Аннотация: ... В общем и целом я присоединяюсь к этому комментарию, но хотелось бы несколько более глубоко вникнуть в Суть Духовного Движителя, двигавшего В. Катасоновым при написании этой книги.
Мой комментарий к книге В. Катасонова : 'Иерусалимский храм как финансовый центр'.
Совершенно не ясно что такого нового и неизвестного хотел открыть автор читателю. История развития человечества в любой ее форме и временном отрезке есть история войн и вражды народов, формы и виды которых многообразны и далеко не всегда бесспорны. Преподносить в негативном ключе историю евреев мало того, что некультурно, так еще и исторически не правильно. Односторонний анализ событий с использованием одних и тех же в основном антисемитских источников не делает автору чести.
В общем и целом я присоединяюсь к этому комментарию, но хотелось бы несколько более глубоко вникнуть в Суть Духовного Движителя, двигавшего В. Катасоновым при написании этой книги. Прежде, чем её анализировать, необходимо отдать себе отчёт в том, что В. Катасонов (по его собственному признанию) "воцерквлённый", то есть адепт христианства. То есть, он - фанатик веры в Иисуса, как "божьего посланника", или ещё одного "бога" наряду с БОГом, а также верит в существование Сраного, в жопу Ёпаного "бога" сатаны ! А также Бесчисленные сказки из Ветхого и Нового заветов он воспринимает на полном серьёзе ! То есть, в конечном счёте, он, как и все другие христиане, Идолопоклонник !
С одной стороны он утверждает, что Иерусалимский храм - родоначальник "ростовщичества" (читаем между строк : "жыды во всём виноваты"), а с другой стороны он же признаёт (цитирую) :
" О 'древнем' (или 'раннем') капитализме писали немецкие историки, экономисты и социологи М. Вебер, Т. Моммзен, К. Каутский, Э. Мейер, В. Зомбарт, итальянский юрист и экономист Джузеппе Сальвиоли, наш отечественный историк М.И. Ростовцев, английский историк Арнольд Тойнби и многие другие. Большинство из них связывают 'ранний' капитализм с античным обществом - Древней Грецией и Древним Римом. Считается, что своего пика 'ранний капитализм' достиг в Древнем Риме в период поздней республики и в начале императорского периода (начало I в. до н. э. - конец I в. н. э.). В то время там существовали громадные латифундии, на которых использовался труд рабов и которые производили товарную продукцию (модель так называемого 'классического рабства'). А в Риме пышным цветом расцвело ростовщичество, 'вечный город' стал также центром международной торговли.
Но факты говорят, что капитализм появился еще раньше. Зачатки примитивного капитализма (протокапитализма) существовали в Древней Ассирии, Древнем Вавилоне, у финикийцев. На границе второго и третьего тысячелетий до нашей эры в Ассирии возник город Ашшур, который представлял собой, как утверждают некоторые историки, первую торговую факторию (по крайней мере, упоминаемую в дошедших до нас документах). Город находился на пересечении важных торговых путей из Месопотамии в Сирию и Иран. В городе правила имущественная олигархия богатых купцов. Подобно крупной фирме, торговцы Ашшура учредили еще множество филиалов - дочерних факторий-поселений на пространствах от Месопотамии до Малой Азии и контролировали их. Ашшуром управляла элита, состоящая из представителей жречества и богатых торговцев - торгово-жреческая олигархия. Позднее Ассирийское царство с его 'островками капитализма' пришло к закату, и его сменило Вавилонское царство[21].
На тот момент, когда Навуходоносор покорил Иудею, Вавилонское царство было тем местом на земле, где капитализм достиг наиболее высокого уровня развития. Как пишет английский исследователь древней истории Джеймс Веллард, '...к 1800 г. до н. э... доминирующим фактором в развитии экономики (Вавилонского царства. - В.К.) стал частный капитал. "
В целом следует признать, что цель В. Катасонова - под брендом "объективного анализа" сравнительно тонкое разжигание юдофобии !
Большую часть людей можно разделить на два класса: на поверхностных мыслителей, не достигающих истины, и на мыслителей отвлеченных, идущих дальше ее. Последние встречаются несравненно реже и, надо прибавить, гораздо более полезны и драгоценны, чем первые. Они, по крайней мере, внушают мысли и поднимают вопросы, решение которых им самим, может быть, не по силам, но которые в руках людей, обладающих более правильными приемами рассуждения, могут привести к прекрасным открытиям. То, что высказывают эти мыслители, по крайней мере не банально, и если требуется известное усилие, чтобы понять их, то труд читателя вознаграждается уже самой новизной их идей. Автор, рассуждения которого ничем не отличаются от того, что можно услышать в любом кафе, конечно не заслуживает большого внимания.
Мыслящие поверхностно любят называть даже тех людей, чье суждение основательно, "отвлеченными' мыслителями, метафизиками, людьми утонченной мысли; они никогда не признают справедливости в том, что превосходит их слабое понимание. Правда, есть случаи, где непомерная утонченность мысли создает сильное предубеждение против ее правильности, и где следует доверять только тому, что естественно и непринужденно. Когда человек размышляет о том, как ему следует поступить в том или другом частном случае, когда он составляет какой-нибудь проект относительно политики, торговли, экономии или известного житейского дела, он никогда не должен доводить свои соображения до излишней тонкости или связывать с ними слишком длинный ряд последствий. Непременно случится что-нибудь такое, что расстроит его план и приведет к иному результату, чем он ожидал. Но когда мы мыслим об общих предметах, - тогда можно с уверенностью сказать, что наши соображения, поскольку они правильны, не могут быть слишком утонченны, и что разница между обыкновенным человеком и гением зависит, главным образом, от большей или меньшей глубины принципов, на которые они опираются. Общие рассуждения кажутся сильными только вследствие своей общности; большая часть людей не в силах различить среди массы частностей ту общую черту, относительно которой они все согласны, или выделить ее в чистом и беспримесном виде из других, побочных обстоятельств. Каждое их суждение и каждый вывод носит частный характер. Их взор не в состоянии проникнуть до тех универсальных положений, которые охватывают неизмеримое количество индивидуумов и в одной теореме содержат целую науку. Их зрение ослабевает к этой далекой перспективе, и следствия, вытекающие из этих теорем, даже будучи выражены в ясной форме, кажутся им запутанными и неясными. Но как бы запутаны они ни казались, несомненно, что общие принципы, раз они верны и основательны, всегда должны одерживать верх в общем ходе явлений, хотя бы в частных случаях они оказывались несостоятельными; поэтому главная задача философов состоит в изучении общего хода явлений. Прибавлю, что то же самое является главной задачей и для государственных людей, особенно в области внутренней политики, где общественное благо, к которому они стремятся или должны стремиться, зависит от совместного действия многих причин, а не от счастья, случайностей или капризов немногих лиц, как по внешней политике. Такова разница между частным соображением и общим размышлением, и вот почему утонченность и искусственность более пригодны для последнего, чем для первого.
Я считал необходимым предпослать это введение следующим далее очеркам о торговле, деньгах, проценте, торговом балансе и т. д., потому что читатель, может быть, встретит в них несколько не совсем обычных принципов, которые могут показаться ему слишком искусственными и утонченными для таких простых предметов. Если они ложны, пусть он отвергнет их, но пусть не считает их заранее неправильными только потому, что они необычны и новы.
Могущество государства и благосостояния подданных, - как ни мало зависят они друг от друга в известных отношениях, - с точки зрения торговли обыкновенно считаются нераздельными; как частный человек, благодаря могуществу государства, приобретает большую обеспеченность в обладании своей торговлей и богатствами, так и государство становится более могущественным соразмерно с обогащением частных лиц и расширением их торговли. Это правило в общем верно; однако мне кажется, что оно допускает исключения и что мы часто принимаем его в слишком безусловной форме и даем ему слишком широкие границы. При известных обстоятельства торговля, богатство и роскошь отдельных лиц не только не увеличивают силу государства, но приводят к уменьшению его армии и к ослаблению его престижа между соседними нациями. Человек - существо чрезвычайно непостоянное, подчиняющееся множеству разнообразных мнений, принципов и правил поведения. То, что верно при одном способе мышления, может оказаться ложным, когда человек усвоит противоположные нравы и мировоззрения.
В каждом государстве народ можно разделить на земледельцев и мастеровых. Первые занимаются обработкой земли: вторые выделывают из материалов, доставляемых первыми, все товары, необходимые для поддержки или украшения человеческой жизни. Лишь только люди покидают дикий образ жизни, в котором они поддерживают свое существование, главным образом, продуктами охоты и рыболовства, - они неизбежно должны разделиться на эти два класса, хотя в начале земледельческий труд занимает наибольшую часть общества. Благодаря времени и опыту этот труд настолько совершенствуется, что земля становится способной прокармливать гораздо большее число людей, чем число хлебовщиков, непосредственно занятых ее обработкой, или чем число промышленных рабочих, доставляющих им наиболее необходимые товары.
Если эти лишние руки сами собою применяются к более изысканным производствам, вызываемым обыкновенно производствами роскоши, то они увеличивают благосостояние государства, давая возможность многим гражданам доставлять себе такие удовольствия, каких они иначе не знали бы. Но нельзя ли употребить эти лишние руки на что-нибудь другое? Разве государь не может потребовать их для себя и дать им работу во флоте и в армии, чтобы раздвинуть границы государства и распространить его влияние между отдаленными народами? Несомненно, что чем меньше желаний и потребностей у землевладельцев и хлебопашцев, тем меньше им нужно рабочих рук, и следовательно излишек земледельческих продуктов, вместо того, чтобы обогащать купцов и ремесленников, может служить для содержания гораздо более значительного флота и армии, чем когда требуется большое число промыслов для удовлетворения роскоши частных лиц. Здесь могущество государства и благосостояние подданных оказываются как бы в оппозиции. Государство тогда достигает наибольшего могущества, когда все лишние руки находятся в его распоряжении; между тем удобства и комфорт частных лиц требуют, чтобы эти руки служили удовлетворению их нужд. Следовательно, государство может быть удовлетворено только в ущерб частным лицам, и наоборот. Как честолюбие государя ограничивает роскошь частных лиц, так роскошь частных лиц уменьшает могущество государя и сдерживает его честолюбие.
Это рассуждение - не простая химера; оно основано на истории и опыте. Спартанская республика была несомненно гораздо более могущественна, чем всякое современное государство, обладающее таким же количеством населения: этим превосходством она была всецело обязана отсутствию торговли и роскоши. Илоты были земледельцами, спартиаты - солдатами или господами. Очевидно, что труд илотов не мог бы содержать такого большого числа спартиатов, если бы последние вели удобный и изнеженный образ жизни и давали работу большому числу торговых и промышленных предприятий. То же самое можно заметить и в истории Рима. И вообще, во всей древней истории замечательно то, что самые маленькие республики создали и содержали более значительные армии, чем в настоящее время могут содержать государства с втрое большим количеством народонаселения. Считают, что во всех государствах Европы отношение количества солдат к населению не превышает одного процента. А между тем мы читаем, что один город Рим со своей крошечной территорией в первые времена республики выставил против латинов и содержал десять легионов. Афины, все владения которых едва ли занимали больше пространства, чем Йоркшир, отправили в Сицилию экспедицию почти в сорок тысяч человек. Дионисий Старший содержал, по преданию, постоянную армию из ста тысяч пехотинцев и десяти тысяч всадников, да сверх того значительный флот в четыреста кораблей; между тем его владения ограничивались городом Сиракузами, приблизительно третьей частью Сицилии и несколькими портами и крепостями по берегам Италии и Иллирии. Правда, во время войны древние армии жили большей частью грабежом; но разве враг не грабил в свою очередь? А это был наиболее разорительный способ взимания налогов, какой только можно придумать. Итак, единственная вероятная причина превосходства древних государств над современными в смысле могущества есть отсутствие в первых торговли и роскоши. Труд земледельцев содержал небольшое число рабочих, следовательно он мог прокормить большее количество солдат. Ливий говорит, что в его время Рим только с большими усилиями мог бы выставить такую крупную армию, какие он в первое время своего существования высылал против галлов и латинян. Солдат, которые во времена Камилла боролись за свободу и господство, в царствование Августа заменили музыканты, художники, повара, актеры и портные; и если бы земля обрабатывалась одинаково хорошо в обе эпохи, то она, очевидно, могла бы содержать такое же количество солдат, сколько содержала людей, занятых этими профессиями. Эти профессии в последний период ничего не прибавили к предметам безусловно необходимым для жизни, сравнительно с первым.
Здесь естественно спросить себя, не могут ли государи вернуться к принципам древней политики и заботиться в этом отношении больше о своей собственной выгоде, чем о благосостоянии своих родных? Я отвечу, что это кажется мне почти невозможным, потому что древняя политика была насильственная и противоречила естественному и обычному ходу вещей. Известно, какими своеобразными законами управлялась Спрата; известно, что все те, кто изучал проявления человеческой природы в других странах и в другие времена, справедливо смотрели на эту республику, как на чудо. Если бы свидетельство истории было менее положительно и твердо, такой образ правления казался бы нам чистой выдумкой или философской фантазией, совершенно неосуществимой на практике. Хотя римская республика и другие древние государства были основаны на несколько более естественных принципах, тем не менее нужно было необычайное стечение обстоятельств, чтобы они могли взять на себя такое тяжелое бремя. Эти государства были свободны, их территория была мала; то была эпоха беспрерывных войн, и все их соседи никогда не слагали с себя оружия. Свобода естественно создает пламенный патриотизм, в особенности в небольших государствах, и этот патриотизм, этот amor patriae, должен усиливаться в такую эпоху, когда государство живет в постоянной тревоге и граждане принуждены для его защиты ежеминутно подвергать себя величайшим опасностям. Ряд беспрерывных войн делает из каждого гражданина солдата; он в свой черед вступает в войско, и во время своей службы почти всецело содержит себя сам. Эта служба без сомнения равна тяжелому налогу, но такой налог не обременителен для народа, который предан оружию, который сражается более ради славы и мести, чем для платы, и также мало знаком с удовольствиями, как с барышом и трудолюбием. Я не говорю уже о большом равенстве имуществ, какое господствовало в древних республиках, где каждое поле, принадлежавшее отдельному собственнику, могло прокормить целую семью, где, следовательно, количество граждан могло быть очень велико даже при отсутствии торговли и промышленности.
Однако, хотя у свободного и очень воинственного народа отсутствие торговли и промышленности может иногда иметь своим единственным последствием увеличение могущества государства, - при обыкновенном течении человеческих дел оно приводит к противоположному результату. Государь должен брать людей, каковы они есть, и не может стремиться к насильственному преобразованию их принципов и приемов мышления. Нужен длинный период времени, нужны известные обстоятельства и события, чтобы произвести эти великие революции, так глубоко изменяющие характер человеческой деятельности. Мало того: чем менее естественны те принципы, на которые опирается данное общество, тем труднее будет законодателю повысить культурный уровень этого общества. Он будет поступать наиболее целесообразно, если, подчинившись господствующей склонности общества, станет производить все те улучшения, которые оно способно принять. А при естественном ходе вещей промышленность, искусства и торговля увеличивают как могущество государя, так и благосостояние подданных, и политика, которая усиливает государство, обездоливая частных лиц, есть политика насилия. Несколько новых соображений, выясняющих последствия лени и невежества, лучше всего могут доказать это.
В стране, где нет ни мануфактур, ни механических производств, большая часть людей естественно должна заниматься земледелием, и если их ловкость и трудолюбие увеличиваются, то их труд должен давать значительный излишек сверх того, что необходимо для их собственного пропитания. Ясно, что у них нет никакого искушения увеличивать свое трудолюбие и ловкость, потому что они не имеют возможности обменивать свой излишек на предметы, способные доставлять им удовольствия или удовлетворять их тщеславие. Тогда ими естественно овладевает беспечность; большая часть земли остается невозделанной, а то, что обработано, вследствие лени и нерадивости земледельцев далеко не дает максимума своих продуктов. Если вдруг явится необходимость привлечь большое число лиц на службу государства, то труд народа не даст такого излишка, какой будет необходим для пропитания этих лиц. Земледелец не может сразу увеличить свое прилежание и свою ловкость. Необработанные поля могут быть возделаны не ранее, как по истечении нескольких лет. В продолжение этого времени армия должна или делать насильственные и неожиданные захваты, или разбежаться вследствие недостатка в съестных припасах. От такого народа нельзя ожидать ни правильной атаки, ни правильной защиты: его солдаты так же невежественны и неискусны, как его крестьяне и ремесленники.
Все на свете приобретается посредством труда, и наши желания суть единственная причина труда. Когда нация имеет излишек в мануфактурах и механических искусствах, то и землевладельцы, и фермеры изучают наследие, как науку, и удваивают свое трудолюбие и внимание. Излишек, получающийся от их труда, не пропадает; он выменивается на те мануфактурные продукты, которых тогда начинает требовать роскошь жизни. Таким образом, земля доставляет гораздо большее количество предметов, необходимых для жизни, чем сколько нужно для удовлетворения потребностей самих земледельцев. В мирное время этот излишек идет на содержание мануфактуристов и тех, кто занимается совбодными искусствами. Но государство легко может обратить известное число этих промышленных рабочих в солдат и употребить на их содержание тот излишек, который получается от труда фермеров. Такой порядок мы и наблюдаем во всех цивилизованных государствах. Что происходит, когда государь набирает армию? Он налагает новую подать; эта подать принуждает население отказаться от всего, что не безусловно необходимо для существования. Те рабочие, которые были заняты производством менее необходимых товаров, должны или вступать в войско, или обращаться к земледелию; в последнем случае они заставляют известное число земледельцев за недостатком работы сделаться солдатами. И рассматривая вопрос с отвлеченной точки зрения, приходится сказать, что промышленные рабочие увеличивают могущество государства лишь постольку, поскольку они накопляют известное количество труда, притом такого труда, которым государство может воспользоваться, никого не лишая предметов первой необходимости. Следовательно, чем значительнее излишек труда сверх того, что безусловно необходимо для существования, тем могущественнее государство, потому что лица, занятые этим трудом, легко могут быть привлечены на общественную службу. Государство, лишенное мануфактур, может содержать в себе такое же количество рабочих рук, но количество и характер производимого в нем труда будут иные; в этом случае весь труд будет обращен на производство предметов первой необходимости, которое совершенно или почти не допускает сокращения.
Таким образом могущество государя и благосостояние общества, с точки зрения торговли и мануфактуры, в общих чертах солидарны. Обязывать земледельца истощать свои силы с целью извлечь из земли больше, чем необходимо для его семьи и для него самого, это - насильственная и в большинстве случаев неисполнимая система. Дайте ему продукты мануфактуры, и он сам начнет работать более. Тогда вам легко будет взять у него часть его излишней работы и употребить ее на нужды государства, не вознаграждая его обычной платой. Вследствие привычки к усиленному труду, это покажется ему менее обременительным, чем если бы вы без всякого вознаграждения принудили его внезапно увеличить количество работы. То же самое можно сказать и об остальных членах государства. Чем значительнее капитал труда во всех его видах, тем значительнее та часть его, которую можно вычесть из общей суммы, не произведя этим чувствительной перемены.
Общественный хлебный магазин, суконный и оружейный склад - вот в чем состоит действительное богатство и сила государства. Торговля и промышленность представляют в сущности ничто иное, как капитал труда, который в мирное время служит для удовлетворения нужд и желаний отдельных лиц, а в минуту государственной нужды могут быть частью употреблен на общественные нужды. Если бы мы могли превратить каждый город в укрепленный лагерь и в каждую грудь вдохнуть столько воинственности и патриотизма, чтобы каждый гражданин был готов перенести ради государства самые суровые лишения, - одни эти чувства и теперь, как в древние времена, в достаточной степени поощряли бы трудолюбие и поддерживали бы общество. Тогда было бы выгодно изгнать, как в лагере, роскошь и изнеженность жизни, и путем ограничений в пище и одежде достигнуть того, чтобы съестных припасов и провианта хватало на более продолжительное время, чем если бы армию без пользы обременяло большое число наемщиков. Но так как эти принципы слишком идут вразрез с частной выгодой и так как их слишком трудно поддерживать, то деятельность людей приходится направлять при помощи других страстей, - приходится воодушевлять их духом алчности и стяжания, роскоши и довольства. В этом случае лагерь наполнен множеством ненужных людей, но за то и припасы стекаются в него в пропорционально большем количестве. Следовательно, в целом соразмерность постоянно соблюдена, и так как естественные склонности человеческого духа получают более полное удовлетворение, то как отдельные лица, так и государство находят выгодным для себя придерживаться этих принципов.
Тот же метод рассуждения даст нам возможность доказать выгодность внешней торговли в смысле увеличения могущества государства, а равно и богатств и благосостояния подданных. Она умножает капитал народного труда, и государь может известную часть этого капитала, какую сочтет нужной, употребить на потребности государства. При помощи ввоза внешняя торговля доставляет материалы для новых мануфактур, а при помощи вывоза питает производство известных товаров, которые не могут быть целиком употреблены внутри страны. Одним словом, страна с развитым ввозом и вывозом должна обладать большим количеством промыслов - притом направленных на изготовление предметов роскоши и изящества, - чем государства, которое довольствуется своими туземными продуктами; следовательно, первое могущественнее и, вместе с тем, богаче и счастливее второго. Отдельные лица испытывают благодетельные последствия этого торгового оборота, насколько он дает им возможность удовлетворять свои наклонности и желания. Государство также получает от него выгоду, потому что в стране накопляется больший капитал труда, который в случае надобности может быть употреблен на общественные нужды, другими словами потому, что в стране находится большее количество рабочих рук, которые можно перевести от их занятий на службу государства, никого не лишая при этом ни первых предметов необходимости, ни даже главных удовольствий жизни.
Если мы обратимся к истории, то увидим, что у большей части народов внешняя торговля предшествовала всякому улучшению туземных производств и создавала роскошь. Мы более склонны пользоваться иностранными товарами, которые тотчас могут быть употреблены в дело и совершенно новы для нас, чем делать улучшения в туземных производства, что всегда требует продолжительного времени и никогда не возбуждает интереса новизны. Точно также очень выгодно - все то, что излишне для страны и не имеет в ней ценности, вывозить в чужие страны, почва или климат которых не благоприятствуют этого рода производству. Таким образом, люди знакомятся с удовольствиями роскоши и выгодами торговли, а утонченность вкуса и трудолюбие, будучи раз пробуждены, уже беспрестанно поощряют их к новым усовершенствованиям во всех отраслях внутренней и внешней торговли. И это есть, быть может, главная выгода, какую доставляет торговля с иностранцами. Она пробуждает людей от лени и, доставляя наиболее состоятельной и жизнерадостной части населения предметы роскоши, о которых люди раньше никогда не думали, вызывает в них стремление к более утонченному образу жизни, чем какой вели их предки. В то же время те немногие купцы, которые владеют тайной ввоза и вывоза, получают значительные барыши, и делаясь по богатству соперниками древней знати, заставляют других отважных людей в свою очередь вступать в соперничество с ними в области торговли. Благодаря подражанию, это искусство быстро распространяется, между тем как национальные мануфактуры стараются сравняться в своих улучшениях с иностранными и довести всякий туземный продукт до наивысшей степени совершенства, какая возможна. В их искусных руках сталь и железо становятся равны золоту и рубинам Индии.
Когда деятельность общества дошла до такого развития, нация может потерять даже значительную часть своей внешней торговли, и все-таки она останется великой и могущественной нацией. Если иностранцы перестали покупать один из наших товаров, мы должны перестать затрачивать на него свой труд. Те же руки сами собой обратятся к улучшениям в какой-нибудь другой области производства, продуктов которой, может быть, недостает нам самим. Они всегда будут находить материал для обработки, пока каждый богатый человек в стране не будет владеть таким большим количеством туземных продуктов и притом столь совершенных, как он желал бы, - а этого, наверное, никогда не случится.
Надеюсь, что не сочтут излишним отступлением, если я замечу, что насколько выгодна многочисленность механических искусств, настолько же важно, чтобы продукты этих искусств распределялись между наибольшим количеством лиц. Существование слишком большого неравенства между гражданами ослабляет государство. Всякий человек должен быть вознагражден за свой труд, по возможности, полным обладанием всех первых предметов необходимости и известного количества удовольствий. Никто не будет сомневаться, что подобное равенство вполне соответствует природе человека и гораздо меньше умаляет счастье богатого, чем увеличивает счастье бедняка. Оно увеличивает также могущество государства и заставляет граждан охотнее платить чрезвычайные подати и налоги. Когда богатства сосредоточены в руках немногих лиц, то эта небольшая группа должна вносить очень крупные суммы на общественные потребности, но когда богатства раздроблены между большим количеством людей, то на каждое плечо ложится легкое бремя и подати не производят чувствительных изменений в образе жизни каждого отдельного человека.
Прибавим, что если богатства находятся в немногих руках, то собственники присваивают себе всю власть в стране и без труда могут сговориться изложить все бремя на бедных, а это новое притеснение окончательно отнимет у последних всякую охоту к труду.
В этом и состоит великое преимущество Англии как перед всеми современными нациями мира, так и перед теми, о которых упоминает история. Правда, по внешней торговле англичанам причиняет известный ущерб дороговизна труда, которая является результатом отчасти богатства рабочих, отчасти денежного изобилия. Но так как внешняя торговля - не важнейшая сторона народной жизни, то ее невозможно сравнивать со счастьем стольких миллионов людей. И если бы англичане не имели никакого другого основания любить то своеобразное государство, в котором они живут, то было бы достаточно одной этой причины. Нищета простого народа - естественное, пожалуй, даже неизбежное последствие абсолютной монархии; но с другой стороны, я сомневаюсь, чтобы богатство народа было неизбежным последствием свободы. Чтобы привести к этому результату, свобода должна найти поддержку в известных событиях и в известном образе мыслей. Лорд Бэкон приписывает великие выгоды, которые англичане извлекли из своих войн с Францией, главным образом большему благосостоянию и довольству простого народа в Англии; между тем образ правления в обоих государствах был в эту эпоху почти одинаков. Когда земледельцы и промышленные рабочие привыкли работать за малую плату и сохранять для себя лишь ничтожную часть продуктов своего труда, то им даже в свободном государстве трудно улучшить свое положение или сговориться насчет увеличения платы. Но даже когда они привыкли к более достаточному образу жизни, богатые в самодержавном государстве могут без труда сплотиться против них и наложить на их плечи все податное бремя.
Может быть покажется странным, если я скажу, что нищета простого народа во Франции, Италии и Испании обязана своим существованием, в известной степени, природному богатству этих стран и их благодатному климату; между тем нетрудно доказать правильность этого парадокса. В стране, обладающей такой превосходной почвой, какою обладают южные государства, земледелие не представляет больших трудностей, и один человек может там с парой жалких кляч обработать за лето столько земли, сколько ему нужно для уплаты собственнику довольно высокой аренды. Все искусство фермера состоит в том, чтобы, когда почва истощена, оставлять землю на год под паром; солнечная теплота и температура воздуха возвращают ей плодородие. Итак, эти бедные крестьяне в награду за свой труд не требуют ничего другого, кроме того, что необходимо для их существования. У них нет ни капитала, ни богатства, которые побуждали бы их желать большего, и в то же время они постоянно находятся в зависимости от собственника, который не дает им контрактов на землю и не боится истощить ее дурными приемами обработки. В Англии почва богата, но груба; ее приходится возделывать с большими издержками, и она дает ничтожный урожай, если не обработана старательно и таким способом, который приносит полный барыш только по истечении многих лет. Следовательно, в Англии фермер должен обладать значительным капиталом и брать аренду на продолжительное время, что дает ему и соответственную прибыль. Прекрасные виноградники Шампани и Бургундии, которые часто приносят собственнику почти пять фунтов с акра, обрабатываются крестьянами, едва добывающими свой хлеб; все дело в том, что эти крестьяне не нуждаются ни в каком другом капитале, кроме своих рук и рабочих орудий, которые они могут купить за двадцать шиллингов. Положение фермеров в этих провинциях в общем лучше, но из всех лиц, занимающихся земледельческим трудом, лучше всего живется скотоводам. Причина здесь та же. Прибыль человека должна быть пропорциональна его издержкам и риску. Когда такое большое число бедных тружеников, какое составляют крестьяне и фермеры, находится в очень жалком положении, то вся остальная часть общества должна принимать участие в их нищете, каков бы ни был образ правления в государстве - монархический или республиканский.
То же самое можно сказать и относительно общей истории человечества. Почему ни один из народов, обитающих между тропинками, никогда не сумел создать никакого искусства, никакой техники, ни даже достигнуть благоустройства в управлении или дисциплины в армии, тогда как лишь немногие из народов умеренного пояса совершенно лишены этих преимуществ? Одна из причин этого явления заключается, без сомнения, в зное и однообразии температуры жаркого пояса, которые делают одежду и жилище менее нужными для человека и таким образом отчасти устраняют необходимость, этот великий стимул трудолюбия и изобретения. Curis acuens mortalia corda. Я не говорю уже о том, что чем меньше у нации товаров и имущества этого рода, тем менее у него поводов к внутренним раздорам, и, следовательно, тем менее он нуждается в благоустроенной полиции или регулярной власти для своей защиты и обороны против внешних или внутренних врагов.
М.: Издательство К. Т. Солдатенкова, 1895. С. 20-35.]
Деньги не составляют предмета торговли в собственном смысле слова; они суть только орудие, которое люди, по общему соглашению, употребляют для того, чтобы облегчить обмен одного товара на другой. Это - не одно из колес торговли, а масло, благодаря которому движение колес становится более плавным и свободным. Рассматривая какое-нибудь государство в нем самом, мы заметим, что большее или меньшее количество денег, находящихся в нем, не имеет никакого значения, потому что цена товаров всегда пропорциональна количеству денег и крона во времена Генриха VII имела такое же значение, какое теперь имеет фунт стерлингов. Некоторую выгоду из изобилия денег извлекает только государство, да и то лишь во время войны и переговоров с другими державами. Именно поэтому все богатые и торговые государства, начиная с Карфагена до Великобритании и Голландии, пользовались наемными армиями, которые бы они употребляли для войн своих собственных подданных, то получали бы меньше прибыли от своих значительных богатств и большого изобилия золота и серебра, потому что вознаграждение лиц, служащих государству, должно повышаться соответственно богатству общества. Наша небольшая армия, состоящая из двадцати тысяч человек, требует таких же больших расходов, как французская армия вдвое более многочисленная. Во время последней войны содержание английского флота обошлось так же дорого, как в течение всего императорского периода содержания римских легионов, державших весь мир в подчинении своей власти.
Большее количество народонаселения и его большая производительность выгодны для государства во всех отношениях - с точки зрения внутренней и внешней политики, частных и государственных интересов. Но изобилие денег приносит лишь незначительную пользу, а иногда может даже причинять вред нации в ее торговле с иностранцами.
К счастью, в человеческих делах существует, по-видимому, такое стечение обстоятельств, которое сдерживает развитие торговле и богатств и мешает им ограничиваться пределами одного государства, как можно было бы опасаться в виду прибыльности всякой установившейся торговли. Когда одна нация в области торговли опередила другую, то последней бывает трудно вернуть потерянное - вследствие большего трудолюбия и большей ловкости первой, а также вследствие того, что ее купцы обладают большими капиталами и, следовательно, могут довольствоваться соразмерно меньшим барышом. Но эти преимущества до известной степени уравновешиваются дешевизной труда у всякой нации, не обладающей ни обширной торговлей, ни большим количеством золота и серебра. Вследствие этого мануфактуры мало-помалу меняют свое местопребывание: они покидают страны и области, уже обогащенные ими, и переселяются туда, куда их привлекает дешевизна жизненных припасов и труда; обогатив и эти места, они по тем же причинам снова переселяются. И вообще можно заметить, что дороговизна всякого рода товаров, обусловленная изобилием денег, есть вредное последствие установившейся торговли и во всех странах останавливает ее развитие, давая возможность более бедным государствам продавать свои товары на всех иностранных рынках дешевле, чем могут продавать богатые.
Это обстоятельство и заставило меня усомниться в пользе банков и бумажного кредита, которые обыкновенно считаются безусловно выгодными для всякой нации. Дороговизна провизии и труда, обусловленная ростом торговли и увеличением количества денег, неудобна во многих отношениях; но это неудобство неизбежно, и вместе с тем оно является последствием того богатства и благосостояния общества, которые составляют цель всех наших стремлений. Оно вознаграждается теми выгодами, которые мы извлекаем из обладания драгоценными металлами, и тем преимуществом, которое это обладание дает нации во всех войнах и сношениях с иностранцами. По-видимому, нет никакой надобности увеличивать это неудобство при помощи поддельной монеты, которой иностранцы не берут ни в каких платежах и которую всякая крупная смута в государстве совершенно лишает ценности. Правда, в каждом богатом государстве есть много людей, которые владеют большими суммами денег и предпочитают звонкой монете хорошо гарантированные бумаги, потому что последние легче перевозить и хранение их безопаснее. Если государство не устраивает банка, то частные банкиры извлекают пользу из этого обстоятельства, как некогда делали лондонские банкиры и как делают теперь дублинские. Поэтому надо думать, что было бы лучше предоставить какому-нибудь обществу выгоды бумажного кредита, который всегда будет существовать во всяком богатом государстве. Но искусственное увеличение этого вида кредита никогда на может быть выгодно для торговой нации; напротив, оно приносит ей вред, ведя к увеличению количества денег сверх их естественной соразмерности с трудом и товарами, а следовательно и к повышению цен в ущерб купцу и мануфактуристу. С этой точки зрения надо признать, что самым полезным банком был бы тот, который запирал бы в кассу все получаемые им деньги и никогда не увеличивал бы количества денег, находящихся в обращении, как делают банки, вкладывающие известную часть своих капиталов в торговлю. Действуя таким образом, государственный банк сильно ограничил бы деятельность частных банкиров и ажиотеров, и хотя государство в этом случае должно было бы нести на себе бремя вознаграждения директоров и счетчиков банка (потому что при такой организации последний не получал бы никакой прибыли от своих операций), но выгода, которую извлекала бы нация из низкой цены труда и из уничтожения бумажного кредита, с избытком возместила бы этот расход. Едва ли надо прибавлять, что такая крупная наличная сумма, какая накопится в кассах банка, будет очень полезна в минуты больших общественных опасностей и бедствий, и что истраченное в таких случаях можно будет легко вернуть, когда восстановятся мир и спокойствие.
Ниже мы вернемся к вопросу о бумажном кредите и рассмотрим его более обстоятельно. Я хочу закончить этот очерк о деньгах двумя замечаниями, которые, может быть, займут внимание наших отвлеченных политиков.
I. Скиф Анахарсис, который на своей родине никогда не видел денег, остроумно заметил, что, по его мнению, золото и серебро не приносят грекам никакой пользы, разве только ту, что облегчают им счет и исчисление. В самом деле, очевидно, что деньги суть ничто иное, как представители труда и товаров, и что они являются только средством вычисления и оценки последних. Так как при изобилии денег требуется большее количество их для представления того же количества товаров, то для нации, взятой в ней самой, это изобилие не может быть ни полезно, ни вредно, - все равно как ничего не изменилось бы в торговых книгах, если бы вместо арабских цифр, которые требуют небольшого числа знаков, стали употреблять римские, состоящие из большого количества знаков. Мало того: изобилие денег, подобно римским цифрам, даже стеснительно и неудобно, так как затрудняет перевозку и хранение денег. Но несмотря на этот вывод, правильность которого невозможно отрицать, несомненно, что со времени открытия американских рудников промышленность развилась у всех народов Европы, исключая самих владетелей этих рудников, что, между другими причинами, с полным правом можно приписать увеличению количества золота и серебра. Действительно, легко заметить, что в каждом государстве, куда деньги начинают стекаться обильнее, чем прежде, все принимает новый вид: труд и промышленность оживляются, купец становится предприимчивее, мануфактурист - деятельнее и искуснее, и даже фермер идет за своим плугом с большей охотой и вниманием. Это трудно объяснить одним только влиянием большего обилия денег в самой стране, т.е. повышением цены товаров и необходимостью платить за всякий предмет большее количество этих маленьких белых или желтых кружков. А что касается внешней торговли, то большее обилие денег скорее вредит ей, поднимая цену всякого рода труда.
Чтобы объяснить это явление, следует заметить, что хотя повышение цены товаров является неизбежным последствием увеличения количества золота и серебра, однако оно не следует непосредственно за этим увеличением; деньги должны известное время циркулировать в стране и дать почувствовать свое значение всем классам общества. В начале не замечается никакой перемены; постепенно цены возрастают сначала в одной отрасли торговли, потом в другой, пока они, наконец, не достигнут точного соответствия с новым количеством скопившейся в стране звонкой монеты. По моему мнению, только в течении этого промежутка между увеличением количества денег и повышением цен увеличение количества золота и серебра благоприятно для промышленности. Когда в страну ввезено известное количество денег, они сначала не распределены между большим числом рук, а помещаются в кассах немногих лиц, которые тотчас стараются употребить их выгодным образом. Предположим, что несколько фабрикантов или купцов в обмен на товары, вывезенные ими в Кадикс, получили золото и серебро. Это дает им возможность употреблять больше рабочих, чем прежде, и этим рабочим не приходит в голову требовать более высокой платы - они довольны уже тем, что получают такое хорошее вознаграждение. Если оказывается недостаток в рабочих, то фабрикант повышает плату, но в начале требует за то и большего количества труда, и рабочий охотно соглашается на это, имея возможность ценою увеличения своего труда и усталости улучшить свое питание. Он несет свой заработок на рынок, где получает все товары по прежним ценам, и приносит своей семье больше припасов и лучшего качества. Фермер и садовник, видя, что все их товары раскупаются, в свою очередь стараются увеличить свое производство; в то же время они получают возможность покупать у своих поставщиков больше платья и лучшего качества, по той же цене, как и прежде, и под влиянием этой новой выгоды их прилежание еще более возрастает. Нетрудно было бы проследить движение звонкой монеты чрез все государство; и тогда пришлось бы признать, что прежде, чем увеличить цены на труд, она сначала возбуждает прилежание каждого отдельного лица.
Что количество денег может значительно возрасти, прежде чем наступит вызванное ими вздорожание труда, доказывают между прочим многочисленные операции, которые производили со звонкой монетой французские короли; при этом всегда замечали, что увеличение денежной валюты не вызывало соответственного повышения цен, по крайней мере в пределах известного времени. В последний год царствования Людовика XIV денежная валюта возросла на 3/7, между тем как цены повысились всего на 1/7. В настоящее время за хлеб во Франции платят ту же цену или такое же число ливров, как и в 1683 году, хотя марка001 серебра стоила тогда 30 ливров, а теперь стоит 50. Я не говорю уже о том, как сильно должно было возрасти количество золота и серебра в этой стране со времени первого периода.
Все эти соображения дают нам право сказать, что с точки зрения внутреннего благосостояния государства, большее или меньшее количество звонкой монеты, обращающейся в стране, не имеет значения. Правильная государственная политика состоит исключительно в том, чтобы по возможности поддерживать беспрерывный рост народного капитала, потому что это дает ей средство держать в напряжении трудолюбие населения и увеличивает запас труда, в котором состоит все могущество, все истинное богатство страны. Нация, у которой количество звонкой монеты идет на убыль, в каждую данную минуту слабее и несчастнее, чем другая нация, в которой не больше денег, но их количество беспрерывно возрастает. Это нетрудно понять, если обратить внимание на то, что колебание количества звонкой монеты в сторону увеличения или уменьшения не тотчас вызывает соответственные изменения в цене товаров. Пока жизнь приноровится к новым условиям, должно пройти известное время, и в случае уменьшения количества золота и серебра этот промежуток так же вреден для промышленности, как он благоприятен для нее в случае увеличения количества этих металлов. Рабочему труднее найти занятие у мануфактуриста или купца, хотя на рынке он платит те же цены, что и прежде. Фермер не может распродать весь свой хлеб и скот, а между тем он должен платить собственнику ту же арендную плату. Нетрудно видеть, какая бедность, нищета и день вытекают из такого положения вещей.
II. Второе замечание, которое я хотел сделать по поводу денежного обращения, можно формулировать следующим образом. В некоторых государствах и во многих областях Европы (некогда в этом положении были все страны) звонкой монеты так мало, что собственник совершенно не получает денег от своих арендаторов: он принужден взимать арендную плату натурой и потреблять ее сам или перевозить туда, где есть рынок. В этих странах государь, кроме натуральной подати, не может взимать никакого другого налога или только ничтожный, и так как подобная подать дает ему чрезвычайно скудную прибыль, то очевидно, что сила его государства, даже внутри страны, совершенно ничтожна; он не в состоянии поддерживать армию и флот на таком уровне, как если бы во всех его областях был избыток золота и серебра. Могущество Германии без сомнения гораздо более возросло за последние три века, чем ее производительность, население и мануфактура. Австрийские области империи в общем хорошо населены, хорошо обработаны и весьма обширны; между тем они имеют сравнительно ничтожное значение в европейском балансе, что обыкновенно приписывают недостатку в них денег. Но как примирить все эти факты с тем безусловным принципом, что количество золота и серебра само по себе безразлично? Согласно этому принципу всякий государь, который владеет большим количеством подданных, имеющих в избытке товаров, должен быть велик и могуществен, а его подданные - богаты и счастливы, независимо от большего или меньшего количества драгоценных металлов. Эти металлы можно делить и подразделить самым разнообразным образом, и если бы монеты сделались настолько малы, что их легко было бы терять, то без труда можно было бы примешивать к золоту или серебру какой-нибудь менее драгоценный металл, как это и делают в некоторых европейских государствах, и таким образом придать монетам более значительные и удобные размеры: они и тогда удовлетворяли бы тем же потребностям обмена, каковы бы ни были их число или цвет.
На эти возражения я отвечу, что влияние, которое приписывают малочисленности звонкой монеты, в действительности есть результат привычек и свойств населения, и что мы, как очень часто случается, по ошибке принимаем побочное последствие за причину. Противоречие здесь - только кажущееся, но требуется известная сообразительность и сила мысли, чтобы открыть те принципы, которые дали бы нам возможность примирить разум с опытом.
Кажется почти очевидным, что цена всякой вещи зависит от отношения товаров к звонкой монете, и что значительное изменение в той или другой области должно производить одно и то же действие, именно - или поднимать, или понижать цены. Увеличьте количество товаров, - они подешевеют, увеличьте количество звонкой монеты, - их валюта поднимется. И наоборот, уменьшение количества товаров и звонкой монеты приведет к противоположному результату.
Не менее очевидно и то, что цены гораздо менее зависят от абсолютного количества находящихся в стране товаров и звонкой монеты, чем от количества товаров, которые вывезены или могут быть вывезены на рынок, и количества денег, которое находится в обращении. Если деньги лежат в кассах, то с точки зрения цен они производят такое же действие, как если бы их вовсе не было; если товары сложены для хранения в склады и амбары, то они как бы не существуют. Так как в этом случае деньги и товары никогда не встречаются, то они не могут влиять друг на друга. Если бы мы в известную эпоху захотели определить приблизительную стоимость продуктов, то мы отнюдь не должны были бы принимать в расчет того количества хлеба, которое фермер должен сохранить на семена и для пропитания своей семьи и себя самого. Только излишек, по сравнению со спросом, определяет цену.
Чтобы применить эти принципы, надо принять во внимание, что в первобытные и менее культурные времена, когда еще потребности воображения не смешались с естественными потребностями, люди довольствуются продуктами своих полей или теми грубыми улучшениями, которые они сами могут производить в этих продуктах, и поэтому имеют мало поводов к обмену - по крайней мере к обмену на деньги, которые, по общему соглашению, составляют обычную меру обмена. Шерсти, собранной фермером с собственного стада, выпряденной в его собственном доме и выделанной соседним ткачом, который получает плату в виде хлеба или шерсти, хватает и для домашних потребностей, и на одежду. Плотник, кузнец, каменщик, портной получают вознаграждение в такой же форме, и даже собственник, живущий по соседству, охотно берет в уплату за аренду продукты, собранные фермером. Большую часть их он, при своем деревенском гостеприимстве, потребляет сам; остаток он, может быть, продает в соседнем городе за деньги, которые и покрывают его небольшие расходы и траты на роскошь.
Но когда удовольствия начинают становиться более утонченными, когда люди перестают жить безвыходно дома и довольствоваться тем, что можно приобрести по соседству, тогда начинают развиваться обмен и всякого рода торговля, и для производства обмена требуется больше денег. Купцы не соглашаются получать плату в виде хлеба, потому что у них есть и другие потребности, кроме еды. Фермер переступает границу своего прихода, чтобы закупить нужные ему товары, и уже не может всегда давать в обмен купцу свои продукты. Землевладелец живет в столице или за границей, и требует, чтобы за аренду ему платили деньгами, которые легко можно переслать ему. В каждом производстве являются крупные предприниматели, мануфактуристы и купцы, которые могут вести свои дела только при помощи денег. Следовательно, при этом новом состоянии общества звонкая монета принимает участие в гораздо большем количестве сделок и употребляется гораздо чаще, чем в предшествовавшую эпоху.
Теперь понятно, что в эпоху оживленной деятельности и утонченности всякая вещь должна стоить гораздо дешевле, чем в грубые, нецивилизованные времена, если только количество денег в стране не увеличивается. Цены определяются отношением количества находящихся в обращении денег к количеству вывезенных на рынок товаров. Товары, которые потребляются дома или в соседстве вымениваются на другие товары, никогда не поступают на рынок; они нисколько не влияют на количество монеты, находящейся в обращении; с этой точки зрения они как бы совсем не существуют, и, следовательно, такой способ употребления продуктов уменьшает пропорцию со стороны товаров и повышает их цену. Но когда деньги участвуют во всех сделках и повсюду являются мерой обмена, тогда то же количество денег, которое составляет национальный фонд, имеет гораздо больше работы; тогда все товары поступают на рынок, обращение принимает более широкие размеры; получается такое положение, как будто та же сумма должна удовлетворять потребности более обширного государства; и так как поэтому пропорция падает со стороны денег, то все товары должны дешеветь и цены постепенно падать.
Произведя точные вычисления по всей Европе и сделав небольшую скидку ввиду перемен, которые произошли в ценности или наименовании денежных знаков, ученые пришли к заключению, что цены товаров со времени открытия Америки возросли не более, как в три или maximum в четыре раза. Между тем кто решится утверждать, что в настоящее время количество звонкой монеты в Европе превышает ее количество в пятнадцатом столетии и в предшествующие века не более, как в четыре раза? Испанцы и португальцы - благодаря своим рудникам, англичане, французы и голландцы - благодаря своей торговле с Африкой и американской контрабанде - возят ежегодно около шести миллионов фунтов стерлингов, из которых в Восточную Индию уходит едва одна треть. Одна эта сумма в течение десяти лет могла бы, вероятно, удвоить прежнее количество звонкой монеты в Европе. И если цены не возросли до столь же непомерной высоты, то это можно объяснить только изменением привычек и нравов. Не говоря уже о том, что рост промышленного производства увеличивает количество товаров, - те же товары вывозятся на рынок в большем количестве, когда люди начинают отказываться от своих старых, простых привычек. И хотя это увеличение количества предлагаемых товаров не было так велико, как умножение звонкой монеты, тем не менее оно было очень значительно, и оно-то удержало отношение между звонкой монетой и товарами почти на прежнем уровне.
Если бы кто-нибудь спросил, какой из этих двух образов жизни выгоднее для государства или общества - простой, или утонченный, я не колеблясь ответил бы, что, по крайней мере с политической точки зрения, более выгоден последний, и выставил бы это обстоятельство, как новый довод в пользу поощрения торговли и мануфактур.
Пока люди придерживаются старых, простых привычек и добывают все, что им необходимо, отчасти при помощи домашнего производства, отчасти у соседей, - государь не может получать денежной подати от большого числа своих подданных; и если он хочет наложить на них какую-нибудь подать, то принужден собирать ее в виде товаров, потому что только они существуют в изобилии; неудобства такой системы настолько очевидны и значительны, что нет надобности их доказывать. Деньги государь сумеет получать только из главных городов, потому что только в них они и употребляются; и города, конечно, не могут доставить ему столько денег, сколько могло бы доставить все государство, если бы золото и серебро обращались повсюду. Но независимо от очевидного уменьшения количества доходов такое положение дел является еще и в другом отношении причиной бедности государства. Государь не только получает меньше денег, но и из тех же денег он может извлечь меньше пользы, чем во времена оживленной деятельности и общей торговли. При одинаковом количестве золотой и серебряной монеты всякая вещь стоит тогда дороже, потому что на рынок вывозится меньше товаров и все количество денег находится в большей пропорции к количеству товаров, которые покупаются за них; между тем только эта пропорция устанавливает и определяет цену товаров.
Теперь мы можем понять, как неверно мнение, которое часто можно встретить у историков и даже в обыкновенном разговоре, - мнение, что всякое отдельное государство, как бы оно ни было плодородно, густо населено и хорошо обработано, всегда бывает слабо, если в нем мало денег. Малочисленность звонкой монеты сама по себе, конечно, никогда не может ослаблять государства, потому что действительную силу всякого общества составляют люди и товары. Здесь вредит государству простота жизни, которая сосредоточивает золото и серебро в немногих руках и мешает этим металлам быстро обращаться и рассеиваться по всему государству. Напротив, оживленная деятельность и всякого рода усовершенствования распределяют деньги, как бы мало их ни было, по всему государству; они как бы вводят деньги в каждую артерию, вносят их в каждую сделку, в каждый договор. Много или мало, но деньги есть у каждого, и так как, благодаря этому, все цены падают, то государь имеет двойную выгоду: он может при помощи налогов собирать деньги со всех частей государства, и то, что он соберет, может быть употреблено на каждую покупку или уплату.
Из сравнения цен мы можем заключить, что в Китае теперь не больше денег, чем сколько было в Европе три века назад; между тем, как велико могущество этого государства, судя по тому количеству солдат и гражданских чиновников, которое оно содержит! Полибий говорит, что в его время съестные припасы были в Италии так дешевы, что в некоторых местностях обед на одного человека стоил в трактире semus, т.е. немногим более фартинга; и все-таки в это время Рим подчинил своей власти весь известный тогда мир. Приблизительно за сто лет до этого карфагенский посланник сказал в насмешку, что ни в одной стране нет таких братских отношений между людьми, как у Римлян, потому что на всех пиршествах, на которые он был приглашен, как иноземный посол, он видел одну и ту же серебряную посуду. Абсолютное количество драгоценных металлов не играет никакой роли. Здесь имеют значение только два условия: во-первых, постепенное увеличение количества денег, во-вторых, полное поглощение их и распространение по всему государству. Влияние этих двух условий было выше показано.
В следующем очерке мы увидим пример другого, подобного же софизма, в котором побочное действие принимается за причину, и последствие, вытекающее из перемены нравов и привычек населения, приписывается изобилию звонкой монеты.
М.: Издательство К. Т. Солдатенкова, 1895. С. 36-54.]
Самым верным признаком цветущего состояния государства обыкновенно считают низкую норму процента. И это справедливо, хотя, по моему мнению, истинная причина не совсем соответствует такому представлению. Низкий размер процента обыкновенно приписывают изобилию денег. Но как бы ни было велико это изобилие, - раз оно упрочилось, его единственным последствием является повышение цены труда. Серебро - более обычный металл, чем золото, и, следовательно, за то же количество товаров вы получите большее количество первого металла, чем второго. Но разве вы за серебро платите меньше процентов, чем за золото? В Батавии и на Ямайке процент равен 10 на 100, в Португалии - 6; между тем в этих странах, как можно видеть по цене товаров, больше золота и серебра, чем в Лондоне или Амстердаме.
Если бы в Англии сразу исчезло все золото и каждую гинею заменили 21 шиллингом, увеличилось ли бы количество находящейся в обращении звонкой монеты, или уменьшился ли бы размер процента? Конечно, нет; мы только стали бы употреблять серебро вместо золота. Если бы золото сделалось таким же обычным металлом, как серебро, и серебро, как медь, увеличилось ли бы количество денег или уменьшился ли бы размер процента? На этот вопрос можно с уверенностью дать тот же ответ. Тогда шиллинги были бы желтого цвета, а полупенсы белого, и вовсе не было бы гиней. Другой разницы нельзя было бы заметить; если не придавать значения цвету металла, то ничто не изменилось бы ни в торговле, ни в мануфактурах, ни в мореплавании, ни в таксе процентов.
То же самое, что наблюдается при крупных колебаниях количества драгоценных металлов, должно происходить при всех мелких переменах. Если увеличение количества золота и серебра в пятнадцать раз остается без всяких последствий, то тем меньше изменений может произвести его увеличение в два или три раза. Единственным результатом всякого увеличения является повышение цены труда и товаров, да и эта перемена касается больше имени. В то время, когда совершаются эти изменения, увеличение количества денег может играть известную роль, как стимул к усилению деятельности; но его роль кончается, как только цены приходят в соответствие с новым количеством золота и серебра.
Действие всегда остается соразмерным со своей причиной. Со времени открытия Индии цены возросли почти в четыре раза, а количество золота и серебра увеличилось, вероятно, гораздо более; между тем размер процента понизился не более как на половину. Следовательно, высота процента не обусловливается количеством драгоценных металлов.
Так как ценность денег есть величина совершенно фиктивная, то для нации в ней самой большее или меньшее количество денег не имеет значения, и изобилие звонкой монеты, раз оно сделалось постоянным, нисколько не увеличивает удобств жизни; единственным результатом его будет то, что каждый должен будет платить за одежду, утварь и экипаж большее количество этих блестящих металлических кружков. Заняв деньги для постройки дома, человек получит их гораздо больше по весу, потому что камень, дерево, свинец, стекло и т.д., вместе с трудом каменщиков и плотников, будут представлены большим количеством золота и серебра. Но так как эти металлы суть не более, как символы, то их объем или количество, их вес или цвет не могут произвести никакой перемены ни в их действительной ценности, ни в размерах приносимого ими процента. Тот же процент остается во всех случаях в том же отношении к величине денежной суммы. Если вы ссужаете мне известное количество труда и товаров, то, получая 5%, вы всегда получаете соответственное количество труда и товаров, все равно, представлены ли они желтой или белой монетой, ливром или унцией. Поэтому мы напрасно стали бы искать причину понижения или повышения таксы процентов в большем или меньшем количестве золота и серебра, раз это количество сделалось постоянным в стране.
Высокая такса процентов обусловливается тремя причинами: большим спросом на ссуды, недостатком богатств для удовлетворения этого спроса и большой прибыльностью торговли, и эти причины свидетельствуют не о редкости золота и серебра, а о малом развитии торговли и промышленности. С другой стороны, низкая такса процентов происходит от трех противоположных причин: слабого спроса на ссуды, больших богатств, лежащих наготове для удовлетворения этого спроса, и малой прибыльности торговли. Все эти причины тесно связаны между собою и обусловливаются расширением торговли и промышленности, а не увеличением количества золота и серебра. Я постараюсь доказать эти положения и начну с выяснения причин и последствий большого или малого спроса на ссуды.
Как только народ начинает выходить из дикого состояния и становится более многочисленным, чем в начале, тотчас является неравенство имуществ: одни владеют большими участками земли, другие - малыми, третьи, наконец, не имеют никакой земельной собственности. Те, которые имеют больше земли, чем могут возделать, отдают ее в обработку безземельным под таким условием, что будут получать от последних известную часть урожая. Таким образом, тотчас возникает поземельный процент; как бы первобытно ни было государство, - если только оно организовано, в нем непременно устанавливается такой порядок. Но собственники разнятся по характеру и это тотчас обнаруживается: один хочет сберечь часть продуктов своей земли про запас на будущее, другой - сразу истратит то, чего хватило бы ему на много лет. Но так как тратить обеспеченный доход не есть занятие, а люди всегда стремятся иметь какое-нибудь определенное дело, то большая часть собственников постоянно будет искать каких бы то ни было наслаждений и число расточителей между ними всегда будет превышать число скупых. Так как, следовательно, в государстве, где существует только земельный процент, бережливых людей не много, то заимодавцы будут очень многочисленны и такса процентов - соответственно высока. Разница зависит не от количества денег, но от господствующих привычек и нравов; только от них зависит повышение или понижение спроса на займы. Если бы денег было так много, что яйцо стоило бы сикспенс, но в государстве существовали бы только земельная аристократия и крестьянство, то ростовщиков было бы очень много и такса процентов была бы высока. Правда, рента той же фермы была бы выше; но та же праздность собственника, при высокой цене товаров, заставила бы его истратить арендные деньги в тот же промежуток времени и вызвала бы ту же нужду в ссудах, тот же спрос на них.
То же самое можно сказать относительно второй причины, которую мы должны рассмотреть, именно относительно изобилия или недостатка богатств, необходимых для удовлетворения этого спроса. Это условие точно так же зависит не от количества золота и серебра, а от привычек и образа жизни населения. Чтобы в государстве существовало большое число заимодавцев, для этого недостаточно и неважно иметь избыток в драгоценных металлах. Важно только то, чтобы этот капитал или право распоряжаться им, - все равно, велик ли он или ничтожен, - находились в частных руках, так чтобы могли образоваться значительные суммы и большой денежный процент. Только это условие в состоянии увеличить число заимодавцев и понизить таксу процентов, и я решаюсь утверждать, что оно зависит не от количества звонкой монеты, а от частных нравов и привычек, которые приводят к скоплению денег в крупные суммы.
В самом деле, предположим, что в одну ночь в карман каждого гражданина Великобритании каким-нибудь чудом опущено по пяти фунтов стерлингов; это более чем удвоило бы количество денег, которое в настоящее время обращается в государстве. Между тем ни на другой день, ни в последующие дни число заимодавцев не увеличится и такса процентов не изменится; и если бы государство состояло только из землевладельцев и крестьян, то эти деньги, как бы много их ни было, никогда не могли бы скопиться в крупные суммы, и единственным последствием перемены было бы увеличение цен всех товаров. Расточительный землевладелец истратит свои деньги так же скоро, как получил их, а жалкий крестьянин не имеет ни возможности, ни желания, ни честолюбия приобрести что-нибудь сверх того, что необходимо для поддержки его существования. Так как, следовательно, число нуждающихся в займе будет на столько же превышать число заимодавцев, как и прежде, то такса процентов нисколько не уменьшится. Это уменьшение подчиняется другому закону и обусловливается развитием трудолюбия и бережливости, искусств и торговли.
Все, что полезно для жизни человека, рождается из земли, но лишь немногие предметы являются в таком виде, чтобы можно было тотчас воспользоваться ими. Поэтому, кроме крестьян и землевладельцев, должен существовать класс людей, которые, получая от крестьянина сырые продукты, придают им удобную форму и часть их сохраняют для своих собственных надобностей. При начале существования общества эти отношения между ремесленниками и крестьянами и между одной группой ремесленников и другой обыкновенно прямо устанавливаются заинтересованными лицами, которая, будучи соседями, хорошо знают свои взаимные потребности и могут оказывать друг другу поддержку для удовлетворения этих потребностей. Но когда производительность людей увеличивается и кругозор расширяется, тогда замечают, что наиболее отдаленные части государства могут так же хорошо помогать друг другу, как и самые близкие, и что этот обмен услуг может производиться в самых широких размерах и при самых сложных обстоятельствах. Таким образом, появляется один из самых полезных классов человечества - купцы, служащие посредниками между такими частями государства, которые совершенно не знают друг друга и не имеют понятия о своих взаимных потребностях. Положим, что в городе есть пятьдесят человек, занимающихся выделкой полотна и шелковых материй, и тысяча покупателей; эти две группы людей, столь необходимые друг для друга, могут удобно вступать в сношения одна с другой только в том случае, если кто-нибудь откроет лавку, куда могли бы приходить и мастеровые, и покупатели. В одной провинции много сена и население имеет в изобилии сыр, масло и скот, но терпит недостаток в хлебе, которого в соседней провинции гораздо более, чем необходимо для ее обитателей. Кто-нибудь обращает внимание на это обстоятельство. Он вывозит хлеб из провинции, где хлеб в избытке, и возвращается туда с партией скота; удовлетворяя потребности обеих провинций, он становится их общим благодетелем. По мере того, как возрастает количество и деятельность населения, трудность сношений увеличивается; дела посредника или купца становятся более сложными; они делятся, дробятся и сочетаются в самых разнообразных формах. При всех этих сделках известная часть товаров и труда естественно и по необходимости должна делаться собственностью купца, которому мы в значительной степени обязаны ими. Иногда он удерживает эти товары натурой, но чаще обменивает их на деньги, которые являются их обычным представителем. Если в государстве, одновременно с расширением производства, увеличивается и количество золота и серебра, то для обозначения большой массы товаров и труда нужно большое количества этих металлов. Если же увеличилось только производство, то цена всех товаров понизится, и для обозначения их будет достаточно небольшого количества звонкой монеты.
Самой постоянной и ненасытной потребностью человеческого духа является применение и упражнение его способностей, и эта жажда служит, по-видимому, основой большей части наших стремлений и страстей. Лишите человека занятия, оставьте его без всякого серьезного дела, - он будет без отдыха спешить от одного удовольствия к другому; и так велики тяжесть и гнет безделья, что он не будет замечать разорения, которым грозят ему его непомерные расходы. Дайте ему средство занять свой дух или тело менее вредным образом, - он удовлетворится и не будет более испытывать этой неутолимой жажды удовольствий. Но если занятие, которое вы доставили ему, дает прибыль, и в особенности если она следует за каждым отдельным проявлением деятельности, то он так часто будет замечать свою выгоду, что мало-помалу пристрастится к ней, и наибольшим его удовольствием сделается, в конце концов, видеть, как изо дня в день увеличивается его богатство. Вот почему торговля развивает бережливость; вот почему количество скряг среди купцов настолько же превышает количество мотов, насколько среди землевладельцев число мотов превышает число скупых.
Торговля усиливает деятельность, быстро перенося ее от одного члена государства к другому и ни одному члену не давая погибнуть или сделаться бесполезным. Она увеличивает бережливость, давая занятие людям и привлекая их к прибыльным профессиям, которые вскоре захватывают их и уничтожают всякую склонность к наслаждениям и расточительности. Все производительные профессии неминуемо ведут к бережливости и победе стяжательности над жаждою удовольствий. Между юристами и врачами, имеющими практику, гораздо более таких, которые расходуют только часть своих расходов, чем таких, которые расходуют больше, чем получают, или даже только весь доход. Между тем юристы и врачи ничего не производят и приобретают свои богатства даже в ущерб другим, так что, увеличивая свое состояние, они неизменно уменьшают состояние кого-нибудь из своих сограждан. Напротив, купцы принимают участие в производстве, являясь как бы каналами, по которым оно расходится во все углы государства; в то же время, благодаря своей бережливости, они приобретают огромное влияние на это производство и скопляют значительные богатства в виде труда и товаров, главными орудиями производства которых являются они же сами. Поэтому из всех профессий одна только торговля способна увеличить прибыльность капитала; другими словами, только она усиливает промышленную деятельность и, вместе с тем, развивая бережливость, дает возможность отдельным членам общества приобретать большое влияние на промышленность. При отсутствии торговли государство состоит главным образом из землевладельцев, расточительность которых создает постоянный спрос на ссуды, и из крестьян, которые не имеют денег, необходимых для удовлетворения этого спроса. В этом случае деньги никогда не скопляются в крупные суммы, которые можно было бы отдавать в долг под проценты; они дробятся между бесчисленным количеством лиц, которые или тратят их на предметы роскоши и удовлетворение пустого тщеславия, или употребляют на покупку первых предметов необходимости. Одна только торговля скопляет деньги в крупные суммы и достигает этого результата исключительно тем, что развивает производительность и бережливость, независимо от количества драгоценных металлов, находящихся в обращении в государстве.
Таким образом, рост торговли неизбежно влечет за собой увеличение количества заимодавцев и, следовательно, понижение таксы процентов. Теперь мы должны рассмотреть, насколько развитие торговли уменьшает прибыльность этой профессии, что и является третьим необходимым условием понижения таксы процентов.
Здесь будет уместно заметить, что низкий процент и малый торговый барыш представляют собою два явления, взаимно поощряющие друг друга, и что как тот, так и другой обусловливаются развитием торговли, которое обогащает купцов и увеличивает прибыльность капитала. Там, где купцы владеют большими капиталами, - все равно, состоят ли последние из большего или меньшего количества монет, - там очень часто должно случаться, что - вследствие ли их собственной усталости, заставляющей их покидать торговлю, или вследствие неспособности или нежелания их наследников продолжать их дело, - большое количество этих богатств ищет такого приложения, которое обеспечивало бы собственнику верный годичный доход. Избыток понижает цену и заставляет заимодавцев брать невысокий процент. Это соображение принуждает многих оставлять свои капиталы в торговле и предпочитает малый барыш отдаче денег в долг под низкий процент. С другой стороны, когда торговля обширна и владеет большими капиталами, между купцами возникает конкуренция, которая понижает торговую прибыль, расширяя вместе с тем самую торговлю. Это обстоятельство заставляет купцов охотно брать низкий процент, когда они покидают дела, чтобы жить в покое и довольстве. Итак, бесполезно разбирать, какое из этих обстоятельств, т.е. низкий процент или малая торговая прибыль, является причиной и какое - следствием. Оба они обусловливаются расширением торговли и взаимно содействуют друг другу. Никто не стал бы довольствоваться малой прибылью, если бы мог получать высокий процент, и, точно так же, никто не стал бы брать малого процента, если бы мог получать крупную прибыль. Обширная торговля, способствуя оразованию больших капиталов, уменьшает одновременно и процент, и прибыль, причем в понижении первого ей всегда помогает соответственное понижение последней, и наоборот. Прибавлю, что понижение прибыли, обусловленное расширением торговли и промышленной деятельности, в свою очередь способствует их росту, потому что оно понижает цены товаров, увеличивает потребление и усиливает производство. Таким образом, рассмотрев взаимную связь всех причин и последствий, мы придем к заключению, что процент есть барометр государства, и что низкая норма его почти безошибочно свидетельствует о цветущем состоянии нации. Она доказывает почти с математической точностью, что производство возросло и быстро циркулирует в государстве. И хотя, быть может, внезапный и значительный упадок торговли способен произвести на короткое время такое же действие, удалив из оборота большое количество денег, но он обыкновенно сопровождается такой нищетой в народе и такой безработицей, что, и помимо его непродолжительности, этот случай невозможно смешать с тем, который мы выше описали.
Те, которые утверждали, что низкая такса процентов является последствием изобилия денег, по-видимому принимали побочное следствие за причину, потому что то же развитие промышленной деятельности, которое понижает таксу процентов, обыкновенно создает и большое обилие драгоценных металлов. Разнообразие тонких мануфактур, в руках деятельного и предприимчивого купечества, скоро привлечет в государство деньги со всех концов мира, где их только можно найти. Та же причина, увеличивая удобства жизни и способствуя развитию промышленной деятельности, ведет к скоплению больших богатств в руках частных лиц, не владеющих землею, и таким образом создает низкую таксу процентов. Но хотя оба эти явления - обилие денег и низкая такса процентов - составляют естественные последствия торговли и промышленной деятельности, тем не менее они нисколько не зависят друг от друга. В самом деле, возьмем какую-нибудь нацию, затерянную на острове Тихого океана, лишенную внешней торговли и совершенно незнакомую с мореплаванием. Предположим, что эта нация постоянно владеет одним и тем же количеством звонкой монеты, но что количество населения и его производительность беспрерывно возрастают: очевидно, что цены товаров в этом государстве будут постепенно падать, потому что отношение денег к товарам определяет их взаимную стоимость, и потому что, согласно нашему предположению, предметов комфорта будет становиться с каждым днем больше, тогда как количество денег будет оставаться неизменным. Следовательно, в этом государстве человеку нужно будет, в эпоху развитой промышленной деятельности, меньше денег, чтобы быть богатым, чем сколько их нужно было бы для этого во времена невежества и лени. Меньше денег нужно будет, чтобы построить дом, выдать дочь замуж, купить имение, содержать мануфактуру, семью или хозяйство. Именно для удовлетворения таких потребностей люди и занимают деньги; следовательно, большее или меньшее количество денег в государстве не имеет никакого влияния на величину процента. А большее или меньшее количество накопленного труда и товаров должно, очевидно, сильно влиять на него, потому что, занимая деньги под проценты, мы в сущности занимаем только труд и товары. Правда, когда торговля распространена по всему земному шару, то наиболее производительные нации всегда имеют наибольшее количество драгоценных металлов, так что низкая такса процентов и изобилие денег в действительности почти неразлучны. Но, каково бы ни было явление, всегда важно знать его основную причину, и всегда следует отличать причину от побочного следствия. Помимо того, что такое исследование интересно, оно часто приносит пользу в политических делах. Надо, по крайней мере, признать, что ничто не может быть более полезно, чем исправление путем опыта методов исследования этих вопросов, которые суть важнейшие из всех, хотя они обыкновенно и трактуют наиболее небрежно и необдуманно.
Другой причиной общего заблуждения насчет происхождения низкой таксы процентов является, по-видимому, пример некоторых наций, показывающий, что после того, как, вследствие какого-нибудь внешнего завоевания, количество денег или драгоценных металлов в государстве внезапно увеличилось, - норма процентов падает не только в этом государстве, но и во всех соседних, лишь только деньги рассеялись и проникли во все закоулки. Так, Гаркилассо де-ла-Вега сообщает, что тотчас после открытия Америки такса процентов в Испании понизилась почти вдвое, и с тех пор она постепенно падала во всех государствах Европы. В Риме, по словам Диона, процент упал после завоевания Египта с 6 до 4 на сто.
Понижение таксы процентов, следующее за такими событиями, по-видимому вызывается в той стране, которая совершила завоевание, и в соседних государствах не одинаковыми причинами, но ни в одной из них нельзя приписать это явление исключительно увеличению количества золота и серебра.
Нетрудно понять, что в той стране, которая совершила завоевание, новый излишек звонкой монеты попадает в руки немногих лиц и образует крупные капиталы, от которых собственники стараются получать обеспеченный доход - путем ли покупки земли, или отдачи денег под проценты. Таким образом, на короткое время получается такой же результат, как если бы торговля и промышленная деятельность значительно увеличились. Так как заимодавцев больше, чем нуждающихся, то такса процентов падает, и притом тем быстрее, что владельцы этих больших капиталов не находят в своей стране никакого торгового или промышленного занятия и не могут иначе эксплуатировать свои деньги, как путем отдачи их под проценты. Но когда нация переварит эту новую массу золота и серебра, и деньги обойдут все государство, тогда тотчас восстановится прежнее положение вещей, потому что и землевладельцы, и новые капиталисты, ведя праздный образ жизни, тратят больше, чем получают доходов, и первые с каждым днем входят все в большие долги, а вторые расходуют свой капитал до тех пор, пока не исчерпают его совершенно. В стране может еще находиться все прежнее количество денег, и оно может обнаруживать свое действие в повышении цен, но так как крупных капиталов уже не существует, то восстановится прежнее несоответствие между количеством заимодавцев и числом лиц, нуждающихся в займе, и, следовательно, норма процентов снова начнет возрастать.
Так, мы действительно замечаем, что в Риме процент уже в эпоху Тиберия снова повышается до 6 на 100, хотя за это время не произошло никакого события, которое лишило бы империю ее звонкой монеты. Во время Траяна ипотечная ссуда в Италии давала 6%, а в Вифинии ссуда под обычное обеспечение приносила 12%. И если в Испании такса процентов не поднялась снова до своей прежней высоты, то это надо приписать исключительно тому, что причина, вызвавшая ее понижение, еще продолжала действовать, т.е. тому, что в Америке беспрерывно накоплялись большие капиталы, которые время от времени перевозились в Испанию и давали возможность удовлетворять спрос на займы. Благодаря этой случайной и посторонней причине, в Испании есть больше денег для отдачи под проценты, другими словами, в ней собрано в крупные суммы больше денег, чем обыкновенно бывает в государстве, в котором торговля и промышленная деятельность ничтожны.
Что касается понижения таксы процентов в Англии, во Франции и в других государствах Европы, которые не имеют рудников, то оно совершалось постепенно и было обусловлено не непосредственно увеличением количества звонкой монеты, а развитием промышленной деятельности, которая является естественным последствием этого увеличения в тот промежуток времени, когда оно еще не успело повысить цену труда и жизненных припасов. В самом деле, возвращаясь к нашему прежнему предположению, не произошли ли бы те же самые явления, которые мы теперь наблюдаем, также и в том случае, если бы производительность Англии возросла в такой же степени вследствие каких-нибудь других причин? (И она легко могла бы возрасти, хотя бы количество звонкой монеты не увеличилось). И тогда в государстве было бы то же народонаселение, то же количество товаров, та же производительность, промышленность и торговля, а следовательно, и то же количество купцов с теми же капиталами, т.е. с тем же влиянием на труд и товары, и вся разница была бы лишь в том, что последние представлялись бы меньшим количеством желтых или белых кружков, - разница ничтожная, имеющая значение только для извозчиков, носильщиков и тех. Кто делает сундуки. Так как роскошь, мануфактуры, искусства, производительность и бережливость были бы в таком же цветущем состоянии, как и теперь, то очевидно, что такса процентов была бы так же низка, потому что низкий размер процента есть естественное последствие всех этих условий, поскольку они в каждом государстве определяют величину торговой прибыли и отношение числа заимодавцев к числу нуждающихся в займе.ДАВИД ЮМ
М.: Издательство К. Т. Солдатенкова, 1895С. 53-74.]
Нации, незнакомые с природой торговли, обыкновенно воспрещают вывоз товаров и стараются сохранить для самих себя все то, что они считают полезным и ценным. Они не замечают, что поступая таким образом, делают как раз противное тому, чего добиваются, и что чем более вывозится какого-нибудь товара, тем значительнее становится его производство, причем он раньше всего предлагается им же самим.
Ученые знают, что древние законы Афин вменяли в преступление вывоз винной ягоды, потому что этот плод считался в Аттике очень изысканным и Афиняне думали, что он будет слишком нежен для н(ба чужеземца. И как серьезно относились они к этому смешному запрещению, видно из того, что обвинители носили у них имя сикофантов - от двух греческих слов, обозначающих винную ягоду и доносчика. Во многих старых парламентских актах, особенно в тех, которые относятся к царствованию Эдуарда Ш, можно найти следы такого же невежества в отношении торговли. Во Франции вывоз хлеба был почти постоянно воспрещен вплоть до нынешнего дня, - как говорят, с целью предупреждения голода; между тем очевидно, что это запрещение есть главная причина тех частых голодовок, которым подвержена эта плодородная страна.
Тем же завистливым страхом руководились различные нации и в вопросе о деньгах, и только подкрепляя выводы ума данными опыта, можно убедить нацию в том, что единственным результатом подобных запрещений является усиление обмена ей же во вред и значительное увеличение вывоза.
Такого рода заблуждения, конечно, очень грубы и очевидны; но еще и до сих пор, даже в странах, хорошо знакомых с торговлей, господствуют, по отношению к торговому балансу, сильная зависть и страх, что все золото и серебро уйдут из страны. Этот страх кажется мне почти во всех случаях неосновательным, и я столько же боюсь того, что населенная и деятельная страна останется без денег, как и того, что все наши источники и реки иссякнут. Сохраним выгоды, которые доставляют нам густота и трудолюбие населения, и нам нечего будет опасаться потери нашего денежного богатства.
Нетрудно видеть, что все вычисления, касающиеся торгового баланса, основаны на крайне ненадежных фактах и предположениях. Несомненно, что таможенные книги представляют слишком шаткие основания для выводов; так же неточен будет расчет, основанный на наблюдении денежного курса, если только не принять во внимание его положения во всех государствах и не ознакомиться с величиной различных скидок, какие делаются за границей, что, разумеется, неисполнимо. Всякий, кто писал об этом предмете, неизменно подтверждал правильность своей теории, какова она ни была, при помощи фактов и выкладок и путем перечисления всех товаров, которые вывозятся в чужие страны.
Сочинения м-ра Gee вызвали у нас всеобщую панику, так как по его наблюдениям, подтвержденным множеством частных справок, сумма убытка нации в торговом балансе оказывалась настолько значительной, что по прошествии пяти или шести лет у нас не должно было бы остаться ни одного шиллинга. Между тем с тех пор прошло двадцать лет, мы перенесли дорого стоившую войну, и тем не менее, можно, к счастью, с уверенностью сказать, что денег у нас теперь гораздо больше, чем в какой бы то ни было предшествовавший период.
Едва ли можно найти по этому вопросу что-нибудь более забавное, чем то, что написал доктор Свифт, автор, так быстро замечавший ошибки и глупости других. Во своем "Кратком обзоре состояния Ирландии" он говорит, что все денежное имущество этого королевства не превышало в то время 500.000 фунтов, что из этой суммы ирландцы ежегодно отправляли в Англию миллион и что у них едва ли был какой-нибудь другой источник дохода и вовсе не было внешней торговли, за исключением ввоза французских вин, за которые они платили наличными деньгами. Благодаря такому положению вещей, которое следует признать весьма печальным, количество денег в Ирландии в течение трех лет упало с 500.000 фунтов до 200.000. я думаю, что теперь, по прошествии тридцати лет, от них не осталось и следа. Как же держится и даже все более распространяется то мнение, которое возбуждало такое негодование в докторе Свифте, - мнение о постоянном росте богатства Ирландии?
Одним словом, это представление о дурном состоянии торгового баланса имеет, кажется, то свойство, что оно возникает у всех, кто не ладит с министерством или вообще находится в дурном настроении, и так как его невозможно опровергнуть подробным перечислением всех видов вывоза, уравновешивающих ввоз, то здесь, может быть, будет уместно установить общее положение, которое покажет, что пока нация сохраняет свое население и свою промышленную деятельность, ей нечего бояться потери своего богатства.
Предположим, что в одну ночь исчезли четыре пятых всех денег Великобритании и нация, с точки зрения денег, очутилась в таком же положении, в каком она находилась во времена Генрихов и Эдуардов; какие последствия будет иметь это происшествие? Не должны ли будут пропорционально понизиться цены труда и товаров и всякая вещь сделается столь же дешевой, как и в ту эпоху? Какая нация будет тогда в состоянии конкурировать с нами на иностранных рынках, или брать за перевозку товаров и за самые товары такие цены, которые для нас будут все-таки достаточно выгодны? Итак, не вернем ли мы этим путем в короткое время всех денег, которые мы потеряли, и не достигнем ли такого же изобилия в деньгах, какое существует у соседей? Но как только это произойдет, мы тотчас же потеряем те выгоды, которые доставляла нам дешевизна труда и товаров; вследствие изобилия денег у нас, их приток к нам прекратится.
Предположим, напротив, что в течение одной ночи количество денег в Великобритании упятерится; не произойдут ли отсюда противоположные последствия? Не поднимутся ли цены на труд и товары до такой высоты, что ни одна из соседних наций не будет в состоянии покупать у нас что-либо, между тем как, наоборот, их товары сделаются сравнительно настолько дешевыми, что, несмотря на всевозможные запретительные законы, они наводнят наш рынок и наши деньги будут уходить из страны, пока мы не сравнимся с соседями в отношении денег и не утратим этого чрезмерного богатства, которое поставило нас в такое невыгодное положение?
Очевидно, что те же причины, которые урегулировали бы эти крайние неравенства, если бы последние вследствие какого-нибудь чуда могли возникнуть, не позволяют им возникнуть при обычном ходе вещей и постоянно поддерживают количество денег у всех соседних наций на такой высоте, какая соответствует искусству и производительности каждой из них. Вода, куда бы она ни проникла, везде стоит на одном уровне. Спросите у физиков причину этого явления; они ответят вам, что если бы вода в каком-нибудь месте поднялась, то увеличившаяся тяжесть воды в этом месте, не будучи ничем уравновешена, должна была бы понизить ее уровень настолько, пока установилось бы равновесие, и что та же причина, которая устранила бы неравенство, если бы оно возникло, должна постоянно предупреждать его, если только не вмешивается какой-нибудь внешний насильственный фактор.
Можно ли представить себе, что путем законодательных мер или даже каких-нибудь успехов в искусстве и производительности нации когда-нибудь было возможно удержать в Испании все то количество денег, которое было привезено туда из Америки? Или что если бы все товары продавались во Франции в десять раз дешевле, чем по ту сторону Пиринев, они не нашли бы способа перейти горы и перетянуть во Францию часть этих огромных богатств? И чем иначе можно объяснить выгоды, извлекаемые всеми нациями из их торговли с Испанией и Португалией, как не тем, что деньги, подобно всякой жидкости, невозможно удержать на высоте, превышающей их естественный уровень? Государи этих стран доказали, что у них не было недостатка в желании сохранить свое золото и серебро для самих себя, если бы только это было возможно.
Но как одна часть воды, будучи отрезана от сообщения со всею остальною жидкостью, может подняться выше ее уровня, так и в отношении денег прекращение сообщения вследствие какого-нибудь физического или материального препятствия (потому что одного законодательства недостаточно) может вызвать большое неравенство в количествах денег, которыми владеют различные нации. Так, например, огромная отдаленность Китая, вместе с монополиями наших индийских компаний, затрудняя сообщение, поддерживают в Европе гораздо большее изобилие золота и серебра, особенно последнего, чем какое существует в Китае. Но, несмотря на эти большие препятствия, действие упомянутых причин очевидно. В общем европейцы, вероятно, далеко превосходят китайцев искусством и изобретательностью в ручных производствах и мануфактурах; и тем не менее торговля с ними всегда приносит нам большие убытки. Если бы не постоянная поддержка, которую оказывает нам Америка, количество денег в Европе скоро уменьшилось бы, а в Китае увеличилось, пока оно не достигло бы одного уровня в обеих странах. Ни один разумный человек не будет сомневаться, что если бы эта деятельная нация была так же близка к нам, как Польша или Берберия, она скоро отняла бы у нас излишек в деньгах и привлекла бы к себе большую часть американских богатств. Чтобы объяснить неизбежность этого явления, нам нет надобности прибегать к физическому закону тяготения. Существует нравственный закон тяготения, основанный на интересах и страстях людей, не менее могущественный и непогрешимый.
Что поддерживает баланс между различными провинциями одного и того же королевства, как не действие этого принципа, который не позволяет деньгам уклоняться от их естественного уровня, подниматься выше их пропорции с трудом и товарами, находящимися в каждой провинции, или падать ниже этой пропорции? Если бы долгий опыт не успокаивал людей в этом отношении - к каким печальным выводам должен был бы придти какой-нибудь преданный меланхолии житель Йоркшира, высчитав и сложив суммы, которые Лондон извлекает из его графства в виде податей, налогов на приезжих и на товары, и заметив, что соответствующий доход его графства несравненно ниже? Если бы Англия все еще состояла из семи королевств, то правительство каждого из них, без сомнения, находилось бы в постоянной тревоге вследствие невыгодности баланса; и так как взаимная ненависть этих государств, при их близком соседстве, была бы, вероятно, очень сильна, то они совершенно затормозили бы всякую торговлю своей завистливой и бесполезной осторожностью. С тех пор, как соединение Шотландии с Англией уничтожило все преграды между ними, которая из двух наций извлекает больше выгод из свободы торговли? И если богатство Шотландии увеличилось, можно ли разумно объяснять это явление чем-нибудь другим, как не развитием искусства и трудолюбия шотландцев? По словам аббата дю-Буа, перед соединением в Англии господствовал всеобщий страх, что с установлением свободы торговли Шотландия в короткое время привлечет к себе все богатства страны; а на другом берегу Твида опасались как раз противного. Время показало, насколько основательны были эти опасения с той и другой стороны.
То, что справедливо относительно малых частей человечества, должно быть верно и по отношению к большим. Провинции римской империи, без сомнения, так же хорошо поддерживали свой баланс между собою и с Италией без помощи законодательства, как и различные графства Великобритании или отдельные приходы каждого графства. Всякий, кто путешествует теперь по Европе, может по ценам товаров убедиться в том, что, вопреки нелепой ревности государей и правительств, деньги сами собой пришли почти в полное равновесие, и разница в этом отношении между одним государством и другим - не больше той, какая часто бывает между различными провинциями одного и того же государства. Наибольшие массы людей естественно скопляются в больших городах, приморских портах и по течению судоходных рек. Здесь можно найти больше людей, больше деятельности, больше товаров и, следовательно, больше денег; но последняя разница всегда соответствует первой, и равновесие не нарушается.
Наша зависть и ненависть к Франции не имеют границ, и по крайней мере первое из этих чувств следует признать разумным и основательным. Эти страсти создали неисчислимые затруднения и преграды в области торговли, и нас обвиняют в том, что в большинстве случаев мы были зачинщиками. Но что мы выиграли? Мы потеряли французский рынок для наших шерстяных изделий и, перенеся торговлю винами в Испанию и Португалию, платим за худшие напитки более высокие цены. Немногие англичане не считали бы своего отечества совершенно разоренным, если бы французские вина продавались в Англии так дешево и в таком изобилии, что могли бы до известной степени вытеснить наш эль и другие напитки туземного приготовления; между тем, если оставить в стороне всякие предрассудки, то нетрудно будет убедиться, что это не только не принесло бы нам вреда, но даже было бы для нас очень выгодно. Всякий новый акр земли, засаженный виноградником во Франции для снабжения вином Англии, заставил бы французов взять у нас взамен, для поддержки своего существования, продукты акра земли, засеянного у нас пшеницей или рожью, и очевидно, что выгода была бы на нашей стороне, так как наш товар прибыльнее и важнее.
Французские короли не раз путем указов запрещали разводить новые виноградники и приказывали уничтожать те, которые были недавно разведены: так хорошо сознают в этой стране, насколько зерновые продукты важнее всех других.
Маршал Вобан часто и не без основания жалуется на нелепые поборы, которыми облагаются вина Лангедока, Гиени и других южных провинций при ввозе в Бретань и Нормандию. Он не сомневается в том, что последние провинции сумеют поддержать свой баланс, несмотря на свободу торговли, которую он рекомендует. Ясно, что несколько лишних миль, которые пришлось бы проплыть до Англии, ничего не изменили бы, или, если бы существовало какое-нибудь различие, оно одинаково влияло бы на товары обоих королевств.
Есть, правда, средство, при помощи которого можно поднять количество денег в стране выше его нормального уровня, как есть и средство для понижения его ниже этого уровня; но исследуя оба эти случая, мы увидим, что они содержатся в нашей общей теории и представляют лишнее доказательство ее правильности.
Единственный способ, которым может быть достигнуто понижение количества денег ниже естественного уровня, состоит, насколько мне известно, в учреждении банков, фондов и бумажного кредита, столь распространенных в нашей стране. Благодаря этим средствам бумажные деньги уравниваются в цене с звонкой монетой, распространяются по всему государству и, вытесняя из обращения золото и серебро, соответственно повышают цены труда и товаров; в результате из страны уходит большое количество драгоценных металлов или, по крайней мере, их наличное количество перестает увеличиваться. Можно ли обнаруживать большую близорукость, чем обнаруживаем мы в своих рассуждениях по этому вопросу? Так как отдельный гражданин сделался бы гораздо более богатым, если бы его денежный капитал увеличился вдвое, то мы думаем, что такие же счастливые последствия повлечет за собою увеличение капитала всех граждан, и при этом забываем, что подобная перемена приведет и к соответственному повышению цен, так что с течением времени между деньгами и ценами восстановится то же отношение, какое существовало раньше. Большее количество денег выгодно только в переговорах и сделках с иностранцами, и так как для последних наша бумага не имеет никакой цены, то благодаря ей мы испытываем все неудобства большого изобилия денег, не получая ни одной из его выгод.
Предположим, что в государстве обращается в качестве денег 12 миллионов фунтов бумагой (потому что мы не должны представлять себе, что все огромное количество наших денег может быть обращено в бумагу), и предположим, что действительный капитал страны состоит из 18 миллионов: вот мы на практике нашли государство, которое способно владеть капиталом в 30 миллионов. Я говорю, что если оно способно содержать в себе такой капитал, то непременно приобрело бы его в виде золота и серебра, если бы мы не остановили прилива этих металлов изобретением бумажных денег. Откуда оно добыло бы эту сумму? Из всех стран мира. Но почему? Потому, что если исключить 12 миллионов в бумаге, количество денег в государстве стоит ниже нормы сравнительно с нашими соседями и мы должны непосредственно притягивать к себе деньги от каждого из них, пока не наступит, так сказать, момент насыщения, когда мы не будем в состоянии удержать у себя больше денег. Наша теперешняя политика так усердно старается завалить нацию банковыми билетами и чеками, точно опасается, что мы будем обременены излишком золота и серебра.
Нет сомнения что изобилие драгоценных металлов во Франции объясняется, главным образом, отсутствием бумажного кредита в этой стране. Французы не имеют банков; векселя не циркулируют у них так, как у нас; ростовщичество, или отдача денег в рост, не разрешено безусловно. Вследствие этого многие лица владеют крупными капиталами, в частных домах употребляется большое количество серебряной утвари и все церкви полны ею. Благодаря такому положению вещей, съестные припасы и труд в этой стране гораздо дешевле, чем в других странах, вдвое менее богатых золотом и серебром. Выгоды такого положения с точки зрения торговли и крупных политических осложнений слишком очевидны, чтобы их можно было оспаривать.
Несколько лет назад в Женеве господствовала та же мода, которая еще и до сих пор держится в Англии и Голландии, - мода на употребление фарфоровой посуды вместо серебряной; но сенат, предвидя последствия этой моды, до известной степени ограничил употребление этого хрупкого товара, между тем как право пользоваться серебряной посудой совершенно не было ограничено. И я думаю, что во время несчастий, которые недавно постигли женевцев, они оценили благие последствия этого закона. С этой точки зрения наш налог на изделия из серебра, может быть, не совсем разумен.
Прежде, чем были введены в обращение ассигнации, наши колонии владели таким количеством золота и серебра, какого было достаточно для удовлетворения их потребностей. Со времени введения бумажных денег драгоценные металлы совершенно исчезли из колоний, и это было еще самым ничтожным из неудобств, которые повлекла за собою эта реформа. Можно ли сомневаться, что после отмены бумажных денег снова появятся драгоценные металлы, так как колонии обладают мануфактурными товарами и естественными продуктами, т.е. единственными предметами, которые имеют цену в торговле и ради которых люди хотят иметь деньги?
Как жаль, что Ликург, желая изгнать из Спарты серебро и золото, не подумал о бумажном кредите! Этим путем он гораздо лучше достиг бы своей цели, чем при помощи тех кусков железа, которые он пустил в обращение в качестве денег, и вместе с тем гораздо вернее сделал бы невозможным всякую торговлю с иностранцами, так как действительная и существующая ценность бумаги далеко ниже.
Между тем следует признать, что, при крайней сложности всех этих вопросов о торговле и деньгах, существуют для изучения их другие точки зрения, на основании которых можно придти к заключению, что выгоды, доставляемые бумажным кредитом и банками, превосходят вытекающие из них неудобства. Несомненно верно, что благодаря им, из страны исчезает вся звонкая монета и все драгоценные металлы, и тот, чей взор не проникает далее этого последствия, имеет полное основание осуждать их. Но монета и металлы не настолько важны, чтобы нельзя было признать достаточным или даже выгодным вознаграждением за них увеличение деятельности и кредита, которому может значительно способствовать разумное применение бумажных денег. Известно, как важно для купца иметь возможность в случае нужды учесть свои векселя; все, что облегчает эту операцию, выгодно вообще для торговли страны. Этот кредит могут оказывать частные банкиры благодаря тому кредиту, который им самим обеспечивается денежными вкладами в их кассы; Английский банк может делать то же самое вследствие того, что ему даровано право употреблять для всех платежей свои бланки. К аналогичному средству прибегли несколько лет назад эдинбургские банки, и так как это одна из самых остроумных идей, какие нашли себе применение в торговле, то ее признали полезным применить во всей Шотландии. Это - так называемые кредитные банки; они организованы следующим образом. Данное лицо является в банк и представляет залог на сумму, положим, в тысячу фунтов стерлингов; он имеет право получить эту сумму всю или по частям, когда пожелает, и платить обычный процент только в том случае, если деньги у него на руках. Выплачивать долг он может даже небольшими суммами, например, в двадцать фунтов и проценты учитываются с того самого дня, когда он делает взнос. Эта комбинация представляет большие выгоды. Так как заемщик может представить в залог свое имущество почти по его полной стоимости и бумаги банка идут за наличные деньги, то этим путем купец может, так сказать, обратить в деньги свои дома, утварь, товары, лежащие в его складе, долги, которые он имеет за границей, свои корабли, находящиеся на море; он имеет возможность, в случае надобности, воспользоваться ими для своих платежей - все равно, как если бы это была ходячая монета государства. Когда человек занимает тысячу фунтов у частного лица, то - не говоря уже о том, что не всегда можно достать деньги в ту самую минуту, когда они нужны, - он платит проценты за полученную сумму безразлично, пользуется ли он ею, или она лежит без дела: банковый кредит не стоит ничего, за исключением того момента, когда им действительно пользуются, и это для заемщика так же выгодно, как если бы он получал ссуду под гораздо меньший процент. Кроме того, такая организация значительно облегчает купцам взаимную поддержку их кредита, что представляет большую гарантию против банкротств. Исчерпав свой собственный кредит в банке, каждый из них может отправиться к кому-нибудь из своих товарищей, кредит которого еще не исчерпан, и таким образом получить деньги, которые он вернет, когда представится возможность.
Эта система уже несколько лет практиковалась в Эдинбурге, когда некоторые торговые компании в Глазго решились сделать еще шаг вперед. Они сами основали несколько банков и выпустили билеты в десять шиллингов, которые и стали употреблять для оплаты товаров, мануфактур и всякого рода коммерческого труда; благодаря широкому кредиту, которым пользовались компании, эти билеты разошлись по всей стране, и во всех платежах их брали как наличные деньги. Благодаря этому, капитал в пять тысяч фунтов давал возможность совершать такие же обороты, как если бы он был в пять или в шесть раз больше; купцы могли вести торговлю в более широких размерах и довольствоваться при каждой сделке меньшим барышом. Но каковы бы ни были остальные выгоды, вытекающие из этих нововведений, надо признать, что они не только слишком облегчают кредит, что опасно, но и ведут к исчезновению драгоценных металлов; и ничто не может доказать этого лучше, чем сравнение с этой точки зрения прежнего и теперешнего положения Шотландии. Известно, что во время перечеканки, произведенной после соединения королевств, количество денег в этой стране равнялось одному миллиону; между тем, несмотря на большое развитие богатств, торговли и всякого рода мануфактур, количество денег в настоящее время, вероятно, не превышает одной трети миллиона даже в тех местах, откуда Англия не извлекала больших сумм.
Но как выпуск бумажных денег есть почти единственный способ, при помощи которого мы можем свести количество денег ниже естественного уровня, точно так же поднять его выше нормы можно, как мне кажется, только при помощи средства, которое мы все должны признать пагубным и разорительным; оно состоит в том, чтобы накоплять большие суммы в государственной казне, держать их там под ключом и таким образом не давать ни одной копейке поступать в обращение. Этим способом вода, не сообщающаяся с окружающей массой жидкости, может быть поднята до всякой высоты, какой мы пожелали бы. Чтобы доказать это, нам стоит только вернуться к нашей первой гипотезе об исчезновении половины или какой-нибудь другой части нашего денежного богатства; мы видели, что непосредственным результатом этого события было бы привлечение такой же суммы из всех соседних государств. Природа вещей, по-видимому, не ставит никаких твердых границ скоплению богатств. Следуя этой политике в течение веков, небольшой город, в роде Женевы, мог бы скопить девять десятых всех денег Европы. Непреодолимое препятствие для такого беспредельного скопления богатств кроется, по-видимому, в природе человека. Слабое государство, владеющее значительной казной, тотчас сделается жертвой своих менее богатых, но более могущественных соседей. Если государство велико, то оно истратит свое богатство на осуществление опасных и безрассудных проектов и, вместе с деньгами, утратит, вероятно, нечто еще более ценное - свое трудолюбие, чистоту нравов и часть населения. В этом случае водяной столб, поднявшийся слишком высоко, производит взрыв, разрушает сосуд, в котором он содержится, и смешавшись с окружающей жидкостью, ниспадает до своего естественного уровня.
Мы так мало знакомы с этим принципом, что хотя все историки без исключения сообщают о столь недавнем событии, как скопление Генрихом VII огромной денежной суммы (они определяют ее в 2 700 000 фунтов), тем не менее мы предпочитаем отвергать это единогласное свидетельство, чем признать факт, который не согласуется с нашими закоренелыми предрассудками. Действительно, эта сумма представляла собою, вероятно, три четверти всей массы денег, находившихся в Англии. Но разве трудно понять, что хитрый, жадный, бережливый и почти неограниченный государь в течение двадцати лет мог собрать подобную сумму? Едва ли также уменьшение количества денег, находящихся в обращении, было замечено народом или причинило ему какой-нибудь вред. Удешевление всех товаров должно было в короткое время пополнить эту убыль, давая Англии преимущество в ее торговых сношениях с соседними странами.
Не представляет ли такого примера и маленькая афинская республика со своими союзниками? Менее чем в пятьдесят лет, в период от Персидских войн до Пелопоннесской, Афины скопили капитал, не многим уступавший казне Генриха VII; все греческие историки и ораторы единогласно свидетельствуют, что Афиняне собрали в своей крепости более 10 000 талантов, которые потом к своей собственной гибели истратили в опрометчивых и безрассудных предприятиях. Но когда эти деньги перешли в обращение и начали сливаться с окружающей массой денег - что произошло тогда? Остались ли они в стране? Нет; знаменитая перепись, о которой упоминают Демосфен и Полибий, показывает, что спустя приблизительно пятьдесят лет все богатство республики, включая поместья, дома, товары, рабов и звонкую монету, не достигало и 6000 талантов.
Как велики должны были быть честолюбие и страстность этой нации, скопившей и сохранявшей для завоеваний богатство, которое граждане каждую минуту большинством одного голоса могли разделить между собою, что почти утроило бы состояние каждого из них! Потому что надо заметить, что в начале Пелопонесской войны, по свидетельству древних писателей, ни число афинских граждан, ни их частные богатства не были больше, чем в начале войн с Македонией.
Во времена Филиппа и Персея в Греции было не больше денег, чем в Англии при Генрихе VII; однако эти два государя в течение тридцати лет скопили в небольшом македонском государстве большую сумму, чем та, которою владел Генрих VII. Эмилий Павел доставил в Рим около 1 700 000 фунтов стерлингов, а по словам Плиния, даже 2 400 000, и это была только часть македонской казны; остальная часть погибла во время сопротивления и бегства Персея.
Стэниэн сообщает, что Бернский кантон отдавал под проценты 300.000 фунтов, а в его казне лежала еще в шесть раз большая сумма. Итак, вот капитал в 1.800.000 фунтов, по крайней мере в четыре раза превышающий тот, который нормально должен был бы находиться в обращении в такой небольшой стране. Между тем, путешествую по округу Во или по какой-нибудь другой области этого кантона, вы не заметите большей нужды в деньгах, чем какой следует ожидать при размерах, свойствах почвы и положении этой страны. Напротив, во Франции или Германии едва ли найдется теперь какая-нибудь внутренняя провинция, жители которой были бы так же богаты, как население этого кантона, хотя его казна значительно увеличилась с 1714 г., когда Стэниэн писал свое превосходное сочинение о Швейцарии.
Показание Аппиана о скоровищах Птоломеев так чудовищно, что ему трудно верить, тем более, что, по словам этого историка, остальные преемники Александра были столь же бережливы и многие из них владели почти такими же громадными капиталами; согласно нашей теории, бережливость соседних государей непременно должна была положить предел накоплению богатств в руках египетских царей. Сумма, о которой говорит Аппиан, равна 740 000 талантов, что, по вычислению доктора Арбэтнота, составляет 191 166 166 фунтов, 13 шиллингов и 4 пенса. Между тем Аппиан утверждает, что извлек эти цифры из государственного архива, и сам он был родом из Александрии.
Исходя из принципов, изложенных в этом очерке, мы можем составить себе определенное мнение о тех бесчисленных преградах, затруднениях и налогах, которые во всех странах Европы, а в Англии - больше, чем в какой-нибудь другой стране, тормозят правильное развитие торговли, будучи вызваны или чрезмерной страстью к накоплению денег, которые, раз они находятся в обращении, никогда не превысят нормы, или неосновательным страхом потерять свое денежное богатство, которое никогда не может упасть ниже этого нормального уровня. Если что-нибудь может уничтожить наши богатства, то это именно - применение столь неразумных средств. Этот общий дурной результат происходит от того, что подобные мероприятия отнимают у соседствующих наций ту свободу обмена и сообщения, которую имел в виду Творец, наделяя их столь различными землями, климатами и характерами.
Наши теперешние политики руководствуются той системой, которая одна только ведет к исчезновению денег, - т.е. системой бумажного кредита, - совершенно пренебрегают единственным средством увеличить их количество, т.е. накоплением денег в казне, и изобретают сотни различных комбинаций, которые имеют только то последствие, что стесняют трудолюбие и лишают как нас, так и наших соседей, благ, доставляемых всем людям искусством и природой.
Между тем не следует думать, что все налоги на иностранные товары вредны или бесполезны; я говорю только о тех налогах, которые вызваны упомянутой выше завистью. Налог на немецкие полотна поощряет наши мануфактуры и содействует росту нашего населения и нашей производительности. Налог на водку усиливает сбыт рома и оказывает поддержку нашим южным колониям. И так как налоги необходимы для удовлетворения нужд правительства, то, по-видимому, удобнее налагать их на иностранные товары, которые легко можно застигнуть в гавани, чтобы подвергнуть обложению. Однако не следует забывать изречения доктора Свифта, что по правилам таможенной арифметики два и два не всегда составляет четыре, а часто только единицу. Нет сомнения, что если бы пошлина на вино была уменьшена на треть, она приносила бы правительству гораздо больший доход, чем приносит теперь; при этом наш народ мог бы употреблять более здоровый и полезный напиток, а наш торговый баланс, которым мы так дорожим, не понес бы никакого ущерба. Производство эля вне земледелия очень незначительно и занимает мало рук. Перевозка вина и хлеба давала бы не многим менее.
Но разве мы не видим, - спросит, пожалуй, кто-нибудь - примеров того, как многие государства, которые раньше были богаты, теперь обеднели и впали в нищету? Разве деньги, которыми они прежде изобиловали, не покинули их? - я отвечу? Если страна теряет свою торговлю, трудолюбие и население, то она не может надеяться удержать свое золото и серебро, потому что количество драгоценных металлов всегда пропорционально этим условиям. Когда Лиссабон и Амстердам отняли у Венеции и Женевы ост-индскую торговлю, то к первым двум городам перешли и выгоды, и деньги, которые доставляла эта торговля. Когда правительственный центр перемещается, когда приходится содержать в отдалении дорого стоящие армии, когда иностранцы приобретают большие капиталы, то в результате естественно получается уменьшение количества денег. Но это, очевидно, насильственные средства к вывозу звонкой монеты, и обыкновенно они сопровождаются одновременным отливом населения и деятельности. Но где последние остаются и отлив денег не продолжается, туда деньги вернутся сотней дорог, которых мы не знаем и не подозреваем. Какие громадные суммы были истрачены столькими нациями во Фландрии со времени революции, в продолжении трех долгих войн! Может быть более половины всех денег, которые теперь обращаются в Европе. Но что сделалось с этими деньгами? Остались ли они в той небольшой области, которую занимают австрийские Нидерланды? Конечно, нет. Большая часть их вернулась в те страны, откуда пришла; их унесло назад то же самое движение населения и деятельности, которое и раньше увлекло их за собою. Деньги Европы более тысячи лет явным и видимым потоком текли в Рим, но вытекли обратно по невидимым и тайным каналам, и в настоящее время отсутствие трудолюбия и торговли делает папские земли беднейшей областью Италии.
Одним словом, каждое правительство имеет веские основания заботиться о сохранении своего населения и своих мануфактур. А относительно денег оно может спокойно, без страха и зависти, положиться на обычный ход человеческих дел, или, если оно обращает какое-нибудь внимание на этот предмет, то должно делать это лишь настолько, насколько он влияет на население и трудолюбие.
М.: Издательство К. Т. Солдатенкова, 1895. С. 75-79.]
Ninewelles, 1 ноября 1750 года
"Милостивый Государь,
Признаюсь, я был несколько огорчен, видя, что Вы так долго забываете обо мне. Но Вы вознаграждаете меня с избытком. Я нахожу нашу переписку полезной для обоих: для меня - ввиду тех новых сведений, которые вы сообщаете мне; для Вас - потому что она дает Вам случай с большим вниманием исследовать обсуждаемые вопросы. Я хочу сообщить Вам мой взгляд на Вашу теорию с той откровенностью, которой Вы желаете.
Я никогда не думал сказать, что деньги непременно должны стоять на одном уровне во всех странах, которые находятся в сношениях между собою; я хотел сказать: на уровне, пропорциональном их населению, трудолюбие и производительности. Например, там, где население вдвое более многочисленно и т.д., там и количество денег будет вдвое больше, и т. п. Я прибавил, что единственное средство сохранить или увеличить количество денег состоит в том, чтобы сохранить и увеличить народонаселение и промышленную деятельность, а не в запрещении вывоза денег или обложении пошлинами привозных товаров, - приемы, к которым, обыкновенно, прибегают.
Я думаю, что в этом отношении наши взгляды не расходятся. Вы признаете, что если бы количество денег, находящихся теперь в Англии, за ночь увеличилось в четыре раза, то произошло бы внезапное повышение цен. Но ввоз иностранных товаров, говорите Вы, тотчас понизил бы цены. Здесь-то и начинается вывоз денег.
Вы говорите далее: небольшой части денежной суммы было бы достаточно для приобретения иностранных товаров и понижения цен. Я согласен - на один год, пока ввезенные продукты не были бы истреблены. Но не может ли повториться та же операция и на следующий год? Нет, отвечаете Вы: увеличение количества денег может во время промежутка настолько увеличить народонаселение и промышленную деятельность, что страна сумеет удержать добавочное количество денег. В этом случае Ваше рассуждение восхищает меня. Я согласен с Вами, что увеличение количества денег, если оно произошло не слишком внез0апно, естественно увеличит количестве населения и промышленную деятельность, и что вследствие этого окажется возможным сохранить новый излишек денег; но если народонаселение и промышленность не возрастут, то ничем нельзя будет удержать денег, разве только накоплением их в казне.
Предположите, что мы приобрели от Шотландии тридцать миллионов; предположите, что вследствие какой-нибудь несчастной случайности мы не воспользовались ими для увеличения нашей промышленности и населения; сколько останется у нас от этих тридцати миллионов по прошествии четверти века? Ни шиллингом больше, чем мы имеем теперь. Выражения, которые я употребил в моем Опыте, следует исправить, потому что они были причиною Вашей ошибки
001.
Ваше перечисление торговых преимуществ богатых стран сравнительно с бедными совершенно верно и очень любопытно; но я не могу согласиться с Вами, что если исключить дурную политику и случайности, более богатые страны всегда будут стоять выше тех, которые беднее. Богатая страна привлечет к себе и сохранит все мануфактуры, требующие больших капиталов или большой ловкости; но бедная страна отнимет у нее все те производства, которые проще и требуют больше ручного труда. Мануфактурные продукты Лондона, как Вы знаете, - сталь, кружева, шелк, книги, кареты, часы, мебель, наряды; но производство полотна и шерсти сосредоточивается в провинциях.
Отдаленность Китая есть физическое препятствие для сношений и сводит нашу взаимную торговлю на небольшое число продуктов. Длина пути, монополии и пошлины повышают цену товаров. Китаец довольствуется поденной платой в три полупенса и чрезвычайно трудолюбив. Если бы Китай был так же близок к нам, как Франция или Испания, то мы получали бы все наши товары из Китая, пока деньги и товары не достигли бы своего естественного уровня в соответствии с количеством населения, трудолюбием и производством обеих стран.
Часть наших общественных фондов исполняет роль денег, потому что наши купцы, и еще более - наши банкиры, держат в своих кассах меньше денег, имея возможность при помощи бумаг покрывать самые неожиданные требования.
Не так обстоит дело с французскими фондами. Акции городской думы нельзя переводить; большое количество их лежит без движения в качестве наследственных имуществ. Впрочем, я признаю, что между этими фондами и акциями Ост-Индской компании есть большая разница.
Что промышленная деятельность и народонаселение Испании со времени открытия Америки возросли в большей пропорции, чем обыкновенно думают, это очень любопытный факт. Не сомневаюсь, что Вы утверждаете это на основании хорошего источника, но я ни у одного писателя не встретил известия об этом.
Не говоря о вредных последствиях введения бумажного кредита в наших колониях, которое было, в сущности, обманом, надо прибавить, что оно привело также к исчезновению золота и серебра, место которых заняла бумага. В общем, цель моего Опыта состоит в том, чтобы рассеять страх, овладевающий обществом каждый раз, когда, на основании фантастических вычислений, в нем возникает мысль о грозящей ему будто бы потере его денежного капитала, тогда как невозможно доказать, чтобы количество населения и промышленная деятельность в этому время уменьшились. Я хотел также показать, как нелепо думать, что существует какое-нибудь иное средство для сохранения денег, кроме заботы о народонаселении и промышленности, об их сохранении и увеличении.
Запрещать вывоз денег и ввоз иностранных продуктов - это ошибочная политика, и я рад видеть, что Вы согласно со мною. Прошу Вас принять мой привет, и пр."
001 В последнем издании, чтобы удовлетворить м-ра Освальда, Давид Юм прибавил следующее примечание: "Не следует забывать, что во всем этом рассуждении, каждый раз, когда я говорю об уровне денег, я имею в виду их уровень в отношении к производству, труду, прилежанию и ловкости в различных государствах. И я утверждаю, что если эти факторы в два, в три или в четыре раза больше, чем в соседних государствах, то и количество денег будет неизбежно в два, в три или в четыре раза больше.
Единственное обстоятельство, которое может нарушить точность этих пропорций, - расходы по перевозке продуктов с одного места на другое, и эти расходы не всегда равны. Так, хлеб, скот, сыр и масло графства Дорби привлекают из Лондона столько же денег, сколько мануфактурные продукты Лондона привлекают из графства Дерби. Но это возражение - только формальное, потому что если фрахт высок, то это значит, что сообщение между обоими центрами затруднительно и несовершенно"
М.: Издательство К. Т. Солдатенкова, 1895. C. 80-85.]
Сделав выше попытку доказать нелепость одного вида зависти, так сильно распространенного среди торговых наций, мы считаем не лишним коснуться и другого вида, который представляется нам столь же лишенным основания. Государства, сделавшие некоторые успехи в торговле, почти всегда смотрят с беспокойством на успехи своих соседей, считают все торговые государства своими соперниками и думают, что ни одно из них не может достигнуть процветания иначе, как ущерб им самим. В противоположность этому узкому и недоброжелательному мнению, я решаюсь утверждать, что увеличение богатств и торговли какой-нибудь одной нации не только не вредит, но обыкновенно способствует развитию богатств и торговли всех его соседей, и что государство почти никогда не может довести свою торговлю и промышленность до высокой степени процветания, если все окружающие государства погружены в невежество, лень и грубость.
Само собою ясно, что внутренней торговле нации не может повредить даже наибольшее благосостояние соседей, и так как в обширном государстве эта отрасль торговли, несомнено, - важнейшая, то мы имеем тем менее оснований для зависти. Но я иду дальше и утверждаю, что если между нациями существуют свободные сношения, то внутренняя промышленность каждой из них не может не развиваться вследствие прогресса остальных. Сравните современное положение Великобритании с ее положением за два века назад. Все приемы, как в земледелии, так и в фабричном производстве, были крайне примитивны и несовершенны. Все улучшения, которые мы ввели с тех пор, были результатом подражания иностранцам, и с этой точки зрения мы должны считать особым счастьем их предварительные успехи в искусствах и изобретениях. В самом деле, развитие международных сношений чрезвычайно выгодно для нас, потому что, несмотря на высокую степень развития нашей промышленности, мы ежедневно, во всех искусствах, перенимаем изобретения и усовершенствования, сделанные нашими соседями. Сначала из-за границы ввозятся товары, и это возбуждает в нас сильное неудовольствие, потому что мы боимся, чтобы результатом ввоза не оказалась убыль денег в стране; затем, к нашей явной выгоде, ввозится и самое искусство. Между тем мы все еще беспрестанно жалуемся на то, что наши соседи владеют теми искусствами, производствами и изобретениями, - забывая, что, если бы они не передали нам этих знаний, мы были бы теперь варварами, и что если бы они не продолжали обучать нас, то искусства впали бы в состояние вялости, лишенное соревнования и новизны, которые так много содействуют их преуспеянию.
Развитие туземной промышленности есть основа внешней торговли. Когда для внутреннего рынка производится большое количество товаров и они совершенствуются, то всегда найдется излишек, который можно с выгодой вывезти за границу. Но если наши соседи не имеют ни искусств, ни культуры, то они ничего не могут покупать у нас, потому что ничего не могут дать нам взамен. В этом отношении государства находятся в таком же положении, как и отдельные лица: один человек не может быть трудолюбивым, когда все его сограждане живут праздно. Богатства различных членов общества способствуют увеличению моих богатств, каким бы делом я ни занимался. Они потребляют продукт моего производства и взамен снабжают меня продуктами своих производств.
Ни одно государство не должно бояться того, что его соседи настолько усовершенствуются во всех искусствах и мануфактурах, что ничего не станут покупать у него. Дав каждому народу другой гений, другой климат и другую почву, природа обеспечила взаимные сношения и взаимную торговлю наций на все времена, пока они будут оставаться производительными и цивилизованными. Чем более развиваются искусства в какой-нибудь стране, тем больший спрос предъявляет она к своим соседям. Ее обитатели, сделавшись богатыми и искусными, хотят иметь все товары в наиболее совершенном виде, и так как они могут предложить в обмен большое количество продуктов, то вызывают огромный ввоз из каждой соседней страны. Это поощряет промышленность тех государств, откуда они ввозят, а их собственная промышленность развивается благодаря сбыту продуктов, предлагаемых ими в обмен.
Но что происходит в том случае, когда нация обладает каким-нибудь специальным производством, каким является, например, производство сукон в Англии? Не повредит ли нам вмешательство соседей в эту отрасль промышленности? Я отвечу, что если какой-нибудь продукт считается специальностью страны, то последняя, несомненно, обладает какими-нибудь особенными естественными преимуществами для производства этого товара; и если она, несмотря на эти преимущества, теряет свою мануфактуру, то должна обвинить в этом свою собственную лень и недостатки своего государственного устройств, но не промышленность своих соседей. Не следует также упускать из виду, что развитие промышленной деятельности в соседних странах усиливает потребление каждого отдельного вида товаров, и что, следовательно, спрос на специальный продукт может постоянно держаться на том же уровне или даже усиливаться, несмотря на конкуренцию иностранной промышленности. Но если бы он и уменьшился, следует ли считать это событие столь пагубным? Если трудолюбие сохранилось, его легко перенести из одной отрасли промышленности в другую; например, суконщики будут вырабатывать полотно, шелк, железо или какой-нибудь другой товар, на который будет существовать спрос. Нечего опасаться, что все отрасли человеческой деятельности будут исчерпаны, и что нашим мануфактуристам, пока они останутся на одном уровне с мануфактуристами соседних стран, будет грозить опасность остаться без работы. Конкуренция между соперничествующими нациями служит скорее к поддержке их промышленной деятельности. Для народа выгоднее производить различные продукты, чем иметь одну большую мануфактуру, которая занимает все руки. В первом случае его положение менее шатко, и он менее страдает от переворотов и случайностей, которым подвержена каждая отдельная отрасль торговли.
Единственное торговое государство, которое должно бояться успехов и развития промышленности своих соседей, есть Голландия: владея ничтожной территорией, не имея туземных продуктов, голландцы обязаны своим благосостоянием исключительно тому, что сделались маклерами, комиссионерами и перевозчиками других наций. Подобная страна естественно должна опасаться, что в ту минуту, когда соседние государства сознают свои интересы, они захотят сами взять в руки управление своими делами и лишать своих иностранных маклеров тех выгод, которые последние раньше извлекали из своей посреднической роли. Но хотя естественно можно опасаться этого последствия, тем не менее пройдет еще немало времени, прежде чем оно осуществится; при помощи искусства и трудолюбия его можно отсрочить на много поколений, если не совершенно предотвратить. Большие капиталы и развитые сношения представляют такие крупные выгоды, над которыми нелегко одержать верх, и так как развитие промышленности в соседних странах усложняет все торговые операции, то народ, торговля которого опирается на такие шаткие основания, может до времени извлекать огромные выгоды из цветущего состояния соседних государств. Отдав в залог все свои доходы, голландцы теперь уже не играют в европейской политике той роли, которую играли раньше, но их торговля удержалась на том же уровне, на каком находилась в половине прошлого века, когда Голландия считалась одной из великих держав Европы.
Чтобы наша узкая и дурная политика могла восторжествовать, мы должны были бы свести все соседние нации к тому же состоянию лени и невежества, в каком находятся Марокко и Берберский берег. Каков был бы результат? Соседи не могли бы более снабжать нас товарами и не могли бы покупать у нас. Наша внутренняя торговля зачахла бы, благодаря отсутствию соревнования, примеров и обучения, и мы сами скоро впали бы в то же жалкое состояние, в которое привели соседей. Поэтому я решаюсь думать, что поступаю не только как человек, но и как британский подданный, когда желаю процветания торговле Германии, Испании, Италии и даже самой Франции. По крайней мере я уверен, что Великобритания, как и все эти страны, находилась бы в более цветущем состоянии, если бы ее государи и министры прониклись чувствами широкого доброжелательства по отношению к другим народам.
М.: Издательство К. Т. Солдатенкова, 1895. С. 86-93.]
Некоторые мыслители твердо держатся того убеждения, что всякий новый налог создает в тех, кто им обложен, новую способность нести его, и всякое увеличение общественных тягостей пропорционально усиливает промышленную деятельность народа. Эта теория по своей природе легко может быть обращена во зло и тем более опасна, что нельзя безусловно отрицать ее правильности; напротив, надо признать, что, будучи заключена в разумные границы, она до известной степени оправдывается и разумом, и опытом. Когда обложены налогом предметы, потребляемые всем народом, то неизбежно происходит одно из двух: или бедные должны в каком-нибудь отношении ограничить свои жизненные потребности, или они должны потребовать увеличения получаемой ими платы, так что все бремя налога ляжет исключительно на богатых. Но установление налога может привести и к третьему результату, именно к тому, что бедные усиливают свое прилежание, исполняют большее количество работы и живут так же хорошо, как и прежде, не требуя увеличения платы. Когда налоги умеренны, вводятся постепенно и не касаются первых предметов необходимости, они естественно приводят к этому третьему последствию; и несомненно, что подобные затруднения часто содействуют подъему промышленной деятельности нации и делают последнюю богаче и трудолюбивее других народов, хотя бы она находилась в менее выгодных условиях. Как на аналогичный пример, можно указать на то, что нации, обладавшие наиболее развитой торговлей, далеко не всегда занимали наибольшие пространства плодородной земли, а напротив, принуждены были бороться со многочисленными естественными затруднениями. Тир, Афины, Карфаген, Родос, Генуя, Венеция, Голландия представляют в этом отношении разительные примеры. Во всей истории можно найти только три случая, когда обширные и плодородные государства владели значительной торговлей: Нидерланды, Англия и Франция. Первые два обязаны этим, по-видимому, своему выгодному приморскому положению и необходимости, в какую они были поставлены, посещать иностранные порты для закупки тех продуктов, в которых отказывал им их собственный климат. Что касается Франции, то в ней торговля развилась поздно и была, по-видимому, следствием размышлений и наблюдений этого способного и предприимчивого народа, который замечал, как обогащаются его соседи благодаря мореплаванию и торговле.
Во времена Цицерона, по его собственным словам, наиболее развитой торговлей обладали Александрия, Колхида, Тир, Сидон, Андрос, Кипр, Памфилия, Ликия, Родос, Хиос, Византия, Лесбос, Смирна, Милет и Коос. Все эти государства, за исключением Алдександрии, были или небольшими островами, или ничтожными территориями; Александрия была обязана своей торговлей счастливому географическому положению.
Итак, если некоторые естественные неудобства и затруднения следует признать благоприятными для человеческой деятельности, то почему же и искусственным тягостям не иметь тех же последствий? В самом деле, сэр Уильям Темпль приписывает трудолюбие голландцев исключительно необходимости, вытекавшей из неудобства их естественного положения; свое мнение он подтверждает метким сравнением Голландии с Ирландией: "В Ирландии", говорит он, "первые предметы необходимости, вследствие обширности страны, плодородия почвы и малочисленности населения, настолько дешевы, что трудолюбивый человек может двухдневной работой обеспечить себе пропитание на все остальные дни недели, и это обстоятельство я считаю истинной причиной лени, в которой упрекают этот народ. Люди естественно предпочитают покой труду и не любят мучить себя работой, когда могут жить праздно. Но раз будучи приучены к труду нуждою, они уже не могут отказаться от него, потому что привычка обращает его в необходимое условие их здоровья и даже приятного времяпрепровождения. Переход от постоянного труда к покою едва ли менее тяжел, чем переход от постоянного покоя к труду". Далее автор, в подтверждение своей мысли, перечисляет упомянутые выше древние и современные государства, в которых наиболее процветала торговля и которые большею частью владели столь незначительными территориями, что трудолюбие должно было обратиться у их жителей в необходимость.
Лучшие налоги те, которые налагаются на предметы потребления и преимущественно на предметы роскоши, потому что эти налоги наименее чувствительны для населения. Они кажутся до известной степени добровольными, потому что каждый может пользоваться обложенным товаром в таких размерах, как ему угодно; они уплачиваются постепенно и незаметно; если они распределены разумно, то их естественным последствием бывает умеренность и бережливость, и так как они сливаются с обычной ценой товара, то потребитель почти не замечает их. Их единственное неудобство состоит в том, что их сбор обходится дорого.
Поземельные налоги взимаются без расходов, но зато они сопряжены со всеми остальными неудобствами. Между тем большая часть государств принуждена прибегнуть к ним в виду недостаточности других налогов.
Но из всех налогов наиболее вредны те, которые произвольны. Способ их применения обращает их, обыкновенно, в наказание за трудолюбие, а неизбежная неравномерность их раскладки делает их еще более тяжелыми, чем каковы они в действительности. Поэтому надо удивляться, как могут вводить их у себя цивилизованные народы.
Вообще все поголовные подати - даже когда они не произвольны, как случается большей частью - следует считать опасными, потому что государь легко может прибавлять к испрошенной сумме еще и еще немного, так что в конце концов эти налоги могут сделаться насильственными и невыносимыми. Напротив, налоги на предметы потребления умеряются сами собою; государь скоро заметит, что повышение налога не увеличивает его доходов. Поэтому при помощи подобных налогов трудно разорить народ.
Историки сообщают, что одной из главных причин падения римской империи была финансовая реформа, произведенная Константином, который, вместо десятины, таможенных и акцизных сборов, составлявших до тех пор доход империи, ввел общую поголовную подать. Сборщики податей до такой степени угнетали и терзали народ во всех провинциях, что он с радостью бросался в объятия завоевателей-варваров, которые имели меньше потребностей и не знали роскоши, и господство которых он, поэтому, предпочитал утонченной тирании римлян.
Некоторые политические писатели утверждали, что все налоги падают в конце концов на землю, и что вследствие этого их с самого начала следовало бы возложить на нее, отменив все налоги на предметы потребления. Но невозможно согласиться с тем, что все налоги в конце концов падают на землю. Если налог падает на предмет, потребляемый ремесленником, то последний имеет два верных способа уплатить его: он может или сократить своих расходы, или увеличить свой труд. Оба эти средства легче и естественнее, нежели требование увеличения платы. В бедственные годы ткач или меньше расходует, или больше работает, или пользуется обоими этими средствами, т.е. и бережливостью, и прилежанием, чтобы протянуть до конца года. Справедливость требует, чтобы он подчинялся тем же лишениям - если они заслуживают этого имени - и для блага государства, которое защищает его. Каким способом может он повысить цену своего труда? Мануфактурист, на которого он работает, не дает, да и не может дать ему больше, потому что купец, который вывозит сукно за границу, не может поднять цены, будучи связан ценою, установившееся на иностранных рынках . Каждый человек, разумеется, старается сбросить с себя бремя подати, которою он обложен, и возложить его на других; но так как все одинаково стремятся к этому и держатся настороже, то надо предположить, что в этой борьбе ни один класс не одержит полной победы над остальными. И я не могу понять, почему землевладелец сделается жертвой всех, - почему и он не сумеет защитить себя подобно остальным. Правда, все купцы охотно бросились бы на него и поделили бы его между собою, если бы имели возможность; но они всегда готовы это сделать, даже тогда, когда нет никакого налога; и те же самые средства, при помощи которых он до обложения защищается против насилия со стороны купцов, будут служить ему и позже и помогут ему возложить бремя налога на них. Налоги должны быть, действительно, очень тяжелы и раскладка их крайне несправедлива, чтобы мастеровой не сумел перенести их собственными силами, при помощи увеличения своей бережливости и трудолюбия и без увеличения заработной платы.
Прежде, чем кончить этот очерк, я хочу еще заметить, что налоги представляют хороший пример того, что так часто случается с политическими учреждениями: последствия оказываются диаметрально противоположными тому, чего можно ожидать на первый взгляд. Одна из основных черт государственного устройства Турции состоит в том, что султан не властен наложить новую подать, хотя он и господствует неограниченно над жизнью и имуществом подданных; и каждый оттоманский государь, который сделал подобную попытку, или был принужден отступить, или испытал роковые последствия своего упорства. Можно было бы думать, что этот предрассудок или установившийся взгляд является самым прочным оплотом против притеснения, какой только можно себе представить; между тем несомненно, что результат оказывается совершенно противоположным. Будучи лишен законного средства к увеличению своего дохода, султан принужден допускать со стороны своих пашей и правителей всякого рода злоупотребления и насилия над подданными; потом, когда они возвращаются из провинций, он отнимает у них награбленное. Между тем если бы он, подобно европейским государям, мог налагать новые подати, - его интересы были бы настолько связаны с интересами народа, что он тотчас же заметил бы вредные последствия этих беспорядочных поборов и понял бы, что фунт, взятый в силу общего обложения, причиняет меньше зла, чем шиллинг, отнятый таким неравномерным и произвольным способом.
М.: Издательство К. Т. Солдатенкова, 1895. С. 93-99.]
Из письма Юма
Ответ Тюрго
ИЗ ПИСЬМА ЮМА
"...Хотя чтение моего письма, вероятно, уже утомило вас, я не могу устоять против желания сказать несколько слов о том политическом вопросе, который так часто бывал предметом наших бесед: что следует ли облагать налогом - поземельную собственность или предметы потребления? Вы признаете, что, так как государственные доходы употребляются на защиту всей нации, то справедливость требует, чтобы они взимались со всех; но, по вашим словам, это неисполнимо: в конце концов все налоги ложатся на землю, поэтому лучше возложить их на нее непосредственно. Вы предполагаете, очевидно, что рабочий будет постоянно возвышать плату за свой труд в соответствии с налогами; но это противоречит опыту. В Невшательском кантоне и других областях Швейцарии, где не существует никаких налогов, заработная плата выше, чем в соседних провинциях Франции, где их много. В английских колониях почти нет налогов, между тем заработная плата там в три раза больше той, которую вы встретите в любом европейском государстве. В Голландии существуют чрезвычайно высокие налоги на предметы потребления, а республика не обладает такими землями, на которые могли бы ложиться эти налоги.
"
Заработная плата всегда будет зависеть от размеров предложения труда и размеров спроса на него, а не от величины налогов. Мануфактуристы, выделывающие материи для вывоза, не могут повысить заработной платы, потому что это настолько подняло бы цену материй, что последние не нашли бы сбыта на иностранных рынках; а мануфактуристы, выделывающие ткани для внутреннего потребления, не могут повысить цены, потому что на один и тот же род труда не может быть двух цен. Это относится ко всем товарам, часть которых вывозится за границу, т.е. почти ко всем. Если бы даже существовали такие товары, которых совсем не вывозили бы, то плата за труд, нужный для их выделки, не могла бы увеличиваться, потому что повышение цены привлекло бы к данному производству столько рук, что цена тотчас должна была бы упасть. Мне кажется, что налог на предметы потребления неизбежно ведет к тому, что рабочий или меньше тратит, или больше работает. Нет рабочего, у которого не хватило бы настолько трудолюбия, чтобы прибавить несколько лишних часов к своей недельной работе, и нет человека, который был бы так беден, что не мог бы в каком-нибудь отношении уменьшить свои расходы. Какое последствие имеет вздорожание хлеба? Не то ли, что бедные живут и больше работают? Такое же действие производит и налог.
"
Прошу вас также заметить, что, кроме землевладельцев и бедных рабочих, в каждой культурной стране существует очень значительный и богатый класс людей, вкладывающих свои капиталы в торговлю, дающих работу беднейшему классу и получающих, благодаря этому, крупный доход. Я убежден, что во Франции и Англии эти доходы далеко превышают доходы с земли, потому что, помимо купцов в точном смысле, я причисляю к этому классу и всех лавочников и крупных негоциантов всякого рода. Справедливость требует, чтобы они платили на содержание государства, а этого можно достигнуть только путем обложения предметов потребления. Мысль, что эта категория плательшиков принуждена сваливать свои налоги на землевладельцев, кажется мне лишенной всякого основания, потому что их барыши и доходы несомненно способны перенести известный вычет".
ОТВЕТ ТЮРГО
"...Я очень хотел бы войти в некоторые подробности по вопросу о налогах; но для того, чтобы ответить на ваши возражения, пришлось бы написать целую книгу. Изложу вам только принцип, из которого я исхожу и который считаю неоспоримым. Единственный доход, какой может получать государство, состоит в сумме годовых продуктов земли. Вся совокупность продуктов делится на две части; одна предназначается на покрытие расходов по производству следующего года и содержит в себе не только те продукты, которые земледелец потребляет в натуре, но и те, которыми он оплачивает труд всякого рода нужных ему работников: кузнецов, каретников, шорников, ткачей, портных и проч., а также и его прибыль, и проценты на затраченный им капитал. Другую часть составляет чистый продукт, который фермер уплачивает помещику, когда земледелец и собственник земли - два различных лица, что не всегда бывает; чистым продуктом собственник пользуется для оплаты труда тех людей, которые работают на него. Ввиду этих обстоятельств всякий налог, не падающий прямо на собственника, ложится или на тех рабочих, которые получают вознаграждение из чистого продукта, или на тех, труд которых оплачивается из доли фермера. Если заработная плата, благодаря конкуренции, достигла своего законного уровня, - она должна подняться, и так как она может подняться только на счет тех, кто ее платит, то одна часть ляжет на собственника за тот труд, который он оплачивает из своего чистого продукта, другая увеличит расходы фермера и принудит его меньше платить собственнику. Следовательно, во всех случаях налог падает на собственника.
"
Вы говорите, что я считаю налоги причиною повышения заработной платы и что опыт доказывает ложность этого взгляда; и вы справедливо указываете на то, что заработная плата определяется не величиной налогов, а исключительно отношением предложения к спросу.
Без сомнения, этот принцип неопровержим: он один способен непосредственно установить стоимость всякой вещи, имеющей ценность в торговле. Но следует различать две цены: рыночную или текущую цену, которая определяется отношением предложения к спросу, и основную, которая для товара равна тому, во что он обошелся рабочему. Для труда рабочего основная цена равна стоимости его существования. Каждый налог, падающий на рабочего, неизбежно увеличивает стоимость его существования, потому что к его прежним расходам присоединяется новый - на уплату налога. Итак, основная цена труда повышается. Между тем, основная цена, хотя и не определяет прямо рыночной стоимости труда, является все-таки тем минимумом, ниже которого последняя не может упасть. Если купец терпит убыток на товаре, он перестает продавать или фабриковать; если рабочий не может жить со своего заработка, он становится нищим и эмигрирует. И это не все: рабочий должен получать известную прибыль, которая давала бы ему возможность переносить болезни и бедствия и воспитывать детей. В стране, где торговля и промышленность свободны и оживленны, конкуренция сводит эту прибыль до самого низкого размера, какой возможен. Устанавливается известного рода равновесие между ценностью всех земледельческих продуктов, потреблением различных припасов, различными видами труда, количеством людей, занятых в каждой отрасли производства, и их заработной платой.
Только благодаря этому равновесию и благодаря влиянию, которое имеют друг на друга все части общества, все отрасли промышленности и торговли, заработная плата приобретает прочность и может оставаться постоянно на одном определенном уровне. Поэтому, как только мы увеличим одну из тяжестей, во всей машине неизбежно должно произойти движение, направленно к восстановлению прежнего равновесия. Отношение рыночной цены труда к его основной стоимости определяется законами этого равновесия и комбинацией всех условий, в которых находятся все части общества.
Когда вы увеличите основную стоимость, то те обстоятельства, которые раньше определили отношение рыночной стоимости к основной, поднимут рыночную цену настолько, что прежнее отношение восстановится. Я хорошо знаю, что этот результат не произойдет внезапно и что во всякой сложной машине существует трение, которое замедляет наступление действия, как бы точно неизбежность последнего ни была доказана теорией. Даже уровень совершенно однородной жидкости восстановляется только с течением времени, но он всегда восстановляется с течением времени. То же самое происходит и с равновесием ценностей, о котором идет речь. Рабочий, как вы говорите, умудряется или больше работать, или меньше потреблять. Без сомнения, ни один человек не работает столько, сколько мог бы работать. Но и неестественно было бы, если бы люди работали столько, сколько могли бы, как неестественно, чтобы струна была натянута так туго, как она могла бы быть натянута. Во всякой машине непременно должна существовать известная степень ослабления, иначе она ежеминутно рисковала бы лопнуть. Для труда эта степень ослабления установлена тысячью причин, которых налог не устраняет; следовательно, если первое усилие и увеличит напряжение, то после короткого промежутка восстановится естественный порядок вещей.
То, что я сказал об увеличении количества труда, касается и сокращения размеров потребления. Человек имеет всегда одни и те же потребности. Тот излишек, которым человек, при величайшей бережливости, может ограничиться, все-таки составляет необходимый элемент обычного существования рабочего и его семьи. У Мольера скупой говорит, что там, где могут пообедать пять человек, хватит и для шестого; но сделайте еще шаг в этом направлении, и вы тотчас впадете в нелепость. Прибавлю, что уменьшение потребления имеет для собственника еще другое вредное последствие: понижая цену съестных припасов и земледельческих продуктов, оно уменьшает его доходы.
Я не останавливаюсь подробно на вашем возражении по поводу внешней торговли, которой я не придаю большого значения в жизни народа, разве только в том отношении, что она способствует увеличению поземельного дохода и что, во всяком случае, каждый налог на нее ведет у ее сокращению. Но у меня мало времени, и я принужден кончить, хотя мог бы еще многое сказать о неудобствах налога на потребителей, сбор которого представляет непрерывный ряд покушений на свободу граждан: их обыскивают в таможнях, в их дома вторгаются для получения пошлин и акциза, не говоря уже об ужасах контрабанды и о человеческих жизнях, приносимых в жертву денежному интересу казны: прекрасная проповедь, которую законодательство читает разбойникам большой дороги".
М.: Издательство К. Т. Солдатенкова, 1895. C. 100-119.]
В древности, по-видимому, все народы имели обыкновение в мирное время запасаться всем, что необходимо для войны, и заблаговременно накоплять богатства, нужные для завоеваний или обороны, не рассчитывая на чрезвычайные налоги, а еще менее на займы в эпохи смут и неурядиц. Не говоря уже о несметных богатствах, собранных афинянами, Птоломеями и другими преемниками Александра, большие сокровища накопили также, по словам Платона, бережливые лакедемоняне, а Арриан и Плутарх упоминают о богатствах, которыми завладел Александр при завоевании Суз и Экбатаны и которые частью сохранились еще со времен Кира. Если не ошибаюсь, Св. Писание также упоминает о сокровищах Езекии и других еврейских государей, как светская история передает о богатстве македонских царей Филиппа и Персея. Древние галльские республики обыкновенно имели а запасе большие суммы. Всякий знает, какими богатствами овладел в Риме Юлий Цезарь во время гражданских войн, и позже мы видим, что наиболее мудрые из императоров - Август, Тиберий, Веснасиант, Север и др. - всегда с благоразумной предусмотрительностью делали значительные сбережения на случай каких-нибудь государственных нужд.
Напротив, у нас, в новейшее время, сделалось почти всеобщим обыкновением закладывать государственные доходы и предоставлять потомкам уплачивать долги, сделанные их предками; это потомство, имея перед глазами такой хороший пример своих мудрых родителей, возлагает такое же благоразумное упование на свое собственное потомство, а последнее, в свою очередь, скорее по необходимости, чем по свободному выбору, принуждено возложить ту же надежду на следующее поколение. Впрочем, нет надобности тратить время на порицание обычая, вред которого стоит вне всякого сомнения; достаточно ясно, кажется, что древние порядки были в этом отношении гораздо мудрее современных, хотя бы последние были заключены в разумные границы и всегда, при всяких обстоятельствах, сопровождались такой бережливостью в мирное время, которая давала бы возможность уплачивать долги, вызванные разорительной войной. В самом деле, чем государство настолько разнится от индивидуума, чтобы для того и другого приходилось устанавливать различные правила поведения? Если государство располагает более крупными суммами, то и его необходимые расходы пропорционально значительные; если его доходы больше, - они все-таки не безграничны, и так как организация государства рассчитана на более продолжительный срок, чем сколько способен просуществовать отдельный человек или даже целая фамилия, то оно должно руководиться широкой и дальновидной политикой, соответствующей предполагаемой продолжительности его существования. Правда, роковое стечение обстоятельств часто заставляет человека рассчитывать на случайные или временные средства; но тот, кто добровольно полагается на подобные источники, должен обвинять в несчастиях, которые могут его постигнуть, не судьбу, а свое собственное безрассудство.
Если чрезмерное накопление богатств опасно в том отношении, что оно может толкнуть государство на необдуманные предприятия или заставить его, в надежде на свое богатство, пренебречь военной дисциплиной, то система заклада государственных доходов есть зло более положительное и неизбежное: она ведет к обнищанию государства, его ослаблению и подчинению чужеземной власти.
При современных политических порядках война влечет за собою всякого рода гибельные последствия: потерю людей, увеличение налогов, упадок торговли, огромные денежные траты, грабежи и опустошения на суше и на море. При условиях древней политики открытие общественной казны, производя необычайный прилив золота и серебра, вызывало временное оживление промышленной деятельности, что до известной степени вознаграждало страну за неизбежные бедствия войны.
Для всякого министра чрезвычайно соблазнительно пользоваться таким средством, благодаря которому он может играть видную роль в период своего правления, не отягощая народ податями и не возбуждая ропота лично против себя. Поэтому каждое правительство должно почти неизбежно злоупотреблять системой долгов. Открыть расточительному сыну кредит во всех банках Лондона было бы не более безрассудно, чем предоставить государственному человеку право выдавать векселя на потомство.
Итак, что же нам сказать о новом парадоксе, по которому государственные долги полезны сами по себе, независимо от вызывающей их необходимости, и по которому у государства, даже если внешний враг не принуждает его к этому, нет лучшего средства содействовать росту торговли и богатств, как неограниченное пользование системой фондов долгов и налогов? Подобные рассуждения легко можно было бы принять за плоды ораторского остроумия, подобно восхвалению сумасшествия и лихорадки, Бузириса и Нерона, если бы мы не видели, что эту нелепую теорию защищают великие министры и даже целая партия в нашем отечестве.
Рассмотрев влияние государственных долгов - в нашей внутренней политике - на торговлю и промышленность, в наших отношениях к иностранцам - на войны и переговоры.
Государственные ценности сделались у нас как бы одним из сортов монеты и так же легко переходят из рук в руки по текущему курсу, как золото или серебро. Как только представляется случай устроить выгодное предприятие, то, каких бы больших сумм оно ни требовало, в охотниках никогда не бывает недостатка; и купец, поместивший свой капитал в государственные бумаги, может без опасений предпринять самое обширное дело, потому что фонды, которыми он владеет, дают ему возможность немедленно выполнять самые неожиданные требования. Ни один купец не считает нужным держать при себе большие суммы. Акции банка или ост-индской компании, особенно последние, исполняют ту же роль, потому что он может воспользоваться ими непосредственно или в четверть часа заложить у любого банкира; и в то же время они не лежат без пользы даже тогда, когда хранятся в его столе, потому что приносят ему определенный процент. Одним словом, наши национальные долги доставляют купцам род денег, которые беспрестанно умножаются в их руках и сверх торгового барыша приносят им еще известный доход. Это позволяет им торговать с меньшей прибылью, а понижение торговой прибыли удешевляет товары, расширяет потребление, оживляет труд простого народа и содействует распространению искусств и промышленности по всему государству.
Далее, можно заметить, что в Англии и во всех странах, имеющих как торговлю, так и государственные долги, существует целый класс людей, полукупцов и полу-рантье, которые, вероятно, готовы довольствоваться малым барышом в торговле, потому что их доходы с государственных бумаг вполне обеспечивают как их самих, так и их семейства, и, следовательно, торговля не составляет их главной или единственной поддержки. Если бы не существовало фондов, то у крупных коммерсантов не было бы другого средства реализовать или применить часть своей прибыли, кроме покупки земли; между тем земля представляет большие неудобства сравнительно с фондами. Требуя большего ухода и надзора, она отнимает время у купца и отвлекает его внимание; в случае какого-нибудь соблазнительного предложения или экстраординарного происшествия в торговле, ее не так легко обратить в деньги, и так как она чрезвычайно привлекает к себе теми естественными удовольствиями и тем влиянием, которые она доставляет, то она в короткое время обращает городского жители в помещика. Следовательно, там, где существуют государственные долги, торговлею должно заниматься, очевидно, большее число лиц, владеющих крупными капиталами и доходами, а это обстоятельство следует признать весьма полезным для торговли, потому что оно понижает торговую прибыль, усиливает обращение и содействует развитию промышленной деятельности.
Но если мы этим двум выгодам, может быть не очень значительным, противопоставим тот многообразный вред, который вытекает из существования государственных долгов для всей внутренней экономии страны, то мы увидим, что между их хорошими и дурными последствиями не может быть никакого сравнения.
Во-первых
. Несомненно, что национальные долги обусловливают значительное скопление людей и богатств в столице ввиду тех крупных сумм, которые взимаются с провинций для уплаты процентов, а может быть также вследствие перечисленных выше торговых преимуществ, которые эти долги дают столичным купцам над провинциальными. Вопрос в том, - если взять Англию - в интересах ли государства допускать такое большое развитие льгот и привилегий Лондона, который уже достиг до колоссальных размеров и, по-видимому, еще беспрерывно растет? Многие страшатся последствий этого явлений. Что касается меня, то ввиду необыкновенно счастливого положения этого города, я должен признать его исключительный рост, сделавший из него, правда, слишком большую голову для такого тела, менее опасным и вредным, чем существование хотя бы меньшего города в другом, хотя бы и более обширном государстве. Между ценами на съестные припасы в Париже и Лангедоке большая разница, чем между теми же ценами в Лондоне и Йоркшире. Правда, огромные размеры Лондона, при режиме, не допускающем произвола со стороны властей, развивают в населении своеволие, непокорность, склонность к бунтам, иногда даже к мятежам. Но, с другой стороны, в тех же национальных долгах заключается и лекарство против этого зла. Первый явный взрыв или даже только близость общественной смуты вызывает сильную тревогу среди рантье, потому что их имущество наименее обеспечено от случайностей, и заставляет их спешить на помощь правительству, которому грозит опасность со стороны неистовства якобинцев или безумия демократов.
Во-вторых
. Государственные фонды, будучи одним из видов бумажного кредита, влекут за собой весь вред, связанный с последним. Они изгоняют золото и серебро из самых крупных отраслей торговли в государстве, ограничивают их роль только обычным обращением, и таким образом ведут к ненормальному повышению цен на все припасы и труд.
В-третьих
. Налоги, которые взимаются для уплаты процентов за эти долги, или способствуют для уплаты процентов за эти долги, или способствуют повышению цены труда, или изнуряют беднейшие классы.