один прекрасный день, а день был действительно прекрасным, прозрачный такой весенний, в правление в Глафире Александровне заявились двое. Совершенно обычные, прилично одетые, средних лет мужчины и предъявили Глафире Александровне документы, указывающие на то, что два эти мужчины являются представителями собственника опытно- производственного объединения "Дубки", расположенного на территории вверенного ей муниципального образования.
Сложно было сказать, что именно вызвало тяжелый вздох из могучей груди главы местного муниципального образования. То ли облегчение было тому причиной, то ли сожаление. С одной стороны, сваливалась с ее головы немалая забота по пригляду за этим немаленьким производственным центром, по воле сменяющихся собственников приходящим во все большее запустение. Опять же начинала брезжить надежда на получение долгов по земельному налогу, которые достигли размеров весьма приятных. А с другой стороны все же было жаль. Что там на этом производственном комплексе в давние советские времена производилось так и оставалось тайной ведомственного уровня. Но вот старая усадьба с немалым фруктовым садом, была предметом порой очень даже пристального внимания энергичной Глафиры Александровны. Хороша была усадьба, хоть и изрядно разрушена. И сад был чудо как хорош. Несмотря на то, что долгие годы за ним никто почти и не ухаживал, яблоками, грушами, сливами дарил он местных жителей с обильностью и регулярностью. А еще хороши были пруды. И если верхний, мрачный и глубоченный популярностью не пользовался, более того была у него мрачная такая слава, то вот два, что пониже очень были привлекательны с точки зрения рыбалки. Была, признаться была у Глафиры Александровны мысль организовать в этом месте курортную такую зону. И для местной публики и для приезжих людей. Да все руки не доходили. Заботы по работе, а и потом, когда Ванечка на месте лесопилки мебельный завод развернул, да потом. Когда колхоз от разорения спасала, люди ведь и есть хотят. Да и дети... Не дошли, в общем, руки. Да и честно говоря, не особо то и поднималась рука на чужое. Чужое оно ведь. В правильной крестьянской душе имеется некоторый запрет. Нельзя чужое брать.
Здесь надо сделать небольшое отступление. Дело в том, что деревня Дубки получило в давние времена название свое по имени поместья, которое как легко понять тоже называлось Дубки. Местная мифология имела несколько версий появления именно этого наименования. Байки, которые по сю пору имелись в деревенском фольклоре, гласили, что некогда поместье принадлежало человеку знатному, то ли графу, то ли вообще князю. Богатому до невозможности. Фамилия его звучало немного странно для русского уха. Савиньи.
Славен был вельможа не только знатностью и богатством. Был он персонажем фольклора не самым положительным. То люди некие в его поместье пропадали. Причем дубковские. Пошел, да и не вернулся. А потом дерево в лесу видели, и кора в узор складывалась, на лицо пропавшего похожий. То твари в поместье какие-то ужасные жуткими голосами выли. Раз, рассказывали тварь в лесу видели очень уж мерзкую и опасную. Медведя тварь задрала. А потом исчезла неведомо куда. И страшилки эти не детки, друг дружку пугая рассказывали, очень даже взрослые мужчины и женщины. Так что баловался барин чертовщиной непонятной и неприятной. Священника деревенского говорят и на порог не пускал.
Добаловался аристократ. Незадолго до войны приехали серьезные мужчины в лазоревых мундирах и, несмотря на активное противодействие аристократа, увезли шалуна. Хотя шум в поместье в тот день стоял преизрядный. Грохот стоял такой что... а вот что именно за шум стоял, деревенские байки в версиях расходились. Шумное было дело, если столь долгое время в памяти народной осталось. И до самой до революции про него ничего слышно не было поместье вроде как к казне отошло, и на торги было выставлено. Но была там, была чертовщина какая-то. Не заживались там новые владельцы, хотя как уже говорилось, места были красивые, да и поместье отличалось строгой, немного нездешней, но, несомненно, красотой. И все время неприятности с новыми хозяевами случались. Не прижился, в общем, там никто.
А вот во времена гражданской войны граф и объявился. Причем с помпой объявился, с шумом. Весь в черной коже и с маузером. Из этого-то маузера он в первую очередь деревенского священника и расстрелял. Прямо при входе в храм и расстрелял. И сопровождали его такие же. В черной коже и с маузерами. Вот с ними он в свое имение и отправился. Что он там делал, никто не знает. Но грохотало. Сильно грохотало. А потом один из сопровождавших в деревню весь жутко израненный пришел. В крови весь, как волки драли. Прежде чем умереть, он сообщил, что граф как был белогвардейской рожей, так и остался, буржуйскую сволочь из подвала выпустил. И приказал за подмогой посылать. А потом сказал, что спасаться надо православные, сунул в руки деревенскому кузнецу свои мандат и помер. Время сложное было, и своим ходом никто в ЧК ехать не хотел. Но куда было деваться. Брать на себя грех убийства целого отряда чекистов никто не хотел. О лихости ЧОНовцевцев уже все были наслышаны. Да и в поместье невесть что творилось. Огни. Всполохи, грохот стоял до небес. В общем посудили всем миром и кузнеца в уезд с неприятной новостью отправили. Выпил он для бодрости духа, перекрестился и поехал. Вернулся кузнец целый, пьяный до изумления и в матросской бескозырке. К бескозырке прилагался целый грузовик с матросами, не менее пьяными и крайне революционными. У матросов было много спирта, два ручных пулемета, патефон. Сопровождали сухопутных пенителей морей несколько революционных дам. Дамы к удивлению местных тетенек, курили и пили, не уступая своим спутникам. Знали наверно, что в далеком будущем наступит гендерное равноправие. Пол ночи приезжие пили и плясали под патефон. Утром похмелились, сели в грузовик и полным составом двинули в сторону поместья. Патефон правда оставили на сохранение так и не протрезвевшему кузнецу. Тот рвался в бой, но неожиданно суровый командир отряда, с которым еще накануне вместе пили, оказался непреклонен. Он объяснил кузнецу, что тот является единственным представителем пролетариата в деревне и ценность его не поддается никакому описанию. После чего отряд и отправился на выполнение задания. Бой длился до полудня. И, судя по интенсивности стрельбы, бой ожесточенный. Ближе к вечеру, в сопровождении дюжины закутанных до глаз головорезов, деревню посетил прежний владелец поместья. Для начала на площадь было согнано все население. После чего селянам были продемонстрированы головы давешних визитеров. Головы высыпаны были в пыль площади и произвели на местных жителей серьезное впечатление. Они были не отрублены. Уж в этом то за годы войны мировой и гражданской местные жители разбираться научились, да и скотину забивать приходилось. Они были оторваны. Потом прежний хозяин поинтересовался, кто ездил в уезд. Тогдашний дубковский кузнец мужчиной был смелым и вышел. Я, вот и ездил. Поведение его местному феодалу понравилось, и он просто всадил в него половину обоймы из маузера. Голову отрывать не стал. А местным жителям пояснил, что собирается заниматься наукой. Наука требует покоя. И если кто-либо означенного покоя попытается лишить, то участь его будет печальной. При этом он кивнул на оторванные головы и расстрелянного кузнеца. Многозначительный такой намек. Кроме того, он ввел оброк. Настоящий такой средневековый оброк. Кстати о глупостях, на тему того что земля теперь общая, тоже рекомендовал забыть.
А головы, как и тело расстрелянного кузнеца убирать запретил. Пусть так сгниют. Для напоминания и, как в деревне было объявлено, во избежание сходных инцидентов. Кто такие инциденты селяне не поняли, но суть предупреждения восприняли точно. И в некотором ужасе разбежались. После чего феодал уехать. А вот утром выяснилось, что тело кузнеца исчезло. При этом селяне вроде, как и не помогали. Узнав об этом, граф только усмехнулся и репрессий предпринимать не стал. Селяне со страхом ожидали последствий. Та самая власть, представители которой приезжали из волости голубиной кротостью не страдала. Так что жители деревни со страхом ожидали следующей карательной экспедиции. Однако никто не знает, кто именно миловал, но в скором времени через уезд прокатился рейд отважного генерала Мамонтова, который с уездной властью поступил по законам военного времени. Потом красные собрались с силами и ликвидировали последствия стремительного рейда. На достигнутом останавливаться не стали и стремительно покатились на юг. Так что со властью было как-то неопределенно. В Дубках к всем этим перипетиям относились философски. Им было совершенно не до этого. Как, собственно, и нескольким ближайшим деревням. Их вернули в полное средневековье. Со всеми вытекающими из этого последствиями. Всякие злодеи, которых развелось во времена безвластия, от Дубков старались держаться подальше после нескольких уроков, преподанных им людьми графа. Уроки были наглядными, и жители Дубков им были рады, поскольку после пленения злодеев о них господин граф забывал. А участь злодеев была ужасна. Но прошло некоторое время и до Дубков дошли слухи, что Советская власть вернулась. Какое-то время никаких изменений в жизнь деревни эти известия не принесли. А потом в деревню вернулся не дострелянный кузнец. При этом вернулся он отнюдь не в качестве одинокого мстителя. Вернулся он в составе кавалерийского отряда под командованием бывшего дубковского ветеринара товарища Бериева. Отряд был мало того немаленьким, сотни в полторы, так еще и сугубо странным. Хотя основную часть его составляли лихие конармейцы, но присутствовали в его составе и совершенно природные казаки, отличавшиеся от лихих чисто выбритых комсомольцев, солидными, по пояс бородами и невероятно изящной посадкой в седлах. Было несколько бойцов с совершенно ранешней выправкой. Старый как век дед Трофим даже утверждал, что были они теми самыми, что приезжали за графом тогда, давно еще до войны. Но кто ж такому старому поверит. А стоило. Потому что долгое время служил он егерем и память имел профессиональную. Было в отряде несколько стылоглазых живчиков. Эти вот сразу по деревне разбежались. Стали вопросы разные задавать, все больше про чекистов и матросов расспрашивая. И строго так. Отвечали селяне с живостью. И живчики эти страшноватыми были. А еще, чего греха таить, побаиваясь пристального взгляда недостреленного кузнеца. Очень уж у него серьезный он был, взгляд-то. А самое удивительное, что был в отряде священник. Изумление это вызывало тем более серьезное, что все были хорошо наслышаны об отношении новой власти к церкви. Остро негативном отношении. Несмотря на это священник был. Совершенно настоящий. Приехал он, правда, не в облачении, а в красногвардейской форме. Но в облачение переоделся. И в церковь пошел. Церковь головорезы графа заколотили и стены ее некими письменами покрыли. Не языке совершенно непонятным, но одним своим видом вызывавшие неодолимое отвращение. Однако на батюшку письмена эти реального воздействия не произвели. Нет, смотрел он на них сурово и без симпатии, но внимательно. Обошел оскверненный храм, после чего отправил одного из сопровождавших его казаков с поручением. Вскоре тот вернулся, причем не один. Еще четверо станичников на носилках несли большой стеклянный сосуд с некой прозрачной жидкостью. Станичников сопровождал один из кавалеристов со старорежимной выправкой. Батюшка вторично пошел вокруг храма, щедро поливая стены из того самого сосуда, жидкость в которой оказалась святой водой, а боец с выправкой начал читать что-то из некого фолианта даже с виду старинного. Книга была в кожаной обложке, окованная по углам серебром. Такое комплексное воздействие плоды дало очень даже быстро. Письмена стали шипеть и плавиться. При этом дым от них шел крайне зловонный. Дело не заняло много времени. Мерзкие письмена после вонючего сопротивления исчезли, и старенькая церковь стала просто новее даже. Приколоченные же доски отодрали с легкостью.
А потом был молебен. Настоящий вполне себе старорежимный. Приняли в нем участие казаки, красногвардейцы со старорежимной выправкой и часть наиболее смелых селян. И старенькая церковь засветилась от радости, что наконец может опять быть всем божиим и духовным домом. А вышедшие с моления почувствовали, что и воздух стал другой. И чище, и прозрачнее. Только вот такие перемены совсем не всем понравились. Со стороны поместья показалась колонна верховых. Деревенские, не понаслышке знавшие е о последствиях такого рода визитов стали стремительно рассасываться по домам, н желая мешать двум сторонам выяснять отношения.
Тут то вот и проявились отличия этого отряда от революционных матросов. Те прибыли с мировой контрреволюцией бороться. А эти вот приехали дело делать. И дело они свое знали они хорошо. Потому что ни деревенские, ни те, что обитали в усадьбе совершенно не заметили, когда на дороге, ведущей от усадьбы к деревне бывший ветеринар умудрился организовать пулеметную засаду. Своими средствами он распорядился не в пример лучше уже упомянутых матросов. Колонна противной нежити попала под кинжальный огонь двух пулеметов и очень быстро как угроза перестала существовать. Несколько залпов в упор завершили начатое. При этом если по словам дубковцев обычно пули, что коней, что наездников не брали, то в этот. неприятный для обитателей поместья день, ситуация складывалась совершенно в ином ключе. Пули были правильные и хотя действовали немного непривычно, но эффективно. Правда уязвленные этими пулями не только умирали, но и мгновенно разлагались. Ох, и выли они подыхая.
И поместье затихло в ожидании ответа.
И ответ, не адекватный, но сильный ждать себя не заставил. В фургонах, больших непривычных в этих местах оказалось скрыто много всякого интересного. В частности, пушки. Нет не мощные трехдюймовки, нет. Небольшие горные орудия. Весьма тем не менее смертоносные. Четыре орудия одновременно выплюнули языки пламени и в усадьбе стали рваться снаряды. Огня они вроде много не давали, но первые же разрывы жали четыре небольших пока облака дыма, нестрашного такого горчичного цвета. только облака эти под ветерком развеиваться не спешили. А снаряды летели и летели И шапка горчичного цвета на усадьбой становилась все больше и гуще. Потом орудия замолчали и отряд принес еще один сюрприз. Пока все любовались обстрелом ненавистной усадьбы, красногвардейцы и сами украсились и коней своих украсили страшненькими зеленными резиновыми масками с выпученными глазами и длинным ребристым хоботом. Выглядели они столь чужеродно, что многие закрестились. А самые быстрые разумом задались вопросом, а стоит ли менять одних чудовищ на других. Однако вид командира, стоящего по обок колонны несколько, успокаивал. Тот был без жутенького украшения. А потом, повинуясь незаметному знаку руководства, конные отправились с ответным визитом. Шашки на плечо и марш-марш.. Казалось воздух стал стеклянным. В такой тишине скакали верховые. Только топот копыт. А потом они скрылись среди садов, что окружали поместье. И вот тогда взвыло. Казалось, что бой происходит прямо здесь рядом. Выстрелов не было. Только посвист клинков. И тот страшный чмокающий звук, с которым сталь встречается с плотью. Потом над усадьбой взвилась зеленная ракета. Один из тех, что со старорежимной выправкой опять начал читать что-то из фолианта. И горчичное облако стало развеиваться. И вот тогда в усадьбу отправились казаки с батюшкой. Отряд вернулся ближе к вечеру. Целые были все. А наутро ушел, оставив жесткий наказ в усадьбу не соваться.
Потом там какой-то институт странный был. Благодаря этому институту в Дубках всегда было очень неплохое снабжение. А чем институт занимался никто и не знал. Да и зачем? Иногда, правда ил на поля вывозили. Очень после этого урожай хороший бывал. А теперь вот явились. Собственники.
Однако акулы капитализма людьми оказались вполне даже симпатичными. В первую очередь они оговорили, что жители деревни вполне даже могут пользоваться нижними садами. Садоводство как они пояснили к кругу интересов их нанимателя не относиться. А вот верхние сады уже входили в так называемый периметр, который, нарушать не следовало. Представитель собственника сделал серьезные глаза, и председатель поняла, что правда, наверно не стоит. От этих фанатов частной собственности можно было ожидать чего угодно. И совсем даже не заряда соли в мясистые части тела, а чего посложнее. Добрые собственники так же не возражали против того чтобы нижнее озеро, как и всегда осталось местом рыбалки. А вот два верхних закрывались раз и навсегда. в связи с проводимыми исследованиями. Еще собственники, в целях построения добрых отношений с местными жителями брали на себя обязательство мало того, что проложить дорогу до бывшего поместья, но и привести в порядок ту, что от трассы вела к Дубкам, а так же давно раздолбанную дорожную сеть самого населённого пункта.
Предложение было более чем щедрое, тем более что новые собственники могли на себя совсем никаких обязательств не брать. Припереться просто и на собственность свою усесться.
Не стали они так бессовестно усаживаться. Более того, обещания свои начали выполнять тут же. Буквально на следующей неделе в Дубках заревели, зарычали моторы. Целая механизированная колонна приехала. Сначала встревожились селяне, что новые соседи работяг из какой-нибудь тьмутаракани привезли и контакты налаживать с ними будет ну очень сложно. Однако опасения скоро рассеялись, поскольку работяги оказались из братской Болгарии. Таким вот ветром рыночных перемен занесло братушек в самую коренную Россию. Кто-то слышал, что и на Севере они прежде работали. И уголь рубили. Но это когда было. На этот раз братушки приехали строить дорогу. Наши наверно разучились. Или вернее научились, но за такую дикую плату, что никакой нормальный хозяин таких разорительных ушкуйников и на порог не пустит. Новые соседи явно относились к категории рачительных хозяев и потому представителей народа-богоносца к организации строительства дороги привлекать не стали. Но вот в качестве среднеквалифицированной рабочей силы...Почему собственно и нет.
Местные кадры были привлечены для ремонта здания старого интерната, который местная администрация предоставила для проживания заезжим труженикам. Так что наладили отношения. А чего тут удивительного. Болгарин тот же русский, только с другой пропиской. Такие же труженики и одновременно разгильдяи. Братушки, одним словом. Но есть среди них потрясающие люди. И если вдруг за очень маленькой чашечкой кофе с некоторым количеством вонючей палинки, именно вонючей, а не духовитой, как утверждают воспитанные люди, пил я ее, очень воспитанный человек будет вам рассказывать об ужасах русской оккупации, знайте, перед вами сидит собрат власовцев, такая же сволочь, как и наши земляки, которые сейчас в интернете страстно рассказывают как несправедливо наши предки погромили тех что пришли поработить нас на долгие поколения. Но оставим. Это я не на болгар сержусь, это мне носители либеральной идеи глубоко антипатичны.
Так что нормально договорились с болгарами.
А вот с теми, что работали внутри, как-то непонятно было. Их привезли через неделю после начала строительства в огромных тонированных автобусах и провезли прямо на территорию усадьбы, которую буквально накануне огородили попросту колючей проволокой.
Причем процесс этот сопроводил достаточно забавный инцидент. В опорный пункт капитана Бердиева был доставлен Назар улло. Доставили его двое камуфлированных молодчиков. Прихвастистых, мускулистых, крепких, прекрасно говорящих по-русски. Именно на этом могучем языке они и дали пояснения, по каким причинам был задержан престарелый садовник. Он по привычке отправился поговорить, как он это называл, поговорить с деревьями. И пошел туда, куда ему хотелось. Мешавшие ему проволоки он просто снес своим волшебным кетменем. И стал разговаривать с деревьями. Окучивать и окапывать. На замечания охраны, что находиться на территории частной собственности, отреагировал негативно. Говорил, что-то на незнакомом доставившим, языке. Добром уходить не захотел. При попытке повлиять физически, воспротивился. Причем нанес телесные повреждения пытавшимся его задержать вот этим вот самым сельхозинвентарем, который мы вам, товарищ капитан и сдаем.
Назар улло помятым совершенно не выглядел, похоже, обошлись с ним со всей возможной корректностью. Но совсем не состояние почтенного Назара улло сделало таким тяжелым и прицеливающемся взгляд капитана. Он так вот остренько посматривал на черные платки, намотанные на шеи обоих посетителей. Не обычные изящные шелковые платки, какими так любит украшать свои выи творческая интеллигенция. Нет. Плотные, грубой ткани. Когда-то такие носили бедуины, спасая лица от секущего песка. Так они постепенно стали элементом национального костюма считай всех арабских племен. Мир познакомился со всей этой красотой благодаря Ясеру Арафату. возглавившему борьбу палестинских патриотов с израильским сионизмом. Мы помниться школьниками борьбу эту активно поддерживали. Да и вся страна поддерживала. А потом у них там в Арабистане что-то поменялось. И такие вот украшения стали таскать, укрывая свои рожи исламские экстремисты. Нет, не подумайте, и армейские подразделения и всякие частные охранные компании и просто нефтяники, работающие в этих песчаных землях, вполне даже оценили этот элемент костюма и активно им пользовались. Но вот черный цвет... Ни у кого он приятных ассоциаций не вызывал. И пользовалась им уже не к ночи упомянутая часть населения. Так вот у этих двух посетителей шемахи были как сказали совсем не по этому поводу два веселых еврея, радикально черного цвета. Возможно, конечно это был элемент формы охранной фирмы или вольного отряда, как это раньше называлось. Однако как говорят люди осадочек остался. Так что не порадовали эти ребята участкового. И хотя виду он не подал, жизненный опыт, что поделать, но отметочку в своем внутреннем кондуите он сделал.
Объяснил Назару улло, что права частной собственности надо уважать. На что выслушал обстоятельный ответ, что озеро там в поместье нехорошее и от того деревья, что рядом с ним расположены, болеют. И именно он, Назар улло, такие вот болезни умеет лечить, потому, что на его стороне богатейший жизненный опыт и...
И, пожалуй, долго бы он так говорил, если один из его доставивших попросил разрешения откланяться. Разрешение он получил сразу. И сразу им воспользовался. Как и соратник.
Назар улло приметил, каким взглядом смотрел на отбывших участковый.
И припечатал.
- Басмачи.
- Обидели, - приподнял бровь милиционер.
- Нет. Внутри пустые. Басмачи.
И ушел. В этот раз, той самой пружинистости, что отличала этого далеко немолодого человека от сверстников, почему-то не было. И от этого взгляд участкового потяжелел еще больше.
А на следующий день рано утром, поднявшиеся на работу селяне с удивлением прислушивались к доносившемуся с территории поместья протяжному пению азана. Было это очень красиво. Звонкий голос нес непривычную песнь над давно знакомой землей. И от этого становилось жутковато.
А следующий инцидент произошел практически на следующий день. И произошел в одном из наиболее знаковых мест Дубков. В магазине. Для того чтобы понять значение и смысл этого общественного института для села, необходимо самому некоторое время примерить на себя шкуру деревенского жителя. Иначе не понять. Это и паб для мужчин, как в Англии. И хамам для женщин как в Турции. Это место, где пересекаются все дороги. Это место куда стекаются все слухи и сплетни. Обсуждаются и растекаются по округе. Это место где можно взять на троих в долг. И попасться под горячую руку супруги при попытке реализовать заначку. Многоплановое такое место.
Как не понять и значение, и вес руководителя этого учреждения для всех жителей населенного пункта.
В этом магазине царствовала Нина. Не Нинка, не Нино. Просто, Нина. Когда-то давно, в веселые девяностые, тогда просто Нинка, которая училась в области на педагога, выиграла какой-то там конкурс. Ничего удивительного в этом селяне не увидели. Поскольку природа одарила молодую односельчанку щедро. Красавица просто. Настоящая русская красавица. Как на картинах Васильева. Девушку там с коромыслом видели? Ну так вот совсем она. Только глаза побольше. Ну и параметры. Относилась она к образчикам женской красоты категории роскошной. Вот так. Не много и немало. И при росте за метр восемьдесят имела соотношение фигуры не банальные 90-60-90. А 100-60-100. Так что очень быстро главная красавица области оказалась в Москве. И совсем уж кумушки решили, что не видать им их красавицы, как та объявилась. Причем объявилась на такие красоты машине, что кумушки понятливо поджали губы. Просто так на такую машину не заработаешь. При этом была красавица за водителя. Однако быстро очень ледок отторжения, который вырос за время отсутствия дочери местного механизатора. Подарков гостья привезла много. И премиленьких.
А еще через пару месяцев приехала опять. И уже без роскошного автомобиля. Но с симпатичным мальчишкой лет трех, которому родители её были рады гораздо больше чем автомобилю. Кто был папенькой ребенка установить так и не удалось. Правда, через месяц дубки были порадованы визитом целого кортежа могучих джипов. Крепкий мужчина средних лет пытался попасть в дом. Но допущен не был. С тем и уехал. А Нина приватизировала загибающийся дубковский магазин. И через месяц его было не узнать. Поскольку товары в этот магазин приезжали самые разные. Нина вроде и уехала всего один раз, а вот чудес, таких как в дубковском магазине и в области не всегда можно было отыскать. Новая владелица радоваться достигнутым успехам не стала. А просто приобрела не менее измученные магазины и в соседних деревнях. Так что уже холдингом руководила. Однако задаваться не стала. И продолжала работать продавщицей сама. Капитализм её не контузил. Про личную жизнь её, конечно, сплетничали. Как не сплетничать про такую красивую и богатую. Но точной информацией похвастаться не мог никто.
В полдень в магазине обычно пустовато. Не время. Детки в школе. Старшие на работе. Так, может из бабушек заглянет кто. Так что посетитель на себя внимание обратил сразу. Тонкий, высокий, чернокудрый. Глаза черные, жгучие. И красив. Как принц из восточной сказки. Одет отнюдь не бедно. Стильно одет. Джинсы, майка, очень дорогой пиджак, некрашеного льна. В каком-то странном головном уборе, целиком укрывавшем буйную гриву черных вьющихся волос.
Тут бы по законам жанра и сказать, что сердце у богатой продавщицы на мгновение остановилось, замерло, а потом понеслось вскачь. И стрела Амура как ядерная боеголовка накрыла всех насмерть.
Но все было гораздо прозаичнее. В той, прошлой жизни появление таких вот восточных принцев не всегда, но, как правило, несло за собой последствия и не всегда приятные. Пылки уж больно дети юга. И потому несут с собой очень уж активные изменения в реальности. Но этот выглядел не опасным. Растерянным, может быть. Испуганным так уж точно. Так что никаких всяких там отрицательных эмоций владелица торгового дома не ощутила и тревожную кнопку, которую по настоянию местного правоохранителя и установила, не надавила. Проверяли разок. Минуты за три капитан в магазине оказывался. То ли не навоевался. То ли правы были кумушки относительно сердечных симпатий.
А пока Нина приветливо улыбнулась посетителю и вежливо спросила, чем может ему помочь. Как многие красивые люди об оказываемом своей внешностью эффекте, она конечно знала. Но человеком была добрым, улыбаться любила. Да как-то и привыкла она уже в деревне. А вот на визитера её улыбка, не голливудский оскал, вот щаз как цапну, а нормальная милая женская улыбка, произвела эффект тяжелый. Он сначала подзавис. Как компьютер. А потом и без того смуглый, начал стремительно темнеть. Краснел он так.
И Нина смутилась. А как, по-вашему, должна реагировать женщина от такого решительного проявления симпатии? Румянец её не был столь катастрофичным как у её визави и украсил её. Смущение ведь всегда красит женщину. А Нина была настоящей женщиной.
Но молодой человек решил не останавливаться на случайно достигнутом результате. Вольно ли, не вольно. Он запустил руку за отворот своей странной одежды и достал Драгоценность. Да, именно так. С большой буквы. Белоснежную розу. Нет, это был не живой цветок. Это роза была вырезана из обычного гипса. Но вот догадаться об этом смог бы далеко не каждый. Она была вырезана с невероятным мастерством. И дешевенькие феониты, украшавшие её лепестки смотрелись каплями росы.
Молодой человек с величайшей осторожностью положил её на прилавок. И Нина с не меньшей осторожностью взяла её в руки. Роза была хрупкой и прекрасной.
- Это - мне? - с некоторой заминкой спросила.
Юноша откашлялся. И тоже с некоторой заминкой признался. Признание было произнесено с совершенно очаровательным певучим акцентом. Не смотря на некоторую скандальность признания.
- Да. Я её сначала продать хотел. Но потом тебя увидел, - и еще больше потемнел.
Но даже это признание не стабилизировало состояние Нины. Поскольку стрела Амура она таки оружие массового поражения. И вот такие вот искренние признания бывают посильнее и драгоценностей, и букетов и даже всяких модных автомобилей. Однако в этот раз все же Амуру не повезло. Его спугнули.
У магазина заскрипели тормоза, железно хлопнула дверь автомобиля, обиженно хрустнуло деревянное крыльцо, звякнул колокольчик на старых резных дверях магазина.
В них толкнулось... Но грустному принцу совсем не хотелось встречаться с тем, кто так стремительно надвигался. И прыжком преодолев расстояние от прилавка к дверям, он всем телом ударился об них, желая запечатать их своим телом. Тонким и изящным. И двери прикрылись было, повинуясь его воле. Но есть такая штука как законы физики. Усилие, друзья мои, усилие. Тот, кто стремился пополнить собой число посетителей магазина, усилий не жалел. Жёсткий толчок заставил содрогнуться дверь. И податься. В открывшуюся щель нахально влез тупоносый ботинок на высокой подошве. Зафиксировался. А потом дверь широко распахнулась, отбрасывая грустного принца обратно к прилавку. И на пороге нарисовался еще одни восточный принц. При этом совсем не грустный, а очень даже энергичный. И насквозь, при этом милитаризированный
Ботинок ли на Нину произвел такое впечатление, иные ли какие обстоятельства, но осматривать его она начала именно с ног до головы, а не наоборот.
Высокие шнурованные ботинки на толстой подошве указывали на то, что щиколотки у этого крупного мужчины изящные. Породистый такой парень. Камуфляжные брюки покупал он самого большого роста, потому как ноги имел очень длинные. Талия тонкая, гибкая. Это очень хорошо видно. И это не смотря на то, что на поясе чего только не навешано. Два пистолета, подсумки с магазинами, два ножа. Красивые, этнические такие. Что ножны, что рукоятки богато украшены. Впалый живот, выпуклая грудь, грудные мышцы, как плиты нависают, бугристые плечи. Перевитые жилами руки. Тонкая черная майка скорее подчеркивает, чем скрывает чеканную четкость сложения. Мышцы совсем не качка, не посетителя фитнес-зала. Нет. Перевитое толстыми, как сытыми питонами, жилами, тело рукопашника.
Лицо совершенной магрибской лепки. Огромные продолговатые черные глаза. Крупные масляные локоны, перехваченные расшитой золотом повязкой. Могучей, хищной красотой был красив новый пришелец. Мощный, гибкий, опасный. Как клинок. Он обвел взглядом магазин. И полыхнул улыбкой. Зубы белые, как жемчужины, крупные. А почему не улыбнуться? Того кого искал - нашел. И красавицу такую вот нашел. И смотрел на неё вполне даже восхищенно. Но не так как смотрел грустный принц. Этот смотрел вполне даже по-другому, по-хозяйски смотрел. Если первый готов был поставить её на постамент и восторгаться, то этот вот готов был завернуть то ли в ковер, то ли в бурку, то ли в тулуп. И увезти в пустыню, в горы, в леса. Ну и там восторгами своими наслаждаться. Так что улыбку он Нине подарил роскошнейшую, зубов в пятьдесят.
Но, не смотря на внешние его кондиции и потрясающую улыбку, в этот раз Нина тревожную кнопку нажала. Не самый позитивный жизненный опыт говорил ей, что от таких вот ярких улыбчивых красавцев проблем быть могло очень много.
И её предположение сбылось практически немедленно.
Потому что тот, беззвучно как огромный кот, шагнул и мгновенно оказался рядом с первым посетителем. Который теперь посерел.
Новый посетитель сказал что-то на певучем красивом языке. Нине показалось, что ничего страшного и тем более угрожающего в этой фразе не было. Слова звучали экзотично, странно, но ни в коем случае не угрожающе. Однако грустный принц совсем сник, опустил плечи и бросил на Нину умоляющий взгляд.
Та, прежняя, столичная Нина постаралась бы сделать вид, что ничего такого не происходит. В смысле ничего такого, что могло бы привлечь её внимание. И отвернулась бы.
Но есть одна древняя арабская пословица. Красота живет в городах, гласит она, а мудрость в пустыне. Если развернуть глубинный её смысл к нашим реалиям, то можно сказать, что красота живет в столице, а вот мудрость - в провинции. Мудрость не мудрость, но уж сердечность - точно. А что есть сердечность как не самая исконная мудрость. Та, что изнутри идет.
Нина уже достаточное время прожила в провинции, чтобы напитаться сердечностью. И поэтому в ситуацию вмешалась. Причем со всей возможной решительностью.
- Что это вы тут устроили? Немедленно прекратите.
И милитаризованный принц прекратил. Причем совершенно не в том ключе, о котором можно было бы предположить в соответствии с развитием сюжета.
Молниеносное текучее движение и лежавшая на плече рука скользит. И она уже не лежит на плече грустного принца, а обнимает его. По-братски. А потом перевитые жилами руки поднимаются в примиряющем жесте. И заговорил на вполне приличном русском языке.
- Уважаемая хозяйка, вы совершенно неправильно восприняли ситуацию. Почтенный мастер Самед аль-Кони подписал контракт. В этом контракте очень серьезные цифры. Очень серьезные. А все потому, что мастер Самед аль-Кони великий мастер. То, что он умеет делать, умеют делать не больше десятка людей на всей этой планете. И поэтому в число моих обязанностей и входит обеспечение безопасности почтенного мастера. Потому что он хотя и пожил в вашей стране, но учился среди подобных себе, общался с подобными себе. А люди как ты знаешь, почтенная, бывают очень разными. И потому я встревожился.
И Нина, очень неплохо разбирающаяся в людях женщина, уже готова была поверить ему. Так искренне он говорил, так открыто смотрели его красивые черные как влажные маслины глаза. Но.
Стоило ей взглянуть на совершенно несчастного принца, как становилось понятно, что ни о какой охране не идет и речи. И что возвращаться под опеку авантажного красавца по каким-то причинам ему совсем не хочется. И она уже набрала воздух в грудь для того чтобы гневно указать этому самоуверенному наглецу на то что он нагло лжет...
Но как говорят в американских фильмах, "из-за холмов появилась кавалерия".
Кавалерия явилась в лице местного участкового. Капитана Лаврентия Павловича Бердиева. И, хотя, Лаврентий Павлович был на голову ниже авантажного красавца, при виде его тот ощутимо подобрался. Потому что несло от спокойного обычно участкового очень злой и уверенной силой. Лаврентий Павлович принципиально носил галифе с до синей искры начищенными хромовыми сапогами, форменный китель перечеркивал давно уже не уставной портупеей. Фуражку носил не пиночетовскую, с истерично вздернутой тульей, а нормальную, немного обмятую, но с лаковым козырьком.
Он привычно бросил ладонь к блестящему козырьку фуражки.
- Капитан Бердиев. Попрошу документы.
Не было потом никакой страшной схватки и перестрелки. Авантажный принц оказался человеком трезвомыслящим и в конфронтации вступать не стал. Хотя до предъявления соответствующих документов пришлось ему походить без своих заморских пистолетов. Недолго, то самое время, которое понадобилось ему чтобы съездить до поместья и обратно. При этом принял он на себя обязательство красивые ножи свои убрать подальше. Это был жест доброй воли со стороны Лаврентия Павловича, потому что ножи эти прекрасно подходили под критерии явления именуемого "холодным оружием". Привез авантажный принц и контракт с Самедом аль-Кони, в котором черным по белому на русском, в том числе, языке, оговаривалось ограничение в передвижениях указанного мастера.
В общем ситуация разрешилась ко всеобщему удовольствию. Рейтинг Лаврентия Павловича в глазах прекрасной Нины взлетел до небес. И сам Лаврентий Павлович вроде бы казался довольным. Только вот под теми самыми выгоревшими до белизны небесами, овладел он знанием неместных языков, в число которых входил и арабский. И потому совеем ему не понравилась фраза, которую обронил совсем заскучавший грустный принц, направляясь к джипу.
- Вы служите, демонам, сераскир.
В устах правоверного мусульманина это было очень серьезным заявлением.
А потом события пошли своей чередой. Строительной. Приезжие строили. А местные занимались своими делами. Нет, события, конечно же, были. Ну как может не быть знаковых событий, когда соседствуют два социума, весьма таки друг от друга отличных. Нонсенс просто психологический. Или социальная утопия. Имели место быть столкновения индивидуального характера. Но это так не знаково. Дубковская молодежь умудрялась и без всяких чужаков мордобития устраивать. Энергия, она выхода требует.
Более заметными в дубковской историографии остались две массовые драки. После танцев. Причем подвести общий счет оказалось делом очень сложным. Дело в том, что в первом сражении первоначально победили местные жители. Потому что бой состоялся между местными жителями и строителями. Строителям наваляли. За счет природной могутности и мясистости местных. Но строители пожаловались отдыхающей смене охраны. Тем самым молодчикам с военной выправкой. Те, явно изнемогая от скуки, в драку вмешались с радостью. И здесь вот могутность и мясистость уступили перед боевыми умениями. Так что вот именно этот результат оказался самым спорным. Но и поучительным. Потому что умелые люди, проживающие в Дубках, за молодежь взялись. Отец Константин научил эту самую молодежь драться стенкой. Ничего особо сложного. Тем более наличествующая генетическая память. И деды стенка на стенку выходили и прадеды. Лаврентий Павлович молодежи удары поставил проносные. Такие что с ног сносили гарантировано. А Иван Фомич взялся атаманствовать. Опыт у него в массовых драках был гигантский. Так что следующая драка осталась за дубковскими.
А после высокие договаривающиеся стороны решили, что не стоит. И волевым решением массовые мордобития прекратили.
Однако, как вы понимаете, не может определенное множество молодых энергичных мужчин существовать рядом и не пересекаться. Ну и всякое пересечение чревато. Проблема. Однако выход был найден. Выход нашел Лаврентий Павлович, большого жизненного опыта человек. Выход этот назывался регби. Игра английских джентльменов. Особенностью этой игры является то, что, совершенно не выходя за рамки правил, с антипатичным тебе противником вполне можно разобраться не только технически, но и вполне даже физически. Путем бросания этого самого оппонента вполне даже по-борцовски. Еще одной очаровательной особенностью было то, что били в этой заморской игре по продолговатому мячу и руками и ногами. Ну и самой главной особенностью было то, что после игры сил оставалось лишь на то, чтобы, сидя на скамейке вяло поматывать головой. Адреналин перегорел, сил физических не осталось в принципе. Кроме того, мудрое руководство создало смешанные команды. А совместные тренировки, как известно прекрасное средство для выработки командного духа.
А строительство шло своим чередом. В поместье поднялся минарет. И теперь по широким русским просторам регулярно летела протяжная мелодия азана. Появился и мулла. Среднего роста мужчина с глубокими глазами. С глазами человека, который прекрасно знает, как несовершенен мир. И знает, насколько незначительное влияние могут оказать все усилия человека на это несовершенство. И, тем не менее, делает. Потому что знает и то, что мир может сделать лучше только старания человека.
И он старался. Никто в Дубках не знал, насколько успешны были его старания в поместье. Но вот в Дубках он старался. И не его вина что неуспешно. Он решил поделиться своими знаниями с дубковскими таджиками и их семьями, которые они к этому времени уже перевезли в Дубки стараниями местной администрации. Однако, как уже упоминалось, духовный лидер маленькой таджикской общины был убежденным коммунистом и своими жизненными принципами щедро делился со своими земляками. Так что заезжего мудреца радушно встретили, накрыли роскошный достархан, насладились сложной, многоплановой и многовекторной, восточной беседой с множеством цитат из самых разных источников. Но не прониклись. Хотя и приглашали заходить еще.
Жизнь шла своим чередом.
Странный любовный четырехугольник разрешился. Причем совсем не в пользу экзотичных гостей. Нина, похоже, сделала свой выбор. Поскольку несколько раз ездила с Лаврентием Павловичем в туристические поездки. Причем в компании с маленьким Вовкой, который называл его папой. Сам Лаврентий Павлович заприятельствовал с тем самым начальником охраны, который оказался турком по имени Мехман и большим поклонником настоящей, по его словам, вольной борьбы. Именно в этой сфере они и заприятельствовали. И в борцовских поединках сходились они с известной регулярностью, поскольку оказались большими в этой сфере специалистами. Кроме своих прямых обязанностей и борцовских экзерсисов, оказался Мехман еще и большим мастером по части гульствований. Но и этому аспекту относился с большой ответственностью и немалым изяществом, поскольку в течение всего этого времени ни разу не попался.
А вот великий мастер Самед аль-Кони изменился. Он несколько раз приезжал в сопровождении своего могучего защитника. И если сначала смотрел на прекрасную даму с восторгом, то постепенно эйфорию свою придержал. Стал гораздо более сосредоточенным, сдержанным. Да и взгляды его стали несколько иными. Не восторженными. Оценивающими. А взглядов таких нормальная женщина, умная женщина, опасается. Так что и сама она к великому мастеру поостыла. И тот, трезво оценив ситуацию, погрузился в творческую деятельность.
А потом строительство закончилось. Повод, конечно, повод. И в один прекрасный день практически весь местный бомонд получил приглашение на открытие института с невероятно сложным и загадочным названием. Для непонятливых на напечатанном на дорогой бумаге приглашении наличествовал и адрес, в котором в качестве идентифицирующего признака наличествовало и географическое название - поместье Дубки. Естественно это было событие, и соответственно повод и основание приодеться. Приоделись легко. При помощи интернета. Давно уже набившая руку на этом деле Нина стремительно организовала несколько туалетов. Как для себя, так и для дорогой Глафиры Александровны. А больше в группе приглашенных дам не было. Глафира Александровна, как представитель местной власти и Нина. Как представитель бизнеса. Собственно и группа-то приглашенных численностью не поражала, как собственно и весь бомонд.
В неё входил Лаврентий Павлович, как представитель правоохранительных органов, Илья Фомич, как самый крупный местный промышленник, профессор Гехфенбаум, как представитель научной интеллигенции. И все. С приглашением как районной, так и областной власти хозяева заморачиваться н стали. По совершенно неизвестным причинам. А может, и пригласили, только вот те отказались. Дубки они ведь по-умному поставлены были. С одной стороны глубокая речка Рысь с берегами крутыми и обрывистыми и всего лишь с одним мостом через неё. А с другой стороны дугинские болота, что тянулись аж до соседней области. И через болота эти даже во времена щедрой советской власти дорогу так и не проложили. Вот особо и не жаловали власти Дубки. Приятных мест и без того хватало.
Так что в день, указанный в приглашении весь означенный выше бомонд собрался у правления, где его ждал роскошный джип. Этот эпических размеров автомобиль накануне уже произвел фурор в Дубках, на бешеной скорости промчавшись по центральной улице населенного пункта. Однако не таковы были дубковские мужчины, чтобы ударить в грязь лицом перед новыми соседями. Роскошный джип поехал без пассажиров. А местные отправились в гости в насмерть оттюннигованных для местных реалий внедорожниках японского производства, в которых только бы очень опытный глаз признал бы деток японского автопрома. И смотрелись они рядом с роскошным автомобилем, как боевые слоны Ганнибала рядом с изящным арабскими скакунами.
Дорогу, надо признать построили роскошную. Тоже так сказать сюрприз местному руководству. С разметкой, с наклонными поворотами, хоть скоростные автомобили испытывай. Дубковские и испытали. Доведя, правда, до нервных взвизгов дамскую часть делегации. Но, так сказать, не осрамили. Хотя удивлены построенным были серьезно. И не только дорогой. И стоянка была выстроена такая, что даже самый серьезный отель от такого паркинга бы не отказался.
Роскошные кованные в совершенно восточном стиле ворота при появлении автомобилей гостей распахнулись, вроде как совершенно без участия человека, техника, понимаешь ли, пропуская на территорию поместья. Ах, извините уже научно-исследовательского института. Гости ахали, любуясь разбитыми газонами и экзотическими деревьями. А вот опытный взгляд Ивана Фомича в первую очередь оценил высоту и качество забора. Старые привычки, они, знаете ли, надолго остаются. Забор, несмотря на некую изящность, высотой поражал. Был чуть ниже высоких, метров шесть ажурных ворот. И украшали его часто усаженные, даже с виду острые шипы. Шипы, впрочем, мастерски укрыты были некоей зеленной порослью, что шла поверху. Но внимательный взгляд особо и не обманешь. Ворота тоже привлекали внимание. Будучи, как упоминалось, изящными и ажурными, крепились они, тем не менее, на мощных гидравлических пружинах, что намекало на их немалый вес и, соответственно, крепость. Но это так, взгляд со стороны. А вот Лаврентий Павлович, с удивлением понял, что поднимающийся террасами к усадьбе, парк, очень грамотно разбит с точки зрения обороны. Сами террасы представляли собой систему земляных укрытий, а деревья и кусты совершенно не перекрывали сектора обстрела. Но Лаврентий Павлович про себя сплюнул. С какого собственно перепуга он себе все это напридумывал. Это раз. А вот два, кто ж его знает какие на сегодняшний день требования к охране научно-исследовательских институтов. Но как говориться в некоей старой притче, осадочек остался.
А потом машины еще раз свернули, и перед ними во всем своем великолепии открылась усадьба. Надо было признать, что и средства и силы вложены были в это здание огромные. И талант и умение. Мало того, что старое, изуродованное реставрациями в стиле социалистического позитивизма, здание было полностью восстановлено в первозданном виде. Полный, так сказать, русский ампир. Так еще и весь немаленький дом был покрыт причудливым узором. У него не было ни начала, ни конца. Он вился и вился. И хотя казался переплетением причудливых растений, почему-то любоваться им совсем не хотелось. Как-то намекал он, что любоваться им не стоит. Не нравятся ему нахальные прямые взгляды.
А встречали делегацию по всем правилам протокола. Явно восточного протокола. У широкой лестнице остановившиеся автомобили встретило несколько местных янычар. Да, конечно, были они в обычной своей полувоенной одежде. Но при оружии, при современных пистолетах и самых настоящих ятаганах. Ятаганы были попросту засунуты за вполне современные и технологичные пояса. И, наверно для усиления эффекта, лица у них были замотаны теми самыми шемахами, которые в свое время вызвали столь негативную реакцию Лаврентия Павловича. Однако никаких агрессивных действий встречающие не проявляли. Очень вежливо открыли двери и не менее вежливо склонились в поклоне. А столь же эффектно одетые охранники распахнули широкие двустворчатые двери. Тоже богатые, изукрашенные в роскошном восточном стиле.
И во всем своем очаровании открылся роскошный овальный зал. Когда-то давно здесь плавно неслись в вальсе пары, скакали в мазурке, у высоких окон толпились господа с бокалами, с другой стороны щебетали о чем-то своем дамы, за укрытым зеленым сукном сходились в молчаливых сражениях азартные игроки. Потом... Что было здесь в советские времена, как уже упоминалось, было укрыто покровом тайны. А вот сейчас в большом зале вполне можно было устроить еще не одно празднество, поскольку зал был украшен с уже не один раз упоминавшийся восточной роскошью. Ну что поделать, если именно этот эпитет имеющуюся обстановку описывает наиболее полно. С высокого потолка свисает многоярусная хрустальная люстра. Две лестницы светло зеленного камня двумя волнами поднимались на второй этаж. Пол был покрыт паркетом со сложнейшим восточным узором. Сводчатый потолок был покрыт сложной мозаикой. При этом казалось, что ни одна плитка не повторяла другу. И складывалось странное ощущение, что ты находишься внутри глаза. И это постоянное ощущение чужого взгляда. Стены же покрывал тот же самый странный растительный узор, выполненный с филигранной четкостью. Опять все те же лианы, птицы, цветы. Утренний сад. Почему утренний? Потому что весь узор был покрыт росой. Да именно такое ощущение создавали многочисленные прозрачные камешки, то ли стекла, то ли феониты, хотя кто этих арабов поймет, может и бриллианты. При этом маленькие камешки эти удивительным образом создавали единое световое пространство с огромной многоярусной люстрой. Камни играли, дробя лучи света и весь зал казался наполненным множеством радуг, которые бежали друг за другом, перетекали друг в дружку, сплетались в странные узоры, чтобы тут же исчезнуть в чистоте света.
В глубине зала стояла относительно солидная группа встречающих. В высшей степени разноплановая группа. В ней естественно присутствовали те самые представители собственника, которые в свое время посещали Глафиру Александровну. Они так, с краешку стояли. А в центре стоял совершенно авантажный арабский мужчина. Зрелый такой Омар Шариф. Абсолютно седые волосы, не менее белоснежный костюм. И это невероятное породистое лицо. Огромные черные глаза, под слегка припухшими веками. Шейх, да и только. Чуть сзади и справа стоял почтенный мастер Самед аль-Кони. А этот раз он не был одет в мятый дорогой костюм. На нем было облачение крайне состоятельного бедуина. И отличие от одетого в белое шейха выбрал тона темные. Очень темно-синее и цвет ночи. Мрачно так и величественно. Его глаза цвета ночи над Каиром, не светились теперь, а, казалось, всматривались в себя. Выглядел он несколько отстраненным. Он вслушивался...Но не слышал.
Слева стоял Мехман. Во всем величии своего евгенического великолепия. Ну а как вы хотели. Многие поколения его предков янычар, великолепных воинов, женились на самых красивых женщинах Европы. Так что образчик человеческой породы получился исключительный. Физические кондиции его мы описывали, но вот то, что он был доктором философии, не упомянули. Ну и говорил, в полном, причем совершенстве на четырех языках. сейчас он стоял, облитый крайне милитаризированным костюмом со множеством карманов. Непременная чалма, дресс-код, что тут сказать, высокие плотно зашнурованные ботинки. А за высокотехнологичным поясом, в отличие от группы встречающих янычар, у него торчал богато украшенный скимитар. Он вот при встрече, каменно-неподвижным лицом сыграл, изображая улыбку, приветствуя добрых знакомцев.
А за спиной у них стояла стена халатов. Совершенно равнодушная массовка с выражением лица "ах здравствуй, милый варвар". Некоторый интерес к прибывшим проявляли двое. Да и сами они выглядели яркими такими пятнам на фоне общей стены халатов.
Высокая, очень стройная женщина с заметными при этом формами. Обычный халат, достаточно мешковатый, удивительным образом подчеркивал совершенство фигуры. Добавим сюда яркие зеленные глаза, взглядом которых она так специфично изучала мужскую часть делегации, что и у Нины и у Глафиры Александровны возникло одинаковое желание врезать красавице в ухо. Одновременно. А потом, вцепившись в роскошные рыжие локоны, оттаскать паршивку по богатому паркету. Та, явно обладая некими эмпатическими талантами, ситуацию оценила, и прожектора свои зеленные притушила.
Второй заметен был по несколько иным критериям. Для начала он на полторы головы торчал над коллегами. Совершенно лысый череп украшали большие уши. На внушительном крючковатом носу сидели круглые желтые очки. Челюсть у мужчины была как наковальня. Ну и впалые щеки симпатий к нему не добавляли. Ну и широкие вздернутые плечи заставили убедиться в ширине своих. Гостей он подобно красавице не рассматривал. Но короткие острые изучающие взгляды ощутили все. Сложный такой гражданин.
А внушительный мужчина в белом оказался именно шейхом. Это стало понятно из длинной речи одного из представителей собственника. Речь была красивая, длинная и надо полагать цветистая. Надо полагать, потому что говорилась она на красивом, но совершенно не понятном приглашенным, арабском языке. Речь переводилась вторым представителем собственника. Старательно, но скорее информативно, чем цветисто. Однако речь была длинная, и посвящалась, в основном, щедрости и богатству означенного шейха. Хвалили его истово. Надо полагать с учетом финансовых благ, перепавших представителям собственника. Затем вектор восторга несколько поменялся. Хвалить начали Глафиру Александровну. Причем представители собственника даже ролями не поменялись. Так вот на арабском с переводом и хвалили. Хвалили не так долго, но ответственно, особо напирая на активность содействия местной власти и на её невероятное понимание. Шейх сначала кивал одобрительно. А потом одобрительный взгляд стал оценивающим и восточные глаза из-под припухших век уже несколько по-иному заскользили по решительным формам Глафиры Александровны. Как уже упоминалось выше, относилась она к той категории русских женщин, на которых в бутиках для современных худосочных красавиц, вещей не продавалась. Попадья такая с талией. Мечта такая настоящего восточного мужчины. Так что взгляд шейха стал мечтательным таким. И Глафира Александровна мечтательность эту заметила. И её это встревожило. Поскольку она прекрасно знала, что супруг её, при внешней своей слабой эмоциональности был невероятным ценителем именно её женской красоты и считал эту красоту своей неоспоримой собственностью. А к вопросам собственности как стихийный бизнесмен относился он строго. И цельно. Как настоящий старовер. Так что вот в самое ближайшее время вполне мог разразиться межцивилизационный конфликт с мордобоем. Однако шейх, похоже был неплохим физиономистом и как руководитель крупного инвестиционного фонда, стихийным психологом. Так что, правильно оценив каменную неподвижность величественного лица Ивана Фомича, выводы сделал правильные. И сначала, изгнав мечтательность со взора, придал ему деловую строгость. После чего, прервав славословия представителей собственника в адрес Глафиры Александровны, разразился благодарственной речью в адрес представителей местного бизнеса. Приняв при этом соответствующий моменту деловой вид. Речь была длинная и обстоятельная. Шейх, проявив немалую информированность, упомянул практически всех представителей малого бизнеса. Отдельно он остановился и спортивном сотрудничестве. Порадовался тому факту, что играют здесь не в брутальный футбол, в аристократическое регби. Похвалил устроенное для игры поле. А потом неожиданно решил, что подарит гостеприимным Дубкам настоящий стадион. С душевыми. И тут же дал представителям собственника, то есть себя, провести соответствующие работы. Те радостно закивали, предполагая очередные гешефты. Выдав последнюю сентенцию, шейх искоса, но победительно глянул на Ивана Фомича. Тот, уже слегка расслабив лицо, кивнул вполне одобрительно. Речь произвела ожидаемое впечатление. Ну а после того как шейх предложил осмотреть восстановленные помещения, намекнув, что экскурсию завершит небольшой фуршет, настроение его пришло в равновесие.
Так что, гостей провели по восстановленным корпусам. Старая усадьба, классическая такая, вся насквозь в стиле приличных дворянских домов восемнадцатого века, уже упомянутый русский ампир, была восстановлена с невероятной скрупулезностью. И изукрашена тончайшей, изящнейшей алебастровой резьбой. Она напоминала арабскую вязь. Но была другой. Если первая завораживала своей невероятной текучестью, то эта вызывала странное подспудное отторжение.
Как уже упоминалось в группе встречающих был и почтенный мастер Самед аль-Кони. Именно он и оказался экскурсоводом. Был он по-прежнему красив. Однако выглядел уже не таким восторженным как всего год назад. Стал он значительно более суровым, мрачным. И дело было не в том, что ему удался такой серьезный проект. В нем была некая обреченность что ли. Тем не менее, экскурсоводом оказался он достойным и интересным. Было красиво, интересно и занимательно. В усадьбе пока не было мебели, но как заверил шейх, проблема эта в скорейшем времени должна была быть решена. Потом делегацию провели уже по корпусам лабораторным. Было тоже интересно, но совершенно непонятно.
Провели делегацию и по мосткам над озерами. Второе озеро на экскурсантов особого впечатления не произвело. Обычное такое озеро. С полупрозрачной, зеленоватой, немного затхлой водой. С мелькающими на поверхности широкими спинами неторопливых разожравшихся карпов. Раздолье ля рыболова. Кстати, вокруг озера были проложены соответствующие дорожки, лавочки для рыболовов. Но среди экскурсантов особых фанатов рыбалки не было.
А вот третье озеро произвело крайне гнетущее впечатление. Глубокий скальный провал, наполненный некоей плотной коричневой субстанцией. Причем субстанция эта с нерегулярностью выпускала из себя малоприятные такие коричневые пузыри, которые лопались с достаточно неприятным характерным звуком. Запахов характерных, к счастью не ощущалось. Однако у всех сложилось некоторое ощущение того, что субстанция эта как-то все пытается из глубокого провала. Похоже, такое ощущение сложилось не только у экскурсантов. Потому что по краю провала был выстроен солидный такой бордюр. Толстый и основательный. Хотя и невысокий. Который являлся основой для не менее толстой и основательной решетки. Высокой при этом. И на вопрос экскурсантов о том зачем такие защитные сооружения, им сообщили что таковы современные муры безопасности. Но у многих из них почему-то в голове мелькнула картина с утаскиваемым в озеро научным сотрудником. Все вежливо и индивидуально передернули плечами, но вопросов задавать не стали. А экскурсовод с неприятной улыбкой подтвердил. Был де инцидент неприятный. Но в подробности пускаться не стал. Естественно никаких дорожек и скамеечек здесь не присутствовало. Мрачное, в общем, место. Так что с озера этого экскурсанты поспешили уйти.
Интересно было и познавательно.
Лишь одним инцидентом была омрачена экскурсия. Произошла она, когда приглашенные уже направлялись на фуршет. Очарованная красотой вырезанной из алебастра, сидящей на ветви такого же алебастрового дерева, птички, Глафира Александровна протянула к ней руку. Нет, она не коснулась её. Казалось кощунственным даже трогать такую совершенную красоту. Позже Глафира Александровна не могла сказать точно, что было на самом деле. Но вот в тот самый момент ей показалось, что изящная птичка, открыла вдруг маленькие алые глазки и молниеносно коснулась её руки. Кольнула. Всего одна капелька крови. Глафире Александровне показалось, что вдруг страшно и сразу потемнело. И так же мгновенно тьма рассеялась. Но вокруг стало вдруг по-другому. Не так светло. И уютный дворянский особняк вдруг стал чужим и оскаленным. И сразу захотелось уйти. И не просто уйти. А оказаться как можно дальше отсюда. Захотелось на мгновение и прошло. А особняк остался таким же оскаленным. И белоснежный алебастр стал казаться не таким уж и белоснежным. А еще Глафире Александровне вдруг показалось, именно показалось, что великий мастер Самед аль-Кони вздрогнул и перестал всматриваться в себя и вслушиваться в пространство. Он услышал. Вот только что.
Но неприятное ощущение очень быстро было смыто праздничным мероприятием. То, что называлось фуршетом, тоже отличалось восточным акцентом и размахом. Выяснилось, что шейх одно из образований получал в Москве. Где и овладел искусством водочного харама. Причем по его словам овладел основательно. И предложил гостям выяснить, кто же искусством этим владеет виртуознее. Здесь придется открыть небольшую тайну. Дело в том, что уверенность уважаемого шейха основывалась не на невероятно мощном метаболизме его организма, а в некоем суперразрекламированном японском наносредстве, которое гарантированно разлагало ну просто непристойное количество алкоголя, поступившего в организм. Очень уж хотелось ему превзойти Ивана Фомича на глазах Глафиры Александровны. Он ведь был опытным сердцеедом и знал, что даже самая неприступная крепость при правильной осаде имеет все шансы пасть.
Дубковская коалиция, даже не зная глубинных чаяний нового знакомца, не принят вызов не могла. По принципиальным соображениям. Как можно уступить чужому. И приняла.
Сначала все было чинно и благородно. Но постепенно, как это обычно и бывает, мероприятие стало разрастаться. Да, сначала все приглашенные светски болтали, с трудом находя темы для разговоров. Но постепенно уровень расширителя сознания в организмах начало повышаться. Расширившиеся сознания начали цепляться краями и тем для разговоров стало побольше. Ученая братия в массе своей оказалась русской и потому необходимость песнопений начала становиться все более прозрачной. Появились гитары. Запели о солнышке лесном. Глафира Александровна и Нина оказались очень даже в компании людей приятных и даже зеленоглазая нахалка оказалось вполне даже свойской дамой.
А вот соревнующиеся стороны от фуршетного стола далеко не отходили. Пили. Надо сказать, что сначала японское средство вело себя неплохо. И русско-еврейско-осетинская коалиция держалась на опыте, большой практике и умении говорить красивые цветистые тосты, за время произношения которых можно было отдышаться и скудно закусить. А что вы хотели - фуршет. На нем закуска бывает чисто символическая.
Но потом средство это стало сбоить. Просто японцы не могли себе представить в каких количествах можно пить водку. Арабы, кстати тоже. Потому что водка стала заканчиваться. Тем более, что к группе соревнующихся присоединился тот самый высокий лысый дядька, который швырял водку стаканами. И вот тут вот произошло нечастое событие. Вдохновленный немалым количеством принятого алкоголя Давид Иосифович предложил продолжить веселье у него. Чем вызвал немалое возмущение Ивана Фомича, который решил, что мероприятие проводить лучше у него. Глафира Александровна сначала поморщилась было, но очень уж компания подобралась хорошая. Так что веселье завершилось уже поутру. Даже рассвет встречали. Познакомились.
А уже утром к неокончательно протрезвевшей Глафире Александровне заявились совершенно неопохмеленнык представителями собственника с документами на согласование земельного участка. Документы были подписаны стремительно, потому что местная власть совершенно не расположена вникать в тонкости землеустройства. И уже на следующий день слегка пришедшая в себя Глафира Александровна с удивлением обнаружила, что обещанный стадион уже строиться. Она попыталась выяснить, что происходит у великолепного шейха, который продолжил дегустации у своего исторического сородственника и противника Давида Львовича в компании с её обычно непьющим супругом и представителем правоохранительных органов. Они мило приходили в себя, отпаиваясь эксклюзивным пивом. И на прямо заданный вопрос она получила совершенно прямой ответ, что чек подписан. Ну а стадион он так, в подарок. Посмотрев на состояние компании, решила Глафира Александровна в дискуссии не вступать, а супругу педагогический момент устроить позже. Сейчас это было совершенно бессмысленно.
И все опять пошло своим чередом. В научно-исследовательском институте что-то научно исследовали. А в Дубках пилили, строгали, строили, растили. Жили, в общем. Причем два социума почти не пересекались. Как-то причин особых не было. Не так чтобы уж совсем.
Дубковские ребята носились на мотоциклах по новой трассе. Несколько раз попробовали учинить мотопати на стоянке у ворот института. И им со всей возможной вежливостью указали на недопустимость подобного рода мероприятий. Когда молодежь решила поворчать, им сообщили, что об их поведении донесут товарищу участковому. Проблема была снята. Но по дороге гонять они не перестали.
Институтские в Дубки почти не ездили. Отдыхать они ездили в область. Каждые выходные по новой дороге проносились новенькие иномарки, в которой научная интеллигенция отправлялась наслаждаться доступными пороками.
Исключение составляли двое. Та самая рыжекудрая красавица, которая оказалась не очень то и стервой. Обычной совершенно стервой она оказалась, как собственно и надлежит быть красивой, молодой и одинокой красивой женщине. Еще она оказалась врачом. И из каких-то своих соображений, кроме работы в институте еще и возглавила местный фельшерско-акушерский пункт. А то незадача получалась. Пункт в деревне был, а вот врача никак не получалось. Никто в такую глушь за такие копейки, которые Министерство здравоохранения считало зарплатой не ехал. Решение свое Татьяна, а именно так звали рыжекудрую красавицу, поясняла тем, что занимается некими научными исследованиями и ей необходима именно медицинская практика. Врачом она оказалась прекрасным и именно как врач население Дубков вполне устраивала. А вот как молодая незамужняя красавица, женскую половину деревни она тревожила. Совершенно, кстати обоснованно. Популярность её у местных молодых мужчин зашкаливала. Причем независимо от семейного положения. Хотя сама она никаких усилий для этого вроде и не прилагала. Просто приезжала на своем маленьком джипике, проводила прием и уезжала. Ночевала она все же на территории института. Условия там, предполагаю, были получше. Хотя с точностью этого сказать никто из местных не мог. Потому что ходу им на территорию не было. Совсем и абсолютно. Вполне можно было отдыхать у нижнего озера, никто не мешал возиться в фруктовом саду таджикам, но вот на огражденную территорию хода не было.
Подтверждено это было самым решительным образом. Сашка Полубояринов, бывает ведь такой первый парень на деревне. И женился ведь уже, а все всех перебегать и переплясать старается. И охотник из первейших и в работе ему равных нет. Была и беда. Как вобьет себе в голову, что понравился он кому-то так всей деревней мысль эту из его головы выбивать приходилось. С трудом приучили таланты свои любвеобильные на стороне реализовать. А тут вот как раз такая оказия случилась. Красавица редкая. Признаться выделяла она Сашку из ряда остальных дубковских кавалеров. Не удивительно внешне мужчина он был заметный. Рослый, мощный, быстрый, русый, сероглазый. Мечта. И поскольку эта вот мечта решила на предмет своих обожаний произвести впечатление, то решено было это проделать самым убедительным образом. Пробраться в спальню к предмету обожаний. Сюрприз, так сказать.
Стоит ли говорить, что на реализацию сюрприза, героя провожали. Ну и соответственно имели место быть споры. Как без этого. Так что ждали с утра Полубояринова Александра. Одни с победой. Ловким был Сашка охотником, да и ходоком был знатным. Другие с поражением. Именно потому, что ходок и ожидали. Очень уж посрамленным его видеть хотелось.
Однако, что явиться он в таком виде не ожидал никто. В ободранном, исцарапанном, бледном человеке, с волосами забитыми древесным мусором, первого парня на деревне признать было трудно. Но признали, с детства ведь вместе росли. Благо встреча состоялась не на центральной площади, а в доме его неразлучного дружка Мишки Еремина, так что пребывающего в стрессе казанову лечили народным способом. Влили в него бутылку водки. А потом еще одну. И только тогда он смог взять сигарету дрожащими пальцам и прикурить.
А потом рассказал историю дикую и невероятную.
Забор он преодолел без особого труда. Хотя и украшен он по верхнему срезу тонкими и острыми клинками, спрятанными по вьющимися растениями. И в саду охраны не обнаружил. Затаился. Осмотрелся. Подождал, когда глаза к освещению привыкнут, территория сдержанно, но была освещена. Охотник. И пошел. Тихонько. С пятки на носок. Пару шагов и прислушался. Пару шагов и прислушался. Это только очень уверенный в себе человек, кабаном по чужой земле идет. Топ, топ, топ, топ. Как робот. Не видели, как собака бежит? Несколько шагов и прислушалась. И мышка, маленькая хищница, так же делает. Один лишь человек по лесу как паровоз прет. Только в гудок не гудит.
Только вот в данном случае не помогла охотничья премудрость.
Первые несколько метров все было нормально. А потом его дерево хлестнуло веткой. Само по себе в безветренную погоду. Причем хлестнуло ловко так. Как раз по горлу. Под кадык. Хорошо ворот был под горло застегнут, а то бы именно на этом моменте и закончилось бы ночное приключение. Так что Сашка внятному предупреждению не внял и продолжил проникновение. Он и не мог вспомнить тот момент, когда за него взялись всерьез. Вроде когда до широко раскинувших ветви яблонь дошел. Мирные красавицы взялись за него всерьез. Сначала в лоб яблоком заехали, да так ловко, что он сквозь выступившие слезы почти и не видел ничего. Но как ветвями его яблоньки колошматили почувствовал сполна. И не просто колошматили. Гнали. И выгнали. Прямо под окна научного корпуса и выгнали. Вывод он такой сделал, что окна все темные были. Не работал никто. Только лампочка у входа. Он там проморгался и продышался. И вздохнул облегченно. И водички из фонтанчика попил. И принял благое решение сдаться властям. Во избежание так сказать. Когда округлые, тщательно постриженные кусты начали один за одним срываться с места и атаковать его. Причем явное сложилось у него впечатление, что с совершенно кулинарными намерениями. Сожрать, то есть, хотели. Зубастые такие кусты, с глазами горящими как гнилушки. При этом в качестве доказательства показывал располосованные рукава камуфляжного костюма и покрытые длинными порезами руки и всем под нос гнилушку совал. Порезы вызывали уважение и увечного стали лечить. Но уже не водкой. Йодом. От кусачих кустов он отбился с трудом. Собственно до самого забора и отбивался. Не отставали проклятые. Забор перемахнул совсем не с такой легкостью как ранее. Ногу глубоко распорол. Только остановился за забором отдышаться, кусачие кусты преодолеть его не смогли, забор этот. Ввиду малорослости. Из вьющегося кустарника, покрывающего забор, хороший крепкий, бетонный, монолитный забор, стали вырываться собаки. Здоровые, с теленка, черные как смола и как смола же блестящие. И вот когда Сашка увидел их багровые буркала, желтозубые слюнявые пасти, он понял эти будут гнать, пока не догонят. И что с того что нож на поясе. Тут с одной такой зверюгой пойди сладь. А их сразу четверо.
Спасли Сашку длинные ноги, легкая голова, прекрасная дыхалка и отличное знание местности. Мотал он от этих тварей до рассвета. Причем от Дубков зверюги эти отжимали жертву совершенно осознанно и последовательно. Раз даже на расстояние броска подошли. Одна из псин выметнувшись прямо из-под ног, вцепилась было в левое запястье, но отскочила, нерадостно воя. В одну из поездок в Индию привёз Сашка оттуда массивный серебряный браслет с изображением какого-то местного бога. Браслет явно животине на вкус не понравился.
Второй Сашка распахал ножом морду. На ноже на самом деле осталось пятно как от очень едкой смолы. Все блестящее тело клинка было испохаблено страшноватой бесформенной кляксой.
А потом тварюги выгнали Сашку на берег реки Рысь. Он уже со всеми попрощался и прощения попросил. Мысленно конечно. Но рассвело. И существа эти мерзкие из-под полога леса выходить не стали. Постояли, посмотрели на упрямый поздний ужин голодными глазами, и ушли себе.
Такая вот история. Некоторые головами покрутили. А некоторые задумались.
Сашку отвезли в район. В больницу. В фельшерско-акушерский пункт он по понятным соображениям ехать отказался наотрез. Там его обработали, раны в смысле. И домой отправили. Пару дней он отлеживался, солоно парню досталось, а как только оклемался, отправился Сашка в район. В охотничий магазин. Закупаться. И совсем не удивился, встретив там Лаврентия Павловича, который в очень серьезных масштабах закупал картечь. Сашка немедленно последовал его примеру. Насмотревшись страшных фильмов, он планировал картечь посеребрить, поскольку допускал возможность вторичной встречи с нечистью. На нечисть, по имеющимся у него данным, серебро оказывало летальное воздействие. А воздействовать, причем именно летально, на тварей он желал прямо аж до зубовного скрежета. К удивлению своему встретил Сашка полное понимание участкового. И более того содействие. Поскольку, как выяснилось, предусмотрительный участковый уже договорился.
Были для этого у Лаврентия Павловича свои резоны. Дело в том, что буквально на следующий день после дружеской пьянки агентура донесла ему, что мулла, который окормлял охрану института, рабочее свое место покинул. Он снял флигелек у Елены Федоровой, нестарой еще вдовы Сергея Федорова, сгинувшего на Севере, куда отправился за длинным рублем. Он не только обустроился на новом месте, но и на работу устроился. В бригаду к Назару улло, потому как оказался знатным резчиком по дереву. Лаврентий Павлович по роду службы провизитировал нового жителя Дубков. Сначала он даже и не признал в энергичном мужчине задумчивого философа. Бороду он постриг, укоротил, только вот усы оставил. Длиннющие, по грудь и голову обрил. Клок несолидный такой оставил. От чего неожиданно помолодел. Взгляд утерял отстраненную задумчивость и приобрел заметную такую остроту. Проблем миграционного характера у него отсутствовали, так что правовых претензий у Лаврентия Павловича не возникло. Однако факт того, что священнослужитель, исламский священнослужитель, оставил свою паству, его встревожил. И еще большую тревогу вызвал у него факт того, что далеко от этой самой паствы он не уехал. Вопросов он задавать не стал, понимая бессмысленность такой инициативы. Не похож был этот новый мужчина на человека, который легко пойдет на контакт. Лаврентий Павлович по происхождению человеком был восточным, и некоторые моменты были для него аксиоматичны. Мужчина заговорит тогда, когда захочет. Так что оставил в покое нового односельчанина Лаврентий Павлович. До времени. Но меры принял. Для начала поднял дедовы дневники. Изучение этих материалов и привело его в охотничий магазин, а так же заставило превратить обычные боеприпасы в некое подобие ювелирных изделий.
Вторым обитателем поместья, который часто посещал Дубки оказался тот самый рослый лысый дядька, который оказался, склонен к употреблению алкоголя в непомерных количествах. Звали мужчину Савелий Валерьевич Степанов, и он был склонен к серьезному консерватизму в одежде. В рабочие дни в деревне он не появлялся, но в дни выходные дарил себе очень продолжительные пешеходные прогулки. Его долговязая фигура в длинном старорежимном пыльнике, в высоких сапогах и широкополой шляпе сначала показывалась на длинной липовой аллее, что вела от ворот поместья, потом он подолгу стоял на берегу нижнего озера, бродил по фруктовому саду, а уже потом шел в Дубки. Первый раз он появился там, через неделю после пьяного знакомства. При этом отправился он не к новым знакомцам. А отдал визит вежливости Глафире Александровне.
Признаться не ожидала представитель местной власти подобного знака вежливости. По завершению презентации, которая затянулась на три дня, после активного пьнствования, причем по разным адресам, поднадоевших песнопений под гитару, и весьма завлекательных танцев, которые устроила дамская часть научного персонала, провожала Глафира Александровна, подзатержавшихся гостей взглядом неприветливым. Но воспитанно промолчала под тяжелым взглядом нетверезого супруга. Савелий Валерьевич в тот раз со всеми распрощался совершенно церемонным образов. Он крепко пожал собутыльникам на прощание руки. Глафере Александровне он вроде бы собирался облобызать руку, но наткнувшись на её суровый взгляд, решил ограничился четким, не смотря на глубокую нетрезвость, поклоном.
В этот раз Савелий Валерьевич был абсолютно трезв и церемонен. В кабинет Глафиры Александровны он вошел едва не строевым шагом и вручил ей коробку дорогущего иностранного шоколада. Глафира Александровна, как и подавляющее большинство представителей прекрасного пола, к шоколаду относилась весьма положительно. Гость вел себя в высшей степени корректно и вежливо, и она не нашла причин не пригласить гостя к чаю.
Тот на приглашение отреагировал деятельно. Он сначала разместил на вешалке свою шляпу, аккуратно повесил на плечики длинный старорежимный дождевик и остался в кремовой чесучовой тройке. А высокие, тщательно начищенные, кавалерийские сапоги придали его облику именно тот акцент, к которому он стремился. Похож он был на провинциального помещика. Такого, какими их рисовали в старых книгах.
Сидел он на стуле прямо, как палку проглотив, заложив ногу на ногу и уместив сцепленный ладони на колено. Савелий Валерьевич вежливо не смотрел на хлопочущую Глафиру Александровну. Свое внимание он сосредоточил на коллекции фотографий и дипломов, которая разместилась на освещенной солнцем стороне кабинета.
Коллекция была любопытнейшая. Дипломов было много. Глафира Александровна вела очень активную общественную жизнь, с удовольствием посещала разные конференции и семинары, ну а поскольку любила и выступить на этих мероприятиях, то деятельность её соответствующим образом отмечалась. Но по дипломам гость взглядом только мазнул. Не заинтересовали его эти красивые яркие картонки в ламинированных рамках.
А вот фотографии подверг самому пристальному изучению. И они этого внимания заслуживали. Для начала были они старые. Очень старые. Скорее даже не фотографии, а фотографические портреты. С вензелями фотографических мастерских. Это не были семейные фотографии Глафиры Александровны. Это была любовно собранная коллекция. Дело в том, что была у неё одна слабость. Она любила старое. Нет не старье, не антиквариат. А просто отблески иных эпох. И не обязательно нечто дорогостоящее. Нет. Из каждой поездки привозила она всякие безделушки, которые находила на блошиных рынках. Всякие статуэтки, тарелочки, чашечки, вилочки... В общем, всякие совершенно ненужные с точки зрения не погруженного в тему, вещи. А её они нравились. В них было что-то теплое. И фотографии эти...С ними вообще история получилась смешная. Альбом с этими фотографиями Глафира Александровна нашла сама. Ну, не совсем сама. Она в тот раз в поместье субботник устроила, больно уж там грязно было. Школьников сорганизовала. И неугомонные мальчишки даже до чердака добрались. Оттуда они и приволокли богатый альбом, обтянутый выцветшим от времени синим бархатом, с позеленевшими от времени бронзовыми застежками. Альбом они нашли в ящике здоровенного комода, который хотя и поблек от времени, но стоял мощно и уверенно как древний детинец. Умели люди раньше могучие вещи. На века. Комод ей, кстати, Илья Фомич восстановил. А вот альбом. Альбом не таким мощным сооружением оказался. Рассохся. Но фотографии сберег. Альбом потом тоже восстановили. Но вот фотографии...Прикипела к ним сердцем Глафира Александровна. И прятать их обратно в альбом не хотела. Они как окно в другой мир были. Странный, не свой, но почему-то очень уютный. И рассматривая эти фотографии, она как будто встречалась с некогда потерянными родственниками. Хотя на фотографиях этих были совершенно не знакомые люди. Лица их совершенно никаких ассоциаций не вызывали. Хотя Иван Фомич пару раз с удивлением отметил некое её сходство с дамами, запечатленными на этих фото.
Об этом же сходстве Глафиру Александровну, Савелий Валерьевич и спросил. Та как раз стол для чаепития сервировала. Своими старенькими стаканами в совершенно старорежимными подстаканникам, которые очень умилили гостя. Получив отрицательный ответ, он совсем не расстроился. А с полным удовольствием втягивал породистыми ноздрями ароматы готовящегося чаепития. Насладиться было чем. Под расшитой бабой исходил паром большой заварочный чайник. Запах хорошего цейлонского чая переплетался с ванильной свежестью богато посыпанных сахарной пудрой ватрушек. И горький аромат очень качественного шоколада.
Вся эта прелесть была констатирована в длинном витиеватом комплименте. После чего Савелий Валерьевич попил чаю и откланялся. Но перед уходом обратил внимание Глафиры Александровны на несомненное её сходство с одной из дам изображенных на фото. Оделся, откланялся и ушел. А Глафира Александровна долго еще смотрела на старую фотографию. На зеркало, все больше убеждаясь, что действительно - похожа. Просто другая прическа, совсем другая одежда. Но стать. Черты лица. А потом она обратила внимание на мужчину, что стоял рядом с этой же женщиной, но на другой фотографической картинке. И похолодела. В статном мужчине, молодом, с залихватским чубом, в форме царского офицера, она узнала своего гостя. Однако новостью этой ни с кем делиться не стала. Бред ведь.
А жизнь шла своим чередом. Работали. Из особых новостей только и было то, что бывший мулла переехал из флигелька в дом. Да и вообще - прижился. Мало того что в Назара улло ватажку как родной вошел, так еще и окружающих немало. Дял начала оказался он невероятным мастером по дереву. Почти без инструментов мог с деревом творить чудеса. А уж с тем оборудованием, которое имелось на фабрике Ивана Фомича, он такие чудеса вытворял, что прибыли выросли на порядок. Так что на работу его суровый старовер принял со всем его удовольствием. И очень приличную зарплату положил. Однако одним аспектом трудовой деятельности Сафар не удовлетворился.
Даму которую он почтил своим квартиросьемничеством звали Дарья Дмитриевна. И она овдовела с десяток уже как лет. Уже лет с пять звалась как баба Даша и на имя это отзывалась привычно. Была при этом почтенным членом сообщества местных бабушек. То есть вполне себе авторитетным человеком. Жила она со своего хозяйства. Нигде не работала ввиду специфичности и авторитарности характера. Безобразия все эти Сафар пресек. Для начала односельчанки отметили изменения в самой Дарье Дмитриевне. Как то сразу выяснилось, что никакая она не баба Даша, а вполне даже привлекательная женщина возраста чуть старше определения "ягодка опять". Стервизм её куда-то подевался и на вопросы товарок на тему ну как там у вас, сообщала, что все нормально, но при этом окончательно краснела.
Он и хозяйственной её махновство пресек на корню. Он придал Дарье Дмитриевне семейные резервы местного таджикского сообщества. И сразу поставил производство сельскохозяйственной продукции на промышленные рельсы и начал первичную переработку этой самой продукции, так еще и о сбыте в районном центре договорился. Там зелень, свежий и соленный чеснок и вообще все что росло в хозяйстве с удовольствием забирали и просили еще, собратья тех же самых таджиков. Правда местные с рыночной мафией договориться не могли, а Вот у Сафара как то получилось.
Так и выросли на обширном подворье Дарьи Дмитриевны и теплицы и немаленькие сараи в которых много чего солилось и коптилось.
Работал бывший мулла с энтузиазмом. А свободное время занимал делом удивительным. Скакал по двору с длинной саблей и рубил воткнутые в землю ветки. К огромному удивлению селян и Лаврентия Павловича к странному развлечению этому приохотил. Тот поначалу пришел к Сафару, так бывшего муллу звали, безобразие это прекратить, опять же пресечь правонарушение на тему владения холодным оружие. Холодное оружие оказалось древним, но совершенно тупым, не заточенным, что законодательством не преследовалось. А в беседе опытный софист выяснил, что наличествует у участкового дедовская сабля, красный командир как-никак, и предложил владению этой саблей обучить. Так что вечерами могли селяне насладиться зрелищем, как пластают они воздух железом. Но потом привыкли и развлечениям их не мешали. Бывший мулла успехами нового ученика был исключительно доволен. Объяснял он все это генетической памятью. Понятие, согласитесь для бывшего священнослужителя несколько неожиданное. Понятие это использовал он в беседе с Давидом Иосифовичем, с которым приохотился беседовать. Причем на совершенно не богословские темы. О приснопамятных арийцах они и беседовали. Что интересно, Давид Иосифович своим спорным идеям нашел полное понимание. Более того, открыты были ему обретенным собеседником новые знания, приведшие его в полнейший восторг. Совершенно новые логики развития человечества ему открылись. И потому в один прекрасный день и он заявился во двор к Сафару. И не просто заявился. А с палашем. Отнюдь не собственного изготовления. Очень старый он палаш принес. И настолько, что Сафар от него минут пять оторваться не мог. Клейма мастера рассматривал. Потом поцокал языком и нового ученика взял. У того дела шли не так успешно. Очень уж могуч был сельский кузнец. И скоростей приличествующих достичь не мог. Но в каждой беде есть свои плюсы. Коктейль невероятной силы и очень точного удара, а вы как хотели, кузнец с многолетним стажем, результаты дал невероятные. Добавьте сюда еще и качество самого клинка. Под руководством Сафара Давид Иосифович вроде как и не торопясь, разрубал совершенно не разрубаемые вещи. Так что, по словам учителя под удар профессора попадать не стоило. Перемещался медленно, но бил прицельно и страшно.
Совместные увлечения, как известно сближают. И потому размахивания железом регулярно стали продолжаться застольями. Причем застолья были совершенно не алкогольными. Каждый хвастался собственными умениями. Профессор проставлялся пивом. При этом Сафар наслаждался напитком с огромным удовольствием. И на неуклюжие попытки своих учеников подшутить отвечал спокойно и аргументировано. О хлебном напитке в Великой книге ничего не говорилось. Ничего не говорилось и о том, в каких формах употребляется хлеб. Зато в ответ он проставлялся совершенно невероятным кофе и сказочными табаками. А участковый баловал соратников собственного изготовления чайными смесями и потрясающими вареньями тоже собственного изготовления. То есть условия для разговоров имелись самые комфортные. И разговоры трех холостяков затягивались далеко за полночь. Легенды, легенды, легенды. И Лаврентий Павлович не был бы сам собой, если бы в один прекрасный вечер не спросил бы у Сафара, что же привело его в Дубки. В глушь, в глубинку, в глухомань. И к удивлению своему получил очень обстоятельный ответ.
Сафар затянулся, окутался облаком дыма.
- Мир несовершенен. И один из моих учеников занимается тем, что готовит воинов и рассылает их по свету. Теперь это называется мудреным словом бизнес. А когда то предки этого человека наводили ужас на весь подлунный мир. Но мир мельчает. Мельчают и люди. И теперь потомок тех кто мановением посылал орты, посылает десяток воинов и те приносят ему столько сколько предки его не получали при захвате городов. Теперь это называется частная военная компания. Но не стоит брать все заказы. Иногда получая деньги, ты теряешь душу. И в один день к моему ученику пришел тот человек, которого вы называете шейх. Он воистину похож на властителей прошлого. Могуч, щедр, отважен. Но властителей прошлого отличает одна черта почти утерянная ныне. Он безжалостен. Нет, он не плохой человек. Он просто не знает жалости. Ни к кому. Ни к себе, ни к другим. И если он ставит перед собой цель. Его не интересуют преграды. Для него их нет. Внутри таких людей царит тьма, несмотря на весь блеск. И когда он пришел и дал огромную цену за лучших, я попросил своего ученика отправить меня в этот поход. В наших ортах всегда есть место тому, кто говорит с Всевышним.
Он опять окутался облаком дыма.
- Я не желал, чтобы воспитанники моего ученика ввязались в вашу глупую войну на Кавказе. И даже обрадовался когда мы приехали сюда. Прекрасное место для размышлений и отдыха. Я продолжал свои занятия с молодёжью, но постепенно стал замечать, что они отдаляются от меня.. они перестали становиться на намаз. И все больше времени проводили у проклятого верхнего озера.
А мне стало все труднее и труднее находиться в поместье. И это было странно, очень странно. Сад с каждым днем становился все красивее. Дом с каждым днем становился красивее. И с каждым днем в нем становилось все труднее дышать. Он давил и выпивал все силы. И даже в мечети от дыхания зла было трудно укрыться.я стал гулять. Уходить далеко в лес и понял, что нечто гонит меня оттуда. Я спросил ответ у всевышнего и сказано было мне уйти. Я пошел. И никто из учеников ученика моего даже не сделал попытки остановить меня. Они нашли себе нового наставника. И я хочу посмотреть - кто он.
Еще пару раз заезжал шейх. Водку харамствовал, песни на подворье Давида Иосифовича пел. Для мероприятий этих он активно привлекал дамскую часть персонала исследовательского центра. Те, как люди интеллигентные, песнопеия у костра привествовали. Вспоминая недавнюю студенческую молодость. Да и Давид Иосифович к такой методе отдохновения относился с симпатией, так как по младости тоже на разного рода певческие конкурсы порой даже и пешкодралом попадать любил. Справедливости ради стоит сказать, что заглядывались на импозантного профессора не меньше чем на авантажного шейха.
А еще любил шейх строящимся стадионом любоваться. Но в одиночестве. Что с него взять. Человек восточный. С неожиданностями.
А его возводили со скоростью комсомольской стройки. Саму чашу построили очень быстро. Что совсем не удивительно, при том количестве рабочих и техники, которых нагнали представители заказчика. В три смены работали. Ночью - при свете прожекторов. Саму чашу отстроили уже через полтора месяца. Стремительно завесили огромными полотнищами. И за полотнища эти уже никого не пускали. Каждое утро, вскоре после восхода, приезжал почтенный мастер Самед аль-Кони с целым сонмом подмастерьев, так же средневеково одетых, такая куча фанатов Али-бабы и сорока разбойников. Они скрывались за полотнищами и целый день, до самого захода что-то там делали. Причем под серьезной охраной. Даже вездесущие мальчишки не могли похвастаться, что кому-то удалось проникнуть в охраняемый периметр. Пытались, но неудачно. Максимум чего удалось добиться так это педагогических подзатыльников от не злых в общем то сторожей. Взрослые жители Дубков особо не любопытствовали. Зачем? Придет время - покажут. Для них ведь строят.
Тот день в целом начался с вечера. В очередной раз приехал шейх, привез полный багажник заморских алкогольных напитков. Мероприятие, а попросту массовую пьянку организовали на подворье Давида Иосифовича, закоренелого холостяка. Приглашен был как всегда весь местный бомонд, но дамская часть местного света от мероприятия самоустранилась. Поводом для посиделовки по словам шейха явилось скорое открытие стадиона. Едва ли не завтрашнее. К застолью мужчины отнеслись серьезно и из реальности временно выпали.
А с утра начались странности. Глафиру Александровну разбудил не вернувшийся с суровой мужской пьянки муж, а телефонный звонок. Звонил водитель молоковоза. Дело в том, что в Дубках была своя ферма. Сберегли и её в горниле рыночных реформ. Была у Глафиры Александровны мысль свой молочный заводик построить, да руки все не доходили, и потому возили молоко в соседний поселок, в котором при немалом участии дубковцев молочный завод, и немаленький, сохранили. Как уже выше упоминалось Дубки с остальным районом связывал мост, в давние еще времена построенный через реку. Солидную такую реку с весьма таки обрывистыми берегам с немного угрюмым названием Рысь. Мост был солидный, его еще до революции бельгийцы строили, на совесть строили. На века. Так вот водитель молоковоза сообщил новость невероятную. Мост рухнул. Причем рухнул очень серьезно. Весь центральный пролет, по его словам, обрушился вниз. Так что проехать не было никакой возможности. Первой мыслью Глафиры Александровны была вызвать супруга. Привычка, что поделать, знала она, что в любой ситуации может на мужа опереться, но припомнив, куда тот отправился, решила она главный свой резерв не задействовать. Поругалась на водителя немного, так просто для порядка, осознавая его полную невиновность. А потом сразу и порадовалась, что мост не под КАМАзом провалился, и водитель живым остался. Ну и в район позвонила, хотя понимала, что в субботу... Пока проснутся, пока соберутся.
И решила мужа все же от мужских развлечений оторвать. Пусть у него голова не только от развлечений болит. Однако, когда уже собралась, выяснила что супруг уже пришел. Был Иван Фомич конечно нетрезв, но зол, деятелен и о неприятностях проинформирован. КАМАЗ был его собственностью, и водитель именно ему в первую очередь и позвонил. При этом явился Иван Фомич не один. А со всей честной, хотя и нетрезвой компанией. Нет у нас в России традиции, собутыльника одного оставлять в случае неприятностей, пока сам на ногах стоишь. Хотя и нетвердо. Но народ был закаленный, и не такими дозами битый. Так что пришли все. Шейх в том числе. Он вот к вопросу подошел наиболее ответственно. За забором стоял его роскошный автомобиль, и совершенно сонная обслуга пыталась на капоте сервировать поляну для продолжения мероприятия. Однако продолжение Иван Фомич волевым решением прекратил и пригласил компатриотов в свое средство передвижения. Щейх сказал что-то ругательное на своем басурманском, но указанию последовал. Ну как же, компания превыше всего. А несчастная обслуга поляну стремительно свернула, сказывался, надо полагать, имеющийся опыт. Поворчали, ну а как в столь ранее время руководство не покритиковать, неугомонное такое, и направились вслед за руководством.
Визит к мосту оптимизма не добавил. Казалось, центральный пролет проломили здоровенной дубиной. Старая кладка с какого-то перепуга саморассыпалась и обрушилась. Лаврентий Павлович, имевший некоторый опыт в минно-взрывном деле, остатки облазил. После чего погладил похмельную голову и сообщил почтенному собранию, что следов взрыва он не наблюдает, а наблюдает развалившуюся кладку. Высокое собрание с выводами согласилось. Было полное ощущение, что кладку раскачали и выдернули. Кирпичи торчали не сломанными.
Шейх предложил выпить. Идея получила поддержку. И высокое собрание немного подлечилось. А потом шейху позвонили. Тот внимательно выслушал собеседника, просветлел лицом и сообщил, что приглашает всех жителей Дубков на праздник, приуроченный к открытию стадиона. Поскольку вот именно сейчас ему сообщили, что все готово.
Идея похмеленному сообществу показалась заманчивой. Только Иван Фомич резковато сообщил, дежурную смену с фабрики отпускать не собирается. Процесс производственный он и есть процесс производственный. На что шейх величественно мазнул рукой и сообщил, что у каждого есть время как для досуга, так и для битвы. Для работы в данном случае. И каждому время это отмерено всевышним. А в намерения всевышнего, он вмешиваться не собирается. Так что все пока отправились приводить себя в порядок и готовиться к обещанному празднику. А подготовка к празднику мероприятиям по восстановлению моста, естественно помешать не могла. Разновекторные совершенно мероприятия.
Доставленные к дому Ивана Фомича, Лаврентий Павлович и Давид Иосифович, от дальнейшего перемещения своих тел при помощи автомобиля отказались, как и от продолжения возлияний с шейхом. Всему свое время, да и меру знать стоит. Шейх, имея нрав невредный и незлобивый, не обиделся и отправился в поместье, игриво сообщив, что его там заждались. Учитывая пристальное его внимание к молодой части женского персонала поместья, ему оставалось только завидовать. Всю ночь не спал, а все об игривостях мечтает. И возраст ведь человеку не помеха. Так что раскланялись и распрощались. Шейх уехал, а двое отправились в пешую прогулку, желая подышать свежим воздухом, а потом вздремнуть. Чтобы впоследствии в полной мере насладиться обещанным праздником.
Нет, вы знаете, а есть в бессонной ночи своя прелесть. Этакое полное расширение сознания. Причем при помощи средств совершенно не входящих в список средств, не пребывающих в гражданском обороте. Просто арийские психоделики. С хорошей закуской. В хорошей компании. И в какой-то момент ты вдруг понимаешь, что спать совсем не хочется. Ты весел и странно бодр. А если в этот коктейль еще добавить и некое событие типа осмотра разрушенного моста, то сон убегает в далекие дали и хочется поактивничать. Ну как минимум, прогуляться.
Так что именно прогулкой и решили насладиться Лаврентий Павлович и Давид Иосифович. Ах, этот восхитительный прозрачный утренний воздух. Его потрясающая кристальность. Каждая травинка, каждый листик и кустик, омытые росой, кажутся произведением искусства. Чистота и красота невероятные.
И, видимо для того, чтобы усилить контраст ситуации Давид Иосифович достал из кармана серебряный, с монограммой портсигар и предложил насладиться и ароматом травы никоцианы. Лаврентий Павлович к категории завзятых курителей не относился. Но вот в таких ситуациях от этого сладкого удовольствия не отказывался. Тем более что табачные смеси Давида Иосифовича, завзятого, надо сказать курильщика, всегда отличались ароматом и духовитостью. Прикурили, затянулись и по прозрачному утреннему воздуху поплыли ароматные клубы дыма. Описанное выше состояние отличается, кроме всего прочего, и некоторой склонностью к созерцанию. Так что приятели некоторое время наслаждались сотворенным ими самими зрелищем. Прелестно. Странные, клубящие узоры таяли, таяли, таяли.
- К такому табаку неплохо было бы чашечку кофе, - мечтательно проговорил Давид Иосифович. Приятели переглянулись. Кто варил самый лучший кофе на много километров вокруг, им было хорошо известно. При этом варил он это кофе на рассвете, поскольку именно на рассвете просыпался, так как следовал рекомендациям Всевышнего, который сказал, что день начинается с восходом солнца и заканчивается с его заходом. Это был их добрый приятель по совместительству учитель фехтования, экс-мулла Сафар.
Идти до места его проживания было совсем недалеко, и скоро приятели учуяли восхитительный аромат очень правильно заваренного кофе.
Однако аромат этот сопровождали звуки самые неожиданные. Казалось, что кто-то наводил косу. Приятели переглянулись и несколько ускорили шаг. Сафар никогда не совмещал занятий, считая, что каждому делу надо отдаваться со всей ответственностью.
Когда приятели открыли калитку, они смогли убедиться, что именно сегодня был тот самый день, когда Сафар нарушил свое правило. Расположившись на веранде, им самолично и сколоченной, он делал сразу три дела. Причем обычно им не совмещаемые. Курил трубку с длинным чубуком, присматривал за готовящимся кофе и точил саблю. Да, ту самую саблю, которую Лаврентий Павлович осматривал лично и убедился в сугубой её незаточенности.
Рядом с Сафаром лежали богато украшенные ножны, которые приятели видели неоднократно и другие ножны. Простые, можно было сказать, из обычной стали. Если бы сталь не была дамаскином. Причем как не однократно мог убедиться Лаврентий Павлович, не заточенным дамаскином. Хотя со всеми атрибутами. Клеймом мастера и тремя ребрами жесткости, которые наши земляки незатейливо называют кровостоками. Лаврентий Павлович все удивлялся, для чего так отделывать учебный клинок. Ответ оказался прост. Для того чтобы спрятать настоящий. Чехол, который до поры прятали настоящий клинок.
Сабля, которую наводил Сафар, светилась как солнце. Длинный, изогнутый, горящий золотом, клинок, в теле которого казалось, сплелись струи живого пламени. Приятели просто замерли завороженные невероятным зрелищем. Лаврентий Павлович генетически с уважением относился к холодному оружию. А Давид Иосифович, как профессиональный кузнец, относился к нему с уважением именно профессионально. И сколько мог стоить такой клинок мог себе представить с высокой точностью. А когда он разглядел, чем Сафар наводил лезвие своего восхитительного оружия, ему окончательно показалось, что он попал в сказку. Это был небольшой ятаган с очень богато украшенной рукояткой. Но все камни и золото, пошедшие на её украшение, стоили наверно десятую часть от стоимости клинка. Легендарный кара-хорасан. Черной текучей стали, секрет изготовления которого давным-давно утерян. В него не советовали долго смотреть. Потому что с каждой секундой открывается все новый и новый слой, темный, страшный, туманный. И куда может занести любопытного? Ответ на этот вопрос старались не знать.
Появление ранних гостей хозяина совсем не смутило. Отнюдь. Обрадовало.
Сафар, мужчина в годах, к своему возрасту обзавелся необходимыми для зрелого человека качествами - солидностью и основательностью. Он не стал вскакивать при виде гостей, а проделал все не торопясь. Прищурившись сквозь густой табачный дым, он приветливо кивнул гостям, промычал сквозь стискивающие чубук зубы:
- Я сейчас.
И медленно уложил длинное тело сабли себе на колени. Проделав это с величайшей уважительностью.
Тщательно протер лежавшей рядом не табуретке тряпицей ятаганчик и вложил его в ножны. Тоже такое произведение искусства. И убрал куда-то себе за спину.
С того же табурета взял кусок пухового платка, протер лезвие своей чудесной сабли. Взял стальные ножны и с силой одел им клинок. Щелкнуло. Сафар крутанул хитрую саблю и так и этак, довольно хмыкнул и вбросил её в очень богато украшенные ножны.
Только после этого он отложил трубку в специальную подставку, работы, кстати, Давида Иосифовича. И только после этого встал.
Выглядел он, скажем так, неожиданно. Дело в том, что когда Сафар переехал в Дубки, его под свой патронаж взяла небольшая таджикская община. А у тех, несмотря на длительное пребывание в Европах, самым уважаемым для них костюмом был и остался костюм фирмы "Адидас". Несколько таких костюмов Сафару и преподнесли. Удобство этой одежды тот оценил и практически из них не вылезал. Работал он в одном, тренировал своих учеников в другом, парадным у него был джинсовый костюм, преподнесенный лично Назаром улло.
А вот сейчас он был одет непривычно. Широкие алые шаровары. Босой. Широкий шелковый пояс во много слоёв обмотан вокруг сухой тонкой талии. Мышцы как корни ветвятся по торсу. А торс попятнан шрамами.
Однако долго себя рассматривать Сафар не дал.
- Приветствую детей Престола - сказал он, раскинув, руки, словно собирался обнять ранних гостей. И поклонился, сложив руки на груди.
Эта процедура повторялась каждый раз.
Одной из причин, по которой Давид Иосифович и сошелся с бывшим муллой было то, что Сафар знал множество легенд, историй и баек. Можете себе представить, сколько историй, легенд, баек знает немолодой и широко известный доктор исторических наук? Представили? Так вот Сафар знал больше на порядок. При этом о множестве легенд, известных бывшему мулле, доктор наук даже и не слышал. При этом часть этих легенд как недостающие пазлы вставлялись в гипотезы доктора наук. Те самые, которые вызывали столь ярую ненависть у научного сообщества. Знал Сафар много, удивительно много. При этом познания его были совсем не такие, какие можно было ожидать от служителя такого достаточно жесткого культа как мусульманство. Ведь ислам, как собственно и христианство не очень то приветствует познания старых времен, относя их к демоническим. Другое дело, что ислам в отличие от христианства если и явно не признает наличие разного рода нечеловеческих сущностей, то борьбу с оными сугубо приветствует.
Так вот именно в сфере познаний об этих самых демонических сущностей Сафар был большим специалистом. Ну а поскольку сущности, являвшиеся предметом его пристального изучения, появились едва ли не с самого начала времен, то вот это самое начало времен он исследовал со всей возможной доскональностью. Но и сопутствующими познаниями не пренебрегал. И легенды, которые так заинтересовали Давида Иосифовича именно из этих сопутствующих знаний и проистекали.
Сафар был немолод, но Давиду Иосифовичу порой казалось, что он гораздо старше. Очень уж живо он рассказывал о разных давних событиях. С деталями, которые могли быть известны только очевидцам этих событий. Давиду Иосифовичу тоже много было известно, и порой он бывал крайне изумлен. Ему ведь приходилось работать в очень закрытых архивах. У его скандальных гипотез тоже были сторонники. Причем достаточно влиятельные. Поэтому архивы были такие, что простому мулле попасть в них было сложнее сложного. Так вот и задавался профессор вопросом. Кто же этот мулла. То ли тот, кто побывал в этих архивах, то ли тот, кому это стало известно из других источников, то ли тот, кто был свидетелем тех событий, о которых рассказывал. Такая вот головоломка.
А история с детьми Престола была еще более загадочна. По словам Сафара люди не один раз строили башню, чтобы достичь неба. И Вавилонская была далеко не первой.
В древних сказаниях говорится о нартах, что жили на дорогах, ведущих к богам. Те научили их многому. Дали знания, умения, научили делать оружие, доспехи. Нарты стали великими. Их набеги не мог отразить никто. Велика была и их доблесть. Говорят ведь, когда боги хотят наказать, они лишают разума. Вот и у нартов что-то с разумом случилось. В сказаниях рассказывалось, что эти могучие люди решили обмануть себя надеждой, что они равны богам. А все потому, что те снисходили к ним, делились с ними, жили с ними. И дали людям веру, что они равны. А древние люди взяли и решили в это поверить. Причем возжелали той же силы. Ответ богов был страшен. У древних богов полностью отсутствовало чувство юмора. Или оно было недоступно людям. Боги обрушили дорогу к себе. И она рухнула, превратившись в Кавказские горы. Нартам боги отомстили по-своему. Они лишили их памяти. Забрали все знания и умения. Забрали все. И оставили жить на обломках их величия. Дичать и враждовать друг с другом. Наслаждаться памятью об отголосках былого величия. А еще боги запретили им любить друг друга. И с тех пор нет на Кавказе мира. И народы, живущие там, готовы поддержать кого угодно, только не соседа. Вот такая месть древних богов. Или проявление юмора, недоступного человеку. И с тех пор зовется Кавказ Престолом Богов. А те ошметки, что остались - это дети Престола. А Лаврентий Павлович прямой потомок одного из колен, тех самых потерявших память. Такая вот мрачная легенда. Правда, я нечасто слышал о легендах веселых. О поучительных слышал. А о веселых - очень мало.
И историю о Вавилонской башне мы знаем с детства. Люди опять стали думать о себе слишком хорошо. История о нартах была позабыта. И люди опять решили достичь богов. Сравняться с ними. Боги ответили с присущим им юмором. Башню обрушили. Теперь боги стали немножко мягче. Они не стали лишать дерзких памяти. Они перемешали их языки. И переставшие понимать друг друга люди просто разошлись в разные стороны, все же позабыв о великой цели. И лишь немногие сохранили память о мести богов. Благодаря привычке все записывать. Именно к числу потомков этих любителей записывать и принадлежал Давид Иосифович. Со слов Сафара, конечно.
Так что были они детьми двух Престолов, что воздвигли боги в напоминание того, что и они могут быть не всегда милосердны.
- Привет и тебе, устад, - поприветствовал хозяина Давид Иосифович. Будучи человеком системно мыслящим, методики общения со старшими он выяснил у Назара улло.
Лаврентий Павлович ограничился обычным пожеланием доброго утра. При этом, продолжая исследовать обстановку. И судя по обстановке, Сафар явно куда-то собрался. На стоящей рядом с Сафаром вешалке висело некое странное белое одеяние. В такой одежде в культовом фильме "Вечера на хуторе близь Диканьки" красовалась все мужское население. Помнится, называлось это одеяние свиткой, и никаких ассоциаций с востоком у Лаврентия Павловича не вызывала. Подобные ассоциации вызывал венчавший вешалку головной убор. Длинный, алый, цилиндрический, увенчанный белым конским хвостом. Стоящие у подножия вешалки алые. Богато расшитые золотом и многочисленными стекляшками чувяки с загнутыми носами напоминали экранизации сказок Пушкина. Там Черномор такую обувь использовал. А ярдом, на отдельной подставке возлежала сабля. Нет. САБЛЯ. Тот же изящный изгиб, та же еламань, такая же ручка. Невероятной красоты клинок. Но вот размеры. Увеличена сабля была не в ширину. В длину. Метра с полтора. Такую на поясе не поносишь. Великанское в общем оружие.
Сафар, отдав приветствие, приглашающее повел рукой в сторону разбросанных по веранде подушек. А сам занялся кофе.
Кто сегодня не знает, как варится кофе по- восточному? Ничего сложного. Берется жаровня с нагретым кварцевым песком. В песок помещаются турочки с приготовленным кофейным раствором, пропорции у каждого свои, и потом раствор нагревается. До пенки. Очень важно не допустить кипения. В теории все именно так и выглядит. Только очень часто, и у очень многих, в результате этого нехитрого процесса частенько получаются обычные помои. Однако Сафар не относился к этой категории неудачников. И кофе у него получался потрясающий, не зависимо от исходного материала. Он не заказывал по интернету экзотические сорта. Он просто покупал в магазине у Нины тот кофе, который был на тот момент в продаже. После чего готовил напиток, за который его ценители не пожалели бы многого. А он пил сам. С удовольствием угощал желающих. Шейх, кстати, с момента его ухода так его и не посетил ни в один из визитов. Сторонился его что ли.
Сафар ловко подхватил турочку и стремительно разлил ароматный напиток в маленькие, едва больше наперстка фарфоровые чашечки, расставленные на небольшом столике с мозаичной столешницей собственной сафаровой работы.
И еще раз приглашающе взмахнув рукой, опустился на подушки. Только после того как гости угостились божественным напитком, он по всем канонам восточного гостеприимства приступил к беседе. Ну а поскольку пожил в здешних пенатах уже немало, то длинную часть расспросов относительно здоровья семьи и всех близких он все же опустил.
- И в чем же причина столь ранней прогулки? - задал он интересующий его вопрос.
Давид Иосифович по такой несерьезной причине как поддержания беседы от процедуры наслаждения отступать не стал. А Лаврентий Павлович как человек воспитанный с элементами восточной культуры старшему по возрасту не ответить не мог.