Весна отшумела половодьем
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
МОЯ ИСТОРИЯ... МОЕЙ СТРАНЫ.... МОИМИ ГЛАЗАМИ....
Часть 1
Предисловие:
Дорогие други юности моей! Высылаю текст воспоминаний моего далёкого детства, прошедшего в общении с вами, и "пролетевшего" в шахтёрском городе Черемхово. Может, где и исказил действительность, но за давностью лет, наверное, простительно.
Вы единственные живые свидетели тех далёких событий..., и можете своей памятью внести дополнения и изменения..., прежде чем рукопись будет доступна моим внукам и более молодому поколению родственников и друзей.
Заранее благодарен! Желаю ВАМ здравствовать ещё многие лета!..
В Емеленко.
Новосибирск.
27 декабря 2014 года
ВЕСНА ОТШУМЕЛА ПОЛОВОДЬЕМ...,
Часто задаюсь вопросом: С какого времени я себя помню? Иногда мне кажется, что с трёх лет, а может с четырёх. - Я ещё был слишком мал, чтобы понимать, но глаза и уши были.- Фрагментами помню скорбь народную по случаю смерти Сталина. Эту весть принесла нам плачущая сестра отца. Соседи группками собирались у своих домов - плакали и обсуждали события. Плакали - причитали в магазинной очереди.... Много красного..., красные знамёна с черными лентами. Много кумача на столбах, воротах тарной базы. Портреты в кумаче, с орденами и без, окаймлённые чёрной лентой, вывешенные над входом медучилища, магазином, заводской баней. ...Помню огромную картину над проходной завода, где в окружении знамён изображены четверо тесно сидящих людей, - среди которых Сталин и Ленин, и большой портрет вождя посредине, с кружевом из чёрной ленты.... Таких ярких событий в моей жизни тогда было немного. И всплывают они в памяти эпизодами. Помню, мама притомилась, и прилегла на завалинке под окошком, прикрыв лицо платком от надоедливых мух.
...И я, гоняясь за мухами с поленом, стукнул её по голове. Это первый раз я был причиной её слёз и, признаюсь, далеко не последней.
...Вспоминаю наш двор с дровами, стайками, сеновалом, будкой Куцего. Двор всегда был замусорен соломой, козьими горошками,* которые я почему-то тащил в рот. Вкус этот запомнил на всю жизнь, как и вкус материнского молока.
Запомнилось, как горел в старой избе - доме "засыпнушке". В пятидесятые годы так называли в Сибири жилище с дощатыми стенами, заполненными опилками и завалинками из шлака по самые окна.
....Комната заполнялась белым густым дымом. Я с двумя козлятами залез под кровать и, прижимаясь к ним, дышал полоской чистого воздуха у самого пола.
Потом, ...чьи-то голоса..., звуки разбитого стекла, ...чьи-то руки подхватили меня. И я, уже завёрнутый в шубу, на чьих-то руках с интересом смотрел на соседей, бегающих с вёдрами. Из разбитых окон клубами валил пар, кругом всё парило: - пролитая на снег вода, разгорячённые полураздетые тела людей, прибежавших кто, в чём был, в это раннее утро - мороз был далеко за тридцать; запыхавшаяся мать с коромыслом и вёдрами, - ходила за водой на дальнюю водокачку, и простояла в очереди. Блеяли, бегали спасённые козы, мешая "соседям-пожарникам". Гвалт и матюги звучали пока мной невообразимые, ...из-за маленького моего словарного запаса. ..............................................
Помню, как любил залезать в будку к Куцему, ...и засыпал на соломе, уткнувшись ему в тёплый пахнувший псиной живот. По малости лет гулять за воротами на улице не разрешали, и играть с собакой было обычным делом. Собака казалась мне сильным конём - тяжеловозом, которую я пытался оседлать, а Куцый меня сбрасывал, ...и становился меньше и меньше по мере моего взросления, как и горы - становились маленькими пригорками, а озёра талой воды, по которым плавали весной на самодельных плотах - лужами. И если с Куцым у меня было полное взаимопонимание, и мы всегда рады друг другу, то с жителями подворья: - петухом и иманухой (козой) Манькой отношения не складывались. Петух норовил клюнуть, соседские гуси - ущипнуть и побить крыльями, а коза старалась прижать меня к плетню рогами и отжевать рубаху..., и иногда вместе с пуговицами. Пуговицы матери было жалко, и только пёс был моим другом и защитником, и моё безопасное пространство в огромном дворе ограничивалось длиной его цепи ..........................................
В летние месяцы моя обязанность была, отгонять в стадо коз, а их было три, иногда четыре. По улице на восход красного солнца проходили два гурта (стада), с дальних заводских улиц и ближних.
Просыпался я рано, и ждал звуков пастушьей дудки, хлёстких выстрелов бича, мычания коров, позвякивания колокольчиков, - всех тех звуков и запахов, которые сопровождают поселковое стадо по дороге на пастбище..., а вечером объединённое стадо возвращалось в облаке пыли и мух..., пахнувшее парным молоком, мимо нашего дома. Я выбегал встречать стадо, и высматривал среди коров своих козочек, прячась за стволами берёз. Мне надо было избегать встречи с соседским бычком, который любил бодаться, и своей безрогой головой прижимал меня к плетню. Бычку было два месяца, а мне поболее, но силы были неравными. Я никак не мог самостоятельно освободиться, смотрел в его налитые кровью глаза, обрамлённые длинными ресницами, ...и звал на помощь. Из плена меня освобождал пастух. И я, высмотрев своих коз, загонял их в стайку на дойку. Наблюдал, как мама управляется с козами..., как "циркает" в подойник молоко. Затем получал от мамы кружку парного молока. На этом мои маленькие заботы заканчивались.
Время тянулось медленно и скучно.
Жизнь на улице замирала до гудка и разнообразилась с появлением народа спешащего на обед.
На траве у лужи лежали стайками гуси и утки, - лениво пощипывали травку или прихорашивались, - поправляли пёрышки.
Купались в пыли куры..., или спали в своих вырытых "солнечных ваннах", спрятав головы под крыло.
Сонная залитая солнечным светом улица кажется спит! Не слышно криков, лая, стука, - тягучая, ленивая, усыпляющая всё вокруг тишина!
Кое-где у своих ворот ковырялись в песке или бесцельно слонялись одинокие ребятишки в ожидании компании для совместной игры в "классики".
Лишь изредка, - даже не каждую неделю, тишину нарушал скрип колёс.
Это по дороге на свалку двигалась вереница повозок с нечистотами (парашей) и соответствующим запахом.
...Караваны таких повозок с огромными колёсами и полуцилиндрическими самоопрокидывающими емкостями-лоханями, закрытыми деревянными крышками.
На первой повозке восседал угрюмый, с серым безжизненным лицом пожилой золотарь, - которому меня хотели отдать в работники, когда я не слушал родителей либо хулиганил.
Остальные две-три повозки с лошадьми были без людей, ...и привязаны друг за другом цугом. И таких "поездов" было несколько.
Двигались они медленно с тележным "душераздирающим" скрипом.
...Огромные шахтовые кони - тяжеловозы с кожаными накладками-шорами на глазах, возившие нечистоты, были старыми тяжело дышащими доходягами, освобождёнными от перевозки угля.
Мне на них: - понурых, слепых, и изработавшихся в шахте - было, как говорила мама - "больно смотреть", - и я отворачивался. Не хотел видеть разбитые копыта, сбитые в кровь ноги и стёртые в гнойных шрамах бока с сидящими, словно приклеенными, мухами.
...И требовались иные события, чтобы отвлечься от грустных мыслей навеваемых измученными конями
Остальное время протекало беззаботно в играх, которые сам придумывал, с игрушками которые сам воображал. Покупных игрушек не было, кроме соски-пустышки и матрёшки-погремушки. Да периодически присматривал в отсутствии родителей за младшей сестрой, а затем нарождающимися братьями, что мне, ну очень не хотелось.
...Зимой гулять на улицу одно меня старались не отправлять. Умудрялся прилипнуть языком к санкам, то губами к кольцу металлической задвижки на воротах. Частенько разбивал нос, катаясь с ледяной горки. Отсутствовало чувство меры, гулял..., пока не замёрзну.
...Весной и осенью, в распутицу, радость босоного детства испытал по полной программе и мог выйти во двор при наличии чьих ни будь кирзовых сапог в сенях. Отец после суточного дежурства отдыхал, и сапоги были свободны. Чтобы не оставить отцовские армейские сапоги в грязи, передвигался, держа руками штрипки (петли) пришитые внутри к голяшкам
Мои ноги в этот период ещё не знали носков, и зачастую не нуждались в сандалиях. Мои сверстники ходили босиком по траве, стерне и по гравию немного выворачивая ступни и слегка касаясь почвы, как будто аисты - "забредали в воду, не зная броду". Так приобретали деревенскую пацанскую походку, и привычку - смотреть под ноги. Цыпки защищали наши ноги от крапивы и прочих внешних воздействий - бородавки покрывали руки.
Родители, стараясь избавить нас от этих напастей. Уповали на народные методы - иногда "драконовские", болезненные. Мазали на ночь то керосином, то креолином с колдовскими заговорами, которые помогали на короткое время..., и только занятия в школе окончательно победили эту детскую напасть. Зимой ходили в валенках-катанках с портянками, а дома, - "на босу ногу".
...Летом таинственные пространства улицы манили меня, и хотелось посмотреть, а что там за горизонтом, благо горизонт был недалеко по причине моего маленького роста. Родителям в этот период было частенько не до меня, и я часто терялся в зарослях крапивы, то в соседнем переулке. Не зная, как попасть домой, тихо плакал, пока кто-нибудь из взрослых не натыкался на меня, брал за руку и отводил домой.
Да и немудрено было затеряться малому на нашей улице Чехова в простонародье называемой "уклонка". Правая и левая стороны улицы расходились веером под уклон, вниз к полям и лесам. Видимо землемеры, нарезающие участки под строительство, все сплошь были пьяные....
Лето в разгаре. Сижу на заборе и попутно присматриваю за своими утками и гусятами, чтобы бродячие собаки их не трогали. Утки щиплют траву, а гусята купаются в большой луже и домой не собираются.
Бесконечно долго тянется время. Бесконечное утро. Бесконечный день. Только в раннем возрасте, в одиночестве, выполняя поручения родителей, ощущаются такие длительные часы и минуты. Время становится осязаемым. В кино сходить с ребятишками, это мне ещё рано, - подрасти надо. Велосипед - рано, ноги до педалей не достают. А пасти уток, которые меня не слушаются - в самый раз.
В дальнейшем по мере взросления, время, убыстряет свой бег, превратит дни и годы в мгновения..., а тогда мне казалось, я никогда не вырасту..., так и буду маленьким сидеть на заборе.
... С наступлением полуденной жары залитая солнечным светом улица оживилась. Шумные ВАТАГИ ребятишек с заводских улиц, в сопровождении звуков издаваемых "пикульками" из семян жёлтой акации, направляются на озеро купаться.
...Ребятишки катят впереди себя автомобильные камеры разных размеров (баллоны). Не замечая меня, бегут вприпрыжку или спорым шагом спешат на "породу".
... Идут и идут..., ватага за ватагой.
Восторженно размахивают руками, показывают, как они будут плавать. Что-то рассказывают, перебивая друг друга.
Галдят и смеются, в предвкушении удовольствия от предстоящего плавания в прохладной воде.
Озеро, куда направлялась вся эта "орава", было искусственного происхождения, с дамбой из угольной породы. Дамба дымилась, - в глубине насыпи горел уголь.. Пахло горючей серой.... Струйки белого дыма, вырывающиеся из тела дамбы, указывали на затаившиеся очаги с раскалёнными алыми углями. Что-то загадочное, неведомое для моего взволнованного воображения, происходило в глубине, и надо обходить эти дымящиеся дыры, чтобы не ожечь подошвы босых ног!... Озеро пополнялось шахтовой солоноватой водой, хлеставшей из трубы, торчащей над будкой (сараем) насосной станции.
Я ещё был слишком мал и наши ребята таких маленьких, купаться с собой не брали.
...Уже к вечеру, накупавшиеся ватаги ребятишек потянулись домой с озера. Я им завидовал. Фантазии уносили меня к прекрасному озеру, где я уже побывал однажды.
Сын подруги моей матери, Вовка Зубаков возил меня на "породу" на своём "велике" и разрешил искупаться "голышом" в "лягушатнике".
... Плескался в воде до посинения и потом с ребятишками, такими же "синяками" покрытыми "гусиной кожей", "продавал дрожжи". Дрожал на корточках у пахнущего серой, угольного костра, пока Вовка красиво "ласточкой" и "торпедой" нырял с крыши насосной будки. Плавал и нырял он великолепно (тогда мы часто употребляли вместо "великолепно", слово "мощно"), подолгу находился под водой. Зрители на берегу не могли угадать, где и когда он вынырнет.
Весь день солнце, воздух и вода были в нашем распоряжении..., и к вечеру я превратился в "папуаса"; до черноты закоптился, греясь, в дымном пламени угля. Накупался почти до голодного обморока и наглотался воды до дурноты. Дома мать ругалась:
- " Заставь малого богу молиться, он и лоб разобьёт...".
...Мочалкой отмывала меня, с содой и хозяйственным мылом в дождевой бочке..., и больше слышать об озере не желала.
...Гусята усталые пришли домой, спрятали головы под крыло и заснули в сарае. Наши утки всё крякают и никак не наедятся травы..., а я всё сидел на заборе и вспоминал эту поездку с Володей..., визг и смех купающихся..., и запах воды, пахнувшей дымом.
Друзей в этот период у меня не было, за исключением Валерки Затрутина, которому иногда подкидывали меня. И тот терпеливо сносил мое присутствие. Он был значительно старше меня, учился в школе, был страстным птицеловом - охотником за птицами. Мастерил сам для птиц клетки-ловушки, разных конструкций и назначения, рогатки, самострелы. Слыл мастеровым выдумщиком. Придумывал деревянные санки разных моделей, самокаты на подшипниках, коньки из дерева, с полозьями, окантованными проволокой, лыжи из деревянных клёпок от селёдочной бочки, на запах которых сбегались все свиньи в округе и..., лыжи часто терялись. Выяснилось, поросята съедали их без остатка.
Валерка всегда был занят каким-то серьёзным делом. Я с большим удовольствием крутился у него под руками, подавал то гвозди, то молоток и смотрел, смотрел во все глаза, старался постичь, как он это делает.
Мне тогда казалось, что я никогда не сумею сделать такую двустороннюю красивую клетку, двухэтажный скворечник, с крыльцом и кормушкой-верандой.
Валера мастерски владел и лобзиком, выпиливал полочки, рамки для фото, выжигал паяльником по дереву, украшая свои поделки. Мог легко, играючи, смастерить самоходный трактор из катушки, резинки и карандаша, используя в качестве инструмента перочинный ножик, всего лишь за 5 минут. Когда он мне доверял забить гвоздик. Молоток всегда ударял по моим пальцам, а мои руки цепляли занозы, что для него было забавным, и Валерка, посмеиваясь, советовал совать пальцы в снег или холодную воду. Приходил я от Затрутиных счастливый, с самоходным трактором и хвастался родителям кучей деревянных отходов для игры в кубики.
Но эти посещения семьи Затрутиных были не частыми, и мне не хватало общения со сверстниками - приятелями, коих я старался завести где угодно, даже на других улицах....
На нашей улице ходила с вёдрами и коромыслом молодая женщина Фатима, продавала сметану, молоко. И чтобы люди узнавали о её приходе, громко, пронзительно и протяжно кричала:
- "Тара-а-ак!.. Смета-ана-а-а! - Кому та-ара-а-ак... смета-ана-а-а!!"
Ей помогал нести крынки с топлёным молоком, маленький татарчонок Рашит, мой одногодок. Мы с ним быстро сдружились, у него было ещё трое старших братьев, и я влился в их компанию. Часто играл с Рашитом и его братьями у них дома или в их дворе. Они познакомили меня с ловлей сусликов и мышей весной с помощью воды. Ходили кататься на мотовозе, тянущем вагоны с глиной на кирзавод, играли в прятки в глиняном карьере. Лепили и кидали глиняные шары в машинистов, мимо проходящего состава, и когда мотовоз останавливался, бежали врассыпную.
Летом всей компанией отправились на озеро купаться. Там и произошёл случай, запомнившийся на всю жизнь.
Весь день купались, грелись у костра, и когда я собрался идти домой, мои друзья стали разговаривать на своём языке. Они спрятали мою одежду. Я "канючил" - выпрашивал её, говорил, что уже поздно и меня мать ищет. Затем они повалили, связали меня, жгли живот углями из костра, тыкали ножами, и чем сильнее я кричал, плакал и вырывался, тем злее и беспощаднее становились мои мучители, придумывая новые пытки. Гасили об меня окурки папирос, старались ногами закатить в костёр. Уже совсем стемнело. Мои друзья помочились на меня, и бросили связанного у костра. Как я развязался и добрался домой, не помню.
Мама говорила, что я не разговаривал, меня долго трясло от обиды, и ... ненависти.
Сказать, что случившееся послужило наукой и, что в дальнейшем меня не предавали друзья, я не могу. По-прежнему оставался открытым к людям, друзливым пацаном..., но появилась интуиция, с какой компанией лучше не связываться.
Мама относилась к людям доброжелательно, привечала соседок. Внимательно выслушивала их беды, всё пропускала через своё сердце и имела на "уклонке" множество подруг, которые часто приходили к ней за советом и утешением. Многие из них становились её подругами на долгие годы и были крёстными моих братьев и сестры.
Все жили трудно. Пережили общие беды и невзгоды и относились друг к другу с какой-то необычной теплотой и уважением. Эти отношения распространялись и на нас, ребятишек, запомнивших Зубаковых, Стадольских, Лариных, Затрутиных, Трошиных, Пугачкиных, Трухиных. Причём некоторые из них проживали на других улицах. Такие отношения между людьми сегодня редко (вряд ли) встретишь. И, всё-таки, несмотря на бедность, жили счастливо - война закончилась!
Недаром в народе говорилось: - " Счастье - это состояние души".
Горожане хоть и испытывали великую нужду во многом..., иногда поесть было нечего, но жили "вкусно", радовались мелочам, (хорошей погоде, жаркому углю, вовремя привезённой водовозом воде, свежему с корочкой хлебу, всходам на поле..., ягодам и грибам в лесу...). Знакомые при встрече делились своими радостями.
Улыбающихся, благожелательных людей на улицах было много. Никто не позволял себе пройти мимо чужой беды и не предложить свою помощь, хотя в бога не верили. В церковь ходили по традиции, детей крестить.
Душевность с набожностью не смешивали.... А может, мне это только казалось, по малости лет?
...Или такое у меня было окружение?!
Мать считала душевную чёрствость злом, и говорила:
- "Равнодушие приводит к смерти души, и получается неприкаянный бездушный человек, не знающий своего счастья".
Вот такая у неё была "религия"!..
С соседями дружили. Хотя размолвки были..., иногда после обильных застолий. Делились все, рядом живущие, хлебом, солью. Угощали свежепойманой рыбой, грибами, "подарунками" от забитого кабана, соленьями и вареньями.
Подражали взрослым и мы.
Часто делились на улице, друг с другом, разными вкусняшками. Особо не заморачиваясь, делили по принципу:
- "Я делил - и мой остаток!"
Если кто то, "не найдя сил дойти до дому после работы", заваливался в канаве, то бежали к его близким, либо звали на помощь соседей. Наверное, потому, что просто прохожих на нашей улице..., и быть не могло. И я не помню случая, что бы кто-то "за просто так" замёрз или умер на нашей улице.
Были и нелюдимые соседи, жившие замкнутой жизнью, как правило, без ребятишек, совершенно не любопытные и не общавшиеся с окружающими, но они погоды в жизни нашей улицы не делали.
Проживали они тихо как мыши и жители их просто не замечали..., да и не помнили.
Общение с Валерой Затрутиным не прошло даром. Потихоньку осваивал изготовление рогаток и самострелов, резину для которых вырезал из противогаза. Охотником я не стал, хоть и бегал с самодельным самострелом за куликами. Как-то подстрелил из рогатки воробья, попав ему в клюв. Воробей верещал от боли, из клювика текла кровь, пытался взлететь, но не получалось.
Все мои устремления вылечить воробья, не удались,...и через два дня он умер. Невозможность исправить содеянное произвела на меня неизгладимое впечатление.
С тех пор я никогда не стрелял ни в одно живое существо.
...Напротив нашего дома уместились две просёлочных дороги.
Посредине между дорогами расположилась огромная лужа с редкими вековыми берёзами по её берегам. Лужа пополнялась талой и дождевой водой, где резвились утки и плавали ребята постарше на плотах, а малыши пускали парусные кораблики из коры. Из этой лужи мы носили вёдрами воду на полив капусты..., и в жаркое лето, когда особо нужна вода на полив, лужа пересыхала, жители вычерпывали её до дна.
Тогда горожане начинали массово возить воду с дальних водокачек. Запрягались в самодельные телеги с трёхсотлитровыми или более бочками, и "пристёгивали" в помощь к оглоблям всех своих домочадцев. Спешили спасти капусту, опустившую "крылья" до земли и своим видом укоряющую нерадивых хозяев. У колонок скапливались длинные очереди из телег, и обсуждались жара, погода и прочие новости.
...Наполняли вёдрами, и чтобы меньше терять воду в дороге, бочки завязывали сверху тряпкой или клали деревянные кружки.
Весь вечер..., до рассвета скрипели телеги, гремели голоса, вёдра. Шумно бултыхалась, - плескалась вода из бочек на дорожных ухабах, сопровождаемая забористой руганью..., и клятвами не садить больше никогда капусту.
Вскоре горожане клятвы забывали - шесть зимних месяцев капустка, наряду с картошкой, была основной едой!..
Обе дороги после такого спасения капусты, - от водокачки ко дворам - были к утру влажные от брызг.
Утром колхозники по этим дорогам спешили в город по своим надобностям. Шутили, что к их приезду горожане дороги побрызгали, чтобы "прибить" пыль.
...Одна из дорог вела через поля с "зелёнкой" в деревни: Сафроновку, Шубино, Балухор на реке Ангаре. А другая в Сафроновские сады, Стрелово, "обвалы", грибные и ягодные леса. Чуть ниже, между этими дорогами располагалось самое настоящее футбольное поле с воротами, на котором взрослые мужики играли в футбол после работы, "улица на улицу". Молодые парни играли в городки, лапту и "чику", ну а малыши в "классики", "ручеёк" и "чижика". Паслись гуси, куры, телята, козы и "Мышкина*" лошадь. Покрытие футбольного поля сплошь состояло из жёлтых одуванчиков и подорожника.
Мужики играли в футбол босиком дотемна, и расходились довольные, возбуждённые, пахнущие зелёной травой и..., частенько навозом........................
Позже мы, пацаны, обустроили ещё волейбольную площадку, вкопали столбы, нанесли разметку известью. Завком машиностроительного завода товарищ Антоненко выделял нам мячи и сетку несколько раз.
Заводилой в этих дела всегда выступал Володька Зубаков, проживающий в последнем доме по левой стороне улицы. Он работал в заводской кузнице молотобойцем, занимался в спортивной секции боксом, на работу и с работы бегал как марафонец, любил организовывать игры с нами, и был непререкаемым авторитетом в нашей среде.
Как он всё поспевал, для меня так и осталось загадкой.
.....................................................................................................
Книг в доме в этот период не было т. к. наша многодетная семья испытывала нужду в предметах, более необходимых для выживания.
Сказка о непослушном мышонке, видимо попавшая к нам от соседей, и время от времени читаемая мне родителями, расстраивала на весь день. Вечером засыпая, я со страхом смотрел на свою Мурку - сибирскую серую полосатую кошку - любившую спать на моей подушке, и приносящую мне, то живых мышат, то мокреньких котят.
Однажды проснулся с мокрыми трусами.
- Лежал и расстраивался, - до того момента, - когда голые слепые котёнки поползли из-под одеяла в разные стороны....
Бывая с матерью в нашем магазине "Бакалея" я никогда ничего не просил, любил разглядывать витрины.
...Дышал ароматом продуктовых яств, пока мама стояла в очереди за хлебом или молоком, сметаной и подсолнечным маслом на розлив. Так же вёл себя и на рынке. Родители иногда догадывались о моих желаниях..., и приобретали вожделенный мною предмет: - глиняную птичку-свистульку, петушок на палочке или конфеты - "подушечки" с "ореховой" начинкой.
...Вспоминаю наш небольшой старый дом-избу, так мы называли это жилище*, в котором я родился. Жилище, скорее всего, походило на землянку с засыпными стенами, с завалинками по окна*, без фундамента и всё-таки уважительно называлось избою.
Изба состояла из сеней, и помещения, посереди которого находилась барыня - печка. Печь с заборками* делила помещение на две половины: кухню и комнату. Эта комната в зависимости от времени суток и ситуации называлась, то спальней, то залом. Гостей приглашали в зал, а врачей приглашали пройти в спальню. Когда избу топили, стояла жара, а ближе к утру кто-то, из родителей начинал греметь совком, растапливая печь. С тыльной стороны печи стояла кровать, где я изнывал от жары вечером и не вылезал "не вылазил" из-под одеяла утром, спасаясь, таким образом, от жуткого холода.
Дожидался, когда хоть немного потеплеет.
Слушал, как по потолку топают и воркуют спозаранку дикие голуби.
Когда особо "припекало" с едой, отец умудрялся отлавливать одного - двух голубей и готовил вкуснейший супчик под названием "ритатуй". Этот суп с голубем и овощами всегда готовился очень быстро и тотчас съедался без остатка.
Мать голубей есть брезговала.
По полу зимой ходили в валенках - мёрзли ноги! Избушка в сибирские морозы промерзала по углам до инея, на котором я пальцами рисовал картинки.
Окна плакали. Вода с подоконника стекала по тряпочным фитилям в привязанные бутылки. Моей обязанностью было сливать воду из бутылочек, и не допускать их переполнения. Дверь за ночь примерзала так, что не открыть без топора....
В эти времена переболел массой болезней. Зимой сильно заболел. Родители таскали меня от врача к врачу и из больницы в больницу, и как это иногда бывает у медиков, они ни как не могли поставить правильный диагноз. По прошествии нескольких дней хождения по врачам, я потерял сознание от температуры и тихо угасал. Но мир оказался не без добрых людей. Зав. отделением очередной больницы догадался сделать рентген и обнаружил вот-вот, могущую (готовую) лопнуть опухоль в левом ухе, и сан-рейс (АН-2) срочно доставил маму со мной в Иркутскую клинику. После операции, блестяще выполненной профессором Ходасом, я остался жить. Фамилию хирурга запомнила, и сказала впоследствии мне мать. А вот Любка, родившаяся через год после меня, не прожила и года. Условия проживания в нашей избе, теснота, сырость и холод зимой не способствовали крепкому здоровью.
Тут же стояла кровать родителей, за занавеской. По мере прибавления семейства добавлялись кровати - раскладушки, скамейки и табуретки. Другой мебели не было. Был ещё радиоприёмник - то ли "маяк", то ли "москвич" и новенький патефон с коробкой пластинок, подаренный родителям на "свадьбу", и к которому меня безудержно тянуло..., и его от меня прятали.
Родители мечтали купить тумбочку-этажерку для патефона, но так и не купили. В кухне был стол с табуретками, да резной буфет, сварганенный дедом Егором. Я деда не застал, он умер задолго до моего появления и, по рассказам людей, был мастером "на все руки", плотником, краснодеревщиком (мебельщиком).
Были ещё сени с кладовкой, в которую я старался проникнуть и поскрести ложкой молозиво (сливки) с кружков замороженного молока, или попробовать мороженой клюквы и облепихи.
Мать сокрушалась:
- "От мышей спасу нет, опять поели всё молозиво и хитрые какие, просто молоко не грызут".
Шёл мне тогда, четвёртый, а может пятый год....
Когда заболевал и начинал кашлять или "кавкать" как говорила бабушка, меня отвозили на саночках к маминым знакомым-землякам Пугачкиным
Старая Пугачка поила меня горячим молоком с маслом от их собственной коровы Пёстры. Кто ни будь из взрослых, забрасывал меня на русскую печь, с которой я сам слезть уже не мог, и парился-потел на горячих кирпичах, завёрнутый в шубу до утра.
Там на самом верху у потолка витали духмяные пары печёного русского хлеба. Хозяйка, красивая черноволосая казачка с длинной косой, в белой с цветами кофточке "вышиванной мулине" пекла хлеб с луговым тмином по своим, особым рецептам, "жарила"- прогревала меня на печи и приговаривала:
- " Попробуй краюшку с корочкой и топлёным молочком, настоянным на травах - ум отъешь".
От пряного запаха тмина смешанного с запахом берёзовых дров и топлёного молока насморк к утру проходил. Утром "про меня" вспоминали и возвращали родителям. Это видимо помогало выздоравливать, так как меня довольно часто подвергали такой "экзекуции".
Жаль, что мечта моей матери, когда-нибудь заиметь русскую печь, так и не осуществилась. Такие печи занимали много жизненного пространства так необходимого для детей, в небольших домах..., и поэтому делали их очень редкие семьи.
Пугачкины жили в достатке, имели немецкий мотоцикл с коляской, который хозяин по осени приспосабливал для переработки мелкой картошки на крахмал и все соседи везли мелочь на переработку.
Большой земельный надел позволял иметь корову, да и не одну, баранов, коз и лошадь. Во дворе всегда было полно живности. Меня пугали индюки своим "хохотом" и не давали пройти гуси. В большой семье было много мужчин, которые, заводя свои семьи, жили тут же в отдельных избушках, но столовались все вместе. За длинным столом находилось место и для меня.... Наверное, это единственный случай, известный мне, проживания разных поколений на одной территории и ведения общего хозяйства. Обычно дети вырастали и отделялись, разбегаясь подальше. Все жители этого "колхоза" коренастые, широкоплечие, длиннорукие, невысокого роста слегка сутулые, видимо от непосильной работы..., к старости становились горбатыми.
Летом я часто бывал у них по просьбе моей матери. Мой ровесник Вовка Пугачкин плохо ел и медленно рос, и меня усаживали с ним на завтраки, чтобы заразить моим личным примером, поглощать в больших количествах любую пищу. В те времена это был самый распространённый способ, излечивающий отсутствие аппетита у слабо растущих детей, и к которому часто прибегали горожане. Я рос в длину как на дрожжах, а Володя в ширину..., в высоту так и не вырос.
Отец, познавший голод блокадного Ленинграда, ворчал:
- " С жиру бесятся..., моду взяли подсаживать детей, как подсадных уток. Потом и свои дети кашу с картошкой есть откажутся...".
Кто-то жил в лучших условиях, но основная масса ничем не отличалась от нас, как говорили горожане: - "...перебивалась с хлеба на воду...". Позднее уточнили поговорку и стали "перебиваться с хлеба на квас..." Отношения были благожелательные, помогали друг другу, зависть к более благополучному соседу попридерживали:
- "Может так случиться, придётся проситься водицы напиться...".
...Жильё "переселенцев поневоле", построенное их собственными руками, как правило, состояло из комнаты с кухней, и представляло несомненное богатство в глазах массы неимущих, проживающей в казённых бараках на Шадринке
Кроме меня с нами проживали: брат отца Пётр и сестра его Ульяна. Ульяна обучалась на фельдшера в медучилище, часто отсутствовала, то на практике в сёлах, то проживала в общежитии с подругами. Дядя Петя тоже появлялся наездами, то учился в ФЗУ, то на экскаваторщика, то вербовался на целину. Служил год в армии. Всегда приезжал с друзьями, а с целины с молодой подругой Зойкой.
Выяснилось, что Зоя дальняя родственница Пете, и моя мать быстро спровадила её со двора в медучилище. Когда всё многочисленное семейство было в сборе, то спали на полу, а летом на сеновале.
Дядька часто докапывался с незнакомыми словами, значения которых я не понимал и называл меня красивым словом эгоист. Вёл со мной назидательные нудные разговоры о пользе учёбы, о будущей моей службе в Советской Армии и послушании, которые я слушал в пол уха и думал, хватится ли дядя своего командирского планшета, который был обменен мной на белую, пушистую, замечательную зоску*.
Родители, занятые на рынке, то на огороде, частенько оставляли меня дома одного водиться с маленькими малышами.
Сначала присматривал за Маруськой. Кормил по часам из бутылочки, куда мама сдаивала своё молоко..., молока было с избытком, и чтобы в хозяйстве ничего не пропадало - остатки скармливали мне. Потом семейство добавилось Николаем, затем Сергеем. Много времени занимали немудрёные заботы, дать соску, попить, потрясти погремушкой, покачать качалку, сменить пелёнки и ползунки. Следил, чтобы малыши не засунули чего в рот, не лезли к печке и куда-нибудь не "залетели", делая первые шаги.
Особо запомнился "ясельно-детсадовский" период, когда Сергею 1 год, Николаю 3 года, Маше 4года.
Мать приходила с базара к обеду, с покупками и иногда задерживалась до четырёх часов. Вечером покупки обходились значительно дешевле....
Сил водиться и выполнять все прихоти детворы хватало до обеда, и я с нетерпением ожидал прихода матери с базара. Развлекал малых на медвежьей шкуре, расстеленной на полу, остро пахнувшей зверем. Маша играла с лоскутами и самодельной тряпочной куклой из ковыля, а мы играли в "паровозики". Двигали по меху бутылочки от тройного одеколона. Малому давали пустую катушку от ниток, и, " чух-чух-чух, ту-ту-тууу", ездили по шкуре туда-сюда. Когда это ему надоедало, забирали и прятали соску-пустышку в медвежьем мехе..., и которую, он мог разыскивать часами.
Столб света из окна падал на медвежью шкуру, нагревал её, и я, умаявшись, от моих младших братьев, засыпал на ней вместе с ними. Очень сожалел и скучал, когда её прибрал куда-то дядя. Это детское пристрастие к меху сохранилось. Позже, на раскладушке стелил вместо матраса шубу, и укрывался овчинным тулупом.
Обувь мне в это время не успевали покупать, и я дотаптывал тёткины кирзачи и дядины "ф.з.у.-шные" ботинки.
Большинство подростков из многодетных семей, для гуляний на улице, одевалось в одежду, доставшуюся от родителей и старших братьев, которая редко подгонялась по росту, а была как бы на вырост размера на два - четыре больше..., и "шариться" по лесу или на свалке в таком одеянии было нормально. Пугало на огороде выглядело приятнее. Донашивать одежду было распространенным правилом. Мать по ночам строчила на машинке, подшивая рукава или гачи - подгоняла одежду кому ни будь из детей. Лишь по праздникам и походам "в люди" одевали подобающую случаю новую одежду.
Многодетные семьи были не редкость. Совсем не смешно было видеть троих - пятерых голопузых, малышей-сорванцов, одетых "на голое пузо" в старые пиджаки, с волочащимися по земле рукавами, ногами, засунутыми в старые отцовские сапоги, "просящие каши" и в военной фуражке обязательно со звёздочкой..., и бегущими за мамкой, отправившейся в магазин. Вспоминаю соседей из проулка Пеховых, у которых было десять детей. Все десять возвращаясь из магазина, несли по булке хлеба, обгрызая по дороге корочку
Лишь в школу ходили в магазинной цивильной одежде, а после 4 класса и со сменной обувью. После школы переодевались и опять походили на уличных "гаврошей".
Дни рождения в эти годы не отмечали, да это и понятно. Только- только закончилась война, (в 47 году, за три года до моего рождения, отменили карточки), в магазинах появилось кое-какое изобилие. На полках магазинов наряду с морковным и фруктовым появился грузинский настоящий чай, конфеты "Ласточка", "Чио-чио-сан", ирис "Кис-кис", "Тузик"....
Наряду с "ржанухой" продавались белый хлеб, сайки, сахар, толокно, кукурузные хлопья, халва в пачках, 4-5 сортов солёной селёдки по цене 1,10 до 1, 40. Масло постное и масло солёное, и ещё какое-то со странным названием "сливочное", вкус которого я узнал спустя годы.
Была в магазине колбаса, мясо и сало разно-солёное, красное, копчёное. Разнообразные карамельки без обёрток (подушечки, мячики, бомбочки с начинкой из повидла) украшали витрину.
Народ радовался послевоенному изобилию, и ежегодному весеннему снижению цен, но мы в обыденность это не покупали. На торжества, а это были крестины, ...либо поминки, (других событий я в то далёкое время не припоминаю), покупали консервы: кильки или камбалу в томате. Остальное угощение собиралось на стол из домашних запасов, и стол выглядел обильно - роскошно.
Майские, ноябрьские праздники, рождество, паску (пасху) стали отмечать застольем позже по мере улучшения жизни.
Новый год как праздник, с подарками и ёлкой, устраивался только для ребятишек.
Накануне Нового Года, отец приносил с работы заиндевелую от мороза настоящую ёлку. Оттаивая, она наполняла дом запахом праздника и подарков.
Всем семейством наряжали елку самодельными украшениями, раскрашенными акварельными красками. Гирляндами из флажков, бумажных цепочек, снежинками разных конфигураций. Украшали ветки картонными из папье-маше фабричными зайцами, лисами, петухами, совами и прочей разнообразной живностью. Стеклянных шаров было немного, зато мать искусно украшала ветви ватой. Как будто снег лежал на ветвях. К празднику родители приберегали в наволочке китайские зелёные яблоки и хранили их в шкафу-гардеробе под замком втайне от нас. По аромату мы находили места захоронений подарков и терпеливо ждали торжественного часа. ( Целыми днями отирались у гардероба)
На огородах пока ещё преобладала спасительница - картошка, и кое у кого росла на летние щи капуста.
Некоторые жители - владельцы глубоких колодцев с "журавлями", выращивали свёклу, репу, редьку, морковь лук-батун, лук- репку, укроп и, кое-кто, редиску. Большинство населения закупало овощи оптом осенью во время колхозного базара, так как воды на огородах не было, а с водокачки за три километра коромыслом много не наносишь.
Кто-то выращивал в палисадниках цветы.
...На скромных клумбах росли ноготки и космея, - цветы моего детства, - не требующие полива. Модные в то время деревья: - тополя и жёлтые акации, росли возле каждого двора.
Георгины и астры стали выращивать позже по мере роста благосостояния семей.
Культурные яблони и малина были редкостью и занимались ими далеко не на каждой улице или районе. Население относилось скептически к этим экспериментам и продолжало уважать картошку.
Нам повезло, что на нашей улице был такой энтузиаст-мичуринец, - дедушка Ветров с прекрасным плодоносящим садом.
...Плодами которого можно любоваться, - через щели в заборе - весь август..., и куда удавалось изредка залезть.
Там где у нас росли яблони-дички, в его палисаде росла усыпанная красными ягодами малина и чёрная вишня....
...Шалопаи-пацаны, после удачного набега, рассказывали о необычайно сладких медовых ранетках, крупных зелёных яблоках и медовых грушах....
... Так определяли спелость фруктов, и договаривались о групповом набеге на колхозный Сафроновский сад.
Я этих набегов сторонился, - побаивался идти с ними на дело, - уже попадал один раз под нагайку объездчика...
Наша семья изначально старалась выращивать овощи на весь год своими силами..., кроме огурцов, которые не успевали вырастать в больших количествах. Огурцы покупали в августе на базаре кулями и засаливали бочками.
Вспоминаю, как играл в начале лета с соседскими девочками, Нинкой и Любкой; пекли "пироги" из влажного песка. Девочки приготовили нам, пацанам, окрошку из холодной колодезной воды, лука-батуна и зелёного укропа. Подсолив, мы с удовольствием ели, с чёрным хлебом это, с войны, популярное у народа блюдо.
Удалось мне в эти ранние годы попробовать редьку с квасом, любимое дядей Валентином Маховым, (мужем тёти Василисы) блюдо.
Помню совместные с родными торжества и улыбающееся лицо моей мамы вносящей очередной сюрприз - тарелку этой древнерусской окрошки для дяди. Он вкушал её с превеликим удовольствием. Возгласами выражал восторг. Остальные гости, одобрительно гудели, но, судя по лицам, интереса к редьке с квасом не проявляли.
Часто, по вечерам, готовились картофельные галушки на молоке, любимые бабушкой, и которые надо кушать горячими.
Мать хорошо знала вкусовые пристрастия своих гостей и старалась доставить им приятное.
- Готовила запеченную кочанами в духовке капусту с постным маслом и пшённую, обжаренную на сале, колбасу, любимые дядей Степаном (Юсько). Кровяную самодельную колбасу с рисом и луком, любимые дядьками Павлом и Гришей (Юсько). Винегрет, любимый дядей Володей (Полуяном, мужем тёти Насти).
Вкус этих кулинарных изысков запомнился и преследует меня, и хотелось спустя годы снова попробовать, но матери уже нет, а сам воспроизводил и готовил эти кушанья не совсем такие, как в детстве.... Наверное, исходные ингредиенты стали другими.
Удалось мне в раннем детстве пробовать свекольный квас, так любимый матерью, и к которому она приучила меня, а также холодец из бараньих голов, который за неимением другого, с удовольствием ел отец. Он добывал их на мясокомбинате, занимая очередь с пяти утра. Опаливал бараньи головы в печи и скоблил, подключая меня к обработке бараньих ушей. Сокрушался, когда в некоторых головах не обнаруживал языка.
Мать, смеясь, утверждала:
-" Это, чтобы они не сказали, куда мясо делось".
...И все мои дядья любили укрАинский борщ и солёное сало собственного посола с луком и чесноком ..., и без чего не спускались в шахту.
Все родственники поддерживали тесные отношения. Часто проведывали друг друга и если кто-то, из них колол поросёнка, то угощали всех куском сала и удивляли домашней колбасой.
Лучше всего солёное сало, вкусное, с прослойками мяса, удавалось у дяди Пети Скиблюка (мужа тёти Таисии). А копчёное готовил только он один, и мы носили сало ему для копчения, чтобы летом брать с собой в горы.
... Будучи в гостях вкушал очень сытные щи на молоке и с мясом, приготовленные тёткой Ульяной.
Под настойчивые увещевания тёти съешь таких щей три ложечки..., и сыт весь день.
...Ещё запомнился перловый суп с солёными огурцами и требухой, который варил отец, в те времена, когда мать отсутствовала;- лежала в больнице или роддоме.
Когда я плохо ел эти кулинарные изыски, мать напоминала мне о баланде из брюквы и бураков, которой её кормили в неметчине. Не пробовал я и мурцовки, ещё одно популярное в войну блюдо, и по отзывам своих многочисленных дядьёв-шахтёров, много потерял. Они часто вспоминали её в разных неважных жизненных ситуациях, поминая недобрым словом десятника шахты. ... И если я противился какому - ни будь "нововведению", то натыкался на строгое устное предостережение - любимое выражение дяди Пети (Амеленко):
- " Вот похлебаешь мурцовки, будешь знать, где раки зимуют".
Видимо он этой мурцовки переел в детстве. К моему сожалению, я не знал что такое "раки" и предпочитал не спрашивать, полагая, что они меня сами найдут....
Когда родителей не было дома, обходились без обеда, "кусочничали".
Любимым лакомством в те времена был горбушка чёрного хлеба, намоченная в ведре с водой и обмакнутая в сахар-песок, и которой я менялся на улице с друзьями на тоже, но с горбушкой из белого хлеба. Иногда использовали маргарин или коровье солёное масло, к которому сахар прилипал ровнее. Словом "бутерброд" и "сэндвич" в то время не пользовались.
Часто в общении друг с другом пользовались словом "самоделишный"..., и к тому времени, когда пошли в школу, могли не только оторвать доску от забора, но и прибить её, куда надо, одним ударом молотка, что считалось особенным шиком, или изготовить ножик из полотна ножовки по металлу...
.
В первый класс я отправился в новой школьной форме (помощь от завода) из отличного серого сукна в форменной фуражке со школьной кокардой, новым ранцем, в котором поместил букварь, тетрадь в клеточку, простой карандаш, и походил на гимназиста царского периода из фильма по повести Катаева "Белеет парус одинокий..." Петю Бачей.
Ранец мне купила тётка Ульяна.
Свою фуражку ушил и подарил дядя Петя.
Школьная форма была тёплой и очень крепкой и мне жаль, что я быстро вырос.
В дальнейшем мальчики не придерживались каких-либо правил в школьной одежде, а девочки до 8 кл. ходили в коричневых платьях одинакового стиля и чёрных фартуках в будни, и белых в праздники. Обязательным предметом считались белые воротнички кружевные, строгие, любые.
Прежде чем я отправился в первый класс, нашу семью посетили представители школы, Гороно, Горсовета, машзавода, и участковый милиционер.
- Всех интересовал вопросы: в чём я пойду в школу? Есть ли у меня место для выполнения домашних заданий? Обувь осенняя и зимняя? Прошёл ли ребёнок медкомиссию? Вертели мед-справку. Извещали, когда родители должны привести меня на перекличку, в какой класс, и к какой учительнице. Причём ходили эти представители весь август не все сразу, а по очереди....
Последним пришёл участковый, проверил всё и предупредил родителей о какой- то особой ответственности, если я не появлюсь в первом "А" классе школы N 9 , 1 сентября.