Аннотация: Запах малины часть вторая. По сравнению с первой - невинная. Про мам.
ЗАПАХ МАЛИНЫ 2
А моря до краёв наполнялись по каплям,
И срослись по песчинкам камни,
Вечность - это, наверное, так долго.
Мне бы только мой крошечный вклад внести,
За короткую жизнь сплести
Хотя бы ниточку шёлка.
(с) Flёur.
Нежданный гость стоял на пороге и мял в руках букет. Белые, словно восковые лилии с мясистыми лепестками.
- Здравствуйте, я - к Вам... - и осекся. Он явно узнавал меня, помнил. А я - нет, просто разглядывала.
Высокий, голубоглазый, с копной светлых взъерошенных волос. Настоящий красавец. И такой молодой... когда с утра я горевала, что этот день придется встретить в одиночестве, лелея только свою память, то и подумать не могла, что получу в гости кого-то, годящегося мне почти во внуки.
- Вы в самом деле меня не узнаете? Я - Дэн. Наверное, забыли?
Дэн! Ну конечно! Как же я могла забыть тебя, мальчик? Нет-нет, я просто не думала, не ждала... кажется, из глаз брызнули слезы.
- Дэн... ты вырос... а я стала стара и, видно, ослепла. Входи же, я так рада...
Он еще больше растерялся, смутился, но вошел, покорно направился вслед за мной в комнату, присел на диван. Я предложила чай, он хотел было отказаться, но, растроганный видом почти плачущей старухи, передумал. А мне, и правда, было важно с кем-то поговорить сегодня.
Через четверть часа цветы уже устроились в фарфоровой вазе, такой же, как они, белой и блестящей, а мы сидели напротив за маленьким чайным столиком, пытаясь преодолеть неловкость, заново привыкнуть друг к другу.
- Я хотел увидеть Мару, давно хотел. Но вот только сейчас смог выбраться. Свинство, понимаю... А в справочной мне сказали, такой на Полярном нет, - он, словно извиняясь, показал казенный бланк из справочной службы. - Вот я и зашел к Вам. Вы же - ее семья.
- Да, мы были как сестры. - Я отпила глоток и поставила чашку. Сказать все равно надо, да он уже и не ребенок. - Мара умерла, Дэн.
- Черт! - его ладони невольно сжались, одна в другой, так, что пальцы побелели.
- Нет, нет, Дэн. Ты не опоздал. Это очень давно случилось, через полгода после твоего отъезда. Широтный синдром... это же Полярный, здесь не редкость ранняя смерть.
Он промолчал, только опустил голову.
Семнадцать лет назад. Крушение поезда. На огромной скорости состав потерял управление и загорелся, почти все пассажиры погибли, а нескольких выживших доставили в ближайшую больницу на Полярный. Пятилетний Дэн был одним из этих "счастливчиков". Мы с Марой смотрели вечерние новости, когда на экране мелькнула его мордашка с перепуганными насмерть глазищами - и мою подругу словно подменили. Несколько суток она не спала и не ела - думала только об этом мальчике, пока не нашла его в ожоговом отделении центра травматологии. Малыш был плох, а сиделок, как и вообще работяг на Полярном, не хватало. Мара ушла с приличного места в компании по добыче газа и устроилась санитаркой в больницу, лишь бы быть рядом.
Сначала я ревновала - знала, что она никогда не забудет ни свое преступление, ни каторгу, а этот ребенок, ставший вдруг главным в ее жизни, был светловолосым и голубоглазым, но потом смирилась, сумела понять. Мы обе мечтали о настоящей семье, о детях, и обе понимали, что мечтам этим уже не сбыться.
Я впервые увидела малыша лишь через несколько месяцев. Стриженый наголо, худой, он робко выглядывал из-под одеяла и совсем не разговаривал. Я принесла большого зайца из мягкой нарядной ткани, но яркая игрушка его испугала, и мой подарок пришлось убрать подальше на шкаф.
Жалкий, затравленный звереныш! А Мара смотрела на него с такой гордостью и любовью, словно это был самый лучший ребенок на свете, словно она сама его родила. И тогда я поняла, что если кто и поставит мальчика на ноги, то она. Теперь, глядя на сильного, красивого мужчину напротив, трудно поверить, что это тот самый Дэн, которого никто и не чаял видеть здоровым.
Малыш долго и мучительно поправлялся, а когда пришло время выписки, попал в сиротский приют. Понятное дело: кто позволит одинокой уже немолодой женщине, живущей на нищенский заработок няньки-сиделки, взять под опеку проблемного ребенка? Да то, что она бывшая каторжанка, сразу вспомнили.
- Вот как, оказывается. А я-то, дурень, обижался. Думал, меня просто бросили. Любили, а потом оставили.
Дэн поднял лицо, и вот теперь я его по-настоящему узнала - такой взгляд у него и был тогда, на платформе. Серебристая зимняя курточка, меховая шапка и этот сухой, закрытый взгляд.
А еще вспомнился разговор с приютским врачом накануне:
- Мальчик видел слишком много смерти. Он похоронил родителей - более чем достаточно. Незачем ему хоронить еще и чужих.
- Но они - не чужие друг другу.
- Знаете, милочка, не вам давать советы - свое вы уже отсоветовали.
В ту ночь, обнявшись, мы с Марой обе плакали.
- Пять лет, Дэн! Она все пороги обила, сотню раз обошла всех чиновников. И они уже сдались. А потом вдруг эта широтка... тут и нашелся твой дядя, готовый тебя забрать.
- Да, конечно. Я все понимаю. Теперь. - Руки хватают чашку, чтобы хоть что-то схватить, - Простите.
Боже, как же мне хотелось обнять его! Обнять, прижать к груди голову, поцеловать в светлые вихры. Но он уже не был тем больным мальчиком. Давно не был. Я просто протянула руку, погладила его плечо и улыбнулась:
- Не надо вспоминать ее так, ей бы не понравилось. Сегодня ведь ее день рождения. Идем-ка, что покажу.
Ведь и в самом деле, с кем мне поделиться радостью, как не с Дэном? Он - единственный человек, не чужой, кто хоть как-то сможет понять.
Мы вошли в оранжерею.
Конечно, это была вовсе не настоящая оранжерея - просто комната, из которой я с таким упорством последние двенадцать лет делала зимний сад. Сад на Полярном. С тех пор, как не стало Мары, этот сад сделался единственным смыслом моей жизни. О, я очень преуспела в этом деле! Что только я не выращивала: и экзотические орхидеи, и южные фрукты, и обычную почти на всех островах чечевицу. Только все это были новые, генномодифицированные растения, совсем не те, что росли до потопа. А мне хотелось именно те, настоящие, живые - эти казались искусственными, лишенными души. В поисках посадочного материала я списывалась со многими ботаническими институтами и селекционными лабораториями, просила, уговаривала, обещала любые деньги. В глаза меня звали мечтательницей, а за глаза, наверное, крутили у виска, но какое это имело значение? Ведь я хотела узнать какой он, запах малины!
- Вот, смотри, - я с гордостью показала Дэну свою маленькую грядочку - всего шесть кустиков, бледненьких, неприметных на первый взгляд.
- Что это? - Дэн больше хотел быть вежливым, чем и в самом деле заинтересовался.
- Малина. Чувствуешь ее запах? Раньше, до того, как нам удалось все испоганить, эти кусты росли везде, иногда даже как сорняк. А теперь почти исчезли - никто не помнит ни вкуса, ни запаха.
Он глянул несколько недоуменно. Потом спросил:
- Эти плоды... их едят?
- Конечно. Я специально ждала этого дня - дня рождения Мары. Ей так хотелось узнать запах малины... жаль, раньше я не догадалась.
Семена малины мне удалось раздобыть всего четыре года назад. Первые хилые побеги я берегла, как могла бы беречь родных детей. Вторые уже поднялись и окрепли, и я поверила - выживут. На третий год было несколько завязей, а потом вдруг что-то случилось, и из тридцати кустиков мне чудом удалось сохранить только эти шесть. Зато в этом году у меня созрела малина. Целая пригоршня.
Я начала срывать ягоды прямо в ладонь. Они были теплыми, сухими и как живые капли солнца ласкали кожу.
- Когда Мара была уже совсем больна, мы очень часто говорили о тебе, - я не смотрела на Дэна, но чувствовала, он внимательно слушает, ловит каждое слово, - она всегда повторяла, что лучшие годы прожила здесь, на Полярном. С тобой, Дэн. Она до последней минуты помнила тебя и любила. На, возьми. Это - в память о ней. Вряд ли ты когда-нибудь еще такое попробуешь.
Я пересыпала большую часть ягоды в его руку, и он осторожно, слегка неуклюже поднес ее к лицу, чтобы понюхать. И взгляд его вдруг стал совсем другим - открытым и радостным.
А потом мы просто ели малину и улыбались. И в какой-то миг мне показалось, что я снова молода и даже красива, а он - веселый шаловливый мальчишка с небесно-трогательными глазами. И что наша Мара тут, рядом, просто вышла зачем-то за дверь.
И я поняла: это - счастье.
Вечером он простился и уехал. А следующим утром я, осматривая свои кустики, увидела пожелтевший листок, и другой рядом. Понимание пришло сразу, без мучительных сомнений и глупых надежд: моя малина полыхнула невиданным урожаем в пригоршню спелых ягод - и все. Она умирает, теперь - наверняка.
Я не горевала. Я и сама ведь уже старуха - так что? У меня было много, очень много: мой теплый дом на вымерзшем Полярном, моя Мара, ее маленький хрупкий мальчик Дэн, который стал хорошим, добрым человеком. И запах малины.
У меня была хорошая жизнь.