Молодые ратнички, нижегородские купцы,

  Выбрали себе удалова молодца,

  Удалова молодца - воеводушку

  Из славного княжеского роду,

  Князя Дмитрия, по прозванию Пожарского.

  Уж повел их славный князь Пожарский

  За славный Москву-город сражатися,

  С нечестивыми поляками бранитися...

   (песня)

  

  В 1611-ом году положение Московского государства стало катастрофическим. Лжедмитрий II к этому времени был убит, но это уже не могло изменить ситуацию к лучшему.

  В Кремле стоял польский гарнизон, наводящий ужас на жителей Москвы, так же как и распоясавшаяся солдатня наёмников польского короля. Ляхи отстранили от власти любезно пригласившую их Семибоярщину, и тем самым оставили страну без центрального органа управления. Они ввели в городе оккупационный режим, караулы и патрули состояли только из солдат польского гарнизона, а русские стрельцы были высланы из города.

  

Русские стрельцы первой половины XVII в. с пищалями и бердышами.

  

   Все арсеналы перешли под контроль поляков; для жителей был введён комендантский час, им запрещалось иметь оружие.

  Тем временем, армия польского короля не прекращала осаду на смерть стоявшего Смоленска, и оттуда Сигизмунд распоряжался Русью своим именем, как государь.

  

Осада Смоленска войсками Речи Посполитой в 1609-1611 гг.

  

  Во многих из оставшихся в Кремле наших соотечественников самоуправство Сигизмунда вызывало отнюдь не праведный гнев, не желание взяться за оружие, а лишь пресмыкательство. Вот что пишет об этом в своей книге «Московская война» участник тех событий с польской стороны Николай Мархоцкий:

   «Задевало их и то, что от имени короля раздавались всякие грамоты, так что люди, которые были в Москве звания низкого и подлого, приезжая под Смоленск, получали высокие должности. Это очень сердило... тех бояр, что были на нашей стороне».

  Поляко-литовцы бесчинствовали в Москве и окрестных сёлах, грабили, убивали, насиловали, глумились над глубокими религиозными чувствами русских людей, стреляя в иконы, топча их ногами.

  

  И весь размежеван свет

  Без войны и драки!

  И России уже нет,

  И в Москве поляки!

  

  Д.Давыдов

  

  По всей стране рыскали казаки из распавшегося тушинского лагеря и просто разбойничьи шайки. «Свои» не отставали от чужеземцев в грабежах и опустошении русской земли.

  

  Стволы дерев, обглоданных конями

  Голодными, торчали непристойно,

  Как ноги трупов. Листья и трава

  Казались красными. А зелень злаков

  Была опалена огнем и гноем.

  Лицо природы искажалось гневом

  И ужасом.

  

  М.Волошин

  

  Страна умирала. «Еще немного — и Россия сделалась бы провинцией какого-либо западноевропейского государства, как это было с Индией», — констатирует немецкий учёный Г.Шульце-Геверниц.

   Н.М.Карамзин, определяя состояние Московской Руси того времени, пишет: «Границы России были отверсты, сообщения прерваны, воины рассеяны, города и селения в пепле или в бунте, сердца в ужасе или в ожесточении, правительство в бессилии... В то же время бедствия России, достигнув крайности, уже являли признаки оборота и возможность спасения, рождая надежду, что Бог не оставляет государства, где многие или немногие граждане еще любят Отечество и добродетель».

  Действительно, в русском народе, обложенном со всех сторон и преданном собственным правительством, вызревала решимость к восстанию. Роль объединяющего начала на Руси, будучи фигурой сакральной, издревле исполнял царь, а в то время страна была царя лишена. Однако, как отмечал С.Ф.Платонов, с падением государственного порядка устоял порядок церковный. Нравственным вождём народа стал Патриарх Московский Гермоген. С.Ф.Платонов так описывает этот момент: «... патриарх „явно” говорил и писал народу против поляков... Москвичи разделяли мнение патриарха и готовы были стать против поляков. И патриарх, и светские люди писали об этом грамоты в города; москвичи рассылали повсюду грамоты, полученные ими от смольнян о бедствиях смоленского края от поляков. Все эти грамоты возбуждали землю против польских и литовских людей, против „Жигимонта короля”. Города заволновались и стали переписываться между собой о совете и единении против поляков».

  Известно письмо жителей Москвы, приведённое историком Н.Храмцовским в книге «Краткий очерк истории и описание Нижнего Новгорода»:

   «Гибнет Москва, а Москва есть основание России; не забудьте, что пока крепок корень, то и древо крепко; не будет корня, на чем оно будет держаться? ... Пошлите нашу грамоту во все города, чтобы всем была известна наша погибель конечная... У нас милость Божия, Пречистыя Богородицы и Московских Чудотворцев, да святейший Гермоген патриарх, как истинный пастырь, душу свою полагающий за веру христианскую. Ему все православные следуют, хотя и не восстают явно...».

  

  Да, Русь всегда доверчива. Все так.

  Но сколько раз в истории случалось,

  Как ни ломал, как ни тиранил враг,

  Она всегда, рассеивая мрак,

  Как птица Феникс, снова возрождалась!

  

  М.Волошин

  

   Москва готовилась к восстанию против поляков и взывала к поддержке русских городов. Первым голос Москвы услышал Нижний Новгород.

   Наиболее стойко в Смутное время держались Нижний Новгород под руководством воевод Репнина и Алябьева и Зарайск, где воеводой сидел уехавший из «перекинувшейся» к полякам Москвы князь Пожарский. В январе 1611 года объединившиеся Нижний Новгород и Зарайск разослали по городам грамоты с просьбой прислать ратников, чтобы «стати за веру и за Московское государство заодин». На их призыв откликнулось много поволжских и сибирских городов.

  Но знамя народно-освободительного движения было вырвано у нижегородцев рязанским дворянином Прокофием Ляпуновым.

  Историки представляют Ляпунова эдаким горячечным энтузиастом. Ему было пятьдесят лет, когда он с юношеским задором поднимал Рязанскую землю за первого самозванца, которого искренне принимал за чудесным образом спасённого царевича Димитрия. Пишут, что позже он с такой же страстностью сражался на стороне Болотникова, потом, разочаровавшись в этом движении, перебежал на сторону Шуйского. Поверив слухам об отравлении Скопина-Шуйского царём Василием, Прокофий Ляпунов и его брат Захар приняли самое непосредственное участие в перевороте, в результате которого русский монарх оказался в постыдном плену у поляков, а Москва присягнула польскому королевичу. Ляпунов со свойственной ему пылкостью встретил избрание Владислава русским царём, позже, узнав о бесчинствах поляков, поменял мнение на этот счёт. За годы своей политической активности Ляпунов мог бы уже догадаться, что его необдуманные действия всегда работали только на развал государства. Тем не менее развитие событий так называемого Первого ополчения показали, что чувства ответственности у Ляпунова не прибыло.

  Вокруг Нижнего Новгорода стали собираться ополченцы со всей русской земли, а в это время Ляпунов рассылал по городам собственные воззвания, "чтобы со всею землею стать за Московское государство и биться насмерть с поляками и литовцами». Грамоты, написанные страстным сердцем, производили очень сильное эмоциональное впечатление на людей.

   «Прокопий, — пишет С.М. Соловьев, — ... обладал также страшною энергией, которая не давала ему покоя, заставляла всегда рваться в первые ряды, отнимала у него умение дожидаться. Такие люди обыкновенно становятся народными вождями в смутные времена: истомленный, гнетомый нерешительным положением народ ждет первого сильного слова».

  

Прокофий Ляпунов

  

  Ляпунов принимал всех, кто готов был идти на Москву, в лучшем случае не давая себе труда понять, какими целями руководствовались те или иные люди, в худшем — его собственные помыслы не были чисты. Собранное Ляпуновым войско кроме отрядов служилых дворян, подчинявшихся лично ему, состояло из рати главного тушинского «начальника» и ближайшего сподвижника Лжедмитрия II князя Трубецкого, а также из отрядов донского атамана Заруцкого, тоже весьма энергичного тушинца. Трубецкой с Заруцким к тому времени уже немало пограбили и пролили русской крови, однако это не смущало Прокофия Петровича. С трудом вериться в то, что Ляпунов отчего-то решил, что донские и запорожские казаки, про которых историки пишут, что «это были своего рода кондотьеры, вольные вооруженные искатели удачи», к тому же всегда ненавидевшие московскую власть, а вместе с ней и саму Москву, вдруг воспылали любовью к Руси и её столице. Еще менее вероятно, что он искренне поверил в добрые намерения поляков и литовцев, которых он с лёгкой душой принимал в своё войско. Ляпунов не мог не знать, что целью Заруцкого являлось воцарение на московский престол Марины Мнишек с «ворёнком», и что Трубецкой согласился с этим планом.

  Патриарх Гермоген в своих грамотах заклинал, чтобы не принимали на царство «Маринку» и её «ворёнка». Однако Трубецкой и Заруцкий признали Марину царицей, а ее сына — царевичем, и это не помешало Прокофию Ляпунову почитать их своими соратниками.

  К рязанскому ополчению прибились разбойничьи шайки, не входящие в тушинский лагерь. Как пишет И.Е. Забелин, «Ляпунов, вдобавок, подлил в огонь масла: он призвал под Москву в помощь своему ополчению боярских холопов, которых и без того уже много бродило по земле... чтоб „шли они безо всякого сумнения и боязни, всем им воля и жалованье будет, как и иным казакам, и грамоты им на то от всей земли дадут”... Кроме холопов, здесь были всякие воры, ерыжные и зернщики, и все это безыменное, гулящее, одним разом приобрело свободное имя казаков и наполнило таборы Заруцкого и Трубецкого. Ясно, какого рода была подмога со стороны таких полков».

   Особенно сложным для понимания является тот факт, что Ляпунов принял в своё войско отряд польского гетмана Яна Сапеги, пришедшего на Русь вместе с Лжедмитрием I. Разумеется, Сапега был засланным казачком, и, придя с ополченцами в Москву, он очень выручил заблокированный в Кремле польский гарнизон.

  Трубецкой и Заруцкий тоже старательно вредили делу освобождения Москвы. Остаётся только удивляться, почему за прошедшие с той поры четыреста лет историческая наука не насмелилась признать, что Первое ополчение вовсе не было охвачено единым патриотическим порывом, что набранный Ляпуновым сброд задавил не успевшее ещё оформиться в самостоятельную силу народно-освободительное движение земства.

   Историки пишут, что Ляпунов сам же и пострадал от своего оголтелого энтузиазма: тушинские казаки изрубили его саблями. Однако его смерть не может искупить того горя, которое он принёс в Москву.

   «И были его убийцами, — писал князь Пожарский, — старые заводчики всякому злу, атаманы, казаки и холопы боярские».

  И.Е. Забелин дал исчерпывающую оценку Первому ополчению: «Но это первое движение, ляпуновское, находилось исключительно в руках того же разряда людей, который сам же и завел Смуту. Под Москву собрались те же их замыслы, как бы что захватить в свои руки, как бы самому чем завладеть. Господствовали здесь понятия, что очищать землю от злодеев значит собирать с нее дани и пошлины и всякие поборы, владеть всякими вотчинами, а там пока что Бог даст... Сирота-народ и это все видел. Он хотя и помогал своим хребтом этому движению, но не занимал в нем никакого самостоятельного места. Он видел, напротив, что самостоятельное место здесь было захвачено и отдано его же разорителям, боярским холопам и всяким ворам».

  В феврале 1611 года Нижегородское ополчение численностью около 1200 человек выступило под руководством воеводы князя Репнина на Москву. К нижегородцам примкнули отряды ратников из Казани, Свияжска и Чебоксар, шедших «умереть за святые Божии церкви и за веру христианскую».

   Поход был согласован с москвичами, готовивших к приходу земских ополченцев восстание внутри города и с руководителями основных сил Первого ополчения. И.С.Лукаш в своём исследовании Смуты выделил Московское восстание 1611 года, назвав его перелом всей Смуты: «В нем именно утвердилась московская нация. Восстание поднялось... против самого чужеземного ига, против всей этой блестящей и рваной, вонючей, пьяной, бряцающей оружием и хвастовством толпы чванных завоевателей, презирающих московитов, даже не почитающих их за людей, а за бородатый скот, с которым позволено все...».

   Поляки от своих шпионов знали о готовящемся восстании и о подходе на помощь москвичам земских дружин. Польский комендант Кремля и фактический диктатор Москвы А.Гонсевский, «зная, что первый его (освободительного движения — А.Э.) стремитель — Патриарх Гермоген», явился к нему и, как пишут со свидетельства летописца, предъявил ему следующий ультиматум: «Ты — первый зачинщик измены и всего возмущения. По твоему письму ратные люди идут к Москве!.. Отпиши им теперь, чтобы они отошли...». «Уйдите вы все, польские люди, из Московского государства, — ответил Гермоген, — и тогда я благословлю всех отойти прочь. А если вы останетесь,- моё благословение: всем стоять и помереть за православную веру!».

  

Павел Чистяков «Патриарх Гермоген отказывает полякам подписать грамоту»

  

  И.Е Забелин пишет, что не только Гонсевский угрозами добивался от Гермогена измены народному восстанию: «советники бояре под рукой Гонсевского употребляли все меры, чтобы остановить движение... Михаил Салтыков с ножом даже приставал к святителю». Гермоген благословлял «всеобщий поход к Москве», а также патриаршей властью «разрешил» русских людей от присяги королевичу Владиславу, превратив таким образом мятеж против законной власти в освободительное движение. После этого ставленник польского короля Гонсевский приказал содержать действующего Московского Патриарха под домашним арестом.

  Предпринятые поляками жестокие действия по предотвращению восстания не увенчались успехом. Как и намечалось, 19-ого марта в Москве начался бой, поляки бросились к слободам, но в Белом городе были остановлены. Москвичи, готовясь к восстанию, тайно сняли со стен Белого города артиллерийские орудия, а улицы перегородили баррикадами. Били в набат, москвичи, с одним дрекольем в руках (оружие и топоры были давно изъяты поляками) теснили хорошо вооружённых служак пана Гонсевского. На помощь москвичам подоспели передовые отряды земского ополчения во главе с князем Д.М. Пожарским, и поляки были отброшены в границы хорошо укреплённого Китай-города. Над польским гарнизоном нависла реальная опасность истребления, и тут боярин Салтыков «подсказал» шляхте, как усмирить бунт — запалить город. Но и в горящей столице бои продолжались.

   На следующий день 20 марта на помощь полякам прибыл из Можайска конный полк. Поняв, что главным их противником является Дмитрий Пожарский, поляки бросили основные силы на взятие опорного пункта, который князь обустроил в своём городском поместье на Лубянке.

  Пожарский, напрасно ожидая обещанного подхода отрядов Ляпунова, бился с поляками весь день и был тяжело ранен. Измученные многочасовым сражением ратники Пожарского, теснимые поляками и огнём, из последних сил бросились в бой, чтобы спасти своего командира. Прикрывая Дмитрия Михайловича своими телами, воины вынесли его с поля битвы и доставили в Троице-Сергиев монастырь.

  

Усадьба князя Д.М. Пожарского на Лубянке

  

Интересно, что двести лет спустя, во время войны 1812-ого года, этот дом принадлежал генерал-губернатору Москвы графу Ростопчину.

  

  В Москву вошел гарнизон немецких наёмников, и стоявшие вокруг столицы казаки его не остановили. Город варварски выжигался. Подкрепления из отрядов Ляпунова москвичи так и не дождались, а ведь известно, что рязанские полки прибыли под Москву раньше, чем подошла нижегородская дружина. Рязанское ополчение представляло собой настоящую армию, обладающую «нарядом», то есть артиллерией, именно она являлось главной силой Первого ополчения, тем не менее Ляпунов не вмешивался в ход московского восстания. Оборона Белого города пала, восстание было подавлено.

  

   «Излился фиал горя — разгромлен был царствующий город Москва. Рухнули тогда высоко вознесенные дома, блиставшие красотой, — огнем истреблены, и все прекраснокупольные церкви, прежде славой Божественной сиявшие, скверными руками начисто разграблены были. И множество народа христианского мечами литовцев изрублено было, а другие из домов своих и из города бежали поспешно, ища спасения» («Хронограф»).

  

В. Рябовол «Смутное время. Беженцы»

  

   Только 24-ого марта, когда Москва была уже сожжена, а нижегородское ополчение вместе с восставшими москвичами перебито, подошел «тушенец» атаман Просовецкий со своими казаками и Суздальским ополчением. Войско Ляпунова вошло в Москву лишь 27-ого марта, пожаловали также отряды Трубецкого и Заруцкого. Собравшиеся войска «заедино», но каждый своим «табором», настроенным враждебно против всех остальных, взял в осаду Москву.

   Историки, оправдывая бездеятельность Прокофия Ляпунова, пишут, что Московское восстание началось раньше назначенного срока, потому-де они остались без поддержки основного войска. Но это не так. Боярин-изменник Михаил Салтыков, с особенным рвением служивший А. Гонсевскому, заблаговременно сообщил своему хозяину точную дату готовящегося восстания: 19-ое марта.

   Ещё пишут, что брат Прокофия Ляпунова Захар — тот самый, что арестовывал царя Шуйского — участвовал в Московском восстании, и даже чуть ли не являлся его главой, а в таком случае Прокофий был лично заинтересован в оказании помощи москвичам. Но известно, что ещё в декабре 1610-ого года Захарий Ляпунов приехал под Смоленск и перешёл в польский стан. Сохранилась его челобитная королю Сигизмунду того периода о закреплении за ним поместья в вотчину. Сохранились доносы членов «Великого посольства» Семибоярщины о том, что Захарий Ляпунов «много бражничает с ляхами». В свете этих данных роль Прокофия Ляпунова в поражении Московского восстания перестаёт казаться загадочной.

  Припасов у осажденных было мало, долго они не продержались бы, но, вероятно, на этот случай и был внедрён в ряды Первого ополчения Гетман Сапега с его польско-литовским отрядом.

  

Князь Павел Ян Сапега. Гравюра XVII века.

  

  Очевидец Смутного времен немец Конрад Буссов в своей «Московской хронике» писал следующее: «После Пасхи 1611 года королевские воины в Москве снова были осаждены московитами... Кремль уж давно сдался бы сам из-за голода, если бы господин Ян-Петр Сапега не выручил бы его, с ловкостью пройдя Белый город, занятый московитами, и доставив в Кремль, кроме прочего провианта, 2000 караваев хлеба».

   По некоторым данным Сапеге не раз удавалось под носом у казаков провезти в Кремль обозы с провиантом и боеприпасами. Это не удивительно: казаки Трубецкого и Заруцкого были заняты в основном своим привычным делом: грабежами и разбоями окрестностей Москвы. А служилые дворяне Ляпунова вырабатывали текст «Приговора», который должен был определять их правовой статус после предполагаемой сдачи Кремля поляками. «Впрочем, в рядах первого ополчения царил самый настоящий балаган, и Яну Петру Сапеге, отряды которого сеяли смуту на землях, охваченных восстанием, удавалось эффективно поддерживать московский гарнизон. Ситуация для поляков ухудшилась, когда осенью 1611 года в Нижнем Новгороде местный купец Козьма Минин вместе с князем Дмитрием Пожарским начали организовывать второе ополчение. », — откровенно констатируют современные польские историки Т.Бохун, Я.Кравчик.

  Ляпунов волевым порядком отодвинув своих сокомандиров, объявил себя главой войска. Но на этот раз неистовый Прокофий, «всего московского воинства властитель», не сумел овладеть ситуацией: казаки-разбойники не желали ему подчиняться. В ополчении нарастали рознь и междоусобие. Войско в этом виде не могло удерживать осаду Кремля, и Ляпунов стал рассылать пламенные призывы по городам Поволжья и Северной Руси, особенно рассчитывая на помощь Казани. Жители Казани отказали Ляпунову в поддержке, мотивируя своё решение тем, что до них дошло много слухов о казацких грабежах и разбоях, и они не хотят быть невольно причастными к этим злодеяниям. Другие города также отказались участвовать в Первом ополчении, к тому времени уже продемонстрировавшему свою неприглядную сущность. Но пройдёт несколько месяцев и все эти города горячо откликнутся на призыв Козьмы Минина и своими дружинами вольются во Второе ополчение.

  Первое ополчение, вяло осаждая Москву, разваливалось, а когда после убийства казаками Ляпунова его «служилые люди» разбежались, оно прогнило настолько, что при всей его огромной численности не сумело провести эффективную осаду. Впрочем, возможно, казаки не особенно усердствовали в выкуривании ляхов из Москвы: некоторые источники сообщают о связях между главарями подмосковных «таборов» и королём Сигизмундом. Если это так, то привлечение к битве с поляками польского гетмана Сапеги находит объяснение.

  А тем временем (в июне 1611 г.) после изнурительной двадцатимесячной осады поляки взяли Смоленск. Из 80-ти тысяч жителей, находившихся в городе в начале осады, оставалось в живых едва ли десятая часть. Теперь ничто не мешало Сигизмунду направить полки на Москву. Тем не менее, польский король не спешил на помощь своему засевшему в Кремле гарнизону, из чего можно вывести, что осаждённым полякам не так уж плохо там жилось. Как пишут, выдержав несколько стычек с отрядами Трубецкого, гетман сумел доставить припасы кремлёвскому гарнизону. Походы Ходкевича для снабжения польского гарнизона провиантом повторялись ещё дважды, и каждый раз успешно. Последний такой поход в начале сентября 1612 года был встречен войсками подошедшего Второго ополчения, и Ходкевичу пробиться к Кремлю не удалось. Осада стала реальной, и тогда-то уж польскому гарнизону пришлось туго.

   Нужно заметить, что князь Дмитрий Трубецкой, так же как водивший с ним дружбу глава Семибоярщины Фёдор Мстиславский, был «русским поляком», происходившим из литовского рода Гедеминовичей. Мужчины в семействе Трубецкого женились на польках или литовках, и вообще их связи с Речью Посполитой были теснее, нежели с Московским государством.

   А про атамана донских казаков Ивана Заруцкого поляк, участник «Московской войны» Николай Мархоцкий писал: «С Дона, будучи среди казаков уже головой и человеком значительным, он вышел на службу к Дмитрию. К нам он был весьма склонен, пока под Смоленском его так жестоко не оттолкнули. Был он храбрым мужем, наружности красивой и статной».

  Под жестоким отталкиванием Заруцкого Н. Мархоцкий имел в виду следующее. После бегства Лжедмитрия II из Тушина в Калугу в январе 1610 года Заруцкий, «наивернейший слуга царя Димитрия» решил «отстать» от сдающего свои позиции самозванца и отправился под Смоленск к Сигизмунду. Но шляхта без должного почёта приняла безродного казака, и он гордо ушел в Калугу, новую столицу эфемерного царства Лжедмитриия II.

  

  Итоги Первого ополчения печальны: подавление московского восстания, в ходе которого было убито по разным данным от семи до пятнадцати тысяч человек, сожжение Москвы, разгром новгородской дружины, сражавшейся в охваченной огнём Москве без так и не пришедшего к ней на подмогу основного многотысячного войска. Если эти цели ставили перед собой руководители Первого ополчения весной 1611-ого года, то они были успешно реализованы. То, что дело обстояло именно так, подтверждается тем обстоятельством, что осенью того же года князь Трубецкой и атаман Заруцкий приложили немало усилий, чтобы помешать формированию Второго ополчения. Иван Заруцкий, например, не погнушался подослать убийцу к князю Пожарскому, при этом он был замечен в тайных сношениях с московскими боярами-изменниками.

   Летом 1611 года после неудач Первого ополчения в стране воцарился хаос.

   «И было тогда такое лютое время, — записал летописец, — что люди не чаяли впредь спасения себе, чуть ли не вся земля Русская опустела; и прозвали старики наши это лютое время — лихолетье, потому что была на Русскую землю такая беда, какой не бывало от начала мира... Жигимонт, польский король, велел все Московское государство предать огню и мечу и ниспровергнуть всю красоту благолепия земли Русской... ».

   Крымские татары безнаказанно разоряли Рязанский край.

  После того как русские бояре отдали царя Шуйского в польский плен и присягнули королевичу Владиславу, шведы разорвали союзнические отношения с Русью, де-факто принявшей сторону Речи Посполитой, врагом шведской короны. Из союзников шведские войска превратились в оккупантов, и хозяйничали на новгородской земле.

  Недавние «соратники» Иван Заруцкий и князь Трубецкой продолжали сеять смуту, но теперь уже каждый старался за себя. В Пскове объявился в очередной раз спасшийся «царь Димитрий», и Трубецкой вместе со своими казаками присягнул Лжедмитрию III, оставшемуся в истории как Исидорка.

   Заруцкий вначале тоже «перекинулся» к Исидорке, но вскоре стал снова продвигать на русский трон Марину Мнишек, ставшую его любовницей после смерти Лжедмитрия II. Её кандидатура по моральным причинам встретила отторжение в людях — «она со многими воровала» — и Заруцкий сделал ставку на новорожденного сына Марины, намереваясь стать при нём регентом. «Ивашка-ворёнок» — мальчик получил имя в честь «своего деда», то есть Ивана Грозного, — став заложником честолюбия матери, едва ли не со дня рождения стал использоваться в политической игре, закончившейся для него трагически. В 1613-ом году после избрания на московский престол Михаила Романова, Марина Мнишек поняла, что проиграла, и пыталась найти прибежище для себя и для сына в Речи Посполитой. Но для Ивана Заруцкого маленький ребёнок был только знаменем в борьбе за власть, он не отпустил от себя Марину и продолжал рассылать по стране грамоты от имени «государыни царицы и великой княгини Всея Руси Марины Юрьевны, и от государя царевича и великого князя Иоанна Димитриевича». Московское правительство в свою очередь именовало Марину «прежних воров женою, от которой все зло Российского государства учинилось». В итоге незадачливая царица была заключена в «Маринкину башню» коломенского кремля, а её четырёхлетнего сына по приказу первого Романова публично повесили. «На Москве же тово Заруцково посадиша на кол, а Воренка повесиша, а Марина умре на Москве». Но всё это случится только через три года, а летом 1611-ого года Калуга, Вятка и ряд других городов провозгласили Иоанна Димитриевича царём и принесли ему присягу.

  

Л. Вычолковский «Бегство Марины с сыном»

  

  Московские бояре продолжали зазывать на престол королевича Владислава, не собирающегося переходить в православную веру, а Сигизмунд уже открыто заявлял о собственных претензиях на русский трон.

   Тем временем началась травля героя Первого ополчения Дмитрия Пожарского. И.С.Лукаш пишет: «Сигизмундовы люди, поляки и русские, московские рвачи и прихвостни, уже теснят мятежного князя, чуют расправу над ним и свою поживу».

  Тяжело раненный князь скрывался, переезжая с места на место. Он остановился было в своём Суздальском поместье, но его сосед Григорий Орлов не преминул воспользоваться опальным положением Пожарского и написал Сигизмунду письмо, в котором, вероятно, почитая себя подданным польского короля, обратился со следующей просьбой: «Наияснейшему государю Жигимонту... бьет челом верноподданный ваш Гришка Орлов. Милосердные великие Государи! Пожалуйте меня, верноподданного холопа своего, в Суздальском Уезде изменчим Княж Дмитриевым поместьицем Ландехом Нижнем с деревнями. Князь Дмитрий... с вашими государевыми людьми бился в те поры, как на Москве мужики изменили и на бою в те поры ранен... смилуйтесь пожалуйста». Просьбу своего «верноподданного холопа» польский король удовлетворил, а ещё не излеченному от ран Дмитрию Михайловичу пришлось перебраться в затерявшееся среди лесов нижегородское село. Там его и разыскали послы от Козьмы Минина, которые явились к Пожарскому в сентябре того же 1611-ого года с просьбой принять военное руководство ратью нового ополчения.

   Патриарх Гермоген сделал должные выводы из событий Первого ополчения. Находясь под домашним арестом, он находил возможность поддерживать тайную переписку с нижегородцами, которых особо выделял за то, что они три года бились с «тушинцами», но не допустили «вора» на свою землю. Гермоген предупреждал, что воевать теперь придётся на два фронта: как с поляками, так и казаками Трубецкого и Заруцкого, по прежнему стоявшими «таборами» вокруг Москвы и продолжавшими разбойничать на русской земле. Со слов современника: «И ныне князь Дмитрей Трубетцкой да Иван Заруцкой с товарыщи стоят под Москвою на большое крестьянское кровопролитье, и Московскому государству и городом всем на конечное разоренье, а не на покой крестьянской и беспрестани ездя по городом от них ис табор ис-под Москвы, казаки грабят и розбивают и невинную кровь крестьянскую проливают...».

   Гермоген призывал стойких нижегородцев, не присягавших ни «тушинскому вору», ни королевичу Владиславу, ни набиравшим всё большую популярность «Ивашке-ворёнку» и Лжедмитрию III-Исидорке, не оставлять борьбы, и уже летом 1611 года Нижний Новгород становится организационным центром народно-освободительного движения. Нижний Новгород отказался сотрудничать с продолжавшим существовать под Москвой «правительством» Трубецкого и Заруцкого, и это послужило сигналом для поволжских и северорусских городов к вступлению в новое ополчение, которое открыто противопоставило себя получившим дурную славу «таборным» казакам.

  Организация Второго ополчения началась с «собрания» в Нижнем Новгороде, в котором участвовали вместе с нижегородцами представители Казани. Участники «собрания» договорились действовать совместно и приняли соглашение, в котором отдельными пунктами значилось: не принимать воевод и чиновников, назначенных Трубецким и Заруцким, и не позволять казакам стоять в городах. Грамоты с результатами «собрания» были разосланы по городам, и по всей Руси стало поразительно быстро формироваться земское освободительное движение.

  Для придания движению легитимности и для укрепления духа участников сопротивления, нижегородцы в августе 1611-ого года постарались получить благословение находящегося в заточении Патриарха Гермогена. За неимением в стране царя и правительства патриаршее благословение в то время часто заменяло «государев царев и великого князя указ», даже казенные подорожные выдавались по благословению Патриарха. Глава церкви в ту пору не только представлял собой непольскую центральную власть, он служил примером в непреклонном стоянии за православную веру и независимость Московского государства, являлся общепризнанным нравственным авторитетом, и вполне естественно, что он стал духовным вождём Второго ополчения.

  Тесная связь Патриарха с новгородцами стала известна полякам, и от него потребовали употребить всё свое влияние на то, чтобы остановить народное движение. Разумеется, Гермоген отказался от такого предложения, за что из-под домашнего ареста он был переведён в один из монастырей Московского Кремля, к нему была приставлена стража, и Патриарх оказался отрезанным от внешнего мира. Однако новгородский гонец сумел тайно проникнуть в келью Гермогена и получить его благословение для Второго ополчения. Грамоту для нижегородцев Патриарх писал в понятной спешке, однако кроме слов благословения «всей земле» — «А вам всем от нас благословение и разрешение в сем венце и в будущем, что стоите за веру неподвижно; а я должен за вас бога молите» — он успел дать наставления по поводу «Маринкиного сына». Тогда остро стоял вопрос о движении за «ворёнка», которое могло увести Смуту к точке невозврата: «А Маринкина сына не принимайте на царство: я не благословляю. Везде говорите моим именем!».

  Это была последняя грамота Патриарха. Вскоре до Гонсевского дошли вести о подготовке в Нижнем Новгороде нового похода на Москву, и лях потребовал от Гермогена написать нижегородцам, что он не одобряет «измены» русских людей польскому королевичу. После полученного ответа: «Да будут благословенны, которые идут на очищение Московского государства», польский комендант Кремля Александр Гонсевский объявил Московского Патриарха лишённым сана и велел заточить его в подземелье Чудового монастыря, где его стали «морити гладом и умориша голодною смертию».

   Спустя двести лет Патриарх Гермоген был причислен к лику Святых. Спустя ещё сто лет, в 1910-ом году, было принято решение увековечить его подвиг установкой памятника в Кремле, но осуществлению этого плана помешала война, приведшая к новой русской смуте. Понадобилось ещё целое столетие, чтобы Россия, начинающая вспоминать себя, приступила к возведению памятника Гермогену. 25-ого мая 2013 года это знаковое для страны событие, наконец, свершилось: у стен Кремля, в Александровском саду, напротив снесённого большевиками Чудова монастыря, в котором погиб заточённый поляками Патриарх, памятник был открыт.

  

Памятник Патриарху Гермогену. 2013 г. Коллектив авторов под руководством Народного художника России С.Щербакова.

  

Фрагменты памятника

  

   Патриарх остался неколебим, зато члены Семибоярщины — Московского марионеточного правительства — стали рассылать по стране грамоты, в которых призывали людей к верности Владиславу, «ибо без того ничего хорошего и сделаться не может». «Подмосковное правительство» тоже делало попытки помешать формированию нового ополчения. Вот что пишет по этому поводу И.Е.Забелин: «Между тем прослышали о нижегородском собрании и в Москве. И вот что здесь обнаружилось. И враги, сидевшие в Кремле, на которых поднимались нижегородцы, и свои, которые стояли вокруг Кремля и должны были бы очень обрадоваться такой вести, стали действовать заодно, причем свои-то показали еще больше ловкости и хитрости в замыслах остановить движение».

  В конце августа 1611 года до Нижнего Новгорода вместе с благословением Патриарха дошла весть о его заточении в подземелье, что для старого и больного человека означало верную гибель. Последнее слово Гермогена, и преступление, совершённое над ним, произвели на нижегородцев впечатление «грома небесного». Население Руси, оказавшись на краю, вдруг стало народом, и народ взял на себя ответственность за страну — кроме него сделать это было некому.

  Особенно сильно проникся чувством ответственности перед Русью, потерявшей своего духовного водителя, только что избранный посадский староста Нижнего Новгорода Козьма Минин. Это был «достаточный», но не богатый купец, который в критический для страны момент явил собой лучшие черты русского духа. Ещё до избрания старостой он являлся уважаемой личностью в городе. В 1608-1610 годах под началом воеводы А.С. Алябьева он участвовал в отстаивании независимости Нижнего Новгорода от «тушинцев», а во время московского восстания сражался с поляками бок о бок с князем Пожарским. К тому же Минина в Нижнем знали как надёжного, обстоятельного человека и как купца, честно ведущего свои дела.

   Знаменитая речь Минина, которую он произнёс на площади Нижнего Новгорода, воодушевила людей на битву с врагом. Текст речи сохранился, разумеется, лишь в воспроизведении летописца, но, по мнению историков, он весьма близок к тому, что Козьма Минин на самом деле вдохновенно говорил перед собранием новгородцев:

  

   «Люди нижегородские! Не обессудьте, что в будний день велел звонить в колокола, что созвал вас, да сроки не терпят. Вы видите конечную гибель русских людей. Видите, какой позор несут русскому народу поляки. Не всё ли ими до конца опозорено и обругано? Где бесчисленное множество детей в наших городах и селах? Не все ли они лютыми и горькими смертями скончались, без милости пострадали и в плен уведены? Враги не пощадили престарелых возрастом... Проникнитесь же сознанием видимой нашей гибели, чтобы нас самих не постигла такая же участь... Без всякого мешканья надо поспешать к Москве... Если мы хотим помочь государству, то не пожалеем жизней наших, да не только животов... чтобы спасти Отечество. Дело великое, но совершим его. Я знаю — как только мы на это поднимемся, другие города к нам пристанут, и избавимся от чужеземцев...».

  

Песков М.И. «Воззвание Кузьмы Минина к нижегородцам»

  

   Как водилось в средневековой Руси, эта пламенная речь стала достоянием фольклора:

  

  Как-то в старом-то было городе,

  Во славном и богатом Нижнем.

  Поживал мещанин Козьма Сухорукий.

  Он собрал-то себе войско из удалых молодцов.

  Собравши их, он речь им говорил:

  Ой вы гой еси, товарищи, нижегородские купцы,

  Оставляйте вы свои домы,

  Покидайте ваших жен, детей,

  Вы продайте все ваше злато-серебро,

  Накупите себе вострых копиев,

  Вострых копиев, булатных ножей.

  Пойдем-ка мы сражатися

  За матушку за родную землю,

  За родну землю, за славный город Москву.

  

  Позже речь Козьмы Минина неоднократно становилась источником творческого вдохновения поэтов и писателей. Вот как она звучит в стихотворной драме А.Н. Островского «Козьма Захарьич Минин-Сухорук»:

  

  Друзья и братья! Русь Святая гибнет!

  Друзья и братья! Православной вере,

  В которой мы родились и крестились,

  Конечная погибель предстоит.

  Святители, молитвенники наши,

  О помощи взывают, молят слезно.

  Вы слышите их слезное прошенье!

  Поможем, братья, Родине Святой!

  Что ж! Разве в нас сердца окаменели?

  Не все ль мы дети матери одной?

  Не все ль мы братья от одной купели?

  

   После завершения своей речи Козьма Минин вынес ларец и произнёс: «Вот моя доля. Все, что скопил, отдаю на рать». Этот поступок стал началом сбора средств «на строение ратных людей». Городской совет Нижнего Новгорода, воеводы, духовенство, служилые и посадские люди выдвинули Минина главой комитета, занимавшегося организацией ополчения.

  С первых шагов своей деятельности Козьма Захарьевич проявил себя превосходным организатором. Своими первостепенными задачами он видел налаживание материального обеспечения земской армии и подыскание человека, которому можно было доверить военное руководство. И.Е.Забелин пишет: «Если выбрать хорошего воеводу было делом очень важным, то еще важнее было дело собрать денег, без которых нельзя было собрать и вести войско. Вот почему посадский ум прямо и остановился на этом пункте, а главное — дал ему в высшей степени правильное устройство».

   Сбор и распределение средств Минин взял на себя, он также отвечал за выдачу жалования ратникам и обеспечение хозяйственной части. Он призывал всех к добровольному внесению взноса на общее дело в размере пятой доли доходов. Пожертвования совершались охотно, многие отдавали третью часть доходов, а если не располагали деньгами, вносили вещественный взнос. Однако Минин как деловой человек понимал, что на одни только добровольные пожертвования рассчитывать нельзя и «пробил» указ Городского совета об обязательном сборе «пятой деньги».

   Не менее важным делом был выбор войскового воеводы. С выдающимися полководцами тогда в стране было не густо, точнее их было всего двое: зарайский воевода Д.М.Пожарский и воевода Смоленска М.Б.Шеин. Последний после падения героически защищавшегося Смоленска находился в польском плену, так что выбор был небогат. Однако освободительной армии требовался не просто талантливый и проявивший себя в сражениях командир — воинству требовался вождь. Народ впервые ощутил себя народом, и стать его вождём мог только человек с безупречной репутацией, совестливый, доказавший верность присяге и Отечеству. Этот человек должен был вызывать в людях абсолютное доверие, потому что только при этом условии можно было добиться от посланцев до недавнего времени разрозненных, а часто и враждующих городов беспрекословного подчинения общей воинской дисциплине.

  Минин предложил поставить начальником над ратью князя Дмитрия Михайловича Пожарского, и его решение историк Иван Забелин объясняет следующим образом: «Этот человек заслужил уважение за безупречность поведения, за то, что не приставал, подобно многим, ни к полякам, ни к шведам, ни к русским ворам».

  

   «И, действительно, за всю свою жизнь Д.М. Пожарский ни разу не изменил своему долгу ни перед государями российскими, ни пред своим Отечеством. И пользовался большим уважением не только у своих единомышленников, но и у своих противников. Ни разу в своей жизни Д.М. Пожарский не был уличен в какой-либо измене, подлоге, подлости, казнокрадстве, лицемерии, жестокости».

  

  И.Е. Забелин пишет: «... нижегородцы выбрали Пожарского всенародно, ... все они Пожарскому били челом, просили, чтоб был у них воеводой и пошел бы с ними очищать Москву».

  

  

  В.Е. Савинский «Нижегородские послы у князя Дмитрия Пожарского»

  

  Впервые в истории Руси не князь собирал войско, а войско призвало князя. Дальнейшие события показали, что народ не ошибся в своём выборе — Пожарский сумел стать его вождём. Голландский дипломат писал в своем докладе о князе Пожарском: «Ему предан весь народ».

  Интересно, что при крещении князь Пожарский получил два имени: «публичное имя» Димитрий и «прямое имя» Косьма (Козьма). Сыграло ли это какую-то роль, или же нет, но Минин и Пожарский в отличие от руководителей Первого ополчения представляли собой удивительно сплочённый тандем. К концу 1611 года была разработана политическая программа, в которой провозглашались цели Второго ополчения: изгнание из страны «польских и литовских людей» и организация выборов русского царя «всею землею». Отдельно указывалось, что ни королевич Владислав, ни «Маринкин ворёнок» царём признаны не будут. «Будем же над польскими и литовскими людьми помышлять все за один, сколько милосердный Бог помощи дает, — пишет Пожарский в своей грамоте. — О всяком земском деле учиним крепкий совет, а на государство не похотим ни литовского короля, ни Маринки с сыном».

   Подготовка ополчения в Нижнем Новгороде была организована отлично: ковалось оружие и доспехи, готовился порох, отливались пушки, заготавливались необходимые припасы. Приготовления к походу шли скоро и слаженно. «... спокойный, вечно страдающий и бедствующий сирота-народ двинулся собранным на свои последние деньги ополчением усмирять буйство своего правительства; двинулся восстановлять в государстве тишину и спокойствие, нарушенное не им, народом, а его правительством... » (И.Е.Забелин)

  Руководители Второго ополчения наладили крепкие связи со многими городами, Минин и Пожарский рассылали грамоты, поднимающие людей «не пожалеть ни жизни и ничего» за общее дело, не помышляя о личных выгодах, вотчинах и чинах боярских: «Купно заедино!». «Под знамена Пожарского и Минина стали стекаться все, кто желал выпрямления Русской земли, освобождения ее от Смуты». (И.Е. Забелин). В Нижний Новгород пришло рязанское ополчение, коломенские, смоленские, вяземские, дорогобужские отряды, поднимались волжские и северорусские города. Можно согласиться с мнением историков, утверждающих, что осенью 1611-ого года в Нижнем Новгороде началась национальная революция, и вождями её стали гражданин Минин и князь Пожарский. Другое дело, что плоды революций достаются вовсе не их борцам, но об этом после.

  

Источники:

1. Князья Пожарские и Нижегородское ополчение: род князей Пожарских от Рюрика до наших дней. - Нижний Новгород, 2006 г.

2. А.П. Торопцев 'Рюриковичи. Становление династии', М., ОЛМА Медиа Групп, 2007г.

3. С.Н.Бердышев 'Смутное время', М., 2007.

4. И.Е.Забелин "Минин и Пожарский: Прямые и кривые в Смутное время", М., 1883

5. Н.Мархоцкий 'История Московской войны' (Либрусек)

6. Другие источники.

  

  

  

  

  

  

  

  

---

Комментарии: 20, последний от 28/04/2012. © Copyright Эрде Анна ( rd4m@yandex.ru) Размещен: 14/03/2012, изменен: 26/03/2013. 47k. Статистика. Очерк: История

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"