Аннотация: Опять реальная рассказка...Свет на ее крылечке мешал мне спать, но ее история тронула мое сердце и разбудила фантазию.
В Атлантик Сити в 1981 году, ранней весной, на углу Кентукки-авеню и Бордвока, приостановились двое хорошо одетых людей пожилого возраста. Они шли неспешными шагами по направлению к берегу океана, намереваясь слегка подышать прохладным воздухом прибоя и выкурить послеобеденные сигары. Они только что покинули изысканный клуб-ресторан, который по традиции сервировал американскую кухню с европейским флером. Атмосфера клуба, тихая фортепьянная музыка 40-х годов и отменная еда окунула их в атмосферу Манхеттена , где они были однокласниками в далеком детстве.
Теперь их внимание было привлечено сидящей без движения , не по сезону тепло одетой женщины лет 40, около которой подозрительно быстро стала собираться толпа. Светлые волосы длинными прядями ниспадали на ее лицо, лишь слегка маскируя ее закрытые глаза и смертельную бледность.
-- Джозеф! --нетерпеливо сказал маленький господин своему более рослому приятелю, видя, что тот наклоняется и разглядывает сидящую.
-- Честное слово, не стоит так долго рассматривать эту беднягу, лучше позвони в полицию. Пусть ею они занимаются.
-- Не надо полиции, я просто упала в обморок от свежего воздуха. Я не ела 2 дня и у меня закружилась голова, -- пробормотала несчастная, приподнимаясь и нервно озираясь по сторонам. - Это был просто обморок, я скоро прийду в себя, но я все равно не знаю что мне делать...Я проиграла все свои деньги, мне отказали от места и у меня совсем никого здесь нет.
--Право, милочка, вы поступили опрометчиво, но не нужно отчаиваться. Мы вам поможем позвонить вашим родственникам. - смилостивился Алекс.
-- У меня здесь никого нет,--как заклинание, монотонно повторила она, --Я только месяц в Америке, я выиграла "грин карту" и приехала, но я ничего не понимаю в этой жизни...Помогите мне..., если можете.
-- А откуда вы? -поинтересовался Алекс.
-- Из Польши, из Варшавы. Это в Европе, если вы знаете...
-- Как же, как же. Моя мама из Варшавы, а отец из Лодзи, царство им небесное.Как же, как же, знаю, знаю. Вы католичка?
-- О, да! Крещена и прошла обряд конфирмации, но не очень религиозна.
-- Хорошо. Пожалуй я смогу вам помочь, -- уверенно произнес Алекс, вызвав при этих словах искреннее удивление своего приятеля, совершенно не предполагавшем в таком прогматичном человеке даже искры сочувствия к кому- либо, ну, за исключением разве что своей собаки.
--Джозеф!--сказал Алекс Пасечинский. - Вот случай проделать шутку и еще оградить себя от сложностей! У меня появилась интересная задумка. Ты же знаешь - я игрок по натуре. Мне надоели обычные пари, карточные, биржевые игры и бега, мне наскучили простые развлечения, а хорошо шутить можно только с человеческим материалом: делать из людей марионеток. Хорошая идея!
Эти слова были сказаны тихой скоровогоркой и наверняка не были поняты голодной иммигранткой.
Доктор Лидз торопился на работу и ему было все равно, он давно привык к чудачествам своих богатых пациентов, которых он годами пользовал, как психотерапевт. Он недоуменно пожал плечами, но выпытывать суть предстоящего розыгрыша не стал, ожидая продолжения в более удобном месте.
И они, втроем, молча, спустились по отлогому переулку к оставленному на стоянке возле клуба "Лексусу" и тихонько шурша новенькими шинами поехали по направлению к психиатрической клинике, владельцем и главным врачем которой вот уже около 15 лет был господин Лидз, американизированный потомок еврейской иммигрантки. В январе 30-го года, мама, самая красивая и заботливая мать, привезла его в своей утробе, отбелив видимостью самоубийства на другом континенте свою незаконную любовь к мужу родной сестры. Долгие годы средством к их весьма безбедному существованию были деньги, вырученные от продажи драгоценностей, которые мама не без помощи своего любовника тайно позаимствовала из сейфа отца, известного в Бессарабии маклера и ростовщика.
.
Алекс Пасечинский за свои 51 год попробовал все, что может за деньги изведать человек с изощренной на удовольствия фантазией. Он, единственный сын и наследник многочисленного клана придунайских помещиков, заблаговременно сбежавших и от зверств Сигуранцы и от освободительного огня Советов в 1940 году, владел состоянием в 3 миллиона долларов. Часть денег он получил в наследство, но большую часть он заработал сам, спекулируя на бирже или же просто выигрывая на бегах, в казино или в карты. К нему с детства деньги льнули то в виде просто лежащих на земле даймов и квотеров, то в виде туго набитых баксами потерянных кожанных кошельков и женских ридикюльчиков. В зрелости же ему удавалось преуспеть и вовсе на пустом месте. Например, купив однажды большую убыточную фармацевтическую компанию, он распродал ее по частям, тем самым окупив свои расходы втрое. Ему везло во всем, что касалось прибыли. И он всегда оказывался единственным наследником своей многочисленной родни.
Вот и теперь реальной целью его прибытия в Нью-Джерсийское захолустье было получение им наследства (дома) от его престарелой тетушки, младшей сестры покойной матери, которая всегда предполагала, что та перед иммиграцией утаила часть фамильных драгоценностей. Дело о наследстве без завещания и не по прямому родству сулило быть долгим и кроме того у него была уверенность, что скаредная старушенция могла припрятать драгоценности где-нибудь в доме. Ему нужно было время тщательно все обследовать и попытаться найти спрятанный клад. Но именно на это времени у него сейчас и не было. Неотложные дела звали его в Мексику на долгий срок и он придумал самый лучший вариант - нанять и охранницу и прислугу за домом в одном лице. Все очень просто, да и случай проявить милосердие с благородством - налицо. Надо только что-нибудь оригинальное придумать, чтоб потом было что рассказать как он за три сотни баксов в неделю сумел нанять охранника для пары миллионов , так он со слов матери оценивал теткин клад. То, что он придумал проделать с крашенной иммигранткой, было сущей ерундой, но Пасечинский всегда очень гордился своими выдумками, так как имел несчастье следовать только своим первым порывам и хитроумным фантазиям.
Теткин дом был расположен на углу Грависент авеню и Джардах стрит в небольшом приморско-курортном городке Сомерс Поинте. По диагонале его друг доктор Лидз построил для себя и своей престарелой маменьки загородный дом в стиле французской дворянской усадьбы, который и навещал каждый уик-энд. Из окна его гостиной хорошо просматривалось крыльцо наследственного дома.
Высадив доктора у порога клиники и закупив продукты в супермаркете, Алекс с замкнутой беспризорной припарковал машину около особняка.
-- Входите, будьте как дома. Вы можете приготовить себе еду. Не бойтесь, я вас не обижу..., - поймав напряженный взгляд полячки произнес Алекс.
Когда женщина поела, выпила кофе и немного успокоилась, а бледность ее лица сменилась легким румянцем, глаза ее заблестели, потеряв затравленность загнанного в угол неприкаянного животного, Алекс заявил:
-- Я хочу сделать вам предложение, как говаривал незабвенный дон Корлеоне, от которого вы не сможете отказаться. Слушайте: я уезжаю надолго и нанимаю вас сторожить и содержать в чистоте этот дом. Вы должны находиться здесь без отлучки, никому не звонить, друзей не приводить. А чтоб вам не было совсем скучно я привезу вам собаку. Каждый будний вечер точно в 11 ночи вы должны зажигать свет на крыльце дома, каждый выходной вечер вы должны зажигать свет ровно в 9. Каждый понедельник вы будете находить в почтовом ящике конверт с 300 долларами. Это - плата за вашу работу, если, конечно, все будет исполнено в точности с моими инструкциями. Вы согласны?
-- Вы шутите? - отвечала женщина, с изумлением во взгляде. - Да! Я, конечно, согласна. Но как долго вы планируете быть в отлучке?
-- Я не знаю. Это совсем не зависит от меня, может год, а может и два...Да, кстати, вы должны оставить мне свой паспорт.
Так состоялся, к обоюдному удовольствию, их странный договор.
Вечером того же дня доктор Лидз и его школьный приятель Алекс Пасечинский имели доверительную беседу в полумраке их любимого клуба. Доктор устало, но профессионально-внимательно слушал Алекса:
-- Я должен укрыться, может быть надолго. Мой бухгалтер - лопух, подставил меня: не заплатил налоги. Мне грозят крупные неприятности, а может и тюрьма. А тут этот дом, теткино наследство . Говорил ей - оставь завещание, так нет, все откладывала, все твердила, что у нее может быть остались более близкие родственники в Польше и она не может их обделять. Старая карга и полоумная темнила. Все тайны, тайны...Ну, да ладно, кривая, как всегда, вывезет. Я тут дурочку одну мой дом охранять нанял. Как там бишь ее? А? Беата Пасеко... Ничего мымра была в молодости! - Алекс раскрыл паспорт, с интересом разглядывая вклеенную цветную фотографию.
-- И кого-то она мне напоминает? Ну так все блондинки на одно лицо! Смазливы и безмозглы. Вот и покойница была блондинкой и дурой. И эта такая же. Вот смеху то будет... Фонарь на крыльце велел ей зажигать. Булавку ей с бриллиантом подложил. Ха! Стащит и проиграет. Я таких наизусть знаю. Ничтожество и неудачница. Блондинка, одно слово. Ну, ладно, время не терпит. Поедем отвезет этой собаку, да и 11 уже...
Подъезжая к дому, приятели еще издали увидели освещенное крыльцо. Было двадцать минут двенадцатого ночи.
***
5 февраля 1991 года начальник государственной тюрьмы Камберлэндского графства одел очки и подошел вплотную к окну. Он нервно закрыл форточку и устремил свой вооруженный взгляд вдоль Лидсбург-авеню. Он ждал женщину. И не просто женщину, а судя по достоверным слухам из департамента по исправлению даму преклонных лет, специалиста по детской психологии - штатного консультанта окружного наркологического кабинета. Осужденный требовал только женщину-католичку и только пожилую. Он уже всем охранникам надоел со своими многочисленными попытками самоубийства. Неудачными, пока... Только штатный лицензированный психиатр мог дать заключение о серьезности эмоциональных проблем и поставить диагноз, который бы позволил удалить беспокойного арестанта подальше отсюда и дать всему персоналу работать спокойно. Начальник порывисто-нервно вернулся к столу и открыл увесистую папку с делом осужденного: 60 лет, натурализован по родственным связям, экономическая статья, срок освобождения - 5 марта 1991 года. Дисциплинарные взыскания: две разграфленные страницы перечисления. Может быть сегодня он заснет спокойно и до пенсии дослужит здесь, а не в Санта Фе. Хочется надеяться.
Звонок секретаря вывел его из раздумий.
-- Мисс Беата прибыла, она может войти, сэр?
Человека издревле сажали в тюрьму ( яму) за долги, чтоб вымучить из него деньги. Мало найдется государств, спускающих своим гражданам неуплату налогов. Штаты - самые первые в списке ярых приверженцев и законопослушных ревнителей уплаты налогов со всех доходов.
"Когда вас тащат в суд и требуют уплатить долг, миритесь со своим противником поскорее, чтобы не оказаться в яме, потому что придется отдать все. Лучше помириться." - советовал людям Иисус в Нагорной проповеди.
А он попал в тюрьму, как пускаются в смертельно-опасное, но увлекательное путешествие. Теперь он разорен, опозорен, одинок и болен. Он боится внешнего мира. Он теперь как в могиле и не хочет открывать глаза.
-- Голубчик, вы меня слышите? Как вы поживаете? Это вы, Алекс Пасечинский? Да, это - вы! Здравствуйте! Вы открываете глаза.... Вы открываете глаза, я знаю вы в сознании и хотите видеть меня. Ты всегда хотел видеть меня! - настойчивый, но ласково-участливый голос с мягкими шипяшими знакомого акцента привел его в чувство. Он открыл глаза, судорожно ухватил порцию спертого тюремного воздуха и дико закричал:
-- Мама, ты пришла за мной! Спасибо!
Тихие женские рыдания после мужского вопля заставили охранника ворваться в камеру... Увиденная картина навсегда останется в его воспоминаниях... Бледная, седая, маленькая врачиха плача обнимала мертвое тело узника и тихонько бормотала что-то на непонятном, мягком и мелодично- шипящем языке.
***
Ранним сентябрьским утром 2002 года мелодичный перезвон колоколов костела призывал прилежных прихожан на воскресную литургию. Городок был маленький, прибрежно-курортный, ревностных католиков содержал мало, да и те предпочитали понежиться в полудреме у себя дома в период утренней проповеди. Молодому ксендзу Вацлаву часто выпадало по графику служить мессу в этом городке и он наперечет знал своих ранних посетителей. Вот и одна из них уже приветствует его кивком головы со своего обычного места у самого входа. Маленькая, сухонькая, седая, в неизменно лиловом наряде, украшенном у ворота старинной бриллиантовой булавкой, моложавая старушка с пышным букетом сиреневых астр. Она приезжает сюда на своей крохотной машине каждое воскресенье, покупает две самые дешевые, самые тоненькие свечки и склоня на бок голову устанавливает одну слева, на поминальном кресте, а другую справа, во здравие. Кого она поминает и кому она желает здоровья, ксенз точно не знал, но, конечно, догадывался... Она не молится, проповеди не слушает, да и на воскресных и праздничных обедах ее не увидишь. Но больше всего ксензу не нравится ее скупость в пожертвованиях, хотя доподлинно знает, что она богата и даже очень. Люди говорили о кладе, который она нашла в купленном ею доме, а другие утверждали, что ей повезло с благодарным пациентом, завещавшим ей дом, в котором она нашла спрятанный предыдущим владельцем клад, а некоторые делились догадками, что ей просто удалось найти свою мать, которую она потеряла в младенчестве во время войны середины прошлого века. Есть, конечно, какая-то тайна в происхождении ее богатства, но это не его дело. Полиция и без него не дремлет и хлеб насущный даром не ест. Она хорошо говорит по-польски, но ничего о себе не рассказывает.
Сейчас она опять поймает его взгляд и попрощается с ним кивком головы, затем поспешно выйдет в дверь, ведущую на кладбище, и скорбно направится к могиле с черным мраморным крестом. На кресте выбиты три надписи:
Александр Пасечинский ( 02.01.1931- 02.05.1991гг.), чуть ниже
Беата Пасечинская ( 02.05.1940 -.......гг.) ,а под ними -