Аннотация: Воспоминания о письмах, написанных когда-то мною.
Письма, которые я написал
Когда я пишу нечто художественное, я частенько роюсь в своей памяти, извлекаю из неё что-то бывшее, или небывшее, но обдуманное и выдаю своим персонажам в качестве эпизодов жизни, подробностей биографии, довесков к судьбе. Пользуйтесь, владейте - чем богаты, всё, что смог... извините за скудость выбора.
Действительно, моя жизнь не была насыщена событиями, острыми эпизодами, интересными случаями. Сильные чувства, разнообразные эмоции, окрашивающие будни во все цвета палитры... да, это было. Было - как у всех. Вот у вас разве не было? Радуга над головой, улыбка любимого человека, подаренная невзначай, просто так - при виде вас. Умытое дождём утро, когда выходишь из дома, вдыхаешь воздух полной грудью и жить хочется, и летишь, вопреки всему... или благодаря тому же.
А ещё боль... Нет, лучше не буду, сколько можно, лучше о хорошем.
Но ведь не скроешься, не забудешь. Ведь и пережитое грустное - необходимейшая часть души.
Вчера вечером мне почему-то вспомнились два очень разных эпизода из моего прошлого...
В середине апреля 1979 года я хоронил своего деда Казакова Семёна Владимировича...
Дед был человеком закрытым, я бы даже сказал суровым. Он прожил большую жизнь, прошёл революцию, войны, советскую жизнь... Многое чего...Дед заслуживает не то, чтобы отдельного рассказа - романа. А уж я обязан деду очень многим, достаточно сказать, что большая часть моего характера досталась мне от него в наследство. Кому, как не мне написать о нём.
В тот год в феврале деду исполнилось 80 лет. Дед был весьма болен, но ещё не сдавался: и по хозяйству всё делал сам, и за бабушкой ухаживал, когда она болела - держались старики друг за друга, подпирали надёжно.
Дед ждал на юбилей хоть кого-нибудь из детей и внуков. Так получилось, что не приехал никто... До сих пор казню себя: я, студент, был на каникулах, мотался в Москву к тётке, почему бы по дороге не заехать на денёк-другой... Да, не в сам день рождения, но ведь близко к дате... Дурак юный... идиот. Отделался письмом.
Единственное моё оправдание - в то письмо я вложил душу. Мы с дедом никогда не признавали "телячьих нежностей" в отношении между мужчинами, наши нежности - это для женщин. Мужики должны быть... если не суровыми, то, хотя без этих... поцелуйчиков.
В письме я обошёлся без "соплей". Я просто написал деду, нашёл слова, сумел рассказать, что я горжусь им, что я считаю его своем главным наставником в жизни, человеком, на которого я хотел бы быть похожим, от которого многое взял.
Бабушка рассказывала, что деду моё письмо очень понравилось, что дед даже позволил себе расклеиться... за два года до этого умер его младший сын, соответственно мой дядя - Юрий Казаков, их с бабушкой надежда на старость в окружении детей и внуков... и тогда я увидел, что дед тоже может быть слабым и несчастным... а уж бабушка просто убивалась до самой своей смерти, дня не проходила без того, чтобы не вспомнить Юру. Она была моложе деда на двенадцать лет и настолько же его пережила.
Умирал дед страшно. В тот год случилась самая большая половодка на памяти всей деревни. Вода поднялась даже в проход между старой хатой и новым домом, подошла к погребу, стоящему ещё выше и затопила его. В обычных резиновых сапогах нельзя было пройти по двору - коротковаты.
Дед, итак больной, прооперированный в прошлом году, свалился с пневмонией. Уже не вставал... просил бабушку: "Ты меня на стол положи в зале и привяжи, а сама на чердак перебирайся, если ещё вода поднимется, то я не утону..." Потом просил зарубить его топором... Я представляю, как он мучался. Как было больно бабушке.
Бог миловал, вода выше крыльца не поднялась, но дед вскоре умер.
На похороны, в отличие от юбилея, приехали все. Когда выносили из дома гроб, я, двадцатиоднолетний дядька, подставил свои руки. "Отойди, родным нельзя, примета плохая, тебе ещё жить" "Ерунда, я в приметы не верю, а это - мой дед".
Мы несли деда, подняв домовину на плечи. Мы несли его вдоль всего нашего конца деревни по залитому толстым слоем грязи и ила прибрежному лугу, чавкая резиновыми сапогами и поскальзываясь, за нами ехал грузовик с откинутыми бортами, готовый принять скорбный груз. Мы шли долго, обычно так не делают, мужики менялись, но я никому не уступил своего места у изголовья - это всё, что я тогда мог сделать для моего деда, Казакова Семёна Владимировича.
А письмо деду... Бабушка хранила его... по-моему, оно и сейчас где-то ещё лежит, скорее всего, у моей мамы.. Наверное, это лучшее, что я написал за всю свою жизнь. Не думаю, что смогу ещё так написать. Нет, дело не в том, как написано - в нужности написанного. В первую очередь, для меня самого.
Осенью того же года я женился. Нежданно-негаданно выполнив тем самым завет деда: "Скажите Серёжке, чтобы пораньше женился". Не буду сейчас о причинах этого "завещания", скажу лишь, что влюбился по самую маковку, что задурил однокурснице голову, что слова мои... Слова мои могут многое, как я потом понял.
Ничего из того, что я обещал ей, и в чём клялся, я не выполнил. Единственное. что смог - любить. Но не так, как хотелось ей... Да ей вообще хотелось любить другого, зря я вклинился между ними.
Прожили мы вместе недолго - два с половиной года. Разошлись мирно... ну как мирно: без скандалов и делёжки, но нервов от этого меньше не сгорело.
Как-то раз через пару недель после развода я забежал к ней забрать какие-то свои вещи. Лена была хмурая, неразговорчивая и отстранённая. Посреди комнаты на паркете зияло чёрной проплешиной горелое пятно. "Что случилось?" "Письма твои жгла... фотографии".
Это ж как надо было отречься от нашего совместного прошлого, от меня, от себя самой... Не дурак - проникся.
С годами мне всё больше и больше жаль не той несложившейся любви... как раз у меня любовь была и даже... ведь она... ведь я добился своего - моя девушка стала моей женой... Это засчитывается в первую часть "сложилось - не сложилось"?
Мне жаль тех писем... фотографий нашей общей студенческой, а потом и взрослой жизни осталось ещё много. А вот писем... меня тогдашнего... почти не осталось. Не осталось моих чуть ли не ежедневных зарисовок с нашей "армии" - офицерских трёхмесячных сборов, когда мы, вчерашние студенты, прожили бок о бок ещё один насыщенный отрезок уже практически закончившейся... "общежитовской" жизни. В тех письмах был мой дневник: события и чувства. Восстановить по памяти? Что она сейчас мне подбросит, эта память, если уже через три года, встретившись с самыми близкими друзьями, мы вспоминали одни и те же события по-разному...
А уж правильно вспомнить ту давнюю любовь... занесённую воспоминаниями о других чувствах... реально ли?
Каков был я в тех в тех письмах и записках: в признаниях любви на лекциях в институте, в "люблю-целую" и в описаниях из командировочной жизни, в рассказах о событиях на длительной учёбе вдали от молодой жены?
Что в них было такого, чтобы надо было устраивать такое аутодафе посреди квартиры?
Наверное, в них был я.
Мои письма. Раньше я их много писал. Я писал родителям и бабушке, писал сестре-студентке, я писал брату в армию, и знаю, что он их, мои рассказы с "воли", с нетерпением ожидал - более того, он на них отвечал. Спроси сейчас Сашку, когда он последний раз писал письмо от руки... не сэмэсэ, а вот просто письмо - не вспомнит. А тогда писал...
Письма. Я их уже почти не пишу. Последний раз я писал прошедшим летом тётушке... большое и обо всём, главное - о её малой родине, о деревеньке другого деда, Ерёмина, где я побывал на родных развалинах. Я не получил от неё ответа, не знаю, дошло оно до неё или нет. Но оно обязано было дойти... потому что это было последнее письмо к ней... не так давно Марии Александровны не стало.
Письма... я их почти не пишу даже по электронке. Почти - это не значит, не пишу. Сейчас я иногда делюсь в письме кусочком души с одним человеком. Общаюсь - помогаю искренностью... нам обоим. Себе уже помог - это точно.
Жизнь моя бедна событиями: не был, не привлекался, не участвовал. Друзья, женщины, даже города, в которых побывал... о странах и не заикаюсь... - моих пальцев хватит, чтобы пересчитать. Я мало видел, предпочитая бывать в знакомых местах. Я не могу наделить биографии персонажей своих рассказов интересными подробностями, списанными с моей жизни. Но я могу иногда вспомнить свои письма и отдать забытые слова из них моим героям. Как знать, может быть, тогда они будут выглядеть живыми людьми. Ведь не зря мои письма кто-то хранил, а кто-то даже жёг на полу квартиры.
Ерёмин Сергей Алексеевич, Борода по-севастопольски.