Посещение часть 1
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
Аннотация: Публикую по частям
|
Пётр Моршанцев
ПОСЕЩЕНИЕ
Фантастический роман
ЧАСТЬ I
ГЛАВА 1
Яркий сноп солнечных лучей, проникший между оконными шторами, заставил проснуться Николая Лосева, тридцатидвухлетнего новоиспеченного заведующего лабораторией радиоэлектроники и проблем космической связи НИИАиК - Научно - исследовательского института астрономии и космонавтики. К подобным пробуждениям Николай был привычен. Солнце, таким образом, дублировало, а то и заменяло будильник, который Николай с заметным постоянством забывал установить на ночь. Эта процедура уже стала своеобразным утренним ритуалом. Расположение духа в это утро было несколько тягостным. Голова слегка побаливала после вчерашнего банкета, посвященного получению Николаем ученой степени кандидата наук. Во время трехлетней командировки в жаркой стране он, как видно, отвык от употребления спиртного в таких количествах. Пришлось применить його-терапию. После получасовой гимнастики, которая еще раньше стала другим ритуалом, применив полдюжины асан, Николай почувствовал себя человеком, а прохладный душ добавил бодрости и, настроение заметно улучшилось. Быстро проглотив чашечку кофе с бутербродом, Николай, подхватив под мышку тонкую папку с документами, спустился по лестнице и выскочил на улицу, тихонько напевая сочиненную им самим в студенческие годы песенку:
Звездный свет сквозь ледяную мглу небес,
Освещает путь, ведущий в темный лес.
Мне сказали, что, войдя туда,
В ветвей глухую тень,
Я смогу вернуть, вернуть тогда,
Свой вчерашний день...
Мы повздорили с тобой как раз вчера,
И потом не спал я ночь всю до утра!
Если мог бы я вчерашний день,
Хоть на миг вернуть,
Если мог бы я еще хоть раз,
В глаза твои взглянуть...
Было раннее воскресное утро. На улице еще стояла прохлада, и листья деревьев лениво шевелил легкий ветерок. По мостовой проехала поливальная машина, обдав Николая туманом водяных брызг. Он пересек улицу и углубился в городской сквер-парк, окружающий библиотеку института. Несмотря на воскресный день, двое работников лаборатории робототехники колдовали над пультом управления кибернетическим дворником, находящимся здесь же и, пытающимся под их руководством посыпать дорожку сквера свежим песком. Кивнув в ответ на их приветствие, Николай зашагал дальше. На деревьях уже гомонили птицы, на вершинах ветвистых тополей шумели грачи. Густая зелень травы в тени деревьев была покрыта утренней росой. Кое-где уже распустились одуванчики и над ними жужжали трудолюбивые ранние пчелы.
Несмотря на воскресенье, Николай хотел плотно поработать в библиотеке. За время индийской командировки, в отрыве от отечественной научной периодики, многое прошло мимо его внимания и теперь приходилось наверстывать упущенное. На защиту диссертации это не повлияло, но Николай старался быть в курсе событий.
Публики в библиотеке почти не было - сказывался воскресный день, и Николай вольготно расположился за широким угловым столом, предназначенным для троих, обложившись подшивками журнала "Космический вестник". Бегло просматривая устаревшие новости, он наткнулся на интересную статью под названием: "Радиосигналы из космоса?" В ней сообщалось о странных радиоизлучениях, поступающих из радиогалактики Лебедь-А, вот уже в течение пяти лет фиксируемых радиотелескопами Физического института Академии наук, в Серпухове, а также и другими гигантскими мировыми радиотелескопами. Статья была написана увлекательным языком и, несмотря на то, что информация новостью не была, прочел он ее с большим интересом. Штудируя подшивки, он не заметил, как пролетело несколько часов, и желудок напомнил ему о наступившем обеденном времени.
На улице Николая встретило солнце в зените, казалось стремящееся немилосердно спалить все живое на Земле. Спустившись по нагретому мрамору ступеней библиотеки, по дышащим жаром тротуарам, он направился в кафе. Николай уже давно вел образ жизни холостяка, поэтому обедать он решил в кафе, с романтическим названием "Альтаир" - в городке, по сути, являющимся придатком института, и магазины и кафе, и прочая инфраструктура, носили названия звезд и созвездий - сказывалась специфика НИИ.
В кафе Лосев появился, когда утренние посетители уже ушли, а вечерние еще не появились. Занято было с десяток столиков. Только в центре зала внимание привлекала шумная компания, расположившаяся за сдвинутыми вместе двумя столами. Видно кто-то устроил здесь что-то вроде банкета. Стремясь к уединению, Николай расположился за небольшим столиком в таком месте, где задняя стена кафе, образовывала угол со стеклянной витриной. Сделав заказ и в ожидании его исполнения, Николай смотрел на улицу. Вернувшись из Индии, привыкший совсем к другим пейзажам, он с жадностью вспоминал впечатления родной природы, и наблюдение за обычной сутолокой тихого русского городка доставляло ему, не каждому человеку понятное, удовольствие. Солнце, даже сквозь толстое стекло витрины, не смотря на обилие в кафе кондиционеров, нещадно припекало. У Николая, несмотря на длительную привычку переносить в командировке жару вдвое, а то и втрое беспощаднее, чем на родине, вдруг закружилась голова, но он отнес это головокружение к действию палящих лучей солнца и даже пожалел об опрометчивом выборе столика прямо на солнцепеке. Но головокружение быстро прекратилось, он успокоился, и вновь возобновил наблюдение за уличной жизнью. Внимание привлек низенький толстенький мужчина, шествующий по противоположной стороне улицы, с громадной хрустальной вазой в руках. Именно вазой он сильно выделялся из редких прохожих. Николай улыбнулся, подумав, что человек спешит к кому-то в гости с весьма оригинальным из-за размеров, подарком. И вдруг мелькнула мысль: "Сейчас он споткнется, когда поравняется со стеклянными дверями книжного магазина, под солидным названием "Галактика"!"
Толстячок приблизился к магазину и вдруг, споткнулся. Ваза выскользнула из его рук и, вращаясь в воздухе, начала... падать. Николай напряженно смотрел на нее. Очень жалко было такое произведение искусства. Под его взглядом, ваза приостановила свой полет, повисла прямо в воздухе в полуметре от земли и плавно опустилась на тротуар. Николай в великом удивлении смотрел на вазу, аккуратно стоящую на тротуаре, и на толстячка, лихорадочно утиравшим носовым платком сильно вспотевший лоб. Он представил себе, что ваза не разобьется, но не думал, что такое произойдет на самом деле. Вокруг толстяка собралась редкая толпа, с удивлением глядя на "виновницу". Никто не мог понять, почему ваза не разбилась. Хорошо еще, что улица была полупустынна - большинство населения попряталось от жары, где-нибудь под навесами в садах или принимали солнечные ванны на пляже. Но долгого времени для удивления толстяк им не оставил, проворно, не смотря на свою комплекцию, он подхватил вазу и быстро скрылся за углом. Николай никак не мог опомниться: "Почему я знал, что он споткнется и выронит вазу? И почему, ваза не разбилась, как это произошло бы в любом случае. Я пожелал, чтобы она осталась целой - и она не разбилась! Почему?"
Из раздумья его вывела официантка, доставившая ему обед. В рассеянности он поглотил и первое, и второе и десерт, не получая удовольствия от еды, машинально расплатился с официанткой и в задумчивости зашагал домой. По дороге, Николая не оставляла мысль о странном происшествии. Привычная к научному подходу мысль никак не могла логично его объяснить.
Глубокая погруженность в свои мысли сыграла с Николаем злую шутку. Уже на подходе к дому, он споткнулся о лежащий на тротуаре кирпич и сильно ушиб ногу.
"Разбросали кирпичей на дороге!" - В запальчивости подумал он и представил, что тот отлетел в сторону. В следующее мгновение он увидел, как кирпич плавно приподнявшись над асфальтом тротуара, стремительно по воздуху передвинулся к обочине дороги и плюхнулся, подняв небольшое облачко пыли. Николай застыл на месте, сразу забыв о боли в ноге.
"Этого не может быть! - Мелькнула мысль и, он ущипнул себя за руку. Продукт строительной индустрии в форме правильного параллелепипеда продолжал нагло лежать на обочине. Николай принялся вытирать платком выступивший, не смотря на жару, холодный пот. - И все же, я это наблюдал!" Теперь Николай уже не сомневался, что это произошло по его воле. О таких редких феноменах: психокинезе, телекинезе, телепортации, телестезисе и прочем - Николай знал, хотя механизм явления ясен не был и анализу не поддавался. Прихрамывая, он подошел к месту, где приземлился злополучный предмет, и присел на корточки, чтобы поближе его рассмотреть. Внимательно посмотрел на него - кирпич, как кирпич - дотронулся до него пальцем. И тут же отдернул руку. Кирпич был очень горячим. Нагрелся от солнца? Непохоже. Он и до этого лежал в тени деревьев, и сейчас от солнца его прикрывала крона высокого тополя. Выходит, теплота - результат психо-кинетического воздействия? Интересно, а нагрелась ли ваза от воздействия психокинетической энергии? Это теперь не проверишь.... Есть, о чем поразмышлять! И если это не результат галлюцинации, то это открытие. В ошеломлении, Николай продолжил путь домой, на этот раз не слишком расслабляясь и посматривая под ноги. Еще раз наткнуться на кирпич ему не хотелось. Открытие, бесспорно, удивило, ибо ранее он за собой таких способностей не замечал: итак психокинез - причем два раза. Один раз ваза, второй раз - кирпич. На ум пришло воспоминание - он знал, что толстяк споткнется. А это что? Дар предвидения? Тогда, почему он не смог предвидеть того, что ему под ногу попадется кирпич? Может дело в сосредоточенности? На толстяка Николай смотрел довольно сосредоточено, а кирпич? Внимание было отвлечено мыслями о первом случае проявления его аномальных способностей. А есть ли эти способности? Может это случайности? Всякая гипотеза требует проверки и доказательства. Но как проверить? Мыслью притащить этот кирпич к порогу подъезда? Николай закрыл глаза и представил лежащий в пыли кирпич, представил, как он перемещается по воздуху и падает на нижнюю ступеньку лестницы. Открыв глаза, он внимательно посмотрел на эту ступеньку. Никакого кирпича на ней не было. Получается, никаких способностей и нет? Но ведь раньше это произошло. Что же помешало сейчас?
Николай поднялся в свою квартиру, все еще обдумывая возникшие загадки. Квартира была небольшая и состояла из двух жилых комнат: гостиной и спальни, которую Николай оборудовал одновременно и под подобие кабинета, состоящего из массивного двухтумбового стола и трех стеллажей с книгами. В гостиной стояли диван, журнальный столик и цветной телевизор в углу на древней тумбочке, доставшейся Николаю от родителей, при их переезде в другой город. Тумбочка являлась своеобразным напоминанием для Николая - когда он видел тумбочку, тотчас же понимал, что настало время написать письмо родителям. С другой стороны, найти их новый адрес иногда было просто невозможно - являясь археологами, специализирующимися по южноамериканским культурам доколумбового периода, они постоянно "пропадали" в экспедициях по государствам полуострова Юкатан. Изредка Николай получал от них письма то из Гватемалы, то из Гондураса или Мексики, а один раз из Венесуэлы. Отец Николая был фанатиком своей науки и в то же время обладал весьма широкими взглядами на жизненные проблемы. С ним Николай всегда мог обсуждать любые перипетии своей судьбы и почти всегда мог получить дельный совет. Однако это теперь происходило не часто, Николай не виделся с родителями уже более восьми лет, и сейчас немного жалел, что не может посоветоваться с отцом по поводу только что произошедшего случая.
Устроившись в кресле, он пытался осмыслить происшедшее. Будучи в Индии, он посещал занятия в институте йога-культуры, и хотя не получил никаких дипломов, освоил многое из "хатха-йоги" с элементами "раджа-йоги", и это позволило Николаю научиться тренировать сознание и работу мозга. Гимнастика же позволила его худощавой фигуре приобрести строгую осанку, а мышцы, увеличившись в объеме совсем незначительно, по твердости могли теперь в экстремальных условиях соперничать если не со сталью, то с просушенным деревом наверняка. При этом и характер его изменился, стал более уравновешенным - Николай научился контролировать свои эмоции. И теперь тренированный мозг Николая, "прокрутив" ситуацию, почти автоматически выдал объяснение: возможность телекинетического эффекта напрямую зависит именно от силы эмоций. В первом случае у Николая повышенное чувство сопереживания - жалко было хрустальную вазу, во втором - досада от боли в ноге. В третьем же случае контрольный эксперимент, при котором эмоциональное напряжение на фоне психической усталости после ранее происшедшего, оказалось почти на нулевом уровне, и как результат - неудача.
"Пока можно руководствоваться и довольствоваться этим объяснением! - Решил Николай. - Дальнейшие опыты попробуем произвести завтра в лаборатории". Хотя завтрашний день - понедельник - отдыха не сулил. Начиналась деятельность Николая в качестве заведующего лабораторией.
ГЛАВА 2
От немногочисленной группы Хиггинса после месячных скитаний по сельве осталось пять человек. Двое участников отсеялись уже после первой недели рейда - вернулись. Они были наняты проводником носильщиками, и теперь всем пришлось нести свои вещи самостоятельно. Имен их никто не помнил, и никого не интересовало, добрались ли они до жилых мест. Теперь вот и проводник-индеец, обещавший вывести к руинам пока еще никому не известной пирамиды, в подземных лабиринтах которой, по его словам оставались припрятанные еще его предками золотые изделия, так и не успел довести их до места. Этот подлец, получивший аванс в половину оговоренной суммы и оставивший деньги своей семье, позволил укусить себя какой-то очень ядовитой местной твари - длинной гремучей змее бушмейстер (суру куку) - эндемиком Латинской Америки, как её определил Русо - один из участников группы. Проводник, наверное, пострадал по той причине, что был избалован городской жизнью, оттого и не заметил вовремя редкую змею, на человека практически не нападающую, и именно ей проводник удосужился попасться на зубы, и тем самым поспособствовал своему преждевременному переселению во владения его богов, а может быть и в местный аналог ада. Этот негодяй так быстро отдал душу своим варварским богам, что даже было удивительно по той причине, что все остальные участники экспедиции охотников за "желтым дьяволом" - золотом, были в основном белой расы и их сия чаша миновала. Теперь, все они оказались в безвыходной положении: до золота так и не добрались, а оставшись без проводника - почти не имели шансов не только дойти до сокровищ, но и вообще добраться до цивилизованных мест. Все планы Хиггинса решить свои финансовые проблемы рухнули в одночасье. Даже выжить в этом диком краю было весьма проблематично. Аборигены, как всегда географическими картами не пользовались, и Хиггинс теперь клял себя за излишнюю доверчивость, которая в очередной раз вышла ему боком и поставила крест на всех его планах.
Его спутники, которым он в свое время наобещал золотые горы, и тем самым вынудил их раскошелиться и вложить в эту экспедицию свои, отнюдь не малые деньги, теперь с неприязнью, если не сказать более, посматривали в его сторону. Хиггинс не сомневался, что не будь необходимости в создавшейся почти безвыходной ситуации держаться вместе, они бы его, как ему думалось, уже прикончили.
Единственной надеждой были его заметки, на импровизированной карте, вернее, листочках из блокнота, на которых он пытался изобразить кроки, которые из-за своего посредственного знания географии, даже кроками-то нельзя было назвать. И все же только это с одной стороны и спасло ему жизнь. Будь его заметки хотя бы более или менее понятны кому-нибудь другому кроме него, то, как опять-таки казалось Хиггинсу, на его трупе уже давно пировали бы многочисленные обитатели дикой сельвы. И, тем не менее, он мог смело признаться самому себе, что и сам-то не был уверен, что эти заметки как-то смогут ему помочь. Надеялся он только на свою дикую интуицию, которая уже не раз выручала его из, казалось, совсем безвыходных положений. Только надеясь на это свое обостренное чувство, он и предполагал как-то найти обратную дорогу.
О золоте - цели всей экспедиции, теперь, похоже, уже никто и мечтал. Но вот о благополучном исходе для себя лично, когда, или скорее - если, им удастся выбраться к цивилизации, Хиггинс уверенности не питал. Потому, хотя ему и очень этого не хотелось, он стал исподволь всерьез подумывать над тем, что по пути к дому ему придется от своих спутников избавиться. Ведь часть полученных от них денег он утаил и положил в банк на своё имя. Как бы они не потребовали свои деньги назад... Конечно не все, но и того, что осталось отдавать не хотелось. Другого решения проблемы он не видел. Из сельвы он должен выйти один - хотя и нищим, но живым.
Благодаря создателю, Хиггинс имел приличные физические данные, обладал некоторым опытом боевых столкновений, хотя и не в настоящих военных действиях, но кое-какие шансы на победу он все же, имел. Правда, ранее Хиггинсу лично никого убивать не приходилось, если не считать одного случая, который убийством назвать с большой натяжкой - так он думал. Но всегда ведь все бывает в первый раз. Тем более что месячное блуждание вдали от цивилизации отнюдь не способствовало воспитанию светских манер, а скорее приобщало к диким первобытным нравам. "Закон джунглей" - он и в Латинской Америке - "закон джунглей", и если он процветает даже в больших городах оплота мировой демократии: Соединенных Штатов Америки, то в этих диких краях он только усиливает свое влияние. Потому и надо иметь глаза на затылке, над ушами и даже на макушке, чтобы остаться в живых.
Состав группы "охотников за желтым дьяволом" был интернациональным. Кроме самого Хиггинса, сорокалетнего уроженца штата Техас, в группе были два его соотечественника, но только один и тот был из какого-то штата на севере США, и очень не любил, когда его расспрашивали о прошлом. Похоже, что оно было у него в достаточной мере темным. Не поддающееся загару, бледное, как у альбиноса, вытянутое под стать лошадиному, усыпанное крупными веснушками лицо, да еще в обрамлении рыжих кучерявых волос во всеуслышание "говорило" об ирландских корнях. И это могло посеять сомнения в подлинности названного имени - Джек Хоук. Долговязой фигурой он напоминал одновременно и гигантского засушенного таракана-пруссака, и исполнителя роли Эшли Уилкса в знаменитом фильме "Унесенные ветром". По мрачной невозмутимости можно было заподозрить принадлежность его к какой-либо государственной структуре силового толка, хотя бы и в прошлом. Но перед экспедицией Джек Хоук назвался начинающим журналистом, именно в таком качестве он напросился в экспедицию, собираясь описать рейд по джунглям, без упоминания о целях и составе экспедиции, завидуя лаврам Жюль-Верновского репортера Амедея Флоранса. Свой взнос на финансирование экспедиции он выплатил наличными и полностью. Так что, Хиггинс, хотя и присматривался к нему с настороженностью, все равно считал, что "деньги не пахнут".
А вторым соотечественником и третьим членом группы был американец итальянского происхождения, но Хиггинс его соотечественником не считал и про себя называл "даго", "макаронником", но обзывать вслух опасался - тот явно имел какие-то связи с мафией, был весьма вспыльчив, но рассудка не терял, носил имя Джованни, без упоминания фамилии. В физическом развитии он был не столько силен, сколько ловок и вынослив, что в определенных ситуациях бывает намного выгоднее силы. О роде своей деятельности он не распространялся, просто внес причитавшуюся с него часть взноса на экспедицию, буркнув только, что он просто развлекается.
Четвертым пайщиком был уроженец Никарагуа (во всяком случае - это была его версия), но по национальности русский. Жгучие черные волосы этого полукровки указывали, что среди его предков были уроженцы Кастилии, а яркие голубые глаза - о происхождении другой половины родственников с севера Европы. В физическом смысле он чем-то напоминал итальянца Джованни, только был повыше ростом и поинтеллигентнее обликом. По-испански он, в подтверждение своей версии, изъяснялся вполне сносно, хотя сам Хиггинс испанского языка практически не знал, за исключением обиходных фраз, вроде "амиго...", так что судить объективно не смог, даже если бы захотел. Пт-т-рр - так представился этот русо с непроизносимой фамилией Ка-ли-нн-ни-кофф.... Имена этих русских никогда не нравились Хиггинсу. Еще при знакомстве, Хиггинс, и сам-то бывший не в ладах с нормальной лексикой даже своего англо-американского варианта языка, попытался упростить имя русского, заявив, имея в виду американский аналог имени русского - Питер:
"Я буду называть тебя Пид-тер!"
И услышал в ответ:
"Пидером можешь называть себя, а мое имя Петр!"
И хотя русо сказал это обманчиво ленивым тоном, причем, за исключением первого и последнего слов, на чистейшем английском языке, Хиггинс почувствовал в его ответе какую-то издёвку. Более того, что слышавший их разговор "макаронник-мафиози", видимо знающий кое-какие непечатные выражения этого тарабарского русского языка, иронически хмыкнул, явно сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. И Хиггинс затаил на них обоих непонятно откуда взявшуюся обиду. А русских он терпеть не мог и раньше.
Эти русские.... Почему-то они везде оказывались какими-то особенными. Всегда могли находить общий язык с представителями примитивных культур, наверное, оттого, что и сами примитивные. И этот тоже - с ним, как с родственником, любил весьма обстоятельно беседовать ныне покойный проводник-абориген, обычно отнюдь не многословный.
Этот никарагуанский русо, используя местные диалекты, свободно изъяснялся с ним, а этого не могла себе позволить даже пятая участница - мексиканка Долорес Вильямайора - единственный дипломированный специалист по истории доколумбовой эпохи. И даже перед непосредственной смертью, уже находясь в полубреду, индеец из последних сил лопотал что-то на своем обезьяньем наречии именно с Русо, пока не отдал душу своим варварским богам. Похоже, индеец верил в своих богов, перед смертью пролепетав на кечуа что-то вроде: "Уку Пача, я иду в твоё царство"... - именно так попыталась перевести на "нормальный английский язык" Долорес. "Уку Пача" в дословном переводе "тень" - бог смерти и демонов, правитель подземного мира древних инка. Да, даром, что уже почти четыре столетия его предков приобщали к Христу по католическому обряду.
После незатейливых похорон индейца - его неглубоко прикопали между покрытыми густым мхом валунами, Русо - такое прозвище, на которое тот отрицательно не реагировал, "приклеилось" к "никарагуанцу", и так всегда чуть замкнутый в себя, мрачно нахмуренный долго сидел, задумавшись, у импровизированной могилы проводника.
Долорес была единственной женщиной в составе экспедиции. За её участие оплату произвел Хоук, и видимо в благодарность за это Долорес до последнего времени ночевала в его маленькой палатке. Но после потери проводника между ними словно кошка пробежала. Теперь Долорес больше общалась на испанском языке с этим никарагуанцем Русо. Похоже, саму Долорес золото в его настоящей ценности само по себе не интересовало, а только изделия из него как образцы древнего искусства и культурного наследия.
Хиггинс никогда не понимал таких людей. То, что нельзя было выразить в звонкой монете или в банкнотах лучшей страны в мире - его родины Соединенных Штатов Америки, для него не существовало.
После смерти проводника, вопреки необходимости к сплочению, члены экспедиции стали посматривать друг на друга как волки, но большинство таких взглядов все равно доставалось Хиггинсу. Только русский Пётр неоднократно пытался убеждать остальных, что конфликтов в настоящее время допускать нельзя ни в коем случае.
Но к его доводам пока безоговорочно прислушивалась только Долорес, и эта блажь в какой-то мере и явилась одной из основанных причин похолодания ее отношений с Хоуком. Но после, к удивлению Хиггинса, у темпераментного "макаронника" тоже появилась склонность внимать мнению никарагуанского русо. К неудовольствию Хиггинса и к холодному бешенству Хоука, этот Русо становился лидером их группы. Но, ни Хиггинс, ни Хоук в силу своих индивидуальных особенностей характеров, несмотря на то, что были соотечественниками, не хотели сближаться даже друг с другом.
Неясности в отношениях, могли привести к дальнейшим обострениям в группе, и после потери проводника экспедиция уже второй день оставалась неподалеку от его могилы, не приняв окончательного решения о возвращении.
Попытку как-то наладить отношения предпринял опять-таки русо. Вечером у костра, раскурив угольком свою трубку с изогнутым чубуком, изображающую голову чертика со срезанной макушкой, он негромко, но в тоже время так, что все его услышали, проговорил:
- Мы сейчас все находимся не в лучших обстоятельствах, и поэтому предлагаю прекратить все свары друг с другом до выхода из сельвы! - Слова его прозвучали весомо, хотя и не несли какой-либо неожиданной информации. Он сделал краткую паузу, только подчеркивающую весомость произнесенного. - Сейчас мы должны решить, какой путь мы изберем! Возвращаемся ли нам обратно, и тогда мы будем надеяться, что мистер Хиггинс благодаря своим зарисовкам сможет нас вывести, или идем дальше!?
Изумленные его словами слушатели возбужденно загалдели, причем каждый на своем языке, особенно эмоционально тараторил Джованни, не слишком отставала от него и Долорес, сдержаннее к заявлению отнесся Хоук, а Хиггинс так и вовсе мрачно молчал. Русский немного выждал, потом чуть громче, на весьма правильном английском языке без внесенных в него американизмов вроде "О-кей" и "Оф-коз", будто сам был уроженцем Лондона, и который понимали все присутствующие, с легким оксфордским произношением продолжил:
- Да, дальше! Наш бедняга проводник об этом позаботился! - С этими словами, Русо достал из внутреннего кармана куртки какие-то разноцветные, но сильно поблекшие и связанные наподобие бахромы, шнурки.
Члены экспедиции с недоумением продолжали смотреть на Петра, принимая его за сумасшедшего. Только Долорес изумленно воскликнула: "Кипу!?"
Но слово это, кроме нее самой, да может быть еще и русского, никому ничего не сказало. Тогда Долорес, словно вспомнив, что она находится не в своем университете, а в сельве, среди искателей приключений, как можно доходчивее разъяснила, что "кипу" - узелковое письмо древних инка.
"Этот шнурок может быть подробнейшим путеводителем! - Она с убитым видом вздохнула. - Вот только прочитать его в наше время почти никто не сможет!"
- Ну, почему же никто? - Спокойно произнес Русо. - Я немного обучался этой премудрости!
После этих его слов, в устремленных на него глазах наряду с надеждой можно было прочесть искорки неутоленной, и все более возбуждающей алчности. А в глазах Хиггинса можно было увидеть еще и мрачную, как и сам он, ненависть к русскому. По сути - тот ведь становился теперь, не только проводником, но и неформальным лидером всей экспедиции. В том, что общим мнением теперь будет продолжение пути к сокровищам, Хиггинс даже и не сомневался.
ГЛАВА 3
Мрачное чёрное необъятное пространство Вселенной казалось угрожающе безжизненным. Только вдали, то здесь, то там виднелись светло-серые пятна галактик. В бесконечной Вселенной, бесконечное количество направлений, путей, дорог.... Двигайся куда захочешь.... Только выбирай направление. Выбери Галактику, в которой мириады звёздных систем, а после выбери систему, в которой имеются планеты, и возможно пригодные для жизни. Именно такие планеты являются целью длительного путешествия, затеянного тахал'гами.
Даже, находясь на планете и глядя в ночное небо при ясной погоде, проникаешься грандиозным величием вселенной. А если ты при этом находишься в космосе? Сознавая себя бесконечно малой частицей этого мира, всё равно наполняешься гордостью уже за то, что ты существуешь. И хотя жизнь твоя всего лишь миг в масштабе Вселенной, хочется посвятить её чему-то грандиозному, чтобы из бесконечно малой пассивной частицы во вселенной стать силой, способной вносить свой вклад в познание и эволюцию необъятного мира.
Тахал'гам - уроженцам планеты Оранг, была по плечу реализация некоторых возможностей, способствующей выходу в космос. Причём при одновременных достаточно комфортных условиях путешествия в просторах Вселенной. Они не были очень уж ограничены временем - цикл жизни, поддерживаемый "крул'лами" был достаточно длителен. "Крул'лы" соответственно удлиняли сроки жизни тахал'гов, что позволяло познавать вселенную размеренно и без особой спешки.
Впервые "крул'лы" были обнаружены на Оранге около пяти тысяч оборотов назад. Какое-то время они играли роль драгоценностей, играющих роль денежного эквивалента, то есть являлись платежным средством в торговле населяющего Оранг гуманоидов. И, наверное, они бы так и остались бы обыкновенными камнями-кристаллами, пока не прошло определенное время, в течение которого они переходили из рук в руки, как обыкновенные монеты в других цивилизациях. От многочисленных непосредственных контактов с разумной расой тахал'гов, вначале неосознанно, считывая со своих обладателей психо-эмоциональный фон, кристаллы однажды осознали в себе разум - произошел своеобразный качественный скачок.
И хотя этот разум оказался недееспособен без контакта со своим носителем-гуманоидом, раса разумных кристаллов вышла на новую ступень своего существования и развития.
А для тахал'гов "крул'лы" ставшие симбионтами, причем с индивидуальной настройкой - они, как бы притирались, друг к другу, стали, по сути, магическими кристаллами (индивидуальными артефактами силы). Стоило тахал'гу-носителю измыслить для себя какой-нибудь предмет обихода - и "крул'л" изготавливал его путем холодного ядерного синтеза из молекул окружающей среды, причем одновременно питаясь продуктами и энергией данного процесса, защищая своего друга-хозяина от его вредных воздействий. В обычное время "крул'лы" получали энергию прямым путем от излучения центрального светила своей солнечной системы, абсорбируя и аккумулируя её, не "брезгуя" и другими излучениями, пронизывающими Вселенную. Как могла возникнуть такая "оригинальная жизнь", оставалось загадкой - возможно, это был один из гениальных капризов природы или закономерностей мироздания.
Вне контакта с разумным "носителем" "крул'лы" становились лишь пассивными хранителями полученной информации, но в какой-то мере слепками-психоматриц своих "носителей". При возобновлении контакта "крул'л" вновь начинал свою мыслительную деятельность "под руководством" своего "носителя". Отношения между "крул'лами" и их носителями нельзя было назвать рабством или господством одного над другим. Это был разумный симбиоз, в котором все же подчиненную роль играл именно "крул'л". От такого симбиоза выигрывали оба: каждый тахал'г в силу своих способностей к познанию, фантазии становился почти богоподобным по своим возможностям - "крул'л" мог реализовать почти все фантазии материального порядка. Одновременно "крул'л", поддерживая оптимальное функционирование организма носителя - лечил его, отчего продолжительность жизни тахал'гов увеличивалась до немыслимых, пределов - около пяти тысячелетий, что было сопоставимо с жизненным циклом самих кристаллов.
Оттого, что тахал'ги, обладающие мощью "крул'лов" становились почти всемогущими, и могли считаться волшебниками, магами и почти богами, то религии как таковой, зачатки которой было, возникли на ранней стадии тахал'гов, в конечном итоге распространения не получила. Не было верховного божества, ибо верховным был сам ТАХАЛ'Г!
В обмен рубиновые кристаллы - их стали называть "Крул'лами", одарили тахал'гов такими возможностями, о которых те не смели представить себе даже в самых смелых мечтах. Но в то же время технический прогресс с того момента, в том понимании, как его знают люди Земли, остановился.
Но симбиоз с "крул'лами" достигался не всегда. Некоторые тахал'ги не воспринимали "крул'лов" - для них эти кристаллы оставались простыми рубиновыми кристаллами - просто красивой, хотя и ценной безделушкой.
Именно таким образом началось расслоение среди населения планеты. По сути, со временем сформировались две расы: тахал'гов с "крул'лами" - их всё же при большой численности было всё же меньше, чем тахал'гов без "крул'лов", и потому быстроживущих, но и быстрее размножавшихся.
Надо отдать должное тому, что "крул'лы" не позволили своим носителям считать остальных низшей расой, как бы могло случиться на другой планете, где "крул'лов" не было.
На Оранге нового рабовладельческого строя не возникло. Тахал'ги, обладавшие "крул'лами" оказались в меньшинстве, и им пришлось практически добровольно покинуть свою планету для того, чтобы дать возможность дальнейшего развития оставшейся расе соотечественников не способных адаптироваться с "крул'лами". Тахал'ги при помощи своих "крул'лов" создали несколько своеобразных "ковчегов", позволяющих с относительным комфортом путешествовать в межзвёздном пространстве. Они решили покинуть родную планету в поисках другого гостеприимного мира, чтобы оставшиеся тахал'ги - быстроживущие, могли строить свою цивилизацию без влияния на неё "крул'лов".
И теперь самым существенным и единственным обстоятельством, которое не могло позитивно влиять на развитие тахал'гов и являлось путешествие в поисках нового мира.
Они путешествовали в недрах искусственной планеты - "Ковчега" с суррогатным солнцем, микромиром, являющимся срезом родной планеты. Условия проживания были приемлемыми, но всё равно население посменно находилось в стасисе в целях экономного обеспечения переселенцев всем необходимым. Да, их "Ковчег" обеспечен почти навечно..., но для такого вот вынужденного существования.
А жить хочется на настоящей планете, а не на этом её подобии, кочующем в пространстве. Им была просто необходима Новая Родина, которую они бы могли обустроить и продолжить своё развитие, сейчас по сути приостановленное на неопределённое время. Ограничением прироста численности регламентировалось искусственно поддерживаемым равновесием на корабле-скитальце.
Да, материальными и энергетическими ресурсами переселенцы были благодаря функционированию "крул'лов", они были обеспечены в избытке, а вот накапливаемые знания? Кому их придётся передавать, если практически не было подрастающего поколения в достаточном количестве? Информационным кристаллам "крул'лов"? Конечно, любой тахал'г, обладающий "крул'лом" мог получить доступ к этой информации, но простое усвоение информации, без привязки её к определённой обстановке, не является знанием. Только в живом общении учителя и ученика могла осуществляться качественная передача знаний.
Нужна была полноценная жизнь, а для этого переселенцам была жизненно необходима планета. И возможно то, что им пришлось покинуть родную - было ошибкой. Возможно, надо было бы как-то постараться, чтобы быстроживущее население мирилось бы с существованием своих долгоживущих братьев? Мысли такие до сих пор имелись, но в то же время тахал'ги понимали, что такое, если бы и могло произойти, но только в возможно далёком будущем, когда уровень технического и культурного развития быстроживущих хотя бы немного сравнялся бы с их уровнем. Условия были неравными, накопление знаний стабильно было у долгоживущих, и что самое непреодолимое было - сознательный отказ быстроживущих пользоваться знаниями своих долгоживущих сопланетников. Именно это обстоятельство повлияло на решение покинуть родную планету.
ГЛАВА 4
Как правило, научно-исследовательские институты не занимаются обучением студентов, но нынешний директор, заступивший в должность около семи лет назад, ввел программу по курсам обычных ВУЗов, с усиленным упором по нескольким специальностям, необходимым институту по профилю его деятельности, согласовав свои нововведения с Министерством образования. Всего при НИИ проходили обучение три группы студентов на каждом из пяти курсов. Лучшие выпускники, получали работу в НИИ, остальные же распределялись по "городам и весям" по правилам, существующим в других ВУЗах. Но по окончании выпускники получали такие рекомендации, благодаря которым поиск работы в последующем не составлял труда. Такую практику подбора кадров установил директор, отличавшийся неуемной энергией и относительной независимостью от вышестоящих структур. Он заметно оживил деятельность НИИ по многим направлениям, как космической деятельности, так и сопутствующим ей дисциплинам. Каких трудов ему это стоило, никто не знал и не ведал. Занимаясь тяжелейшим трудом администратора, он, тем не менее, оставался и крупным ученым, обладающим острым умом. Несмотря на весьма нервную работу, Ярослав Ростиславович Крымский, оставался очень чутким к людям, и лишь немногочисленные недоброжелатели прозвали его "Ярый", и это прозвище, хотя и приклеилось к директору, стало носить для всех шутливый смысл. Именно Крымский помог Николаю обрести душевную твердость в жизненных неурядицах. Это произошло три года назад, когда без каких-либо заметных причин распалась семейная жизнь Николая. Именно директор отправил Николая в длительную командировку в Индию, чтобы он сменил морально-психологическую обстановку и смог заниматься необременительной практической деятельностью на крупнейшем радиотелескопе, что позволило бы ему высвободить намного большее количество времени для подготовки диссертации. И именно он, вопреки стараниям парторга института, по возвращении, назначил его на должность заведующего радиотехнической лабораторией. Назначение почти совпало с защитой Николаем кандидатской диссертации, что явилось не последним аргументом в его пользу при этом кадровом назначении. Ярослав Ростиславович верил в своих учеников.
Николаю вспомнился первый день его работы в новой должности. Вопреки ожиданиям парторга института, который был против его назначения, коллектив лаборатории встретил Николая весьма доброжелательно. Со многими сотрудниками Николай был знаком раньше, и они были даже в некоторой степени воодушевлены его приходом, зная его характер и подлинную страсть в научной работе.
Впечатления этого дня заставили Николая на время позабыть, произошедшие с ним накануне ненормальные явления, но уже к концу рабочего дня он вновь все вспомнил. И решил посоветоваться с профессором Марковым, занимающимся в институте изучением паранонормальных явлений, которое парторг института, Грязнов, называл по-своему - "лженаука". Да и как, по его мнению, можно было называть серьезными рассуждения о паранормальных способностях людей таких как - возможность видеть предметы с закрытыми глазами или сквозь, например, металлическую стенку сейфа, или предвидения событий, которые должны произойти в будущем. Именно этой тематикой занималась группа профессора Маркова, собирающая сведения о происшествиях подобного типа, а также прочих аномальных явлениях. Проверяя и подвергая эту информацию научной проверке, "марковцы" пытались отделить "зерна от плевел". Секретарь парткома Грязнов пытался даже прикрыть тему "психов", как он еще называл "марковцев", но и здесь он столкнулся с авторитетом директора. Тот имел свое мнение на деятельность группы профессора Маркова, прозрачно намекнув, что в Соединенных штатах Америки по данной тематике под эгидой спецслужб осуществлялись, и осуществляется ряд проектов в рамках единой программы исследований под различными названиями, такими как: "Созвездие Водолей", "Лунная пыль", "СИНЯЯ или Голубая книга" - официально закрытого в 1969 году, "Знак", "Злоба" и другие. И, похоже, что не только авторитет директора сыграл главную роль. Было там ещё что-то неясное, но уводящее проблему куда-то выше по инстанциям.
Марков же занимался своей работой серьезно, а в группе у себя держал только энтузиастов. Несмотря на кажущуюся несерьезность темы, были определенные успехи. Аномальные явления во многих случаях имели место на самом деле, хотя и не поддавались пока что научному анализу. Николай, зная, что только в этой группе он может встретить понимание, где его без насмешек и неверия выслушают, и возможно дадут какой-нибудь совет о том, что ему делать дальше. Тем более что происшедшее с ним прямо относилось к перечню изучаемых "марковцами" явлений.
С Марковым Юрием Петровичем Николай поддерживал прекрасные отношения еще со студенческих времен. Отдавая дань увлечениям юности, в ту пору Николая очень интересовали аномальные явления, и он старательно собирал вырезки из периодической печати, переписывал статьи из научных и популярных журналов, касающиеся появлений НЛО, находок обломков из неизвестных на земле металлов и сплавов. И хотя почти во всех случаях на эти статьи впоследствии печатались опровержения, подписанные маститыми учеными самых высоких рангов, Николай считал, что "дыма без огня не бывает". Именно в тот период он довольно близко и сошелся с доктором наук Марковым, "замучив" того своими вопросами и интересом к "аномальностям" и "анормальностям", что Маркову как раз и нравилось. Он даже одно время подумывал зачислить Николая после окончания института в свою группу.
Теперь уже профессор, Марков встретил Николая весьма радушно. Он провел его в свой кабинет, усадил в мягкое кресло и занялся приготовлением чая, которым всегда угощал гостей. Чай профессор всегда готовил сам, не доверяя этот процесс даже лаборанткам, добровольно пытающимся переложить эту обязанность на себя. Другие же напитки и в первую очередь кофе, он считал несерьезными, не соответствующими исконным русским традициям. Это была одна из "странностей" профессора. Другим же "пунктиком" было то, что во время последующего чаепития, он не допускал разговоров о служебных делах. Можно было разговаривать обо всем, начиная с состояния погоды и кончая здоровьем самых отдаленных родственников, но, ни слова о работе, особенно по тематике его персональной группы. Было ли в устоявшейся традиции что-то от "древне-японской чайной церемонии" неизвестно, но скорее всего только её дух. Жёсткой ритуальности действий во время чаепития не существовало.
Николай был прекрасно об этом осведомлен, и так как собирался говорить с Юрием Петровичем именно по вопросам, в которых тот был наиболее компетентным, приготовился на начальном этапе к долгой беседе о письмах родителей, их здоровье и прочем.
Так и случилось. Отхлебывая маленькими глотками горячий чай, профессор поинтересовался о научных успехах родителей Николая на археологическом поприще, их здоровье и периодичности получения от них писем. В ответ Николай кратко пересказал содержание последнего письма от родителей и, когда чаепитие было уже практически закончено, попытался начать изложение своего дела, по которому он, и пришел, Юрий Петрович очень мягко и тактично свернул беседу и предложил прогуляться до дома пешком. Профессор проживал в соседнем с Николаем доме, и тот с радостью согласился.
Без особой торопливости, прогуливаясь по аллеям парка на пути к дому, Николай подробно рассказал Юрию Петровичу о случаях проявления телекинеза, инициатором которых он сам и явился. Поделился он и своими мыслями, объясняющими происшедшее.
- Юрий Петрович! Вы уже многие годы, занимаетесь подобными проблемами. Как вы думаете, может это повториться. И можно ли, если, даже не объясняя механизма этого явления, то хотя бы управлять им? Уж если у меня и прорезались такие способности, мне бы совсем не хотелось, чтобы они проявлялись спонтанно. Хорошо, если они пойдут на пользу, как в первом случае, а если я невольно причиню кому-нибудь вред?
- Ты правильно понимаешь проблему, Николай! Ты правильно все объясняешь, и ты правильно сделал, что пришел с этим именно ко мне. Но я советую тебе, как старший по возрасту, больше никому и ничего по данному вопросу не рассказывать!
- Почему, Юрий Петрович? Ведь такое происшествие сродни открытию!..
- В чем-то ты прав! И в то же время, не в обиду тебе будет сказано, еще по молодости несколько наивен. Неужели тебе хочется стать "подопытным кроликом" и до конца жизни пробыть где-нибудь в изоляции?
- О чем вы говорите, Юрий Петрович? О какой еще изоляции? Неужели кто-нибудь отважится производить, надо мною опыты, тем более без моего согласия?..
- Ты не все знаешь, и не все понимаешь! Не хотелось бы, посвящать тебя в игры, о которых тебе в других условиях, и знать бы не следовало... но, ты парень умный и все поймешь! Лучше, если ты узнаешь об этом от меня. Но больше никто и ничего знать не должен.
Как ты думаешь, могу я знать о том, что все вокруг считают меня слегка не в своем в уме? Я имею в виду свои запреты на деловые разговоры, да еще с посторонними, то есть не со своими сотрудниками, во время чаепития? Со своими сотрудниками, впрочем, я тоже в такой обстановке деловых бесед не веду. Все я знаю. И это не "пунктик", который мне приписывают, а обычная предосторожность, выработанная годами. Я мог бы вести деловые разговоры с сотрудниками и во время чаепития, но тогда разговоры "ни о чем" с посторонними выпадали бы из общего фона отношений. Вот поэтому я и придумал этот ритуал!
- Но, Юрий Петрович! Я не вижу причины!
- А ты ее и не должен видеть! Будь немного терпеливее! Как по твоему, почему в почти космическом институте, существует моя группа "аномальщиков"? Кто мог бы всерьез посчитать научной работой нашу деятельность? Да наша группа больше походит со стороны на сборище алхимиков или на полусумасшедших симулянтов, изображающих из себя начинающих колдунов или магов!
- Как вы можете так говорить, Юрий Петрович? Не скрою, многие так считают! Но вы также знаете, что я, да и многие, многие другие, никогда так не думали! Я считаю, что вы занимаетесь нужным делом, как бы это со стороны не выглядело! Вы в свое время учили нас, молодых студентиков-первокурсников, что глаза ученого не должны быть зашорены, как у пристяжной лошади!
Да! Сейчас наука не может объяснить многих явлений! Но если закрывать на них глаза, и даже не пытаться их изучать - вот тогда наверняка, ни наука и никто другой ничего объяснить не смогут!
- Все это так! И я рад, что ты это понимаешь! Но не все так просто. Не ты один такой умный. Деятельность мою контролируют некоторые службы, надеясь, в случае достижения положительных результатов, тут же эти результаты засекретить и применять по своему усмотрению. Заманчиво иметь, например, разведчика или просто бойца, обладающего способностями телекинетика, телепата или умеющего левитировать, то есть попросту летать....
- Вы правы, Юрий Петрович! Честно говоря, о таком применении паранормальных способностей и именно в таких целях, я просто не подумал.
- Нашлись люди, которые об этом подумали в первую очередь. Вот поэтому я и увел тебя для серьезного разговора из кабинета в этот парк. Кабинет и "лабораторию", как мы ее называем, прослушивают спецслужбы, фиксируется каждое слово. А мне ведь совсем не хочется, чтобы ты попал в поле зрения этих служб!
- Хорошо, Юрий Петрович! Вы меня убедили! Я никому ничего рассказывать не буду.
- Этого мало! Если уж у тебя проявилась способность к телекинезу, или, правильнее сказать к психокинезу, что было с тобой во втором случае, постарайся держать в руках свои эмоции, и по возможности постарайся, чтобы никто кроме тебя не мог заметить ни "процесса", ни результатов этих проявлений. Это мой главный совет! Будем надеяться, что происшествие с вазой пройдет мимо внимания наблюдателей секретных служб. Тем более что связать тебя с вазой в одну цепочку весьма проблематично. Скорее могут заинтересоваться этим, как ты его называешь, "толстячком" - владельцем вазы. Но оставим эту тему....
Так вот, при повторении подобных случаев, я еще раз говорю, старайся контролировать эмоции. Будешь контролировать эмоции - будешь контролировать эту паранормальную силу. Тренировки, если задумаешь их проводить, осуществляй где-нибудь за городом, на природе, чтобы, как ты сам понимаешь, не причинить случайно какой-нибудь вред... себе и окружающим.
Николай согласно кивал головой.
- Мне только не понятно, почему эти способности проявились именно у меня? - Задумчиво спросил Николай.
- Ну, гипотез, объясняющих этот феномен, может быть неимоверное множество! Я, например, думаю, потому что у тебя всегда была довольно тонкая организация психики - способность к эмоциональным всплескам при переживаниях, сопереживанию с близкими тебе людьми. Также считаю, не последнюю роль сыграло твое увлечение йогой, особенно раджа-йогой. Медитациями, направленными на внутреннее созерцание происходящих в организме процессов, можно добиться многого. Как пример можно рассматривать наличие в Индии тех же факиров. Не тех фокусников, которые себя называют факирами, умеющих лишь ловко орудовать руками, а тех, кто путем духовного и физического самосовершенствования приходят к поразительным результатам - могут даже левитировать. Правда, на незначительной высоте и с очень кратковременным эффектом. Медитации помогают мозгу жить в согласии со всем организмом человека, и возможно, возбудить в нем и стимулировать скрытые возможности, упрятанные до того на величайшую глубину. Никто еще до конца не смог, да пожалуй, еще не скоро сможет выяснить все возможности человеческого организма, как явные, так и скрытые. Возможно, при определенном контроле этой пробудившейся паранормальной силы, ее как-то удастся "воспитывать", что ли. Вот, пожалуй, и все, что могу посоветовать тебе на данном этапе!
Они распрощались у подъезда дома Маркова.
С тех пор прошли уже около двух месяцев, но Николая психокинез, также как и возможность предвидеть события, больше не "баловали", и он даже стал потихоньку, если не забывать, то отодвигать данную проблему в дальние уголки памяти.
ГЛАВА 5
Среди буйства сельвы, Русо, каким-то сверхъестественным чутьем находил видимую ему одному тропку, следуя по которой, орудовать мачете приходилось намного реже, чем в то время, когда вперед пускали Хоука или Хиггинса. Мафиози-макаронник на роль первопроходца не претендовал вообще, и потому ему для компенсации пришлось тащить на себе львиную долю совместного груза. Внушительно нагруженный общественной поклажей-скарбом, он постоянно замыкал их маленькую колонну, пристроившись следом за Долорес. Хоук, впрочем, в лидеры также не рвался, таланта находить прогалки в зарослях, несмотря на его таинственное прошлое, безусловно, связанное со службой в специальных правительственных структурах, у него явно не наблюдалось. Наверное, поэтому недлинные временные отрезки, в течение которых он шел во главе отряда, сопровождались звуками рассекаемых мачете ветвей, почти заглушаемые непрекращающимся гомоном джунглей. Но нужно было отдать ему должное, работу он свою делал, молча, с глухим ожесточением. Лишь только изредка из его уст доносились досадное "хеканье", как от рубщика мяса где-нибудь на рынке.
В отличие от него Хиггинс прорубался вперед, пересыпая удары мачете отборной матерщиной, которая в психологическом плане, наверное, помогала ему в работе, так как его "смена" превышала время Хоука почти в два раза, при том же объеме, порубленной растительности. Но при всех своих талантах, относящихся к знаниям, в основном англо-саксонского "обилия" ругательств, он совсем игнорировал, то обстоятельство, что в их небольшой компании находилась женщина, которой, возможно, такое словесное извержение, удовольствия доставить явно не могло. Но, тем не менее, возгласы: "задница", "факинговые" заросли, и другие из подобного разряда лились если не рекой, то неиссякаемым потоком. Даже необходимость экономии питьевой воды, не осушала его глотки. Замолкал он только тогда, когда "первопроходцем" по вырубке тропы становился кто-то другой. Создавалось впечатление, что делает он это с определённым умыслом, как бы говоря: "Если вы хотите, чтобы я заткнулся - рубите зелень сами!"
В какой-то мере, цели своей он начинал добиваться - даже "мафиозо", явно не большой любитель физического труда, пару раз становился во главе колонны вне своей очереди. Но неожиданно все его расчёты спутала Долорес, попытавшаяся однажды взяться за мачете и сменить его во главе движения. На это прореагировал даже внешне невозмутимый Хоук, что-то с раздражением прошипевший Хиггинсу. Похоже, Хоука тот всё же побаивался, в какой-то мере поумерил свой говорливый пыл. Лексика его, конечно изменений не претерпела, только голос стал потише, да количество идиоматических выражений несколько уменьшилось - бурный ручей чуть-чуть утратил свою полноводность, сменившись редкими всплесками.
Никарагуанец, как правило, при прорубании прохода другими участниками "экспедиции" следовал вторым, словесно короткими фразами указывая направление пути. Возможно, поэтому раздражение Хиггинса никак не хотело покидать его, или хотя бы запрятаться куда-нибудь в глубины его памяти.
Вообще, в компании Хиггинс получался самым говорливым, заместив собой итальянца, который по причине своей экспрессивной национальности вроде бы должен быть более разговорчивым. Но Джованни напротив, являл собой полный резервуар, с крепко и надежно закрытым краном.
Долорес тоже помалкивала - слишком много сил у неё тратилось на преодоление дорожных трудностей. Гомон птиц, надоедливые насекомые, монотонность переходов, казалось, вызывало отупение, направленное на хоть какую-то экономию затрачиваемых сил. Но Долорес, как творческая натура "тупить" не желала, а скорее не могла и потому хождение по сельве, отнимало у неё много сил. Несмотря на свою выносливость, мексиканка всё же была женщиной, и это сказывалось. Она без каких-либо жалоб несла свою часть багажа, обливаясь потом, жаждая дуновения, хотя бы какого-нибудь ветерка, даже и не прохладного в этой влажной и жаркой атмосфере... Только размышления могли как-то отвлекать её от суровой действительности. На ходу она вспоминала годы учебы в университете, полевые походы в ближайшие от Мехико заповедные места, где ещё сохранились следы древних цивилизаций. И теперь она мечтала о том, что благодаря своим здешним находкам, сможет приоткрыть ещё одну, хотя и малую, страничку цивилизаций Мезоамерики. О том, что её вряд ли оставят в живых её же "соратники" по экспедиции, она даже не задумывалась.
Без проводника они продвигались уже пятые сутки, дорога казалась нескончаемой, даже терпеливый Хоук пытался спросить Русо, когда же, наконец, они, достигнут цели? Русо только неопределённо пожимал плечами, проговаривая, что он выбирает направление по и так почти не различимым ориентирам, а вот время продвижения зависит лишь от них самих.
Ночью передвигаться никто не рвался - на охоту выходили ночные хищники, в числе которых особое место занимала реснитчатая гадюка - это ядовитая некрупная змея, средней длины, ведущая в основном древесный образ жизни. То есть она могла в любой момент приложиться своими зубками, свесившись с любой ветки. Судьбу укушенного змеёй проводника никто повторять не хотел.
И вообще во время всего похода, отдыхать Русо мог только ночью, даже бездумно шагать в колонне он не мог себе позволить, ибо всё его внимание уходило на чтение шнурка, примеряя данные из него к местности. И только во время привалов, чтобы не "свихнуться" от применения древних знаний к современным реалиям, он старался отбросить мысли о пройденном и предстоящем пути, возвращаясь мыслями, домой в свою семью.
Русо был гражданином Никарагуа - первым членом семьи, родившимся на новой родине. В отличие от деда с бабушкой и своего отца с матерью он без каких-либо оговорок мог считать уроженцем Центральной Америки, хотя и оставался русским, с половинной примесью испанской крови.
Да, отец в свое время привез мать именно из Испании. Дед был военным моряком, отец офицером национальной гвардии, хотя какое-то время и странствовал по морям вместе с дедом. По каким-то делам, связанным политическими беспорядками, или как еще называли Испанской революции, дед вместе с отцом долгое время с 1935 по 1937 год были в Испании - там, у деда появился друг из не очень близкого окружения каудильо Франко. Что они там делали, они не рассказывали даже в кругу семьи. Понятно было, что они поучаствовали ещё в одной революции. Только на этот раз оказались на стороне победителей. Отец Петра даже получил там испанскую награду - что-то среднее между орденом и медалью. Военный крест "ЗА ВОЕННЫЕ ЗАСЛУГИ" с желтым отличием. (исп. Cruz de Guerra). Такая награда выдавалась за мужество и самоотверженность при смертельной опасности. Аналогичную награду получила и Мария де ла Луз, которая в том бою была очень серьёзно ранена. Виктор вынес её на руках после окончания боя.
Ранение было тяжелым и один из группы - немец, предложил её добить, чтобы не мучилась и не задерживала их передвижение. Виктор тогда ни слова не сказал, только скрипнул зубами, и многозначительно посмотрев на немца, взялся на рукоятку "маузера". Немец отвёл глаза.
Виктор только заявил потом, что "русские своих не бросают!" Ему пришлось отделиться от группы - руководитель группы-итальянец Умберто, с неохотой, но разрешил ему это. Наверное, подумал, что их больше не увидит. Похоже, что "списал" обоих отставших.
Но Виктор Владимирович пробрался в госпиталь интербригадовцев, где ей сделал сложную операцию русский врач-хирург. Врач сначала не знал, что "земляк" является франкистом, да и девчонка, которую тот притащил, тоже. Только через неделю, когда Виктор прибыл, чтобы увезти Марию на телеге, доктор напрямую об этом его спросил:
- Девушка бредила и звала папу-аристократа. Я не очень хорошо знаю испанский, но фамилию разобрал. Насколько я знаю, он из ближайшего окружения каудильо Франко...
- И для вас она перестала быть пациенткой? - спросил Виктор. - Сообщите об этом своим чекистам! - сверкнул он глазами.
Но доктор улыбнулся и сказал:
- Езжайте!
Именно с тех пор у Виктора начался своеобразный сдвиг в мировоззрении. Немцев он уже перестал считать соратниками и дальше не захотел участвовать в Испанской кампании. И потому после, во Франции, воевал уже против фашистов, на стороне маки. Хотя некоторые сослуживцы по Испании звали его в карательный батальон СС "Шарлемань".
Мария оказалась дочерью их соратника маркиза дона Родриго де Гойя и Люсиэнтос - Марии де ла Луз и у отца - Виктора Владимировича Калинникова в конечном итоге завязался с нею роман, завершившийся бракосочетанием.
А вот дед - Владимир Николаевич от наград отказывался, поясняя, что мог бы принять только награду Российской империи, так как оставался её подданным, не меняя гражданства. Даже в Guardia Nacional de Nicaragua - национальной гвардии Никарагуа, он служил в своё время как наёмник. Но, несмотря на эти заявления, его все равно наградили военным Белым крестом "ЗА ВОЕННЫЕ ЗАСЛУГИ" - самым распространённым в начале правления Франко.
Главнейшими, но поздними из-за ранения в живот Марии де ла Луз (MarМa de la Luz - Светлая Мария (букв. Мария Света), еще в Испании, плодами брака явились: сам Петр и его младшая сестра Анастасия... любительница и любимица живности - щенков и кошек... В отличие от черноволосого брата, Настя имела чуть смуглую кожу - дань предкам матери, в остальном, по-видимому, пошла в породу бабушки - шатенка со струящимися по плечам волосами, заканчивающимися на уровне середины лопаток, даже чертами лица она её напоминала. При её среднем, по европейским стандартам росте, по сравнению с низкорослым населением Никарагуа она казалась высокой, а тонкая талия подчеркивала стройность её фигуры.
Сейчас он вспоминал её сидящей на скамейке у фонтана на внутреннем дворе их дома. На коленях у неё, расположившись кверху мохнатым животом желтовато-бурого цвета, лежала дремлющая капибара по кличке Мати, которую Анастасия почёсывала своей нежной рукой. Эту забавную водосвинку с благодушно-покровительственным выражением морды ещё в нежном возрасте ей подарил товарищ Петра, после поездки в Колумбию. Насте дружелюбный и добродушный зверёк понравился, и она распространила на него свою заботу. Мати отвечала Анастасии взаимностью и в то время, когда не предавалась сну, хвостиком следовала за своей хозяйкой.
Неподалёку от Насти, в своём видении он вспоминал сидящую в кресле-качалке и саму бабушку - высохшую от старости, разменявшую девятый десяток, со следами благородной красоты на лице.
Он думал о том, как давно уже он их не видел..., деда и бабушку уже не увидит никогда. Они как в сказке умерли в один день пять лет назад и теперь забальзамированные по местным древним умениям, покоились в семейном склепе на территории поместья.
За думами о семье Русо просидел до смены, и только передав её Джованни, завернувшись в пончо, уснул, накапливая силы на новый дневной переход.
ГЛАВА 6
Рика с любопытством осмотрелась вокруг. Всё напоминало дворцовый сад, но приглядевшись внимательнее, она не находила ни одного знакомого растения. И деревья, и кустарники радовали глаз яркой привычной зеленью, но за исключением причудливых изгибов стволов и веток деревьев - растения всегда прихотливо произрастая, тянулись к живительному свету солнца и формой своей были хотя и различны но, в то же время, подобны, по сути. И сочная, доходящая вершками до колен, трава, более походила на молодую прорость каких-то злаков. Но самым удивительным было небо. Глубокое небо, с нежной синевой и пробегавшими по нему клубками облаков. Такого выразительного неба во дворце не было. Не чувствовалось там и ветра - сильного, и в то же время ласкового, приносящего с собой свежие запахи листвы и трав. Рика находилась на небольшой поляне - прогалине в центре могучего лесного массива, состоявшего из смеси деревьев и кустарников различной высоты, толщины стволов и конфигураций ветвей. А уж форм листвы было неисчислимое множество. Такого обилия растительной жизни Рика никогда еще не видела. Планета оказалась сказочно богатой. Рике здесь нравилось.
Исходя из минимально-необходимого объёма знаний, почерпнутого при помощи "крул'ла", Рика могла сделать предварительные выводы о развитии местной цивилизации.
Очень жаль, что планета заселена аборигенами, имеющими уже вполне приличную техногенную цивилизацию. Видно было, что развитие здесь пошло совершенно другим путем, чем на родной планете Рики. Причем в их распоряжении не было "крул'лов". И все говорило о том, что люди на этой планете очень талантливы, упорны и трудолюбивы. Да талантливы, если самостоятельно смогли справиться с трудоемкими процессами познания и развития. Ведь каждое свое изобретение они должны были воплощать в жизнь с мелочей, своими руками, какие бы приспособления для этого они не использовали.
Рике живо представилось, какими темпами могла бы развиваться эта цивилизация, будь в ее распоряжении "крул'лы". В настоящем-то, эта коротко живущая по отношению к родным тахал'гам раса имела такую скорость развития, сравнимую со взлетом антигравитационного челнока, в то время как движение тахал'гов казалось медленным произрастанием зерна распространенного на Оранге злака.
Возможно, именно краткость жизни индивидуумов этой расы и объясняло такую скорость развития - они спешили сделать что-то еще при своей жизни, и все подчинено этой цели? Возможно также, именно поэтому у аборигенов почти первейшим долгом было интенсивное размножение. И особенно это было заметно по народностям, проживающим как раз в не совсем комфортных условиях - в песках, например, где в глинобитных сооружениях ютились семьи, имеющие по десятку детей разного возраста.
У тахал'гов все было иначе. Тахал'гам, в отличие от местных жителей, спешить было некуда, сроки их жизни благодаря "крул'лам" превышали продолжительность жизни местных аборигенов в десятки раз. Семьи были и у них, вот только детей рождалось очень мало. В семье Рика была старшим ребенком и имела ещё младшую сестру, и хотя возможности деторождения ее матери в возрасте в тысячу условных оборотов материнской планеты все еще оставались на высоком уровне, братьев у нее не было. Рике очень бы хотелось иметь ещё и брата, но она понимала, что ограничение в количестве детей диктуется необходимостью поддерживания своеобразного баланса в "Ковчеге". Такие ограничения должны были действовать в интересах его населения хотя бы до тех пор, пока ПУТЬ их не завершится. А это произойдет только тогда, когда найдется подходящая для расселения планета. Такая, например, как эта. Жаль, что она уже занята.
Но в данной солнечной системе имеется еще не менее двух подходящих планет, правда на данный момент безжизненных и не обустроенных так, как эта. С помощью "крул'лов" их можно вполне в недолгие сроки приспособить для заселения. И, возможно, для этого понадобится помощь обитающих на этой планете людей. Но для этого нужно будет иметь разрешение ее жителей. Ведь в будущем обитатели этой планеты сами окажутся способными приспособить их для себя. Вот только времени для этого у них потребуется больше, настолько, что сменится не одно поколение живущих здесь аборигенов.
Но как они встретят незваных пришельцев, да еще и претендентов на то, что они вправе считать своим? Ибо они, являясь единственными разумными обитателями системы, имеют полное право и на все остальные планеты. Как они встретят претендентов на ареал своего будущего расселения? Единственным решением в этом положении казалась ассимиляция обитателей "Ковчега" среди местной расы. Благодаря тем же "крул'лам" при генетической перестройке организмов и это было возможно. Тогда из такого слияния может возникнуть новая сущность людей, имеющая активность и жажду жизни расы аборигенов с увеличенной продолжительностью существования, заимствованной у тахал'гов. Но не будет ли такое решение ошибочным? Вдруг, получив почти бессмертие, новая раса потеряет свой жизненный напор и целеустремленность? Так, как произошло с самими тахал'гами?
Но все это были лишь пока предположения только самой Рики. Что бы об этом подумали на "Ковчеге", она не предполагала. Она только знала, что имеется исследовательско-разведывательная служба под командой Хумбаара Толимайну - Принимающего Решения, в составе которой находился и аналитическо-прогностический отдел. Но в полной мере методов этой службы Рика не знала, хотя и служила в этой службе полевым агентом. Но если судить по тем сведениям, которыми она располагала, ее мысли и задумки могли вполне пойти вразрез с намерениями этой службы.
Вот это Рика и собиралась выяснить. На скоростном скутере, при помощи "крул'ла" окруженного кислородной субстанцией она тайно покинула "ковчег" и намного опередила время его прибытия. Впрочем, для тахал'гов время это не могло оказаться долгим. Долгим оно должно было бы показаться аборигенам, если каким либо чудом, они смогли в этот момент обнаружить приближение вселенского "гостя" к планете их обитания. Правда, почти совсем исчерпав запасы необходимой материи, Рике пришлось даже пожертвовать самим скутером, переработав его в кокон перестроенного пространства, в котором она и спустилась на планету почти вслепую.
Рика считала, что самым предпочтительным для нее было бы внедриться в общество населяющих планету людей, чтобы изучить это общество "изнутри". Для этого она постаралась впитать в себя необходимое количество информации, при помощи "крул'ла" "подключившись" к информационному полю планеты. Любая планета населенная разумом имеет свое информационное поле, которое формируется с того момента, когда этот разум появляется на планете. И поле это постепенно становится все насыщеннее, аккумулируя в себя все, что этот разум рождает на планете. Сейчас ее интересовали только те сведения, которые она сможет почерпнуть для своей адаптации, тот слой информации, относящийся к настоящему времени. При необходимости она могла бы проникнуть и глубже, в историю планеты, но сейчас ей этого не было нужно. Возможно позже, когда это ей понадобится. А "крул'л" поможет ей не "утонуть" в обилии информации.
Сейчас же она, обладая полученными знаниями, рассчитывала без особых трудностей войти в неизвестное ей общество. Она встряхнула головой, разбрасывая волосы по плечам. Из остатков своего "одеяния", способного становиться и комбинезоном и скафандром высшей защиты, Рика "сотворила" себе одежду, превратив его в наиболее подходящее для этого места и времени года, одеяние. Оно могло принимать расцветку, окружающей ее растительности. Одеяние, состоящее из платья, которым называли здесь эту одежду, предназначенную для особ ее пола, которое совсем не походило на привычные ей по "ковчегу" туники. На ногах сформировалась не очень удобная обувь - называемая здесь - кеды, а в руках корзинка, в которую местные аборигенки собирали произрастающие в лесах съедобные белковые образования, под названием грибы. И вот это оказалось всё, что она смогла сделать из своего скафандра, причем не энергетическая его составляющая закуклилась в шарик, величиной с горошину, и, теперь не известно было, сможет ли она вновь обладать впоследствии привычным одеянием. "Крул'л" тоже потерял основную часть своей энергии. Он смог бы насытиться энергией, но теперь для этого ему нужно было время. Много времени.
Осуществив эти приготовления, она направилась сквозь лес в том направлении, где совсем недавно слышалось тарахтенье местного технического агрегата. Этот уродливый механизм, называющийся трактором - смешной, с маленькими передними и большими задними колесами. Так и казалось, что он в любое мгновение рассыплется на составляющие части. Безобразно дымя отвратительным смрадом, он передвигался вдоль жидкой лесополосы, явно высаженной искусственно, обрамлявшей обширное поле с какими-то злаковыми культурами, что указывало на то, что земледелием на этой планете аборигены занимались на достаточно высоком уровне. Наличие поля в совокупности с местным техническим устройством говорило о том, что поблизости должно находиться и поселение аборигенов. При высадке, Рика, окутанная оболочкой перестроенного пространства, не смогла заметить такого поселения, и теперь могла надеяться только на свою интуицию в его поисках. Стараясь не привлекать к себе внимания, придерживаясь тенистых зарослей, она проследовала за пыхтящим транспортным средством, немилосердно пылящему при продвижении его по грунтовой дороге-тропе. Это было совсем не трудно, ибо скорость того была сравнима с панцирным медлительным травоядным животным, обитавшим в лесах ее мира.
ГЛАВА 7
В этот день Николай, впервые после вступления в должность заведующим лабораторией, решил посетить занятия одной из групп студентов. В лабораторию он пришел раньше обычного времени. До сих пор преподавательской деятельностью Николаю заниматься не приходилось, и хотя сами лабораторные работы со студентами должны были проводить два его ассистента, он все равно чувствовал некоторый психологический дискомфорт.
И сегодня ему лишь мельком пришла об этом мысль, когда он разместился за преподавательским столом, разложив бумаги для заметок. Сегодня ему хотелось понаблюдать за студентами третьего курса, чтобы составить для себя мнение об их знаниях, и заодно предварительно наметить кандидатуры, так сказать, будущих сотрудников.
Ватага студентов с веселым шумом заполнила лабораторию. Поглядывая на них, Николай вспомнил и свои студенческие годы, навеявшие добродушное настроение.
В ходе занятий, его внимание привлекла группка студентов, державшаяся неразлучной троицей - девушка и два парня, казавшиеся по типажам противоположностью друг другу. Один, коренастый и мускулистый, широкое лицо, которого светилось природной приветливостью, как у всех людей, выросших в близости к девственной природе, имел имя Василий. Его напарник - Александр, ростом превышал его на целую голову, светловолосый, был тонок в кости, что придавало ему дополнительную, можно сказать, элегантную стройность. Тонкие черты лица, украшаемые синими глазами и аккуратно подстриженными тонкой щеточкой светлыми усами, подчеркивали это впечатление. Он обладал манерами, которые Николай про себя также назвал бы "аристократическими".
Связующим звеном, по-видимому, между ними служила девушка Татьяна. И в Татьяне аристократизм не проглядывался. Ростом она была невысока, имела густые черные волосы, даже слегка отливающие синевой, несколько скрадывающие некоторую пухлость лица, а вот черные глаза затмевали все недостатки, которые можно было бы обнаружить, не будь этих выразительных жгучих черных глаз. Чуть пухлые яркие губы сводили, на "нет" возможные поиски таких недостатков. А приветливая улыбка преобразовывала лицо, делая его неимоверно привлекательным, особенно, когда она общалась с Василием. Но и Александра она изредка одаривала ослепительными улыбками. Создавалось впечатление, что она держит обоих "на коротком поводке", одновременно отдавая чуть большее предпочтение Василию, который держался с ней немного скованно-сдержано, хотя и приветливо, и в то же время не лишала надежды Александра, не отрезая к себе пути окончательно. Ни для кого из окружающих, за исключением, возможно одного Василия, не было секретом, что она в него влюблена. Он же относился к ней достаточно сдержано, совсем не разделяя пылавших к нему чувств. Александр, в отличие от Василия, был явно по уши влюблен в Татьяну, впрочем, всеми силами стараясь этого не выказывать. Тем не менее, все трое дружили, и дружба их была крепкой. Они считались "не разлей вода". Получался своеобразный любовный треугольник, одновременно связывающий всех троих дружбой, и в то же время не дающий каждому из участников полного удовлетворения. Эту тенденцию Николай определил с высоты своих прожитых, хотя и не больших, но по сравнению с молодежью более зрелых, и богатых коллизиями именно такого плана, лет. И хотя Татьяна внешне совершенно не походила на Нину, но таким своим противоречивым поведением, она тотчас напомнила Николаю его первую, и пока что, единственную любовь. И совсем неожиданно Николая охватили воспоминания, унося его мысли в прошлое....
Девушку звали Нина! Она обладала фигурой богини, лицом ангела и яркими глазами голубого цвета. Эти яркие голубые глаза смотрели на Николая всегда с чуть надменным выражением. Она была необыкновенно красива и отлично это понимала. Именно понимание своей красоты, знание того, что она очень нравится окружающим, наложили отпечаток на ее характер и отнюдь не в лучшую сторону, чем и выработали его противоречие. Проплывая величаво по шумным коридорам института, она лишь слегка кивала своей прекрасной головкой со скучной, но привлекательной улыбкой. Но приветствовала она, таким образом, не всех, а только некоторых счастливчиков, которых она "замечала", а без улыбки она кивала тем, кого уважала. Дело в том, что все люди делились для нее на четыре основных категории. В первую включались все те, которые вились за нею, как улей пчел за чашей с нектаром - этих она "замечала". Ко второй категории относились люди, которые в общении с ней вели себя ровно, как бы, не замечая ее красоты, отмечая лишь ее ум - этих людей она уважала. Тех, которые над ней втихую насмехались, а сами провожали ее "маслеными" взглядами - она презирала. Остальных же, не выказывающих каких-либо эмоций при общении с нею, она просто не замечала, или делала вид, что их не существует.
Николай не относился ни к одной из этих категорий, но и благосклонности Нина, как ему казалось, к нему не питала. Скорее наоборот, она всегда старалась поставить его в смешное положение, между тем ловко лавируя так, чтобы это смешное положение не перерастало в оскорбление. Это была своеобразная игра "кошки с мышкой". Одной-двумя репликами в обществе сокурсников она ставила его в неловкое положение и заставляла краснеть, но в последующее мгновение, когда на него должен был обрушиться шквал интеллектуально-убийственного "огня" от "батареи" шлейфа ее поклонников, она одной фразой заставляла эти "батареи" умолкнуть. Так же было и на недавнем студенческом вечере, когда кто-то завел разговор о так называемых, "черных дырах" во Вселенной. Нельзя сказать, чтобы Николай был в этих вопросах некомпетентным. Совсем наоборот: он мог дать большую фору любому из сокурсников, и в любом споре прийти к победе, но.... Но Нина, благодаря не столько знаниям, хотя и знаниями она обладала незаурядными, сколько своим внешним данным, была для всей когорты обожателей непререкаемым авторитетом и, можно сказать, истиной в последней инстанции. Эти поклонники, с благоговением ловившие каждое ее слово, и старающиеся угадать любое ее желание, готовы были по легчайшему жесту "растерзать" любого ее противника в споре. Именно всей массой - суммой своих отрывочных знаний они накинулись на Николая, стараясь опровергнуть его точку зрения. Но когда, как говорится, Николай уже почти "лежал на лопатках", она резко их осадила, дав ему возможность благополучно выбраться из спора.
Но такие "победы" казались Николаю скорее поражениями, чем победами. И несмотря ни на что, он никак не мог заставить себя сердится на Нину, как сделал бы любой другой в меру уважающий себя мужчина, который просто-напросто стал бы игнорировать красавицу. А Николай продолжал оставаться в своем двусмысленном положении "победителя-побежденного". Причина этого была проста до банальности, ибо Николай, боясь признаться в этом даже самому себе, безумно любил эту надменную красавицу.
И как это нередко бывает, при встречах с нею, Николай испытывал душевный трепет, мешающий по достоинству ответить на ее порой унизительные нападки. Другими словами, всем окружающим было видно, что между Николаем и Ниной идет своеобразная война, победы в боевых действиях которой, пока одерживает "богиня красоты". Сокурсники замечали, что Николай, как говорится, "неровно дышит" при встречах с Ниной, но находили этому весьма прозаичное объяснение: Николай и Нина друг друга терпеть не могут.
Возможно, это так со стороны и казалась, но если бы хоть раз нашелся хоть один внимательный бесстрастный наблюдатель, который посмотрел бы на эти отношения более объективно, то у него тотчас же, возник довольно-таки неожиданный вопрос: "А так ли уж безразлична к Николаю Нина, как это кажется всем остальным?" Но таких внимательных людей не находилось - все были более заняты своими делами, настроениями и отношениями. И поэтому никто даже подумать, а не то чтобы предположить не мог, что однажды...
В то время Николай был среднего роста, худощав и совсем не походил на спортсмена. Большой физической силой он также не обладал. Черты его лица были тонки и даже своеобразно красивы, но отнюдь не способствовали тому, чтобы на него засматривались девчонки. Светлые негустые волосы не позволяли носить длинных причесок, модных в том году среди молодежи. Поэтому, может быть и напрасно, но он иногда чувствовал себя этаким неполноценным, что не совсем хорошо сказывалось на его невеселом настроении. Но внутренний мир его, как бы компенсируя не совсем развитые мускулы, был намного богаче, нежели у красавца-полубога, спортсмена и признанного штангиста из параллельной группы, который, похоже, не совсем без успеха пытался ухаживать за Ниной. Все чаще можно было видеть Нину и штангиста Вову, вместе сидящими на скамейке возле института и о чем-то оживленно беседующими.
Когда Николай видел эту картину, то сердце его болезненно сжималось. По характеру он был, тих и мягок, но при виде того, как "уводят" любимую девушку, готов был в мыслях, мучаясь ревностью, буквально разорвать соперника на куски. Но в силу своего, можно сказать, хиловатого сложения, то на этом поприще он не имел никаких надежд на победу, отчего страдал он бессилия, выплескивая накопившуюся энергию поэтическими строками.
Когда тебя порой встречаю,
Души теряю я покой!
Как узник жаждет миг свободы,
Я жажду взгляд увидеть твой!
О, дивный ангел синеокий!
Пленен я образом твоим,
Я раб очей твоих глубоких...
Но я судьбой гоним, гоним...
Николай писал стихи, переживал, несколько раз делал попытки переправить их Нине, но..., опасаясь, то ли насмешек, то ли получить отрицательный однозначный ответ, лишающий его возможности хотя бы надеяться..., он этого не делал. Надеялся, что когда-нибудь он все же пересилит себя и признается Нине...
А пока, с нерастраченным на любовь пылом, он принялся за подготовку к очередной сессии. Но, когда Николай был готов к сдаче первого экзамена, произошли события, перевернувшие всю его жизнь.
В этот день Николай собирался сдавать первый экзамен, дня три до того безвылазно просидев дома, корпя над книгами и конспектами. Голова его была набита формулами, цитатами и прочей информацией. Он теперь и сам с трудом представлял, как сможет хоть что-то извлечь из этого вместилища знаний.
В наглаженных, острыми стрелочками белых брюках, с небольшим "штабельком" книг и тетрадок под мышкой, Николай вышел из дома. Он проживал в двух кварталах от института и потому решил перед экзаменом пройтись пешком, подышать, так сказать, свежим, после долгого затворничества, воздухом. Недавно прошел летний дождь, но солнце уже отвоевало небосвод, и его живительные лучи прогревали сырую землю. Легких парок исходил от мокрого асфальта.
Задумавшись о своей непутевой, как он считал, жизни и о предстоящем экзамене, Николай шел, почти ничего не замечая вокруг. Это его и подвело. На очередном перекрестке он лицом к лицу столкнулся с какой-то девушкой: они оба от неожиданности поскользнулись на откуда-то оказавшейся, на тротуаре мазутной луже, и упали. Книги и тетради рассыпались по грязи и на белых брюках тотчас же возникли обширные темные масляные области: сначала сзади, потом на коленях, не считая мелких брызг усеивающих Николая с головы до ног. То, что костюм пришел в негодность, он понял сразу, как и то, что экзамен из-за этого срывается - ибо появляться в таком виде в институте, нечего было и думать. От этого на душе появился неприятный холодок. Только после этого он обратил внимание на девушку, с которой столкнулся, и которая тоже в весьма неприглядном виде сидела прямо в середине лужи. Любые другие девушки кроме Нины, как правило, Николая не интересовали, и на душе у него стало еще тягостнее, когда он увидел, что находящаяся в луже девушка - Нина. Выглядела она сейчас не лучше его, оттого он сразу ее и не узнал. Все лицо и белоснежное "сафари", четко подчеркивающие завлекательные линии ее тела, были заляпаны грязью.
Не чуя под собою земли, Николай помог ей подняться. Огромное мазутное пятно расплывалось у нее пониже спины на округлых соблазнительных выпуклостях. Сцена была по-своему комичной. Но смеяться Николаю не хотелось.
"Теперь, - подумал он, - теперь на взаимность со стороны Нины можно не рассчитывать!"
Но вопреки всем его мрачным ожиданиям, Нина, посмотрев на его забрызганное грязью ошеломленное лицо, вдруг засмеялась своим звонким смехом. Потом она замолчала, осмотрела его и себя с головы до ног, и со смешинкой в глазах сказала:
"Ну вот, Коля! На экзамены мы с тобой, сегодня уже не попадем, это ясно! А вот где нам привести себя в божеский вид? Ведь в таких экстрамодных нарядах по улицам не погуляешь!.."
Лицо у Николая покраснело, и душа его затрепетала. Впервые Нина заговорила с ним тоном, в котором не было и намека на насмешку. Чувствуя сильное волнение, он ответил:
"Я живу через два дома отсюда..."
- Вот и прекрасно! Идем к тебе! - Она взяла его под руку, и они направились к дому Николая. Прохожие ироническими взглядами провожали странную, обильно вымазанную грязью молодую пару.
Когда они вошли в квартиру, Нина в ту же минуту направилась в ванную комнату, и вскоре оттуда послышался шум воды. Николай тем временем умылся на кухне теплой водой, и быстро переоделся в чистую одежду. Он теперь сидел на диване и думал, куда девать испорченные брюки и рубашку. Родители пропадали в очередной археологической экспедиции, а старшая сестра, которая в их отсутствие вела хозяйство, находилась в трехдневной командировке. Сам же стирать белые брюки Николай отважиться не мог.
Из ванной комнаты выглянула Нина. Она была в халате его сестры, надетом на голое тело - ее же вся одежда находилась в стирке.
- Коля! Неси свои брюки, попробую отстирать!
- Не нужно! - Смутился Николай.
- Неси, неси! - Настойчиво сказала Нина. - Не пижонь!
Николай повиновался. Решив напоить Нину кофе, он занялся его приготовлением. Постепенно он успокаивался, сердце его уже не билось в бешеном темпе, чуть не вырываясь из груди, и все более входило в свой обычный ритм.
Нина вышла из ванной спустя час. Она помылась, выглядела раскрасневшейся и очень привлекательной. На ней был все тот же халат. В отличие от Николая, ей переодеваться было не во что. Вся ее одежда сушилась в ванной комнате.
В прихожей раздался звонок. Николай немного замешкался на кухне, и дверь открыла Нина. В квартиру, с радостным выражением на лице и весело помахивая зачетной книжкой, влетел Игорь - товарищ Николая. Он учился с Николаем и Ниной в одной группе. В запале он проскочил комнату с криком:
"Ура! Я сдал!.."
И только здесь опомнился. Увидев Нину с разрумянившимся лицом и, в домашнем халатике, он моментально умолк. От удивления рот его раскрылся, лицо вытянулось, а глаза расширились. По виду он напоминал городничего в немой сцене из гоголевского "Ревизора".
Нина рассмеялась: вид Игоря действительно был смешным. Даже Николай, стоя в дверях кухни и понимая всю двусмысленность ситуации, слегка прыснул в кулак, увидев удивление Игоря. Наконец тот, немного, опомнился и пробормотал:
- Ребята!.. Я кажется не вовремя?..
- Кажется! - Хитро поведя красивыми глазами, усмехнулась Нина. И Игорь, провожаемый ее заливистым смехом, пробкой вылетел за дверь. Николай в смущении все также стоял в дверях кухни и из ступора его вывел свист закипевшего чайника.
Разливая кофе по чашкам, Николай обдумывал, что ему делать в создавшейся ситуации. Это дождливое солнечное утро принесло ему столько событий, что он никак не мог опомниться до конца. В голове его витала только одна, многократно повторяющаяся фраза: "Нина у меня в гостях!.. Нина у меня в гостях!" Но чем закончится для него это ее посещение, он даже не предполагал. Да еще этот нежданный визит Игоря...
Николай не считал Игоря болтуном, да и по классификации Нины тот относился к "уважаемым", но Николай опасался, что такая сногсшибательная новость, как явление неприступной Нины в доме ее "извечного врага", да еще в одном халате, может сорваться с языка даже молчуна Игоря. Николай, представив лица сокурсников после такой новости, вздрагивал от отвращения, кляня себя за то, что явился причиной двусмысленности ситуации. Ведь это он налетел на Нину, в результате чего она оказалась в луже грязи, отчего и выстроилась дальнейшая цепь последующих за этим событий. О том, что и сам эту лужу не миновал, он уже не вспоминал. Он понимал, что теперь о ней могут пойти не оправданные ничем слухи, которые отнюдь не способствуют хорошей репутации институтской "королевы красоты".
С хмурым выражением лица он принес кофе в гостиную, где на диване, поджав под себя красивые точеные ножки, сидела Нина и листала один из журналов мод, которые коллекционировала его сестра. Увидев Николая, Нина приветливо улыбнулась.
- Ты что такой грустный, Коля? - Спросила она. - Или ты не доволен, что я здесь, с тобой?..
- Я-то доволен! Да только вот представлю, что может в институте сейчас наболтать Игорек, и мне становится обидно за тебя. Ведь на тебя могут начать косо смотреть!
- Глупый ты, Колька! Неужели ты так до сих пор и не понял, не понял за все эти три года, что мы вместе учимся, не понял, что я тебя уже давно люблю?.. - Сказала она с грустной улыбкой. - И мне решительно наплевать, кто и что обо мне подумает!..
От такой новости, у Николая подкосились ноги, и он чуть не выронил поднос с кофейником. Чуть дрожащими руками он поставил его на столик и опустился на диван рядом с Ниной. От волнения он не мог вымолвить ни слова, только влюблённым взглядом смотрел на нее и, оцепенев, видел ее искрящиеся глаза, яркие красиво очерченные пухлые губы, улыбающиеся нежной улыбкой.
Наконец, он откашлялся, желая что-то сказать в ответ, но Нина закрыла его рот ладошкой и сказала: "Молчи! Я знаю, что ты от меня уже давно без ума! Я все ждала, когда ты отважишься мне в этом признаться. Но ты оказался таким тюфячком, что мне пришлось это сделать первой, а ведь девушкам этого делать не рекомендуется!.. Иди-ка ты лучше ко мне поближе, и дай я тебя поцелую! А то ты сам на это тоже не отважишься!.." - Она притянула его к себе и приникла своими пьянящими устами к его губам. Дрожа, как осиновый лист, он обнял ее, прижимая к своей груди.
Наутро Николай и Нина пришли в институт вместе. Оживленно беседуя, они шли по коридору рядом, взявшись за руки, и встречные расступались перед ними, изумленно провожая их глазами. Это было поистине сенсацией. Как сказал А.С.Пушкин:
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
А когда они вошли в аудиторию, где проводилась очередная консультация для их группы, то в ней в ту же минуту наступила такая странная тишина, что казалась, сейчас должна разразиться буря. Ничего, не замечая, они прошли и уселись за один из первых столов. От изумления всю группу словно охватил столбняк. Николай и Нина - вместе! Такое одногруппникам явилось полнейшей неожиданностью. Игорь, по-видимому, оказался порядочным человеком, вопреки ожиданиям Николая. Никто не знал, что Нина ночевала у Николая. Изо всей группы, только он встретил их как обычно, только вид у него был немного грустный.
А весь бывший "шлейф" Нины, состоявший из десятка парней, только теперь переменился в лице, побледнев от расстройства и негодования. Они поняли, что из категории тех, которых Нина "замечала", перешли в ту, которая для нее не существовала совсем.
ГЛАВА 8
На шестой день после похорон проводника, характер растительности сельвы несколько изменился. Несмотря на обильную влажность и мокроту под ногами, не сильно отличающуюся от болота, начали появляться прогалины, указывающие на присутствие редколесья, показывающие, что жирная почва начала уступать свои позиции каменистому грунту, сквозь который буйная зелень пробивалась не так рьяно, как ранее. И вот, наконец, они выбрались на относительно свободное пространство. Зелень присутствовала и здесь, но преобладала уже ее травянистая составляющая. Густая трава устилала обширную ровную площадь, но угадывалось, что к ней когда-то приложили усилия руки людей. Угадывались каменные плиты из стыков, которых, как раз и разрослась трава, покрывая зеленым ковром их поверхность.
Сверху, например, с вертолета, эту площадь выделить среди остального массива переплетенных ветвей сельвы, и заметить было почти невозможно. Оттого, что кое-где плиты были когда-то расколоты, давая волю растительности, отчего растительный мир в полной мере использовал свои возможности, без излишней скромности. В таких местах гордо высились увитые лианами стволы деревьев "диви-диви", с кроной неправильной формы из перистых листьев, чем придавали общему пейзажу налет дикости. Попадались и имбабуа - трубочные вечнозеленые деревья. Кое-где гордо высились араукарии. Именно благодаря этим деревьям древнее поселение инков до настоящего времени не было обнаружено. И если бы не умение Русо читать "кипу", компания "археологов" сюда вряд ли когда-нибудь добралась бы. И если бы не ориентиры, почерпнутые Русо-Петром из узелков того же кипу, в относительно буйной зелени на древней площади древнего поселения индейцев, возможно исконно принадлежащих доинкской Тиауанако-культуре, нужное строение обнаружить было бы весьма затруднительно. Искомое строение скорее напоминало собой навершие храма-пирамиды, и представляло собой невысокое, сложенное из каменных плит и блоков сооружение, с массивными, квадратного сечения колоннами, с узкими проходами между ними. И напоминало собою обычно венчающие гигантские пирамиды культовые помещения. До тех пор, пока не были прорублены проходы, в густых переплетениях растительности, оно напоминало скорее холм, покрытый гигантской шапкой растительного покрова.
Внутреннее помещение состояло из одного, не очень обширного зала, и хотя подразумевалось его культовое назначение, признаков чего-то имевшего назначение алтаря, здесь не имелось. И, несмотря на то, что внутренние стены были испещрены удивительно симметричными значками чего-то напоминающего клиновую письменность, из-за древности, с первого взгляда совершенно нечитаемой, ничто не говорило, что здание это когда-то могло быть храмом. Из того, что им было известно из истории древнего народа, именно строительство храмов доминировало в древней архитектуре. Хотя, возможно это строение было в какой-то мере исключением из общего правила, а возможно из глубин веков до настоящего времени не дошло никаких других сведений.
В свете чадящего факела, трудно было различить, что собой представляют знаки на стенах: сапотекское иероглифическое письмо - расположенные на стенах ровными рядами и столбцами, казавшиеся причудливым орнаментом либо древние письмена тиауанако?..
Что им предстояло делать дальше - было большой загадкой. А для разгадки, возможно, нужно было прочесть все эти знаки, а возможно тайна скрывалась на полу или под ним, под толстым слоем вековых наслоений гумуса.
Полы помещения, предположительно каменные, как и его стены были покрыты толстым вековым, а возможно и тысячелетним слоем гнилой, закаменевшей от времени листвы. Что сомнительно - кипу было достаточно поздним изобретением инкской письменности. А местами эта листва превратилась в отвратительное чавкающее месиво, скорее напоминающее болотную трясину, безусловно насыщенную мерзкими ползающими и ядовитыми гадами, даже продуктивнее, чем весьма влажное покрытие грунта на остальных лесных участках сельвы. И ступать на этот, казавшийся ненадежным толстый ковер, таящий в себе несметные полчища разнообразной мелкой и относительно крупной живности, представители которой могли быть смертельно ядовитыми, никому не хотелось. Никто не хотел повторять судьбы проводника-индейца кечуа.
Но согласно сведениям, "вплетенным" в кипу, необходимо было пробраться именно на середину зала. Но на этом сведения в послании древних инков обрывались. Имелся ещё один обрывок шнура бесцветный, не раскрашенный, а если и раскрашенный, то темным цветом. Узлы на нём были разных размеров и он, как понимал Пётр, должен являться "проводником" по какому-то лабиринту. Здесь, сверху лабиринтов не наблюдалось, и можно было только догадываться, что лабиринт где-то внизу. А если внизу, то вход в него где? Скорее всего, где-то в центре зала. Оставалось только надеяться, что само кипу не было местью древнего народа и ключом к месту-ловушке, в котором добравшиеся до него "гринго" должны были получить по заслугам за уничтожение древней цивилизации. Оставалось надеяться также на то, что оказавшись в нужном месте, в голове возникнут какие-либо подсказки.
А для этого казалась неизбежной грубая и неприятная работа по расчистке пола сооружения от, на первый взгляд, не менее метрового слоя мерзкой субстанции. Работа, стоящая в одном ряду с эпическим подвигом Геракла по расчистке "Авгиевых конюшен". Перелопатить около сорока кубических метров жидковатой слизи. При этом надо было учитывать, что саперная лопатка весьма невеликих размеров имелась только одна, и находилась она у никарагуанского Петра-Русо. Однако именно он отыскал некий выход из сложившегося положения, решив для начала, прокопать дренажную канаву, между плитами, чтобы насколько будет возможно, выпустить из помещения излишнюю жидкость. К руинам древнего храма группа добралась уже почти под вечер, и по этой простой причине начало каких-либо действий пришлось отложить до утра.
Только здесь, почти достигнув цели многодневного изнурительного похода, все осознали, до какой степени накопилась усталость не только в их телах, но в головах.
По совету Русо временный лагерь расположили в тени деревьев. Здесь на относительно твёрдом грунте сухого топлива для костра в виде сучьев, можно было насобирать больше, чем в дебрях сельвы и потому весёлый огонь скоро хотя бы немного разрядил сложившуюся обстановку. Психологическое состояние всей компании было сложным. Своеобразная смесь эйфории от достижения, хотя ещё и промежуточной цели, с накопившейся усталостью, да и что лукавить, с неизвестностью в будущем создавала такой коктейль, действие которого было непредсказуемым. Ибо совсем не было ясности в том, удастся ли пробиться к вожделенному кладу, и если да, то каких усилий для этого от них потребует судьба.
Разговаривать никому не хотелось. В молчании они смотрели на живое пламя костра, способное, как говорят психологи, восстанавливать чистоту помыслов. Спать хотелось всем без исключения, и в то же время никто не мог смежить глаз. У каждого в голове блуждали свои мысли.
Долорес как всегда мечтала о своей научной карьере, представляла, как она в университете докладывает о своих исторических открытиях, материал для которых она найдёт именно здесь, в ранее неизвестных постройках древних людей.... И ещё ей мечталось о личном счастье, которое возможно было совсем рядом.... С этими мыслями она незаметно для себя погрузилась в сон.
Хиггинсу вначале тоже не спалось, он вспоминал, как впервые услышал о сокровищах в сельве от индейца, который, как теперь выяснилось, имел в наследстве эти странные верёвочки. В то время Хиггинс о "верёвочках" не имел представления, думая, что индеец сам знает путь. А если тот и утверждал, что сможет с их помощью довести его до затерянного в дебрях сельвы городу, который никому известен не был..., то из перевода приятеля Хиггинс этого не услышал. А если и услышал, то не понял, какую роль играют эти "кипу", попросту пропустил эти сведения мимо своих ушей.
На эту авантюру абориген решился оттого, что его многочисленная семья начинала погибать от голода. То, что ему подвернулся именно Хиггинс - было счастливой случайностью. Для Хиггинса? Или для индейца? Ответов на эти вопросы пока не существовало. Семья индейца получила определённую денежную сумму, в то время как теперь сам индеец превратился в корм для земляных червей. А может и еще, какой живности, сельвы. Здесь её хватает, и никогда не знаешь, что от этой живности ожидать.
Индеец по-английски почти совсем не разговаривал - всю беседу с грехом пополам переводил не совсем близкий приятель Хиггинса - большой любитель выпивки. Переводил он практически уже в невменяемом состоянии, но Хиггинс, всё же, заподозрил, что тот близко для себя принял этот диалог, и уже в ту же ночь, постарался избавиться от нового носителя "запретных" знаний. Никто ведь не виноват, что дружок в пьяном виде утонул в неглубоком ручье, окунувшись в него головой. Наверное, попить хотел. Ну, вот и напился. В напарники он всё равно не годился - за душой у него и гроша не было, оставалось всего пару долларов на выпивку. А для задумываемой экспедиции нужны были деньги, и не такие уж малые. А зачем в напарниках нужна личность, не способная стать спонсором?
Пришлось Хиггинсу попотеть, подыскивая денежных напарников. Первым попался Хоук. Не всегда журналистов приглашали в такие походы. А Хоук в то время представлялся журналистом. Это теперь Хиггинс начал в этом сомневаться.... А тогда... к его удивлению Хоук "клюнул" и даже привел с собой Долорес, как специалистку по древним культурам.... Ну хотя бы такую специалистку - при её молодости большой квалификации от неё ожидать не приходилось. Но Хоук платил за неё и она к тому же, могла хоть как-то объясняться с проводником...
А вот этот Русо... Он пришёл к нему сам. Всё же "пьяный приятель" успел проговориться.... Надо было его чуть раньше... водичкой напоить!
А Джованни, похоже, было всё равно куда идти. По каким-то причинам он поссорился со своим семейством и теперь искал способ выплеснуть негативную энергию - побродить по джунглям, как он называл сельву.... Познакомился с ним Русо. Что он рассмотрел в этом макароннике, кроме тех денег, что тот внёс в дело? Причём и близкими приятелями они даже не были. Ещё один случайный участник. Последний...
Хиггинс уснул. Несмотря на не очень радужное настроение, снились ему золотые монеты. К чему это? Сон в руку?
Джованни тоже уснул не сразу. Не сказать, что он сильно переживал о том, что оказался в этой компании. Бедняком он не был, просто хотел испытать себя. Может ли он пройти испытания в "джунглях", если был продуктом только городской жизни. Ссора с отцом была какой-то случайной, и в какой-то мере роковой. Он с детства, следуя культурным традициям семьи, всегда почитал отца. Просто Джованни захотелось участвовать в одной из "торговых" операций отцовской "фирмы". Но к этому "делу" отец его не подпустил, мотивируя недостаточной квалификацией и опытом Джованни. Джованни вспылил и отправился в "свободный поиск", который и привёл его в группу этих странных людей. Таких разных, очень отличающихся друг от друга людей, в силу обстоятельств оказавшихся участниками одного предприятия. Русо и Долорес вызывали у него симпатию, но и только лишь. Самым опасным он считал Хоука, и, похоже, небезосновательно. А вот к Хиггинсу он всерьёз не относился.... Считал, что справится с ним в два счёта.
Он понимал, что монолитной группой их отряд никогда не станет. Джованни даже был уверен, что, в конце концов, эта экспедиция кончится кровавой склокой. Но отступать он не привык, а оружием и рукопашным боем, как он считал, владел на вполне приемлемом уровне. И всё же перед тем как погрузиться в сон, вспоминал он всё же свою дружную итальянскую семью...
А вот Хоук уснул мгновенно и снов не видел. Наверное, у него были самые крепкие нервы из всех людей, к общению с которыми свела его судьба в этой авантюре.
Петр Калинников не спал всего лишь по той простой причине, что сам решился бодрствовать первую половину ночи. И его думы, не мешая выполнению взятых на себя обязанностей стража, парили вдали от этого места.
Вспоминался жизненный путь учёба в Оксфорде, где освоил литературный английский язык. В Испании, где он был, хотя и непродолжительное время проходил обучение в Военном училище. На родине как всегда, наряду с хозяйственными заботами каждый мужчина, если собирался обеспечивать нормальную жизнь семьи должен был быть воином.... Тем более, и изначально его семья была семьёй военных.
На следующий день все поднялись неохотно. В разбитых мышцах чувствовалась усталость, накопившаяся от пройденного пути. Но расслабляться ещё возможности не было. В конце концов, пришли они сюда не для отдыха.
Наставал момент рутинной работы, знакомой каждому археологу. На этом поприще непререкаемым авторитетом среди разношерстой компании обладала, конечно же, Долорес. Но остальные археологами не были и не собирались ими становиться. Они жаждали золота, и совсем не в том виде, который интересовал Долорес. Да, статуэтки, да, кольца, если они и найдутся, то художественная ценность найденных предметов их не интересовала.
Работали все только с разной степенью усердия. Мафиози ковырял лопатой с такой видимой неохотой, что было трудно поверить в то, что череда его предков была народом, бесспорно, трудолюбивым. Еще бы, дорогами, проложенными для легионов Римской Империи, их поздние потомки пользуются до настоящего времени. Но было заметно, что такая грубая работа ему явно непривычна, возможно, он с большей сноровкой мог поиграть ножичком для того, чтобы перехватить кому-нибудь горло, или проткнуть им печень. Возможно, также, что он виртуозно мог пользоваться "гарротой", не говоря уж об огнестрельном, да еще и автоматическом оружии, но вот лопатой?.. Этим прозаичным инструментом да еще для более прозаичной работы ковыряния в земле, качественно пользоваться у него не получалось. Но упорства у него хватало, и, несмотря на своё нежелание, свою норму он выполнял, причем безропотно, ну так с мелкими недоделками.
Хоук копал свой отрезок с равнодушным видом, с педантичностью, свойственной скорее германцу, чем англосаксу штатовского розлива. И это говорило лишь о том, что такая работа, то есть привычка орудовать именно саперной лопаткой, была ему вполне привычна, что одновременно прозрачно намекало на его воинское прошлое.