Аннотация: Рецензия на выставку Натальи Нестеровой в Третьяковской галерее на Крымском Валу
Наталью Нестерову - живописца "со стажем" и обладательницу художественных регалий с солидным списком персональных и групповых выставок - искусствоведы пестуют как академического мастера, относят к поколению семидесятников и, причисляя к наивистам, усматривают в картинах черты экспрессионизма и сюрреализма. Как бы то ни было, Нестерова - безусловный ас кисти и снайпер настроения. Атмосфера полотен художницы сравнима, пожалуй, с ощущениями выкинутой волной на берег рыбы, жадно глотающей последний кислород. Из более чем пятидесяти картин, представленных на выставке и интонационно связывающихся в целостный полиптих, как будто выкачали воздух.
Обыденные и непритязательные сюжеты художница читает метаязыковыми способами, а эмоционально-психологическая острота делает визуальную насыщенность полотен второстепенной. Дети, играющие в городки или подкидывающие обруч ("Золотой обруч", "Городки", "Золотой обруч"), молодежь в масках, водящая хороводы у новогодней елки ("Встреча Нового года в Прибалтике"), пожилые дамы, как будто застывшие на скамейке в сквере у памятника Гоголя ("Дом Гоголя"), грузины во время широкого застолья, в безграничности песен которых слышится не воспетая свобода, а сдавленная тоска ("Застолье"), люди на причале, не то встречающие пароход, не то провожающие его, как будто затерявшиеся в толпе себе подобных ("Белый пароход") - все эти эпизоды выстраиваются в календарь ритуально-будничного человеческого существования, где упитанность безудержного веселья, праздника или тихого счастья пронизана кисло-сладкой оскоминой. Изгнанные из Эдема Адам и Ева, держащая в руке не надкусанный плод познанья, а его огрызок, - каждый порознь, тяжелыми, решительными шагами ступают навстречу дымчато-грозовому, маячащему впереди, небу, отвернувшись от рая и покорно принимая жребий ("Изгнание из рая"). Скрытая агрессия чаек угадывается в лицах и открытых, как клювы птиц, ртах курортников, трапезничающих лобстерами ("Лобстеры").
Нестерова прячет эмоции своих персонажей за масками ("Поцелуй Иуды"), поворотами фигуры ("Отражение"), блюдами метрдотелей в ресторане ("Зеркало"), приоткрывая зрительскому любопытству лишь фрагменты переживаний и оставляя подсказки в отражениях водоемов и зеркал. Мера истинного страдания известна только самому страдальцу, скрывающему свое лицо от ненужных созерцателей, потому и слезы в "Стене плача" обращены к стене, а не к зрителю. Вдохновение, повернутое к слушателю затылком музыканта, не звучит громким аккордом, а переходит в механический процесс игры по нотам, так и не переливаясь через край. Крик как итог эмоционального накала не развивается в вязкую, опутывающую все вокруг паутину, не увязает в изогнутых линиях, как на экспрессионистком полотне Мунка, а, созрев в человеческих недрах, протискивается сквозь сжатые зубы и выскальзывает изо рта стаей темных галок ("Крик").
Жизнь оборачивается смертельной болезнью, диагноз которой известен только пациенту. Да и воздух морских курортов не становится панацеей: море и ветер замерли, время остановилось, и только ленточки шляпы и полы пиджака ловят тихий отголосок бриза ("Дыхание моря", "Дождь на море"). Впечатление от действия не как целевого совершения, а как необходимости эмоционально-психологической разрядки усиливается мотивами замкнутости и цикличности. Катание на карусели в парке превращается в бессмысленную езду по кругу, а на лицах катающихся на аттракционе веселость заменяется апатией ("Карусель"); времена года сменяются в привычном порядке, а вместо обновления весна приносит пресное чувство пустоты ("Весенние виноградники"). Аллея с мраморными фигурами мыслится как финишная прямая, "пьедестал почета", на который не всходят, а спускаются по ступенькам как победители, так и побежденные ("Идущие вниз"). Эскалатор, неустанно перемещающий людей, из аллегории броуновского движения вырастает в символ лестницы Жизни.
Сюр Нестеровой не разрешает противоречия между мечтой и действительностью в бретоновском понимании, а принимает форму сдержанного смирения с кроющимися за осязаемым миром страхом пустоты, чувствами одиночества, потерянности и бессилия, становясь гротескной реализацией аксиомы "движение - жизнь".