В некотором царстве, в некотором государстве жил Буратино. Ну, тот самый, в полосатом колпаке, что когда-то под объективами Кота и Лисы свои трудовые сбережения на поле чудес закапывал. Давно это было, в незапамятные времена. Тогда поле чудес еще государственным банком называлось, теперь банк иначе величают, чтобы кто не перепутал. Да и царство ныне иначе зовется, хотя по сути своей оно каким было, таким и осталось.
Правил страной, как и положено, его величество царь. При царе состоял профессор-умняковед, многие умняки изучивший, а, главное, точно знавший, как каждый из них к царской надобности приспособить. Еще при царе присутствовал генерал с солдатами. И солдаты, и генерал были, как водится, деревянные, из самого прочного дуба сработанные. Сбежали когда-то от тупого и злобного Урфина Джюса, да так при царе и зависли, хотя разницы между тем и другим почти не видели.
Буратино в царстве одним из самых смирных граждан считался. В его персональном досье так и было написано, что ни одна из царских мух ни в рапортах, ни в докладах на него никогда обиды не высказывала. Хотя случались среди них особи со стажем, опытные, тренированные. Такой ничего не стоит кого угодно достать, даже если он в "позу лотоса" сядет и специально на любовь к этой самой особи медитировать начнет. Да и молодняк бывал неплох, все жители королевства не раз в том убеждались. Особенно в августе, когда юное пополнение практику проходит.
Имел Буратино одну страстишку, о которой в досье тоже было указано. Любил он книжки читать. Целыми днями в библиотеке просиживал. Тоненькие и легкомысленные смешливые книжонки и толстые солидные фолианты любили его не меньше, чем он их. Книжонки наперебой пытались его собой увлечь, и это всем им по очереди удавалось. А фолианты хоть и выглядели сурово и неприступно, на самом деле никогда не жадничали и готовы были поделиться всем, чем владели. Если Буратино от чего-то страдал, то разве только от сумерек, всю страну покрывших. Трудно читать, если солнечного света всего ничего.
Страстишка эта, скажу я вам, хоть и скромная, но порой к немалым досадностям приводит. В чем герою нашему и пришлось убедиться. А случилось вот что.
Однажды, когда Буратино только начал очередной роман с юной прелестницей, что жила на полке с надписью "Лирика", завелся в нем червячок. Такое иногда случается с вот такими, деревянными. И не то, чтобы завелся, а заполз. Хоть и звучит такое пошло и примитивно. Червячок жил там же, в библиотеке. Кушал понемногу разные книжки. Честно сказать, бумагу он не очень любил, предпочитал дерево, особенно старый подсохший дуб, но так уж у него жизнь сложилась. Он как раз большой интересный фолиант докушивал, видел, что пора бы уж перебраться в новую съедобную квартирку. Тут-то ему наш колпаконосный герой и подвернулся.
И с той поры стало внутри у Буратино скрипеть. Причем по разным поводам. Сам он на это обстоятельство сразу внимания не обратил. А зря! Потому что есть люди, которые на самую мелкую мелочь свое внимание охотно обращают.
Теперь время поговорить о стране, то есть о царстве.
Царство было известно тем, что с его горизонта никогда не заходило солнце. "Как это?- спросите вы.- Солнцу не положено на одном месте висеть, ему путь по небосводу точными инструкциями прописан и соответствующими параграфами закреплен". И я соглашусь с вами. Однако придется предположить, что царство наше в число исключений попало, коих в любом нашем законе несметное множество имеется, хоть и не у каждого к ним допуск есть. И в результате того исключения солнце висело-таки над горизонтом. Вниз окончательно не скатывалось, но и вверх не поднималось. Оттого стоял во всем царстве день не день, сумерки не сумерки, а что-то непонятное, для активной жизни малоподходящее.
Царские глашатаи на перекрестках подробно прокрикивали о том, что впереди светлое будущее, к которому народ обязательно придет. И как было не поверить их речам, если солнце над горизонтом то будущее как раз и символизировало. Правда, никто во всем царстве к горизонту не шел. Видимо, считали, что, если все равно туда придем, то идти как бы и не обязательно.
Царь, рассылавший глашатаев по округе, старался выглядеть грозно. Монарх все-таки... На самом же деле грозности ему как раз не хватало. И уверенности тоже. Потому что имелись и у него страстишки. Очень мучился он от двух вещей: во-первых, от того, что он не король; во-вторых, от того, что не находилось в истории его страны ни героев, ни дел героических. Так, одна маята... Стояли, правда, во дворце статуи, от предыдущего царствования оставшиеся, да лица у них были страшноваты, к тому же за былые годы не раз грязью обмазаны. Думал царь, думал, что ему с ними делать - так и не придумал. И тогда профессор посоветовал ему шторы на окнах плотнее задернуть, чтобы лица в сумрак погрузить, да и пусть себе стоят...
Царь совету обрадовался и тут же дал профессору поручение. "Поищи,- сказал,- по своим толстым книгам героев земли нашей. Может, в спешке не заметили кого?".
Дока-профессор поднатужился и на следующей неделе притащил-таки царю парочку новых статуй. Посмотрел царь на их лица и затосковал. Но ссориться ни с кем не хотел, поэтому приказал он новые статуи рядом со старыми установить, а на окна тяжелые шторы повесить, чтоб лиц было и вовсе не разглядеть. Стало во дворце темновато, но чего не вытерпишь ради государственной пользы!
Из-за царского нововведения вскоре казус произошел, который мог и в casus belli перерасти, но, к счастью, не перерос. Вечером в коридоре царь на царицу наткнулся. В темноте он принял ее за горничную и тут же, прибегнув к языку слов и жестов, стал зазывать к себе в каморку позади тронного зала. Такие ошибки нередко военными действиями заканчиваются. Но обошлось. "Почему?"- спросите вы. И я охотно объясню, но для этого нам придется небольшое отступление сделать.
Мы о царице до сих пор ни словом не обмолвились. И, если честно, о ней можно было бы совсем умолчать. Никаких умняков она никогда не изучала, и царством управлять не стремилась. Кое-кто эти два факта напрямую связывает. Но на самом деле, как мы знаем, все наоборот. Объяснялась такая странность очень просто: наша царица чувствовала себя совершенно счастливой. Можно было бы на этом разъяснения закончить, но раз уж у нас такой доверительный разговор, я вам и остальное расскажу.
Когда царица еще не успела аттестат о среднем образовании получить, в ней опять-таки завелась страстишка: очень ей не хотелось становиться пенсионеркой. При одной мысли, что ее когда-то могут поставить на учет в райсобесе, у нее сразу вся помада от губ отскакивала. Она потому и решила после школы сразу в царицы пойти, что на эту должность трудовой стаж не начисляется. Не уходят царицы на пенсию, не принято у них.
С тех пор, как нашла она себе подходящего царя, прошло уж немало лет. Все ее былые подружки давно уж в собесовских тесных коридорах персональными стульчиками обзавелись, а царица знала, что ее никто пенсионеркой никогда уже не назовет, и душа ее прямо с утра переполнялась радостью. Она затыкала себе уши наушниками от плеера и целыми днями по залам да коридорам приплясывала. "I want be your lover baby!"- дружно вопили ей прямо в ухо молодые красавцы из Ливерпуля и тут же добавляли: "I want be your man!". И царица полагала, что они именно ей вопят. Кому же еще, если прямо ей в ухо?! По этой причине она не расслышала того, что нашептывал ей царь, чужим девичьим именем называя. Поняла она лишь самый интернациональный из языков - язык жестов. А он и для цариц, и для горничных одинаков. Его даже в Африке местные афроафриканцы без труда разумеют. Так что царский казус она тоже к своему неизбывному счастью без колебаний присовокупила. Ну, и хватит о царице! Пора, наконец, к делу переходить.
Существовала в том царстве давняя традиция - все цари красиво петь умели. Они этому искусству всю свою царскую карьеру обучались. Не реже одного раза в неделю глашатаи созывали граждан на площадь, и царь перед народом исполнял свою новую арию. Точнее сказать, не то, чтобы новую, потому что все они состояли лишь из двух нот. "До, до!"-трагически пропевал царь и сразу же весело продолжал: "Ля-ля-ля-ля!". Народ любил слушать арии его величества, а профессор для тех, кто не понял, тут же объяснял, что трагическое "До, до!" символизирует то, что было до. А веселое "Ля-ля-ля!" повествует о том, что будет после. И хотя было не очень понятно, зато красиво!
И вот, когда царь уже завершал свою новую, особенно удавшуюся арию, он вдруг отчетливо услышал откуда-то из народной толпы саркастическое "К-р-к-к-к! К-р-к-к-к!". Кто-то на площади нахально скрипел в ответ выстроенным по всем законам гармонии царским руладам. Его величество так расстроился, что в конце вместо самого главного, торжествующего "Ля!" взял ля бемоль, который, как известно, совсем не то, что ля, хотя и называется похоже.
Возвратившись с площади, царь созвал совещание, на которое, как всегда, пришли профессор и генерал. На совещании они долго обменивались мнениями. В результате у профессора оказалось мнение царя, у царя мнение профессора, а генерал с чем пришел, с тем и остался, его мнение можно было только вместе с головой заменить. Зато по вопросу о том, что делать с явным заговорщиком и подстрекателем, долго спорить не пришлось. Приговоры подобным вредным колпаконосцам всегда придумывал Генерал. И он, злобным Урфином взращенный, придумал смертную казнь. Не потому, что был злодеем, каких свет не видывал. Свет-то как раз видывал! Просто он не знал других приговоров. Урфинова наука их не предусматривала. А из всех смертных казней и генерал, и царь и даже дока-профессор знали лишь всесожжение. Да и зачем еще что-то выдумывать, без толку мозги парить, если для них, деревянных, ничего уместнее все равно не придумаешь. Утопить его невозможно, а пилой пилить - опилок не оберешься. Да и где гарантия, что друзья-подружки его тайком назад не склеят? Народ на коварные выдумки всегда горазд!
Привели бедного Буратино к кострищу. Сначала предложили во всем сознаться, потом предложили покаяться, потом исповедаться. Он что-то говорил в ответ, но, едва он открывал рот, как где-то в его деревянном туловище возникало: "К-р-к-к-к! К-р-к-к-к!". И царские глашатаи тут же принимались кричать собравшимся зевакам: "Слышали? Слышали? Ежели кто из вас такое царю сказать посмеет, то на этом же месте сразу и окажется!". И за их зычными голосами, привыкшими перекрикивать любую ярмарку, потерялись буратиновы речи до единого слова. Даже частиц "ну" и "не" вместе с союзом "и" не осталось.
Дрова под смутьяном разгорелись быстро и весело, и пришлось бы ему обратиться в дым и пепел, ухудшив тем самым экологию воздушной среды, если бы не одно обстоятельство в виде уже известного нам червячка. Сначала он порадовался было тому, что стало тепло, как в далеком июле, когда он впервые на свет вылупился. Потом понял, что эти недоумки меры не знают, и, если самому о себе не позаботиться, то пропадешь как какой-нибудь жук колорадский от дихлофоса.
Тут придется нам одну важную тайну открыть, о которой не знали ни царь, ни генерал, ни сам Буратино. Даже папа Карло о ней подзабыть успел. Дело в том, что наш герой был сделан из бутылочного дерева, а потому в себе немалый запас воды носил. А червячок не зря столько умных книг сточил, соображал что к чему. В общем, прогрыз он дырочку там, где надо. Вода вылилась и дрова вмиг загасила. Потом, хоть любопытством и не отличался, выглянул наружу и увидел генерала. А, увидев, понял, что всю жизнь мечтал о такой замечательной дубовой древесине. Пока генерал удивленно разглядывал обугленные, исходящие паром дрова, червячок успел десантироваться и незаметно внедрился в генеральский палец. Тот, что на ноге самый главный.
Приказал царь запереть Буратино, чтобы не сбежал, и стал новое совещание проводить. Ребром вопрос поставил: как сжечь государственного преступника, если его костер брать не хочет. Строго спросил с обоих, а пуще с профессора. Так и сказал: "Зря, что-ли, я тебе каждый год государственную премию выписываю? Или придумай, как сжечь супостата, или иди гильотину изобретай. Для себя. Тем более, что она с Буратино хорошо рифмуется".
Ну, как мы знаем, профессор не зря свой оклад с надбавками за вредность получал. Сгубить Буратино для него было что интеграл по частям взять. И не потому, что был он по жизни вредным или на нашего героя обиду имел. Нет. Просто очень уж он привык свои умняки к царской надобности применять. Совсем привык. Окончательно.
Процитировал профессор для пущей важности разных философов от Офигена Александрийского до заокеанского Джона Брэда и объяснил, что, если астрономы не пошутили, то солнышко, что на горизонте висит, на пару миллиардов царских костров потянет. А еще лучше - на пару триллионов. Для верности. Потому надо преступника туда отвезти, за руки-ноги раскачать и вбросить. Как шайбу на хоккейной площадке. Тогда и делу конец.
Как оказалось, перестарался наш профессор, всяких философов можно было не цитировать, потому что царь и так обрадовался. И поручил генералу все профессорские рекомендации в точности выполнить.
Тут-то самый главный конфуз и произошел. Не обнаружилось пленника там, где ему надлежало находиться. Исчез. Стали думать царь с генералом, как такое могло произойти. Долго думали, минуты полторы, но ничего придумать не смогли. Трудно было им, они же в жизни ни одной книжки не прочитали, поэтому не знали, какие из безвыходных положений выходы бывают. А пока за профессором посылали, внутреннее положение страны резко изменилось. Отвечая на царские строгие вопросы, вдруг услышал генерал где-то внутри себя предательское "К-р-к-к-к! К-р-к-к-к!". Испугался генерал, что его заставят самому себе приговор придумывать, и сбежал в лес. Только его и видели. Говорят, там он прибился к дровосекам, освоил профессию, натесал себе гвардию телохранителей, чтоб было кем командовать и чтоб царских происков не бояться. А после дружбу с медведями свел, научил их пить мутную вонючую жидкость, которую сам из еловой хвои выгонял. На спор - кто скорее в дровах окажется. Так у Урфина Джюса было заведено. Прослышав о том, и солдаты один за другим в лес потянулись, пока все туда не перекочевали.
И сразу стала страна счастливее, потому что смертные приговоры больше никто не придумывал и в исполнение не приводил.
Вы спросите, что же стало с Буратино? Честно сказать, я и сам точно не знаю. Поговаривали, что он отправился-таки к горизонту, туда, где солнце висело. Одни предполагали, что из-за обиды на своих соотечественников. Другие, а именно те, кто с Буратино был ближе знаком, с ними не соглашались. "Не тот человек Буратино, чтоб без толку обижаться!- говорили они.- Просто видел он, что царь с генералом из-за него весь покой потеряли, и не хотел им жизнь портить. Прихватил с собой десяток своих самых верных книжек, да и ушел".
Так или иначе, но вскоре было замечено, что солнышко стало ярче светить. И окрестные страны уже не прозябали в сумерках, и жизнь стала веселой и плодотворной. Этому тоже разные объяснения предлагались. Кое-кто даже утверждал, что решил Буратино генеральский приговор привести в исполнение самостоятельно. Потому солнце ярче и разгорелось. Мне лично в такое не очень верится. Зачем самому-то в печку лезть, если можно проблему добрым словом решить? А солнышко добрые слова и искренние просьбы наши не хуже нас самих понимает. Тут главное - уметь сказать. Жаль, не каждый это может.
Царь, без генерала оставшись, подобрел, назначил профессора главным министром, чтобы сподручнее ему было свои умняки в жизнь внедрять. А сам обзавелся плеером и больше с царицей по залам да коридорам выплясывал. И если из-за чего-то бывал расстроен, то разве лишь из-за того, что не находилось в истории его страны ни героев, ни дел больших и для всех людей полезных. Так, одна маята...