Аннотация: При ИПНВ ( Истинное Прямое НародоВластие ) и СНГУ ( Система Народно Государственного Устройства ) по Муаммару Каддафи, ТОЛЬКО такие люди могли бы быть Президентами !!!
Ройзман и Бычков !
При ИПНВ ( Истинное Прямое НародоВластие ) и СНГУ ( Система Народно Государственного Устройства )
по Муаммару Каддафи, ТОЛЬКО такие люди могли бы быть Президентами !!!
Бобик сдох: реабилитационный центр "Урала без наркотиков" не состоялся.
Теги: Карпинск, наркотики, реабилитация
Евгений Ройзман
В Областной газете, несколько дней назад, появилась подлая статья одного неудачливого, полузабытого журналиста, где он самоотверженно вылизал все замаранные попки и, походя, попытался лягнуть Фонд.
Пожал плечами. Тем более, что Областную газету читать можно только по приговору Верховного Суда.
Зато стало понятно, что затея с государственным реабилитационным центром в Карпинске провалилась, и никто не знает, как выходить из ситуации. Содержать его дальше на бюджетные деньги нелепо и преступно. А объявить о том, что ошиблись - не хватает мудрости и смелости. И теперь эти затейники, пытаются перекрыться подобными статьями и красивой картинкой в телевизоре.
Судите сами - торжественно открыли государственный реабилитационный центр. Новый, сверкающий. Бесплатный! Реклама - каждый день! Хвалебные отзывы от ручных журналистов! И... в течение полугода работы, ни разу не сумели заполнить даже наполовину.
Мало того - перед Новым Годом там вообще ни одного наркомана не осталось, а после праздников вернулись только двое, оба упоротые (в наркотическом опьянении).
Егор Бычков сегодня приехал оттуда, рассказывает:
Санаторий для наркоманов
Как бы Ребцентр как бы работает, рассказали нам на днях областные СМИ.
Действительно, работает. Правда, при том, что в Свердловской области десятки тысяч наркоманов, Ребцентр в Карпинске рассчитан всего на 25 коек, за полгода своей работы он еще НИ РАЗУ не был полон. Более того, за полгода своей работы он еще НИ РАЗУ не был полон хотя бы наполовину.
Вот и сейчас в нем не больше 10 человек (информация на вчерашний день).
Большинство попавших на реабилитацию... делают то, что хочет сделать любой наркоман, лишившийся возможности колоться и имеющий безпрепятственный выход на улицу - уходят. В Карпинске огромная текучка реабилитантов. Там есть только один человек, находящийся на реабилитации всего три месяца. Получается, чтобы области отчитаться о первом выпускнике, этот парень должен еще как минимум три месяца продержаться в Центре (при заявленных сроках реабилитации полгода-год). Получается, к тому времени, когда РЦ сможет заявить о первом прошедшем полугодичный курс реабилитации, Центр проработает уже девять месяцев. Повторюсь, что это при условии, что "старожил" РЦ не уйдет оттуда. Но реальная статистика покидающих центр говорит о том, что ни через девять месяцев, ни через год никаких реабилитировавшихся мы не увидим.
Еще одна причина, по которой центр не наполняется, со слов сотрудников Центра, заключается в том, что между курсом детоксикации в наркологии и попаданием в Ребцентр, наркоманы успевают уколоться. С направлением на реабилитацию в руках приезжают в Карпинск... вмазанные. И хоть, по слухам, в области и действует негласное распоряжение выдавать направления на реабилитацию всем подряд, центр пуст. Ну правильно, после недели под капельницей в наркологии, наркоман что делает в первую очередь? Конечно, колется.
И еще: пройти полугодовую реабилитацию вовсе не значит бросить колоться. То есть даже чисто теоретически невозможно предположить сроки, когда "Урал без наркотиков" поможет хотя бы одному человеку. Точно также, невозможно предположить, во сколько обойдется реабилитация этого человека для налогоплательщиков.
Заявленная сумма дотаций из бюджета области на этот год - более 11 млн рублей. Прибавим к этому десятки миллионов на открытие Ребцентра. Прибавим расходы на "Урал без наркотиков" с офисами, раздутым штатом сотрудников, поварами суши-роллов, собраниями в пятизвездочных гостиницах и договорах со СМИ на освещение своей деятельности, а также строительства Ребцентра на Широкой речке, куда только на проектную документацию потратили почти двадцать миллионов рублей и мы поймем смысл слов областного министра здравоохранения Аркадия Белявского, заявившего, что "Это не такие большие деньги. Но если мы вырвем из этой среды хотя бы одного-двух человек, будем считать, что затраты окупились".
Да и не понятно, какой смысл открывать второй ребцентр на Широкой речке, если первый Ребцентр не могут наполнить? Чтобы у области было два пустых ребцентра для наркоманов, а не один? Областные власти готовы тратить любые деньги на раскрутку мертворожденного "Урала без наркотиков". Тратить, никого не спрашивая, о целесообразности таких трат. Тратить, ни перед кем не отчитываясь. Тратить, вопреки здравому смыслу.
Для эффективной реабилитации наркозависимых необходим закон о принудительном лечении наркоманов. Такие законы есть во всех цивилизованных странах. Еще в августе прошлого года, Евгений Ройзман обратился к губернатору Свердловской области Куйвашеву с предложением разработать депутатами Заксобрания закон о принудительном лечении наркоманов и направить его в Госдуму. Губернатор не отреагировал. А значит, у губернатора не стоит задачи бороться с наркоманией и кого-то реабилитировать.
Для понимания: Реабилитационный центр в Карпинске не занимается реабилитацией наркоманов. Он занимается целованием наркоманов в жопу. За деньги налогоплательщиков. Жители Свердловской области не оплачивают реабилитацию наркоманов. Жители Свердловской области оплачивают отдых в санатории для наркоманов. И сотрудники карпинского ребцентра это знают. И областной Минздрав это знает. И губернатор это знает. В моем распоряжении есть видеозапись, на которой действующий сотрудник карпинского ребцентра прямым текстом говорит: "Это санаторий!". Я могу понять доброе желание жителей области оплатить наркоманам "излечение" из своего кармана. Но оплачивать наркоманам санаторий в перерывах между употреблением наркотиков, вряд ли кто-то согласен.
И напоследок:: В Ребцентрах Фонда "Город без наркотиков", перед тем как их начали громить, одновременно находилось на реабилитации до трехсот человек. И очередь стояла. В Карпинске десять. Понятно же, у какого из Ребцентров больше шансов спасти чью-то жизнь?
У нас сейчас на реабилитации около ста человек. Люди идут и идут. И мы стараемся помочь. У нас они не колятся и многие из них бросят употреблять наркотики навсегда. И мы ни разу не попросили и не потратили на это ни одной копейки бюджетных денег.
Русская жизнь: "Анатомия героя. Евгений Ройзман в разговорах и наблюдениях"
Теги: Ройзман, Екатеринбург
Иван Давыдов - russlife.ru
Евгений Ройзман в разговорах и наблюдениях
Евгений Ройзман на Правдинформ
Я примеряю на себя города, как пальто. Мог бы носить на себе эти улицы? Эти - мог бы. Ну, если бы пришлось вдруг. Мне действительно нравится Екатеринбург. По крайней мере в сравнении с многими прочими российскими городами.
Но пока я, слава Богу, еду в Екатеринбург все-таки не жить. У меня там дело. Хотя можно ли считать это делом, я и сам не знаю. Знаю только, что необходимо что-то вроде предисловия.
Просто мне надоели поэмы без героя. Я хочу понять, возможен ли герой в современной России.
То есть нет, не так. Возможен. Возможны. Они существуют, иначе не было бы этой моей экспедиции. Тут вопрос, скорее, кантианский: как возможен в современной России герой?
Настоящий такой народный герой. Чтобы девы и зрелые дамы одинаково задыхались от восторга при взгляде на портрет, мужчины слегка завидовали, не желая, впрочем, себе признаваться, что и они хотели бы так же, но... Много разнообразных "но". А юнцы чтобы просто хотели так же.
Чтобы, словом, люди, многие люди, значимое, как сказал бы ученый, а я не скажу, число людей, чтобы вот они все понимали - этот парень их. И за них. Горой. Свой и заступник. Причем оба качества - необходимые. Одно без другого не работает. И они для него - свои. И они за него горой. Эта зеркальность отношений задает смысл схеме.
С выбором объекта исследования проблем не было. Конечно, Ройзман. Ну кто его не знает? Больше десяти лет уже этот рослый мужчина с неоднозначной репутацией занят с упорством маниака борьбой против зла. Постоянно попадает в истории. Или становится фигурантом уголовных дел. Ненавидим заочно разными достойными людьми. И любим - тоже заочно - разными. Причем любят его фанатично, самозабвенно и беззаветно. Беда вам, если осмелитесь публично покритиковать его... Сразу бешеные волки в кровожадном исступленьи, то есть, конечно, многие сотни, а то и тысячи защитников возникнут из электронной тьмы и будут гадить в комментариях дня три как минимум.
Серьезно, я проверял.
Это важный момент: он там у себя, в городе на стыке Европы с Азией, спасает, как может, мир. А вокруг сама собой как-то образуется целая армия сочувствующих, из которых большинство и в Екатеринбурге никогда не побывают, и наркомана вблизи не видели, но сострадают ему, переживают и готовы за него если уж не под пули, то хотя бы в комменты. Потому что он свой и за них.
Резюмирую: ожидая самолета в аэропорту Домодедово, я вовсе не собирался писать очередную страшную правду о том, как злой демон в зинданах Свердловска пытает несчастных наркоманов. Или наоборот не страшную, о том, как добрый ангел спасает несчастных. Или нас с вами и всю страну от этих так называемых несчастных. Мне было интересно, как устроена в современной России анатомия героя.
Не претендую на то, что понял, но в голове остались какие-то разноцветные осколки, из которых попробую сложить подобие мозаики. Примите это к сведению. А теперь поехали.
***
Ловлю машину в аэропорту Кольцово. Таксист вежливый, развлекает беседой. Погода, пробки, и у нас тут бывают пробки. Предстоят непростые праздники - конец света, потом Новый год. Я тоже вежливый, отвечаю, улыбаюсь. Думаю попутно, как бы так перевести разговор на интересующую меня тему. А он вдруг сам, с некоторой даже внезапностью:
- А я, кстати, Женю возил. Да, доводилось.
Он даже не сомневается, что я пойму, о ком речь.
- Ройзмана? - на всякий случай уточняю я.
- Ну, а кого же?
Действительно, кого еще можно возить в городе с полуторамиллионным населением.
- И как он?
- Мужик.
Сказано весомо. Он вкладывает в это простое слово все свое уважение. Я пытаюсь хоть что-то еще из него вытащить, тем более время для поездки я выбрал непростое: Фонд "Город без наркотиков" в очередной раз атакуют власти, статьями о бедах друзей и соратников, да что там, даже близких Ройзмана переполнены федеральные издания.
Но собеседник мой просто не в курсе, похоже, всех этих битв. Зато он твердо знает, что Женя - мужик, дело его правое. Ну, еще бы, сила-то в правде.
***
Я договорился о встрече заранее. Напряг связи. Обещали помочь. Сказали, что у него есть мой телефон. Перезвонит. На самом деле - перспективы туманные. Очень уж непростое я выбрал для этой поездки время.
Пока же встречаюсь с разными людьми, которые обещали рассказать мне о Ройзмане что-нибудь интересное. Круг общения понятен: местная творческая интеллигенция, что бы это ни значило. Знакомые и знакомые знакомых. Журналисты, политологи, снова журналисты.
- Ну, ты же знаешь, что меня интересует, - обращаюсь я к первому в череде собеседников. - Что скажешь про самого знаменитого екатеринбуржца?
И неожиданно натыкаюсь на обиду:
- Почему это он самый знаменитый? Добро бы - Ельцин. А то.
По мере погружения в тему я выясняю постепенно, что интеллигентные мои собеседники одинаково нервно реагируют на эту характеристику. Ревнуют город к герою, что ли. Ощущают какую-то неправильность в том, что именно Ройзман - их визитная карточка.
И еще одна вещь смущает. Говорят они по-разному. Охотно или сквозь зубы. Про интересное или про скучное. Много или мало. Но все как один, повторяют: ты, если будешь писать, на меня не ссылайся. Ну, аккуратно как-то так перескажи, а фамилий не надо.
Нет так нет. Я-то думаю, что это только подчеркивает оправданность моего выбора. На фоне героя прочие фигуры бледнеют. Растворяются. Тем более холодно, и с неба белая каша, легко раствориться.
- Так за что ты его не любишь?
- Ну...
За этим "ну" - тягучая тишина. Обдумывание.
- Ну, ты знаешь. Вот помяни мое слово. Ты с ним познакомишься, и минуты через две он так тебя аккуратно за плечо потрогает и скажет: "Давай на "ты". Зови меня просто - Женя". Ой, ну так противно это все!
***
Следующий мой собеседник за чашкой кофе, после обязательного - "ну, не он, конечно, самый знаменитый" и "давай без имен", начинает интересно:
- Я вот как-то в трамвае ехал недавно. И вдруг старушка заходит. Типичная городская сумасшедшая. "Послушайте", - говорит. Понимаю, что дальше может случиться всякое. Молитву прочтет или в рожу плюнет. А она: "У Жени Ройзмана проблемы сейчас. Он подписи собирает в поддержку Фонда. Давайте ему поможем". И достает листочки какие-то. Ты знаешь, она минут за десять весь трамвай убедила подписаться. Нет, я-то, разумеется, не стал, но остальные - все.
Зато - продолжает, отхлебывая кофе, язвительный уральский интеллектуал, - я кое-что понял про его популярность. Ройзман - бабий царь. Общий такой ребенок здесь для женщин постарше. Сын полка. И даже скандалы эти все его, романы, - они все ему прощают. "Мой-то вон какой, а бабы. Сама знаешь, соседка, какие они, молодые".
На стенах картины из знаменитой коллекции наива. На полу - гантели. За спиной у героя баннер. "Сила в правде", естественно.
Все екатеринбуржцы за столом оживляются и начинают обсуждать фейсбучную переписку брошенных жен местных знаменитостей. За которой, как им кажется, следит "вся страна". Я пытаюсь протестовать, пытаюсь объяснить, что "бывшая жена Антона Бакова", допустим, - не существующая вне узкой тусовки медиасплетников этого конкретного города фигура. Что не из-за сплетен и склок Ройзман стал самым знаменитым...
- Да не самый он! - прерывают они меня хором.
И я понимаю, что они не только город ревнуют к герою, но еще и героя - к стране. Они пытаются его одомашнить, что ли. Присвоить. Запереть внутри событий, извне непонятных. Оставить себе.
Поздно, друзья мои, поздно.
Друзья мои не верят и пытаются меня увлечь круговоротом новостей местного значения: кто, что и у кого отжал в 2003-м. Кто и что крышевал в 2005-м. Щеголяют фамилиями, которые мне скучно запоминать. Все это так многозначительно и так не нужно.
- Не потому он герой, что десять лет назад ловко ввязался в разборки Икса с Игреком, - я уже негодую.
- Да какой он герой. Ты еще скажи - самый знаменитый екатеринбуржец.
***
Я сижу в гостинице и понимаю, что все зря. Герой не перезванивает и не отвечает на звонки. Время, очень непростое время. Обыски, аресты, уголовные дела потоком. Конечно, ему не до меня. И это немного обидно.
Гостиница - незамкнутый конструктивистский круг, бывший дом работников НКВД. Меня предупреждали, что гостиница плохая, и она действительно плохая, но мне казалось, что это важно - оказаться там, куда приходили палачи после тяжелой своей работы. Играли с детишками, щекотали жен. Ели пельмени.
Внизу ресторан "Уральские пельмени", кстати. Не отправиться ли. Но сначала последняя, отчаянная попытка. Я пишу в Москву. На самый, так сказать, верх. Уж если и это не поможет...
"Кинь ему эсэмэску, - отвечает Москва. - Напомни, что Навальный ему о тебе говорил".
Развеселившись, а ведь и правда, - происходящее смешно, я пишу. Через минуту телефон взрывается звонком.
- Иван, это Ройзман. Приходите в Фонд. Да, прямо сейчас. Знаете, где это?
Ну, конечно, я знаю, где это. Белинского, 19. Двухэтажный особняк красного кирпича.
***
Железная дверь, замок, звонок, охранник.
- Встреча с Евгением Вадимовичем? Ну, пойдемте, я вас провожу.
Но у героя совещание, я жду довольно долго. Сижу в коридоре. Вокруг книги. Случайный набор. Библиотека советского инженера. Дюма. Подписные огоньковские собрания. Мятые детективы в бумажных обложках.
Минут через сорок он входит (лик его ужасен, движенья быстры, он, и так далее).
- Вы ко мне?
Про собственный звонок он уже забыл и, кажется, принимает за очередного просителя.
- А, да-да. Так пойдемте со мной.
Мы идем через двор, я пытаюсь завести разговор, но это непросто: к Ройзману все время подбегают прохожие, благодарят, ругают, дают советы и ценные рекомендации. Ругателей и советчиков он шлет, не стесняясь в выражениях, прочь, а вот с поклонниками мил.
Оказывается, мы пришли в литературный клуб, на вечер поэта Юрия Казарина (известного, кстати, и хорошего, как мне кажется).
- Простите, Юра очень звал. Я не мог не прийти. Я сейчас быстро прочитаю пару стихов, и мы уйдем.
Быстро не получается: поклонники и ненавистники, а также советчики - чередой. Наконец, Ройзман читает стихи. Читает красиво. Артикуляция, жесты, паузы, блеск в глазах - всё, как у хорошего актера. Стихи, правда, так себе, по-моему, но это мы обсудить не успеваем.
Одно такое было, например:
Полета нет. Окончился полет.
Разбег устал. Разбег не начинался.
Разбег не знал. Полет не намечался.
Разбег устал. И больше устает.
Будь сейчас жив пародист Александр Иванов, и владей он жаргоном новейшего времени, так сказал бы непременно, потирая руки: "Люблю такое". Но пародист умер, а мы еще нет, и мы почти бежим, потому что Ройзман всегда двигается очень стремительно, обратно в Фонд.
Там совещание, обсуждают важную и секретную операцию, которая на днях предстоит. Я пытаюсь снова остаться в коридоре, но Ройзман втаскивает меня в кабинет. Поражаюсь открытости: я ведь могу прямо сейчас вывалить в интернет все их тайны и сильно осложнить жизнь.
(Оговорюсь: никакого криминала там не было, но, умея ценить доверие, подробности опущу.)
На стенах картины из знаменитой коллекции наива. На полу - гантели. За спиной у героя баннер. "Сила в правде", естественно. За столом - суровые мужчины. Обсуждают они свои планы так, как будто им утром батальоны вести на штурм неприятельских позиций, а не ехать в соседний город беседовать с директором школы.
- Договорите без нас, ко мне вот человек из Москвы приехал, - кивает на меня Ройзман.
Мы идем в музей Невьянской иконы - это его личная коллекция. Я успеваю осмотреться. Иконы невероятны. Каждая - как праздник, хоть и изображены на них вещи в основном довольно страшные. Святые страдают среди яркого, сияющего мира. Оторваться невозможно от этого цветения, но приходится.
Мы усаживаемся за стол в задней комнате, чай, конфеты.
- Евгений Вадимович, - начинаю я.
Он аккуратно трогает меня за плечо.
- Слушай, давай на "ты". И зови меня Женей.
Спрятать ухмылку не удается.
***
Я объясняю, о чем собираюсь поговорить. Без стеснения называю его героем - а чего ради мне стесняться правды? Пытаюсь растолковать про возможность существования и механизмы функционирования героя как элемента социума. И спрашиваю, наконец, не давит ли на него вот это вот все.
- Смотри. Меня можно мочить как угодно. Всеми способами. Как нас мочили, как изобретали - это может войти в учебники. Геббельс бы зачитался - вот что с нами здесь делают. Просто выхожу на улицу, иду, задумавшись о чем-то, уставший иду. И как только я поднимаю глаза, как только встречаюсь с кем-то глазами - смотрю, человек здоровается. Каждый, с кем я встречаюсь глазами, со мной здоровается. Здесь люди достойные, думающие, здесь город достаточно высокого интеллектуального уровня, и здесь просто так никто не лезет. Но как только я встречаюсь глазами - со мной здороваются, руку жмут. Если я остановился с кем-то поговорить - еще кто-то остановится, и еще кто-то остановится, ну, и так далее. Для меня это, конечно, подпитка, потому что человеку свойственно находиться в плену иллюзий, свойственно ходить по кругам, по спирали и так далее, и вот это непосредственное общение с людьми - оно дает возможность корректироваться, и не заблудиться, и очень четко понимать, что ты делаешь правильно, что ты делаешь неправильно. Для меня эта корректировка очень важна.
В общем, на вопрос мой он, конечно, не отвечает. Но зато за ним интересно наблюдать. Боец и артист, столько раз это все перед друзьями и врагами произносивший. Каждая фраза продумана. Вдох, выдох, пауза. От ровной речи - почти к шепоту и обратно. Там, где это уместно.
- Слушай, Женя, а зачем тебе это все? Ты это как миссию ощущаешь? Проблемы, риски, неудобства? Или просто начал людям помогать и втянулся?
Чтобы понять мотивацию нормального мужчины, надо для этого быть мужчиной.
- Изначально это была просто вспышка гнева. В какой-то момент я начал видеть, что в городе происходит что-то не то, попытался разобраться, когда сколько-то разобрался, я был невероятно возмущен, взбешен, и без особой подготовки мы сунулись в конфликт, в войну. И я был один из тех, кто сказал: вы здесь наркотиками торговать не будете. В ответ опосредованно, от ментов, оттуда, отсюда прозвучало: да кто вы такие? И мы сказали: ну, хорошо. Сейчас посмотрим, кто есть кто. А после этого уже - не останавливаются. Ну, это момент восстания, противостояния... А потом-то это зашло уже в рабочее русло. Кончилась романтика, началась ежедневная, тяжелая, напряженная, нудная работа. Которая требовала полной отдачи - времени, денег, энергии. Чего я, думаешь, сейчас тут с тобой сижу - мне делать, что ли, нечего? Просто ты приехал, я разговариваю. Мы сейчас с тобой сидим, а на телефонах - все наши оперативники, кто в полях работает. Я в любой момент могу узнать картину - где что происходит. Реабилитационные центры работают, все налажено. Это все вошло в цивилизованное русло, и надо было тянуть лямку. В этот момент соскакивать? - ну, как ты можешь соскакивать. Все очень просто: пойман алгоритм решения проблемы, этот алгоритм работает в ежедневном режиме. Противостояние? - да, противостояние серьезное, первое противостояние - это были даже не менты. И то, что не наркоторговцы, - это точно. Первыми опасность настоящую почувствовали наркологи. Они с этого зарабатывали деньги.
Они брали с родителей сумасшедшие деньги. У них не было отбою от клиентов. Первое, что мы сделали, мы сказали: что вы несете? Какая же это болезнь? Где вы такую болезнь видели? Воровать, грабить, убивать, чтобы самому кайфовать потом, - да нет такой болезни. Это был первый конфликт такой настоящий. Вся медицина встала на уши. Ну, они с этого кормятся, это их хлеб.
Я, вообще-то, не очень и собирался говорить про наркотики. Ройзман, в данном конкретном случае, сам по себе был для меня интересней. Но, похоже, одно с другим уже не разделить. Ладно, Женя, ты первый начал. Опять же, про врачей, - это интересный момент.
- То есть и зависимость от героина - не болезнь?
- Да нет, какая болезнь. Ну, а с чего болезнь-то? Вот заразился, что ли, и заболел? А потом выздоровел, да?
- По-моему, кроме вас никто и не говорит, что от этого вообще выздоравливают.
- Да мне пофиг, чего говорят. Я-то работаю и вижу это каждый день. Знаешь, вокруг наркомании невероятное количество мифов. Дикое количество мифов. Один из первых - что пока человек сам не захочет, его не вылечить. Да фуфло это все. Он может не хотеть. Задача сделать так, чтобы он захотел. Причем для этого его не надо ломать через колено. Можно создать условия, волей передавить. А можно просто дать паузу. Если ему дана пауза - никто не знает, какие мощные скрытые резервы находятся в организме, особенно в мозгу. В какой-то момент включается голова. Просто паузу дать. Если возникает - это уже шанс. И каждый день, проведенный без наркотиков, что-то к шансу добавляет. Это просто.
Второй миф, тоже очень вредный, - бывших наркоманов не бывает. Да фуфло это все. Сколько угодно. Точно так же можно сказать, что бывших гриппозников не бывает: он же снова может заболеть.
Третий миф, конечно, что это болезнь. Слово "болезнь". Это впихивают медики. Медицине без этого нельзя. Им надо, чтобы это было болезнью. И они везде говорят - болезнь, болезнь, болезнь. Как только звучит слово "болезнь" - это сразу подразумевает сострадание, лечение, особое отношение. Но любой наркоман попадет на необитаемый остров и выздоровеет - ему лекарства не нужны. Ему просто нужно отсутствие наркотиков.
(Выздоровеет. Или умрет, - думаю я, не вступая в бесплодный спор.) А он продолжает:
- Еще один подлый такой миф: торговали и будут торговать, спрос рождает предложение. Ни хрена подобного. Все профессионалы знают: в случае с наркотиками предложение рождает спрос.
А я в теме четырнадцатый год. Каждый день. С утра до ночи. Но я один из немногих людей в России, не потому, что я какой-то особенный, а просто у меня так сложилось, что я работал в самом низу, топтал землю, сидел в засадах, проводил операции, планировал день, каждый день общаясь с наркоманами. Каждый. У меня не бывает дней, чтобы я с ними не общался. И при этом я работал в Правительстве Российской Федерации, в Комиссии по борьбе с наркотиками, работал в Государственной Думе в Комитете по безопасности. Я принимал законы, изучал, разрабатывал. И мне повезло: я знаю, как сверху и как снизу все это устроено.
Так как я человек с высшим образованием, и по основному своему роду деятельности я исследователь, я никогда ничего не утверждаю голословно, ищу какие-то источники, смотрю, какие сделать ссылки, на что опереться... Но самое основное понятие вот в этой работе для меня - моим глазам свидетелей не надо.
- А тебе не кажется, что ты уже, ну, как бы это, как Бэтмен? Что для многих ты - борец за справедливость по преимуществу. Не важно, в какой сфере? Вот Сагра - не про наркотики, а ты и там оказался главным героем.
- Смотри, это серьезный механизм. Перед тем, как я тебе отвечу, я тебе скажу еще одну вещь: люди перестали верить в простую человеческую мотивацию. В нормальную мужскую мотивацию. Сидят субтильные юноши в интернетах, лупят по клавишам и говорят: зачем ему надо с наркотиками бороться, что-то же за этим стоит? Если он борется с наркотиками, то, наверное, он сам торгует алкоголем? На полном серьезе делают такие вот умозаключения.
Чтобы понять мотивацию нормального мужчины, надо для этого быть мужчиной. Какая у человека мотивация спасать утопающего? Мотивация может быть одна: увидеть своими глазами и понять, что происходит. А дальше что, дальше само все происходит. Какая мотивация тушить пожар? Ну, какая мотивация тушить пожар, он же тебя не касается. Ты же идешь и тушишь, если увидел, и не думаешь.
То, что у нас здесь было в городе, - это была реальная такая наркокатастрофа. Это чудовищно, то, что было. И я это увидел своими глазами. Все. После этого молчать нельзя. У каждого же человека есть свои границы. Ты можешь не вникать в одно, не вникать в другое, иногда сознательно не вникаешь. У меня сейчас бывают ситуации, когда я понимаю, что меня на всех не хватит, что нельзя на все фронты воевать. Я для себя отмечаю, что вот есть такое направление, и не лезу.
А началось с выборов. Фонд это Фонд, Фонд работал, все нормально, но они в какой-то момент просчитали, что я могу пойти на выборы. Они просчитали, а я нет, я вообще не знал, что это такое и как это происходит. Ну не знал, ну вот. Нас начали мочить под выборы в 2003 году. Я до конца не понимал, что делать. Мочили всерьез, и в конце концов домочились до такого, что закрыли нам женский реабилитационный центр, а нас с Дюшей забрали. Причем забрали Дюшу, я поехал его выручать, забрали меня. Я уже понял, что происходит, - меня забирать-то не за что было.
Заниматься установлением другой власти мне некогда. Мне надо работать здесь и сейчас.
(Дюша - это я вам, читатели, поясняю, - Андрей Кабанов, бывший зэк, бывший наркоман, один из отцов-основателей Фонда "Город без наркотиков".) А Ройзман продолжает:
- Посадили в камеру, и вот мы с ним лежим на полу. Ничего нету, пол голый, все такие по углам, а мы лежим такие, смотрим в потолок. Дюша говорит: "Братан, я человек пожилой, если нас так будут каждый день забирать, бить, в камеры кидать, - я так долго не выдержу. Давай-ка, иди в Госдуму".
Так было принято решение.
Но ситуация у нас была настолько тяжелая: 23 уголовных дела, преследования настоящие, и я успел выстрелить. И победил на этих выборах. И я видел, что ситуация пограничная. И я понимал, что если я сейчас не пройду, то они весь ресурс на меня обрушат. Я успел выскочить, мы по-игроцки поступили, они не ожидали. Важный момент: я в какой-то момент совершенно четко зависел от людей. Вот если люди меня поддержат - я останусь на свободе. А там речь шла о моем физическом уничтожении, и я это ощущал всей кожей. Но в 2004 году один из оперов, который был задействован в операции по моему физическому уничтожению, он мне написал письмо. И рассказал, как планировалось меня убивать, где собирались меня хоронить, где принимались решения в ГУВД Свердловской области, кто отвечал. Я потом эту записку Грызлову отдал: вот, говорю, Борис Вячеславович, это же ваши подчиненные. Он головой качал.
Ну, и вот. И меня люди вынесли в Госдуму на руках. И я вдруг понял, что я благодаря людям попал в какое-то безопасное место, этот штурм закончился, и вот я отдышался. И у меня осталось такое чувство долга и настоящее чувство благодарности. Ну ни фига себе: меня люди вытащили, заступились за меня, люди меня спасли.
Он еще долго рассказывает, как отдавал долг людям. Как наладил работу депутатской приемной. Как научился квалифицировать и решать проблемы. Изобрел алгоритм. Вообще, он очень любит слово "алгоритм" почему-то.
- Я поймал алгоритм работы. Ты сидишь. К тебе идут люди. Ты выслушиваешь, выслушиваешь, выслушиваешь, начинаешь вычленять. Большая часть проблем всегда касается жилья так или иначе. Какая-то часть касается медицины, какая-то часть касается несправедливости. Это основное. А несправедливости делятся на две части: социальные несправедливости - ветеранство, пенсии, ЖКХ-перерасчеты, ну и так далее, и уголовные несправедливости.
Ты начинаешь ловить алгоритм. И ты вдруг видишь, что если, например, по ЖКХ идут с одним и тем же вопросом разные люди, значит, что-то надо менять. В Думе есть специалисты. Вот, например, все, что ЖКХ, Жилищный кодекс, - там Хованская номер один вообще. Она мне там помогала. Все, что касается медицины, - у меня были добрые отношения с руководителем комитета, с Таней Яковлевой, она мне помогала, и все остальное - по-разному. Что касается наркотиков - это моя тема, я там несколько законопроектов вносил. И все, выстраивается алгоритм работы.
Но когда мне кто-то говорил - для всех хорошим не будешь, всех не обогреешь, - все это фуфло. Работать можно. У нас шли по сто с лишним человек в день, мы работали в какой-то момент... Вот ты начинаешь работать, и задача - вгрузиться первым. Вот если ты по-честному вгрузился, вот поверь мне, в какой-то момент придет человек и встанет с тобой рядом. Потом придет еще человек, скажет: вы тут работаете, давайте я помогу вам по этому вопросу. Потом придет еще человек, скажет: я многого не умею, но я вот юрист, вот это вот все замыкайте на меня. Двадцать человек работало вместе со мной.
В 2007-м, когда закончилось мое депутатство, за неполный год - 11 000 человек прошло. Это очень серьезная работа.
У меня вот это вот чувство долга. Но еще появился и чисто спортивный момент. Вот ты сидишь, очередь к тебе, заходит человек. Ты каждую минуту помнишь, что за ним еще сто человек. Заходит человек и начинает тебе рассказывать ситуацию свою. Ты включаешь голову, слушаешь, и в какой-то момент - оп! - у тебя появилось решение. Ты говоришь, стоп, пойдемте. Берешь его, сажаешь перед помощниками и говоришь: ситуация такая-то, работаем так, так и так. Подготовьтесь и придите. Они начинают готовиться, а ты с кем-то другим уже работаешь. Потому что у тебя задача - решить. Не показать вид, а решить. У тебя задача примитивная. Ознакомиться с проблемой, вникнуть и решить прямо сейчас. Чем быстрее ты решишь, тем лучше.
Он даже готов ненадолго признать невсесилие свое, хоть я и вижу, как увлекают его воспоминания. Ройзман умеет быть убедительным. Глаза источают сияние, как висящие вокруг иконы. Были люди с неразрешимыми проблемами. Их утешали. Поили чаем с конфетами. Или просто давали денег.
И вот он говорит что-то важное для моего скромного исследования:
- Ты добрый волшебник, тебе дали волшебную палочку, но она должна быть направлена на добрые поступки. Если ты злые поступки совершаешь, у тебя эту палочку отнимут. И все.
Когда случилась Сагра, люди пришли к нам по инерции.
Это очень серьезная мужская работа, от которой ты получаешь удовольствие. И когда к тебе люди подходят - ты начинаешь понимать, что они подошли к тебе не просто так. И ты это ощущаешь как аванс.
И когда тебе добрые люди искренне вот так этот аванс отдают - тебе его надо отработать. Это не касается пиара, имиджа. Все это, пиар, это все фуфло. Пиарятся не так. Это работа. Ты свой рюкзак тащишь. Ты эту книгу кровью пишешь своей.
Заготовленные вопросы давно забыты, разговор идет сам по себе, я решаю спросить - не собирается ли он в мэры. Екатеринбургу предстоят выборы.
Отвечает - нет. В мэры нет. Хозяйство, скучно. Вот губернатором можно было бы, но...
- Но, говорю я, мы ведь особо не сомневаемся, что текущие твои проблемы - из-за перспективы выборов. Тебе таким способом говорят - не надо ходить на мэрские выборы.
- А я им пытаюсь сказать - мне так не говорят. Поэтому я оставляю интригу, потому что такого не может быть - они меня додавили, и я сказал, что не иду.
Спрашиваю про оппозиционность и еще раз слышу важное:
- Конечно, я не в оппозиции, но я не в оппозиции только по одной причине: то, что я делаю, я могу делать только за счет власти. Другой власти здесь нету. Заниматься установлением другой власти мне некогда. Мне надо работать здесь и сейчас.
(Ничего не могу с собой поделать, вспоминаю Остапа Бендера, который объяснял монархисту Хворобьеву, что сейчас ему, Бендеру, просто недосуг устранить советскую власть.) А Ройзман продолжает:
- Наркоман, пока он колется, не человек, так и запиши, - кипятится Ройзман.
- Я буду контактировать с этой властью до тех пор, пока я воочию не увижу, что там сплошные людоеды. Пока там людоеды, но не сплошные, я буду искать контактов.
Конечно, есть порог, после которого уже не буду.
Я не занимаюсь восхвалением этой власти, я ничего не прошу у этой власти. Единственное, что я прошу, - работать. Как только власть начинает работать, я готов ей помогать.
Но я оставляю за собой право говорить то, что я думаю, и делать то, что я считаю нужным.
- А что ты думаешь про критиков своих. Не про наркоторговцев, а...
Он перебивает:
- Я тебе сразу скажу - наркоторговцы голову не поднимали вообще. За всю историю было несколько моментов. Один раз цыгане выступили, но я их не боюсь вообще, цыган.
Менты все время что-то хотели. Менты ждут своего часа. Я каждую секунду ощущаю их ненависть.
Штатные правозащитники. Они исповедуют абстрактный гуманизм. Быть добрыми за чужой счет. Мне с ними неинтересно. Я не теоретик. У нас в лучшие времена в центрах были сотни героиновых наркоманов. Половина судимые. Ты представляешь, что там творилось?
Кажется, разговор он теперь продолжает уже сам с собой:
- Вы там наручники! - Ага, а вы как? Все, на этом все разговоры заканчиваются. Но мы-то спасли тысячи людей. Сами работали с нарколыгами кончеными, от которых еще воняло.
Мы вспомнили, что вот как раз сейчас исполняется 13 лет, как мы это все задумали. Первый призыв. 25 человек. Один сидит, двое погибших. 20 - не колются. Остальных не нашли.
14-й год уже идет. Это мы, простые парни, без всякого медицинского образования, сделали лично.
На сайте местного ГУВД появляется информация, что у нас в одном из центров массовая драка произошла. Хотя не было, конечно, никакой драки. По несуществующей драке мне позвонили все федеральные СМИ. Про 20 спасенных, которые по 13 лет уже не колются, - никто не позвонил. А там шекспировские сюжеты!
Правозащитники могут все собраться, читать мне лекции, могут хоть усраться. Им сказать нечего.
Здесь был слоган: "Кто не колется, тот лох". Мы это переломили, мы вколотили слоган: "Кто колется - тот чухан". Но мы этим занимались по-настоящему.
(О, думаю я, то есть идейная борьба все-таки велась.) А Ройзман продолжает. Он по-настоящему завелся и, кажется, совсем не думает о производимом эффекте:
- Объехали все школы. Разговаривали до крика. Собирали детей. Это самое энергозатратное - разговоры с детьми.
Мне говорят: у вас нет статистики полной. Послушайте, нас несколько человек. Еще я буду сейчас статистикой заниматься.
Найдите мне человека, кто спас больше наркоманов, - потом говорите. Нету такого человека.
У вас нету медицинского образования? - Ну и что, а я не считаю наркотики болезнью.
У вас нету наркологов! - А нам не нужны наркологи.
Наркоман заинтересован в наркологе. Ему нужно, чтобы ему почистили кровь, - и потом идти дальше колоться.
Они у вас бесплатно работают? - Да, но здесь научились работать сотни людей. Они ничего не умели, ничего тяжелее шприца в руках не держали.
У нас всегда было открыто для всех журналистов. Приезжаешь - иди, разговаривай с кем хочешь. Я над душой стоять не буду.
Я когда их вижу нормальных - я понимаю, что все правильно.
***
Потом мы идем смотреть, как работает дежурный по проекту "Страна без наркотиков". Потом - разговариваем с адвокатом. Настя, милая девушка-адвокат, только что вернулась с допроса. Помогала одному из сотрудников Фонда.
Потом Ройзман неожиданно выскакивает на улицу и тащит меня за собой. Мы садимся в джип, носимся некоторое время по ночному городу и разговариваем. Уже без диктофона. Просто так. Про дела московские и про то, есть ли у наркоманов права.
- Наркоман, пока он колется, не человек, так и запиши, - кипятится Ройзман.
Я запишу.
Потом мы оказываемся в реставрационной мастерской, где два тихих человека, сами похожие на древних иконописцев, работают с иконами для ройзмановского музея. Он скачет по тесной комнате, хватает то одну доску, то другую, сокрушаясь попутно, что не может закончить книгу о местных мастерах.
И я перестаю понимать, где театр, а где нет. Что - демонстрация, а что всерьез. Но происходящее впечатляет.
***
Наконец мы оказываемся у входа в мою гостиницу. Как некогда палачи из НКВД.
- Куда прислать текст? Твоя прямая речь, ты же должен посмотреть, не переврал ли я.
- Никуда не присылай. Я про себя не читаю. Если бы я все про себя читал... Я тебе верю.
- И вот еще что. Текст не будет совсем комплиментарным.
- Делай свое дело. Не важно. Хотя нет. Одна просьба. Знаешь, не делай из меня дурачка деревенского. Не пиши там "чо" и такое все. А то некоторые любят. Ты же видишь, я нормально разговариваю.
Я вбегаю в номер и вспоминаю, что не курил часов пять. Приходится наверстывать.
***
На следующее утро я опять в Фонде. Два человека должны раскрыть мне местные тайны. Один - интеллигентный юноша в стильных очках. Вы бы не удивились, встретив его в клубе на концерте модной группы. Второй - невысокий, крепко сбитый, в тренировочном костюме, блондин, с глазами, холодными, как Екатеринбург. Вы бы без разговоров отдали ему телефон и кошелек, встреть вы его ночью в темной подворотне.
Тот, что в очках, заведует видеоархивом. Тот, что без очков, - оперативник. Слежка, засады, контрольные закупки, совместные с полицией штурмы притонов. 1000 операций. Ройзман часы подарил. И оба, как это в Екатеринбурге принято, просят в статье имен не поминать.
Оба - из первых выпускников Фонда. У каждого за плечами - долгий роман с героином, год лечения и потом работа. Сначала я пытаюсь беседовать с ними аккуратно, не задевая прошлый тяжелый опыт. Но быстро понимаю, что передо мной - нормальные парни. В другой жизни мы бы могли дружить.
Кофе, болтовня, несколько часов страшного кино.
Оба уверены, что с наркоманами надо пожестче. Что пресловутые наручники - необходимость, и напрасно от них отказались. Что наркомания - не болезнь.
Рассказывают, что работа в Фонде - это престиж. Что в городе их уважают. Что даже к ним идут люди, просят помочь. Не с наркотиками только - с любыми вообще проблемами. Ребенка в детский сад устроить, например.
- А отсюда можно выйти?
- Да. Теперь да. Теоретически.
- Я вот только иногда думаю, что зря это, - говорит оперативник. - Реабилитация. Наркоманы - не люди. Не надо им шанса давать.
- Тебе-то дали, - напоминает архивариус.
На экране меж тем - дно дна. Героиновый наркоман, который колется в вену на лбу. Накладывает жгут на шею и колется, пока не наступила асфиксия. Должен успеть секунд за сорок. "Крокодильщики", жертвы дезоморфина, похожие на вспухшие бревна, покрытые гнилой корой. Изможденные тела, глаза без тени смысла.
Я спрашиваю, не страшно ли видеть это изо дня в день. Не начинаешь ли хуже относиться к людям вообще.
- Привыкли, нормально, - хором отвечают мои новые приятели.
На экране - цыганский дворец. Нелепая золоченая мебель, картины, фарфоровые слоники размером с хорошую собаку. Омоновец в маске говорит в камеру:
- Всю жизнь мечтал в Эрмитаже побывать.
Мне объясняют, что цыгане сидят вахтовым методом. Семьи большие, если попадаются, валят все на одного. Которому пришла очередь сидеть. Оставшиеся на воле греют сидельца. И так по кругу.
На экране - снова бесконечный поток изувеченных тяжелыми наркотиками людей. Анимированный Босх. Почти растительное царство. Все это тяжело. Даже, пожалуй, хорошо, что мне пора ехать в поселок Изоплит, чтобы самому посмотреть на реабилитационный центр.
- Да, парни, а как вы вообще к Ройзману относитесь?
- Мужик.
***
- Очень я вас уважаю, - говорит таксист, и я понимаю, что мне достается сейчас чужая слава. Я ведь вышел из правильных дверей. - Даже работать у вас хотел. Но платите мало.
Дальше выясняется, что наркоманы - вообще не люди, и правильно было бы их убивать.
- Как это? - вспоминает таксист непростое слово. - Эвтаназия.
Мы подъезжаем. Автобусная остановка, на бетонной стене надпись: "Легально. Спайсы". И телефон. Прицельная реклама. Глухой забор, из-за забора глядят барак и часовня. Беснуются здоровенные собаки. Меня сначала не хотят пускать, но ссылка на Евгения Вадимовича открывает любые двери.
***
Внутри страшно. Потолки высокие, но воздух давит. Стены бледно-коричневого цвета. "Сила в правде". В помощь мне - реабилитант (слово "пациент" не в моде - наркотики ведь не болезнь) Руслан, из Москвы. Он первый, кто не просит об анонимности. Вежливый и открытый. Здесь во второй раз. Оба раза - по доброй воле. Приличная московская семья, работа, карьера, потом героин. Пытался лечиться. Но в клиниках не лечат. Приехал сюда. За год бросил. Вернулся домой, встретил старых друзей и через четыре месяца снова торчал. Одумался. В центре уже полгода. Занимается компьютерами. Правда, недавно был обыск и почти все конфисковали. Когда закончит курс - из Екатеринбурга уезжать не планирует. Женя обещал помочь с работой.
Комнаты. Тесные, набитые двухъярусными кроватями. Кухня, где реабилитанты сами себе готовят. Комната отдыха с большой плазмой. В плазме Президент РФ общается с журналистами, но звук выключен, и бродят мимо, как тени, вставшие на путь исправления наркоманы, к Президенту РФ никакого интереса не проявляя. Спортзал. Душевые. Туалеты. Все - как в старых советских больницах, пожалуй.
Знаменитый карантин. Длинный ряд двухъярусных кроватей. Вместо двери - железная решетка.
- А отсюда можно выйти?
- Да. Теперь да. Теоретически. Но если кто-то хочет выйти, мы долго уговариваем.