В Обители Спокойствия время летит незаметно. Дни, наполненные высокими размышлениями и истязаниями, сменяются один за другим, и проносясь мимо, словно стая стремительных речных мальков. Порой течение времени тут можно заметить лишь по листьям на садовых деревьев, которые с неумолимым постоянством, блюдут смену времён года, в срок появляясь, расправляясь, желтея и опадая.
В самих же горах время словно бы застыло. Мох, растущий на камнях, да редкая трава оставались всегда одного и того же цвета. Зимой тут не было снега, осенью не лили дожди, а путь Яра почти не менял своей длины. Умеренность погоды в этих местах лишь укрепляло дух спокойствия и постоянства братьев.
Только вот брату Смотрителю было не до спокойствия.
- Брат Смотритель! Вот вы где!
бархатистый голос, раздавшийся из-за спины, заставил брата вздрогнуть, но он быстро взял себя в руки, натянул самую добрую улыбку и обернулся.
- Приветствую и вас, господин Мидгард. Радостно видеть вас в добром здравии. Что вас беспокоит?
Русоволосый мужчина, отмытый, побритый и постриженный, одетый в новый кафтан и отчищенные кожаные штаны, да сапоги с высокими отворотами, больше не напоминал дикаря.
- Беспокойство у меня всё то же, - радостно отозвался Мидгард, подбегая к Смотрящему, - бумага, да чернила. Увы запасы исчерпывают себя с непреклонной стремительностью.
При упоминаний бумаги брат Смотрящий внутренне содрогнулся. С тех пор, как этот бродяга, подобранный в горах, смог самостоятельно ходить и держать перо, в монастыре исчезла вся бумага и даже все папирусы, хранящиеся для переписывания священных манускриптов. Настоятель распорядился предоставить гостю всё необходимое для его трудов, но даже закупленных в необычайном количестве листов, хватило ненадолго.
Еще хуже дела обстояли с чернилами, которые Мидгард изводил не то, что бочками, целыми реками.
Но самое ужасное было то, что все эти горы бумаги и реки чернил приходилось оплачивать из казны монастыря, которая стремительно пустела.
- Боюсь, господин Мидгард, добыть еще бумаги в ближайшие дни не получится. Запасы ближайших поселений давно исчерпаны, а изготовление бумаги требует времени и средств. Придётся повременить.
- Но я почти завершил работу над томом! - лицо гостя пылало нетерпением и восторженной увлечённостью, - Совсем немного бумаги, баночка чернил и пару недель! Эти затраты окупятся сполна!
Подобный разговор повторялся раз за разом, в течении последнего года. Дикарь, который после бани и обильного кормления, превратился в образованного, начитанного и сладкоголосого барда, просто горел идеей описать свои злоключения на тропах Меридиана, воспеть Обитель Спокойствия, доброту её обитателей, а еще полить грязью некоторых личностей, которые, по его словам, и довели Мидгарда до того бедственного состояние, в котором брат Смотрящего нашёл его.
Эта идея, хоть и была вполне сомнительна, заинтересовала Смотрящего, и он поспособствовал барду в переговорах с Наставником, который неожиданно загорелся желанием помочь и пообещал барду любую поддержку. Увы, это обещание обернулось для Обители Спокойствия угрозой крайней бедности.
- Боюсь, господин Мидгард, я не смогу вам сейчас помочь, - Смотрящий постарался придать своему лицу искренне сочувствующее выражение. - В низинах сейчас начинается зима, а потому торговые караваны не появятся у нас до самой весны.
Мидгард казался опечаленным и озадаченным.
- Но разве совершенно нельзя ничего придумать?
Брат Смотрящий печально пожал плечами.
- Увы. Разве что писать на обратных сторонах книжных страниц...
Сказав это, брат тут же пожалел о своей болтливости, ибо глаза барда загорелись интересом.
- А ведь и правда! - восхищённо пробормотал гость. - Столько бумаги пропадает зря! Спасибо, брат Смотрящий. Вы - гениальны!
И он умчался прочь по длинному коридору закатного крыла Обители, не дав Смотрящему даже попытаться возразить.
- Проклятый, неугомонный.. - прошипел брат, но тут же спохватился и умолк.
Ругательства - удел слабых и безвольных. Закалённые истязаниями браться Обители были выше этого. Тем более, отступать брату Смотрящему было некуда. Попытки воззвать к разуму барда ни разу не увенчались успехом, а беседа с Настоятелем уронила бы авторитет Смотрящего. Он сам решил поддержать гостя в его начинании, рассчитывая на славу и доходы с будущей книги, сам подтолкнул его на просьбу к Настоятелю, и теперь несчастному только и оставалось, как идти до конца, удерживая казну на последней ниточке и останавливая неуёмные траты барда хитростью и увёртками.
Ах, если бы запросы этого наглеца в кожаных штанах ограничивались только писчими пренадледжностями. Увы, иные аппетиты барда были такими же непомерными, как и запросы его творчества. Он умудрялся уничтожать весь драгоценный алкоголь, который оставался после истязания трезвостью и делился между всеми братьями, которым истязания позволяли пить. Он съедал почти все изысканные деликатесы, что закупались для истязания голодом и также делились между братьями. Он умудрялся перехватывать жриц любви, что приезжали к брату Настоятелю для истязания целомудрием. Не всех, конечно, но некоторых, чем подвергал истязание опасности срыва.
Всё это беспокоило братьев и оборачивалось для Смотрящего настоящей головной болью. Последние несколько месяцев брат только и делал, как пытался успокоить других обитателей монастыря, увеличивая закупки и пряча запасы в самые укромные уголки. Увы, пустеющая казна уже не могла удовлетворить аппетит одного барда, а все тайники быстро находились и опустошались.
Если бы можно было просто запретить барду трогать запасы братьев, но увы, правила Обители гласили, что любой гость, оказавшийся в монастыре, мог пользоваться всеми его запасами. Обычно гости не задерживались в монастыре дольше, чем на пару дней, оставляя при этом немалые пожертвования. Обычному человеку в Обители было просто нечем заняться, но этот гость прекрасно умел развлекать сам себя, а потому продолжал беспрепятственно уничтожать провиант.
Как-то Смотрящий осторожно спросил Настоятеля, не доставляет ли гость неудобств главе монастыря, но что был дан добродушный и глубокий ответ:
- Его присутствие в Обители - это истязание, посланное нам всем. Оно испытывает и укрепляет наш дух, и обернётся величайшим благом, коли мы сможем выстоять и перенести его.
Увы, сам Смотрящий уже не разделял подобного оптимизма, и, в тайне, надеялся, что Мидгарда сразит какая-нибудь тяжёлая болезнь.
Прошла неделя, а затем еще одна. Брат Смотрящий худел и седел, от постоянного раздражения и хлопот. Его силы были уже на исходе, а казна монастыря опустела настолько, что показалось дно последнего сундука с монетами. Еще одна неделя, и всем в обители придется питаться водой из горных ручьёв, да мхом со склонов Меридиана.
Нужно было что-то предпринять, отказать гостю в поддержке, даже если это грозило потерей репутации.
Брат Смотрящий сидел в своёй келье, среди опустевших книжных полок, и предавался мрачным мыслям, когда тонкая дверь с громким хлопком распахнулась и на пороге появился Мидгард.
- Брат Смотрящий! - выпалил он с порога, повергая несчастного казначея в невероятный ужас.
Сегодня бард выглядел иначе, еще более восторженно и торжественно, чем обычно. Он был одет по походному, даже плащ, который штопали чуть ли не всем монастырём, весел на его широком плече. В руках у гостя лежала толстенная стопка исписанных бумаг.
- Брат Смотрящий, - продолжил он, не давая вставить ни слова, - мой труд завершён! Увы, это означает, что мне придётся покинуть Обитель Спокойствия и отправиться в Новую Бирму, дабы мой труд был напечатан. Я зашёл, чтобы выразить Вам свою безмерную благодарность за ту поддержку, что Вы оказывали мне всё это время! Знайте, я не забуду Вашу доброту! Она будет увековечена в истории и принесёт вашему монастырю невиданную славу и богатство!
Брат Смотрящий удивлённо хлопал глазами, не веря собственному счастью. Неужели! Неужели всё закончилось и этот прожорливый засраниц, раззоривший один из богатейших монастырей во всех королевствах Закатного побережья, наконец то покинет эти стены и оставит его, брата Смотрящего, в покое?!
- У меня есть только одна последняя просьба, - сказал Мидгард, вырывая размечтавшегося казначея из сладостных объятий грёз, - не одолжите ли вы мне одну из лошадей монастыря, чтобы я мог как можно быстрее добраться до Новой Бирмы?
Коня, девственниц, алмазное ожерелье, всё что угодно, лишь бы он поскорее убрался отсюда.
- Конечно, господин Мидгард. Возьмите любого из конюшни.
- Вы невероятно щедры, брат Смотрящий, - улыбнулся бард.
Он было уже собрался уходить, но вдруг замер, с выражением крайней задумчивости на лице. Сердце брата Смотрящего болезненно закололо, а ледяной, словно дыхание Бледной, пот ручьём побежал вдоль позвоночника.
- Я еще не попрощался с братом Наставником, и с братом Молчаливым... Так торопился отправиться в путь, что совсем из головы вылетело.
- Не беспокойтесь, - торопливо выпалил казначей. - Я передам им вашу благодарность и извинения. Спешите, слава не станет ждать. У вас впереди еще долгий путь. Будьте осторожны!
- И я снова благодарю Вас, брат наставник. Вы правы - нужно спешить.
Он склонился в изящном поклоне и исчез. Брат Смотрящий надеялся, что навсегда.
В отсутствие разрушительного гостя дела Обители постепенно пошли на лад. Сначала пришлось несладко и брату Смотрящий пришлось продать несколько бесценных драгоценный камней, которые постепенно копил, дабы обеспечить себе старость, в случае неразрешимых противоречий с Настоятелем. Это позволило скрыть нехватку средств в казне, хотя очень сильно поколебало решимость брата. Решив, в конце концов, что это тоже истязание, причём гораздо более жестокое и изощрённое, чем даже целомудрие, Смотрящий принял эту жертву, укрепив свой дух.
Потом продажи сыра и пожертвования конфессий восполнили пустующие сундуки и жизнь в монастыре вернулась в привычное русло.
Однажды, в погожий летний день, когда братья предпочитали истязать себя жарой, плавясь в прохладном бассейне, а брат Смотрящий, потягивая прохладное вино, наслаждался приятными горным ветерком, задувающим в бойницу кельи, к воротом Обители Спокойствия подъехал посыльный с объёмным свёртком и строгим наказом, передать его в руки казначея.
Удивлённый и озадаченный, брат Смотрящий развернул переданный свёрток и увидел несколько томов, в богатом твёрдом переплёте из тёмно-красной кожи, подшитым золотой нитью, с золотым же тиснением на обложке: "Глупцы городов, гор и морей" за авторством Сатира Мидгарда.
На стопке так же лежал пухлое письмо, адресованное брату Смотрящему.
Чувствуя неприятный холодок где-то в районе желудка, казначей распечатал его и выудил несколько листов, исписанных витиеватым почерком, а также вексель Банка Новой Бирмы на приличную сумму, которая, впрочем едва ли могла покрыть хотя бы один месяц того опустошения, которому подвергалась казна монастыря во время пребывания барда в Обители.
Ухмыльнувшись таком милому, но, увы, не исчерпывающему жесту, брат углубился в чтение письма.
Благодарный Мидгард сыпал вычурными образами, описывая, какую неоценимую услугу оказала ему Обитель и как он желает вернуть этот неоплатный долг. Он писал, что книга пришлась по вкусу издательскому дому Новой Бирмы, что её полюбила публика, что принесло ему известность и некоторый капитал, а также контракт с издательским домом. Что высланные им экземпляры книги подписаны им лично и имеют невероятную ценность, так как являются первыми распечатанными экземплярами, чья стоимость будет только расти со временем. Что чек, который он вложил в конверт покроет те издержки, что понёс монастырь, тратясь на его содержание. Он также описывал, какие невероятные неприятности принесла его книга всем тем, кто строил козни и препятствовал ему на пути к славе, а также какие преимущества она дала тем, кто помогал и поддерживал барда. В последних строчках этого помпезного письма Мидгард клятвенно обещал, что доходы Обители от вложения в его дело будут только расти и принесут величайшее процветание.
Поулыбавшись высокопарности строк, брат Смотрящий отнёс письмо и пару экземпляров книги Настоятелю. Они вместе посмеялись, вспоминая, как нашли Мидгарда, а затем брат Настоятель поблагодарил Смотрящего за прозорливость и необычайную находчивость, которую казначей проявил, решившись поддержать барда.
Позднее, вечером, закончив своё привычное истязание, брат Смотрящий уселся в большое удобное кресло и открыл дорогой переплёт, желая слегка ознакомиться с трудом, который так дорого обошелся и ему лично, и всей Обители.
Книга захватила его с первых строк и не отпускала до самого конца. Брат смеялся над колкими остротами, над сатирическими образами, переживал вместе с героем страшные и напряжённые моменты, возмущался, когда сочащиеся ядом слова описывали те несправедливости, что выпали на доли великого поэта. Особенно казначею понравилась та часть, где описывались дни пребывания героя в Обители Спокойствия, и, в частности, как Мидгард описывал брата Смотрящего.
Каждое слово было истинно. Читая про щедрейшего и честнейшего, самого благочестивого и непорочного человека из всех ныне живущих, брат видел себя и соглашался с каждым словом.
Саму Обитель бард описывал как уединённое, спокойное и живописное место, чрезвычайно благоприятное для исцеления, отдыха и работы над величайшими произведениями. Самое главное, что отмечал Мидгард, это богатство закромов монастыря и бескорыстность его обитателей, которые не попросили с барда ни копейки за всё время его пребывания в Обители.
Внезапно брат Смотрящий почувствовал уже позабытую боль в сердце. Его ладони вспотели, а перед глазами начали вырисовываться толпы разношёрстных бардов, поэтов, циркачей и прочих бездельников, бегающих по тихим коридорам Обители, пожирающих и выпивающих всё, до чего только могут дотянуться, и хором вопящих "Брат Смотрящи!".
- О, Яр, о Эрда! - прохрипел казначей, хватаясь за ноющее сердце и содрогаясь от беззвучных рыданий. - Что я наделал!