Просыпаюсь - сумерки. Сижу прямо и тихо, очень тихо. Звуки мертвы. Звякнули тонко и укатились в недосягаемую даль. Стены переходят в наступление, ближе и ближе. Вырываюсь из тисков квартиры, спешно поворачивая ключ в замке.
Щелчок.
На лестничной площадке стоит собака, смотрит пристально, холодно. Медленно иду мимо, чуя прицел неотрывного взгляда. Холодно.
Оглушающий хлопок двери.
Сумерки вкрадчиво стелятся по асфальту. Выход в открытый город сулит сотни бесцельных шагов по тонкому льду.
Черт возьми, как же холодно.
Мимо пробегают, пробегают, вжимая головы в плечи, прячась от темноты, маленькие люди. Серые мыши среди серых мышей в сумрачном погребе вечера.
Мягкий шорох.
Но это не они маленькие люди, это я - маленький человек, шагающий по лезвию враждебного города. Кошки смотрят с крыш.
Тусклые улицы превращаются в полые трубки со скользящими внутри разнонаправленными потоками вялого движения. Автобус замедляет ход, в ореоле света его внутренностей чье-то лицо и две ладони распростерты по ту сторону стекла. Картинка плавно уходит, растворяется в мерцании габаритных огней. Растерянный взгляд.
Люди текут по ежедневным маршрутам, паутиной охватывающим город. Со временем тонкие пунктирные линии сливаются в жирные ломаные, опоясывающие город. Скопления двуногих на перекрестках - узловые точки передвижений. Чужие колкие глаза. Такой взгляд - холодное оружие. Полоснул от переносицы вниз по щеке, чую. Пальцами трогаю, идет ли кровь, крови нет.
Опасливыми перебежками из тени в тень скрываюсь от жалящих фонарей. В темном углу белеет предмет, очертания смутные, непонятные, выстраивается догадка. И чем ближе, тем яснее и ужасней. Крохотные ручки, ножки, головка. Исковерканное маленькое тельце, выброшенное за ненадобностью.
Господи...
Вывернутые конечности, угловатая поза, но еще ближе, я вижу _выломанные_ глаза на пластмассовом лице. Тряпичный живот, распоротый выпотрошенный, блеклый. Глупая кукла лежит, вперив пустые глазницы в грязное небо.
Прочь.
Отталкивающий свет, невыносимая тень, не из чего выбирать, только закрывать глаза и идти дальше сквозь густеющий мрак. Царапина от переносицы вниз по щеке горит, жжется нестерпимо, проверяю, есть ли кровь, кровь идет носом. Платка нет, ничего нет, останавливаю красное руками, рукавом, хоть как-то, только бы унять.
Унять.
Ноги привели к кладбищенским воротам. Заперто, висит амбарный замок. За железными прутьями видны надгробия и венки, как же там пусто и спокойно, как же мирно. Сквозь закрытые веки чую тишину. Берусь окровавленными руками за ограду, хочу перелезть, металл пронзает ладони сотнями ледяных иголок, впивается, отталкивает, не отступаюсь. Карабкаюсь вверх, ворота поскрипывают злобно, ноги соскальзывают, рывок, еще выше, к острым вершинам прутьев, никак, срываюсь, падаю вниз, разодрав руку до крови о зазубрину, боже... Как больно.
Холод глотаю, вдыхаю, впитываю, утешить обидную боль, утешить, прижимая мерзлую онемевшую руку к груди, сгибаясь пополам, всхлипывая с закрытыми глазами. Небо раздавлено гнилыми тучами, город задушен потрескавшимся небом, человек сломан воспаленным городом, выброшен на помойку, отвержен, ампутирован.
Задыхаюсь. Тучи переходят в наступление, некуда вырваться из тисков.
Щелчок.
Показалось. Иду. Люди скользят взглядами по пятнам крови на одежде, дальше бегут, спешат, пригибаясь, ожидая удара. Равномерное течение. Сумерки гонят их дальше, вперед и они сонно копошатся в разверстом брюхе города, сытые и серые. Взгляд загнан в коробку отвесных стен. Таких протяжно ровных, ровных, ровных...